Красная дверь, огромная, наглая, — при виде нее Мадам приходила в ярость, как бык при взмахе яркого плаща тореадора. Элизабет Арден недавно открыла роскошный салон красоты на углу Пятой авеню и Пятьдесят пятой улицы. У входа — швейцар в обшитой галуном ливрее: такие стоят у подъездов всех богатых домов в Верхнем Ист-Сайде. В холле во всю стену картина любимой художницы Арден, американки Джорджии О’Кифф.
Всякий раз, проезжая мимо на автомобиле, Елена не могла сдержать досады и гнева. Сама она туда не заходила, но доброхоты описали ей салон во всех подробностях, да и газетчики не поленились, ведь мисс Арден вызывала у них восхищение не меньшее, чем Мадам. Елена отчетливо помнила фотографии в «Vogue» и «Fortune»: кресла, обитые розовым и зеленым атласом, такие же шторы, хрустальные люстры, изумрудные стены в гимнастическом зале, изысканная обстановка на всех шести этажах. «Изобретательность и элегантность наполняют жизнью разреженную атмосферу нейтральных интерьеров в пастельных тонах», — восторгался автор статьи в «Fortune». Салон Елены во многом уступал салону Арден.
В статье их сравнивали, и отнюдь не в пользу Мадам, что особенно ее разозлило. Мол, к мисс Арден переметнулась вся элита, самые богатые и самые утонченные, нувориши и знать. Тогда как мадам Рубинштейн, долгое время опережавшая всех косметологов, «ныне утратила прежний блеск, хотя уровень ее продаж по-прежнему недостижим для конкурентов».
К общему хору присоединился и голос «Life»: «Элизабет Арден — главная помеха торжеству Мадам». Взаимная ненависть не ослабевала, но они были обречены постоянно сталкиваться. Они встречались на званых вечерах, премьерах, в ресторанах. Они выпускали почти одновременно косметику из одинаковых ингредиентов, пытались привлечь на свою сторону одних и тех же журналистов; оказавшись лицом к лицу, не узнавали друг друга и держались с одинаковым высокомерием, и каждая краем глаза следила за соперницей.
Автор статьи в «Fortune» прав: мисс Арден ценою немалых усилий добилась небывалой элегантности. Любовь к лошадям, «ее милым деткам», подсказала ей рецепт чудодейственного крема «8 часов»: основа этого величайшего изобретения — мазь для заживления трещин на копытах. В загородном доме Элизабет устроила санаторий и назвала его в честь своего знаменитого рысака «Maine Chance»; пациенток, плативших, надо заметить, немалые деньги, приучали к диете и физическим упражнениям. Кроме всего прочего, товары Арден славились изящной упаковкой.
— У Рубинштейн дамы покупают косметику для себя, а у Арден — в подарок подругам, — заметила Мадам, не зная, радоваться ей или огорчаться.
Скорее радоваться, ведь она не разорялась на дорогие упаковочные материалы и получала куда большую прибыль. Понемногу она успокоилась и заключила с чувством:
— С ее упаковкой и моими кремами мы покорили бы весь мир.
Их общеизвестное соперничество иногда приводило к весьма недостойным выпадам. Автор все той же статьи в «Fortune» перешел границы допустимого. Откровенно издевался над необычной внешностью Мадам, ее пристрастием к «экстравагантным» нарядам. Эдварду тоже досталось от нечистоплотного критика: его сравнили с букинистом, торгующим старьем на набережной Сены. Если уж на то пошло, назвали бы прямо Шейлоком. Столь явное презрение вполне объяснимо: интеллигенция Нью-Йорка скрывала присущий ей антисемитизм, но иногда проговаривалась.
Мадам не обращала внимания на оскорбления. Красная дверь волновала ее куда больше. Хотя она знала: салоны красоты не для широкой публики, их и будет посещать одна элита. Большинство ее покупательниц, представительниц среднего класса, предпочитало розничную торговлю. В Соединенных Штатах салоны — дело неприбыльное. Но, чтобы поддержать престиж фирмы, необходимо создать нечто необыкновенное, превзойти, затмить ту, «Другую».
Медлить нельзя. Она тоже купила дом на Пятой авеню. Под номером 715. Архитектор Гарольд Стернер оформил фасад, причем она попросила написать на вывеске свою фамилию с маленькой буквы, вдохновившись примером друга Эдварда, поэта Э. Э. Каммингса, который подписывал свое имя: e. e. cummings. Тайный знак уважения мужу.
Выход Мадам на сцену американской индустрии красоты в новом амплуа произвел фурор. А главное, новый салон, обставленный мебелью в стиле барокко по эскизам Ласло Медьеша и Мартина Кейна, стал вечным двигателем рекламы. И кроме того, шедевром современного дизайна. Ни один из прежних ее салонов не поражал таким великолепием и совершенством.
Бумажные обои сине-стального цвета — прекрасный фон для живописи Кирико, графики Модильяни, фресок Паллавичини. Скульптура Надельмана и молодой американки Мальвины Хоффман гармонировала с интерьерами Жана-Мишеля Франка и панно Хуана Миро. Мадам выставила в музейных витринах лучшие образцы из собственной коллекции африканского искусства и старинные кукольные домики. Повесила свои портреты, один — работы Павла Челищева, покрытый цехинами, и другой, вызвавший восторг американских искусствоведов, — кисти Мари Лорансен.
На третьем этаже — собрание редчайших книг по косметологии. На пятом — вся административная часть. Да, это лучший ее салон, безупречный, роскошный, нарядный и конечно же самый американский, ведь его создали художники, знаменитые в Нью-Йорке. Описывая его, журналисты, все как один, твердили: «Swank!»
Венец торжества Елены — ее прославленное нововведение, «День красоты». Рекламные объявления приглашали: «Проведите у нас весь день, и наши специалисты с утра до вечера будут заниматься только вами». Действительно, многочисленные инструкторы по лечебной гимнастике, массажисты, диетологи, врачи, парикмахеры, косметологи, визажисты, маникюрши трудились без передышки: укрепляли, разминали, разглаживали, умащали, придавали форму телу и яркость лицу. С восьми утра до восьми вечера каждую даму окружал целый рой служителей Красоты, и в конце концов даже провинциальная матрона превращалась в богиню.
Прежде всего ее подробно расспрашивали обо всем, просили назвать свой вес, рост, заболевания, рассказать, чем она обычно питается, как ухаживает за собой. Затем, исходя из полученных данных, назначали специальные процедуры, и незабываемый день начинался. Гимнастика для лица под руководством врача из Вены, различные виды массажа, ванны из молока и травяных настоев, увлажнение кожи, новейший крем для тела «Body Firming Lotion», электротерапия, обработка жидким парафином для улучшения циркуляции крови и борьбы с целлюлитом, втирание укрепляющих масел, световые процедуры для загара. И кульминация: изобретенный мадам знаменитый тренажер «San O Thermo», помогающий сжечь лишний жир и омолодить клетки кожи.
После легкого обеда — овощи и рыба на гриле и фрукты на десерт — изнуряющий марафон возобновлялся: во второй половине дня даме делали очищающие маски, затем — модную парижскую стрижку, массаж головы, маникюр и педикюр в комнате с прекрасными мраморными барельефами Мальвины Хоффман. А под конец — урок макияжа при ярком освещении, будто при свете дня.
«День красоты» — удовольствие дорогостоящее: от 35 до 150 долларов. Но дамы были довольны и считали, что цена вполне умеренная. Некоторые по доброй воле даже приплачивали лишнее. Когда изящно и строго одетая девушка провожала их к кассе, помогая нести покупки, они шептали ей:
— А правда, что мадам Рубинштейн выпускает один крем только для себя?
Девушка кивала с серьезным видом:
— Правда. Мадам не предлагает его покупательницам только потому, что он слишком дорогой. Ей неловко, ведь им пришлось бы выкладывать такие деньги за какой-то крем.
— Цена для меня — не главное! Я готова заплатить любую сумму. Мне говорили, что он превосходный!
— Ну, в таком случае, если вы настаиваете…
И счастливая дама удалялась с кремом за сорок долларов.
Само собой, Мадам не избавилась от неприятностей и беспокойства навсегда. Едва новый салон приобрел популярность благодаря активной рекламе, на горизонте замаячили другие конкуренты, не менее опасные, чем Элизабет Арден, желавшие во что бы то ни стало отхватить от пирога кусок побольше. Один из них, Чарльз Ревсон, основатель фирмы «Revlon», обладал прескверными манерами и неукротимой жаждой власти. Мадам бесконечно презирала его и называла не иначе как «that man» или даже «that nail man».
Его судьба напоминает судьбы многих потомков европейцев-иммигрантов, составляющих большинство населения Америки. Он родился в 1906 году в канадской провинции Квебек, в городе Монреале, хотя всегда утверждал, будто его родина — Бостон; с его точки зрения, это придавало ему блеск. Рос в Манчестере и Нью-Хэмпшире, куда вскоре после его рождения переехала вся семья, евреи с русскими, литовскими, австро-венгерскими и немецкими корнями.
Отец и мать работали на табачной фабрике, так что с трудом могли прокормить троих детей. Мать рано умерла, и тогда воспитанием мальчиков занялись дядья и тетки. По окончании средней школы Чарльз сразу устроился на работу. Сначала в магазин готовой одежды, затем — в небольшую косметическую фирму, где и обнаружились его таланты. Когда начальство отказалось повысить его в должности, он ушел оттуда, хлопнув дверью, в полной уверенности, что сможет наладить собственное дело. И действительно, хотя начальный капитал Чарльза составлял всего триста долларов, а компаньонами стали брат Мартин и приятель-химик Чарльз Лэчмен, молодой человек начал производить косметику в Нью-Йорке. В двадцать пять лет он добился бешеного успеха благодаря ярко-красной помаде и линии лаков для ногтей, покоривших покупательниц удивительной прочностью.
Секрет изготовления лака ему открыла, сама того не желая, Диана Вриланд. Приехав в Венецию по приглашению Катрин д’Эрланже, законодательница мод, в то время еще не ставшая главным редактором «Vogue», познакомилась с талантливыми молодыми художниками-декораторами, и один из них, Кристиан Берар, представил ей своего друга по фамилии Перейра, делавшего знаменитостям маникюр. Он выбрал эту профессию, повинуясь болезненному пристрастию: многие фетишисты поклоняются женским ножкам, а Перейра боготворил руки красавиц.
Он мог часами рассказывать о ручках миллионерши Барбары Хаттон, «самых прекрасных на свете». Работал он только золотыми инструментами, подаренными ему испанской королевой. И наносил лишь мгновенно сохнущий лак, делавший ногти твердыми, как алмаз. Кристиан Берар обожал наблюдать за тем, как он красит дамам ногти, вдохновенно накладывая мазки, будто великий живописец на полотно.
Перейра подарил Диане Вриланд два флакона волшебного лака, и она вернулась в Нью-Йорк. Но вот лак подошел к концу, и Диана была в отчаянии. Тогда юная маникюрша предложила передать остаток ее другу, может быть, ему удастся проникнуть в тайну и сделать такой же лак. Диана Вриланд с радостью согласилась. И полюбопытствовала, как зовут друга.
— Чарльз Ревсон, — простодушно ответила девушка.
К тому времени Ревсон разработал целую палитру лаков, однако все они медленно сохли и быстро облезали. Чарльз разгадал секрет чудо-лака Перейры и сразу стал «королем лаков для ногтей». В 1935 году в журнале «New Yorker» появилась реклама: юная красавица из высшего общества Нью-Йорка показывала прелестные тонкие пальчики с ноготками, покрытыми лаком фирмы Ревсона. За эту картинку Чарльз выложил годовой доход фирмы, мгновенно сообразив, что привлечет целую толпу покупателей.
Вслед за ним на завоевание рынка двинулись Макс Фактор и Жермена Монтей. Элизабет Арден и Елена Рубинштейн не боялись никого из них, полагаясь на свое заведомое превосходство. Общий враг не объединил их, они продолжали упрямо бороться друг с другом.
Между тем у «мелких выскочек» зубки были острые, а коготки цепкие. Служители красоты обстреливали позиции противника сквозь завесу рисовой пудры и считали, что на войне все средства хороши.
Когда Елена Рубинштейн открыла салон, равного которому и вообразить невозможно, Элизабет Арден нанесла ответный удар: переманила ее генерального директора Гарри Джонсона, предложив ему баснословно выгодный контракт. Мало того, что предатель покинул Мадам, он еще и увел за собой одиннадцать сотрудников.
What to do? Что же делать? Вопрос не из легких. На этот раз Елена растерялась. Она устала бесконечно отстаивать свое первенство. Неожиданный выпад вечной соперницы выбил у нее почву из-под ног, Мадам поняла, что придется вновь начинать с нуля, и пришла в отчаяние. Чтобы уберечь ее от нервного срыва, врачи отправили Елену в Цюрих.
Швейцарский санаторий показался ей совершенно особенным, а ведь Елена побывала во многих, не раз лечилась от депрессии, вызванной переутомлением после непрерывных трудов и бессонных ночей. От прочих его отличала система питания, тщательно разработанная доктором Бирчер-Беннером. Опережая современную ему медицину на многие годы, он изобрел принцип «легкой еды». Пациентов кормили только натуральными свежими продуктами безо всяких искусственных химических добавок. «Я видела, как под пристальным наблюдением доктора Бирчер-Беннера сотни мужчин и женщин, приехавших сюда по настоянию своих врачей, безропотно питаются кореньями, овощами, орехами и пророщенной пшеницей», — писала Мадам.
Лично ей доктор назначил диету под названием «Живая материя»: зерновые хлопья, сырые овощи и фрукты, дневной сон. За два месяца Елена полностью восстановила работоспособность и сбросила несколько килограммов. Когда она вернулась в Нью-Йорк, все восхищались, какой у нее прекрасный цвет лица, какая стройная фигура. Друзья уверяли, что она помолодела на десять лет, выспрашивали, как ей это удалось.
Главное, Мадам фонтанировала энергией и с новыми силами бросилась в бой. В салоне на Пятой авеню дам стали кормить по методу доктора Бирчер-Беннера. К мадам Рубинштейн повалили толпы. Елена, ресторатор неопытный, не справилась с наплывом посетительниц и потерпела большие убытки: цены назначила слишком низкие, а затраты оказались немыслимыми. Пришлось отступиться.
Однако неудача с салоном не разорила ее. Мадам, верная системе питания доктора Бирчер-Беннера, опубликовала книгу по диетологии «Food for beauty» («Есть, чтобы хорошеть») с рецептами нежирных соусов и легких низкокалорийных блюд, приправленных травами и кореньями, с гарниром из вареных и сырых овощей или пророщенной пшеницы. «Вы удивляетесь, — писала она, — зачем косметологу, который заботится о красоте кожи, писать книгу о питании? Дело в том, что я абсолютно убеждена: диета необходима для здоровья кожи не меньше, чем ежедневный уход и хорошие кремы». Огромный тираж книги мгновенно разошелся, и прибыль от продаж почти покрыла прежние расходы.
Елена вскоре перестала отказывать себе в лососине, торте с ревенем и сливочным сыром, а также в своих любимых куриных крылышках. Вместе с жирной едой вернулась и прежняя полнота. Мадам Рубинштейн охотно раздавала другим добрые советы, но сама была слишком нервной, нетерпеливой, изголодавшейся, чтобы следовать им.
Неутомимая Елена надзирала за множеством строительных площадок. Перестроив дом 52 по улице Фобур-Сент-Оноре, она взялась за собственный особняк на набережной Бетюн, 24, коль скоро прежние жильцы оттуда наконец-то выехали. Сена, случалось, выходила из берегов, и частые наводнения подточили фундамент шестиэтажного здания, возведенного в 1641 году Луи ле Во, придворным архитектором Людовика XIV. Во всяком случае, так оправдывалась мадам Рубинштейн перед соседями и журналистами, возмущенными его сносом. Уцелела только внушительная входная дверь, деревянная, с барельефами скульптора Этьена ле Онгра, участвовавшего в оформлении Версаля.
— Я купила его по цене немудрящей песенки, зато отделка стоила целой оперы, — шутила Мадам. — На него ушло несколько лет моей жизни и немало средств фирмы «Леман Бразерс».
Мися Серт представила ей художника-декоратора Луи Сью, который перестраивал особняк, купленный Полем Пуаре. Мадам Рубинштейн всецело положилась на его вкус. Городской совет одобрил проект нового здания, разработанный Сью совместно с опытным инженером-строителем.
Архитектор отошел от классической планировки парижских домов и объединил три постройки общим верхним этажом, где располагалась квартира Мадам. Причем один из переходов сделал остекленным. На просторной лестничной клетке перед окном, выходящим на церковь Сен-Луи-ан-л’Иль, воспарила бронзовая «Птица в пространстве» скульптора Бранкузи. Так впервые современность вторглась в старую часть Парижа, верную традициям. Многие восприняли это в штыки, и действительно гармония старинного квартала была нарушена.
Крышу Сью превратил в огромнейшую террасу, где могли спокойно прогуливаться три сотни гостей среди декоративных водоемов, бесчисленных деревьев в кадках и цветов в вазонах, возле фонтана-каскада, «превосходящего размерами голливудский». Мадам не могла наглядеться на открывавшийся отсюда дивный вид: можно было различить Эйфелеву башню, Сакре-Кёр, шпили Нотр-Дам.
— Я владелица самой завораживающей панорамы Парижа, — повторяла она.
И самых изысканных интерьеров в столице, добавим мы. Мадам доверила покупку мебели Луи Сью и Луи Маркусси. Но не выпустила из рук бразды правления и бдительно следила за отделочными работами.
В ее квартире, средоточии роскоши, калейдоскопе стилей, не было двух одинаковых комнат; здесь словно бы оживали иллюстрации со страниц краткой истории живописи и прикладного искусства. Любимое понятие Елены «too much», «чрезмерность», дающее самое полное представление о ее натуре, не мешало, как ни странно, стройности целого.
В холле мирно уживались стулья в стиле Наполеона III, многочисленные древнегреческие статуи, знаменитая картина Роже де ла Френе и портрет Мадам, написанный Кристианом Бераром. Любимый ее портрет, где она изображена с младшим сыном Хоресом. Оба в белом, Елена в сборчатом платье с легкой шалью на плечах нежно обнимает мальчика. Берар создал не парадную мадам Рубинштейн, главу знаменитой косметической фирмы, а истинное воплощение материнской любви. Позднее в галерею ее портретов вошли работы Дюфи и многих других.
Комнаты шли анфиладой, создавая иллюзию безграничного пространства. Самой эффектной выглядела большая гостиная в форме ротонды, ее окна выходили на набережную Сены, потолок казался выше благодаря мраморным дорическим колоннам. Изумрудно-зеленая обивка кресел в стиле Людовика XVI, столы в стиле Регентства. Стены Луи Маркусси расписал, вдохновившись мотивами гобеленов Пикассо и Миро.
Шедевры примитивного искусства Африки, Австралии и Океании наводнили библиотеку, холл и гостиную. Столовую оклеили лионскими бумажными обоями, обставили мебелью в стиле бидермейер, на стены повесили картины Пикассо и Модильяни. В спальне, любимой комнате Мадам, стоял гарнитур в стиле Карла Х, принадлежавший некогда принцессе Матильде. На кровать и кресла наброшены золотистые атласные покрывала, расшитые жемчугом: Елена выкупила их у Миси.
— Из всех моих домов этот — самый любимый, — признавалась Мадам. — Нигде на свете мне не бывает так уютно.
В 1937 году Луи Сью получил премию за лучший архитектурный проект, особо были отмечены технические усовершенствования: встроенная шахта лифта, трубы отопления под потолком. Но газеты все равно глумились над «небольшой квартиркой мадам Рубинштейн комнат в пятьдесят, стараниями господина Сью оснащенной золотыми ванными, платиновыми телефонами и шедеврами Пикассо всех времен и размеров». Конечно, они преувеличивали, золотых ванн в доме не было, но на строительство и отделку дома и вправду ушла уйма золота.
Наконец-то квартира готова, и Мадам заказала Доре Маар, возлюбленной и музе Пикассо, фотографии всех ее комнат и пять собственных портретов в интерьере.
Елена долгие годы обставляла особняк на набережной Бетюн, постоянно что-то меняя и обновляя. В ней проснулась неуемная страсть коллекционера.
В 1938 году мадам Рубинштейн вместе с Мари Кюттоли, хозяйкой салона «Мирбор» и владелицей обширной коллекции предметов искусства, учредила премию, присуждавшуюся современным художникам. Первым лауреатом стал скульптор-кубист Анри Лоран: две дамы торжественно вручили ему чек на 25 тысяч франков.
Это событие запечатлено на фотографии. Входящие в жюри художники и поэты: Анри Матисс, Жорж Брак, Фернан Леже, Луи Маркусси, Поль Элюар, Жан Кассу — обступили Елену и Мари. На следующий год вручение премии не состоялось, началась война. Но в лучшие времена на просторной террасе дома Елены собирался весь Париж. Ведь никто так не любил и не умел устраивать роскошные приемы, как Мадам.