Можно ли прожить без мужской поддержки? Мадам поневоле привыкла к самостоятельности. И, чтобы не страдать от одиночества, прибегала к проверенным способам: работала до изнеможения, даже больше, чем обычно, путешествовала, играла в бридж с лихорадочным азартом. В Париже партии в бридж составлялись у графини Мари-Бланш де Полиньяк, дамы гостеприимной и светской, в отличие от своей замкнутой нелюдимой матери, знаменитой Жанны Ланвен. В доме графини на улице Барбэ-де-Жуи в Седьмом округе часто собирались знаменитости и русские аристократы, эмигрировавшие во Францию после Октябрьской революции, и обыгрывали в карты парижский бомонд ради хлеба насущного.
Как-то раз в 1935 году на вечере у графини карточным партнером Мадам оказался сорокалетний красавец, рослый, стройный, с правильными чертами лица, высокими скулами, миндалевидными глазами. Князь Арчил Гуриели-Чкония был не только красивым, но еще и жизнерадостным, добродушным, держался непринужденно и сердечно. Они сразу подружились. Князь постоянно ее смешил, хотя играл не менее азартно, чем она. Давно Елена так не веселилась! Подшучивая над ней, он не пощадил ни ее беспомощных попыток схитрить, ни ребяческой злости из-за пустячного проигрыша, но Мадам ничуть не обиделась, лишь хохотала в ответ.
Неужели в его жилах и вправду течет голубая кровь? Не важно. Иной владел когда-то стадом баранов в Грузии, а теперь представлялся разорившимся богачом. Среди многочисленных русских эмигрантов в Париже мнимых аристократов не меньше, чем высокородных шоферов…
Князь неплохо знал Францию, поскольку провел здесь детство. Затем вернулся на родину и окончил военную академию в Москве. Во время революции сражался в Прибалтике на стороне белых. Его отец был известным литературным критиком. По словам князя, род Гуриели упоминался в летописях с XIII века. Его титул — не важно, подлинный он или фальшивый, — произвел впечатление на Елену. Мадам не прочь была бы стать княгиней… Впрочем, мысль о повторном замужестве ее не занимала.
Назойливым советчикам-друзьям она по-прежнему твердила:
— На что мне сдался новый муж?
И не рассказывала им о своем увлечении князем Гуриели: к слову не пришлось.
— Муж всегда пригодится, — возражали ей в кругу самых близких, мечтавших, чтобы она устроила свою личную жизнь. — Будет хотя бы такси вызывать!
Елена приехала в Париж всего на несколько недель, но, несмотря на огромную занятость, старалась не пропустить ни одной партии в бридж. По странной случайности всякий раз именно князь оказывался ее партнером. Затем играли у нее, на набережной Бетюн. Она пригласила и князя.
Арчил не сказал ни слова о том, поразила его или смутила чрезмерная роскошь в ее особняке. Вот безукоризненно воспитанный и от природы сдержанный человек! Елена повела его на крышу, чтобы показать уникальную панораму Парижа. В ночном небе ни облачка, лунный свет ласково окутывал их. Ей было с ним легко, разница в двадцать три года совсем не ощущалась: насколько же он надежнее, доброжелательнее Эдварда! И куда остроумней. Арчил в любой ситуации мог успокоить и отвлечь ее отменной шуткой.
С ним не нужно лезть из кожи вон, доказывая, что ты образованна и развита, и вместе с тем нет недостатка в темах для умной, приятной беседы. Плавность переходов, естественность, простота. Как все жизнелюбы, Арчил обладал очаровательной безмятежностью и неизменно воспринимал происходящее с наилучшей стороны: каждый день для него был праздником. А Елена отчаянно нуждалась в радости и поддержке. Тяжесть каждодневной борьбы, постоянное давление обстоятельств измучили ее. Весь вечер Арчил балагурил, но вдруг стал серьезным:
— Елена, прошу, окажите мне честь, отужинайте со мною завтра!
— Завтра? Мне жаль, но это невозможно. Я возвращаюсь в Нью-Йорк…
Арчил некоторое время удерживал ее руку в своей. Он взял ее за руку сочувственно и почтительно, без тени фамильярности или дерзости. Обошелся без лишних красивых слов, за что Елена была ему благодарна. Приятная, теплая, ласковая рука. Может быть, муж пригодится ей не только для того, чтобы вызывать такси? Что, если она вновь почувствует себя любимой и желанной? Возрасту наперекор…
— А где вы предпочитаете ужинать в Нью-Йорке? — невозмутимо осведомился Арчил.
— В «Colony».
Роскошный ресторан для самых богатых и знаменитых: там стоило показываться время от времени. У нее был любимый столик, официанты знали ее пристрастия и причуды наизусть.
— Отлично, договорились! Мое приглашение остается в силе. Я вам скоро позвоню.
Арчил лукаво улыбался, будто дразнил ее. На мгновение Мадам показалось, что он ее разыгрывает. Но, взглянув в ее растерянное лицо, он вновь посерьезнел. Ей было за шестьдесят, однако она, словно маленькая девочка, пыталась понять по глазам, смеется над нею дядя или говорит правду. На прощание он слегка прикоснулся губами к ее руке. Она невольно вздрогнула и тут же рассердилась на собственную глупость.
По возвращении в Нью-Йорк Елена снова попала в стремительный водоворот непрерывной деловой и светской жизни. Вскоре она забыла о князе. Впрочем, не совсем. Ее сердце учащенно забилось, когда однажды утром секретарша спросила, не желает ли Мадам подойти к телефону: ее спрашивает некий господин Гуриели…
— Елена? Это Арчил. Надеюсь, вы не забыли о моем приглашении? Я приехал в Нью-Йорк и заказал столик в «Colony» на сегодняшний вечер.
Князь сделал ей предложение руки и сердца по всем правилам.
Как было принято в старину.
Она сказала, что подумает, и, медля с ответом, живо заинтересовалась его родословной. Он принес ей «Готский альманах», генеалогический сборник, где несколько страниц было посвящено подробнейшему перечислению его предков. Елена удостоверилась, что Арчил действительно князь, хоть и нищий. По сути, ее никогда не волновало, что он гол как сокол, богатства Мадам хватало с лихвой им обоим.
До свадьбы они провели неразлучно три года: вместе путешествовали, играли в бридж. Все это время она приглядывалась к нему. И ни разу он не разочаровал ее, напротив. Светской самостоятельной влиятельной женщине именно такой спутник и нужен. В любой стране, в любом обществе он чувствовал себя как дома, был знаком с богачами, министрами, аристократами, звездами Голливуда. Его повсюду принимали с распростертыми объятиями. В телефонных книжках Елены и Арчила значились имена всех известных людей той эпохи.
Итак, они познакомились в Париже и спустя три года поженились. В 1938 году, в Балтиморе. Вернувшись на набережную Бетюн, устроили грандиозный прием, отмечая 14 июля и годовщину своей свадьбы. Пригласили весь парижский бомонд. Праздник, как всегда, удался на славу.
Елена гордилась тем, что стала княгиней Гуриели, и требовала, чтобы к ней только так и обращались. Титул льстил ее самолюбию и позволял забыть о роли предпринимательницы. В Париже и в Нью-Йорке он вызывал восхищение, а главное, приводил в ярость страдавшую снобизмом соперницу — Элизабет Арден. Ее злость доставляла Мадам особенное наслаждение.
Арчилу было сорок три, Елене — шестьдесят шесть. Но жизненных сил у нее хватило бы на трех сорокалетних. Их брак оказался счастливым и прочным, поскольку супругов объединяли дружба и взаимное уважение. Патрик О’Хиггинс писал: «Непосредственностью, непритязательностью, бесхитростным юмором этот человек напоминал крестьянина, которому улыбнулось счастье».
Муж и жена, заключив джентльменское соглашение, спали порознь. Возможно, у Арчила случались какие-то приключения на стороне, но он всегда скромно молчал о них и повсюду превозносил свою жену.
— Ни в одном богатом еврейском доме нет хозяйки рачительнее Елены, — говаривал он.
Она же позволяла себе за ужином делать ему замечания, вежливо, но непреклонно:
— Арчил, прошу вас, не пейте больше. Пожалуйста, не говорите вздор.
Родственники мадам Рубинштейн прекрасно относились к князю, даже лучше, чем друг к другу. «Без него на семейных торжествах бывало тоскливо и скучно, — вспоминала Диана Мосс, внучатая племянница Мадам, дочка Оскара Колина. — Невероятно красивый, серебристая седина оттеняет цвет глаз, во рту сигарета в черном мундштуке, на пальце перстень с гербом его рода».
Факт примечательный. По правде сказать, единодушная приязнь к кому-либо в этой семье — редкость, обычно здесь царила вражда. Хорес на дух не переносил брата Роя и был на ножах с Оскаром Колином и его сестрой Малой. Рой не ладил с Эдвардом, своим отцом. Мадам, обожая Оскара и Малу, часто обделяла ради племянников собственных сыновей. С сестрами у нее сложились весьма прохладные отношения. Поэтому трудно было предположить, что Рой и Хорес, поддавшись обаянию Арчила, одобрят брак матери. Однако так и случилось. Сама Елена смягчилась под влиянием мужа.
Молодые совершили кругосветное свадебное путешествие на пароходе. Их сопровождала Сара Фокс, пресс-секретарь Елены. Мадам не упускала ни единой возможности привлечь внимание публики к собственной марке.
Больше всего ей хотелось показать князю Австралию. В Мельбурне и Сиднее они посетили косметические салоны Рубинштейн и некоторые другие памятные Елене места. Многие, но не все: она умолчала о своем первом пристанище на Элизабет-стрит и многолетнем тяжком рабстве в доме дяди.
В «Weekly» вскоре опубликовали обширное интервью с молодоженами: «Князь и его небедная избранница». Редакция прислала к ним двух журналистов. «Нам удалось застать знаменитую пару в гостинице во время недолгого пребывания молодоженов в Мельбурне, и Мадам находилась не в будуаре, а в импровизированном рабочем кабинете, где под несмолкаемый стук пишущей машинки вели непрерывные деловые переговоры по телефону секретарша и рекламный агент, просматривая одновременно телеграммы, то и дело доставляемые многочисленными курьерами. Таков быт великой бизнес-леди».
Австралийцы не зря гордились Еленой и считали ее своей. Особенно их впечатлил быстрый рост производства: начав с немудрящих дешевых кремов, фирма Рубинштейн достигла оборота в два миллиона долларов и обеспечила рабочими местами три тысячи человек по всему миру, преимущественно женщин.
«Впрочем, прибыль меня не интересует», — настаивала Мадам. Тут сказывалась, по мнению журналистов, противоречивость ее натуры. В частности, несмотря на обширный ассортимент собственной продукции, Елена пользовалась всего одним дневным кремом и утверждала, что для нее этого достаточно. Зато Арчил, показавшийся интервьюерам человеком застенчивым и скромным, по словам Мадам, тщательно следил за собой и пробовал разные новинки марки Рубинштейн.
— Многие мужчины неравнодушны к косметике, и в этом нет ничего странного, — пояснила Елена. — А те, которые обладают некоторыми особенностями, покупают даже мою помаду и пудру.
Арчил так далеко не заходил, довольствуясь средствами для увлажнения кожи. В отличие от нервной деятельной супруги он был само спокойствие и мечтал, чтобы и она отошла от дел. Эпикуреец, жуир, живший по принципу «carpe diem», князь, не стесняясь присутствия журналистов, мечтал вслух:
— Хорошо бы поселиться в Австралии навсегда, купить ранчо, разводить лошадей…
— Ни за что! — немедленно перебила его Мадам. — Иной и за сто лет не сделал бы то, что мне удавалось за год, это правда. Но поверьте, у меня хватит сил еще на столетие!
Мадам вернулась в Нью-Йорк совершенно счастливая. К величайшему удивлению персонала, она, вопреки обыкновению, не делала никому ехидных, насмешливых замечаний по поводу манер, одежды, причесок и макияжа. Не сердилась, не кричала. Только ласково улыбалась. Неужели влияние Арчила оказалось столь благотворным?
На самом деле хорошему настроению Елены способствовало не только удачное замужество. Она давно вынашивала план мести, и вот час настал. В прошлом Элизабет Арден «увела» у нее генерального директора и одиннадцать служащих. Хорошенько поразмыслив, Мадам нанесла ответный удар. Пять лет назад Элизабет развелась с мужем, Томми Льюисом, он также исполнял обязанности генерального директора. Адвокаты по ее настоянию внесли в соглашение о разводе пункт, запрещающий Льюису какое-то время заниматься производством косметики во избежание нежелательной конкуренции. Однако в 1939 году указанный срок истек, и у Томми не осталось никаких обязательств перед бывшей женой.
Мадам Рубинштейн только этого и ждала. Она немедленно подписала с ним контракт, обязуясь выплачивать пятьдесят тысяч долларов в год. Значительные расходы вполне себя оправдали: Элизабет пришла в бешенство, тем более что недавно она уволила Джонсона, бывшего генерального директора Елены, поскольку тот, по ее мнению, плохо справлялся с работой. Четыре года спустя Арден сделала еще один ход: подобно Мадам, вышла замуж за русского князя.
Но та и не заметила, ведь ее предприятие достигло небывалого процветания. На Всемирной выставке в Нью-Йорке состоялось шоу «Водный балет», артисты, что участвовали в нем, использовали водостойкую тушь для ресниц, разработанную учеными венского филиала фирмы Рубинштейн. Затем тушь поступила в продажу и приобрела огромную популярность.
Свадьба Эдварда состоялась примерно в то же время, что и свадьба Елены. Он влюбился в двадцатилетнюю девушку из Швейцарии по имени Эрика, хотя был на сорок восемь лет ее старше.
Они познакомились в Англии у скульптора Джейкоба Эпстайна, давнего друга Эдварда. Белокурая красавица с глазами синими, как Женевское озеро, единственная дочь богатого бернского банкира, что отнюдь не уменьшало ее очарования, приехала в Лондон учиться. Родители решились отпустить дочь одну лишь при условии, что швейцарский консул с супругой приютят ее у себя и будут присматривать за ней.
Вскоре после прибытия Эрика оказалась на приеме у Джейкоба Эпстайна: консул, у которого захворала жена, попросил Эрику сопровождать его. В тот вечер у художника собралось самое изысканное общество, даже Уинстон Черчилль, над чьим скульптурным портретом Эпстайн в то время работал, почтил его своим присутствием. Правда, он сильно опоздал, и гостям пришлось садиться за стол без него.
Эрику посадили между Эдвардом Титусом и его сыном Хоресом. Первый в 1938 году наконец-то добился развода, второй к двадцати восьми годам тоже успел развестись, оставив жену с двумя маленькими детьми. Казалось бы, Эрике следовало обратить внимание на Хореса. Однако она весь вечер не спускала глаз с Эдварда и слушала только его, потрясенная эрудицией и умом блестящего собеседника. Они влюбились друг в друга с первого взгляда.
Эдвард поехал в Берн, чтобы просить руки Эрики у ее родителей. Позднее девушка утверждала, будто они с радостью отдали дочь за человека, годившегося ей в дедушки…
Эдвард Титус, истинный джентльмен, произвел на них неизгладимое впечатление.
Само собой, банкир постоянно оказывал зятю значительную материальную поддержку. Эдвард увез Эрику в свой дом в Кань-сюр-Мер. К его сыновьям она относилась как к старшим братьям, особенно подружилась с Хоресом, любимцем отца. Своих детей у них не было. Эдвард считал себя слишком старым и не хотел заводить еще одного ребенка.
За два года до смерти, в 1951 году, он со свойственной ему непреклонностью настоял на разводе с Эрикой и выдал ее замуж за друга семьи, Жоржа Фридмана, более подходившего ей по возрасту. Так Эдвард позаботился о том, чтобы жене было на кого опереться, когда его не станет. В середине пятидесятых в довольно зрелом возрасте она родила единственную дочь Барбару.
Елена непрерывно трудилась, путешествовала, принимала гостей, но при этом умудрилась выкроить время на покупку роскошной квартиры в Нью-Йорке на Парк-авеню в доме номер 895, неподалеку от ее косметического салона. Она попросила Дональда Дески, ультрасовременного нью-йоркского дизайнера, оформить ее и обставить.
Он выбрал минималистский стиль без украшений и скупое сочетание трех цветов: желтого, белого и зеленого. Свет, проникая сквозь целлофановые шторы на третьем этаже, ложился на стены причудливым орнаментом. Бронзовая скульптура Надельмана и картины художников Парижской школы прекрасно смотрелись в таких интерьерах. Однако Елене вскоре надоело радикальное новаторство; не обращая внимания на возражения Дески, она пригласила Луи Сью, чтобы тот сделал комнаты поуютнее. Так в новой квартире воцарилась милая ее сердцу эклектика. Аскетичные конструкции Жана-Мишеля Франка соседствовали отныне с розовыми рюшами, венецианскими зеркалами и африканским примитивизмом.
Мадам позаботилась о том, чтобы они с Арчилом не мешали друг другу. Князь, по своему обыкновению, просыпался не раньше полудня и долго еще составлял изысканное меню для званого ужина или разбирал последнюю партию в бридж. Елена трудилась с раннего утра и потому вечерами предпочитала оставаться дома, если только светские обязанности не вынуждали ее присутствовать на каком-нибудь приеме.
— Вас не смущает, что ваш супруг появляется повсюду один? — спросила одна из ее подруг.
— Ничуть! Арчил — идеальный муж. Он человек светский, но не требует, чтобы и я постоянно бывала в обществе. К тому же по возвращении он всегда делится со мной новостями и сплетнями.
Еще она повторяла, что особенно ценит его советы, поддержку и помощь в делах. Но часто ли она к нему прислушивалась в действительности? По правде сказать, он не столько ее оберегал, сколько успокаивал и развлекал. Умел ловко ввернуть упоминание о продаже ценной коллекции фарфора или антиквариата, если замечал, что она устала и заскучала. Рассказывал между прочим, что познакомился с многообещающим молодым художником. И она сейчас же отправлялась вместе с ним на выставку или в мастерскую. Общие интересы, моменты душевной близости укрепляли их взаимную привязанность.
Муж превыше всего ставил искусство жить себе в удовольствие; с его точки зрения, Елена слишком много сил отдавала работе. Супруги решили, что периодическая смена обстановки пойдет им на пользу: полгода они будут проводить в Нью-Йорке или в Гринвиче, полгода — в Париже или на мельнице в Комб-ля-Виль.
Первое сентября 1939 года. Весть о том, что германские войска вторглись в Польшу, застала Елену и Арчила во Франции. 3 сентября объявлена война. Все лето она приближалась, напряжение возрастало. Французы отнеслись к ней со скрытой тревогой и явным легкомыслием. «Немцы не осмелятся напасть на нас!» — твердили они, пытаясь заглушить страх. Как только объявили всеобщую мобилизацию, для нужд армии реквизировали все такси и автобусы. По улицам шли войска, ветераны Первой мировой надели старую форму.
Мадам Рубинштейн с мужем едва успели уехать: они покинули Париж в мае 1940 года, когда немцы подступали к городу. Улетели в Нью-Йорк на грузовом самолете. Елена до последнего отказывалась верить, что все повторится вновь, Германия и Франция опять станут врагами, а ей придется бежать, бросив все. Такой исход казался невероятным, Мадам признала очевидное лишь под давлением неотвратимой угрозы, не оставляющей другого выбора.
Парадоксально, но, несмотря на сомнения, она уже давно готовилась к отступлению. С ужасом следила за тем, как усиливалась власть Гитлера в Германии, как он призывал к уничтожению евреев, как расправился с бывшими соратниками в «Ночь длинных ножей», как сокрушил противников. Так что еще до вторжения в Польшу благоразумная Елена постаралась переправить своих родных в Англию, Аргентину, Америку, подальше от опасности. Увы, некоторые, на свою беду, не послушались ее и остались в Кракове… Мадам заблаговременно отправила на пароходе за океан немалую часть своей коллекции. И все-таки многие произведения искусства погибли в Париже.
Оберегая от конфискации свое многочисленное недвижимое имущество, Елена передала его во владение поверенным и адвокатам. Больше всего она дорожила особняком на набережной, поэтому заранее передала его одной давней знакомой. Однако та через полгода уехала в Нью-Йорк. Предусмотрительность Мадам в данном случае оказалась недостаточной. В особняке расположилось гестапо.