Судебный процесс по делу Лилиан Хорн начался шестого октября, в понедельник. Поскольку ожидался большой наплыв любопытствующих, представителям прессы, общественности, полиции и городскому управлению предусмотрительно выдали пронумерованные пропуска.

Михаэлю Штурму тоже хотелось принять участие в этом процессе, хотя бы в качестве наблюдателя. Ведь его заключение дало в руки полиции надежные доказательства виновности подсудимой. Штурму удалось даже провести в зал Еву, которую так интересовало это дело, что она решила пренебречь в тот день своей работой в библиотеке.

Они встретились в восемь утра – за час до начала судебного заседания – и отправились вместе к зданию суда. Там уже стояла длиннющая очередь, вытянувшаяся вдоль улицы. Дежурные полицейские с трудом поддерживали порядок. Публику стали пропускать лишь после того, как прошли и заняли свои места те, у кого были пропуска. Толпа напирала так, что двери удалось закрыть с трудом. Несмотря на то, что для заседания выбрали большой зал суда, почти половина желающих присутствовать на процессе осталась за его пределами.

Ева испытывала удовлетворение от того, что попала в число избранных среди присутствующих в зале. Ее глаза светились торжеством и ожиданием чего-то необычного. В своем осеннем темно-коричневом костюме с маленьким бобровым воротничком она выглядела очень привлекательно.

Около девяти, когда защитник и прокурор уже заняли свои места – в зал ввели Лилиан Хорн в сопровождении двух полицейских по бокам и женщины-охранницы.

Лилиан Хорн держалась очень прямо в своем элегантном белом шелковом костюме и производила скорее впечатление кинозвезды, играющей роль обвиняемой, чем человека, чью судьбу действительно собирались решить здесь в ближайшие дни. Ее осветленные волосы были изящно уложены, янтарные глаза эффектно оттенены густо накрашенными ресницами, а безупречный макияж скрывал утраченную в тюрьме свежесть кожи.

Михаэль Штурм испытал шок при виде подсудимой. Эта Лилиан Хорн не имела ничего общего с той небрежно одетой молодой женщиной в туфлях на босу ногу, представшей перед ним в стенах Института судебной медицины. Но магическое действие ее чувственного обаяния, испытанное им тогда, захлестнуло его с новой силой.

Когда репортеры кинулись вперед с поднятыми камерами, Лилиан Хорн замерла, и в уголках ее губ заиграла улыбка.

Какое-то время ничего не было видно, кроме вспышек. По залу пронесся ропот, а публика в задних рядах даже встала.

– Михаэль, она просто фантастически выглядит, – зашептала Ева, – еще лучше, чем на фотографиях, и это после трех месяцев заключения! Как это у нее получается? Прямо сдохнуть можно от зависти!

Михаэль Штурм, наконец, преодолел замешательство, испытанное при виде Лилиан Хорн.

– Похоже, у нее плохой советчик, – сказал он.

– Почему?

– Суд любит раскаивающихся грешников.

– Но до сих пор ей не в чем было раскаиваться!

У Штурма уже не было времени объяснять, что он имел в виду, потому что репортеров попросили из зала, а через узкую дверь с другой стороны появились судьи: трое профессиональных членов суда в мантиях и шестеро присяжных заседателей.

Председательствующий – грузный господин преклонных лет, с квадратным черепом и внушительных размеров носом – зачитал определение суда о принятии к производству уголовного дела и назначении его к слушанию. После этого он вызвал всех свидетелей, и объяснил им значение клятвы в суде, а также довел до их сведения, что дача заведомо ложных показаний, даже если они будут сделаны и не под присягой, карается тюремным заключением.

После того как свидетелей удалили из зала, он приступил к допросу обвиняемой для установления ее личности.

Лилиан Хорн рассказывала о себе лаконично и без эмоций. Она не апеллировала ни к состраданию слушателей, ни выставляла себя в выгодном свете, с готовностью и подробно отвечала на все вопросы судьи.

Штурм нашел, что она держится хорошо. Он не подозревал, каких усилий ей стоило выполнение предостережений своего защитника воздерживаться от колкостей и едких замечаний.

Ее поведение импонировало и Председателю суда – его голос заметно смягчился.

– Ну, а теперь к вопросу о вашем браке, – сказал он.

Лилиан Хорн напряглась.

– О браке?.. Но об этом нечего рассказывать.

– Нечего? – Председатель поднял брови. – Однако, как видно из дела, вы были замужем полных семь лет.

– А что в этом странного? – выпалила Лилиан Хорн. – Некоторые выдерживают и дольше.

Напряжение в зале сменилось смехом. Лицо Председателя сохраняло невозмутимое выражение.

– Следовательно, ваш брак с самого начала был несчастливым?

– Такого я не говорила, просто мое замужество не имеет никакого отношения к тому, что сейчас я стою здесь, перед вами.

– Я придерживаюсь другого мнения, – возразил ей Председатель, – если бы вы оставались замужней женщиной, вряд ли связь с вашим шефом представлялась вам столь заманчивой.

– Заманчивой? – повторила Лилиан Хорн. – Связь с директором Кайзером? Да на это можно ответить только смехом!

– Не вижу ничего смешного. Во всяком случае, вам как разведенной женщине приходилось самой заботиться о своем существовании и самой зарабатывать на жизнь, а Курт Кайзер – человек с завидным положением, с большими деньгами, но связанный узами супружества с женщиной, которая давно стала для него обузой.

– Никогда! – сказала Лилиан Хорн с ноткой упрямства в голосе. – Никогда я не интересовалась директором Кайзером.

– Но вы же сопровождали его в поездках!

– Только в качестве секретарши.

– Еще он посещал вас поздно вечером в вашей квартире.

– Неправда!

– Вы будете отрицать и то, что директор Кайзер проявлял к вам определенный интерес?

Лилиан Хорн пожала красивыми плечами.

– Ах, о чем тут говорить – это все были лишь обычные комплименты.

Председатель полистал дело.

– Мы значительно продвинулись вперед, – сказал он и откашлялся, – и можем еще раз вернуться к вопросу о вашем браке…

Лилиан Хорн прервала его.

– Я не хочу об этом говорить.

– Соответствует ли действительности факт, что развод произошел по вашей вине? – Председатель явно пытался дать подсказку подсудимой. – Или речь идет о договоренности между вами и вашим мужем, который сразу же через два месяца после развода вновь женился?

– Нет. Я… – Лилиан Хорн несколько запнулась, потому что вспомнила о предосторожностях адвоката ван Борга. Она чуть не созналась, что изменила мужу. Помолчав, она сказала только: – Развод произошел по моей вине.

Обойдя благополучно подводные камни своего замужества, Лилиан без утайки рассказала о том, каково одинокой работающей женщине найти свое место в жизни и о том, как она попала в приемную директора Кайзера на должность секретарши. Она рассказала и о своей работе по вечерам и выходным в агентстве «Услуги гидов и переводчиков», благодаря которой имела дополнительные доходы.

Прокурор – худой стройный мужчина со светлыми белокурыми волосами – включился в допрос.

– Следовательно, через агентство вы знакомились с интересными мужчинами?

– Интересными? – удивленно протянула Лилиан Хорн. – Ну, это преувеличение.

– Вы правы, это растяжимое понятие, – охотно согласился прокурор. – Я сформулирую иначе: являлся для вас тот или иной клиент достаточно интересным, чтобы завязать с ним близкие отношения?

– Нет, я к этому не стремилась.

– Но так получалось без особых усилий с вашей стороны? – Так как Лилиан Хорн молчала, он добавил, и это прозвучало не как вопрос, а как установленный факт: – То есть, я имею в виду, что все заканчивалось интимными отношениями с клиентами.

Лилиан Хорн повернулась к своему адвокату.

– Я должна отвечать?

Вместо защитника ей ответил Председатель суда:

– Мы были бы вам очень обязаны. Суд стремится составить представление о вас, вашем характере, образе жизни и о правдивости ваших показаний.

– Да, – сказала Лилиан Хорн после краткого раздумья.

Прокурор ткнул в ее сторону указательным пальцем.

– Значит, вы признаете, что состояли в интимных отношениях с разными мужчинами.

– Так, как вы это формулируете, звучит совершенно не так.

– Однако соответствует фактам. Значит, вы были близки со многими мужчинами? И только со своим шефом, в виде исключения, именно с ним вы никак не хотели сближаться по причинам личного неприятия?

– Даже если у меня и были друзья среди мужчин, – парировала Лилиан Хорн, – это вовсе еще не значит, что я с каждым из них спала.

В зале раздался смех. Она повысила голос.

– Могу даже заверить вас, что на свете гораздо больше мужчин, которых я знала, но ни разу не была с ними в постели, чем тех, с которыми у меня что-то было.

Прокурор не дал увести допрос в сторону.

– Спасибо, достаточно, – заявил он с таким выражением лица, словно добился от нее важного признания.

Заседание длилось всю первую половину дня. Когда допрос закончился, Председатель объявил часовой перерыв на обед. Обвиняемую увели. Судьи, защитник и прокурор также покинули зал.

Михаэль Штурм и Ева, как и большинство присутствующих на процессе, остались в зале. Им не хотелось еще раз бороться за свои места, и они решили лучше ограничиться яблоком.

– Она холодная и расчетливая особа, – заявила Ева, слегка передернув плечом, – от нее действительно можно всего ожидать.

– Она мужественно борется за себя.

Ева искоса посмотрела на него.

– Она кажется тебе симпатичной?

– Симпатичной… нет! – затряс он головой. – Я этого не говорил.

Он прекрасно сознавал, что сказал только половину правды. Но Ева удовлетворилась этим.

После перерыва первой в качестве свидетельницы вызвали фройляйн Фельнер. Она постаралась выглядеть ради такого случая сверх элегантной в меру своего вкуса – шуба из черного каракуля, чулки-паутинки, модные осенние туфли на толстой подошве и маленькая черная шляпка, похожая на круглую коробочку от противозачаточных пилюль. Внешне большего контраста между ней и обвиняемой трудно себе было представить.

Заготовленными фразами фройляйн Фельнер пространно повторила разговор между Лилиан Хорн и директором Кайзером, услышанный ею в пятницу в конце рабочего дня, тринадцатого июня, то есть в день убийства, по не отключенному, вероятно по оплошности, селектору. Она утверждала, что Лилиан Хорн требовала от директора развестись, наконец, и жениться на ней.

Лилиан Хорн тут же вскочила с места, закричав:

– Неправда!

– Подождите, пожалуйста, когда вам дадут слово, – остановил ее Председатель.

Ван Борг усадил свою доверительницу и стал ей что-то внушать вполголоса.

– Несомненно, что она все будет отрицать, – заявила торжествующе фройляйн Фельнер, обращаясь к судьям, – ей неприятно слышать правду, но ничего не поделаешь. Я знаю, что я знаю, и что слышала своими собственными ушами.

Защитник попросил слова.

– Фройляйн Фельнер, – произнес он слащавым тоном, – нам известно, что вы стараетесь помочь суду установить истину. Никто не рискнет усомниться в этом. Однако тот разговор, на который вы сейчас ссылаетесь, состоялся почти четыре месяца назад.

Фройляйн Фельнер стремительно повернулась в его сторону.

– У меня безупречная память, и я полностью полагаюсь на нее.

– Вот как? – спросил адвокат. – Если я правильно информирован, вы должны были в обозримом будущем оставить свое место в приемной директора Кайзера, освободив его для более молодой секретарши, а именно обвиняемой.

– Какая наглость! – зашипела фройляйн Фельнер и обратилась к судье. – Я обязана терпеть оскорбления?

– Уверен, что защитник ван Борг не имел намерений задеть вас, – попытался успокоить ее Председатель.

– Моя память, – заявил адвокат, – и это признано в профессиональных кругах, тоже безупречна. Однако я не взялся бы дословно передать с абсолютной достоверностью разговор, услышанный мною случайно четыре месяца назад.

– Речь идет не о дословной передаче разговора, а о его сути. А что касается сути, я нисколько не заблуждаюсь. В тот же день я все рассказала своей подруге, с которой вместе живу, можете спросить у нее, если мне не верите!

– Итак, обвиняемая, – сказал судья, – теперь мы вас слушаем. Можете изложить свои доводы.

– Фройляйн Фельнер лжет, – заявила Лилиан Хорн, – возможно, она даже делает это не нарочно, она просто представляет здесь все так, как бы ей того очень хотелось. С самого начала она ревновала меня.

На нее немедленно коршуном налетел прокурор.

– Смотрите, пожалуйста! Ревновала? Из-за чего же, позвольте спросить, если у нее ничего не было с шефом?

– А вам еще никогда не приходилось слышать о необоснованной ревности? – жестко осадила его Лилиан Хорн.

Раздавшийся смех в зале явно был в ее пользу.

Но едва возникшая симпатия к подсудимой тут же была сведена на нет появившимся на свидетельском месте директором Кайзером.

Курт Кайзер явно нервничал. Он то и дело вытирал платком лысину и во время допроса все время путался в противоречивых показаниях.

– Вы, значит, по-прежнему настаиваете, что у вас не было интимных отношений с обвиняемой? – донимал его одним и тем же вопросом судья.

– Да.

– Но ведь вы неоднократно брали ее с собой в поездки?

– Только для служебных целей.

– Обвиняемая – очень красивая женщина, она ведь нравилась вам, не так?

– Да, так… да, конечно…

– Вы обещали жениться на ней?

– Как я мог это сделать? Я был женат и никогда бы не оставил свою больную жену. Я много раз говорил Лилиан об этом.

Одобрительный шепот прошелестел по залу.

– Значит, вы разговаривали между собой о возможной женитьбе?

Курт Кайзер опять схватился за платок.

– Да, – выдавил он с трудом.

– Однако у вас не было интимных отношений с обвиняемой?

– Нет! Сколько еще раз я должен это повторять!

– Но тогда дело наверняка… ну, скажем так… доходило до нежностей между вами? Поцелуев? Прикосновений?

Господину Кайзеру понадобилось много времени, прежде чем он, собравшись с духом, утвердительно ответил на этот вопрос.

– Спасибо. – Председатель откинулся на спинку. – Есть еще вопросы к свидетелю?

Прокурор вскочил раньше, чем успел заявить о своем намерении.

– Вы же не раз бывали вечером у обвиняемой дома!

– Да, это так. Но дело никогда не доходило до интимных отношений. Я просто время от времени… позволял себе немного расслабиться у нее, отдохнуть, выговориться.

– Я даже готов поверить вам, господин свидетель, – мягко произнес прокурор, – ну, а теперь, пожалуйста, честно, как мужчина мужчине. Вам очень хотелось вступить в интимные отношения с обвиняемой? Вы ведь стремились к этому, а?

Курт Кайзер молчал.

– Но обвиняемая отказывалась, – настаивал прокурор.

– Да, – из уст Курта Кайзера это прозвучало так тихо, что присутствующие в зале скорее угадали, чем услышали его ответ.

– Обвиняемая сама призналась нам перед тем, что с другими мужчинами не вела себя столь целомудренно. А ведь вы не какой-нибудь там урод. Могли бы вы представить себе, что обвиняемая отказывала вам, поскольку преследовала конечную цель – женитьбу?

Курт Кайзер провел ладонью по лицу.

– Это возможно.

Как ни старался адвокат ван Борг, ему так и не удалось поколебать это изобличающее показание свидетеля, из которого четко вытекал явный мотив преступления.

Ведь Курт Кайзер поклялся суду говорить только правду.

Пока вызывали следующего свидетеля, защитник что-то внушал Лилиан Хорн.

Михаэль Штурм догадывался, о чем шла речь. Адвокат упрекал свою подзащитную, что та отрицала визиты директора Кайзера к ней домой. Лицо Лилиан Хорн осталось неподвижным словно маска, она только пожала красивыми плечами.

Эта ложь с ее стороны выглядела довольно глупо, находил Михаэль Штурм, надо было приготовиться к тому, что Курт Кайзер, допрашиваемый под присягой, выложит все. А вдруг она, в самом деле, не такая холодная особа, действовавшая только по расчету, как считали ее все окружающие?

И вдруг впервые в нем шевельнулись сомнения относительно ее виновности. Он уговаривал себя, что пока еще все свидетельствует об устранении соперницы, даже если убийство и не обязательно совершено из корыстных побуждений. Может, она вообще глупее, чем он думал, хотя мало похоже на нее. Но отчего у него такое ощущение, что ее судьба непосредственно затрагивает и его?

Один за другим на место для свидетельских показаний поднимались господин Керст, Рут Фибиг, кельнер из «Таверны», гардеробщица, и все подтверждали одно и то же – в ту пятницу, тринадцатого июня, Лилиан Хорн покидала ресторан примерно на полчаса. Ее возвращения, напротив, никто не заметил, пока она не вышла из дамского туалета, где, как она сама показала, она основательно освежилась.

Вызвали Хуберта Тоглера. Он появился с мрачным лицом и явно избегал смотреть в сторону обвиняемой. С заметным нежеланием он подтвердил показания других свидетелей и утвердительно ответил на вопрос, звонила ли ему Лилиан Хорн в субботу утром около одиннадцати часов и просила ли сказать, что накануне вечером отсутствовала самое большее десять минут.

Председатель поблагодарил, и Хуберт Тоглер уже собрался покинуть зал.

– Минуточку, – остановил его ван Борг, – еще один вопрос. Какое впечатление произвела на вас обвиняемая, когда возвратилась после своего отсутствия?

– Она хорошо выглядела, была собранной и свежей.

– Да, это нам известно. Я хочу знать другое: она была возбуждена? нервничала? казалась внутренне травмированной? опустошенной?

– Нет.

– Следовательно, она не производила впечатления особы только что совершившей тяжкое преступление?

– Определенно нет. – Голос Тоглера вдруг прозвучал уверенно и громко. – Я вообще рад, что вы меня об этом спрашиваете – я полностью исключаю вероятность того, что Лилиан Хорн – убийца!

На несколько секунд с лица обвиняемой сошло напряжение. Но прокурор вновь не дал закрепиться этой маленькой победе.

– Уважаемый свидетель, – сказал он, – вы сейчас подтвердили защитнику, что обвиняемая не производила впечатления человека, только что совершившего преступление?

Хуберт Тоглер рывком повернулся к нему.

– Да, я так сказал и буду на этом настаивать.

– Очень хорошо. – Прокурор уперся кончиками своих костлявых пальцев друг в друга. – А вам когда-нибудь приходилось наблюдать, как ведет себя человек, только что совершивший убийство?

– Нет, – вынужден был признать Тоглер.

– Ну, вот видите. Как же вы можете вот так, за здорово живешь, настаивать на своем утверждении?

– Но, господин прокурор, такое невозможно скрыть!

– Вы так думаете! А я вам скажу: очень даже возможно. Я мог бы привести вам сотни случаев, когда преступники вели себя после совершения преступления абсолютно спокойно, даже раскрепощенно – шли в кино или на танцы, ложились спать или съедали гигантскую порцию жареной свиной ноги с кислой капустой. Вы, уважаемый свидетель, соприкасались до сих пор с преступлением только в кино, на телевизионном экране или в детективных романах. Я отрицаю правоспособность вашего ответа на столь сложный вопрос.

Хуберт Тоглер сделал движение, как бы собираясь возразить, но потом передумал и промолчал.

Председатель обратился к Лилиан Хорн.

– Вы слышали, что сказал свидетель. Вы признаете, что звонили ему, пытаясь повлиять на его показания?

Лилиан Хорн выпрямилась, и казалось, что кожа на ее скулах натянулась еще больше.

– В этом я призналась еще во время следствия.

– Тем не менее, у меня есть основания спросить вас об этом еще раз: почему вы это сделали?

– Я совершила глупость, – сказала Лилиан Хорн, полностью владея собой, – я давно уже это поняла. Но тогда я была в панике. После того как ко мне заявилась уголовная полиция, я почувствовала, что мое случайное отсутствие во время вечеринки может обернуться для меня опасностью.

– Несмотря на то, что вы были невиновны?

– А какая тут связь? – резко и запальчиво ответила ему Лилиан Хорн. – Невиновность ведь не спасает. Если бы было по-другому, я бы не стояла сейчас здесь в роли обвиняемой, хотя я невиновна!

Допрос продолжался до самого вечера, так и не принеся сенсации.

Вокруг гудели голоса, и Ева что-то оживленно говорила ему, а Михаэль Штурм покидал зал суда молча и с каким-то беспокойством в душе. В нем боролись противоречивые чувства, одновременно он осуждал то чудовищное преступление, которое вменялось в вину подсудимой, но и сочувствовал молодой женщине и жалел ее, наблюдая как ее загоняют в угол и у нее не остается шансов уйти от наказания. У него на процессе складывалось впечатление, которое особо беспокоило его, что присутствующие в зале буквально наслаждались зрелищем травли Лилиан Хорн.

– Забавно, – сказала Ева, когда они уже были на улице, – эта Лилиан Хорн – жуткая особа и, тем не менее, ее так и хочется пожалеть.

Он настолько был поглощен своими собственными мыслями, что до него не сразу дошли ее слова.

– Что ты говоришь? – переспросил он.

– Что мне ее почти жалко! – повторила Ева, чуть ли не выкрикивая слова.

От ее слов у него потеплело на душе, и комок в его груди растаял. Не обращая внимания на то, что они находятся в толпе, он схватил свою невесту в объятия и звонко поцеловал ее.

– Что с тобой? – спросила она довольная, но сбитая с толку.

– Ничего особенного, – ответил он, – до меня вдруг дошло, как я люблю тебя.

И они, взявшись под руку, пошли прочь.