На веранде зазвонил телефон, Сьюзан посмотрела на него, словно ждала – может, он еще и посуду помоет. Но в отличие от пульта «Мекка» он мог лишь продолжать звонить, поэтому она взяла трубку.

– Алло? – медленно произнесла она. – Говорите, записываю.

В трубке молчали, затем чей-то голос осторожно спросил:

– Сьюзан, это вы? Это Дороти. Дороти Джекобсен.

Сьюзан задумалась. Кто же это? Затем ее осенило.

Недавно она получила электронное письмо от Луизы Мэдиген, с которой была немного знакома. Пожилая супруга знаменитого продюсера, Луиза пережила ужасную трагедию. Ее дочь сбил пьяный водитель, а Луиза из окна их дома в Мериленде видела, как все случилось. Когда она подбежала к дочери, та уже умерла. Луиза переживала горе с тихим достоинством мужественного человека. По-этому, получив письмо, – хотя у нее не было ни малейшего желания заниматься очередной трагедией, о которой поведала эта благородная пожилая женщина, – Сьюзан поняла, что не может откачать. Луиза Мэдиген хотела, чтобы она поговорила с женщиной, от которой недавно ушел муж, как выяснилось, к мужчине. Он выбрал жизнь, в которую она не вписывалась.

Сьюзан слышала об этом и держалась на почтительном расстоянии – что угодно, только не это дежа вю. Как это было. Нет. Лучше держаться подальше от этих знакомых огней.

Но оно прокралось на мягких кошачьих лапах в открытую дверь ее электронной почты. Сьюзан называла его «Деревом Страшилы Рэдли», потому что, заглядывая каждое утро в дыру Интернета, она находила кучу разных вещей, которые кто-то туда засунул. Кто знает, какой еще электронный кот может туда пролезть?

И когда миссис Мэдиген в письме попросила, чтобы Сьюзан связалась с Дороти, она закрыла глаза рукой и громко застонала.

– Что случилось, мамочка? – в дверях стояла Хани. Ее волосы, влажные после ванны, рассыпались по плечам, оставляя мокрые точки на голубой в цветочек ночнушке. Сьюзан показалось, что солнечный свет проник в ее дочь и теперь неохотно исходил от нее.

– Ничего, куколка. Я просто вспомнила, что смертна, а это подчас действует на нервы.

С подозрением посмотрев на нее, Хани сделала круглые глаза.

– Ты мне почитаешь? – Она направилась в свою спальню, потирая нос ладошкой.

– Сейчас, только отвечу на письмо и приду. Хани остановилась и повернулась к ней.

– Только не длинно, – твердо оказала она. Сьюзан покачала головой.

– Ты даже не представляешь, насколько коротко.

Этот ответ успокоил ее дочь, которая своей забавной походкой побрела по коридору.

Сьюзан начала быстро печатать: «Дорогая миссис М.: Должна ли я это делать?» Она остановилась, раздумывая, что еще сказать, затем написала: «Громкий роман с продолжительным многообразием – Сьюзан». Отослав письмо, она отключилась от Интернета и подошла к столу, чтобы взять книгу Вудхауса, которую дочитала Хани до половины. Та была без ума от Вустера и Дживса, во многом благодаря тому, что Сьюзан читала по ролям, изображая их произношение. К тому же во взрослых книгах Хани больше всего нравилось повествование от первого лица. «Только если в них нет кучи маленьких-маленьких буковок и всякого такого», что означало «Убить пересмешника» и Керуак даже не обсуждаются.

Сьюзан не знала, на каком месте рассказа Хани засыпала, и поэтому зачастую перечитывала одни и те же куски. Но Хани не возражала, ей нравилось монотонное напевное британское произношение, которое оживляло персонажей. Убедившись, что Хани крепко спит, Сьюзан выключила свет и на цыпочках вышла из комнаты.

На следующее утро пришло письмо от Луизы Mэдиген:

«Если у нас есть опыт и сила, которыми можно поделиться с тем, кто пережил похожие трудности, то правильно будет сделать это и дать утешение и надежду. Я знаю, вы поступите правильно.

Луиза Мэдиген

Благослови вас Бог,

П. С. Хорошо, что вы снова с нами. Телефон Дороти, на случай, если у вас его нет…»

У Сьюзан не оставалось другого выхода, кроме как позвонить этой женщине. Особенно после того, как Лиланд посоветовал ей остаться в стороне.

– Извините, вы пригласили мужа на обед? Одобрили его новый путь? Дали бал в его честь?

Но это же бред – влезать в такие дела. Заняться ним означало вытащить на свет божий похороненные проблемы, чувства и все остальное.

Когда она позвонила, трубку взяла прислуга.

– Здравствуйте, позовите, пожалуйста, Дороти.

– Могу я узнать, кто звонит?

Сьюзан вздохнула и притопнула ногой.

– Сьюзан, – нетерпеливо ответила она, затем добавила, уже любезнее: – Вейл.

Зачем из-за неприятного поручения грубить прислуге?

– Минутку.

Линию переключили, оставив Сьюзан в телефонном лимбе с раздражающей музыкой. Она сердито поджала губы. Прошли те благословенные времена, когда в трубке стояла почтительная тишина. А теперь тебе поют серенады, пока некто не заговорит с тобой. А ты меж тем не можешь даже предаться размышлениям, если только они не придутся на паузу.

– Прошу прощения, кажется, она не берет трубку. Вы не могли бы оставить номер телефона и…

Сьюзан оставила телефон, повесила трубку и вернулась к своей жизни.

И вот Дороти позвонила.

– Ах да, как поживаете, Дороти? Как ваша ужасная ситуация? Как вы справляетесь?

В гостиной Хани сфальшивила на пианино.

– Блин! Черт! – провозгласила она, стукнув по клавишам, и продолжила играть.

– Вы можете в это поверить? – печально сказала Дороти. – Ох, конечно, можете, из-за Лиланда, но я ведь прожила с этим человеком шестнадцать лет. А теперь это все коту под хвост. Вы поправились после срыва?

Сьюзан кивнула, ковыряя ноготь на большом пальце ноги.

– Со мной случился психотический конфуз, но сейчас я вполне здорова. А как ваши дела?

Дороти глубоко вздохнула.

– Он познакомился с парнем в самолете и… Я не знаю, парень ли это. Мне лишь сообщили, что он встретил человека, которым не увлекся бы, если бы я была с ним поласковее и не растолстела.

Сьюзан покачала головой:

– Женский жир – известное средство для изготовления педиков. Это доказано научно.

На другом конце провода повисла тишина. Когда Дороти снова заговорила, в ее голосе звучал страх:

– Вы же пошутили?

– Да, пошутила. Когда кто-то заявляет, что ты превратила его в гея, – это просто шутка. Но предполагаю, он так сказал потому, что был расстроен и чувствовал себя жертвой. Ведь дело не в парне, который сделал ему классный минет, во всем виновата толстая клуша, которая пренебрегала им, и вот к чему это привело. Так мы все и поступаем. Теперь, когда вы попрактиковались, превратив его в гея, а я потренировалась на Лиланде, мы можем собраться, выйти на улицу и сотворить еще голубых. Может, даже внесем некоторые усовершенствования. Уверена, две недели в моем обществе, и вы поймете, что обладаете сверхсилой. Если вы правильно разыграете карты – я ничего не обещаю, нет-нет, но кто знает? – может, я даже подготовлю костюм Супермена.

Дороти рассмеялась, задыхаясь, икая и взвизгивая. Пока она успокаивалась, Сьюзан смотрела на океан, мечтая о сигарете. Но когда Хани поблизости, курение запрещено. Это было ее правило. Нерушимое, и никаких лазеек. Оно превратило Сьюзан в тайного преступного курильщика, дымившего только за пределами дома и в дальних туалетах. Как-то раз Хани застукала ее и после этого не разговаривала с матерью целый день. А когда она наконец высказалась, то заявила: «У тебя легкие почернеют. К тому же это гадость». Здорово. Придется завязать с очередной привычкой и от этого сильнее растолстеть. Охренительно. Безопаснее дождаться следующей фазы благоразумия. Но пока она оставалась тайным курильщиком и ды-; мила украдкой, с напряженной от страха и чувства вины спиной.

– Так что, – спросила Сьюзан, – вас уже осчастливили официальным знакомством с бой-френдом?

Она улыбнулась, жалея, что у нее самой не было возможности поговорить с кем-нибудь, когда Лиланд ушел к Нику. Ник, такой приятный театральный менеджер. С тщательно уложенными волосами и в прекрасном костюме. Деловой и умный. Довольно забавно, что теперешняя Сьюзан может поговорить с прежней. Вот что ты получаешь на нижнем этаже нетрадиционных сексуальных подводных течений. Кто-то должен возглавить шествие, и, как правило, он уже ушел вперед.

– Да, но теперь он все время пытается мне исповедаться, – простонала Дороти. – Рассказывает, как лгал мне, что поедет купить книгу, а сам встречался с Рудольфом на…

– Здесь я устанавливаю правила, – решительно перебила ее Сьюзан. – Вам на какое-то время запрещается говорить с ним. Он пытается добиться, чтобы вы его простили, тогда он сможет простить себя, или смириться со своей виной, или что там еще. В любом случае это не важно, потому что, в конечном счете, он попросту вываливает на вас все это дерьмо. В обмен на прощение, так сказать, а в итоге у вас перед глазами будут стоять картины, от которых вы не сможете избавиться. Так что на ближайшие несколько месяцев не открывайте рот на эту тему. Теперь он голубой. Никаких прощаний в Натурал-сити. Он не может получить и своего Рудольфа, и… Вы понимаете, о чем я? Я прошу прощения, но облегчать ему жизнь – не ваше дело. Ваша задача – облегчить жизнь для своих детей. Ваш сын уже большой мальчик? В смысле – ходит, говорит?

– Ему тринадцать, и он очень переживает. Даже не хочет видеть отца. А малышке всего три. Она вряд ли понимает, что происходит.

Сьюзан нервно забарабанила пальцами.

– Вам нужно найти детского психолога, который будет защищать интересы вашего сына, но при этом самой не оказаться козлом отпущения, чтобы ваш муж не мог сказать, будто вы настраиваете сына против него и все такое.

Дороти задыхалась.

– Он уже это сказал! Вы гений! Вам нужно написать книгу! Правда! Она поможет многим. Вы не представляете, как помогли мне.

– Ara, – уныло произнесла Сьюзан. – «Куриный бульон для голубой вдовы».

Она рассказала затаившей дыхание, расстроенной Дороти все, что могла. Даже немного всплакнула во время рассказа, что было неприятно, отчасти поэтому она не желала возвращаться на место преступления. Сьюзан пригласила Дороти в элитный клуб, членскую карточку которого она никогда не сможет аннулировать.

Давным-давно, на семинаре по нью-эйджу, Сьюзан услышала фразу, которая сопровождала ее все эти годы и очень подходила к нынешней ситуации: «Мы подсаживаемся на неразбериху и бурные эмоции во всех наших связях и предпочитаем постоянное разочарование тому…» Она не помнила, чему там предпочитают постоянное разочарование, так что, по-видимому, действительно предпочитала разочарование. Но другие слова, зависимость от неразберихи и бурных эмоций – и даже постоянное разочарование, – отзывались в ней беспокойно и резко. Теперь, стоя на страже своих границ, она могла рассмеяться опасности в лицо. По крайней мере, захихикать – неплохое начало, дверь в ее жизнь немного приоткрыта, и можно тайком пробраться в нее. Но следом в эту дверь вошло безумие. Сейчас, когда она больше не была безумной – или как безумной, – такой стала ее жизнь. Неразбериха и бурные эмоции сгрудились вокруг нее – церемониймейстера на безумном балу. Вещи отказывались беспокоить ее, что бы ни происходило, она оставалась невозмутимой. Невозмутимость наполняла воздух, издавая тихий приятный звук – манящий шум, который ты слышишь, когда сломлен. «Если ты поднимешься, будет плохо» превращается в «А если сломаешься, будет еще хуже».

Ее новый девиз: «Отставить кризисы». Сперва совсем тихо, а затем шепотом он нашел выход наружу. Раз никто не слышал этого, значит, пусть смотрят, вот она, возникла на горизонте, снова излучает сияние, только что восстала из могилы – с дарами! Словно солнечный луч в бушующих солнечных ветрах, она сияла во тьме. Во тьме людей, поглощенных собственным темным опытом. Сьюзан говорила на их языке, знала их тайные знаки. Все перемешивалось, они жевали и пережевывали гребаный дерьмовый жир своих неудач, хотели поговорить об этом.

Сначала, как всегда, появились наркоманы. Ничего нового. Она долгое время была упорным наркоманом. Но теперь пришли и другие виды расстройств – люди, чей мозг ослабевал и расплывался, снова начали появляться в ее окне и просачиваться сквозь ее границы или там, где должны были быть ее границы. Они как-то чуяли ее, чуяли ее слишком развитое чувство ответственности, то, что в них самих должно быть, как у нее. Они приходили, держась за голову, в поисках братства.

Наркоманы, психотики, шизофреники, даже кое-кто из двинутых знаменитостей. Сьюзан впускала их в дом, давала им убежище, которого они искали, защищала их от зла. И это было не так уж плохо. Даже здорово. Да и что еще может случиться плохого после всего, что уже случилось? Поскольку Хани счастлива и здорова, не так уж много. И у нее все отлично – она поднимает оступившихся и заполняет ими свой ковчег.

Теперь, когда Сьюзан стала разумной и трезвой, ей начало казаться, что она превращается в призрак своей прошлой жизни. «Это было, когда я однажды…», «Боже, этот парень, который…» или «Господи, я не была там с тех пор…» Она все еще оставалась собой, но в каком-то смысле уже собой не была. Она уже никогда не станет прежней. И это хорошо, правда ведь? Должно быть хорошо. Она никогда больше не примет ничего на веру, как раньше. Нет, она будет принимать все на веру иначе, лучше.

Невероятно, теперь на всяких мероприятиях она говорила на разные темы – от психических заболеваний до гордости геев. Новая девушка из фильма о путешествии в наркоманский бред и обратно.

На собрании «АМФИС» Сьюзан встала и взяла микрофон.

– Я Сьюзан, и я алкоголик. – Затем, словно очнувшись, добавила: – Ой! Ошиблась комнатой!

Большинство присутствующих засмеялись. Даже Лиланд улыбнулся.

– При такой жизни вы бы тоже стали алкоголиками, а мало кому из вас доставалась такая жизнь. Я могу это доказать! У меня есть квитанции и фотографии. Вы бы тоже стали наркоманами, если бы узнали, что у вас ребенок от мужчины, который забыл сказать вам, что он гей, а вы забыли обратить на это внимание. – Сьюзан посмотрела прямо в зал. – Я жила в другом измерении. Патологическом. Мой разум питался другими вещами – кислотой, Дэшером, Дондером, Блитценом. Я чуть не сошла с ума, положение было критическим: я не спала шесть дней, жила в телевизоре, видела желтый свет, исходящий от моей головы, получала секретные послания от еврейских узников в старом кино, подождите… я забегаю вперед… Вы когда-нибудь слышали, чтобы страдающие маниями говорили об этом?! А где же я при этом была? Вот зачем мы здесь. Чтобы понять это. Или вопрос на самом деле в том, была ли я вообще? Или все-таки где? Но я хочу вам пожаловаться. У нас нет Дня Психотиков! А почему? Я считаю, что это упущение. Представьте себе этот парад. По улице едут убогие платформы, на которых, уставившись в никуда, лежат на кроватях страдающие депрессией. А марширующие маниакальные оркестры? Без инструментов, но при этом все болтают, бегают по магазинам и звонят куда попало? Вы можете себе это представить? Или только я? Неважно, не отвечайте. Но почему бы нет? Почему у нас нет психотической гордости? Дискриминация, стыд и все такое, настоящие угнетенные меньшинства. Что у нас вообще есть? Я вас спрашиваю: у нас есть бары для депрессивных? Нет! А почему? У меня уже и названия заготовлены. «Литий и замок». Клуб «Торазиновая походка». Бар «Смирительная рубашка». Все это пока на ранних стадиях планирования – а, зная психотиков, навсегда там и останется. Если вам это кажется оскорбительным, не стесняйтесь, говорите, потому что психические расстройства – это очень серьезно. Я стала серьезной с тех пор, когда заразилась этим расстройством от туалетного сиденья Анны Николь Смит, так что и вы будьте серьезны. Пожалуйста. И несите ответственность. Если вы обнимали меня или имели другие виды унизительного контакта со мной за последние шесть недель, я рекомендую вам обратиться к доктору, заклинателю лошадей и парикмахеру.

Все рассмеялись и захлопали, а она нашла в толпе Лиланда и беспомощно посмотрела на него.

– Это не смешно, – сказала она главным образом ему. – Хотя, конечно, смешно. Лучше было бы смешно. Всегда вспоминаю, что сказал Миро, я бы сказала то же самое: «Если моя жизнь не смешна, значит, она настоящая, а это неприемлемо».

Сьюзан с улыбкой подняла извечный стакан с диетической колой и кивнула Лиланду. Отпив из стакана, она поклонилась и сошла со сцены.