– Он любит жевать их в постели, – сказала натурщица. Лукас кивнул.

Моим коллекционером был художник, собиратель древностей. На древности, впрочем, средств ему не хватало, но трудился он в поте лица. Он любил белый цвет и покупал – задешево – много белой краски. Манера Лукаса не вполне соответствовала венецианской моде 1440 года – тогда предпочтение отдавалось традиционному стилю; вот в Тере его бы носили на руках, наверняка понравились бы его картины и одному египетскому коллекционеру, но тот скончался за две тысячи лет до рождения Лукаса. Теперь-то белая краска в чести. Вот почему говорят, что главное – это родиться в нужное время. Отец Лукаса был пивоваром; человек приземленный, он проработал всю жизнь и никогда не жаловался на судьбу. На то, чтобы научиться зарабатывать на жизнь живописью, он дал Лукасу пять лет.

Однажды, спустя четыре года одиннадцать месяцев, когда Лукас, прибегнув к помощи полногрудой натурщицы (усы не представляли тогда для него никакого интереса), писал картину «Сотворение мира», пришло письмо от его отца, в котором тот требовал, чтобы сын немедленно вернулся домой.

Лукас написал несколько хороших картин (я знаю, что говорю), однако продать их ему не удавалось: никто ему ничего не заказывал – те же фрески, которые он написал бесплатно, безжалостно стирались. И тем не менее в век, когда люди полагали, что нет такой науки, такого навыка, которым бы нельзя было овладеть, Лукас своего добился: ему не удалось разбогатеть, зато удалось расквитаться со своими хулителями.

Аббат монастыря, отказавшийся принять от него в дар картину «Благовещение», умер в страшных муках после того, как Лукас смазал соски его любимой проститутки цианистым калием.

Другого аббата, который раскритиковал его картину «Христос, идущий по водам», Лукас вывез на лодке в Адриатическое море и сбросил в воду.

– И каким же кажется тебе море теперь? Не слишком ли белым? А может, оно такое белое потому, что ты тонешь?

– Да, да, нет, – пролепетал аббат, хотя вряд ли море могло быть белым в первом часу ночи.

– В таком случае расскажи мне, какой белый цвет ты видишь. И не отвечай, не подумав, – ведь я испытываю тебя.

– Замечательный белый цвет, точно такой же, какой был у тебя на картине, которую я (буль-буль-буль) не понял, потому что очень давно не был на море и не смог оценить его истинной красоты.

– Я рад, что ты со мной согласен, – сказал Лукас. – Я знал, что ты не безнадежен. – С этими словами он налег на весла и поплыл к берегу. Его хулитель попытался было последовать за ним, однако когда у тебя руки связаны за спиной толстой, намокшей в воде веревкой, держаться на воде нелегко.

– Ты не бросишь меня! – вскричал аббат. – Ты же сам священник!

– Да, ты прав, это очень нехорошо с моей стороны, – отвечал Лукас, – но если ты внимательно читал отцов Церкви, то не можешь не знать, что Господь милостив, а потому за несколько мгновений до того, как умереть, я мужественно во всем покаюсь и грехи мне отпустятся. Обещаю, что навещу вместо тебя твою любимую проститутку.

Однако финансовая сторона дела не могла Лукаса не беспокоить. И вот в один прекрасный день, бережно прижимая к груди меня и эту никчемную Горгонскую вазу, Лукас поднялся на борт корабля. Затем он исчез и вскоре вернулся с двумя бандитами, которые несли нечто завернутое в одеяло. Сверток спустили в трюм, где стояла такая вонь, что даже бандитам стало не по себе. Завернутый в одеяло не оказывал особого сопротивления, ибо был усыплен. Когда же он пришел в себя, то сразу же принялся истошно кричать. Лукас спустился в трюм.

– Как самочувствие? Дохлые крысы тебя, надеюсь, не смущают?

– Немедленно меня отпусти. Я мог бы тебя казнить, если б захотел.

– Верно, мог бы, но не забывай: ты находишься в трюме корабля, который в данный момент поднимает паруса, и твоя судьба решительно никого не волнует. Я хотел бы задать тебе вот какой вопрос: ты по-прежнему считаешь, что моя картина «Сонм ангелов» – сущий вздор?

– Да. – Пленник был не робкого десятка.

– Стало быть, ты нисколько не жалеешь, что уронил меня в глазах дожа и погубил мою карьеру?

– Нет.

– Понятно. Тебя не устраивает моя техника письма?

– Да. Именно так. – Рядом с ним, оскалившись, лежала дохлая крыса.

– Что ж, каждый имеет право на свою точку зрения. Равно как и на мученическую смерть в трюме корабля. Между прочим, у меня с собой та самая картина, о которой шла речь. А также холст и краски. Считается, что люди могут прожить без еды несколько недель. Однако я не столь безжалостен, как кажется. Если ты сделаешь безупречную копию с моей картины, что не составит большого труда, раз мастер я никудышный, то сможешь подняться из трюма на палубу и вместе с нами дышать свежим воздухом и есть досыта. Если будешь питаться крысами, то какое-то время продержишься. Впрочем, еще неизвестно, кто кого съест – ты их или они тебя.

– Где капитан?

– У него другие заботы.

– Но ведь здесь кромешный мрак!

– Ну... да.

Первый день он упрямился, но потом, увидев, что матросы спускаются в трюм только для того, чтобы над ним посмеяться, взялся за работу. Когда мы приближались к Гибралтару, копия была почти готова. Впрочем, к этому времени про него уже все забыли. Капитан собрал команду.

– Вы думаете, что мы идем в Бордо сбыть пряности? Ничего подобного. Мы запасаемся провизией и пресной водой и плывем в Китай.

– Как бы не так! – воскликнули в один голос взбунтовавшиеся матросы.

– А как быть с судовладельцем? – спросил один из них.

– Он ничего не узнает, – ответил капитан. – Будет вам, ребята! Подумайте лучше о славе и богатстве.

– Нет.

– Хорошо, – сказал капитан. – Кто из вас самый сильный?

Вперед вышел здоровенный, длинноволосый, похожий на гориллу матрос.

– Я, кто ж еще.

– Так ты не хочешь плыть в Китай?

– Нет.

Капитан берет ружье, которое в то время было еще в диковинку, и стреляет горилле в голову. Горилла сваливается за борт. Усовершенствованное насилие вызывает у многих возгласы одобрения.

– Еще вопросы есть? Если у кого-то возникнет желание на собственном опыте убедиться в совершенстве этого приспособления, я к вашим услугам. Вы ведь знаете Пьетро, – сказал капитан, указывая на громилу, который в каждой руке держал по топору. – Так вот, Пьетро считает, что китайцы замышляют убить его, поэтому в Китай он должен попасть во что бы то ни стало. Ему вряд ли понравится, если кто-то захочет нарушить его планы. И вы знаете священника, он – художник, и наверняка ему захочется запечатлеть новые земли. Имейте в виду, человек он коварный, виртуозный отравитель, да и ножом пользуется отнюдь не только за столом, когда режет хлеб. И он, и мой брат Аржентино хотят увидеть Китай, поэтому давайте прекратим спор. Подумайте лучше о славе, которая вас ждет. Есть здесь хоть один человек, которому не нужна слава?

– Есть, – раздался голос.

– Почему?

– Потому что ни мертвому, ни живому от нее особой пользы нет. Счастья слава не приносит.

– А золото? Золото тебе тоже не нужно?

– Нет.

– Почему, черт возьми?!

– Потому что счастья деньги тоже не приносят. Могу, если хотите, перечислить те вещи, которые приносят счастье.

– Нет. Надеюсь, тебе понравится наше путешествие, а перечислить вещи, которые приносят счастье, ты успеешь и на обратном пути, когда мы все вернемся в Венецию баснословно богатыми и знатными людьми. Когда человек построил первый корабль, все стояли на берегу и говорили: «Какая от него польза? Чем плохо ходить пешком?» Кто-то ведь должен быть первым.

Тем временем узник прожил в трюме еще одну неделю.

«А получается, черт возьми, недурно, – вынужден был признать Лукас. – Особенно контрастные цвета. Надо будет их у него позаимствовать».

По прошествии нескольких недель с командой стали твориться странные вещи. Кок, к примеру, прыгнул за борт, потому что капитан наотрез отказывался есть рыбу без базилика. Базилик на ужин. Базилик на обед. Даже на завтрак базилик. Рыба – все равно какая, но базилик – обязательно.

– Не угодно ли рыбу с лимоном или с чесноком?

– Нет.

– С миндалем невероятно вкусно.

– Нет. С базиликом.

– Соус с перцами так хорош, что в драке из-за него погибло несколько человек.

– С базиликом.

– Рыба с луком и шпинатом считается моим лучшим блюдом.

– Базилик.

Бросился за борт кок ночью, и утром готовить рыбу с базиликом было некому, хотя он и оставил подробные инструкции. Спустя восемь часов в воде обнаружили человека. Это был кок.

– Это кок, капитан.

– Исключается, – заявил капитан, глядя на пловца. – Кок выпрыгнул за борт вчера – не мог же он столько времени плыть вслед за нами. Остается предположить, что это демон в обличье кока или же дракон в обличье демона. Он знает, что я съел много базилика, чтобы спастись от него, и теперь хочет попасть на корабль, чтобы уговорить меня перестать есть базилик.

– Может, и так, – сказал первый помощник капитана, – но ведь мы все знаем, что земля круглая.

– Ну и что?

– Так вот, – продолжал первый помощник капитана, – а раз земля круглая, значит, мы могли – при условии, что мы находимся возле самого полюса, – сделать за это время полный круг и встретиться с коком, который выпрыгнул за борт вчера вечером. – Теория получилась красивая.

Капитан перегнулся за борт.

– Кто ты?

– Я кок. А ты кто?

– Я капитан. Почему ты спрашиваешь?

– А почему ты спрашиваешь, кто я такой?

– Потому что подозреваю, что ты дракон в обличье демона, который хочет подняться на корабль, чтобы уговорить меня перестать есть базилик.

– Что ж, в твоих словах есть логика, – сказал кок, – но если б я и в самом деле был драконом в обличье демона, я занялся бы делами поинтересней, чем плавать вокруг твоей посудины. Я же подозреваю, что все вы – демоны в обличье моих бывших товарищей и что ваша цель – заманить меня на борт и ввести в искушение.

– Что лишний раз доказывает, что ты и есть дракон в обличье демона.

– Либо... – начал кок.

– Либо?

– ...либо вы и в самом деле мои бывшие товарищи, но тогда навигатор из тебя никудышный и корабль описал полный круг.

– Такое может сказать только дракон в обличье демона.

– Подумай сам, какой смысл дракону в обличье демона оскорблять тебя, называя самым никудышным капитаном во всем христианском мире, если он хочет подняться на борт?

– Напротив, дракон в обличье демона станет специально оскорблять меня именно таким образом, чтобы никто не подумал, что он хочет подняться на борт.

– А тебе не кажется, что великая рыба-кит может взять и съесть этого дракона в обличье демона? – поинтересовался Лукас, подходя к борту с этюдником под мышкой. – Мне, например, всегда хотелось написать Иону во чреве китовом.

– А тебе не кажется, что дракон в обличье демона может назвать тебя волосатой обезьяной с бородой, растущей из ушей?

– Возможно.

– Послушайте, мне начинает это надоедать. Либо подымайте меня на борт, либо научите, как утонуть. А то я запамятовал.

– Тебе не терпится поскорей попасть на корабль, вот в чем все дело.

– Ничего подобного. Ладно, увидимся завтра утром, когда вы совершите еще один полный круг.

– Утопите этого дракона в обличье демона, – приказал капитан.

Матросы принялись забрасывать кока святыми мощами, однако мощи были слишком легкими и потопить кока не удалось.

Они плыли еще три недели, но земли видно не было. Вскоре, однако, команде стало ясно, что о бунте нечего и думать, ведь вернуться назад они все равно не смогут, и кроме того, если они будут командовать сами, то им некого будет ненавидеть. Оставалось плыть вперед.

И тут вдруг Лукасу открылось будущее.

– Мне открылось будущее, – сказал он капитану.

– И что ж ты там увидел?

– Море, – сказал Лукас.

– А что еще?

– Больше ничего.

– В таком случае, – заметил капитан, – мне оно тоже открылось. Оно волнистое, мокрое, серое, верно?

– Ты что, мне не веришь? Я знаю, каким будет море завтра в это самое время.

– Отлично, – сказал капитан, – но ведь ровно через двадцать четыре склянки мы все тоже будем это знать, поэтому я не вполне понимаю, как нам использовать твой дар в своих интересах.

– Прекрасно, в таком случае я напишу море, каким оно будет завтра.

И, схватив кисть и краски, Лукас бросился писать волны такими, какими они будут на следующий день, а также тучи, похожие на навозные кучи.

Каково же было удивление матросов, когда на следующий день они увидели, что море и небо именно такие, какими их написал Лукас, сам же Лукас заявил, что тучи удались ему лучше, чем самому Господу Богу. Он сел и написал море, каким оно будет на следующий день, – серое море и тучи, похожие на обледеневших рептилий. И на следующий день море и небо в точности соответствовали его картине. Матросы были потрясены.

– Мы достигнем земли? – спросили они Лукаса.

– Да, – ответил он. – Будущее открывается мне все ясней и ясней. Мы увидим сушу через шесть дней. – За это время он много играл в кости и выиграл все деньги, которые матросы предполагали потратить по возвращении.

– Однажды в Португалии я посетил одну мудрую старуху. Она была слепа и беззуба, но, пососав у вас, она могла предсказать вам будущее. О точности ее предсказаний ходили легенды, – припомнил капитан.

– Что она сказала? «Мммммггг, ммггххх, ммммбббггг»? – спросил Лукас.

– Нет, она предсказала мне мое будущее.

– И что же она сказала?

– Не знаю. Я не говорю по-португальски. Я понял только, что мне предстоит долгое путешествие. А впрочем, кому хочется знать свое будущее? Тогда бы мы все сидели на суше. – У него разболелся зуб.

Ровно через шесть дней, как и было предсказано, они увидели на горизонте землю и собрались уже высадиться на берег, но тут сообразили, что обнажены: Пьетро развесил за бортом всю их одежду, надеясь, что она выстирается в волнах, однако плохо закрепил веревку, и одежда свалилась за борт. Будь это не Пьетро, а кто-то другой, ему бы не поздоровилось.

– Мы спасены, – заунывно твердили матросы, прыгая в шлюпку. На корабле остался только Пьетро.

– Вон за тем прибрежным холмом течет река, – предупредил их Лукас. – Там вы увидите аппетитнейшие фруктовые деревья. А сейчас я вынужден с вами расстаться – дела.

С этими словами он углубился в рощу и написал автопортрет: художник висит на суку, а у него под ногами по упавшей ветке стремглав бежит белочка. Уникальное произведение искусства.

– Так вот, значит, как обстоит дело, – сказал Лукас и повесился. Спустя минуту белочка замертво упала на землю. Таким образом, Лукас не видел, как появились местные жители, которые при виде поглощаемых фруктов не смогли скрыть своего разочарования. Матросы были безоружны – носить оружие капитан им не разрешал. Эти странные дикари, которые настолько примитивны, что ходят нагишом, не разрисовывают себе щеки и не способны даже изобрести оружие, показались местным жителям забавными; обидно было только, что о пощаде они взывали на своем наречии, поэтому о чем именно шла речь, туземцы, к сожалению, понять не могли, хотя истошные крики незваных гостей их даже тронули. За ужином у туземцев возник спор, кто эти голозадые пришельцы – люди или же совершенно новая, доселе неведомая порода обезьян? Из всей команды спасся только один капитан; со мной и с мешком фруктов он сел в лодку и поплыл на корабль, где Пьетро в это время точил свои топоры.

Мы подняли паруса и вновь вышли в море.

В безбрежное море.

И поплыли куда глаза глядят.

Нетерпеливой меня никак не назовешь, но даже я с трудом переносила тяготы нашего бесконечного путешествия. Вскоре капитан и Пьетро перекидывались словом не чаще одного-двух раз в день и не переступали черты, разделявшей корабль на две части. За руль они становились по очереди. Компас вышел из строя. Определить же путь по солнцу, тем более по звездам, они были не в состоянии.

На палубе стояли огромные бочки с дождевой водой. Время от времени капитан и Пьетро закидывали в море сеть и ловили рыбу. А также морских птиц, если Господь посылал им птиц. Кусты базилика росли частично во мне, а частично в том, что осталось от Горгонской вазы. Сушеные фрукты, орехи и мед поглощались регулярно и с неизменным аппетитом. Все свободное время капитан и Пьетро ругали друг друга последними словами, заранее договорившись, что больше одного раза в день произносить одно и то же ругательство нельзя, в результате чего последними словами дело обычно не ограничивалось. Кроме того, они подолгу без устали спорили о том, кто из их знакомых был самым большим прохвостом, и в конце концов сочли, что наилучшие шансы занять в этом конкурсе первое место имеет один генуэзский брадобрей.

Так прошло полтора года. За это время мы ни разу не видели землю.

Точнее говоря, не мы, а они. Я-то видела землю в сорока, пятидесяти, шестидесяти милях, однако держала язык за зубами. Несколько раз мы проплывали от земли совсем близко, однако из-за темноты или тумана ее не замечали. Дважды мы не заметили землю потому, что в это время капитан и Пьетро осыпали друг друга ругательствами. Они видели вдалеке корабли, но не могли сообразить, что это. Развитию смекалки длительное путешествие по морю способствует далеко не всегда.

Они не перенесли бы лишений, если бы им дважды не пришла продовольственная помощь. В первый раз – в виде белого медведя, стоявшего на маленькой льдине, которая некогда была, надо думать, гигантским айсбергом; медведь был голоден и раздражен, однако против Пьетро, решившего, что под медвежьей шкурой скрываются коварные китайцы, оказался бессилен и он. Во второй – в виде выдолбленной из дерева пироги, доверху наполненной ананасами. В результате дележа ананасов отношения между путешественниками лучше не стали.

И вот однажды ночью корабль внезапно сел на мель и развалился.

Путешественники, с трудом передвигая ноги, вышли на берег. В поле они увидели пахаря.

– Не убивай его, пока я не задам ему несколько вопросов, – сказал капитан. – Мы плывем из Венеции, ищем христиан и хотим торговать, – сказал он, стараясь говорить как мо-о-ожно ме-е-едленнее. К моему удивлению, пахарь не бросился бежать, ибо за вежливостью, как это нередко бывает с людьми, не расслышал угрозы.

– Моряк, я – пахарь, а не придурок, и по слогам говорить со мной не обязательно.

– Как тебе удается так хорошо говорить на нашем языке?

– А тебе?..

Больше пахарь ничего не успел сказать, поскольку Пьетро ударил его ногой в живот.

– Одним китаезой меньше. Надо же, научились говорить на нашем языке – врасплох нас застать хотят, – заметил Пьетро и умер от истощения.

А капитан двинулся дальше и вскоре увидел перед собой город, который показался ему очень похожим на Венецию, ибо Венецией и был. В Венеции они подняли паруса, два года бороздили моря и океаны и вот теперь высадились в двенадцати милях от венецианского порта. Умер капитан не сразу: он еще несколько дней неустанно ходил по городу, спрашивая у прохожих, как добраться до Большого Бельта, или же прося милостыню, чтобы было на что вернуться в Венецию и рассказать соотечественникам о Китае, а также о том, что люди, в сущности, везде одинаковы.

Розе такой финал не нравится, и я вновь погружаюсь в ее прошлое, дабы скрасить себе настоящее.