Настоящее…

Спустя несколько дней после звонка Кэш, около часу дня мы подъехали к желтовато-коричневому зданию. Не успела я проверить в порядке ли мой макияж, как Сэм уже выпрыгнул из машины и вытащил из машины Эстеллу. Пока я открывала дверцу, заметила, что руки у меня дрожат. Мы встретились перед машиной.

— Ты в порядке? — спрашивает Сэм.

Я, не глядя, киваю. Глаз от здания не могу отвести. Жаль, что я нацепила туфли на каблуках. Порой они придают мне уверенности, но сегодня из-за них я чувствую себя напыщенной. Мы молча идем к зданию, и тишину нарушает только стук моих каблуков.

У стойки регистрации я называю свое имя: Джоанна Смит. Вижу, как Сэм вопросительно приподнимает бровь. Я не смотрю на него. Боже, я ненавижу это имя. Я сказала Сэму, что мы едем навестить мою сестру, но не говорила, где она находится. Мы идем по длинному коридору, в котором сильно пахнет антисептиком. Я смотрю на ребенка и гадаю, не побеспокоит ли ее этот запах, но она спит. Она всегда крепко спит. Я улыбаюсь.

Мы проходим к самой дальней комнате. Я замираю на пороге и Сэм кладет руку мне на плечо. Внезапно мне становится нехорошо. Он подталкивает меня вперед. Он так чертовски настойчив.

Я захожу. Она сидит в инвалидной коляске лицом к окну. Яркий солнечный свет льется ей на лицо. Она, видимо, не замечает этого и смотрит прямо перед собой, на самом деле ничего не видя. Я медленно подхожу к ней и опускаюсь перед ней на колени.

— Корт, — я беру ее руки в свои. Они безжизненные и холодные. — Корт, это я, — она смотрит мимо меня. Я осматриваю комнату — кровать, телевизор, два стула. Никаких личных вещей; ни цветов, ни картин на стенах, как в комнатах, мимо которых мы прошли. Я перевожу взгляд обратно на Кортни.

— Прости, что не приезжала до этого, — извиняюсь я. — Я привезла Эстеллу, чтобы повидаться с тобой.

Сэм уже успел вытащить ее из автомобильного кресла и теперь протягивает ее мне. Она уверенно держит шейку, когда я беру ее на руки, и взглядом огромных голубых глаз с невинным любопытством смотрит по сторонам. Я кладу ее на колени Кортни и придерживаю рукой. Но сестра не шевелится, не моргает и никак не реагирует на то, что к ней прижимается крошечное живое существо. Несколько секунд спустя Эстелла начинает ерзать и я беру ее на руки.

Волосы у сестры сальные и тусклые, и слишком короткие, чтобы собрать их в хвост, поэтому пряди волос облепляют ее лицо. Я протягиваю руку и убираю их ей за уши. Ненавижу это. Ненавижу это место и ненавижу то, что моя сестра находится здесь. И себя ненавижу за то, что не приезжала раньше. Ей не место здесь. И я принимаю решение прямо здесь и сейчас.

— Сэм, — говорю я и встаю, — Я хочу забрать ее домой… к себе домой. Я найму кого-нибудь, чтобы приходили и помогали.

— Окей, — отвечает он. — Ты решаешь этот вопрос со мной или… — он качает головой, и мне хочется стукнуть его десятый раз за сегодня.

— Я просто говорю тебе, идиот.

Он ухмыляется.

— Кортни, я собираюсь забрать тебя домой. Просто мне нужно пару дней, хорошо… чтобы все подготовить.

Я легонько касаюсь ее лица. Красивая энергичная Кортни, я вижу ее черты в этом человеке, высокий лоб, нос с горбинкой, но в глазах пустота. Я обнимаю ее за шею и целую ее в лоб. Кончиками пальцев ощущаю толстый и твердый шрам. Подавив всхлипывание, я выпрямляюсь. Эстелла цепляется за мою блузку, кулачками крепко сжимая ткань. Я выхожу, не оглядываясь, в стуке моих каблуков слышится новая цель.

Сэм и Эстелла ждут, пока я разговариваю с директором этого заведения. Когда мы уходим, в руках у меня стопка рекламных брошюр по уходу на дому.

Мы возвращаемся в машину, и только тогда Сэм впервые после выхода из палаты Кортни подает голос.

— Значит… Джоанна?

— Заткнись, Сэм.

— Это вполне уместный вопрос, ваша светлость. Если ты не скажешь мне, почему ненавидишь свое имя, впредь я буду называть тебя только Джоанной.

Я вздыхаю. Что можно рассказать ему? Калеб единственный, кто знает правду. Какого черта? Теперь уже и не знаю, почему это было такой огромной тайной. Отца больше нет, его империя рухнула, а моя мать — алкоголичка. Поооочему бы не открыть правду и няньке?

— Меня удочерили. Никто не знает. Это была огромная тайна, — я качаю головой, кривя губы, как будто это все ничего не значит для меня. Сэм громко присвистывает.

— Так что, я родилась в Киеве. Моя родная мать работала в борделе — бла-бла.

— Бла. Бла, — повторяет Сэм. — Кажется, здесь кроется нечто большее, чем бла-бла.

Я бросаю на него суровый взгляд, а затем продолжаю.

— Моя родная мать не хотела отдавать меня. Она была молода. Ей тогда было шестнадцать. Когда она была маленькая, ее мать читала ей американскую книгу, которая называлась «Сказки Джоанны». Она согласилась отдать меня, только при условии, что мои родители назовут меня Джоанной. Они так сильно хотели ребенка, что согласились на это условие.

— Ну, в некотором роде это же здорово, — высказывается Сэм. — Как будто она подарила тебе частичку себя.

Я фыркаю.

— Ага, так вот… только когда мне исполнилось восемь, родители рассказали мне, что они меня удочерили. Представь себе, насколько я была шокирована. Они усадили меня на стул в столовой для официальных приемов — только крошечная маленькая я и они — в этой грандиозной комнате. Я так боялась, что что-то натворила, что все время дрожала. Как только я узнала о происхождении своего имени, я больше не хотела, чтобы меня так звали.

Сэм тянется и утешающе сжимает мое плечо.

— Боже, а я-то думал, что мои родители отстой.

Я корчу рожицу.

— Вот поэтому я и пользуюсь вторым именем. Конец.

— Кортни их родная дочь?

Я киваю.

— Что с ней случилось?

— Когда отец умер, она заболела.

Он прерывает меня.

— Заболела?

— Что-то с головой, — объясняю я. — Она всегда такая была. У нее диагностировали биполярное расстройство. Она погружалась в депрессии и от нее месяцами бывало ни слуху, ни духу. Но в тот раз она никому ничего не сказала. А мы все так зациклились на себе, что о ней и не вспоминали. Полагаю, смерть отца и все события, касавшиеся суда надо мной, довели ее до крайности.

— Так значит, она —

Я слишком резко тормозу на светофоре, когда загорается красный и Сэма бросает вперед.

— Она пыталась застрелиться. Пуля задела мозг, но им удалось вовремя спасти ее. Но мозг слишком сильно пострадал.

— Боже, — говорит он. — И сегодня ты навещала ее впервые после…

— После больницы, после того как это все произошло.

Он округляет глаза.

— Не суди меня, — рявкаю я. — Я была беременна. У меня был постельный режим.

— Ты была эгоистичной, самовлюбленной сукой.

Я смотрю на него.

— Мне было страшно.

— Чего ты боялась, Лия? Она же твоя сестра. Боже, поверить не могу, что работаю на тебя. Мне плохо.

Я смотрю на него. Он выглядит так, будто и правда испытывает отвращение.

— Я все исправлю, — обещаю я.

Следующие несколько минут мы едем в полной тишине.

— Ооо! «Джамбо джус». Хочешь сок? — я сворачиваю на парковку, и к моему удовлетворению, Сэм с громким стуком ударяется головой об окно пассажирской двери.

— Извини, — улыбаюсь я.

Он потирает голову, кажется, забыв о своем вопросе.

— Я собираюсь попросить Калеба вернуться домой, — сообщаю я, когда нахожу, где припарковаться, и смотрю ему в глаза, чтобы видеть его реакцию.

— Я не хочу фруктовый сок, — отвечает он.

— Ну же, Сэм.

Он качает головой.

— Плохая идея. Тебе будет больно.

— Почему?

Сэм вздыхает.

— Не думаю, что он готов. Калеб из тех парней, у которых есть четкий план.

— Что это означает?

Сэм почесывает затылок, будто ему неуютно.

— Что тебе известно? — прищурившись, спрашиваю я.

— Я парень. Я просто знаю.

— Ты гей! Тебе не дано понимать мужчин по-настоящему.

Он качает головой.

— Ты самая неприятная женщина, которую я когда-либо встречал, знаешь это? И я вовсе не гей.

У меня отвисает челюсть.

— Что ты имеешь в виду?

Он смущенно пожимает плечами.

— Я сказал тебе, что я гей, чтобы ты не клеилась ко мне.

Я моргаю. Он же не серьезно?

— С чего ты взял, что я захочу клеиться к тебе? Фу, Сэм! Поверить в это не могу!

Он вздыхает.

— Мы сок сегодня получим или нет?

Я выпрыгиваю из машины.

— Я ничего тебе не куплю. Оставайся здесь с ребенком.

Я так зла, что прохожу мимо «Джамбо Джус» и мне приходится возвращаться. Все мужчины — никчемные лжецы. Мне следовало догадаться, что он не гей. В его одежде слишком много полиэстера, как для гея. И я ни разу не видела, чтобы он заглядывался на Калеба, а ведь Калеб чертовски хорош.

Потягивая сок, я нахожусь уже на полпути к машине, когда вдруг меня разбирает смех.

Добравшись домой, я звоню Калебу, но мне приходится трижды набрать его, прежде, чем он отвечает.

— Сегодня вечером, когда ты приедешь забирать Эстеллу, надеюсь, ты ненадолго задержишься, чтобы мы могли поговорить.

Он долго молчит, а затем выдает:

— Да, мне тоже надо с тобой поговорить, — я чувствую, как во мне вспыхивает надежда.

— Хорошо, договорились. Попрошу Сэма сегодня немного задержаться.

Я слышу, как он вздыхает.

— Хорошо, Лия. Увидимся вечером.

И он отключается. Только несколько минут спустя я понимаю, что Калеб никогда не сбрасывает звонок, не попрощавшись.

Прошлое…

Спустя четыре месяца после того, как Лию оправдали, я подал на развод.

Оливия.

— Это была моя первая мысль.

Тёрнер.

— Это была моя вторая мысль.

Мудак.

— Это была моя третья мысль. Затем я собрал их все в месте в одно предложение: Этот мудак Тёрнер собирается жениться на Оливии.

Сколько времени у меня осталось? Она все еще любит меня? Если у меня получится отбить ее у этого чертового придурка, сможем ли мы построить что-то вместе на том хаосе, который создали? Мысли об этом не покидала меня, она злила меня. Мы оба так много лгали друг другу, так грешили, как против друг друга, так и против тех, кто вставал на нашем пути. Как-то раз я пытался объясниться с ней. Это было во время суда. Я пришел в здание суда пораньше, чтобы застать ее одну. Она была одета в мой любимый оттенок синего — аэропортно-синий. Это был ее день рождения.

— С днем рождения.

Она подняла голову. Сердце разрывалось от чувств, как и всегда, когда она смотрела на меня.

— Удивлена, что ты помнишь.

— Почему это?

— Ну, за последние пару лет ты успел забыть чертовски много.

Я ответил улыбкой на ее сарказм.

— Я никогда не забывал тебя…

Я ощутил прилив адреналина. Вот этот момент — сейчас я ей все объясню. Но тут зашел прокурор. Объяснение пришлось отложить.

Я переехал из нашего с Лией дома обратно в свою квартиру. Бродил по коридорам, пил скотч и ждал.

Чего я ждал? Что она придет ко мне? Или что я отправлюсь к ней?

Я подошел к комоду, в котором храню носки — бесславный хранитель колец для помолвки и прочих моментов — и провел рукой по дну. В ту минуту, когда пальцы коснулись его, я испытал небывалый прилив чувств. Подушечкой большого пальца я потер слегка зеленоватую поверхность «пенни для поцелуев». Целую минуту я смотрел на него, перебирая в памяти те случаи, когда я выменивал на него поцелуи. Это был пустяк, дешевый трюк, который однажды сработал, но в итоге он принес в мою жизнь нечто столько важное.

Я надел спортивные штаны и отправился на пробежку. Бег помогает мне думать. В голове крутилось море мыслей, когда я сворачивал к пляжу, по пути оббегая маленькую девочку с мамой, которые, держась за руки, шли по дорожке. Я улыбнулся. У маленькой девочки был длинные, черные волосы и поразительные голубые глаза — она здорово напоминала Оливию. Наша дочь могла бы выглядеть так же? Я остановился и нагнулся, опираясь руками о колени. Это не должна быть гипотетическая ситуация. У нас все еще может быть дочь. Я засунул руку в карман и вытащил «пенни для поцелуев», а затем рванул к машине.

Сейчас самое время. Если Тёрнер встанет на пути, я просто сброшу его с балкона.

Я был в нескольких километрах от квартиры Оливии, когда зазвонил телефон.

Высветился незнакомый номер и я ответил на звонок.

— Калеб Дрэйк?

— Да? — резко ответил я, и, свернув влево к океану, нажал на педаль газа.

— Кое-что случилось… с вашей женой.

— Моей женой? — Боже, что она натворила на этот раз? Я вспомнило о ее «войне» с нашими соседями из-за их собаки и подумал уж не сделали ли она какую-нибудь глупость.

— Меня зовут доктор Летч, я звоню вам из Медицинского Центра Уэст-Бока. Мистер Дрэйк, вашу жену доставили к нам несколько часов назад.

Я ударил по тормозам, и так резко вывернул руль, что завизжали колеса, и развернулся в обратном направлении. Громко сигналя, меня объехал внедорожник.

— Она в порядке?

Доктор прочистил горло.

— Она выпила целый пузырек снотворного. Ее обнаружила ваша домработница и позвонила в 911. Сейчас состояние вашей жены стабильно, но мы бы хотели, чтобы вы приехали.

Я остановился на светофоре и провел рукой по волосам. Это моя вина. Я знал, что она очень тяжело переносит разрыв, но не думал, что дело дойдет до суицида. Это не в ее стиле.

— Конечно, я уже еду.

Я отключился. Сбросив звонок, я ударил кулаком по рулю. Некоторым вещам, видимо, не суждено быть.

Когда я приехал в больницу, Лия уже проснулась и спрашивала обо мне. Я зашел в ее палату, и мое сердце остановилось. Она полусидела, опираясь на подушки, ее волосы напоминали воронье гнездо, а кожа была такая бледная, что казалась прозрачной. Ее глаза были закрыты, так что у меня было время придать лицу соответствующее выражение, прежде чем она заметит меня.

Я сделал несколько шагов в ее сторону, и она открыла глаза. Увидев меня, она сразу же расплакалась. Я присел на край кровати и она вцепилась в меня, рыдая так неистово, что намочила мою рубашку. Мы сидели так очень долго.

— Лия, — наконец, сказал я, отрывая ее от своей груди и усаживая обратно на подушки. — Зачем?

Ее лицо блестело и было красным, под глазами залегли темные круги. Она отвела взгляд.

— Ты бросил меня.

Три слова. Я испытал такое огромное чувство вины, что с трудом сглотнул.

— Калеб, пожалуйста, возвращайся домой. Я беременна.

Я закрыл глаза.

Нет!

Нет!

нет…