Мой добрый знакомый, доктор философии Эдуард Оганесян (несгибаемый диссидент при всех властях и режимах), однажды рассказал следующую историю.

Как-то, в бытность шефом армянской службы радио «Свобода», которое тогда размещалось в Мюнхене, он подъехал на своём «Мерседесе» к радиостанции. Глянул — на стоянке ни единого свободного места. А Эдуард очень спешил. Ему нужно было срочно взять какую-то бумажку и мчаться на другой конец города. Он припарковался поблизости от входа, но в неположенном месте, включил аварийный сигнал и выскочил из машины. Неожиданно его окликнул незнакомый баварец:

— Извините, мой господин, но вы, оставляя здесь машину, нарушаете правила.

— Я знаю, — виновато улыбнулся Оганесян, — но я буквально на пару минут. Я здесь работаю. И мне всего-то нужно взять один документ, а потом я уеду.

Местный немец, примерно того же возраста, что и Эдуард, тоже улыбнувшись, сказал:

— Я вас прекрасно понимаю и чрезвычайно вам сочувствую, но вы нарушаете правила. Я вас предупреждаю, что буду вынужден записать номер вашей машины и сообщить в полицию.

— Можете засечь время. Я вернусь ровно через четыре минуты! — ответил ему Оганесян и скрылся за металлическими воротами радиостанции.

Обернулся он даже быстрее — минуты за три, так как действительно очень спешил, и чуть не рухнул на тротуар, когда застал немца, сверяющего номер автомобиля с записью на клочке бумаги.

— Вы действительно хотите сообщить в полицию?! — возмущённо заорал Оганесян. — Это же чёрт знает что! Это же…

— Не горячитесь, мой господин, — грустно улыбнулся мюнхенец, — но ведь я вас предупредил, и вы действительно нарушили закон.

К вечеру Эдуард забыл об этом комичном инциденте, но через десять дней получил уведомление, что он оштрафован за стоянку в неположенном месте.

Его возмущению не было предела. Сумма, конечно, была плёвая. Но сам факт доносительства привёл нашего кавказца в неописуемую ярость. Эпитеты, которыми он награждал Мюнхен, его жителей и Германию в целом, по вполне понятным причинам я опущу. Он всем рассказывал эту «ужасную» историю, и все ему сочувствовали. Все, кроме его ближайшего друга — немца по происхождению и мюнхенца по рождению Клауса Эрлиха.

Клаус сказал Оганесяну:

— Эдуард, представь, что поздно ночью ты возвращаешься домой и в одной из тёмных подворотен видишь, как трое здоровенных детин насилуют ребёнка. Что ты сделаешь?

— Я их убью! — сказал Оганесян.

— Но их трое, они молоды и вооружены, а ты стар. Скорее, это они тебя убьют, — возразил Клаус. — Может быть, ты всё же не будешь вмешиваться?

— Тогда я не смогу спокойно засыпать ночами! Этот кошмар будет вечно стоять перед моими глазами! — вскричал Оганесян.

— Ну, слава богу, — засмеялся Клаус, — теперь, как мне кажется, тебе понятны чувства, терзавшие того баварца, перед тем как он позвонил в полицию. И ты не будешь столь суровым в оценках его поступка. Ведь он просто выполнил свой долг…

Прошло ещё какое-то время. Оганесян уехал в Амстердам на деловую встречу. Переговоры прошли успешно, и вечером все они крепко выпили. Неожиданно позвонили из Мюнхена и сообщили, что ему нужно немедленно, не мешкая ни минуты, отправиться в баварскую столицу, где именно этой ночью будет обсуждаться важнейший вопрос их дашнакской партии, и на это экстренное обсуждение из Греции, Швейцарии, Франции и Ливана специально прилетели другие партийные лидеры.

Что делать? Нужно ехать. Друзья водрузили Эдуарда за руль его «Мерседеса», так как самостоятельно передвигаться ему было трудно, а о другом способе передвижения, например, поезде, почему-то никто не подумал, и он отправился в путь.

На границе между Голландией и Германией, а она тогда существовала не только на географической карте, Оганесяна остановили немецкие полицейские. Проверив документы, они в весьма тактичной форме предложили ему дунуть в специальную трубочку прибора, определяющего содержание алкоголя в крови. Кстати, эта их просьба до сих пор восхищает и удивляет Эдуарда, так как, по его словам, дух в салоне авто стоял такой, что букет свежесрезанных цветов, который зачем-то сунули ему друзья, моментально завял.

Оганесян, не сопротивляясь (а чего тут сопротивляться, когда и так всё ясно), изо всех сил дунул в эту самую трубку. Неожиданно в приборе что-то пискнуло, а стрелку зашкалило.

— Вот видишь, — сказал один полицейский другому, — я же тебе говорил, что этот новый прибор никуда не годится. Посмотри — он показывает, что этот человек мёртв, но он-то жив.

— Да, — согласился с ним напарник, — нужно будет написать рапорт, чтобы эти дурацкие новинки вернули тем, кто их придумал.

Потом, обернувшись в сторону оцепеневшего за рулём Оганесяна, добавил:

— Езжайте, езжайте, вы свободны.

При первом удобном случае Эдуард, захлёбываясь и размахивая руками, рассказал эту историю, случившуюся с ним, Клаусу. Вывод же его был не в пользу немцев.

— Ты снова не прав, — сказал ему Клаус. — Мы привыкли действовать чётко по инструкции и соблюдать законы. Где бы это ни было и чего бы это ни касалось. Может, кому-то это и кажется смешным, глупым, непрактичным, но уж такими мы уродились.

Что же касается Оганесяна, то он, услышав это объяснение, резко изменил своё мнение о немцах и стране, в которой прожил два десятка лет, и впоследствии не раз говорил мне:

— Поэтому, наверное, Германия и богата, хотя войну проиграла. А вот Советский Союз — беден, хотя войну выиграл.

Эту историю Эдуард Оганесян, покинувший «Свободу» и возглавивший Мюнхенский институт исследования армянских проблем, рассказал мне весной 1998 года. А через несколько месяцев он принял решение возвратиться из эмиграции на родину. На вопрос: зачем он это делает, Эдуард, пожав плечами, ответил: «Почему ты не спрашиваешь птиц, какая сила влечёт их в те края, где они появились на свет? Я покинул Армению по принуждению, а возвращаюсь туда по зову сердца».

И в этот момент я очень его зауважал. И сейчас, спустя годы, уважаю не меньше. За то, что остался он тем, кем родился. А родился он армянином. Что это значит? Подробнее я вам отвечу позже и в другой книге, а сейчас только один фрагмент, связанный с Баварией, происхождением баварцев и Оганесяном. Но вначале поясню, что такое Бавария.

Большинство учёных склоняется к мнению, что нынешние жители этой федеральной земли с их уникальным диалектом и традициями — потомки трёх этнических групп: римлян, которые остались здесь после сражений с германцами, кельтов, издревле населявших эти места, и пришедших с севера германцев. Ну а слово «баварцы» происходит от племени die Bajuwaren, которое в начале VI века, переместившись из Богемии, заняло территорию нынешней Баварии.

Такая разнородность происхождения рождала и рождает забавные ситуации. Например, ещё в ХХ веке жители деревни Партенкирхен в Верхней Баварии, считающие себя прямыми потомками римлян (это поселение было основано римлянами как перевалочный пункт на торговом пути в Аугсбург), не вступали в брак, чтоб «породу не портить», с «германцами» — жителями деревни, расположенной по другую сторону улицы и называвшейся Гармиш. Кстати, и те, и другие были очень недовольны, когда Адольф Гитлер в преддверии Олимпийских игр 1936 года объединил обе эти деревни и назвал созданный волевым решением городок Гармиш-Партенкирхеном.

По другой версии — прародители нынешних баварцев частью пришли с Голанских высот, ныне принадлежащих Сирии, а частью из Африки, с территории нынешнего Судана. Эту гипотезу в 1976 году выдвинул мюнхенский историк Фриц Бертольд. Отстаивая её, он предлагал взглянуть на жителей баварских деревень, особенно затерявшихся в глубинке: невысоких, смуглокожих, темноволосых, широкобровых. А вот по третьей версии праотцы и праматери современных баварцев явились с Ближнего Востока и были армянами. Возглавлял их человек по имени Байерян. Эту версию как раз и выдвинул мой друг профессор Эдуард Оганесян. Так, он утверждает, что, работая в Баварском архиве, обнаружил старинный трактат, подтверждающий армянские корни современных баварцев. Я с ним не спорю. Зачем? Если кто-то считает, что баварцы и есть древние армяне или, по крайней мере, их родные братья, пусть считает. Тем более что от этого никому не плохо.

А вообще-то нынешние баварцы народ в большинстве консервативный, религиозный, ревностно следующий традициям. По статистике, у них самые крепкие в стране семьи, меньше, нежели в остальных землях Германии, разводов и больше детей. А ещё люди они независимые, сохранившие свой, даже остальным немцам непонятный диалект, что породило массу анекдотов. Вот один из них.

Идут два баварца, крепкие, румяные, облачённые, как и положено, в кожаные штаны на помочах, белые рубашки, жилетки, зелёные гетры и башмаки с серебряными пряжками. К ним обращается приезжий немец, разумеется, по-немецки: «Скажите, пожалуйста, где здесь железнодорожный вокзал?». Они разводят руками. Он повторяет вопрос по-английски. Опять безрезультатно. Приезжий спрашивает снова, уже по-французски. И не дождавшись ответа, уходит. Тогда баварцы переглядываются, и старший говорит младшему: «Видишь, сколько языков этот тип знает, а какая ему от этого польза?».

Впрочем, углубившись в баварскую историю, мы несколько отклонились от основной темы — особенностях тевтонской души и немецкого менталитета. И в этой связи характерная история, но на этот раз об австрийцах, тем более что лично я большой разницы между ними и баварцами не вижу. Иное дело, баварцы и саксонцы, баварцы и фризы, не говоря уж о баварцах и пруссаках. Чтобы было понятнее, расскажу ещё один анекдот.

Уроженец Пруссии, баварец и шваб сидят, пьют пиво, закусывают. Неожиданно каждому в кружку залетает по мухе. Пруссак, не раздумывая, выливает пиво вместе с мухой и требует принести новую порцию. Баварец пальцами вытаскивает муху из своей кружки и продолжает пить пиво. Шваб достаёт муху и заставляет её выплюнуть пиво, которое она успела проглотить.

Ну а теперь реальная история. У меня есть добрый приятель, живущий в австрийском Линце. Почему уточняю страну? Потому что на Рейне расположен ещё один Линц. Немецкий. А вот на Дунае находится австрийский, в котором родился и счастливо здравствует Йозеф Бруннер.

Он — чиновник, ведающий в кругу прочего продлением виз иностранцам, живущим в Австрии. Ну, то что он честен, пунктуален, вежлив, в меру щедр и одновременно бережлив, говорить не буду. Как и не буду утверждать, что все германские и австрийские чиновники обладают этими достойными уважения качествами. Достаточно вспомнить так называемую «визовую аферу», в которой был замешан целый сонм чиновного люда во главе с бывшим лидером германских «зелёных» Йошкой Фишером, возглавлявшим в тот момент министерство иностранных дел страны. Это когда подотчётные ему сотрудники германских генконсульств, расположенных в Украине, оформили и выдали, в основном дамам облегчённого поведения, а заодно бандитам, несколько тысяч въездных виз по фальшивым приглашениям. Об этом много говорили на радио, телевидении, писали в прессе. А потом замолчали. Вероятно, по причине случившихся иных более важных и драматичных событий. Но это, повторяю, всё же исключения. А пока германо-австрийский чиновник пусть несколько «заканцелярен», «параграфоупёрт», зато несравненно более честен и наивен в сравнении с российскими, украинскими, молдавскими коллегами, да и коллегами из других стран.

Бруннер, зная, что я жил в России и в Средней Азии, любил говорить со мной о морозах, ГУЛаге, КГБ, Горби, Солженицыне, а ещё о Самарканде, Бухаре, Хиве, которые посетил туристом, и почему-то о Китае.

— Китайцы — удивительный народ, — однажды сказал он. — И знаешь почему?

— Почему? — спросил я.

— Не потому, что они выдумали и порох, и бумагу, и компас, и складной зонт, и вашу русскую матрёшку.

— Я не русский, — поправил я Бруннера, — Я — немец из России.

— Ну, хорошо, — с явной неохотой согласился он, — пусть матрёшка будет не твоя, но в таком случае и зелёный чай не твой.

— Не мой, но и не русский, — кивнул я. — Просто я его люблю, так как вырос на Востоке, и среди моих одноклассников было два китайца по фамилии Лю и Ли, но выдавали они себя за корейцев.

— Почему? — вскинул кустистые, как у сказочного Бармалея, брови Бруннер. — В Советском Союзе преследовали китайцев?

— Не знаю, преследовали их или нет, но китайцы чего-то опасались.

— Ах, да, — оживился Бруннер, — я, кажется, вспомнил. Война из-за какого-то острова.

— Не война, а столкновения на границе в районе острова Даманский, — уточнил я. — Но могла, наверное, и война случиться.

— Всё могло случиться, — согласился Бруннер, — но человеку знать этого не дано.

— Даже тому, который работает чиновником, — ехидно заметил я.

— Даже тому, — не обиделся или не понял поддёвки Йозеф. — А можешь ты объяснить, почему китайцы так молодо выглядят?

— Разве?

— А ты сам этого не замечал, хотя и учился с ними?

— Нет. Точнее не довелось наблюдать, как и с какой скоростью они стареют.

— А мне довелось, — с явным превосходством ответил Бруннер.

— Интересно где?

— На работе. Они же у меня продлевают вид на жительство.

— Ну и что?

— А то, что если с человеком ты видишься ежедневно, ну, например, как муж с женой или коллеги по работе, то ты не замечаешь, как он меняется: полнеет, лысеет, покрывается морщинами. А если видишь его, к примеру, раз в год или в два, то это сразу бросается в глаза. Когда я стал работать в нашем управлении, а было это 28 лет назад, ко мне на приём явилась группа соискателей политического убежища из Китая. С документами у них было всё о'кей, и я продлил им разрешение на проживание. И вот с тех пор они регулярно приходят для продления вида на жительство.

— Прости, — перебил я, — живут давно, а австрийского гражданства не получили. Почему?

— Кое-кто получил. А кое-кто нет. Довольствуются видом на жительство. Но не это главное. Главное в том, что они ни капли не постарели за эти 28 лет. Ты представляешь?!

— В каком смысле не постарели?

— В самом прямом. Глядя на них, можно подумать, что им всем по 25–30, а им ведь уже под 60!

— Ты уверен?

— Ещё бы. У меня ж их документы.

И тут я вспомнил давний свой разговор с Владимиром Кимом, с которым в начале 80-х работал в газете «Комсомолец Узбекистана». Родился Володя в Северной Корее, отец его был генералом, который вместе с великим вождём, полководцем и учителем Ким Ир Сеном устанавливал там народную власть.

Вначале Советский Союз для всех северных корейцев был старшим и очень любимым братом. А потом, после смерти Сталина, когда стали формироваться идеи чучхе, они немного разлюбили старшего брата и на всякий случай решили перестрелять всех тех, кто был заражён «советской ревизионистской идеологией». Прежде всего, тех, кто учился в СССР.

Отец моего Кима учился в Москве и, естественно, был арестован. Но перед этим он успел предупредить жену, которая каким-то невероятным образом с двумя детьми сумела выехать в СССР. Но в данном случае речь об ином. О том, что не только для большинства европейцев все японцы, корейцы и китайцы на одно лицо, но и мы для них тоже все одинаковы. Вне зависимости от цвета глаз, волос, роста и даже возраста. Об этом как раз и поведал мне Владимир Ким, когда мы за партией в нарды коротали время в ожидании подписания в печать свежего номера газеты. «Первые года три, — вспоминал он, — я никак не мог понять, как европейцы отличают друг друга? Зачем придумали себе национальности: русские, украинцы, чеченцы, евреи, татары, когда все они под копирку сделаны?» Это его откровение, помню, чрезвычайно меня потрясло.

— Скажи, Йозеф, а может, китайцы просто морочат голову?

— Кому?

— Тебе, естественно.

— Мне?! Зачем?

— Ну, затем, чтобы с одним паспортом могло жить три-четыре человека. Один паспорт для тех, кому 25–30, ещё один для сорокалетних. Ну и так далее.

— Этого не может быть.

— Почему?

— Потому что противозаконно.

— Да, но так они живут в США.

— Кто тебе сказал?

— В газетах читал.

— В русских, наверно? — не скрывая скептицизма, спросил Йозеф.

— Да, но выходящих в Америке.

— Вот когда об этом напишут австрийские или немецкие газеты.

— Скажи, ты легко отличаешь, допустим, Лю от Ли?

— Кто это?

— Никто. Это два среднестатистических китайца с двумя обычными китайскими фамилиями, которые теоретически могут жить в Линце и являться к тебе на приём.

— Вообще-то для меня они все на одно лицо, хотя звучит это не совсем политкорректно, Но я смотрю в их документы и вижу, кто из них кто.

— Короче, мысли, что они могут обмануть, у тебя не возникает?

— А зачем им обманывать, тем более что это противозаконно, — явно раздражаясь и теряя терпение, сказал Бруннер.

— Действительно, зачем, — вздохнул я. И почему-то вспомнил Оганесяна и то, как он возвращался из Амстердама в Мюнхен. А ещё я вспомнил трагичный и одновременно курьёзный случай, приведённый в книге «Дорогой длинною.» много путешествовавшего и много повидавшего поэта, певца, кумира русской эстрады первой половины ХХ века Александра Вертинского: «Во время немецкой революции 1918 года войска, выстроенные в каре посреди аллеи, дали первый залп по толпе бунтовщиков. Те дрогнули и побежали. Перед ними расстилались большие пространства газона, за которым находился лес, где легко было укрыться от огня. Но немцы побежали в другую сторону по дорожкам, потому что на газонах стояли надписи Verboten! — „Запрещено!“».

Но всё, как известно, течёт, всё изменяется, причём не в лучшую сторону. В том числе и немецкий характер со всеми его плюсами и минусами. Западные немцы склонны винить в этом восточных и социализм, якобы безвозвратно испорченный теми. Ну а те, естественно, западных, а заодно миллионы эмигрантов, которых они напустили. К счастью, споры эти и дискуссии ведутся тоже по-немецки: уважительно, корректно, в рамках закона. И это успокаивает — значит, Германия, немецкая душа и характер ещё живут.

2010 г.