H. УАТ — БОЯРЫШНИК

Мы ехали всю ночь, через лес. Дороги были плохие, карету трясло на ухабах. В лесу было темно, деревья подступали все ближе и ближе, а позади слышался тихий шелест, как будто дул ветер — где-то далеко, но не здесь.

Мне показалось, будто он хочет извиниться, но он так и не произнес ни слова. Только оглядывался назад, через плечо.

Потом среди деревьев показались огни. — Вон он, — сказал мой спутник. — Второй каэр. Здесь, Хлоя, тебе ничего не грозит.

Хоть бы он снял эту свою дурацкую маску!

 

Они доехали до Эйвбери в полном молчании, если не считать призрачной музыки, потом сквозь широкий провал в насыпи свернули на Грин-стрит и остановились под деревьями. Дорога была тихая, укутанная листвой. Как Роберт и ожидал, в роще спряталось несколько палаток, в жарком воздухе витал кисловатый запах дыма.

— Вы все здесь встали лагерем?

Роза рассмеялась:

— Большинство из нас предпочитает комфорт. Я остановилась в гостинице, где подают завтрак. У некоторых есть автофургоны.

Роберт поглядел на Вязеля:

— А вы?

Тот ответил своей всегдашней загадочной улыбкой.

— Не беспокойся. Лучше расскажи нам о кромлехе.

Им сварили горячий кофе; запах у него был густой, а вкус и того лучше. Роза собрала всех у костра; люди расселись в кружок, прихлебывали кофе и с любопытством смотрели на Роберта. Ему отчаянно захотелось придумать какой-нибудь предлог и исчезнуть; он как раз набрался храбрости сделать это, как вдруг Вязель поднял руку, призывая к молчанию. Когда стал слышен только шелест ветра в листве над головой, Вязель заговорил:

— Роберт видел Даркхендж. Роберт, расскажи людям о нем.

Роберт нахмурил брови.

— Мне велели хранить это в тайне.

— Только не от нас. Мы и так уже всё знаем. — Вязель снял с шеи небольшой кожаный мешочек и положил его перед собой. Его куртка, заметил Роберт, была поношена и потерлась на рукавах.

Группа выжидательно замерла. Роберт пожал плечами, набрал в грудь побольше воздуха и заговорил:

— Это круг, и он сделан из дерева. Из древних стволов. Они над ним страшно трясутся. Раскопали пока еще не очень глубоко, так что видны только верхушки столбов. Не знаю, глубоко ли он уходит. — Он поднял глаза. — Это его вы называете Даркхендж?

Вязель улыбнулся, но ничего не ответил. Один из мужчин спросил:

— Кромлех из дерева? Неповрежденный? Быть того не может.

— Та женщина объяснила мне — это редчайшее совпадение. Его сохранили запертые между пластами слои воды. По правде сказать, они и сами не сразу поверили своим глазам. Самую главную среди них зовут доктор Каванах…

Он запнулся. Рядом с ним Вязель тихо ахнул:

— Кларисса Каванах?

— Да.

— Вы ее знаете? — спросила Роза.

Вязель горестно почесал подбородок.

— Знал когда-то.

— Она неукротима. Если догадается, что я вам рассказал…

— Роберт, не волнуйся. — Роза похлопала его по плечу. — Среди нас никто тебя не выдаст. Ты никак не связан с нами.

— Разве что кто-нибудь меня увидит с вами.

— Сколько времени это займет? — Один из мужчин вопросительно посмотрел на Вязеля. — Когда они его выкопают?

Тот пожал плечами:

— Неделя или две. Древесина должна всё время оставаться влажной; работать придется быстро. Кларисса не станет терять время. Кромлех расчистят, а потом… снесут.

— Как — снесут? — Роза побледнела от ужаса. Вязель поглядел на нее, на солнце блеснул его странный шрам в форме звезды.

— К сожалению, да. Археология по сути своей — наука разрушительная. Чтобы выяснить, для чего сооружен этот кромлех, определить время его постройки, способ, которым его воздвигли, надо его сломать. Очутившись на воздухе, древесина начнет гнить, так что они постараются сохранить его. Столбы вытащат, поместят в какой-нибудь закрытый сосуд и подвергнут обработке. Вы сами понимаете — это неизбежно.

— Они должны оставить его в покое, — прорычал Том. — Там, где он стоит.

Вязель развел тонкими руками:

— Конечно, от этого было бы гораздо больше пользы. Потому что знания, которые они получат, никому не нужны. Для чего им дата? Время движется только у нас в сознании, больше нигде. Цель, для которой построен этот кромлех, сокрыта в месте, где он стоит, и в нем самом. Кромлех — это врата. Его нельзя отпереть лопатами.

— А вы всё о нем знаете? — тихо спросил Роберт.

Вязель посмотрел на него, и улыбка исчезла с его лица.

— Да. Знаю.

В наступившем молчании прозвучал голос Меган:

— Неудивительно, что они хотят сохранить это в тайне. Пресса поднимет шум. В Эйвбери стекутся всевозможные духовные искатели, неоязычники, местные активисты, лозоходцы…

Роберт в отчаянии закрыл глаза.

— Это их работа. И она только-только начала мне нравиться.

— Но она тебе не нужна. Ты же сам так сказал. — Голос Вязеля был тих.

Роберт открыл глаза и испуганно посмотрел на него.

— Откуда вы знаете, что я говорил и чего не говорил? — Он сказал об этом только Дэну. Еще до того, как впервые увидел Вязеля.

— Потому что я отпил из Котла, Роберт, и от моего взгляда ничто не спрятано. — Вязель неторопливо раскрыл мешок. — Я питался орехами мудрости. Кстати, об орехах… — Он достал пригоршню мелких ядрышек — лесные орехи, как показалось Роберту, даже с листьями — и положил их на землю: — Угощайтесь.

Люди переглянулись, и к орехам потянулись руки. Роберт сказал:

— Мне пора идти.

Вязель кинул себе в рот несколько орешков и прожевал. Прислонился к стволу дерева; на его лицо и глаза легла прохладная зеленая тень.

— Во-первых, Роберт, мне нужна от тебя одна услуга. Я хочу увидеть кромлех.

— Это невозможно…

— Только увидеть. Ты можешь сказать мне, где он находится, но, думаю, там приняты меры предосторожности.

— Забор, — неохотно выдавил Роберт.

— Электрифицированный?

— Вряд ли.

— Это всё?

— Там, в фургоне, ночуют двое. Маркус и Джимми. У Джимми есть собака. — Он покачал головой, внезапно разозлившись. — Калитка заперта, а у меня нет ключа. Если хотите проникнуть туда, действуйте сами. Не впутывайте меня. — Он встал и сразу почувствовал, что прошло немало времени: жаркий день сменился вечерней прохладой. Вязель внимательно смотрел на него, его спокойные глаза скрывались в тени.

— А кто оттуда появился? Всего лишь птица?

Роберт чуть не поперхнулся.

Вязель насмешливо расхохотался; Роберт медленно сел. Потом заговорил:

— Та птица. Как это могло произойти? Она вылезла из земли, живая и здоровая. Я таких никогда не видел. — Он покачал головой. — Случилось много странного… Мне надо спросить у вас… у кого-нибудь…

— Знаю. — Вязель оглянулся по сторонам. — Видите? Это уже начинается. Как я и предсказывал.

— Откуда появилась эта птица?

— Из Аннуина.

Для группы это слово что-то означало, но Роберту оно было незнакомо.

— Где это?

Но Вязель взглянул на Розу и вместо ответа сказал:

— Мне кажется, Роза хочет тебя о чем-то спросить.

Она испуганно воззрилась на него:

— Мастер…

— Я же сказал, зовите меня Вязель, — тихо перебил он. — Спроси у мальчика. Тебя что-то беспокоит.

Роза нахмурилась, потерла кончик носа и вздохнула. Потом сказала:

— Прости, Роберт, но он прав. Кто такая Хлоя?

— Что-что?

— Когда я попросила тебя назвать слово, ты выбрал это имя. Хлоя.

— Моя сестра, — коротко ответил он. С трудом поднялся на ноги. Его разбирала злость: они проникали сквозь невидимую стену, которую он воздвиг вокруг себя. А больше всего он злился на Вязеля, за то, что он смотрел на него своим непроницаемым взглядом, никогда не отвечал на его вопросы — всегда призывал на помощь остальных. — Спросите лучше его, — огрызнулся Роберт. — Вашего друида. Он же заявляет, что ему ведомо всё на свете.

Наступило молчание, такое глубокое, что стало слышно, как среди листвы продуваемого ветром боярышника высвистывает песню из трех нот невидимая птичка.

Вязель встал, прошел мимо угасающего костра, мимо рассевшихся на траве слушателей, приблизился к Роберту, Не сводя с него глаз. Роберт отступил на шаг. Отступил не раздумывая и оттого разозлился еще сильнее. Но отстраниться всё же не успел: Вязель вытянул руки, узкие, длинные ладони, и слегка прикоснулся кончиками пальцев к груди.

Роберт не шелохнулся.

— Один из даров, какими обладает поэт, называется «имбас фороснаи», — тихо произнес Вязель. — Способность извлекать знание. Например, теперь я знаю, где ты живешь; знаю, что твоя мама — актриса, а отец — помощник режиссера в небольшом театре в Оксфорде. Знаю, что ты видишь мир в красках и формах, как видит его художник. Я знаю, что Хлоя — твоя сестра и что три месяца назад она упала с лошади в Фолкнеровом Круге.

Вся группа у него за спиной погрузилась в молчание, то ли смутившись, то ли удивляясь.

— И с тех пор, — хриплым шепотом продолжал Вязель, — она лежит между сном и явью, между жизнью и смертью. Она провалилась в Аннуин. В Потусторонний мир.

Роберт отшатнулся. Заскрипели деревья. По его нервам, по коже словно пробежал электрический импульс, от которого волосы встали дыбом. Вязель шагнул следом за ним, не отставая.

— И теперь я знаю, что ты испытываешь, знаю о долгих изнурительных часах у ее постели, о твоих мечтаниях, о затянувшейся тишине в доме, о невысказанном горе, которое лежит на тебе, как гнет, которого никто не в силах снять.

Они долго смотрели друг на друга.

— Нет, — еле слышно, но твердо проговорил Роберт. — Ничего ты не знаешь.

Молчание натянулось, как струна. Потом губы Вязеля медленно раздвинулись в улыбке.

— Может быть, и нет.

И в тот же миг, будто невидимая волна, на него свалилась усталость. Он пошатнулся, и Роберт машинально протянул руку, чтобы поддержать его.

Роза вскочила:

— Мастер…

— Не волнуйтесь за меня. — Он устало провел рукой по лицу. — Спасибо, Роза. — И поднял глаза. — Мы пойдем завтра ночью. В полночь. Нам будет легче, если ты достанешь ключ от калитки.

— Не смогу. Вязель кивнул:

— Опасайся Клариссы Каванах. Она полна гнева. И честолюбия.

Он отошел и сел рядом с Розой.

Взгляд Роберта беспомощно блуждал.

— Я не смогу достать ключ, — с жаром воскликнул он. — Никак не смогу.

Вязель взял орех и бросил ему.

— Сможешь. — Потом опять прислонился к насыпи и закрыл глаза. Тихо произнес: — Ты сделаешь всё, чтобы найти Хлою.

* * *

Не помня себя от ярости, он шагал по деревенской улице и чуть не столкнулся с Дэном.

Дэн бросил на него всего один взгляд и сказал:

— Пошли ко мне. У меня есть новые записи…

— Нет. Спасибо. — Роберт рассеянно огляделся. Потом вошел в церковный двор и сел на траву. Дэн следовал за ним.

— Что с тобой стряслось?

— Сегодня пятница. Как ты думаешь, что такого могло стрястись?

Дэн нахмурился:

— Прости. Я забыл.

— Хотел бы я тоже забыть.

— Пошли посмотрим на тех чудаков.

— Тебя я уже повидал. С тобой никто не сравнится.

— Тогда пошли в кино.

Роберт пожал плечами.

— А в паб?

— Я лучше пойду домой. — Он встал. — Для разнообразия.

— Как твоя работа?

Роберт поморщился:

— Ничего. Рисую помаленьку. Однако никакого творчества. Сухость одна. Без эмоций. Только сотни мелких штрихов, показать, что где лежит. — Он пожал плечами. — Мне не разрешают рисовать то, чего там нет. А ведь только этим и занимается настоящий художник.

Дэн скорчил изумленную рожу.

— Вот оно что! А я-то гадал, почему я провалил экзамен на свидетельство о среднем образовании! И что они вам накопали? Кучу камней?

Роберту не хотелось продолжать этот разговор.

— Рано говорить. — Он достал руки из карманов, обнаружил в ладони лесной орех и швырнул им в Дэна. Тот одной рукой поймал его и вскричал:

— Есть!

— Увидимся в воскресенье.

Он отошел на три шага, как вдруг его догнал голос Дэна:

— Откуда у тебя эти орехи?

Роберт помолчал. Потом ответил:

— Из Аннуина.

 

D. ДУИР — ДУБ

Кажется, этих крепостей — великое множество, и каждая находится всё глубже и глубже в лесу. Эту он называет вторым каэром. Стеклянным Замком.

В ней светлее, чем в прошлой. Стены его — всего лишь зеленоватая мерцающая пелена, прозрачная, через нее видны склоны, которые еще вчера были покрыты травой, а сегодня на них то тут, то там пробиваются молодые ростки деревьев.

Прошлой ночью (хотя здесь всегда ночь) он поднялся на крышу и долго стоял, глядя на восток. Я подошла сзади и спросила:

— Что случилось?

Он редко отвечал на мои вопросы, однако на этот раз снизошел:

— В мире открывается скважина. Через нее уходят птицы и летучие мыши. Вытекает сила.

— Когда ты меня отпустишь? — сердито спросила я.

Его глаза озадаченно взглянули на меня. Сегодня на нем была новая маска — из дубовых листьев.

— Куда? — спросил он.

 

Но ведь кто-то же это проделал! — Кларисса Каванах в ярости сложила руки на груди. — Может, лисица?

— Откуда я знаю! — Маркус вжал голову в плечи. — Кстати, лисы умеют рыть землю?

— Еще как умеют, — буркнул Джимми.

Светловолосая археолог огляделась.

— Если это искатели сокровищ с металлодетекторами, они зря потратили время.

— Босс, за забор никто не заходил. И Макс за всю ночь ни разу не залаял.

— Но он все-таки подходил к калитке, — тихо заметил Маркус. — Помнишь? Зарычал на кого-то.

У них за спинами Роберт приколол к чертежной доске новый лист бумаги. Он сидел, опустив голову; на него никто не обращал внимания. Да заметили ли они вообще, что он пришел? Он передвинулся так, чтобы видеть подкоп.

— Больше похоже, что кто-то не забрался внутрь, и, наоборот, вылез отсюда наружу.

Кларисса метнула на него презрительный взгляд. Потом сказала:

— Пора за дело. Выключите водораспылители. Мы и так уже потеряли слишком много времени.

Стояла суббота, но они трудились не покладая рук. Зарисовав всё, что было найдено, Роберт вошел внутрь кромлеха и вместе с остальными стал аккуратно выкапывать столбы остроносым совком. Он проработал несколько часов, не замечая времени, с головой углубившись в дело, аккуратно разбивал совком мелкие крупинки почвы, наслаждался игрой бесчисленных оттенков коричневого, золотого, охры — все краски мира перекрывали друг друга тончайшими слоями, и каждый слой, исчезавший под его совком, уносил с собой целые столетия, наполненные воспоминаниями о людях, которые жили и умирали, вели войны, строили империи. Вязель сказал, время — это всего лишь круг в людском сознании, но здесь оно ощущалось воочию, дремало, притаившись, в вонючей, пересохшей, гудящей мухами торфяной яме. Роберт то ложился, то вставал, то приседал на корточки, то опускался на колени — и чувствовал, как на кожу ложатся отпечатки былых времен. Он извлекал из земли и распутывал слипшиеся комки волокнистой массы, находил в ней обрывки давно умерших листьев, насекомых, не потерявших своего облика в лишенной кислорода водянистой жиже. Работа увлекла его — так бывало, когда он зарисовывал что-нибудь очень тонкой кисточкой. Он почти прижимался лицом к земле, расчищал иззубренные края обугленных столбов, и древние стволы были гладкими и твердыми, как камень.

Рядом с ним трудились остальные — Джимми с наушниками на голове, Кларисса и Маркус время от времени переговаривались вполголоса. На краю поля лежал Макс, немецкая овчарка; заслышав на дороге машину, он настораживался и поднимал голову.

Когда пришло время обеда и Роберт с трудом разогнул натруженную спину, стало ясно, что деревянные столбы не отделены друг от друга. Одна сторона у них была гладко обтесана, они соединялись друг с другом, образуя стену, непроницаемую черную изгородь. Только в одном месте — там, где копал Маркус, — была прогалина, видимо, служившая воротами. Находок больше не было. Ничего — ни обломков рога, ни золота, ни угольков от костра.

— В центре должно что-то быть.

Роберт оглянулся. Рядом с ним стояла Кларисса Каванах. Сегодня ее светлые волосы были заплетены в растрепавшуюся косу, плохо сидящий синий комбинезон протерся на коленях. Поймав ее задумчивый взгляд, устремленный вдаль, Роберт подумал, что она, пожалуй, старше, чем ему казалось. На коже уже залегли мелкие морщинки. Она обернулась; Роберт поспешно отвел взгляд. Но сказала она только:

— Ты очень внимателен, правда?

Он пожал плечами.

— Я тоже. — Она отвернулась. — Самое главное тут — центральное захоронение. Вокруг него и были построены ров и деревянная изгородь, плотная, бревно к бревну, чтобы никто не мог заглянуть туда, а уж тем более забраться. Только знать. Священники, короли, военачальники.

— Колдуны, — вполголоса добавил Роберт.

Она пожала плечами, углубившись в свои мысли.

— Может быть. — Потом, будто вдруг вспомнив, неожиданно спросила: — Кто были те люди, с которыми я тебя видела вчера в Эйвбери?

Он замер.

— Вчера?

— Да. Мне показалось, ты собирался пойти в какую-то больницу.

— Я там и был. — Он уловил в собственном голосе панику и постарался взять себя в руки. — А это мои друзья. Они меня подвезли. — «А тебе какое дело?» — вертелось у него на языке, но она устремила на него задумчивый взгляд, будто внимательно изучала.

— Я подумала… Там, на переднем сиденье, был человек. Темноволосый. Кажется, я его узнала.

— Вязель, — напрямик заявил Роберт.

Она сдвинула брови.

— Нет, его звали не так. Он живет здесь?

— Наверно, да.

— Если это он… — проговорила она скорее про себя. Потом оглянулась. — Послушай, Роберт, не мое дело советовать тебе, с кем встречаться, а с кем нет, но хочу предупредить: если о наших раскопках пойдут разговоры, я буду считать, что виноват в этом ты.

— Это несправедливо, — процедил он.

— Может быть, но уж меня-то с Маркусом ни в чем нельзя заподозрить, а за Джимми он ручается.

— Знают и другие! Та девушка в пабе!

— Это мои студенты. Они не станут мне мешать. — Она приблизилась к нему. — И тебе не советую. Эти раскопки для меня очень важны. Многим археологам за всю их карьеру не удается найти ничего подобного. И я никому не позволю встать у меня на пути.

Она окинула его суровым взглядом и вернулась в центральную часть кромлеха.

— Пойди поставь чайник.

Он вошел в полутемный фургон, наполнил чайник и со злостью брякнул его на плиту. Как она смеет так с ним говорить! Не нужна ему ее дурацкая работа, и ему дела нет до ее карьеры. Так и не сумев найти спички, он в сердцах захлопнул шкафчик, прислонился к сушилке, сердито выглянул в крошечное окошко. Потом оглянулся.

Первым делом он запер дверь фургона и задвинул шпингалет. Потом вошел в кабинет. Там стоял стол, заваленный бумагами, поддон с осколками кости, россыпью лежали инструменты. К доске для объявлений были приколоты квитанции и счета. А рядом в стену был вбит крючок, и на нем висели ключи.

Роберт выглянул в окно. Внутри металлического забора никого не было. Ему вдруг пришло в голову, что этот железный забор исполняет ту же роль, какую много столетий назад играла деревянная изгородь: не дает посторонним увидеть тайны, скрывающиеся внутри.

Он отвернулся от окна и снял с крючка связку ключей.

Тот, что отпирал калитку в заборе, был большой, сразу отличался от других; Роберт видел его сегодня утром в руках у Маркуса. Но если его взять, они сразу заметят.

Он повесил ключи обратно и открыл ящик. Бумаги. Ручки. Коробка скрепок, ластики, огрызки карандашей. Коричневый конверт со штампом «Слесарный магазин Терстена». Этот магазин стоял у автобусной остановки в Суиндоне. Роберт приоткрыл конверт — оттуда выскользнул ключ.

Запасной ключ от калитки.

— Роберт! Принеси пластиковых пакетов!

Из-за забора выглянул Джимми; Роберт молниеносно сунул ключ в карман, пакет — обратно в стол и выскользнул в кухню.

— Иду! — крикнул он, схватил со стола спички, чиркнул и зажег голубое пламя. — И чай уже почти готов.

До самого вечера ключ оттягивал ему карман. Если наконец удавалось хоть ненадолго о нем забыть, ключ тотчас же давал о себе знать: втыкался в тело, когда Роберт вставал на колени или распрямлял затекшие ноги. Комья торфа осыпались с рукавов, колен, облепили даже серебристую фольгу, в которую Мария завернула сандвичи, испачкали ручку выщербленной чайной кружки. Руки почернели, под ногтями темнела грязь. Гнев Роберта понемногу остывал, ему на смену приходили угрызения совести.

Он уже жалел, что взял этот ключ. Может, вернуть его на место, пока никто не заметил? Или лучше просто сказать Вязелю, что он не сумел его достать? Но поэт каким-то сверхъестественным образом видит всё насквозь. Например, он знает о Хлое.

Уровень почвы неуклонно понижался. К четырем часам пополудни деревянная изгородь выступала из земли уже на метр, а они еще не докопались до ее основания. Присев на корточки, Роберт вдохнул гнилостный запах торфа; потом взял в руки большой комок и разломил его.

Внутри лежал жучок. Маленький, блестящий, превосходно сохранившийся.

Он улыбнулся, коснулся жука, а в следующий миг, судорожно дернувшись от ужаса, чуть не раздавил его.

Жук зашевелился. Сполз ему на запястье и там застыл.

Потом расправил крылья и улетел.

Роберт оглянулся.

Вокруг кишели жуки. Сотни жуков. Они появились откуда ни возьмись. Выползали из-под кромлеха, из земли, насыпанной в тачки и ведра. В воздухе повисло жужжание, искорками вспыхивали радужные надкрылья — бронзовые, золотые, зеленые, блестящие, как фольга.

Они выходили на свет из-под земли, как птица, как те, кто соорудил это святилище.

* * *

— Как вы думаете, — спросил он в тот же вечер у отца Максела, сидя рядом с ним в саду возле пасторского дома и отряхивая землю с ладоней, — Хлоя когда-нибудь очнется?

Священник скрестил большие ноги в сандалиях. Закурил, искоса бросил взгляд на Роберта. Как обычно, не выказал удивления. Помолчав, ответил:

— Возможно. Во всяком случае, многое изменится. — И загасил спичку. — Состояние Хлои — загадка для врачей. Никто из них не понимает, что с ней происходит. Даже тот специалист, которого вызвала твоя мама. Аномальная ситуация.

— Опять это слово.

— Какое слово?

— Аномалия. — Он резко, болезненно рассмеялся. — Она сохраняется неизменной. Как древесина в том кромлехе. Ни живая, ни мертвая.

Сначала отец Максел ничего не сказал. Потом склонился вперед и подул дымом на розы.

— Тебе тяжело, сынок?

— Пожалуй, да.

— Существуют две возможности, ты это знаешь. Может быть, она очнется — только вероятность этого с каждым днем всё меньше. Или угаснет. Деятельность мозга прекратится.

— И тогда отключат приборы жизнеобеспечения? Мама ни за что…

— Может быть, ей придется согласиться.

— И это говорите вы?

Священник тяжело пожал плечами:

— Роберт, когда мозг умер — это значит, время пришло. Церковь считает, что нельзя искусственно оттягивать смерть. Ты это знаешь. А что касается Кэти… — Он нахмурился. — Когда… если… если время наступит, она поступит так, как нужно.

Роберту не хотелось отвечать. Разговор шел как будто бы и не о живом человеке — о нахальной, неуступчивой Хлое, которая обожала кошек, командовала подругами, не ела мороженое, потому что от него портятся зубы, но тратила все карманные деньги на конфеты. Он нащупал в кармане ключ, крутил в руках, пока не осознал, что это такое. Отец Максел молча курил. Вокруг становилось всё темнее, по летнему саду разливался запах лаванды и горевшей свечи — она стояла на столе, на ее огонек летели мотыльки и падали, обжегшись, пока отец Максел не загасил пламя толстыми сильными пальцами.

— Иди домой и ложись спать, — проворчал он. — Ты нужен матери.

Роберт сказал:

— Я нашел дневник Хлои.

Максел не проронил ни слова.

— Она написала… обо мне. О том, что я схватил один из ее рисунков и стал над ним смеяться. Я об этом совсем забыл. А она, оказывается, сильно обиделась.

Максел поглядел на розы. Потом сказал:

— Не придавай этому слишком большого значения. Девочки ее возраста…

— Но я совсем забыл о том случае. О чем еще я забыл?

— Вы поссорились. Это бывает.

Роберт кивнул. Слова Максела его не убедили.

* * *

Над холмами стояла тишина. Роберт ехал на велосипеде из Эйвбери, почти не встречая машин, однако в окнах паба еще горел свет. Лунный свет заливал огромные камни, серые силуэты, застывшие в невообразимом громоздком молчании. В их очертаниях на фоне звезд проглядывали причудливые лица, острые носы, сдвинутые брови. Он обогнул церковь, громко зашуршав шинами по сухому гравию, покатил вдоль длинной стены, по безмолвной улице, освещенной всего одним тусклым фонарем, свернул за угол, переехал по мостику тихо журчащий ручей Уинтербурн, почти пересохший. Под мостом в камышах закопошилась потревоженная утка.

На дороге к дому было совсем темно. По обе стороны тянулись нестриженые живые изгороди, полные теней. Он замедлил ход. Потом остановился, спустив одну ногу на землю. В темноте слышалось только его собственное громкое дыхание.

У ворот кто-то стоял.

Роберт видел только темную фигуру человека, прислонившегося к дубу. Но он знал, кто это.

— Как вы узнали, где я живу? — еле вымолвил он.

Вязель выпрямился. На его лице лежала маска из черно-зеленых теней.

— Я же тебе говорил, это один из талантов поэта. Одна из трех капелек Котла. — Он поднял правую руку тыльной стороной к Роберту; тот увидел, что ладонь обожжена — на белой коже выделялись три ужасных шрама. — Знание порой дается нелегко, — тихо проговорил Вязель. — Ты уже и сам это понял.

Он склонил голову, поглядел на Роберта.

— Ты принес ключ. — Это был не вопрос.

— Да. Послушайте…

— Она тебе угрожала? — спросил Вязель. — Это потому, что у нее у самой на душе неспокойно. Она чувствует, что я здесь, ждет меня. — На миг он опечалился, улыбка исчезла с его губ. — Знание не дается даром, Роберт, его приходится красть. Стащить из-под носа у мудрецов, из Котла, заваренного Музой, как Прометей украл у богов огонь. Они наказали его за это. Много веков орел прилетал и клевал ему печень. Об этом ты и сам знаешь.

Роберт нажал на педали и проехал мимо него, открыл калитку.

— Я передумал, — твердо заявил он. — Я в этой затее не участвую. Хочу, чтобы она прекратилась.

— Она не прекратится. — Вязель подошел к нему и встал за спиной. — Что бы ни делал ты или я, кромлех выходит на свет. Но он дает нам исключительную возможность. Даркхендж — это врата. — Его голос изменился, из него улетучилось былое спокойствие. — Роберт, чего бы ты хотел больше всего на свете?

— Вы сами знаете. — Роберт обернулся к нему.

Вязель кивнул. Звездный свет упал на шрам в виде звезды у него на лбу, и тот вспыхнул серебристым сиянием.

— Тогда принеси ключ. В полночь. Потому что для меня этот кромлех — путь домой. А для тебя — путь, который приведет к Хлое.

Роберт ахнул, чуть не поперхнувшись.

— Вы сошли с ума, — прошептал он.

Но на полпути по лестнице он остановился, вздрогнув. Его обожгла неожиданная мысль, она пронзила его, как боль, такая резкая, что он чуть не вскрикнул.

Он вспомнил, где уже видел Клариссу Каванах.

Ястреб, собака, выдра, женщина.

Та, что загнала Вязеля в круг.

 

T. ТИННЕ — ПАДУБ

Вот уже и этот замок тоже окружен. Первыми пали внешние стены; потом мы услышали треск — это не выдержали ворота; сквозь стекло ворвался огромный сук.

Он взял меня за руку и бегом потащил за собой по широкой лестнице, целиком сделанной из хрусталя.

— Бесполезно, — проговорила я, задыхаясь. — Деревья всё равно ворвутся внутрь. Почему ты их так боишься?

Я где-то читала, что, если тебя похитили, с преступником надо разговаривать. Узнать его получше. Проникнуть ему в душу.

Он сел на верхней ступеньке и провел рукой по волосам.

— Не беспокойся. Я знаю тайный проход и выведу нас отсюда.

Я скрестила руки на груди.

— Маска — это потому, что ты боишься, как бы я тебя не узнала?

Он пожал плечами.

Я усмехнулась. Максел бы мною городился. Я начала разрабатывать план.

 

Роберт лег не раздеваясь. Он лежал на кровати и смотрел в потолок. В соседней комнате, подумал он, мать тоже не спит, думает о Хлое.

Как она себя чувствует — в коме? Как во сне? Знает ли, день сейчас или ночь? Может быть, сознание у Хлои не угасло, и даже сейчас, в эту минуту, она взывает к ним, ищет обратный путь сквозь дремучий лес воспоминаний и снов?

Терзаемый этими мыслями, он перевернулся на живот.

И надо-то всего ничего — остаться здесь, раздеться, лечь спать. Эти люди, они втягивают его в свои дела, а он не хочет втягиваться. Он художник, его дело — рисовать, Я не тянуть лямку. Неожиданный каламбур оказался приятен усталому уму; он улыбнулся.

Проснулся оттого, что на комоде попискивал будильник.

Он пошарил рукой, нажал кнопку, потом мутным взглядом посмотрел на циферблат.

Полночь.

Он проспал меньше часа. Роберт медленно сел. Когда он успел включить будильник? Он и сам не помнил. Посидев немного, он встал и подошел к раскрытому окну, отодвинул занавеску. Возле дома было темно, но на дороге еле виднелась стоявшая машина. Она коротко подмигнула ему, молча призывая.

Вязель был в нем совершенно уверен.

От этой уверенности ему захотелось лечь обратно в постель, но все-таки он остался стоять. Постепенно до его усталого мозга доходило, что он всё равно не ляжет. Тут крылась какая-то тайна, и он должен был найти ее, потрогать, понять. Он проверил, в кармане ли ключ, натянул темную куртку и вышел на лестницу.

Дом был погружен в молчание.

Где-то тикали часы. Проходя мимо открытого окна, он почувствовал запах роз.

Дверь в спальню родителей была закрыта, а комната Хлои стояла приотворенная, черная. Он неслышно спустился, вышел за дверь и нырнул в кусты, обрамлявшие подъездную дорожку, чтобы мать, если случайно выглянет в окно, не заметила его.

Вдоль дорожки росли падуб и рододендрон, старые и косматые, они разрослись так, что середина кустов стала пустой. Он раздвинул ветки, вступил внутрь — и словно погрузился в спутанный клубок ветвей и сновидений. В нос ударил запах сырой земли, колючие листья защекотали лицо. Потом открытый участок, за ним калитка. Он сдвинул щеколду, она скрипнула.

Дверь машины открылась; послышался шепот Розы:

— Садись. Он встретит нас там.

Пока они ехали, он молчал. Она бросила на него всего один взгляд, потом сосредоточилась на темных проселках на крутых поворотах. Он хотел заговорить с ней, но странное состояние внутреннего упрямства заставляло его угрюмо морщить лоб. Поэтому он только сидел и смотрел на темные бугры и впадины доисторического ландшафта, на исполинские валуны вдоль дороги. Машина с тихим урчанием катила мимо них через спящую деревню.

Они остановились не у раскопок, а чуть в стороне, дальше же пошли пешком. Когда миновали два поля, дорогу им перебежала лисица. Роза улыбнулась:

— Это, должно быть, Вязель.

Роберт спросил:

— Неужели вы и вправду верите, что он может менять облик?

Она пожала плечами:

— Я понятия не имею, что он может, а чего нет. Родиться из Котла — значит получить знания от звезд, и деревьев, и зверей, а барды наделены способностью воссоединяться с жизнью этих существ.

— Пустая болтовня, — буркнул Роберт, жалея, что рядом нет Дэна.

Она рассмеялась:

— Послушай, Роберт. В ту первую ночь, когда Вязель пришел, он рассказал нам легенду. Свою историю. О мальчике, которого когда-то приставили перемешивать волшебный Котел, полный мудрости, полный вдохновения. Он мешал его один год и один день, а в конце этого срока из котла вылетели три горячие брызги и обожгли ему руку. Он поднес руку ко рту и слизнул их. В тот же миг он стал поэтом, величайшим из поэтов. Самим Талиесином. Но женщина, которой принадлежал Котел, была Музой, была Богиней. Она возненавидела его за то, что он похитил ее волшебство. Она гналась за ним по полям, по небу, по реке, и всякий раз оба они меняли свой облик. Она всё еще охотится за ним. И если догонит — убьет.

Все они говорили путаными словами, таинственными символами. Но ведь он видел, что женщина-то была реальная! Он не знал, что ответить, и ядовито заметил:

— Сдается мне, ее зовут Кларисса.

Роза подняла на него удивленные глаза.

— В легенде ее звали Керидвен.

Роберт молча покачал головой.

Вязель ждал их на углу поля, там, где разрослась живая изгородь, темная и полная шорохов.

— Они нас услышат, — предостерег Роберт.

— Не увидят и не услышат, — ответил Вязель, — потому что я закрою им глаза и уши. Мы станем просто тенями.

— Да. А собака?

— Животные меня любят. Не беспокойся, Роберт. — Он протянул руку. После недолгой паузы Роберт достал ключ и положил его в подставленную ладонь. Вязель улыбнулся.

Они осторожно перелезли через ворота на поле. Деревянные перекладины были влажными от росы, скользили в руке, царапали ладонь. Слева, в темноте возле разросшейся живой изгороди, смутно белел фургон, его окна чернели квадратами.

Вязель направил взгляд туда.

— Два человека. Спят.

— Значит, вы уже заглянули к ним и проверили?

— Можешь сказать и так.

Роза спросила:

— А где собака?

— Где-то там. Неподалеку.

Вдруг нежданно-негаданно пошел дождь, крупные Капли тихо зашелестели в листве. Вязель, не обращая внимания, пошел через поле, обходя рытвины и горы вынутой земли, перевернутые тачки, места, огороженные трепещущей на ветру лентой и небольшими флажками. Перед ним в темноте высился металлический забор. Остальные шли за ним — Роза почти по пятам, Роберт плелся сзади, кляня себя.

Вязель дошел до забора и достал ключ. Сунул его в замочную скважину, но повернуть не успел. Роза тихо прошептала:

— Мастер!

Послышалось тихое рычание.

Из травы встала во весь рост немецкая овчарка. Зубы оскалены, с обнаженных клыков капает слюна. В горле клокотал грозный рык. Еще мгновение — и она прыгнет, залает, вонзит зубы, сомкнет челюсти, растерзает.

Роберт дернулся, но Вязель жестом остановил его. Потом присел на корточки перед собакой.

— Пойди сюда, — скомандовал Вязель.

Его голос звучал тихо, внушительно. К удивлению Роберта, пес мигом перестал рычать, трусцой подбежал к Вязелю, лизнул ему ладонь и улегся.

Вязель бросил взгляд на Роберта и опять пошел к забору.

— Видишь? — шепнула Роза. — Он понимает животных.

— Так умеют многие. — Но все-таки Роберт удивился. Животное полностью покорилось Вязелю. Макс с грозным лаем кидался на всякого; даже когда Джимми был поблизости, Роберт всё равно не решался подходить к свирепому псу.

Калитка открылась; Вязель проскользнул внутрь, остальные следовали за ним как тени. Очутившись за забором, Роза включила фонарик.

Мелкие брызги воды из распылителей сверкали в луче фонаря, словно золотой занавес.

Двое спутников Роберта подошли к краю раскопа. Роза удивленно раскрыла рот. Из разрытой земли навстречу ей поднималось кольцо из деревянных столбов, темное, зловещее.

Она испустила благоговейный вздох.

— Изумительно, правда?

— Кларисса говорит, это ограждение. — Роберт не сводил глаз с Вязеля. — А внутри — место для ритуалов.

Поэт остался недвижим. Его окутывала сверкающая пелена брызг, в глазах отражался свет фонарика. Он стоял, обхватив себя руками, темной фигурой среди темноты, и была в нем такая боль, что остальные почтительно замолчали. Потом, не сказав ни слова, он пошел вдоль деревянного кольца к входу, узкому проему, который весь день раскапывал Маркус. Протиснулся внутрь, встал в центре кромлеха, опустился на колени, а потом, к удивлению своих спутников, резко наклонился и прижался ухом к земле. Руки распростерлись по поверхности, нежно поглаживая ее, как будто под пальцами была не сырая почва, а мягкий бархат.

— Они здесь что-нибудь нашли?

— Насколько я знаю, нет.

— Ну, значит, найдут. — Он поднял голову. — Я слышу голоса деревьев, они зовут меня обратно. Деревья Летней Страны, Обители Летних Звезд. Я слышу голос березы, и дуба, и вяза. Шорохи лесов Потустороннего мира. — Он опустил глаза, оперся на руки, как будто перед ним в сыром торфянике открылся колодец, как будто земля превратилась в прозрачное стекло. На миг он словно растворился в таинственном видении. Потом, с трудом разгибаясь, поднялся на ноги, отряхнул землю с пальцев. — Здесь будет дорога вниз.

— Куда — вниз?

Вязель повернул голову. В темноте заблестели капли дождя, пойманные в золотистый луч фонарика. По темным столбам метались причудливые тени. Роберт и Роза с тревогой заметили, что вид у Вязеля очень усталый. Он оперся рукой о черные столбы кромлеха, чтобы не упасть, и мелкая водяная россыпь, увлажнявшая древесину, в луче фонарика осыпала его, будто мириады крошечных звезд.

— Я же вам говорил, — прошептал он. — Дорога к Хлое.

И вдруг терпение у Роберта лопнуло. Не заботясь, что его могут услышать, он завопил:

— Напрасно я вас сюда привел! Убирайтесь!

Роза попыталась остановить его:

— Роберт…

— Только посмотри на него! Он меня использовал! Подобрался ко мне, заговорив о Хлое! Это мерзко! Мне осточертело тут с вами околачиваться! — Сжав кулаки, он дрожал всем телом.

Вязель выпрямился и подошел к нему.

— Мы можем помочь Хлое.

— Ничего ты не можешь. Ей никто не поможет.

— А мы с тобой поможем. Найдем ее.

— Замолчи. Заткнись! — Он развернулся.

Вязель неторопливо встал у него на пути.

— Ты хочешь, чтобы она умерла, верно?

Роберт вскинул голову.

— Что?

— Ты хочешь, чтобы она умерла. Это будет самый лучший выход. Всё закончится.

— Ах ты…

— Твои родители погорюют, но даже они в глубине души испытают облегчение. Больше ничто не помешает им помнить Хлою такой, какой она была. Пройдет время, и вся их любовь, вся забота перейдет к тебе. И останетесь на свете только они да ты.

Роберт в бешенстве замахнулся кулаком, но ударить не успел — Вязель схватил его за запястье. Рука у него оказалась на удивление сильная. Поэт сказал:

— Понимаю, очень тяжело слышать эти слова, произнесенные вслух. Но в глубине души у тебя есть уголок, где кроются именно такие чувства.

— Нет!

— Есть, Роберт. Он черен, как уголь, он замкнул твое сердце в кольцо, непроницаемое, будто этот кромлех. Но внутри этого кольца, там, где еще глубже и еще темнее, кроется много разных тайн, и они выйдут наружу, если ты отпустишь их, если будешь соскребать все наносы, докапываться до них, если выпустишь на волю всех чудовищ, какие порождены твоим воображением, птиц и зверей из бездны, о которой даже ты сам не имеешь понятия. Там-то и скрывается Хлоя.

Наступило молчание, только тихо шипела вода из распылителей. Над деревьями порхали летучие мыши. У ворот Макс, тихонько фыркнув, положил голову на лапы. Испуганная Роза стояла, широко распахнув глаза.

Роберт медленно опустил руку.

Его била дрожь, он чуть не падал от изнеможения.

Ему казалось, будто внутри у него сломался невидимый барьер, рухнула оборонительная стена, которую он возвел вокруг своего сердца.

— Хорошо. — Он поднял глаза. — Тогда найдите ее. Покажите мне, куда идти. Я сделаю всё, что вы скажете.

Вязель произнес:

— Сейчас мы можем только ждать, когда кромлех полностью появится на свет. А тем временем отведи меня к ней.

Роберт изумленно раскрыл рот.

— В больницу?

— Можем сходить туда втайне. Не обязательно говорить родителям.

Роберт в смятении покачал головой. В темноте, охотясь на невидимых насекомых, порхали летучие мыши, и от их мельтешения у него закружилась голова.

— Им расскажут медсестры.

Вязель, как обычно, печально улыбнулся:

— Скажи им, что я твой друг.

— А вы сможете… — Он ненавидел себя, этот вопрос не шел к нему на язык, но он не мог не задать его. — Вы сможете ее разбудить?

— Не знаю. Зависит от того, сколько каэров она прошла, как далеко углубилась. Но я попытаюсь. — Он кивнул Розе, и девушка выключила фонарик.

Роберт застыл в изумлении — внутри кромлеха сиял свет, еле уловимый, фосфоресцентный. Он просачивался из-под земли, как будто торфяники отдавали давным-давно впитанный звездный свет. А из расселины, образовавшейся там, где почва провалилась, вылетали летучие мыши, десятки и сотни летучих мышей, они сбились в клубящееся облако тьмы, взвились над верхушками деревьев. Ночь наполнилась их пронзительными криками.

Вязель стоял в пелене брызг и смотрел им вслед.

— Пусть летят, — сказал он Роберту.

 

C. КОЛЛ — ОРЕШНИК

Он поднялся на чердак, стал подтаскивать мебель к двери. Ставни на окне скрипели, засовы подрагивали. Ветви неумолимо вползали внутрь. По лестнице, наверное, уже не пройти.

— Они здесь! — закричала я. Под дверь скользнул усик плюща; он растоптал его, оторвал. Но за первым последовал еще один, еще и еще.

Я попятилась к окну. Завела руки за спину, стала ощупью возиться с щеколдой на ставнях. Если смогу ее открыть — закричу, позову на помощь. Позову маму, папу. Позову Максела — он наверняка услышит.

Но не успела я нашарить щеколду, как длинные усики плюща скрутили ему руки, опутали щиколотки. Он заорал, стал отбиваться руками и ногами.

Я осторожно отперла ставни.

Окно широко распахнулось.

 

В воскресенье была месса, а потом — обед. Отец Максел всегда приходил, потому что Мария готовила лучшее жаркое во всем Уилтшире, а после обеда он и Роберт иногда шли погулять по холмам или по Риджуэйской дороге. Но сегодня Роберту было не до прогулок. Он вдруг понял, что вообще не хочет оставаться с Макселом наедине, потому что крестный отец слишком хорошо знал его, и мог прочитать все его настроения. Максел уже почувствовал, что у крестника что-то неладно.

Роберт нарочно замешкался в церкви, помог старому прислужнику собрать сборники гимнов, посмотрел, как в дверях мать болтает с подругами. Она, как всегда, выглядела безупречно, волосы уложены, макияж был сделан мастерски. Глядя на нее, он обратил внимание, с какой живостью она откликалась на каждую фразу, собирая свою еженедельную долю сочувствия. Она старательно делала вид, что прекрасно со всем справляется и что у нее всё хорошо. У Роберта так не получалось. И многие об этом догадывались, потому что никто ни разу не заговорил с ним о Хлое.

Отец ждал снаружи, в машине. Ему тоже не по силам было вести светскую болтовню.

По боковому проходу к Роберту подошел Максел в черной рубашке, брюках и старых расшлепанных сандалиях. Он сунул в мусорную корзину стопку газет, отдал прихожанам последние ворчливые наставления и сказал:

— Пошли.

Они обернулись — и Роберт увидел Вязеля.

Поэт стоял под статуей святого Франциска, смотрел снизу вверх на доброе деревянное лицо. На плече у святого Франциска сидели птицы — маленькие деревянные голуби. Они всегда нравились Роберту, с самого детства, когда во время долгих скучных служб он погружался в мечтания, и ему чудилось, будто птицы оживают и летают по церкви.

Вязель поглядел на него. Их глаза встретились.

Роберт напрягся.

«Пусть летят», — сказал Вязель прошлой ночью о летучих мышах. Сейчас, в миг кристально ясного озарения, Роберт понял, что он — он сам, Роберт — и в самом деле мог бы этого добиться: оживить птиц и сделать так, чтобы они вспорхнули с плеча святого. Надо было только очень сильно захотеть, собрать всю силу, какая скрывалась внутри. Если бы в нем было веры хоть с маковое зернышко.

— Кто это? — Максел подошел сзади, встал за спиной.

Роберт зажмурился. Потом сказал:

— Тот, о ком я вам говорил. Друид.

Отец Максел замер. Потом подошел к Вязелю — тот ставил зажженную свечу в подсвечник. Пальцы у поэта были тонкие, хрупкие; пламя затрепетало, озаряя его лицо.

— Рад видеть в церкви незнакомого человека.

Вязель поднял спокойные глаза.

— Я здесь уже бывал.

— Неужели?

— Много раз. За долгие столетия.

Максел кивнул. Крупные черты его лица ничего не выразили. Даже тень по ним не пробежала.

— Значит, должно быть, что-то притягивает вас сюда.

Вязель поглядел на Роберта.

— Эйвбери — это колыбель духовной силы, страна, окутанная мечтами и видениями. — Он опять перевел взгляд на Максела, и они стояли глаза в глаза, поэт — темный и худощавый, священник — большой и массивный. — Вы и сами знаете это, святой отец.

К удивлению Роберта, Максел медленно кивнул. Вязель сказал:

— До завтра, Роберт, — улыбнулся, перекрестился и вышел через деревянный проем главной двери.

— Мне показалось, ты говорил, будто он язычник, — задумчиво произнес Максел.

— Я понятия не имел, какого он вероисповедания.

— Что он имел в виду насчет завтра? — Крестный отец всегда имел обыкновение резко менять тему. На этот раз его манера разозлила Роберта.

— Ничего. Я обещал отвести его кое-куда.

— Человек, который странствует много столетий, сам прекрасно знает все окрестности. — Максел обернулся. — Роберт, держись от него подальше. Он не тот безобидный чудак, каким я его себе представлял. — Его голос зазвучал на удивление мрачно, но тут к ним подошла Кэти:

— Готовы?

— Хорошо поесть я всегда готов, — хрипло отозвался Максел.

* * *

К концу дня пошел дождь, поэтому послеобеденные напитки были перенесены в летний домик — обветшалый деревянный павильон под кедром. Роберт сел верхом на скамейку и приладил картину на мольберт, потом соскреб с палитры старую краску.

Максел должен был позировать ему для портрета; Роберт писал его уже много месяцев, то загораясь энтузиазмом, то остывая. Но сегодня ему хотелось погрузиться в мир красок. Он довольно легко набросал лицо, но чем дольше он вглядывался, тем больше оттенков зеленого, красного и даже синего различалось в глубине веснушчатой плоти. Эта игра красок завораживала его и наполняла отчаянием.

— Ты никогда не закончишь этот портрет, — ворчал отец.

— Закончу. Это для портфолио.

Максел сел, достал сигарету, закурил.

— Только этого не надо рисовать.

— Вы не могли бы не курить? Это меняет все тени.

— Трудно.

Мама встала:

— Пойду помогу Марии прибраться.

— Не делай этого, Кэти Магвайр. У тебя на это есть муж. А тебе надо полежать. Слишком ты бледная, девочка моя.

— Максел, а вы грубиян. До сих пор говорите со мной как с маленькой девочкой в Ирландии.

— Для меня ты всегда будешь маленькой девочкой.

— Болван. — Она вышла, быстрым шагом пересекла лужайку, опустив голову под летним дождем. Вслед за ней вышел отец Роберта.

Максел задумчиво курил.

— Она хорошо спит?

— Не знаю.

Он молча рисовал. Тяжелые капли дождя стучали по стеклянной крыше, рассыпались тысячами брызг, скатывались водопадами по желобу и с журчанием исчезали в водосточной трубе. Небо потемнело; Роберт проворчал:

— Вот так всегда и бывает, — и подмешал чуть-чуть изумрудной краски в колер для морщин, идущих от носа к губам Максела. Губы шевельнулись.

— Роберт, у них плохо с деньгами.

Роберт поднял глаза.

— Не может быть!

— Как ты думаешь, сколько стоит пребывание в больнице с полным круглосуточным уходом? Твоя мама отказывается от предложений о работе, даже от участия в каком-то фильме.

— Она вам рассказала?

Облако сигаретного дыма. Сквозь него донесся голос Максела:

— По секрету. Но тебе нужно знать. Эта твоя работа… Экономь деньги. Ни о чем их не проси.

Дождь стучал и стучал. Роберт пробормотал:

— Вы бы побрились. Эта щетина — просто кошмар.

Он потерял дар речи. У них всегда были деньги. Более чем достаточно. Мама была известной актрисой, получала награды, ее агент еле успевал отбиваться от предложений. Роберт добавил красной краски в синюю, высветлил, потом затемнил.

Он вырос, не зная нужды в деньгах. У Дэна в кармане вечно было пусто, мать одна воспитывала его. Роберт платил за обоих — это был не вопрос. По крайней мере для него. Может быть, Дэну было неловко. Роберт никогда об этом не задумывался.

Осторожно положив краску на холст, он произнес:

— Они всё равно не перестанут платить за Хлою.

— Конечно, не перестанут. Но это их разоряет. Чем дольше, тем сильнее.

У Роберта дрожали руки. О картине уже не было и речи; он отложил кисти. От их стука Максел вздрогнул, поднял глаза. Роберт устало опустился на линялую голубую скамейку, как будто его внезапно покинули силы. Такое с ним уже бывало — когда он допускал к себе в сознание мысль о том, что Хлоя лежит там, маленькая Хлоя, не шевелится, не разговаривает. Сейчас. В эту самую минуту.

— Что с тобой? — спросил Максел.

— Ничего. Всё хорошо. Просто замечательно.

Дождь пошел сильнее. Максел встал, выглянул в окно.

Потом хрипло рассмеялся:

— Казалось бы, хуже уже некуда. Ан нет — идет Дэн.

Дэн приехал на велосипеде. Он направился было к дому, но, услышав оклик Роберта, поехал к ним по траве, пошатываясь, прислонил велосипед к стеклу, вошел, промокший до нитки.

Максел выбросил окурок на крыльцо.

— Есть такая вещь — дождевик. Слыхал?

— Дождевики — это для хлюпиков. — Дэн сел, и с него тотчас же натекла лужа. — Дождь только недавно пришел со стороны Уэйдена, вот я под него и попал. Когда выезжал, было сухо. — Он отжал волосы, которые нарочно отпустил ниже плеч, потому что какой же он хэви-метал-гитарист без длинных волос? — Смотри, что я тебе принес.

Это была воскресная газета, дешевая, бульварная. Отец Роберта не допустил бы появления в доме такой прессы.

— Макулатура, — поморщился Максел.

— Да, но смотрите-ка. — Дэн раскрыл газету на внутренней странице. Заголовок был мелкий, но кричащий: «Сенсационная находка! Обнаружено древнее святилище! Тайные древние ритуалы среди забытых лесов Уилтшира!»

— О боже мой, — простонал Роберт.

Фотограф, видимо, стоял на дороге. Должно быть, ближе его не подпустил Макс. Но на снимке была отчетливо видна верхняя часть кромлеха, а вокруг него на поле — железный забор.

«Это загадочное сооружение, более древнее, чем пирамиды, скрывает в себе величайшую, самую охраняемую тайну в британской археологии. В самом сердце таинственного монумента Эйвбери в строжайшем секрете ведутся раскопки забытого доисторического памятника, захороненного среди черных деревянных столбов».

— Как они пронюхали? — Он сразу подумал о Клариссе. Как она взъярится!

Дэн выпучил глаза:

— Это же Эйвбери. Тут толпы народу целыми днями бродят по полям, выискивая круги на траве, НЛО, маленьких зеленых человечков. Ты думал, никто ничего не заметит?

— Это там, где ты работаешь? — Максел с отвращением изучил заметку. — Ну зачем сосредоточивать всё внимание на человеческих жертвоприношениях? У наших предков и без того дел хватало.

— Следующей жертвой буду я, — пробормотал Роберт. — Она решит, что это я разболтал.

— Тебя трудно заподозрить.

— А она вообще не из рассудительных, — невесело рассмеялся Роберт.

— Но это же не ты, правда?

Роберт поднял голову. На него внимательно смотрели голубые глаза крестного отца.

— Нет, — тихо ответил он. — Не я.

* * *

На следующее утро в начале проселочной дороги, ведущей к раскопкам, появился охранник с мобильным телефоном. Прежде чем впустить Роберта, он долго советовался с кем-то. Крутя педали, Роберт задумался, законно ли это — не пропускать людей. В конце концов, он имеет полное право ходить по этой дороге.

Поле изменилось до неузнаваемости. Внешняя ограда стала выше, деревянные ворота, через которые две ночи назад перелезали он, Вязель и Роза, сменились высокими, железными. Из фургона вышел Маркус и сказал:

— Надеюсь, ты тут ни при чем.

— Не говорите глупостей. Если бы я был виноват, то разве пришел бы? Вам не кажется, что вы переборщили с секретностью? Или Кларисса рвет и мечет?

Маркус подмигнул ему, но было уже поздно.

— Роберт, я тебя предупреждала. — За спиной у охранника выросла Кларисса. Ее ледяной взгляд испепелил его. — Удивляюсь, как у тебя хватило духу явиться сюда.

— Это не я!

— Тогда кто? Собака?

— Кто угодно. Любой фермер мог в пабе проболтаться. Люди из Национального треста по охране памятников, ваши студенты, кто угодно. Вы не имеете права обвинять меня, но если вы хотите, я уйду. — «И подавись ты своей работой», — подумал он, развернул велосипед, разгоряченный, разозленный. Истерзанный совестью.

Ее голос пригвоздил его к месту.

— Этот Вязель. У него есть на лбу небольшой шрам? А на тыльной стороне руки — три ожога?

Помолчав, он сказал:

— Да.

Она выругалась.

Ключ. Надо вернуть его на место.

Он обернулся к ней.

Вид у нее был усталый, измученный.

— Ты ему рассказал?

— Нет. Он и сам знал. Честное слово.

К его удивлению, она хрипло рассмеялась.

— Я тебе верю. И не сомневаюсь, он нашел новых послушников. Возможно, женщин. Которые ловят на лету каждое его слово.

Роберт потер ручку велосипеда.

— Это когда-то случилось и с вами?

Он думал, она его убьет. Но она только проговорила:

— Да, Роберт. Я была студенткой, заканчивала университет. Я была лучшей на курсе, подавала надежды, должна была получить степень бакалавра с отличием первого класса. Люди считали, я смогу достичь всего, чего захочу.

Она села на перевернутое ведро, огляделась, ища глазами Джимми, потом понизила голос:

— Я встретила Вязеля в Оксфорде. Тогда его звали Гвион. Он не был ни студентом, ни преподавателем, просто время от времени выполнял какие-то работы для отделения кельтской культуры. Читал лекции, проводил семинары по валлийской поэзии. Это было его любимое занятие. Мы… подружились.

Роберту было трудно себе это представить. Значит, она не всегда была такой железной леди?

— Да, он умел производить впечатление. Он рассказывал о поэзии, о том, что кельтские мифы уходят корнями в доисторические времена, утверждал, что легенды о богинях, о битвах с деревьями, о стеклянных замках созданы народом, который построил кромлехи. В бронзовом веке. Может быть, даже в неолите. — Она горько рассмеялась. — Мне казалось, что он прав. Я забросила учебу. Читала мифы, писала работы, над которыми мои преподаватели рвали на себе волосы, сочинения, полные теорий, и чем безумнее, тем лучше… Я носила невозможные платья, ходила на празднества, жила в нищете. Да, я пробовала наркотики, хотя Вязель к ним не прикасался. Но я старалась не отставать от него. Он жил в фантастическом мире, полном выдумок и легенд. Мне было нужно лишь одно — его уважение. А потом в один прекрасный день он исчез. Просто встал и ушел. Я не находила себе места. Только чудом мне удалось сдать все экзамены.

Она долго молчала. Он не выдержал и спросил:

— Вы провалились?

— Я получила третью степень отличия. Представляешь? Третью! О работе в исследовательских организациях можно было забыть. Я стала третьесортным археологом, без работы, без репутации, даже без жилья. — Она распустила косу, опять высоко заколола, движения были нервными и неосознанными. — Я много лет прокладывала себе обратный путь наверх и не допущу, чтобы кто-то пустил мои усилия прахом. Тем более он. — Она торопливо встала, как будто смутилась, поняла, что сказала слишком многое. — Однако это произошло. Слух пошел, и мне его не остановить. А ты, Роберт, нам нужен. Больше, чем прежде. Придется работать с максимальной быстротой. С минуты на минуту сюда явится пресса, слетятся на шабаш ведьмы и прочие фанатики. Мы должны извлечь столбы из земли. А после этого — пусть проводят свои пресс-конференции сколько хотят. Будет уже поздно.

Мысль о том, чтобы выкопать столбы, пугала Роберта. Но он только кивнул и пошел пристегивать велосипед.

Яма, из которой вырвались летучие мыши, исчезла; ее закопал Джимми. Роберт ни о чем не спрашивал. Всё утро прошло в лихорадочной работе. Древнюю тишину раскопок разорвал грохот молотков — это рабочие возводили забор. Но были и другие звуки: голоса на дороге, машины, звонки мобильного телефона Клариссы. Один раз, когда она сидела на скамейке и с кем-то ожесточенно спорила, Роберт улучил момент: вышел за забор и направился к перевозному туалету, но в последний миг юркнул в фургон и в считанные секунды положил ключ обратно в ящик. Теперь, чтобы сюда попасть, ключ уже не поможет. Скорее пригодился бы парашют.

Эта мысль пришла в голову не только ему. Часов около одиннадцати прилетел вертолет и на небольшой высоте завис над раскопками.

Кларисса сердито выругалась:

— Ну и наглецы!

Из кабины высунулся человек с камерой.

— Телевидение? — спросил Роберт.

— Может быть. Один раз я уже прогнала их. Ну, они и оттуда сумеют неплохо разглядеть кромлех.

Даркхендж ожил — так казалось Роберту. Час за часом деревянные столбы вырастали из земли, воспаряли из потревоженного торфа. К середине утра они уже достигли человеческого роста, и, выйдя наружу, нельзя было увидеть, что делается внутри. Деревянный кромлех солидно поблескивал тонким слоем воды; там, где когда-то были сучки и ветки, до сих пор виднелись отметины от древнего топора. Роберт сидел на корточках, преодолевая боль в спине и руках, ловко орудовал совком, разбивая комковатую землю, его глаза улавливали малейшие перемены оттенков; он теперь знал и слизистую тягучесть глины, и угловатую твердость покрытых грязью кремневых камней, и терпкий запах дождевых червяков. Его комбинезон пропитался водой, в трещины на коже и под ногти забилась земля, а он продолжал копать. Внешний мир потускнел. Здесь, в теплой сырой тесноте кромлеха, им овладело только одно желание — рыть, расчищать, извлекать на свет.

Примерно в полдень они перекусили испачканными в земле сандвичами, Джимми принес кружки с чаем. Роберту казалось, будто он возвращается откуда-то издалека; когда Кларисса разговаривала с Маркусом, ему приходилось изо всех сил прислушиваться, чтобы понять их слова; звуки человеческой речи будто растеряли свое значение, стали едва узнаваемыми.

Может быть, именно так и чувствуешь себя, когда выходишь из комы? Когда возвращаешься в мир, где уже миновали месяцы, годы, века? Он нахмурился, перевернул кружку, будто приносил в жертву богам последние капли чая. Этот жест был совсем не в его характере. Археология дает слишком много времени на размышления.

К трем часам дня деревянные столбы поднялись выше его головы. После полудня удушливая жара сгущалась всё сильнее, небо затянулось тяжелыми тучами, над головой стремительно проносились мошки и летающие муравьи. От зноя кожа воспалилась и чесалась. Вероятно, уже близок уровень доисторической земли. Вспомнив о словах Вязеля, он поднял глаза на Маркуса — тот с сонным видом ковырялся в земле по центру.

— Нашли что-нибудь?

Археолог, вздрогнув от неожиданности, поднял глаза.

— Пока нет. Пусто, как в бочке.

— Интересно, что там кроется?

Маркус пожал плечами. Джимми воткнул совок в землю и встал, потягиваясь, как будто слова вывели его из забытья.

— Скорее всего, там захоронение. Обычно так хоронят детей или молодых женщин. А может, просто приношение богам. Например, олений рог или эти дурацкие меловые шары.

Его прервал шорох. В яму спорхнули птицы, множество мелких птиц. Галки. Они целой стайкой прилетели из рощицы возле соседнего поля, опустились на столбы древнего кромлеха, перепархивали с места на место, что-то клевали, хлопали крыльями — не утихали ни на миг. Люди в недоумении застыли внутри живого птичьего кольца. Маркус вскочил, но галки не испугались, они снялись с места только тогда, когда Кларисса лязгнула железными воротами и подошла к кромлеху, и в тот же миг вся стая вспорхнула в воздух, как облако, тревожное, бурлящее, крикливое.

И они улетели.

— Боже мой, — проговорил Джимми. — Что за чудеса здесь творятся?

Совсем рядом, над меловыми холмами, зарокотал гром.

— Придется прекратить работу. — Лицо Клариссы было сосредоточенно, светлые волосы испачкались в грязи. Она раздраженно покачала головой. — У меня телефон не умолкает. Из Национального треста, из комиссии по охране памятников, из газет, мой научный руководитель. И все хотят попасть сюда. Наша маскировка лопнула.

Она с безутешным видом села на мокрую землю.

— Вот выясню, кто проболтался…

— Теперь вас уволят? — торопливо спросил Роберт.

— Вряд ли. Но теперь эта находка будет принадлежать не только мне. — Опять громыхнул гром; она подняла глаза. — Всё равно погода испортилась. На сегодня заканчиваем. Ночью выставим охрану по полной программе.

Джимми присвистнул.

— Дороговато встанет.

Маркус взял совок, присел, осторожно вгляделся, поскреб.

Остальные не сводили с него глаз. Всем своим видом Маркус выражал внимание. Даже Роберт это понял.

— Что там такое? — прошептала Кларисса.

— Не уверен. Кажется, центральное захоронение.

— Черт возьми! Надо же было наткнуться на него в такое время!

Они опустились на колени рядом с Маркусом. Он дважды копнул. Земля сходила, как корка с апельсина. А под коркой съежилась в земле деревянная змея.

— Резная? — в изумлении спросил Роберт. Он ожидал чего угодно, только не этого.

Совок обнажил еще одну такую же змею. Потом еще и еще. Целый клубок черных, спутанных канатов.

— Ветки, — проговорил Маркус, обрубая одну из них.

— Нет. — Кларисса склонилась над находкой, ее светлые волосы упали на погребенную в земле тайну. — Не ветки. Да, это дерево, но мы нашли не ветки. А корни.

— Корни? Но это значит…

Она обвела их взглядом, и при свете молнии ее лицо стало мертвенно-белым. Ее ответ, тихий шепот, почти потонул в рокоте грома:

— Дерево. Растущее сверху вниз.

 

Q. КУЭРТ — ЯБЛОНЯ

Деревья очень злятся; их гнев страшен. Их гнев — это мой гнев, и он направлен против него. Когда он обернулся, я уже наполовину выдралась; он закричал, обхватил меня за пояс, втащил обратно, а я визжала и брыкалась. Меня держали ветки, покрытые мучнистым налетом лишайников, мои руки скользили по ним, орехи и листья резали мне ладони. Я впилась ногтями. Я видела — ивы, терновник, дуб тянут свои ветки, чтобы спасти меня.

— Помогите! — закричала я. — Максел! Ты меня слышишь?

Деревья держали меня за руки. Вытаскивали в окно.

 

Хочешь, я схожу с тобой?

— Нет. Нет. Не надо. Всё хорошо. Я же тебе сказал. — Надо же было именно в этот миг наткнуться на Дэна, выходящего из паба! Спасаясь от дождя, Роберт втиснулся под козырек веранды и отодвинулся, чтобы пропустить группу туристов. — Я… меня подвезут.

— Но ты же обычно ходишь только по пятницам! — Дэн сложил руки на груди, посмотрел мимо Роберта на внезапно наполнившийся бар. — С ней ничего не случилось? Никаких изменений?

— Никаких. — С минуты на минуту подъедет на машине Роза. — Иди пропусти свою запретную пинту.

— Понял, понял. Девушка! Кто она такая? Выкладывай!

— Да нет… не девушка…

Но было уже поздно. К мокрым столикам для пикника подкатила синяя машина. Дверь открылась, Роза помахала ему. Вязель спросил:

— Готов?

Роберт кивнул. Потом проговорил:

— Это Дэн. А это Вязель. И Роза. — И сел в машину, не взглянув на Дэна, даже не услышав, ответил ли он что-нибудь, хотя недоверчивый взгляд друга еще долго жег ему спину.

Путь был долгий — из кольца огромных камней, через проем в зеленой насыпи, неуклонно приближаясь к Суиндону.

— Твой друг? — тихо спросил Вязель.

— Самый лучший. — Он впился сердитым взглядом в человека на переднем сиденье. — Это вы рассказали газетчикам?

— Нет, конечно. — Спокойные глаза Вязеля твердо выдержали его взгляд. — Ты же сам знаешь, что я меньше всего хочу огласки. На раскопки явятся все кому не лень. Уже приказано усилить меры безопасности. Верно?

Роберт плотно стиснул губы. Он не хотел верить Вязелю, но все-таки верил. Вздохнув, он сказал:

— Новый забор. Повсюду охранники. Она рвет и мечет.

— Она. Кларисса, должно быть?

Роберт кое-что вспомнил.

— Она вас видела. И считает, что во всем виноваты вы.

Вязель отвернулся и стал смотреть в мокрое от дождя окно, на размытые зеленые очертания холмов.

— Я так и знал, — прошептал он. — Ее гнев против меня глубок, как лес.

В тишине Роберт произнес:

— В середине растет дерево. Перевернутое вверх тормашками.

Роза невольно дернула руль.

— Что?

Вязель и глазом не моргнул.

— А то как же.

— Откуда вы знаете? — воинственно ощетинился Роберт.

Вязель прикрыл глаза. И не ответил. Возле больницы Роза поставила машину на стоянку и выключила мотор.

— Я могу приехать за вами, если…

— Нет нужды. Мы и сами найдем дорогу домой. — Вязель привстал и улыбнулся ей. — Удачного вечера.

Выйдя, он долго смотрел вслед отъезжавшей машине.

Потом обернулся и сквозь пелену дождя посмотрел на Роберта.

— Роберт, я сделаю всё, что смогу, — тихо произнес он. — Но в этой ситуации я не знаю, много ли мне удастся сделать. Не питай слишком больших надежд.

— Нету у меня никаких надежд.

Вязель промолчал. Потом кивнул и пошел к освещенному входу.

В вестибюле дежурила сестра Мэри. Роберт понимал — она удивилась, увидев их, но сумела не подать виду.

— Роберт! Сегодня вечером мы никого не ждали. Твоя мама позвонила…

— Я сказал ей, что приду вместо нее. — Он говорил быстро, потому что это была ложь. — Съемки затянулись дольше, чем планировалось.

Сестра Мэри сказала:

— До чего же интересная у нее жизнь! — Но смотрела она при этом на Вязеля.

— Можно войти? — спросил Роберт.

— О да. Сегодня твоей сестре вымыли голову. До чего же прелестные у нее волосы!

В лифте Роберт сказал:

— Она не в меру сентиментальна.

— В ней велико сострадание. — Вязель сложил руки на груди, как будто нервничал. — Я его почувствовал. А еще она немного сомневается во мне.

— Она вас раньше не видела. — Роберту тоже было не по себе, на него опять нахлынул страх, который он обычно испытывал в этом лифте. Ему всегда казалось, будто здесь живет какая-то тень, она поджидает его, хочет в него влиться, потому что тогда он тоже останется тут. Он боялся войти в палату. Боялся увидеть ее.

В палате было темно, горела всего одна лампочка. За распахнутым окном дождь уже прекратился, только падала с раскрытой створки длинная вереница капель.

Вязель подошел к постели и посмотрел на Хлою.

— Она очень похожа на тебя, — проговорил он.

Роберт пожал плечами. Волосы у Хлои были тонкие, светлые; они блестели, от них исходил легкий чистый запах шампуня, того, которым она всегда пользовалась. На ней была новая синяя пижама, которой он раньше не видел. Вязель придвинул стул и сел. Взял руку Хлои; его тонкие пальцы были такими же белыми, как у нее.

Роберт прикусил губу.

— А это обязательно?

— Это помогает. Но если ты…

— Нет. Ничего страшного.

Но все-таки если она где-то там, глубоко, находится в сознании, то она разозлилась бы. Поэтому он сказал:

— Хлоя, это Вязель. Он… Всё хорошо. Так надо.

— Высокая похвала. — Вязель опустил пальцы Хлои на простыню и провел тыльной стороной ладони по губам. — В этой комнате будет трудно. Все эти аппараты…

— Ни в коем случае! Их нельзя выключать! — Внезапно Роберт престал понимать, зачем он вообще сюда пришел. Зачем пришли они оба.

Вязель кивнул.

— Не будем. — И сказал: — Наверно, я просто не люблю больницы. — Он достал из-за пазухи небольшой мешочек.

— Что это?

— Мешок из журавлиной кожи. В нем лежат слова. Всё, что нужно поэту.

Он раскрыл стянутую веревкой горловину и высыпал на кровать несколько небольших палочек. Роберт подошел ближе.

Обструганные прутики дюйма в три длиной походили на орешник — кое-где на них еще сохранилась кора. У каждого из прутиков одна сторона была гладко срезана, а на краю высечены резкие, угловатые штрихи. Одни горизонтальные, другие наклонные.

— Что это такое?

Вязель поднял глаза.

— Буквы. Древний алфавит, называется «огам».

Комната погрузилась в полумрак. Вязель отодвинул мамино вязание, выключил лампу, и красная груда шерсти превратилась в черную.

— Открой окно, — велел он. — И стой там. Не подходи ближе, пока я не скажу.

Роберт хоть и не сразу, но послушался. Подойдя к окну, обернулся — и услышал в комнате новый звук. Он проникал сквозь размеренное попискивание мониторов, сквозь шелест деревьев за окном. Это был шепот, тихие слова.

Он прислонился к подоконнику. На лбу выступил пот. Тревога теснила грудь; он тяжело дышал, но воздуха всё равно не хватало. Словно кто-то выпил весь воздух из комнаты.

Это сделали слова. Они звучали на неведомом ему языке, и их было много. В воздухе трепетали, потрескивали, падали на кровать мелкие тени — должно быть, ночные бабочки, подумалось ему, а может быть, и нет; может быть, это буквы, тугие черточки букв, они оживают, ползают, расправляют крылья, взлетают. И настоящие ночные бабочки тоже были, они впархивали в открытое окно, бились об освещенное стеклянное окошко над дверью, разбрасывая по комнате свои искаженные тени.

Вязель склонился над Хлоей, коснулся ее лба, закрытых век, губ. Пальцы у него были тонкие, влажные, Роберт ощутил это прикосновение и содрогнулся. Но Хлоя не шевельнулась.

Вязель сказал:

— В Потусторонний мир ведет множество дорог. Открывается дверь, поет птица. Тебя кто-то зовет, берет за руку. Ты входишь, слушаешь. Кажется, прошло всего лишь несколько секунд. А в это время здесь, наверху, миновали века. — Он окинул взглядом комнату, поднял вазу с цветами и достал из-под нее вязаную салфетку. Положил салфетку на кровать, взял одну из своих палочек и вставил в узор из ниток, так что палочка осталась стоять.

Шепот, висящий в воздухе, едва уловимо изменил тональность.

— Если очутишься там, нельзя ни пить, ни есть. Иначе можешь никогда не вернуться домой. — Он поднял глаза. — Ты понимаешь?

— Это… древние сказки. Легенды.

Вязель вставил в салфетку еще одну палочку.

— Да. В наши дни люди сказали бы, что у нее в мозгу изменились пути прохождения нервных импульсов, что поврежден какой-нибудь участок коры или нервный узел. Каждая эпоха окутывает свои знания живыми образами. Точно так же поступал тот народ, который построил кромлехи.

Встала третья палочка. Темнота ощутимо сгущалась; занавеска за спиной у Роберта шевельнулась, мягко коснулась его руки. Звуки шелестели и похрустывали, как крылья невидимых жуков.

Он приблизился на шаг.

— Отойди. — Вязель, внимательно прислушиваясь, поставил еще одну палочку, потом еще и еще. Постепенно они превращались в небольшой деревянный кружок вдоль края салфетки, плоские обструганные грани прилегали друг к другу, слова смыкались крепостной стеной.

Он строит кромлех.

Как только в круг вставала очередная деревянная щепочка, шорохи и шепоты в комнате сгущались, набирали силу. Звуки складывались в слоги, в воздухе зазвучали обрывки фраз, они слились в размеренный напев.

— Кто это говорит? — прошептал Роберт.

Вязель не ответил. Он сосредоточенно работал, его тонкие пальцы перебирали деревянные колышки кромлеха, крутили их, поворачивали, как будто он настраивал музыкальный инструмент, и с каждым его движением стихи — а теперь стало ясно, что звуки складываются в стихи — словно приближались на шаг, хотя всё равно исходили они откуда-то из немыслимого далека, доносились искаженно, словно из плохо настроенного радиоприемника.

Роберт застыл в изумлении.

— В том мире стоит семь крепостей, — натянутым, как струна, голосом заговорил Вязель. — Семь каэров, и каждый последующий выстроен крепче предыдущего и уходит глубже. Может быть, она успела уйти так далеко, что я до нее не дотянусь. Он наверняка водит ее от замка к замку.

Круг был выстроен уже наполовину. Мелодия стряхнула шорохи, зазвенела одним голосом. Призрачное пение доносилось сквозь тысячи миль, сквозь тысячи веков.

В коридоре замигала лампочка. Где-то в глубине здания хлопнуло окно. Роберт вскочил, кинулся к двери, чтобы запереть, но замка не было. Он встал, прижавшись к ней спиной.

— Скорее, — прошептал он. — Скорее.

— Не могу. — У Вязеля тряслись руки, на лбу поблескивали капли пота. — Тут нельзя торопиться.

Круг сложился на две трети. Длинные пальцы поэта, втыкая палочки в салфетку, дрожали от усилия, как будто он преодолевал страшное сопротивление, как будто крошечный кромлех не хотел, чтобы его строили, боролся изо всех сил; стихи взметнулись ввысь и поникли, превратились в вихрь бессмысленных, обрывочных слов.

«Сияет яркая звезда… Борюсь, сражаюсь я… Спешит трава, спешат на бой деревья; смотри на них, о путник из далеких стран, дивись на них, о воин, взывай к богам, ко всем святым богам…»

Монотонный напев, похожий на заклинание, исполненный причудливого ритма. В него вплетались и другие звуки — Роберт с удивлением узнал в них писки и гудки мониторов, пульс Хлои, биение сердца. Они тоже складывались в слова:

«Спаси нас от гнева… От гнева деревьев, от шелеста веток, от тысячи принцев, от вражьего войска…»

Вязель поставил предпоследнюю палочку. Круг почернел. В нем пробегали электрические импульсы, и девичий голос, высокий и чистый, пел:

«Волшебный лес, деревья-колдуны, построили ряды и в бой идут, мы одолеем их, у нас играет арфа…»

Последняя палочка. Он крепко взял ее, с невероятным усилием опустил. Она коснулась остальных.

Мониторы словно взорвались.

Роберт ахнул.

Глаза Хлои дрогнули.

И в тот же миг по всей палате тревожно взвыла сирена. Порыв ветра с дождем взметнул занавески. Роберт кинулся к кровати.

— Она шевельнулась! Я видел! Шевельнулась!

— Помоги мне! — Кто это сказал? Вязель? Он был окутан тенями от листьев, тени плясали на потолке, на стенах. Провода от аппаратов змеились, как корни.

Роберт схватил трясущуюся руку поэта. Они вместе сумели удержать палочку, вернуть ее на место, поставить в круг, протолкнуть. Круг замкнулся.

Хлоя вздрогнула. Глубоко вздохнула. А в коридоре забегали, засуетились люди; дверь распахнулась.

— Не пускай их! — в гневе закричал Вязель; он схватил ее за руки, потянул, поднял с подушек. — Хлоя! Вылезай! Выходи к нам!

— Ивы, — еле слышно прошептала она. — Терновник…

Кромлех упал на пол, покатился.

— Я призываю тебя! — повелительно произнес Вязель. — Я веду тебя назад! Хлоя!

— Дуб… Король… — Она через его плечо посмотрела на Роберта.

Вдруг зажегся свет.

— Нет! — взвыл Роберт, но его отпихнули. В палату ворвались перепуганные медсестры, врач, сестра Мэри.

— Нет! Она просыпается! Он ее разбудил!

Ему на плечо, словно тиски, легла огромная ладонь.

— Что, ради всего святого, тут происходит? — прошептал у него за спиной Максел.

Охранник схватил Вязеля. Вид у поэта был усталый, изможденный.

Хлоя, уже наполовину привставшая, рухнула обратно на кровать, закрыла глаза. Волосы растрепались по подушке.

Врач поднял голову.

— Прочь отсюда! — прорычал он. — Пока я вас не вышвырнул! Святой отец, вы знаете этого человека?

Максел поглядел на Вязеля.

— Да, — буркнул он. — Успокойтесь. Он не сделал ей ничего плохого.

— Он ее чуть не убил!

— Она просыпалась! — Роберт трясся от гнева и отчаяния. — Она почти очнулась… Посмотрела на меня…

— Не может быть. — Врач торопливо проверил глаза Хлои, ее дыхание.

— Вы же слышали сигналы…

— Наверное, кто-то отсоединил мониторы. Я думаю, надо вызвать полицию.

— Нет нужды, — рявкнул Максел.

Вязель устало улыбнулся.

— Делайте что хотите, — хриплым голосом проговорил он. Потом, словно неимоверную тяжесть, поднял левую руку — Но если ничего не произошло, — прошептал он, — то как вы объясните вот это?

Пальцы Хлои вцепились в его запястье. Она держала его за руку.

 

M. МУИН — ВИНОГРАД

Почему?

то было всё, что я могла выдавить из себя. Меня трясло от злости.

— Я видела Роберта! Он был там, среди деревьев! Почему ты держишь меня здесь?

Он закрыл ставни на засов. По полу змеилась обрубленная виноградная лоза.

— Прости, Хлоя, — прошептал он. — Но поверь, это для твоего же собственного блага. Лес — страшное место. Он не знает жалости. Он уничтожит нас обоих.

— Чушь!

Он схватил меня за руки. В стене была потайная лестница; он потащил меня к ней, но я его отпихнула, и он отлетел к стене.

Я завизжала от злости. Потом сорвала с него маску.

 

Отец Максел стоял перед потухшим камином в гостиной.

— Ничего не хочешь мне рассказать?

Это не был вопрос. Роберт долго молчал. Потом сказал:

— Я и не догадывался, что он способен на такое. Думал, он просто хочет увидеть ее…

— Твоя сестра что — экспонат? — Эти слова были сказаны жестко, они больно ранили, но Роберт так устал, был так опустошен, что у него не было сил злиться.

— Нет. — Он резко обернулся. — Вы же сами видели! Она держала его за руку. Она открыла глаза, говорила. Если бы ему не помешали…

— Может, она и очнулась бы. А может, умерла. Сестра сказала, показания приборов зашкаливали. Сердце, давление. — Заметив, что Роберт закрыл глаза, Максел сел в потрепанное кожаное кресло. Его голос смягчился. — Не волнуйся. Ее состояние опять стабилизировалось, еще до того, как мы ушли. Что именно он делал?

— Пел. — Роберт не знал, как описать то, что было, хотя понимал, что это было не пение, а, скорее, стихи, произносимые нараспев, и читал их не Вязель. Он в отчаянии поднял голову. — И построил круг из деревянных палочек с буквами. Вроде кромлеха.

Максел поскреб шершавый подбородок.

— Я тебе говорил — держись от него подальше. Он… он опасен.

Роберт поднял глаза.

— Почему?

— Я чувствую в нем силу, хотя у меня язык не поворачивается признать это. Древнюю силу. Очень древнюю. Не знаю, чего он желал — добра или зла. Знаю только, что ему самому место в больнице; я на своем веку перевидал немало больных и могу сказать твердо — он нездоров. И очень серьезно.

Наступило молчание. Потом Максел откинулся на спинку, кресло скрипнуло.

— Он живет в бедности?

— Не знаю. Может быть.

— Оставайтесь лучше оба ночевать здесь. Позвони домой.

Роберт послушался. Дома был только отец; Роберт сказал ему, что остается у Максела.

— Ладно, давай. — Голос отца звучал рассеянно. — Тут больше никого нет. Мама задержалась в Лондоне. Вся Мариина пицца достанется мне.

Роберт положил трубку и вгляделся в сумрачные очертания меловых холмов на горизонте. Семья разваливается. Словно Хлоя была центром притяжения, главной осью, вокруг которой вращалась вся семья, а теперь — не стало оси, и жизнь остановилась. Как будто сам по себе, без нее, каждый из них ничего не значил.

В гостиную спустился Вязель. Вид у него был бледный, метка на лбу выделялась заметнее. Мокрые волосы были зачесаны назад, как будто он только что облился водой. Он тихо сел за стол у окна. На нем всё еще была та же самая темная куртка.

— Сегодня вы оба заночуете у меня, — ворчливо проговорил Максел.

— Спасибо. Но…

— Никаких «но». Я не повезу вас обратно, а автобусы уже не ходят.

— Мы могли бы дойти пешком. — Но при этих словах Вязель улыбнулся и добавил: — Святой отец, а зачем я вам здесь нужен?

Максел подался вперед.

— Расскажите о себе. Объясните, кто вы такой и чего хотите. Этот мальчик — мой крестник, больше того, моему попечению вверена его бессмертная душа. Я не допущу, чтобы с ним случилась беда. И, пожалуйста, никакого новомодного трепа.

Роберт изумленно посмотрел на отца Максела. Вязель только рассмеялся. Он раскрыл было рот, но Максел жестом остановил его, подошел к буфету, достал стакан и налил красного вина. Потом протянул стакан Вязелю:

— Сначала выпейте. На вас лица нет.

Вязель пригубил вино. Поглядел на холмы. Заговорил — и его голос зазвучал сильнее:

— Кто я и что я — это трудно объяснить. У меня было много имен, я жил во многих местах и эпохах, но настоящий мой дом не здесь. Он находится в месте, которое называется Аннуин, или Потусторонний мир. Другое измерение, другая реальность. Лес, где живут сновидения, пейзаж, где корни переплетаются с камнем. Можете назвать его Страной Грез.

Максел откинулся на спинку кресла и вытянул ноги. Он покорно вздохнул, но ничего не сказал.

— Я попал сюда из-за Даркхенджа. Его построили около четырех тысяч лет назад люди, жившие в этих местах. Они выбрали время года, когда звезды расположились нужным образом, а урожай был уже собран. Я видел, как они его строили.

Над краем стакана его серые глаза встретились с глазами Максела. Священник ответил ничего не выражающим взглядом.

— Интересное, должно быть, зрелище.

Вязель улыбнулся:

— О да.

— Вы не помогали?

— Я им пел. Пел о Котле, о деревьях. Когда дуб был очищен от коры, я пропел им великую тайну поэтов.

Максел достал сигарету.

— Продолжайте.

— Кромлех — это святилище, отчасти церковь, отчасти место, где исцеляются страждущие. Те, в ком есть знания и способности, могут использовать его как врата. Я слишком долго пробыл здесь; мое существование истончается, тает. Мне пора возвращаться. Кромлех — это для меня путь домой.

— А Хлоя?

Вязель вздохнул. Потом сказал:

— Я надеялся, что сумею ее найти, но она уходит всё глубже и глубже. Она заперта там, в себе самой, в своих воспоминаниях и страхах. Если я вернусь, то буду искать ее. Ничего не могу обещать. Возможно, Хлою удерживают против ее воли.

Часы пробили девять. Максел невидящими глазами посмотрел на циферблат. Этот взгляд был знаком Роберту — он его видел, когда писал портрет. Сосредоточенная, внушительная твердость.

— Видимо, вы много об этом знаете.

— Знание — моя работа.

— Потому что вы поэт.

Вязель ответил своей неизменной, едва заметной улыбкой.

— Потому что я — Рожденный из Котла.

— Друид.

— Лучше сказать — бард. Или священник.

Максел нахмурился:

— С удовольствием вышвырнул бы вас за дверь.

— Не думаю, отец. Потому что время на исходе. Власти уже знают о кромлехе и будут действовать быстро; его откопают и, возможно, увезут для исследования. Роберт рассказал вам о центральном захоронении?

— Нет.

— Это дерево. — Вязель отставил стакан и подался вперед, натянувшись от волнения, как струна. — Огромный дуб. Священное дерево, дерево шаманов, разбитое молнией, белое как кость. Его выбирали с великим тщанием; долгие месяцы трудились, выкапывая его из земли, для этого выбирали особое время, особую пору. Его окопали кругом, извлекли из земли вместе с корнями. Принесли туда, где строился кромлех, очистили от коры, обтесали ствол и перевернули. Это дерево стало осью, связывающей здешний мир и Потусторонний. Оно ведет в глубину. В мир, таящийся внутри.

Максел выпустил облако дыма и поглядел на Роберта.

— Так-то оно так.

Он был намеренно язвителен, но Вязель внимательно наблюдал за ним.

— Вижу, вам тоже это известно.

Максел сурово вгляделся в него:

— Вы, возможно, считаете, что способны жить вечно. Но и я тоже обладаю вечной жизнью. Как и все мы. И другие миры — они действительно существуют. Места, лежащие вне этой реальности. Одно из них называется преисподней.

Вязель опустил глаза, потянул за веревку и вытащил из кармана мешок.

— Она ведь не там, правда? — мягко произнес он. — Вы же так не думаете.

К удивлению Роберта, Максел насмешливо фыркнул.

— Верно, — сказал он. — Она не там.

— И я тоже не мог явиться из подобного места.

Максел встал — кожаное кресло пошатнулось.

— Нет, сын мой, — проговорил он, глядя на Вязеля сверху вниз. — Я так не думаю. Судя по вашему произношению, вы к нам явились из Уэльса.

* * *

На следующее утро к одиннадцати часам на свет появились корни.

Роберт застыл на минуту посреди глины, посреди кишащей мошками жары, протянул руку, погладил гладкий черный ствол, полую дуплистую сердцевину. Маркус уже начал строить догадки: мол, в дупле держали воду, или кровь, или священные предметы, или оставляли на съедение ястребам труп врага.

Дерево сфотографировали со всех сторон: Роберту очень хотелось зарисовать его, окунуться с головой в этот спутанный клубок деревянных нитей, то гладких, то узловатых, но времени не было.

Работа резко ускорилась. Начать с того, что Кларисса уже не была главной; ее место занял бородач в поношенных резиновых сапогах и синем водонепроницаемом плаще поверх костюма. Он провел краткую пресс-конференцию у входа за металлический забор; его звали Уоррингтон, он был из Комиссии по охране памятников. Приходили и уезжали другие новые люди, они беседовали, фотографировали, отпускали восторженные замечания. Кларисса тоже была здесь, она провела всё утро в фургоне, давая интервью по телефону, а теперь многоречиво вещала что-то в телекамеру. Кажется, она наконец-то добилась, чтобы ее услышали.

Закончив интервью, она с довольным видом подошла к раскопу.

— Лаборатория готова, можно провести дендрохронологию и радиоуглеродное датирование, — сказала она Джимми через голову Роберта. — Возьмите образцы сегодня же.

Когда она ушла, Роберт спросил:

— Дендро… что?

— Дендрохронологию. Датирование по годичным кольцам. Если их пересчитать, можно вычислить время, когда дерево было спилено.

Роберт снял комочек почвы. Взгляду открылся еще один дюйм древесного ствола. Может быть, он впервые за много тысяч лет увидел дневной свет. Тут Роберта пронзила леденящая душу мысль. Он поднял глаза:

— Как?

— Что — как?

— Как вы их пересчитаете? Если дерево в земле…

— Скоро мы его выкопаем. А я сделаю срез. Роберт в ужасе переспросил:

— Срез?

Джимми ухмыльнулся:

— Ну да. Бензопилой.

Страх пригвоздил Роберта к месту. Он опять опустил глаза и попробовал вернуться к работе, но мысли путались.

«Она привязана к кромлеху, — сказал ему Вязель сегодня утром на автобусной остановке. — Кромлех — это путь к ней, а палочками с огамом я сделал эту связь еще прочнее». В его голосе звучала тревога. Наверно, именно этого он и боялся. Кромлех — единственный путь к Хлое. А если его — бензопилой…

Через пять минут, в двенадцать часов, будет перерыв на обед. Внезапно Роберт вскочил, вытер лопату, сунул ее в ведро, схватил велосипед, провел его между стоящими машинами, сел и нажал на педали. Кларисса выскочила, крикнула ему вслед:

— Не опаздывай! Сегодня — самый важный день! Он махнул ей, покачнулся на белой меловой колее, увернулся от подъезжающего трактора. Он изо всех сил налегал на педали, ветер бил в лицо, мускулы на ногах от напряжения стали каменными.

Бензопила! Надо найти Вязеля!

Он промчался по проселочным дорожкам, очертя голову выскочил на шоссе А4 и чуть не попал под грузовик. На другой стороне он свернул на Эйвбери.

Проезжая мимо Фолкнерова Круга, где упала с лошади Хлоя, Роберт мельком вспомнил про девушку на лошади, которую он видел тут, и вгляделся в живую изгородь, но в ее разросшейся глубине ничто не шелохнулось.

— Осторожнее! — вслух прошептал он. — Хлоя, где бы ты ни была, прошу тебя, будь осторожнее!

В лагере под буковыми деревьями стояла тишина. От костра поднимался дым, на земле играла маленькая девочка. Из палатки навстречу Роберту вышла женщина — кажется, ее звали Меган.

— Где Вязель? — проговорил запыхавшийся Роберт.

— Под Сводом. Они тебя ждут.

Он изумленно посмотрел на нее, потом развернулся и побежал обратно к насыпи, приоткрыл калитку и протиснулся в поросший высокой травой северо-восточный квадрант обширного круга Эйвбери. Трава здесь росла пучками высотой по щиколотку, ее изрядно объели овцы — попадаясь на пути, они равнодушно взирали на него и уходили с дороги; им дела не было до людей с их заботами. Здесь еще стояло несколько камней, и туристы обычно гуляли вдоль высокого обрыва, глядя вниз на хорошо различимые среди меловой почвы следы эрозии.

В центре полуобрушенного внутреннего кольца стояли три громадных камня, образовывавшие разомкнутый квадрат. Их-то и называли Сводом. Один из камней упал много веков назад; оставшиеся два склонились друг к другу, смыкаясь верхушками, как будто обсуждали некие древние тайны.

Здесь собрались все почитатели Котла. С рюкзаками, флагами, транспарантами, барабанами. Один человек держал большую связку разноцветных воздушных шаров с надписями «Спасите Даркхендж». Лаяли собаки; бегали дети, размахивая узкими вымпелами.

Вязель сидел, прислонившись спиной к самому большому камню Свода, и глядел на Риджуэйскую дорогу. Увидев Роберта, он встал.

Роберт согнулся пополам, переводя дыхание.

— Они уже начали? — спросил Вязель.

— Сегодня… бензопилой… — еле проговорил Роберт. Из головы не шли мысли о Хлое, лежавшей на кровати. Такой беззащитной. — Это будет плохо для нее? Она связана…

— Не беспокойся, — тихо произнес Вязель. Однако его лицо побелело. Он поглядел на Розу. — Вы готовы?

Она раскрыла зубами заколку и воткнула ее в волосы.

— Готовы. Машины стоят на дороге.

Вязель кивнул, потом, заметив, что Роберт нахмурился, бросил взгляд через плечо. С дороги через забор перелезал Дэн. Вязель достал мешок из журавлиной кожи и убрал его в карман.

— Роберт, времени очень мало.

Роберт кивнул. Вязель и Роза повели почитателей через луг, а Дэн подбежал к нему.

— Что тут творится? Как тебя угораздило связаться с этой бандой?

— Ты сегодня работаешь?

— Нет. А что?

— На раскопках будет жарко.

Глаза Дэна вспыхнули.

— Жарко? Что это значит?

— Будут протесты… Не знаю. Этот кромлех, Дэн, очень важен. Вязель считает, он мог бы разбудить Хлою, но для этого надо сохранить кромлех. А ему грозит опасность. Ты пойдешь? — Он выпалил это не раздумывая, и по глазам Дэна понял, до чего нелепо звучат его слова.

— Хлоя? Роб, да ты что?

— Знаю, знаю, но… Он сумеет.

Ошеломленный Дэн пожал плечами:

— Вот уж не думал, что ты дашь запудрить себе мозги этой ерундой. Отец Максел знает?

— Максел! — Роберт схватил Дэна за руку, потащил к дороге. — Вот кто нам нужен! У тебя мобильник с собой?

Дэн, поколебавшись, достал телефон.

— Правда, там денег мало осталось.

Роберт набрал номер Максела, потом, услышав ответ, торопливо заговорил:

— Кромлех. Он в опасности. Можете приехать?

Максел заколебался:

— У меня тут гости. Приеду, как только смогу.

— И сделайте еще вот что. В комнате у Хлои, под матрацем, лежит тетрадка. Ее дневник. Привезите его, пожалуйста.

Максел хмыкнул:

— Ты уверен?

— Да.

— Приеду примерно через час. Не волнуйся. — И напоследок, перед тем как отключиться, проворчал: — И не спускай глаз с этого чертова друида.

* * *

Шумная многоцветная толпа высыпала из машин и фургонов, заполонила поляну. Не успел охранник и рта раскрыть, как его решительно втолкнули в кусты живой изгороди. Почитатели Котла разбрелись по полю, окружили автофургон, стянулись к железной ограде вокруг кромлеха. Двое ухватились за верхний край забора и стали его раскачивать. На шум выскочил Джимми; при виде его взбешенного лица Роберт злорадно ухмыльнулся.

Осторожно попятившись в тень под деревьями, он спросил:

— А мне что делать?

— Ты нам понадобишься внутри, — сказала Роза. — Возвращайся туда, работай как обычно. Бензопилу уже привезли?

— Все инструменты лежат в фургоне. Она, может быть, там.

Роза сделала знак, и двое ее людей торопливо ушли.

— А пес?

— О нем не беспокойтесь, — тихо проговорил Вязель. Он сидел на корточках у ограды, и вид у него был очень бледный. Ему было трудно дышать.

Роза в тревоге присела рядом с ним.

— Мастер! Расскажите, чем мы можем вам помочь.

Его пальцы развязывали шнурок на мешке. Вязель ответил:

— Не бойся за меня, Роза. Я выдержу. Как только взойдет луна, я смогу войти в кромлех, но до тех пор он должен оставаться целым и невредимым. — Он достал из мешка витую раковину, жука, который тотчас же уполз, кусок оленьего рога и три белые ягоды, похожие на омелу. Ягоды он сгреб в горсть и торопливо проглотил. Поморщившись, как от кислого, он поглядел на Розу. — Целым и невредимым. Значит, вы должны наделать как можно больше шума.

— Запросто! Мы обзвоним все в округе телекомпании и общества по охране памятников. Поднимем на ноги журналистов всех радиостанций, археологов, местных жителей. Соберем такую толпу, какой не видели в этих краях с тех пор, как был насыпан курган Силбери.

Вязель улыбнулся, легонько тронул ее за руку:

— Спасибо, Роза.

Девушка вспыхнула.

— Мастер, мы доставим вас домой. Обещаю. А сейчас вам надо отдохнуть.

— И вот еще что. — Он поглядел на Роберта. — Кромлех вышел из-под земли. Он открыт. А значит, через него может пройти и многое другое. Будь осторожен.

Роберт кивнул, повернулся, чуть не сбив с ног Дэна, и выскочил на дорогу.

— Роберт. — Дэн, запыхавшийся, еле догнал его. — Ты же сам видишь, он болен. А может, сидит на наркотиках. Не надо… Это никак не связано с Хлоей.

— Он ее разбудил. — Роберт обернулся к другу. — Всего на мгновение. Я там был, я сам видел. И он сумеет проделать это еще раз.

— Ты… Это длится слишком давно. Ты цепляешься за соломинки.

Роберт остановился, поднял глаза. Он сам чувствовал, как сосредоточено его лицо.

— Да. Верно. За соломинки, за тонкие прутики, за деревяшки из кромлеха. Понимаешь, Дэн, из нас ушла жизнь. Мы стали пустыми внутри. Мы встаем, ходим на работу, едим, спим, но всё это не настоящее, мы только делаем вид, притворяемся. Мама мысленно живет в одном из своих фильмов, папа ставит не ведомую никому пьесу. А я умею только рисовать. И рисую, потому что это наполняет мой ужас смыслом, я могу усмирить его, разложить на бумаге. Пока не появился Вязель, я это скрывал, прятал на картинах, под слоями красок. Но этот страх — он как Даркхендж, пробивается на свет, вырастает с каждым мгновением, он огромный, он окружает меня со всех сторон, и я не могу больше игнорировать его. — Его голос надрывно задрожал. — Не могу!

Дэн молчал. Потом неловко протянул руку:

— Ладно. Я с тобой.

У них за спиной, в поле, зарокотали барабаны.

 

G. ГОРТ — ПЛЮЩ

Надо было давно догадаться.

Мы бежали по стеклянной лестнице, по туннелю, чьи прозрачные стены были в воздушных пузырьках, и рядом с нами бежали наши отражения, фигурка девочки с волосами, испачканными в лишайнике, и другая — в маске из листьев плюща, она оказалась под той, которую я сорвала.

Над головой, сквозь стеклянную крышу, я видела, как всеми своими корнями надо мной нависает лес. Миллионы сплетений — одни толстые и могучие, другие тонкие, словно червяки, — тянутся вниз, к почве. Лес припал к воде, в его глубинах ползали змеи и копошились насекомые. Миллионы муравьев сновали по земле, неуловимые, как мысли; тысячи и тысячи листьев опадали с ветвей, намокали, гнили.

Он остановился так резко, что я налетела на него.

— Слушай!

Он схватил меня за руку. Где-то далеко послышался еле уловимый визг. Как будто в глубине леса кто-то взял пилу, принялся валить деревья.

Я не знала, что ему ответить. В боку кололо. С оцарапанной руки капала кровь.

— Хлоя! — прошептал он.

 

Весь день стоял невероятный шум и гам. Роберт уселся на тачку и глядел, как Кларисса мечется за металлическим забором, как будто это она охраняет кромлех.

У него в ушах до сих пор звенели яростные вопли, которыми она разразилась, когда почитатели Котла ворвались через внешнюю ограду. Но «битвы» не было.

Началось противостояние.

Почитатели расположились на поле и удерживали его вот уже несколько часов. Они бродили по траве, заняли фургон, раздавали журналистам воздушные шарики, терпеливо беседовали с суровыми полисменами. Те не знали, что делать. Прогнать бунтовщиков означало бы применить силу, а эта мера вступала в силу только в крайних случаях.

Когда прибыли телевизионщики — в гораздо большем количестве, чем утром, подметил Роберт, — беседы переросли в интервью, в жаркие споры, где у каждой стороны находились свои доводы и возражения.

— Разумеется, — без конца повторял назойливому репортеру человек по имени Уоррингтон, — кромлех для нас стоит на первом месте. Слухи о том, что мы пустим в ход бензопилу, крайне преувеличены. Самое большее — удалим небольшой спил…

Почитатели разразились криками протеста. И они не остались без поддержки. Как и предсказывала Роза, люди прибывали и прибывали. Вереница машин и велосипедов растянулась на несколько миль. Пришли представительницы местного Женского института с садовыми стульями и сандвичами. Повсюду сновали странные типы, похожие то ли на археологов, то ли на орнитологов-любителей, то ли на активистов местного исторического общества. Откуда-то, через мощные усилители, зазвучал «Полет валькирий». Кто-то сказал: дескать, шабаш суиндонских ведьм в полном разгаре.

— Протестую! — буркнул Дэн. — Больше похоже на сельский праздник в саду.

Роберт рассеянно кивнул. Кларисса махнула ему, подзывая.

Он подошел, переступая через распростертых на помятой траве «ангелов ада».

— Это ты их сюда привел? — тихо спросила она.

Он облизал пересохшие губы. Ее беззвучная злоба вселяла ужас. Но и он тоже был зол.

— Да.

— Почему?

У него язык не поворачивался объяснять ей о Хлое. Поэтому Роберт только ответил:

— Не надо его бензопилой.

Она кивнула, оглядывая возникший хаос на месте раскопок.

— Значит, откажемся от нашей находки? Так и будем прозябать в неведении? Никогда не узнаем, кто построил этот кромлех и для чего. Пусть себе гниет на ветру, под дождем.

— Дожил же он до наших дней. А всем ветрам — это вы его открыли.

— Ты думаешь, я напрасно это сделала?

Он не мог сказать, вправду ли он так думает или нет. Он вообще ничего не мог сказать.

Вдруг она в ярости ткнула пальцем в сторону толпы:

— Посмотри на них! Вся их жизнь проходит как во сне, в безумных бреднях о друидах, НЛО и прочей чертовщине. В камнях они воображают магию, выдумывают бредовые теории о путешествиях на звезды и о богинях земли. Эти люди проклинают технический прогресс, а приходят домой, включают компьютер — и переписываются по электронной почте с такими же психами. Они терпеть не могут опыты на животных, а заболеют чем-нибудь серьезным — и, как и все мы, требуют лечения. Все они лицемеры! Нас делает людьми только знание, а за него приходится платить дорогую цену. Вот почему мы ушли из Эдема.

— Но ведь сады Эдема — это миф, — раздался голос у нее за спиной. Облокотившись на ограду, рядом с Клариссой стоял Вязель.

Она обернулась, ахнула. Они долго смотрели друг на друга. Потом она произнесла:

— Я так и знала, что за всем этим стоишь ты!

Он печально улыбнулся:

— Кларисса, ты изменилась.

— А ты нет. — Она покачала головой. — Всё еще считаешь себя бессмертным.

Вязель грустно усмехнулся.

— Не вини Роберта, — сказал он. — Для него на карту поставлено очень многое, такое, о чем ты даже не подозреваешь. И раз уж зашел разговор о знании — да, за него приходится платить. Оно уже стоило нам Эдема, а тебе будет стоить этого кромлеха. Но это не то знание, о котором говоришь ты, не голый перечень фактов и дат. Те люди, столь презираемые тобой, тоже стремятся к знанию, но к другому — к тому, какое исходит из сердца. Ты это помнишь. Оно говорит с нами языком мифов, легенд и снов. Именно оно делает нас людьми.

Она фыркнула:

— Если кромлех не увезти, он тут сгниет. Это факт.

— Значит, пусть гниет. — Вязель оглянулся — через ворота перелезали несколько человек в деловых костюмах. — Смерть — это часть жизни. Никто и ничто не может ее избежать.

— Даже ты?

Он печально кивнул:

— Даже я. Ты мечтаешь сохранить кромлех только из страха. Из боязни его потерять. Увидеть, как из месяца в месяц дожди и ветра пригибают его к земле. Как его подтачивают жуки и лишайники. Но извлеки его из земли — и что ты получишь? Груду деревяшек в витрине музея. Сохранять жизнь любой ценой — это противоречит природе.

— Жизнь! — ухмыльнулась она. — Ты говоришь, как будто этот кромлех живой.

— А он и есть живой. Просто спит.

Они долго буравили друг друга взглядами. Потом она тихо произнесла:

— Ты изменился, Вязель. У тебя нездоровый вид.

Он рассмеялся, сцепил руки так, что стали видны три глубоких ожога.

— Богиня, я умираю, — коротко произнес он.

Среди столбов кромлеха метнулось что-то темное.

Роберт обернулся, ахнул.

Змея. Длинная, зеленая. Она, текуче извиваясь, выползла из-за деревянных столбов и направилась прямо к раскрытой калитке в железном заборе. В воздухе трепетал ее раздвоенный язык. Роберт проговорил:

— Она из…

— Да. — Вязель оглянулся. — Не выпускай ее на поле. — И тихо, сдерживая волнение, велел: — Закрой калитку.

Роберт послушался. В толпе почитателей Котла послышался крик, но Роберт помахал им; увидев, что Вязель никуда не делся, люди опять улеглись на землю, открыли новые банки с пивом.

Змея повернула и поползла вдоль забора, изнутри. Холодная чешуя с еле слышным шелестом терлась о металл. Она двигалась с ошеломляющей стремительностью; Кларисса отскочила, а у Роберта по спине заструился пот.

Змея огибала кромлех.

До чего же она была длинная, до чего же толстая!

Змея взяла в зубы кончик своего хвоста и замерла, разглядывая людей полуприкрытым глазом.

Кларисса сглотнула. Кажется, она лишилась дара речи, однако Вязель прошептал:

— В Эдеме тоже была змея…

— Она не настоящая.

— А ты ее коснись. И убедишься.

Она неуверенно склонилась, вытянула руку. Роберт распахнул глаза. Ну и выдержка у нее, подумал он. Пальцы Клариссы коснулись блестящей чешуи. Змея не шелохнулась. Кларисса отстранилась и встала лицом к лицу с Вязелем.

Он шагнул к ней, взял за руки.

— Богиня…

— Не зови меня так!

— Ну ладно, тогда Кларисса. Ты не хуже меня знаешь, откуда она приползла. Из середины этого кромлеха, из дерева, по которому мне предстоит спуститься. Из мира, в который ты раньше верила, а может быть, веришь до сих пор. Из мира, где меня ждет частица твоей души — бессмертная частица.

Кларисса сердито пожала плечами. У нее из косы выбилась непокорная прядь.

— Оставь меня в покое. Ты и так мне немало досадил. — Она решительно вышла и закрыла за собой калитку.

Тут подбежал Дэн:

— Смотрите-ка!

К раскопкам приближались полицейские. Их возглавляла Роза.

— Полиция. Мы пришли разобраться, что здесь происходит, — сказал один из них. — Все участники инцидента должны собраться на переговоры. — Он бросил взгляд на Вязеля, но тот ответил ему спокойной улыбкой.

— Не о чем тут говорить, — огрызнулась Роза. — Они пустят в ход бензопилу только через мой труп!

— Уверен, подробное и чистосердечное обсуждение разрядит обстановку. Может быть, пройдем в фургон?

Роза открыла рот, чтобы продолжить спор, но тут поймала на себе взгляд Вязеля и нехотя кивнула:

— Ладно. Я соберу представителей всех конфликтующих сторон. Но вы будете охранять кромлех. Пока мы не придем к соглашению, с ним ничего не должно произойти. Ничего. Договорились?

Полицейский кивнул, потом посмотрел на Вязеля:

— Как я понимаю, этих людей возглавляете вы?

Поэт с усмешкой покачал головой, потер щеку тонкими пальцами.

— Вас ввели в заблуждение. Я здесь чужой.

— Не согласен. — Но полисмен бросил на Роберта сердитый взгляд и кивком указал на забор.

— Могу я своими глазами увидеть ваш таинственный кромлех? Должен же я знать, из-за чего весь сыр-бор.

Вязель улыбнулся Клариссе. Она оцепенела от ужаса, но не успела сказать ни слова: Вязель уже широко распахнул калитку.

Полицейский вошел и оглядел деревянные столбы.

— Фантастика, — пробормотал он.

Роберт в изумлении озирался. Змеи нигде не было.

Вязель взглянул на Клариссу, вопросительно приподняв бровь, потом взял Розу под руку и повел к фургону.

— Надо протянуть до восхода луны, — тихо шепнул он. — Скажи остальным, пусть тянут время. Пусть обсуждают как можно подробнее и чистосердечнее. Побольше слов. Слова — это единственное оружие, какое у нас осталось:

Она усмехнулась.

— Не волнуйтесь, мастер. Мы вас не подведем.

* * *

Отец Максел пришел часов около семи. Увидев Дэна и Роберта, развалившихся на траве, он подошел и тяжело опустился рядом с ними.

— О вас трубят во всех вечерних новостях. Каково положение дел?

— Они всё еще ведут переговоры.

— С вашим друидом?

— Нет. Я думаю, он спит. — Роберт кивком указал на темный силуэт Вязеля, он лежал, завернувшись в одеяло, под деревом на краю поля.

Максел достал из кармана сверток, отогнал комаров.

— Принес вам перекусить.

— Мне пора возвращаться в паб. — Но вкусный запах заставил Дэна сесть обратно. — Ну ладно. Сначала разделаюсь с вашими пирожками.

Из фургона вышла Кларисса. Ее лицо пылало от гнева. Она метнула на ребят свирепый взгляд, прошествовала к воротам, распахнула их и протолкалась через небольшую толпу журналистов.

— Видимо, ей не удалось настоять на своем, — сухо заметил Максел и посмотрел на Роберта. — Иди-ка домой. Ты там со вчерашнего дня не был. Мать скоро вернется.

— Нет. — Роберт перевязал на ботинке шнурок, который и не думал развязываться. — Не раньше десяти часов.

Он чувствовал, как они переглянулись у него над головой. Понимал, что они искренне о нем беспокоятся.

— И что произойдет в десять часов?

Дэн запихнул в рот последний пирожок.

— Взойдет луна, — невнятно пробормотал он.

Отец Максел достал сигарету и зажигалку.

— Помоги нам Бог, — простонал он.

* * *

Без десяти десять на поле опустился ночной сумрак. Вокруг фонаря порхали ночные бабочки; за забором тихо шелестели спелые колосья, казалось, что поле нехотя отдавало накопленное за день тепло.

Почти все разошлись. Только из фургона продолжал доноситься гул спорящих голосов. Несколько самых стойких репортеров сидели в машинах и слушали музыку.

Дэн убежал на работу.

— Постарайся не попасть под арест, — в шутку напутствовал он друга, потом отвел Максела в сторону и тревожным тоном о чем-то с ним заговорил. Но, пройдя всего несколько шагов, он вернулся, присел на корточки рядом с Робертом, произнес очень серьезно:

— Роберт, возвращайся домой. Прошу тебя. Роберт посмотрел на Вязеля — тот уже проснулся и сел.

— Уже скоро.

Дэн бросил взгляд на Максела. Священник покачал головой.

Подошел Вязель. Если он и успел вздремнуть, то это ему совершенно не помогло. Вид у поэта был еще более изможденный, чем раньше; он снова сел, очень осторожно, и Максел сказал ему:

— Вам бы нужно лечь в постель.

Вязель пожал плечами:

— Мне нужно домой. И я там буду через считанные минуты.

Он поглядел на почитателей Котла, собравшихся вокруг костров, обвел взглядом смутные очертания живой изгороди. Над деревьями тускло мерцала одинокая звезда.

— Все поработали очень хорошо, — проговорил он. — Луна скоро взойдет.

Максел обеспокоенно сказал:

— Сынок, ты болен тяжелее, чем думаешь. Ну, какая тебе польза от луны?

— Еще какая, святой отец.

— Я отведу тебя в больницу. Не мешкая.

— Нет.

Максел стоял, нависая над ним своим могучим телом.

— Это тянется уже слишком давно. Ты нуждаешься в помощи. У тебя нет никакого дома.

Вязель опустил глаза и произнес:

— Вы принесли кое-что для Роберта.

С мгновение Максел только стоял, сверкая глазами. Потом достал дневник, посмотрел на него, сел. Протянул тетрадку, но, когда Роберт взялся за нее, не разжал пальцев.

— Я прочитал несколько страниц, — тихо проговорил он. Его лицо было мрачным.

Роберт спросил:

— Ну как? Очень плохо?

Священник сунул ему дневник.

— Я давно должен был заметить. Должен был понять, как она переживает.

Похолодевшие пальцы Роберта сомкнулись на пурпурной тетрадке, на серебряных звездах. Ему вдруг захотелось отдать ее обратно, оттолкнуть. Но вместо этого он сунул тетрадку в карман.

От кромлеха донесся тихий шорох, щелчок.

— Что это? — насторожился Вязель.

Они прислушались. В тишине проплывали далекие голоса, объявления по радио, потрескивало пламя. Потом опять — слабый ритмичный скрип.

Вязель затаил дыхание. Схватился за бок, будто от боли.

— Кларисса, — прошептал он.

Ночь взорвалась. Скрип перерос в пронзительный вой, хищный и душераздирающий.

Вязель вскочил, бросился к кромлеху. Роберт едва поспевал за ним. Дверь фургона распахнулась, на крыльцо выскочила Роза, в ярко освещенном проеме появилась массивная фигура полисмена.

Калитка металлического забора была заперта изнутри. Вязель бросился на нее, раскинув руки.

— Кларисса! — Он забарабанил по железу кулаками. — Ради бога! Кларисса! Прекрати!

Пила взвыла еще громче, электрическая вибрация пронзила Роберта насквозь, обожгла болью, и он будто наяву услышал исполненный ужаса крик Хлои. Он оттолкнул Вязеля, изо всех сил пнул металлическую ограду.

— А ну, откройте! — заорал он. Отец Максел тоже подбежал, навалился всей тяжестью на железную изгородь. Металл заскрипел, поддаваясь, и тут на помощь пришли все почитатели Котла, они, вопя от ярости, расшатывали металлические листы, Роза в сердцах лягала замок.

Сквозь грохот никто не услышал, как у кого-то в кармане пронзительно зазвонил мобильный телефон.

Калитка рухнула. Вязель перескочил через нее, ухватился за деревянные столбы кромлеха и втиснулся внутрь. Потом, бледный как полотно, обернулся.

— Не пускайте их! Никого!

У него за спиной толкались археологи, пытаясь проникнуть в кромлех; почитатели Котла поспешно сомкнули ряды.

Роберт, задыхаясь, втиснулся за Вязелем.

Кларисса держала небольшую ручную бензопилу; ее лезвие уже погрузилось в корни центрального дуба на высоту зубьев. Сквозь визг мотора Кларисса подняла глаза на неожиданных гостей.

— Выключи, — взмолился Вязель.

Она ответила ледяной улыбкой.

— Ты хочешь отомстить? Тогда режь этой пилой меня. Ну давай же, Кларисса. Смелее. Меня! — Он падал с ног от изнеможения.

Ее волосы были туго подвязаны на затылке, глаза покраснели, но оставались сухими.

— Где же твои стихи? — взвизгнула она. — Вся эта болтовня о Гвидионе и Мерлине, которой ты забивал мне голову? Ну же, Вязель, превратись во что-нибудь, околдуй меня, прикуй взглядом к месту. Для тебя это раз плюнуть. — Она сверкнула глазами через плечо. — Роберт, не трать на него время. Он никчемен и опасен. Он засушит твою жизнь ложными мечтаниями. Меня он однажды лишил карьеры, жизни, вдохновения. И убежал, как будто испугавшись.

— Кларисса…

— Не двигайся. — Ее пальцы сжались; с воем, пронизавшим кости Роберта, будто острая боль, лезвие вгрызлось в дерево. — Это мое открытие, мои раскопки. И никто меня не остановит. Мне нужен образец, и я его получу. И только посмейте мне сказать, что я не забочусь о кромлехе.

Зазвонил мобильный телефон. У Максела. Роберт догадался — звонят из больницы. Он оттолкнул Вязеля и подошел к Клариссе.

— Вы убиваете мою сестру, — прошептал он.

Она в изумлении воззрилась на него, но выключила бензопилу. Во внезапной тишине с ненавистью посмотрела на Вязеля.

— Это ты ему сказал? Вот уж не думала, что даже ты можешь пасть так низко.

Вдруг Вязель ожил. За деревьями взошла луна, полная и круглая; ее лучи озарили ему лицо. Он поднырнул под спутанный клубок древесных корней, взял бензопилу, потянул; она неожиданно включилась, и Вязель с криком отскочил, как будто она его поранила.

На темную древесину брызнули капли крови.

— Роберт! — шепотом позвал он. Роберт схватил Клариссу за руку. Она вскрикнула, пила упала, завывая и разбрызгивая мокрую землю.

А снаружи бушевал Максел.

— Роберт! Мы должны идти. Немедленно! Хлое плохо!

— Подержи ее, — сказал Вязель и выпрямился.

— Но моя сестра…

— Подержи ее, говорю. — Он подошел к дереву, положил на него ладони, прошептал какие-то слова — далекие, незнакомые.

Кларисса перестала вырываться.

— Он сошел с ума, — тихо проговорила она. — Ему нет дела ни до тебя, ни до меня. И никогда не было.

Кромлех находился прямо посреди круга лунного света. Лужа, собравшаяся вокруг корней после дождя, отливала серебром. Столбы, высокие и черные, смыкались тенистой стеной над головами у людей, и только мошкара да ночные бабочки нарушали этот вековечный покой.

Вот только дерево росло сверху вниз.

Роберт не мог отвести глаз. Снаружи, на поле, неистовствовал Максел, расталкивал людей, но юноша не мог шелохнуться, потому что у него на глазах дуб уходил всё глубже и глубже. Его бороздчатый ствол позеленел от лишайников, сучья и ветки простерлись в тесноту, в нездешний мир, как отростки исполинского мозга, пронизанные миллионами нервных окончаний; по тонким веткам взбежала и ускользнула ящерица, в гуще корней верещали потревоженные птицы.

Вязель споткнулся, ухватился за дерево, поставил ногу на ветку и начал спуск — но под ним не было земли, не было твердой почвы, только темнота, напитанная холодным густым запахом, дыханием леса.

Через пару шагов он поскользнулся, ослабевшие руки выпустили ветку, голова склонилась на грудь. Роберт оттолкнул Клариссу и подхватил поэта.

— Я падаю, — прошептал Вязель. У него едва хватало сил говорить. — Пусти меня.

— Нет. Я пойду с вами. — Роберт торопливо начал спускаться, помогая Вязелю ставить ноги, опираться руками на ветки.

На бледном лице Вязеля темнели глаза.

— Я не могу тебе позволить…

— Я иду. Иду с вами. Искать Хлою. Пошли! Показывайте дорогу!

Они стали спускаться. Сначала корень за корнем, потом ветка за веткой. По лицу щекотали листья, живые листья. Вокруг сновала мелькала живность. Вязель навалился на Роберта всей тяжестью. Далеко вверху Максел наконец протолкался сквозь толпу, кричал, звал Роберта, но сверху уже не доносилось ни звука, только шелестела листва да шумел ветер. Ветер был могуч, он ревел и бушевал, его порывы раскачивали ветви громадного дерева, и Роберт спускался ему навстречу, нащупывая ногами дупла и развилки, поскальзываясь на лишайниках, уходил всё глубже и глубже в зеленую тенистую мглу, и навстречу ему поднималось густое гнилостное дыхание леса.

В темноту.

В Потусторонний мир.