«Тенистые аллеи» – больница с решетками на окнах и осколками стекла на подоконниках. Украшения, придуманные для того, чтобы помешать необдуманному уходу. Там было несколько корпусов, каждый из которых отведен под возвращение определенных обломков здравого смысла. Главный корпус – огромное белое здание на вершине большого холма, выстроенное в стиле шейкеров. Музыкальная комната и комната отдыха в передней части западного крыла, большой коридор вел в огромную столовую. В восточном крыле располагались кабинеты и библиотека, как для постоянных обитателей, так и для временных. Сьюзан очень надеялась, что обрела свой последний приют. Разве нет?

По крайней мере, сейчас это был сонный приют. Собрав остатки сил, она плыла сквозь густой сироп препаратов, которыми ее потчевали. Потребовалось все искусство врачей, чтобы победить ту штуку, которая требовала, чтобы Сьюзан продолжала бодрствовать, но в итоге они с этим справились – она заснула, и надолго. Но в моменты бодрствования она пребывала в мрачном ступоре. Их было так много, что она перестала считать. Но теперь, медленно опускаясь в подводный мир, она почувствовала себя лучше.

Ничего особо не изменилось, но так определенно было лучше. Это всего лишь «обратная сторона» возвращения. Затянутое до предела, приготовленное для смерти и бессонницы, это тугое кольцо можно лишь ослабить, но разорвать его нельзя. Сьюзан ждала, съежившись, непонимающая, настороженная, что еще от нее потребуется. Если придется идти дальше.

Когда же наконец она перестала слышать расстроенный звук внутри, то посмотрела вокруг взглядом, не замутненным видениями. Ей пришло на ум, что эта напасть могла отправиться на поиски другого хозяина. Собиралась ли она ограбить ее и уйти или просто выскользнула в магазин за сигаретами, чтобы затем вернуться и отомстить?

Она подумала, что лучше не питать надежд, но вдруг ей удастся получить удовольствие, пусть и небольшое, на этом новом этапе. Так что она рискнула спуститься с кровати, ставшей ее болотом и кроссвордом, – один непривычный шаг, одно осторожное движение в занятый своими делами мир, который не ждет ее.

И когда преграды на ее пути исчезли, Сьюзан осмелилась выбраться из комнаты в холл. Пройдясь по освещенному, укрытому ночью коридору, протянувшемуся в обе стороны, она пошла на раздражающий шум в конце туннеля.

Сьюзан, как знатока шумов, привыкшего к их символике, привлек неблагозвучный напев, манящий к жизни, брызжущий из этого открытого источника, льющийся на ее чувства, звук за звуком.

Дойдя до порога, она узрела пещеру сокровищ, переполненную диванами, креслами и столами. Посреди пещеры ухмылялся, подмигивая живым, ярким глазом, ее старый добрый друг – телевизор.

О, она широко улыбнулась. Старый друг, возможно, один из самых старых, с которым она выросла, глядя в него и из него, – как она скучала по нему, по его постоянному, неизменному, обнадеживающему взгляду. Ты понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти! Ей не было нужды говорить ему это, присаживаясь поболтать. Никогда БОЛЬШЕ не бросай меня!

Она наполнила карманы своего обанкротившегося рассудка его бьющим через край содержимым и устроилась в ожидании обильной, долгожданной пищи.

Человек, сидевший в одном из кресел, уже наслаждался банкетом мелькающих образов. Взглянув на нее, он снова повернулся к экрану, чтобы вобрать жадными глазами сверкающий луч. О, чужак, покинувший чужую страну, – разумеется, телевидение было символом лучших времен, передаваемых электрическими импульсами, они лежали мертвым грузом где-то впереди, так что она могла уйти с дороги и устроиться поудобнее в легком кресле. Вот она я, ты меня помнишь? – могла бы сказать ему Сьюзан, если бы слова были необходимы. Телевизор был очень рад видеть ее, он пригласил друзей поприветствовать ее, привел Дина Мартина и Монтгомери Клифта. Удивительные образы для больной головы Сьюзан, которая жадно впитывала их глазами.

Понимающе кивая, Сьюзан сообразила, что смотрит «Молодых львов» – планета, которую она исследовала раньше, но возвращение на нее было весьма приятно, после того, где ей довелось побывать.

Она беззвучно сказала вновь обретенному телевизору, что готова идти, и, когда он открыл дверь, она начала танцевать под привычные звуки старого кино. Его сильные руки подхватили ее, история Второй мировой войны уносила ее в танце прочь от последних демонов, которые высосали из нее весь разум. Озарив солнечным светом невинного времени ее благодарное лицо, кино остановилось на миг, чтобы подобрать пассажира, и двинулось дальше, унося Сьюзан с собой.

Она оказалась в концентрационном лагере, освобождала евреев вместе с командой (блуза, брюки-капри, кожаные ремни). В кабинете коменданта она вместе со всеми просила разрешения провести Пасхальную службу для выживших, желая присоединиться к их столь долго находившейся под запретом молитве, отчаянно нуждаясь в Боге – Боге, который послал спасителей – американских актеров: Дина Мартина, Монтгомери Клифта и Сьюзан, вместе с остальным подразделением, слишком многочисленным, чтобы назвать всех поименно. Французский мэр, сотрудничавший с нацистами, получил по заслугам, а Сьюзан спокойно двинулась дальше, чтобы не разрушить заклинание, благодаря которому оказалась здесь, в алфавитном порядке…

И посреди этого безмолвия она начала получать тайные послания от сценаристов фильма, которые должна была доставить еврейскому народу по всему миру, она – Сьюзан Вейл.

Сперва едва различимые, конечно же, – а как иначе сохранить их в тайне? – они мастерски проскальзывали между кадрами фильма, в строчках диалогов, в деталях, выглядывали из-за плеч героев; красочные послания, шепчущие глубоко скрытое, черно-белое небрежное приветствие, погружали Сьюзан в их смысл своими вневременными поцелуями.

Греясь в лучах этой медленно восходящей радости, Сьюзан вдруг поняла, что избрана из всех людей на земле, удостоена священной миссии и, закрыв счастливые глаза, она почувствовала, как тихий гул этого благословения медленно охлаждает ее пылающий мозг. Она была окружена прохладой целлулоида и постепенно начала понимать этот диалог, определенные слова предназначались ей и только ей.

Сьюзан рискнула выйти обратно в хрупкую тишину пустого коридора, на цыпочках, как по канату. Под висящей над ней тусклой, флуоресцентной дымкой она обмотала вокруг себя больничное одеяние, точно исчезающий плащ-невидимку, и осторожно двинулась вперед, стараясь не нарушить тишину.

Напротив, по-видимому, была ординаторская. Отверженная. Слово медленно выплыло из тумана, слово, которое она искала. Возможно, это она и есть. Вот кем она стала. Что-то в этом роде, так или иначе. Она потеряла много слов за последнее время и… вещей, которые ушли вместе с ними. Были ли они абстрактны? Могут ли существительные быть абстракцией? А люди? Она должна перестать шутить с вещами, верно? Она была такой беззаботной, а это что-то да значило. Беззаботной. Беззаботной. Не приходи. Не приходи. Может быть. Она растеряла слова в огромной преисподней беззаботности. Еще до «Тенистых аллей» она теряла слова, хотя и не так много, как сейчас, когда она утратила целые акры слов, пропали целые страницы в словарях. Так много, что у нее уже не осталось языка, чтобы заняться их поисками. Однажды она на несколько дней потеряла слово гондола, а в другой раз исчезло «противоречие», а однажды даже roman à clef. [43]Зашифрованный роман (фр.).
О, кто знает, как много потеряно в сгибах этой безумной истории, украдено таблетками?

Озера таблеток выпадали в осадок в ее ногах, замедляя ее шаг, пока она удалялась от своей пещеры, склепа вдали от дома.

Она плыла по коридорам трехэтажного карцера, не засыпающий бродяга, отягощенная клеем, которым склеили ее врачи. Глядя по сторонам, возмещая потери, украдкой восстанавливаясь, Сьюзан слегка недоумевала, всегда ли ее руки были так далеки от тела, они свисали, будто плавники.

В другом конце коридора она обнаружила детскую комнату для рисования. Класс прикладного искусства для учеников начальной школы. Длинный стол с пластиковыми стульями по обеим сторонам, рисунки и коллажи, разноцветные, ребяческие, были приколоты к стене, веселые радуги с фигурками-палочками, изображавшими людей возле домов с цветами, возле мостиков над ручьями. Оптимистичные, невинные и непропорциональные. У нее был ребенок, верно? Сьюзан пошла дальше, прочесывая коридоры в поисках других отверженных, заплутавших в этом безмолвном стерильном пространстве.

По длинному коридору она вышла в атриум со стеклянной крышей и стеклянными дверями, ведущими наружу. Вокруг стола под зонтиком стояло несколько шезлонгов. Все было абсолютно белым: белый бетонный пол, белые кресла, белый стол. Белый – цвет капитуляции, невест, снега, святых мощей, шляпы героя, призраков, рабства, побелки, слона, коня, Бетти, Барри, луны, лунного – лунатика. Лунатический белый мир – слишком бледный, чтобы раскрасить дом.

Снаружи стоял пожилой человек в больничной одежде и тряпичных тапочках. Он затягивался окурком, посасывал его, словно соломинку с чем-то необыкновенно вкусным – клубничным коктейлем! Его красные обветренные ноги торчали из шлепанцев, высохшие бурые пальцы выискивали сигаретные окурки в белом пространстве. Дымящиеся ноги, явно нуждающиеся в управлении гневом, направились к Сьюзан, мужчина открыл стеклянную дверь и впустил поток теплого воздуха.

– У вас есть сигареты? – Он стоял под кругом безразличного безоблачного голубого неба и крепко сжимал в пальцах потухший окурок, ожидая ответа, крайне важного для него.

– Извините, нет. – Голос Сьюзан, задумчиво-спокойный, заглушённый лекарствами, донесся из ее медлительной, вывешенной на просушку головы.

– Я бы вам заплатил. – Расстроенный ее ответом, он потянулся к ней. – Я должен получить деньги от дочери из Аризоны, очень скоро, и как только получу, я вам отдам, клянусь.

Сьюзан отпрянула, словно его нервозность мерзко и заразно пахла.

– Честное слово, у меня нет сигарет. Извините.

Сьюзан хотела сбежать. Она уже собиралась развернуться и уйти, но тут кто-то положил руку ей на плечо. Она испуганно вздрогнула и обернулась.

– Норман, вам нужно принять лекарства. Джули ищет вас.

Прохладный целительный голос; голос, успокаивающий тревогу, возвращающий раздраженного Нормана в его стойло. Норман испуганно отскочил.

– Я ничего не сделал! Я просто хотел попросить сигарету!

Коренастая светловолосая женщина с большими карими глазами, плоским носом и тонкогубым ртом с кривыми зубами пристально посмотрела на него.

– Никто и не говорит, что вы что-то сделали, Норман. После того, как вы примете лекарство я уверена, мы найдем для вас еще одну сигарету хорошо?

Недоверчиво кивнув, он зашаркал мимо них протирая бумажные подошвы тапочек, и скрылся из виду.

– Увидимся позже, Норман, – раздался звонкий голос медсестры, подгоняя его своим вибрато.

Глядя, как его массивная фигура исчезает за углом, Сьюзан понадеялась, что он не заразный Начиная с ног и выше.

– Я Джоан, одна из медсестер.

Точно их тут было двое или больше.

Сьюзан взяла руку Джоан и пожала ее, с восторгом глядя на соединенные руки. Ее и Джоан Пациент и сестра приветствуют друг друга.

– Я Сьюзан.

И еще…

Сзади к ним подошел второй безумный завоеватель, рыжеватый мужчина лет двадцати пяти, с длинным всклокоченным «конским хвостом» и клочком волос в ямке под нижней губой, его голова склонилась набок, будто он прислушивался к далекой радиостанции, передающей прогноз погоды. Его карие глаза были кроткими и сонными, увидев Сьюзан и Джоан, он утер нос рукавом фланелевой рубашки и подошел, осторожно перебирая босыми ногами.

– Эллиот, поздоровайся со Сьюзан, она поживет с нами немножко.

Можно подумать, она приехала в гости из другого штата, на каникулы. Она столько слышала о здешней еде и пейзажах, что не могла не приехать. Возможно, Эллиота тоже соблазнили красоты этого туристического аттракциона. Высокий, неуклюжий парень смотрел на нее с каким-то удивлением и глупо ухмылялся нижней частью лица.

– Привет, добро пожаловать в «Трясущиеся мозги», Сьюзан, – сказал он, криво ухмыльнувшись.

В Эллиоте чувствовалась взрослая усталость, в сочетании с мальчишеской мягкостью и мальчишеской рабочей рубашкой. Хотя, судя по росту, он явно взрослый мужчина, но глаза у него были отсутствующими и напуганными, как у ребенка. В нем было что-то скрытное. Сьюзан хотелось спросить его о воспоминаниях. О чем он вспоминал, когда за ним пришли. Но она не могла заставить свой рот сделать то, что хотел ее мозг. На самом ли деле он выглядит как ребенок? Или Сьюзан просто хочется так думать? И способна ли она вообще думать? Оценивать окружающих, смешивать их, сопоставлять и обменивать на друзей. Но ведь это пугало в мешке, правда? У нее нет друзей, чтобы их смешивать и сравнивать (и калечить). Может, этот мальчик/мужчина мужчина/мальчик сумеет стать ее доверенным лицом? Когда-то она могла обращать все в шутку, все вопросы и ответы, что сопутствуют дружбе… Но для этого требуется различное снаряжение, и лучше при этом не быть накачанной лекарствами.

А еще может возникнуть настоящая любовь. Если Сьюзан что-то и понимала в те времена, когда еще была способна понимать, так это что романтические комедии процветали на почве пикантных свиданий: чем пикантнее свидание, тем романтичнее, а нет ничего пикантнее, чем встреча в заключении: «Их рассудок расстроен, но сердца уцелели, две родственные души случайно встретились над манжетой шоковой терапии…» Вдруг Эллиот – ее родственная душа – ее судьба – в конце концов, разве Натали Вуд не познакомилась со своим мужем-доктором в психушке? Хотя она и состояла в связи с Уорреном Битти, замужем она была за врачом. И Дэвид и Лиза, [46]«Дэвид и Лиза» (1962) – фильм Фрэнка Перри о любви двух пациентов психиатрической клиники.
о, должны быть и другие. Люди ведь все время знакомятся друг с другом в Интернете. Ну а здесь, пусть это не электронная сеть, если не считать электрошокового лечения, но тоже своего рода чат, в который попадаешь, если у тебя проводка не в порядке. Когда люди будут спрашивать, где они с Эллиотом познакомились, она ответит: «В «Тенистых аллеях», психиатрической клинике. Это Мекка для больных психически, но здравых эмоционально».

Сьюзан не могла думать сейчас – голова начинала болеть от напряжения, – но пообещала себе вернуться к этому позже, как к упражнению, к способу определить, насколько далеко она от края.

Но втайне она надеялась, что, несмотря на все определения и головную боль, она в самом деле оказалась в этом безумном бункере для того, чтобы украдкой отыскать любовь своей жизни. У нее были довольно странные и чрезвычайно секретные доводы:

А. Его не будет нервировать, что у нее маниакальный психоз, поскольку у него тоже есть проблемы… а если и будет нервировать, значит, скорее всего, ему нужно сменить лекарство.

Б. Велика вероятность, что он окажется натуралом, потому что, по мнению Сьюзан, невозможно быть одновременно геем и сумасшедшим – ты не можешь быть сумасшедшим, потому что ты гей или… ну, логика в этой области у нее явно хромала. Кто еще мог, оказавшись в психушке, сразу начать поиски любви своей жизни? Как там говорят? «Если вам достался лимон, сделайте из него лимонад, а если псих – отправляйтесь с ним на свидание»?

Сьюзан посмотрела на Эллиота. Что он сказал? Определенно, ей стоит слушать повнимательнее, если они собираются пожениться.

– «Тенистые аллеи», «Трясущиеся мозги»… дошло? – пояснил Эллиот. Он протянул к ней открытые ладони, точно предлагая мир. Сьюзан закрыла глаза, облегченно улыбнувшись.

– Дошло.

Теперь она была уверена, что они поженятся, на лужайке перед клиникой, все в белом, накачанные лекарствами. «Берешь ли ты, Эллиот, Сьюзан со всеми ее успокоительными и антидепрессантами и обещаешь ли ты любить, уважать и заботиться о ней до тех пор, пока вы продолжаете посещать психиатров?»

Оказалось, что у Эллиота тоже был психотический срыв. Очень похожий на тот, который приключился со Сьюзан, по крайней мере, ей хотелось так думать. Его нашли голым на второй букве «Л» на надписи «ГОЛЛИВУД» на вершине Маунт-Ли, он выл и лаял на луну. Дойдя до конца слов, он избавился от покрова языка и погрузился в теплые, дикие воды чистого звука. Эллиот выл до тех пор, пока его не нашли. Его завернули в одеяло, чтобы прикрыть наготу, и отправили в заключение, где его жажда сна оставалась неутоленной целых восемь дней.

Может, они пробили один и тот же билет, чтобы встретиться друг с другом? Трудно сказать, что движет теми, кто не находится в психиатрических клиниках, гораздо проще понять побуждения тех кто там находится. Сьюзан чувствовала, что благодаря психотическому срыву, у них с Эллиотом было гораздо больше общего, чем у большинства известных ей женатых пар.

На сеансах групповой терапии, когда кто-нибудь говорил и говорил о своих чувствах – чувствах по поводу доктора, лекарств или о своей неудовлетворенности, – Сьюзан с Эллиотом переглядывались, их губы кривились в легкой улыбке превосходства, а брови иронично приподнимались.

Будто они были лучше других и попали сюда по ошибке: сбой компьютера.

– Кто все эти люди? – невысказанный вопрос между ними. – Как они оказались среди них?

Они стремились философски относиться к нынешнему окружению, делая для этого все возможное, пока те, кто отвечал за их сбившийся курс, пытались его отладить. А тем временем, блуждая среди этих потерянных душ, они будут находить утешение в глазах друг друга.

Она брела по коридору в комнату встреч. Все обитатели отделения должны были принимать в них участие; даже если они на это неспособны, явка строго обязательна. Так что пациенты закрытого отделения медленно, с трудом шли в комнату встреч, где их ждала Хелен, улыбчивая медсестра в сером хлопковом свитере и удобных туфлях.

Все были в пижамах или больничном одеянии.

Халаты и тапочки, носки и майки – удобная одежда – предпочтительная одежда для лунатиков, которые находятся под заклятием злой ведьмы и послушно ожидают правильного лечения, поцелуя истинной любви. Рон, медбрат, обходил комнаты и стучал в двери, чтобы убедиться, что эти чертовы неудачники собрались в общей комнате на утреннюю встречу, которая возвещала начало нового дня.

Заняв место в углу возле окна, Сьюзан с полузакрытыми глазами наблюдала за происходящим. Хелен уже была на месте, ее блокнот покоился на сдвинутых коленях. Она постоянно поглядывала на часы. Глубокие морщины залегли по бокам ее носа, ярко-розового рта и челюстей, складки как у Хауди-Дуди приподнимались, раздвигая ее губы и обнажая зубы в приветственной улыбке.

– Всем доброе утро. Если кто-то со мной еще незнаком, меня зовут Хелен. – Она помолчала и окинула взглядом безумную группу. – Ну, как вы себя сегодня чувствуете? – Медсестра надела очки без оправы, висевшие у нее на шее на цепочке, и уткнулась в блокнот.

Бледный худой мужчина со щеками, которые усеивали воспаленные красные прыщи, сидевший рядом со Сьюзан, округлил глаза и скривил лицо в глупой усмешке:

– Что значит, как мы себя чувствуем? Если бы хорошо себя, чувствовали, разве оказались бы здесь?

Хелен аккуратно скрестила ноги и жизнерадостно посмотрела на блондина.

– Кажется, вам сегодня получше, Марк, – произнесла она оживленным манерным голосом. – Как ваши порезы? Доктор Кидд уже снял швы?

Лицо Марка потемнело; натянув рукава на запястья, он спрятал руки между коленей.

– С ними все в порядке, и спасибо, что спросили об этом перед новичками. – Он мрачно уставился в окно и, не глядя в ее сторону, поинтересовался: – А как ваша задница?

Хелен продолжала невозмутимо улыбаться, но глаза ее сузились и похолодели. Через секунду она взъерошила волосы и уставилась в блокнот.

– Вы можете идти к себе в комнату.

Марк посмотрел на нее.

– Я? – Он указал на себя.

Надменно вздернув подбородок, Хелен кивнула.

– Мне придется обсудить этот инцидент с доктором Киддом, как вы понимаете.

Марк уже поднялся на ноги.

– Да ради бога, делайте, что хотите.

Он выскочил из комнаты, не оглянувшись. Хелен еще раз сверилась с блокнотом, затем посмотрела на Сьюзан.

– Ах да, у нас сегодня появились новенькие. Знаете что? Почему бы нам всем не представиться по очереди, а затем Сьюзан расскажет о себе. Начиная… давайте начнем с вас, Ронда?

Сьюзан пришло в голову, что вот уже много лет ей приходится сидеть в подобных кружках, в Анонимных алкоголиках, реабилитационных центрах, представляться алкоголикам, наркоманам и прочим формам нездорового бытия, но здесь перед ней была новая группа людей. Депрессивных и маниакально-депрессивных, а если ей повезет, то и шизофреников. Шизоаффективных по крайней мере. Это уже немало. Первый класс психических расстройств. По-настоящему крутые. С другой стороны, здесь находятся и твои обсессивно-компульсивные коллеги, булимики и социопаты. Надо полагать, что в таком месте сыщутся и такие отклонения, о которых Сьюзан никогда не слышала. Дисфазики, сисфазики, аутисты – львы, тигры и медведи. Но шизофреники – лидеры хит-парада. Очень важные персоны, вожаки в игре, в которой они вынуждены участвовать, игре, в которой Сьюзан не желает признавать поражения.

С их стороны жестоко вот так сразу заставлять ее заниматься прикладным искусством. В самом деле, если ты не в состоянии собрать коллаж, это деморализует. Наверняка есть немало вещей, с которыми Сьюзан сейчас не справиться, но нужно ли ей об этом напоминать?

– И что мы тут делаем? – проревела миссис Ховард, преподаватель рукоделия, и заглянула через плечо Сьюзан, проверяя, насколько та продвинулась в работе. Сьюзан испуганно, словно ее застали за чем-то постыдным, подняла взгляд на учительницу, которая жизнерадостно смотрела на нее.

Она не могла вырезать картинки и создать из них что-то осмысленное. Почему-то изображения машин и людей не имели для нее смысла, особенно если на них были буквы. Она не могла расшифровать эти картинки или придать им какую-то форму, поэтому просто беспорядочно наклеивала их.

– Я, кажется, не могу… – начала она, затем откашлялась. – В смысле… – Сьюзан посмотрела на журнал и нахмурилась. Почему она не может справиться с такой простейшей задачей? Задачей, с которой дети справляются, не задумываясь?

– Может, вам вырезать вот эту лодку? – предложила миссис Ховард и, склонившись над Сьюзан, указала на фотографию в журнале перед ней. Сьюзан почувствовала резкий запах духов преподавательницы. Она тупо кивнула, пытаясь сосредоточиться на предмете, на который указывала миссис Ховард.

– Я ее не заметила. – Она осторожно взяла журнал и недоверчиво уставилась на глянцевые картинки, миссис Ховард похлопала ее по плечу и выпрямилась.

– Ну теперь-то вы ее видите, так что вырезайте, хорошо?

Сьюзан снова кивнула и защелкала тупыми детскими ножницами, которыми не могла себя зарезать, задумавшись над сложной задачей.

Она посмотрела на Ронду, перед которой, видимо, лежал отличный коллаж. Мирового класса, совершенный, меняющий жизнь и новаторский, в то время как Сьюзан боролась с идеей «лодки». Нет. Не «лодки». Другого мира. Это не… а, на хрен это.

Но Ронда была героиней Сьюзан. Непокорная Ронда, которая позвонила своему психиатру и будничным тоном сказала, что собирается убить себя, словно мимоходом сообщала, где ее искать, если ему вдруг понадобится машина. Но врач Ронды не слишком радостно воспринял весть о ее грядущем местопребывании.

– Вы обещали, что предупредите меня, если надумаете покончить с собой, – сказал он, выбранив ее за забывчивость.

– А я вас и предупредила, – парировала Ронда, бросила трубку и выстрелила себе в голову. У Ронды были темные короткие волосы и темные глаза. Из-за полноты было сложно понять, сколько ей лет. У нее была внешность борца-любителя, толстые руки и ноги и мощная аура, усиленная недавней попыткой самоубийства, оставившей солидный шрам поперек лба, который вызвал бы вспышку интереса на вечеринке среди нормальных людей, но здесь никто о нем даже не спрашивал. У Ронды была бледная кожа и пять черных родинок под глазами – три под левым и две под правым, широкое лицо с плоским носом, разъехавшимся в стороны, и короткие волосы, торчащие над проколотыми ушами.

Ронда потерпела неудачу в самоубийстве, но зато теперь преуспела в создании коллажей. Сьюзан печально посмотрела на свою работу, завидуя дерзкому дарованию Ронды. Может, будь она более склонна к суициду, у нее обнаружился бы талант к изготовлению коллажей. Дерьмо.

Ронда заметила, что Сьюзан с тоской смотрит на свое творение, и заговорщицки наклонилась к ней.

– Эй, не расстраивайся ты так из-за этого дерьма. Это всего лишь мудацкий коллаж в психбольнице, я тебя умоляю! Они, поди, накачали тебя лекарствами так, что ты едва можешь держать зубную щетку. На хрен это дерьмо. Не парься.

Она с грозным видом направилась к двери важно неся тяжелое тело, пугая врачей и медсестер.

Сьюзан с жадностью слушала Ронду, которая убеждала ее, что не нужно обращать внимание на это дерьмо. Возможно, ее талант в прикладном искусстве не столь уж важен по сравнению с неспособностью быть посредником в сделке между расстройством и лекарствами, которые ей дали, чтобы приручить его. Она не должна, не могла быть прежней, так какой же смысл ломать и без того исковерканную жизнь? Какой смысл так жестоко обходиться с собой? Она поступала так не потому, что в этом есть какой-то смысл, и не потому, что считала это удачной идеей. Она никогда не понимала, почему так сурово обходится с собой – и если не знала этого даже тогда, то сейчас тем более не могла ни черта понять. На хрен все это. Лучше забыть об этом на какое-то время. Пусть все пройдет. Это дерьмо можно обдумать, когда настанут лучшие времена. Она надеялась, что у нее еще будут лучшие времена, что она не истратила последний купон на светлое будущее.

Она не знала, сколько времени это продолжалось. По земному времени, наверное, прошло около недели, но в мире сновидений выяснить это невозможно. Сьюзан сдали на хранение в неспешное, безвременное место, где нет часов и дней. Она принимала лекарства, которые ей давали, ела еду, поставленную перед ней, и даже иногда спала. И это продолжалось до тех пор, пока однажды она не обнаружила, что сидит в атриуме на белой мебели, греясь на солнце. Прикрыв глаза руками и прищурившись, она смотрела в голубое небо и в тот день почувствовала прикосновение разума. Нечто теплое. И, глядя по сторонам, она постепенно начала понимать, где она есть, а где ее нет. Посмотрев вниз, на свои тапочки, она растянула рот в улыбке и коротко рассмеялась.

– Что смешного? – спросила Ронда, ее приятельница-соседка. Она лежала рядом на пластиковом шезлонге, греясь на солнце, которое пробивалось сквозь открытую крышу над их головами.

– Ну, например… я в психушке, – с некоторым удивлением заявила Сьюзан.

Ронда рассмеялась глубоким гортанным смехом, сцепив руки за темной головой и повернув лицо к целительному солнцу.

– До тебя это только сейчас дошло? – Она глубоко затянулась сигаретой. – А ты думала, где находишься? В «Беверли-Центре»?

Дотянувшись до пачки, которую протянула ей Ронда, Сьюзан взяла сигарету и медленно засунула ее в рот. Затем припомнила кое-что.

– А у тебя есть…

– Она на стене, – сказала Ронда, показывая на нечто вроде электрической розетки. – Поднимаешь эту штуку, прижимаешь к ней сигарету и прикуриваешь.

Сьюзан поднялась и неторопливо направилась к странной штуковине.

– Зачем…

– Чтобы мы не сожгли себя. Полагаю, ты заметила, что зеркало над раковиной в ванной не стеклянное, а из дерьмового алюминия. Чтобы не вводить в искушение любителей порезаться. Хотя это просто смешно, лампочки-то электрические они не могут никуда убрать, так что если ты действительно хочешь себя изувечить… – Ронда пожала плечами и махнула рукой. – Они здесь полные идиоты, это просто невероятно. – Она сделала последнюю затяжку и бросила окурок на землю.

– А ты это делала? – Сьюзан прикурила сигарету и медленно села на свое место.

– Только чтобы их позлить. Эту задницу Хелен, например. Вообще-то я предпочла бы порезать ее, но не всегда удается получить, что хочешь. Поэтому лучшее, что можно сделать, – устроить бардак в ее драгоценном отделении. Это одно из моих хобби. Когда становится слишком тошно или скучно…

Она пожала плечами и снова замолчала. Они сидели в тишине. Сьюзан задумчиво курила. Ронда некоторое время пристально смотрела на нее.

– Ты стала какая-то рассеянная.

Сьюзан задумчиво кивнула, уставившись на стеклянную дверь. К ним направлялся Норман, шаркая унылыми ногами. На его помятой пижаме осталось всего две пуговицы, возможно, остальные сгорели.

– Можно стрельнуть сигарету?

– Отвали, Норман, – грубо ответила Ронда. – Я тебе сегодня уже три штуки дала, хватит меня разорять.

Он выглядел встревоженным.

– Моя дочь отправила посылку…

– Да-да, я знаю. В конце недели. Так ты говорил и на прошлой неделе, и на позапрошлой, хватит с меня этого дерьма. Иди попрошайничай у других. Мой лимит ты уже исчерпал. Кыш отсюда, дедуля. Проваливай.

Норман стоял и тоскливо смотрел, как Сьюзан затягивается, его большие печальные глаза следили за каждым ее движением.

– Дай ему одну, а? А то он так и будет тут стоять и смотреть на нас.

Ронда вздохнула, раздраженно покачав головой.

– Ни за что. Он всегда так делает, разве ты не понимаешь? Он будет пытать тебя до тех пор, пока у тебя не кончится терпение и ты не дашь ему сигарету, только чтобы отделаться от него.

Ронда сурово посмотрела на Нормана, который жалко съежился под ее взглядом, но не тронулся с места. Она поджала губы и со вздохом протянула ему сигарету. Норман схватил свое сокровище и бросился к стене, чтобы прикурить, глубоко затянулся и выдохнул дым, сильно закашлявшись.

– Почему он здесь? – прошептала Сьюзан.

Ронда фыркнула.

– Помимо того, чтобы действовать мне на нервы? Его уволили. Понимаешь, он детектив. Разгребатель дерьма.

Сьюзан наклонилась вперед, обратившись во внимание.

– Тихо, он может услышать тебя, – шепотом напомнила она новой подруге.

– Да брось. Посмотри на него! Он ничего не замечает, кроме гребаной сигареты.

Норман, казалось, погрузился в никотиновый транс, забыв о мире вокруг, умирающий от жажды раб в дымном оазисе посреди безумной пустыни.

– Но это так печально.

– Посмотрим, что ты скажешь, когда он начнет донимать тебя по сто раз на дню. Мы зовем его «Халявщик и Ползучий Членосос, Надоедливый Мудак». По крайней мере, я. Или просто – «Отвали». Он зануда.

Как и следовало ожидать, к концу недели Сьюзан уже не выносила Нормана.

– Я бы сказала, что он меня сводит с ума, но слишком много чести для него. Как называется, когда сумасшедший сходит с ума? – Сьюзан шла с Рондой и Эллиотом на очередной бесконечный сеанс групповой терапии под руководством кошмарной Хелен.

– Ну, далеко он все равно не уйдет, – медленно протянула Ронда. Они прошли мимо пустого кафетерия, свернули за угол, и на сцене появилась Хелен. Она вышла из ординаторской и заперла за собой дверь. Надменно посмотрела на их троицу, словно член королевской фамилии, снизошедший до безумных подданных – прямых потомков безумного короля Георга, – и это не привело ее в восторг.

– Занятия группы начинаются в комнате «Б», поторапливайтесь, ребята, – сказала она. – Надеюсь, вы помните наше правило – пациенты не должны прикасаться друг к другу.

Она быстро зашагала вперед, звеня ключами. Эллиот раздраженно покачал головой, а Ронда сделала круглые глаза и нахмурилась.

– Что это с ней? – вслух поинтересовалась Сьюзан.

– Я тебе скажу, – ответила Ронда. – Она – задница! А так с ней все в порядке. Ну, знаешь, для взбесившейся лесбиянки. Да пошла она. Она просто большая рыба в маленькой психушке. Здесь только две вещи воняют, как она. И вторая – ее подружка.

Сьюзан поплелась за ней в комнату «Б».

– Знаешь, если бы это была не я, то сказала бы, что ты не должна так много держать в себе, ты можешь заболеть раком. Не то чтобы в этом был какой-то смысл, но если не скажу я, кто еще скажет?