Люди любят играть. Думаете, боги никогда не играют?
Люди обманывают сами себя, врут, сочиняют сказки.
Моя сказка — это мир. Я сочинил его из надежд и желаний, из воды и песка, и выкатил его на небо.
Звезды собрались посмотреть на мое творение. Из моря поднялись русалки.
Но путь был долог, а ведь даже боги устают, и я превратил мир в апельсин и очистил его. У него был восхитительный аромат, из долек сочился сладкий сок. Он стекал по моим пальцам и капал в песок.
Он думает, его любви достаточно?
На дальнем берегу реки земля была сухая, песчаная.
Мирани карабкалась на берег. Песок под ногами мягко проваливался, обрушивая норки ласточек или мелких шиншилл. Она цеплялась руками за пучки чахлой травы. Наконец выбралась на вершину обрыва — там дул теплый ветерок.
Орфет окликнул ее:
— Не уходи далеко.
А Аргелин сердито спросил:
— Что там, наверху?
— Трава. — Она обернулась. — Большая равнина, поросшая травой.
Ровная степь тянулась, насколько хватало глаз. Из нее не поднимались на горизонте холмы, не росли деревья. Небо над равниной было голубое, безжалостное, посреди него золотым диском пылало раскаленное солнце. Трава под легким ветерком не ведала покоя, колыхалась и переливалась, еле слышно перешептываясь, то гнула, то распрямляла податливые стебли. Мирани настороженно обернулась.
И увидела: Аргелин приставил острие меча к горлу старика.
— Диск. Верни его.
Архон рассмеялся, ничуть не испугавшись. Однако протянул Аргелину солнечный диск. Тот взял его — и в то же мгновение из диска ушел свет. Генерал сунул украшение под кирасу и отпустил старика.
— Нет нужды угрожать, генерал. Я и без того давно мертв.
Но Аргелин уже карабкался на берег. Орфет торопливо высадил Алексоса из лодки и обернулся.
— Выходи и ты, дружище.
Старик печально улыбнулся и покачал головой.
— О, нет, Орфет. Дальше я идти не могу. Дорога в Сады пока еще закрыта для меня. У меня тут свои приказы. — Он взял весла и неуклюже оттолкнулся от берега.
Орфет сказал:
— Ты что, собираешься бросить нас на этом берегу?
— Да. Боюсь, назад вы не вернетесь.
Глазастая лодка поплыла, раздвигая маковые лепестки. Орфет смотрел ей вслед.
— Рад был снова увидеть тебя, — тихо молвил он.
— Вспоминай меня, Орфет. Когда поешь и когда играешь. — Лодка медленно поплыла по кроваво-красной реке и скоро растворилась в тумане.
Аргелин крикнул ей вслед:
— Эй, старик! Чьи у тебя приказы?
Сквозь плеск весел донесся тихий голос:
— Знай, генерал Аргелин, здесь правит Царица Дождя. Она следит, как ты идешь по ее владениям. Бойся ее гнева, господин.
Его еле различимый силуэт затрепетал на мгновение среди красных цветов — и исчез. Река опустела.
Аргелин с лязгом убрал бронзовый меч в ножны.
— А мой гнев для тебя ничего не значит? — зарычал он.
Орфет обернулся к нему. С мгновение они свирепо глядели друг другу в глаза. Наконец генерал сказал:
— Мы с тобой, толстяк, давние враги. Однажды ты чуть не пронзил меня ножом, меня спасла только кираса. Может быть, здесь мы уладим, наконец, наши отношения?
Орфет скрестил руки на груди.
— Ты бы этого хотел, верно? Убрать меня с дороги, и пусть девчонка и Архон останутся без защиты. — Он усмехнулся, на лбу у него блестели капли пота. — Да и к чему мне ломать тебе шею? Мы и так попали в страну мертвых и вряд ли выберемся отсюда.
— Глупости. — Алексос выкарабкался на берег, встал рядом с Мирани и нетерпеливо переминался с ноги на ногу. — Можете драться хоть до скончания века, и ни один из вас не победит другого, так что лучше давайте помиримся. Дорога до Садов долгая, господин Аргелин. Пошли скорее.
На миг Мирани показалось, что противники не сдвинутся с места. Но потом Орфет хрипло расхохотался и неуклюже вскарабкался вслед за ней на песчаный берег. Аргелин пристально глядел ему вслед. Мирани в ужасе подумала, что сейчас он вытащит нож и вонзит его в спину музыканту; но нет — он взобрался следом за Орфетом, изо всех сил цепляясь руками в перчатках за ускользающую почву.
Орфет с натугой выбрался на вершину и, кряхтя, выпрямился.
— Чертова дыра. Это и есть Иное Царство? Неудивительно, что люди боятся смерти.
Алексос уже бежал по равнине. Высокая трава скрывала его по пояс.
— Как здесь здорово, Орфет! — крикнул он. — Смотрите, бабочки!
И правда. Бабочки целыми облаками порхали вокруг, наполняя воздух желтыми, синими, белыми бликами. Мирани вошла в такое облако — и радостно рассмеялась неожиданному взрыву красок. Мириады радужных крылышек окутали небо. Орфет что-то проворчал, метнул свирепый взгляд на Аргелина — тот двинулся следом.
Много часов они шли по равнине. Поначалу простор и свет радовали душу, но вскоре Мирани поняла, что идти по густой поросли очень утомительно; нога проваливалась в невидимые глазу впадины, она боялась наступить на прячущихся в траве змей и шла осторожно, медленно, раздвигая стебли и глядя под ноги. Наконец она остановилась, подняла голову, чувствуя, как ноют растянутые шейные мышцы, и с удивлением обнаружила, что маковая река осталась далеко позади. Отблески багряных лепестков окрашивали небо красноватым заревом. А впереди лежала вековечная пустошь, и посреди нее что-то виднелось.
— Что это такое?
Алексос сидел на спине у Орфета. Услышав вопрос, он прикрыл глаза ладонью от яркого света.
— Это ворота, Мирани.
Они медленно приблизились. Дорогу им преграждало громадное серое строение, воздвигнутое посреди голой степи. Если это и ворота, подумала Мирани, то, наверное, они широко раскрыты: между высоких столбов виднелась та же самая равнина, что и вокруг. Мирани пожалела, что слишком мало знает об Указании Пути. Сетис наверняка переписывал этот свиток десятки раз, он бы вспомнил, что в них говорится о дороге в Сады. Мирани вспомнила его исполненный боли крик: «Не уходите без меня! Погодите!» Этот крик потряс ее до глубины души. Она обернулась — но за спиной ничего не было, только стена из темно-красного камня.
Может быть, он подумал, что не нужен ей здесь? Это не так. Она оглянулась на тяжело бредущего Орфета, на Аргелина. Сетис умел обращаться с этими людьми. А она — не умеет.
— Как жаль, что его нет, — прошептала она. Бог если и слышал ее, то не ответил.
Наконец Аргелин подошел к неведомому строению, остановился и окинул его взглядом сверху донизу. Потрогал стену рукой в перчатке; Алексос отозвался громким, испуганным криком.
— Нет! Не трогай! Погоди! — Он соскочил со спины Орфета и подбежал. Мирани поспешила за ним.
Два косяка и верхняя балка. И всё. Никаких дверных створок между ними. Столбы изображали фигуры рослых мужчин с мечами в руках, у каждого из них было лицо Аргелина.
— Она надо мной смеется, — прошипел он.
— Я бы сказал, неплохое сходство, — буркнул Орфет.
Столбы были сложены из некоего серого материала, напоминавшего камень, но под порывами ветра приняли странные очертания: воздух словно размывал их, уносил прочь тонкие струйки белесого дыма.
— Что это такое? — проворчал Орфет.
— Пепел.
Они молча вглядывались в причудливые колонны, и, наконец, Мирани задала вопрос, на который никто не отваживался:
— Пепел чего?
Алексос тонким пальцем тронул край кирпича. Под его касанием соскользнула струйка сероватой липкой пыли.
— Не у каждого есть мумии или гробницы. Я помню времена, когда погибших героев сжигали на больших кострах. — Он быстро обернулся, и Мирани увидела, что за спиной у него высоко в небе парят крошечные крапинки — должно быть, птицы. Они летели очень быстро; вскоре стая разделилась и стала снижаться. Мелкие, темные, наподобие ворон или стрижей. Через минуту птицы стали кружить над головами.
— Ее шпионы, — выдавил Аргелин. — Следят за нами.
— Они нам ничего не сделают. — Орфет обернулся к столбам-близнецам, обошел их, посмотрел вверх. — Для чего воздвигнуты эти ворота? Они ничего не стерегут, никуда не ведут.
Птицы загалдели, ринулись вниз, словно дождь из серой золы, и расселись на примятой траве, окружив путешественников кольцом. Мирани обернулась, посмотрела на них; ее спутники тоже стали озираться.
Аргелин вытащил меч.
— Это не птицы.
Глаза у них были из осколков стекла, крылья металлические. Перья радужно блестели в лучах солнца, будто смазанные маслом. Одна из птиц каркнула, пролетела над головой у Орфета; он, выругавшись, пригнулся и упал на землю возле пепельных столбов. Мирани вскрикнула, кинулась к нему.
— Ничего, я цел.
— Нет! Твоя рука! Смотри!
Рука Орфета, которой он на миг провел под пепельными воротами, исчезла, будто срезанная до запястья. В тот же миг, будто испуганный возглас Мирани был сигналом, птицы вспорхнули и ринулись на пришельцев, словно град из железных клювов и когтей.
Алексос горестно взвыл, Мирани пригнулась.
— Надо идти за ворота! — крикнула она.
— Нет! Мы не знаем, куда они ведут! — Аргелин отбивался от железных крыльев; какая-то тварь с силой дернула его за рукав.
Мирани обернулась.
— Архон! Алексос!
Сильный удар сбил ее с ног. Корчась от боли в груди, она набрала в легкие побольше воздуха и закричала что есть мочи:
— Орфет! Алексос ушел! Ушел сквозь врата!
Не дожидаясь своих спутников, не глядя, идут ли они за ней, она шагнула под серую перемычку, и та мгновенно растворилась, будто развеялся под порывом ветра край туманной пелены. Орфет взревел, кинулся за ней, но его рука ушла в пустоту. Он упал во весь рост лицом в траву, встал, развернулся. И похолодел.
Не было ни птиц.
Ни ворот со статуями-близнецами.
Только стоял, обнажив меч, напуганный Аргелин.
А вокруг, куда ни глянь, всюду была трава. Только трава, и больше ничего. А из травы осторожно выглянула маленькая темноволосая голова.
— Где Мирани? — прошептал Аргелин.
* * *
Мирани собралась с мыслями.
— Здесь всё такое же, — сказала она. — Вот только…
Вот только цвет. Травы здесь были золотые. Громадные колосья злаков шелестели и плясали на ветру, а небо над ними было затянуто темными тучами. Безмолвно сверкали далекие молнии.
Она огляделась.
— Архон!
И тут она заметила, что ворота исчезли. Без следа. Она сглотнула подступивший к горлу комок.
— Алексос, прошу тебя, не прячься от меня.
Он наверняка присел среди травы и следит за ней. Или завязывает сандалии. Играет. Вот сейчас, в любую минуту, он выскочит, скажет что-нибудь, одновременно спокойное и раздражающее.
Но злаковое поле тянулось, насколько хватало глаз, и золотистые волны с тихим шелестом расходились по нему от ее талии к краям земли, как будто она надела широкую юбку, и тут, капля по капле, с ледяной неотвратимостью на нее нахлынуло осознание того, что Архона здесь нет, что она прошла через ворота одна.
— О Ярчайший!
Ответа не было. Может быть, в этом месте вообще нет Бога. Может, здесь нет никого, кроме нее. Она торопливо шагнула туда, где были ворота, огляделась, встала на колени. По земле тянулась глубокая борозда — видимо, древняя, потому что на ее дне росла трава. Как будто здесь тащили что-то очень тяжелое. Мирани выпрямилась, проследила борозду взглядом, увидела, что она ведет через равнину на запад.
Она заколебалась. Если пойти по борозде, то что, если Орфет и остальные не найдут дорогу сюда? А оставаться здесь и ждать, пока сядет солнце и опустится ночь, было страшно. Она оторвала от подола полоску белого полотна, привязала ее к высокому стеблю; потом еще одну, чуть подальше. Так им легче будет догадаться, в какую сторону она пошла. Больше ничего сделать было нельзя.
Прогулка по золотистой равнине оказалась утомительной. Сначала путь лежал среди спелых злаков; она шла и шла, изнемогая от жары, измученная жаждой, и постепенно погрузилась в сны наяву. Ей мерещилось, что трава плавится, превращается в жидкое золото, затопляет равнину, колышется тяжелыми волнами вокруг ее талии и рук, течет и капает, не давая желанной влаги, застывает, превращаясь в браслеты и подвески, повисает каплями на бахромчатом подоле туники. Она вытирала пот с лица — по пальцам струилось жидкое золото; металлическая пыльца лезла в горло, вызывая кашель, запорошила волосы. Она ощущала ее вкус на губах. Сладкая, будто мед.
Мирани шла, спотыкаясь, боясь упасть и утонуть в вязкой траве. Вдруг она подняла глаза и увидела солнце — оно висело прямо впереди, совсем низко над горизонтом. Но на фоне его алого блеска темнели какие-то силуэты. Сердце у Мирани отчаянно забилось. Может быть, это те самые статуи-близнецы, и она невольно вернулась к ним. Приложив руку к глазам, она ждала, когда огненный диск солнца скроется за туманной дымкой на горизонте.
И вдруг внезапно опустилась ночь.
Вскоре она увидела холм, а на его вершине — странный темный силуэт.
Что это? Здание? Вряд ли. Но что же еще? Мирани торопливо приблизилась.
В темноте травяное море, по которому она брела, стало водой, переливающейся фосфоресцирующими бликами, а в глубине ее виднелись очертания рыб. Она зачерпнула воды, поднесла ладони к губам, но потом медленно разжала пальцы и дала жидкости вылиться.
Если испить этой воды, то, может быть, обратный путь будет потерян.
Земля полого поднималась, и шаг за шагом уровень воды становился все ниже. Вскоре она шла по колено в воде, потом по щиколотку, а когда за спиной взошла луна, Мирани обернулась — и ахнула: перед ней лежала вся равнина, от края до края, и через водную гладь тянулась серебристая полоска лунного света, будто дорога, которая ее сюда привела.
Она пошла дальше, дрожа от холода. Мокрая туника прилипла к ногам.
А впереди, на вершине холма, темнела роща.
Деревья были невысокие, кряжистые — возможно, оливы, но за древностью лет позабытые и неухоженные. А в глубине, среди деревьев, алела яркая искра, пляшущая, будто огонек костра. Мирани осторожно приблизилась. Здесь, наверху, дул ветер. Он-то и доносил до нее треск пламени, шипение искр. И вращал маски.
Они висели на ветках всех деревьев в роще: маски из серебра и черного дерева, из бересты и изумрудов. Покорные потокам воздуха, их лица поворачивались из стороны в сторону, будто прислушиваясь к чужим разговорам, и безжизненные взгляды пустых глазниц бродили по лицу Мирани. Она узнала их. Маски давно ушедших Гласительниц, Носительниц Бога и Вышивальщиц, маски Тех, Кто Вкушает Пищу Для Бога. Тысячи отброшенных лиц, многие поколения Девятерых. Они пришли сюда из давних времен, когда люди только что узнали об Оракуле, когда еще не сложились Ритуалы, когда только папирус с прорезями для глаз закрывал лица Девятерых. А венчала длинную череду маска Гермии, с искусной гравировкой на щеках, с золотыми дисками, тихо позвякивающими на ветерке.
Мирани протянула дрожащую руку и остановила движение маски.
Та застыла с раскрытым ртом.
И прошептала: «Мирани».
Девушка в ужасе отскочила. Выпущенная из рук маска снова завертелась.
Наконец Мирани набралась храбрости и спросила:
— Это ты?
«Всё зависит от того, кого ты имеешь в виду».
Мирани нервно потерла пыльные ладони.
— Ярчайший?
«А. Нет. Когда я говорила сквозь маску, слова всегда были моими, запомни».
Она узнала ее. Голос был женский, холодный и раздраженный. Знакомый. На всякий случай Мирани прошептала:
— Царица Дождя?
«Вижу, Мирани, здесь, в одиночестве, ты растеряла всё своё мужество. Без писца и без Бога кто ты такая? Испуганная девчонка, только и всего. Видимо, я в тебе не ошиблась. А что до Царицы Дождя… Вся эта страна принадлежит ей. Она следила за твоим приближением. Я тоже».
Мирани огляделась. Ветер усилился, вращал маски всё быстрее, в прорезях для глаз зияла темнота.
Она спросила:
— Гермия, где ты?
«Скажи ему вот что. Он должен идти обратно. Ни один смертный не может пройти через Девять Врат и вернуться. Неужели он думает, что его любви достаточно для такого подвига? Что он — герой, бессмертный и неуязвимый? Скажи — его терзает не любовь, а гордыня. Он меня убил. Чего еще он хочет?»
На небе собирались тучи. Они шли с востока, оттуда, где встала луна. Громадные жернова, исполненные бури, пронизанные ослепительными искрами молний. Мирани тревожно огляделась. Костер пылал неподалеку, в глубине рощи, однако вряд ли там можно найти убежище. Она хотела снять маску с ветки, забрать с собой, но голос в отчаянии закричал: «НЕТ!»
Поздно. Мирани испуганно отдернула руку, и в тот же миг в маску ударила молния. Прорези для глаз обмякли и закрылись, по щекам потекли капли, похожие на золотые слезы. Рот изогнулся; металл, опаленный чудовищным жаром, расправился, поник, растаял. Зарокотал гром.
Мирани воскликнула:
— Гермия, подожди! Куда мне идти? Что делать?
С изуродованных губ сорвался вздох. Слова получались сдавленные, неразборчивые.
«Солнце…»
— Что? Скажи!
«Скарабей…»
Прекрасная маска превратилась в трясущуюся морду какого-то чудовища. Вся ее красота ушла, золотые диски, звякнув, упали с расплавленных проволочек. Мирани отступила на шаг, подняла глаза — и увидела молнию. Через секунду загрохотал гром, прокатился по равнине оглушительным эхом. Налетел порыв ветра; он растрепал Мирани волосы, раздул платье. Деревья стонали и гнулись. Дождь вцепился в лицо, как холодные злобные пальцы.
Мирани бросилась бежать, забилась в лесную чащу, под переплетенные ветки олив, в опавшую листву, скрытую между стволами приземистых скрученных деревьев. Дождь промочил ее до костей, и она застонала, пораженная свирепой силой муссонного ливня. Сквозь водяную пелену почти ничего не было видно, костер нимало не приблизился. Мирани брела, спотыкаясь о корни, проваливаясь ногой в змеиные норы, а деревья, словно уродливые дриады, оборачивали сучковатые лица и злобно смотрели ей вслед.
Потом, забившись под низко склоненную ветку, Мирани подняла глаза и увидела его.
Он сидел у костра, спиной к ней. На нем был темный плащ; он обернулся — и заостренная, как морда шакала, звериная маска словно учуяла ее трепет. В красных глазах сверкали отблески пламени.
— Я беспокоюсь, Мирани, — сказал он, снял маску, и она увидела белое сияние его лица. — Северяне взломали ход на Второй Уровень. Они врываются в гробницы.
Страх — вот чем она кормится
— Так я и думал, — говорил Сетис, расхаживая по комнате. — Они перестали копать на северной стороне и сосредоточили людей в пустыне. На том участке, где выходят каменные породы, прямо под Стеной. А это плохо.
Он поднял глаза, ожидая, что Шакал спросит — почему, но грабитель могил хранил удручающее молчание. Первым заговорил Лис:
— Поясни, красавчик.
Сетис уселся на стол.
— Примерно там находится гробница Ахероэса. Она древняя, находится неглубоко. Вам она известна?
— Да, — лениво отозвался Шакал. — Кажется, однажды мы ее обчистили. Ингельд там ничего не найдет. — Он отпил воды из кубка эбенового дерева.
— Но из нее ведет множество туннелей. Почти все они ложные, заканчиваются тупиками, но за саркофагом скрывается потайная дверь в галереи Третьего Уровня. Если они ее найдут, их уже ничто не остановит.
Лис выругался.
— Мы ее так и не нашли.
— Вспомни, Лис, мы проникли и ушли за одну ночь.
— Там наверняка ловушки.
— Ингельд пошлет вперед рабов. — Шакал обернулся к Криссе — та с притворной скромностью сидела на скамейке у окна. — Госпожа! Как продвигается расчистка Оракула?
Она соскребла грязь с накрашенного ноготка.
— После того, как твои люди установили ту штуковину для подъема камней, дела пошли быстрее. Однако когда Ретия узнает, что там побывали посторонние, она придет в ярость.
— Ее гнев пугает меня, — мягко произнес Шакал и отпил еще глоток. Лис украдкой поглядел на него. Сетис перехватил этот взгляд.
— Расчистка продвигается. — Крисса пожала плечами. — Но на это уйдет еще много недель.
— У нас нет многих недель. Надо успеть до Дня Скарабея. — Грабитель могил выглянул из комнаты на открытую террасу. — Принц Джамиль?
— Повелитель воров, я всего лишь пленник. Мое желание вам известно. Достаньте мне лодку и позвольте отплыть к императорскому флоту. Госпожа Ретия, очевидно, потерпела неудачу. Добравшись туда, я приведу моих людей, мы скинем варваров в море, и Оракул снова станет свободным.
Шакал с улыбкой постучал пальцем по черному бокалу.
— О да. На первый взгляд всё очень просто. — Он отодвинул бокал, встал и подошел к рослому принцу. — А что потом? Народ Двуземелья устал от тирании, мой господин. Если не Аргелин, то Ингельд. Если не Ингельд, то император. Это что — цена, которую мы должны заплатить за то, что мы слабы, не имеем войска и нет над нами иной власти, кроме слов Бога? Когда-то мы сами правили собой; мой отец был членом Совета, пока его голову не водрузили над воротами Порта. Ты говоришь, Оракул станет свободен. Но во дворце Архона поселится сатрап, а на улицы войдет новая армия. — Он поморщился. — А моя голова, скорее всего, тоже украсит ворота.
Сетис бросил взгляд на Криссу. Она косилась на него из-под ресниц. Он сглотнул и заявил:
— Я думаю, надо сосредоточить усилия на Оракуле. Работать должны все, не только Девятеро. — Он заставил себя улыбнуться ей. — При всем уважении, пресветлая, жрицы — не… не самые сильные люди на свете. Несколько крепких мужчин…
Крисса высокомерно повела плечами.
— Я обсужу это с девушками.
Сетис сомневался, что она вообще скажет им об этом. У него язык чесался рассказать Шакалу, какова она на самом деле. Но он лишь кивнул.
Шакал налил себе еще воды. Его тонкие пальцы, сжимавшие деревянный кубок, слегка дрожали. Он сказал:
— Обсудите, и поскорее, пресветлая.
Она встала и, покачивая бедрами, вышла. Подол складчатой юбки дразняще пощекотал руку Сетиса. Вслед за ней слуги проводили Джамиля. Как только они вышли, Сетис обернулся к Шакалу, но не успел сказать ни слова: Лис оттолкнул его и схватил вожака за локоть.
— Сядь, — велел он. — Пока не упал.
И подвел повелителя воров к креслу. Шакал тяжело рухнул в него. Его кожа лишилась красок, он потер лицо дрожащими пальцами. Заговорил — голос звучал хрипло.
— Заприте дверь. Пусть никто не входит.
Сетис подбежал к двери. Замка не было, поэтому он приоткрыл ее и выглянул. В коридоре было пусто, только изваяние Царицы Дождя смотрело на него сквозь занавес из хрустальных капелек. Он закрыл дверь, подпер ее стулом и торопливо вернулся к Шакалу.
— Он что, заболел?
Лис свирепо сверкнул глазами.
— Это Мантора. Принялась за колдовство.
Сетиса пробрала дрожь. На миг он снова ощутил запах, стоявший в комнате ведьмы, тошнотворные испарения чародейских снадобий и сушеных тварей.
— Неужели это возможно?
— Он не может есть. — Лис налил вожаку еще воды. — Его рвет. Со вчерашнего дня ни крошки не проглотил.
— Может быть, это просто…
— Поверь, писец, это ее козни.
— Да прекратите же говорить обо мне, как будто я уже мертв! — Шакал сел, собрав все силы. Его лицо покрылось холодным потом. — Если она меня и не убьет, то ты, Лис, уж точно прикончишь. — Он отпил воды и закашлялся. — Страх — вот чем она кормится.
Наступило молчание. Над синими просторами моря, крича, кружили чайки. Сетис сел и, помолчав немного, уныло проговорил:
— И ты сдашься?
— Ни за что.
— Без тебя у нас не будет вождя.
— Чушь. Во-первых, есть ты.
— Я?
— А почему бы и нет? — Глядя на замявшегося Сетиса, Шакал выдавил свою холодную улыбку. — Да и Ретия с радостью возьмет власть в свои руки. Но я еще не готов умирать. Через два дня наступит День Скарабея. Ты сказал, что тогда и вернется Архон. Если мы продержимся, может быть, этот чокнутый мальчишка еще спасет мир.
На миг Сетису подумалось — уж не начинается ли у Шакала лихорадка? Потом он сказал:
— Послушай, я должен предупредить тебя насчет Криссы…
Шакал горестно рассмеялся. Лис сплюнул.
— Ты всё знаешь?
— Я никогда не доверял этой милой кошечке и никогда не стану доверять. — Шакал отпил еще воды и глубоко вздохнул. — Лис, расскажи ему.
— Мы навели справки. Она провела у Манторы два месяца. Эта ведьма — сестра ее матери.
Сетис сказал:
— Она знает, где мой отец. Мне нужно…
— Нет. — Узкие глаза Шакала внимательно следили за ним. — Нет, Сетис. Это ловушка. Никто из нас не покинет Остров, пока мы не сумеем спуститься в жерло Оракула. Ты для них будешь слишком полезен — ты знаешь расположение гробниц. Они хотят, чтобы ты сгоряча совершил ошибку, пытаясь спасти отца.
Он приподнялся на локте, его голос зазвучал жестко.
— Дай слово, что не будешь даже пытаться.
— Но только подумай — что, если эта тварь доберется до Телии! — От этой невыносимой мысли Сетис содрогнулся. — Сводница! Шлюха!
Шакал и Лис переглянулись.
— Твой отец сумеет присмотреть за ней.
— Он старик! — Сетис не помнил себя от ярости. — Я и так слишком надолго оставил их! Я должен быть там, с ними!
В напряженном молчании Лис буркнул:
— Я мог бы взять несколько человек…
— НЕТ, — коротко приказал Шакал. — Мы больше не дадим Манторе заложников. Дело тут не только в твоей вине, и не в злобе Криссы, и не в моей смерти. От нас зависит будущее Оракула и гробниц.
Сетис подошел к двери и распахнул ее. Стул с грохотом опрокинулся. Юноша кипел от стыда и гнева, но все-таки постарался не выдать голосом волнения и только тихо прорычал:
— В гробницах только кости. Телия для меня гораздо важнее.
* * *
Весь вечер Сетис работал на Оракуле. Разделся до пояса и трудился вместе с девушками и теми немногими мужчинами, кого допустила Персида: растаскивал камни, спускался в яму, привязывал длинные канаты к большим обломкам скалы и дерева. Вокруг кишели скорпионы. Поначалу от злости он не обращал на них внимания, но потом один из них вскарабкался ему по ноге, и юноша отскочил, оцепенев от ужаса. После этого он стал осторожнее.
По спине струился пот, солнце обжигало лицо и плечи. Он не прикрывался от палящих лучей, стай мух над головой, укусов москитов, будто находя в этом своеобразное удовольствие. Несмотря на ветерок, мостовая Оракула отдавала накопленный жар; выпрямившись, чтобы размять спину, он увидел сквозь миражи в дрожащем воздухе бескрайнюю синеву моря.
Надо было привести их. Он понимал, что и сам-то едва-едва сумел уйти из Порта живым, но оставлять их там… Он прикрыл глаза, чтобы мысленно спастись от презрительного взгляда отца, и тут ему стало еще хуже. Сетиса осенила внезапная догадка. Он вспомнил, как понравились Телии игрушечные обезьянки…
— Сетис!
Крисса. Он выждал немного, затем обернулся. Она держала амфору с водой и чашку.
— Хочешь пить?
Он кивнул, глядя, как она наливает воду, заметил идеальную белизну заботливо накрашенных ногтей. Холодная вода обожгла горло. Он вернул Криссе пустую чашку. Очень осторожно провел рукой по ее пальцам.
Крисса хихикнула.
— Хочешь еще? — Она налила чуть-чуть воды и протянула ему, на этот раз он сомкнул руки вокруг ее пальцев, и она не отстранилась. Но голос ее звучал холодно.
— Сетис, ты весь потный. Некоторым девушкам это нравится, но мне — нет.
Он присел на ступени. Бросив взгляд на работающих, она села рядом.
— Значит, ты решил вести себя со мной хорошо.
Он выпил, поставил чашку на камень.
— Это показалось мне разумным шагом, пресветлая.
— Правильно. Так и есть. Ты мне всегда нравился, Сетис, с самого начала. Хоть Мирани и говорила…
— Не болтай о Мирани.
Крисса улыбнулась.
— Думаешь, она вернется?
— Да.
— Из Иного Царства еще никто не возвращался. Это невозможно.
— Она уже возвращалась.
— Впрочем, мне тоже неохота говорить о Мирани. — Она слизнула с пальца каплю воды. — Скажи, Сетис, Шакал еще не заболел?
Он холодно произнес:
— Нет.
— Ну, скоро захворает. Мантора взялась за колдовство. А когда он умрет — а умрет он обязательно, в страшных мучениях, — то мы с тобой сможем отдать Оракул в ее руки. А потом, если хочешь, уедем. Найдем твоего отца и поедем куда захочешь. Она даст нам корабль, и драгоценностей, и золота. А можем и остаться, и тогда…
Он протянул руку, погладил ее пальцы шершавой ладонью.
— Откуда ты знаешь, что она уже начала колдовать?
Крисса лукаво улыбнулась, довольная собой.
— Я же тебе говорила. У меня есть скарабей.
Он покачал головой и отодвинул ее руку. Намеренно не глядя на нее, он все же почувствовал, как она надула губки.
— Это правда.
— Я не дурак. Неужели оловянный жучок…
— Он золотой. И кроме того, он… Посмотри сам. Сейчас покажу. — Из складок платья она извлекла волшебного скарабея. Ало-голубая драгоценность сверкнула у нее на ладони. Он с любопытством протянул руку, повертел жучка, увидел золотую булавку, а под ней — древнейшие иероглифы, тайные знаки додинастической эпохи.
— Крылатый жук, — сказал он. — Символ возрождающегося Солнца. Он что, умеет летать?
Она хихикнула.
— Да. И помогает мне видеть, кого я захочу.
Он почесал сухую щеку.
— Покажи, — хрипло потребовал он.
Сначала он думал, что она откажется. Но ее губы изогнулись в самодовольной усмешке, как будто она понимала, что теперь он никуда от нее не денется, что он молит о помощи. И она сделала вид, что не может сопротивляться.
Крисса взяла жука, положила его на камень, потом подняла чашку и налила воды — очень медленно, шепча тихие заклинания. Вода была чистая, свежая; на поверхность всплыли два пузырька.
— Вот. Смотри. — Ее пальцы подхватили скарабея и очень осторожно опустили в воду, уложив на дно чашки.
По поверхности пробежала мелкая рябь. Он сказал:
— И что я должен тут…
И вдруг увидел Мантору.
Послышался сдавленный вскрик — его собственный. Крисса приникла к его руке.
— Тише, Сетис. Она не должна нас услышать.
Колдунья стояла к нему спиной. Но перед ней висело зеркало, и в нем Сетис видел, чем она занята. Она сидела перед зарешеченным окном, за столом, уставленным снадобьями. На пол падали косые лучи солнечного света. Мантора раскрыла серебряную шкатулку. Он узнал ее — с этой шкатулкой в руках ведьма угрожала Шакалу, стоя на другом конце Моста. Он завороженно смотрел, как она достала стеклянный флакон, открыла его, взяла золотой пинцет и очень, очень осторожно достала прядь волос. Светлых волос.
— Вон он, внизу, — прошептала Крисса.
Сетис поднял глаза. На террасу Верхнего Дома вышел Шакал. Отсюда, с высоты, его худощавая фигура была едва различима. Он склонился, опершись обеими руками о балюстраду.
— Сейчас увидишь, как действуют чары! — В голосе Криссы звенело торжество. Ему захотелось отодвинуться подальше. Но в чашке воды он увидел, как Мантора сожгла прядь волос.
Она поднесла ее к пламени — ив тот же миг волосы почернели, скрутились.
Сетис подскочил. Шакал вскрикнул, медленно склонился, словно борясь с нестерпимой болью, схватился руками за грудь, рухнул на колени, как будто силы внезапно покинули его. С губ слетел один-единственный стон.
— Прекрати! — прошептал Сетис. — Сделай так, чтобы она прекратила!
— Ох, Сетис, не могу. — Крисса подняла на него безмятежные глаза. — Это ее рук дело. Она могла бы, если бы захотела, убить его на месте.
Голоса. Лис, остальные — бежали к Шакалу.
Это было невыносимо. Ему хотелось опрокинуть чашку, растоптать ее, расплескать воду по раскаленным камням. Крисса улыбнулась.
— Тебя это огорчает? Я удивлена, Сетис. Я думала, ты готов пойти на многое, чтобы чего-то добиться в жизни. Так говорила Мирани. — Она взяла его за руку. — Значит, ты только притворялся?
— Нет. — Он шагнул к ней, поставил ее на ноги, обнял. — Я был… Просто мне всё это непривычно.
Она самодовольно улыбнулась.
— Мы можем достигнуть вершин могущества, Сетис. Ты и я. Мы станем как Гермия и Аргелин.
Он крепко прижал девушку к себе, глядя через ее плечо на толпу вокруг Шакала, и в нем бурлил страх, кипело отчаяние.
И тут вдалеке, на стене порта, жалобно вскричала свирель. В толще воды Мантора вскинула голову, отбросила сгоревшую прядь и скрылась из поля зрения — видимо, отошла к окну. Взглянув на голубое море, Сетис увидел лодку. Крошечная, под нескладным хлопающим парусом, она стремительно направлялась к Острову. А на корме стояла высокая фигура — хорошо знакомая.
Крисса тоже увидела ее. С гневным криком она отстранилась от Сетиса, топнула ногой, взвизгнула от злости.
— Ну вот, опять! Вечно она всё портит!
Внизу Лис помогал Шакалу подняться. Грабитель могил едва держался на ногах, но все же смотрел на лодку. Девушка на носу помахала ему. Сетис, дрожа, вздохнул с облегчением.
Это была Ретия.
Он тотчас же обернулся и поцеловал Криссу. Долгим поцелуем, прижав губы к ее губам. Наконец она отстранилась; ее лицо пылало, волосы растрепались.
Она приложила руку к губам.
— Ой, Сетис, — охнула она и убежала, хихикая, по лестнице на террасу.
Не обращая внимания на недоуменный взгляд Лиса, Сетис долго смотрел ей вслед. Когда она скрылась из виду, он разжал пальцы.
На его грязной ладони лежал скарабей — голубой с золотом, мокрый.
Человек, который разбил ее изваяния
Это не Мирани. — Орфет хмуро вглядывался во тьму.
— Там кто-то есть.
— Я и сам вижу, генерал, но оно гораздо больше. — Он приподнялся на руках и еще немного прополз к вершине дюны. Сквозь короткие пальцы просачивался черный песок.
Аргелин нахмурился.
— А я думал, будет хоть какая-то польза от того, что мы привели с собой Бога.
Алексос только фыркнул Его лицо в полумраке казалось изможденным, серым, в опухших глазах все еще стояли слезы. После того как Мирани исчезла, он был безутешен, рыдал, что это он во всем виноват, и Орфету пришлось нести его по равнине, поросшей зелеными травами. А теперь, с наступлением темноты, травянистая степь сменилась черной пустыней, и впереди маячила причудливая фигура, закутанная во что-то неясное.
— Слишком уж неподвижно стоит. — Аргелин прищурился. — Опять статуя.
— Надо быть осторожнее…
— Зачем? Ловушки Царицы Дождя меня не пугают. — Аргелин вскарабкался на вершину дюны и размашисто зашагал дальше. Орфет мрачно следил за ним.
— Этот человек сошел с ума оттого, что слишком мало пьет. — Он хрипло рассмеялся. — И куда нас с тобой занесло, дружище? Всё здесь вверх тормашками.
Но Алексос уже бежал за Аргелином, и Орфету пришлось торопливо подняться и следовать за ними. Он всем сердцем желал, чтобы девочка сейчас была с ними. У нее есть мозги. Даже этот выскочка Сетис — и тот умел читать и понимал смысл многих вещей. А что проку от него, Орфета? Разве что песни поет. Из всех, кто здесь есть, у него одного есть песни.
Фигура была огромная. Приблизившись, они увидели, что она сверху донизу обвита плющом и спутанными побегами хмеля так густо, что почти не видна; только торчала вперед вытянутая рука величиной с Алексоса да подымалась из земли исполинская бронзовая ступня.
Алексос вскинул голову.
— Да это великан!
Аргелин с досадой сунул меч обратно в ножны.
— Пошли. Он нам ничего не скажет.
— Погодите.
Генерал обернулся, и все увидели у него на лице смертельную муку.
— Я не могу ждать! Мы должны найти Гермию! Не понимаю, почему я тащу тебя за собой…
— Генерал, — настороженно отозвался Орфет. — Это был не я. Я не сказал ни слова.
С мгновение они пожирали друг друга глазами, потом воззрились на мальчика. Алексос обиженно воскликнул:
— И не я!
— Это сказал я.
Орфет понял, что с ними говорит сам Бог, и, дрожа от ужаса, рухнул на колени прямо в острую щебенку. Но неужели Бог говорит вот так, вслух, металлическим голосом?
Генерал обернулся к статуе. С мгновение молча смотрел на нее снизу вверх, потом к нему вернулась обычная резкость.
— Бронзовый человек, ты живой?
— Я был живым, о враг богов. А теперь я мертв.
Алексосу от волнения не стоялось на месте.
— Что с тобой случилось? Почему ты весь зарос вьюнками?
— Очисти мне лицо, малыш. Дай мне дышать, и я тебе расскажу.
Торопливо, пока Орфет его не остановил, Алексос вскочил на побеги плюща и проворно вскарабкался, цепляясь ловкими пальцами за спутанные ветки. Из-под его рук и ног разлетались шишки хмеля, ягоды, сухие листья, они падали на обращенное вверх лицо музыканта.
— Архон! Осторожнее!
— Не волнуйся, Орфет. — Небрежно брошенный ответ затерялся в шорохе листьев. — Тут ветки узловатые. Я легко держусь. Смотри!
Хрустели и падали обломленные ветви. Со стуком рухнула и рассыпалась по земле большая гроздь винограда. Из перепутанных лоз начало проступать лицо — ухо, глаз, большие бронзовые губы, нос, гладкий, как обсидиан.
Дыхание. Бронзовый человек набрал полную грудь воздуха — неподвижного воздуха Иного Царства. Взметнулась пыль; по небу прокатился порыв ветра.
Великан со скрипом приоткрыл один глаз.
Аргелин, удивленно ахнув, отпрянул.
— Не бойся меня, маленький бог. Я тебе благодарен.
Глаз был белый, как слоновая кость, голубой, как лазурь. Он вгляделся в темноту.
— Много веков прошло.
— Спускайся, мальчик, — велел Аргелин. — Пора идти. — Он сделал пару шагов, остановился и обернулся. — Нам нужна дорога в Сады. Мы правильно идем?
Великан искоса посмотрел на него. Тяжелые побеги опутывали его лицо, облепляли сомкнутые веки. Он сказал:
— Сады лежат на западе. Освободи меня. Я отведу вас.
— Нет. — Это сказал Орфет. Он осторожно подошел к ноге великана. — Архон, спускайся. Скорее.
— Никто не имеет права принимать решения за меня, — сказал Аргелин. Тут сверху в ворохе листвы спрыгнул мальчуган. Аргелин отступил на шаг.
— А может быть, напрасно, генерал?
— Царь. Я теперь царь, запомни это, толстяк. Царь и Архон, и буду делать всё, что захочу. — Он вытащил меч и изо всех сил ударил по корням удушливых лоз, по толстым скрученным стволам, растущим из каменистой земли. Из ран брызнул сок и смола.
Орфет схватил Алексоса. Оттащил.
— Аргелин! Подумай!
Генерал ударил еще раз. Острое лезвие перерубило побеги. Сверху посыпались громадные пряди спутанных лоз, такие тяжелые, что земля содрогнулась.
Один из пальцев на руке великана разогнулся.
— Ты! Бронзовый человек! — вскричал Орфет. — Почему она так поступила с тобой? Что ты ей сделал?
— Ничего.
— Врешь!
— Ничего не значащую мелочь.
Из ран вытекала смола, по щебенчатой земле протянулись липкие струйки. Аргелин с трудом вытащил ногу из одного ручейка, занес меч и ударил снова.
— Расскажи, — ревел Орфет. — Или боишься?
— Моя судьба — рассказывать тем, кто спросит. Когда я был человеком, я разрушил все ее изваяния. И поставил вместо них свои собственные.
— Аргелин! Ты его слышишь?
Аргелин притих, обернулся и поднял глаза на бронзового исполина. Губы гиганта разомкнулись.
— За это она лишила меня кожи и костей, сердца и печени. Бесчисленные века я стою здесь бронзовым изваянием. Надо мной разрастались леса, отмирали и вырастали снова. Без вас я никогда не дойду до Садов.
Аргелин помолчал немного, потом опять замахнулся, чтобы ударить мечом еще раз.
Орфет схватил его.
— Это ловушка!
— Он может отвести нас туда.
— Глупец!
— Без него мы будем тут блуждать до скончания веков. А я… не стану… ждать!
С последними словами он нанес три могучих удара. Рука гиганта высвободилась, шевельнулась, раскрылась. Согнулся бронзовый локоть; громадный пальцы ухватили большую охапку зелени и дернули.
Алексос попятился.
— Орфет, мне это уже не нравится.
— А мне, дружище, не нравилось с самого начала. — Музыкант подхватил мальчика. — Побежали. Если хочешь — иди сам.
Он успел сделать только три шага. Вдруг земля вздрогнула и заколыхалась. Орфет упал ничком, изогнулся и увидел, как напряглась бронзовая ступня. Побеги хмеля натянулись как канаты. Музыкант схватил Алексоса, но мальчик закричал:
— Нельзя бросать его!
— Иди за мной, Архон.
— Нет, Орфет! Он застрял!
Музыкант обернулся на уходящем из-под ног песке.
Из перерубленных лоз сочилась смола. Желтая как янтарь, липкая как клей. Она тянулась за подошвами сапог Аргелина. Чем сильнее вырывался генерал, тем крепче она его держала, застывая длинными нитями, канатами, шипами. Вот уже и меч увяз в тягучей массе; она затвердевала прямо на глазах у испуганного Орфета. Аргелин кричал, ругался, вырывался, но лезвие накрепко приклеилось к ветвям.
— Моя судьба — стоять здесь, пока кто-нибудь не займет мое место. — Бронзовые губы раздвинулись шире, рука стряхнула лозы. — Человек столь же гордый и столь же обманывающийся.
Аргелин отшвырнул меч. Точнее, попытался. И понял, что рука тоже прилипла. Он вскрикнул, дернулся, развернулся, но и нога крепко застряла.
Сквозь черную пустыню он смотрел на Орфета, а Орфет — на него.
— Помоги, — прошептал генерал.
* * *
— Знаешь, если тебе когда-нибудь понадобится работа, приходи, я помогу. И карманникам, и писцам нужно одно и то же — ловкие пальцы.
После приступа боли Шакал был бледен как полотно, однако сидел прямо и отмахивался от назойливого внимания Лиса.
— Съешь что-нибудь, вожак. Тут в коробке…
— Отстань, Лис. Говоришь, заклинания?
— Да. — Сетис постарался не выказывать самодовольства, но это было нелегко. — Она затвердила их наизусть — видимо, ее научила Мантора. Потому что девчонка не умеет читать.
Он повертел скарабея. Все увидели выгравированные на золоте клинописные буквы, обвивавшие жука тугой спиралью.
Шакал сказал:
— Это не иероглифы.
— Гораздо древнее. Додинастические письмена.
— И ты сумеешь их расшифровать? — Шакал схватился за бок и тяжело дышал. По его бледному лицу катился пот.
— Видишь, что со мной делается? Лис, принеси воды. — Одноглазый принес бокал, но Шакал торопливо накрыл его длинной рукой. — Ты уверен, что у тебя получится? У меня нет желания отдавать в ее власть кого-нибудь еще.
— Знаю, но ничего другого не остается. Иначе она тебя убьет.
Шакал печально взглянув, сказал:
— Она здесь.
На один страшный миг Сетису померещилось, что он имеет в виду Мантору; юноша испуганно обернулся, но по широкой белой лестнице взбегала Ретия. На ней была тончайшая кольчуга изящного плетения, сверкающая, как серебро.
Едва переводя дыхание, она спросила:
— Где остальные?
Девушки уже бежали к ней от Оракула. Она с удивлением воззрилась на их усталые, грязные лица, на перевязанные руки.
— Оракул расчищен?
— Нет еще. — К ней подошла Персида. — Что сказал император?
Ретия выпрямилась, обернулась к Шакалу:
— Джамиль тоже должен слышать это.
В ожидании принца девушки жадно набросились на воду. Гайя налила немного драгоценной воды в стеклянную чашу, присыпала сверху миртом и лепестками роз. Все по очереди омыли руки. Сетис отвел глаза, заметив лукавую улыбку Криссы. Значит, она еще не обнаружила пропажу. Ему не хотелось испытать на себе силу ее гнева.
Двое людей Шакала ввели Джамиля. Тот запыхался на крутом подъеме и жестом попросил воды. Лис с унылым видом наполнил ему кубок.
— Дорогой принц, я вам не раб.
— И очень хорошо! — Джамиль с наслаждением отпил глоток. — А то пришлось бы тебя продать за уродство.
Не обращая внимания на хриплый смех разбойника, он всем своим массивным телом повернулся к Ретии.
— Пресветлая! Вы виделись с посланником моего дяди?
Она кивнула. Понимая, что все взгляды устремлены на нее, придвинула небольшую позолоченную табуретку и села посреди комнаты.
— Гонец с ответом вернулся через два дня. Вот условия императора. Джамиль и слоны должны быть возвращены на родину. Затем принц совместно с Гласительницей встанет во главе флота. Императорские войска защитят гробницы и освободят Порт. Варвары…
— Будут сброшены в море. — Шакал бросил на Джамиля угрюмый взгляд. — Сдается мне, я уже слышал подобный сценарий. А что нас ждет после героического спасения? Сатрапия?
Ретия улыбнулась.
— Нет. Править будет Бог устами Гласительницы.
Девятеро хранили молчание. Первым заговорил Сетис:
— Но кто-то же должен командовать армией, управлять Портом…
Ей, видимо, не хотелось отвечать. Но все же она вздернула подбородок и в упор посмотрела на него.
— С этих пор всеми делами будет повелевать Гласительница.
Среди девушек прокатился ропот. Сетис посмотрел на Шакала. Оба понимали, что Ретия заключила сделку с императором, что он ни за что не согласился бы покинуть Двуземелье, не взяв Оракул в свои руки.
— Сдается мне, — медленно произнес Джамиль, — что из госпожи Мирани не выйдет хорошей…
— Речь идет не о Мирани. — Ретия выпрямилась во весь рост. — Мы должны смириться с тем, что Мирани не вернется. Из Иного Царства еще никто не возвращался. Мы не увидим больше никого из них — ни ее, ни Аргелина, ни музыканта.
— А Архон?
Она пожала плечами.
— Первым делом я… мы должны найти нового Архона.
Все заметили оговорку. Она поняла это по их молчанию. Наконец Персида сказала:
— А почему ты?
— Я старше всех, дольше всех служу в Храме, я самая бесстрашная. — Она обвела всех дерзким взглядом. — Потому что во времена, подобные нынешним, Оракулу нужна Гласительница, которая не пугается собственной тени. Та, которая готова пойти на риск.
— Да, уж ты-то всегда готова пойти на риск, — язвительно прошептала Крисса.
Остальные угрюмо переглядывались.
— Ну, что? — резко спросила Ретия. — Вы согласны или нет?
Персида посмотрела на Сетиса. Потом, вычищая землю из-под ногтя, встревоженно спросила:
— За то время, пока тебя не было, положение немного изменилось. Ретия, мы должны посоветоваться с Оракулом. Мы собрали Девятерых, и у нас появилась Гласительница. Одним словом… То есть… — И под пристальным взглядом Ретии она стушевалась.
— Пресветлая хочет сказать, что Бог избрал одного из присутствующих и заговорил его устами, — любезно пояснил Шакал. Казалось, ему самому доставляет удовольствие произносить эти слова.
Ретия побелела от ярости.
— И кто же это?
Сетис понял, что все ждут его ответа.
— Я, — выдавил он.
Она, казалось, не сразу поняла его. Потом Ретией овладело изумление; она удивленно посмотрела на него, на остальных, недоверчиво рассмеялась.
— Писец? Мужчина?
— По-видимому, — невозмутимо произнес Шакал, — в случае необходимости…
— Да это же смешно! — Она разъяренно взглянула на Персиду. — О чем вы думали?
«Почему же смешно?»
Голос был такой тихий, что Сетис едва расслышал его. У него зашлось сердце, и в тот же миг нахлынуло неожиданное облегчение.
— Бог спрашивает — почему смешно. — Его хриплый голос прервал разгорающийся спор девушек.
Ретия развернулась к нему.
— Бог? И как у тебя хватает наглости, писец!
«Спроси ее, почему она так рвется к власти. Скажи ей, что власть — это скорпион, она может ужались саму себя насмерть».
Он облизал губы.
— Я не могу этого сказать!
«Говори моими словами. Если ты в самом деле Гласитель».
Ему совсем не хотелось этого произносить. Он знал, что только одно подобное слово может навеки превратить Ретию в его врага, и всё положение дел сведется к борьбе между ним и ею. А богам положено быть мудрыми. Неужели это и есть выбор, который сделала Мирани? Но как только он раскрыл рот, слова полились сами собой.
«Знай же, пресветлая. Гласителя выбирает только Бог, и никто другой. Это говорю я, Ярчайший, Возничий Колесницы Солнца, Повелитель Мышей, Даритель Благ. Не стремись к власти, потому что она уничтожит тебя. Не стремись носить солнце в своей душе, потому что оно сожжет тебя. Пути богов причудливы и недоступны пониманию смертных. Ты храбра, Ретия. Ты сильна. И этого достаточно. Удовлетворись тем, что у тебя есть».
Отзвуки этих слов наполнили лоджию и белые комнаты Верхнего Дома. Их слышали мраморные изваяния Гласительниц на террасе, застывшие в неподвижном внимании. Далеко в море стая дельфинов выпрыгнула из воды, чтобы послушать слова Бога, а из трещины у ног Лиса выползла маленькая коричневая змейка.
Ретия встала. Она побелела от гнева, но держалась с ледяным достоинством. Она направилась к двери, и все следили за ней, затаив дыхание. Но у двери она обернулась.
И с внушающим ужас спокойствием произнесла:
— Император заключил соглашение только со мной, и ни с кем больше. Если вы хотите его помощи, Гласительницей должна стать я. Выбор за вами. Пока вы мешкаете, варвары вытряхивают из гробниц тела Архонов.
Она ушла. Сетис без сил рухнул на скамью. По комнате прокатился вздох облегчения, Крисса сказала:
— Ну и дрянь.
А Персида посмотрела на Шакала.
— Мы с ней поговорим. Но она не станет…
Он взял ее за руку.
— Попытайся, пресветлая. Только попытайся.
Жрицы покинули комнату. Последней вышла Крисса.
Шакал обхватил голову руками и застонал.
— Сетис…
— Я ничего не мог поделать! Ты не представляешь, каково это! Он такой…
«Могущественный», — лукаво подсказал голос. Сетис промолчал.
— Да, верно. Я думаю. Это означает, что мы должны и дальше следовать нашему плану. — Грабитель могил откинулся на подушки.
— Лис, следи за дверью. — Он вылил грязную воду на пол, налил чистой и посмотрел на Сетиса.
Юноша взял скарабея. Жук блеснул красно-голубыми искрами. На миг Сетису почудилось, что насекомое вот-вот улетит, и он крепче стиснул его в кулаке.
— Что это такое? — Он совсем забыл, что в комнате остался Джамиль. Шакал нахмурился.
— Колдовство, принц. Надеюсь, вас оно не потревожит.
Джамиль выпучил глаза.
— Князь Осаркон, вы больны.
— Да. — Шакал провел по лицу дрожащей рукой и сказал: — Начинай.
Сетис опустил скарабея в воду. Пока тот медленно опускался на дно, он нараспев произнес слова заклинания, написанного на спине у жука. Интересно, одобряет ли Бог его действия или накажет за это? Но если Бог и видел это, то ничего не сказал. В воздухе шелестели причудливые древние созвучия, от скарабея поднимались пузырьки, а когда Сетис дошел до слова, обведенного картушем, он назвал другое имя.
Вода помутнела. Он увидел небольшую комнату, освещенную единственной масляной лампой. Кто-то вошел в дверь, остановился на пороге, удивленно вгляделся в призрачное сияние посреди комнаты. Синие глаза удивленно распахнулись.
Сетис грустно улыбнулся.
— Да, папа, — прошептал он. — Это я.