В сентябре 1945 года Елена прибыла в Париж рано утром, едва живая от усталости после длительного многотрудного путешествия. Она пересекла Атлантику на грузовом судне вместе с солдатами; естественно, о довоенных удобствах и роскоши не могло быть и речи. С величайшим трудом удалось раздобыть билет, стоивший целое состояние, в крошечную каюту, куда помимо Елены набилось еще пять женщин. Арчил не смог ее сопровождать, так как второй билет нельзя было достать ни за какие деньги. Однако он обещал приехать в Европу при первой возможности.
Мадам не просто устала, она была на грани нервного срыва. Ей так не хватало князя, его улыбки, поддержки, ласки, шуток. Елена ехала от Гавра на машине, заплатив немыслимую сумму, поскольку бензин ценился на вес золота, и видела в окно лишь запустение и разруху. По собственному признанию Мадам, сердце у нее обливалось кровью: за пять лет войны от прежней Франции не осталось и следа. Сначала Елена наведалась в особняк на набережной Бетюн, и его вид отнюдь ее не утешил. Она впала в отчаяние. Хотя в Нью-Йорке ей рассказывали ужасы, хотя она готовила себя к тому, что ее дом разорен, действительность превзошла самые худшие ожидания.
— Как могли люди, взрослые люди, натворить такое? — повторяла она вслух, обходя изуродованные комнаты.
Оккупанты разворовали большую часть вещей, остальное перепортили и испачкали — последовательно, методично, с извращенным удовольствием. Бесследно исчезли кресла в стиле Наполеона III, комод с инкрустацией из перламутра, китайские вазы, старинный фарфор. Там, где со стен сняли картины, на цветных бумажных обоях остались темные прямоугольники. Уцелевшая мебель находилась в крайне плачевном состоянии: у стульев отломаны спинки, буфет с маркетри со всех сторон прожжен сигаретами, у кресел вспорота бархатная обивка, конский волос и пружины торчат наружу. Ломберный стол в стиле Людовика XVI вынесли на открытую террасу да так и бросили выгорать на солнце и мокнуть под дождем круглый год. Статуя Афродиты служила солдатам мишенью для стрельбы, выбоины от пуль остались повсюду на стенах, дверях, потолке. Дорогие ковры сгнили. Покидая особняк, нацисты, одержимые жаждой разрушения, напоследок выбрасывали мебель из окон. Бессмысленность этого варварства особенно возмущала Елену.
Позднее, когда жизнь в Париже наладилась и Луи Сью взялся за реставрацию особняка, Мадам попросила его не трогать разоренный холл, чтобы осталась память о бесчинствах захватчиков. До этого ей пришлось жить как на бивуаке, довольствуясь самым необходимым. После немцев осталось достаточно постельного белья, подушек, покрывал. Немного передохнув, мадам Рубинштейн начала подсчитывать убытки, понесенные ее фирмой во Франции за годы войны.
Косметическая фабрика в Сен-Клу разрушена до основания, украдены секреты изготовления многих лосьонов и кремов. Мельница в Комб-ля-Виль старательно стерта с лица земли, от фарфоровых раковин остались одни осколки, каждую нарочно разбивали молотком. Чувствовалось, что враг отводил душу. Счета в банках аннулированы, деньги пропали, архивы сожжены. Однако потеря имущества ничто по сравнению с гибелью людей. В окружении Елены все понесли тяжелые утраты. 170 тысяч солдат пали на полях сражений; 280 тысяч взрослых и детей были отправлены в лагеря, в том числе 75 тысяч евреев; 150 тысяч мирных граждан погибли во время бомбардировок и городских боев.
Вернувшись в Париж, Мадам бросилась искать довоенных друзей, знакомых, сотрудников фирмы. То и дело обращалась в префектуру полиции за сведениями, адресами; сопоставляла разрозненные факты, пытаясь понять, что же сталось с тем или иным человеком.
Многие погибли. Елену глубоко потрясло то, что пропал без вести Луи Маркусси. Многие стали нищими. Эммануил Амейзен, директор по продажам в парижском филиале фирмы Рубинштейн, племянник Эдварда Титуса, объявился у дяди измученный, исхудавший, но живой. В 1940-м он попал в окружение и был отправлен в Померанию, в лагерь для военнопленных, где и оставался до последних дней войны, пока генерал Паттон не освободил заключенных.
Мадам с величайшей радостью вновь наняла всю свою довоенную прислугу: Гастона, Эжени и Маргерит. Особняк на набережной Бетюн превратился в сборный пункт и бесплатную столовую для неимущих. Елена умудрялась раздобывать продукты и кормить всех, кто приходил к ней за материальной и моральной поддержкой.
После освобождения Парижа прошел год, но горожанам жилось по-прежнему трудно. Из-за карточной системы они скудно питались и плохо одевались, часами простаивали в длинных очередях. Только самые богатые находили все, что им нужно, на черном рынке. Во многих кварталах электричество, газ и воду отключали в определенное время суток. Не хватало угля для отопления домов и движения паровозов, не было бензина для городского транспорта и частных автомобилей. Парижане ходили пешком, ездили на велосипедах или на метро, когда оно работало.
Только с телефоном все было в порядке, и это казалось чудом. Елена недолюбливала механизмы всякого рода, но все-таки беседовала с Арчилом, который жил припеваючи в Голливуде, как истинный светский лев, а также с Хоресом, оставшимся в Нью-Йорке. Последнего она заставила приехать в Париж, едва наладились трансатлантические рейсы; она хотела помириться с сыном и к тому же чувствовала себя одинокой, несмотря на толпу людей вокруг.
Мадам Рубинштейн могла бы сама вернуться в Америку и наслаждаться заслуженным отдыхом и комфортом. Ей исполнилось семьдесят два года, и она была сказочно богата. Никто бы ее не осудил. Вместо нее остатки имущества во Франции спасали бы другие, к примеру тот же Оскар Колин. Но Мадам никогда и никому не передавала своих полномочий. С отвагой первопроходца она решила остаться в Париже и снова все начать с нуля — одна, без посторонней помощи, как в былые времена. Такая задача ее не пугала, а, напротив, воодушевляла. Собственным примером она хотела доказать всему миру, что победа над врагом одержана не зря.
Борьба, преодоление трудностей помогали ей чувствовать себя по-настоящему живой, и город тоже оживал, несмотря на карточную систему, лишения, нищету. Прежде всего надлежало доказать городским властям, что она законно владеет значительным недвижимым имуществом. Поскольку все купчие пропали, Мадам пришлось набраться терпения и вступить в длительные переговоры.
Как только ей вернули здания салонов, некогда закрытых немцами из-за дефицита косметической продукции, она отремонтировала их и набрала в штат всех, кто работал здесь до войны. По крайней мере всех, кто выжил и хотел трудиться.
Каждое утро они с Хоресом отправлялись пешком на улицу Фобур-Сент-Оноре.
Даже израненный, заторможенный, обедневший Париж наполнял ее сердце радостью, какой она никогда не ощущала в Нью-Йорке. Всю дорогу Мадам болтала с сыном. Как трогательно смотрелись вместе эти двое: приземистая широкоплечая мадам Рубинштейн в меховой накидке и шляпке-котелке торопливо семенила, с трудом поспевая за бородатым гигантом; он все пытался взять ее под руку, но не решался, уловив едва заметное напряжение. Елена с детства терпеть не могла, когда к ней прикасались.
Впрочем, присутствие Хореса ее умиротворяло, по крайней мере на некоторое время. Вдыхая зимний парижский воздух, любуясь игрой солнечных лучей, рассыпавших разноцветный бисер по черной глади Сены, Мадам с особенной остротой ощущала, как ей посчастливилось: она жива и рядом любимый сын, а ведь столько людей вокруг потеряли близких…
Увы, взаимонепонимание, обида, досада, гнев, боль, невысказанные упреки по-прежнему отравляли их отношения. Просто они позабыли об этом, увлеченные восстановлением салонов. Им было некогда каяться друг перед другом и мириться, к тому же Елена не выносила подобных сцен, ненавидела жалобы, слезы, телячьи нежности. Ее нельзя назвать бессердечной, она горевала и мучилась чаще других, но не умела выражать свои чувства, скрывала, что уязвима. Никогда и ни с кем она не пускалась в откровенности.
Фабрики больше не существовало, однако Мадам лихорадочно разыскивала ланолин и другие ингредиенты, необходимые для производства косметики. Исходных материалов катастрофически не хватало. На черном рынке миндальное масло стоило 800 франков за литр. Елена надеялась, что Арчил пришлет ей все нужное из Голливуда, но посылки из Америки шли неделями, а иногда и месяцами.
У парижан шелушилась кожа. Даже дамы из высшего общества умоляли знакомых привезти им из Нью-Йорка хотя бы вазелин. Не было увлажняющих кремов, кремов для рук, теней, пудры. Лучшим средством от депрессии считалась губная помада.
Елена, как заправский химик, без лишних слов облачилась в халат, закатала рукава и взялась изготавливать кремы у себя «на кухне», как бывало в старые добрые времена в Мельбурне и Лондоне. Ей самой не требовалось притираний, чтобы помолодеть: секрет ее неувядаемой свежести — тяжкий труд. Неутомимая мадам Рубинштейн! Приходила первой, уходила последней и никогда не жаловалась. Ее бешеная работоспособность была вознаграждена. Салон на улице Фобур-Сент-Оноре обрел прежнее очарование. Луи Сью восстановил его в полной мере и даже улучшил.
Понемногу возрождались журналы мод, на их страницах появлялось множество советов, как с помощью подручных средств следить за собой и оставаться красивой. В ноябре 1945 года Элен Лазарефф, вернувшись из Америки, основала журнал «Elle».
И еще одна дама из хорошей семьи, дочь посла, которая работала во время войны санитаркой и участвовала в Сопротивлении, увлеклась модой и занялась издательской деятельностью. Это Эдмонда Шарль-Ру. В 1947 году она отвечала в журнале «Vogue» на письма читательниц, а через несколько лет возглавила журнал и кардинально изменила его стиль.
Елена познакомилась с Эдмондой в кабинете главного редактора «Vogue» Мишеля де Брюнофф. Несмотря на полувековую разницу в возрасте, они быстро подружились, и целых двадцать лет ничто не омрачало их взаимной привязанности. Эдмонда Шарль-Ру вспоминала с нежностью и восхищением о «невысокой, крепко сбитой женщине, обладавшей ярко выраженными польскими и еврейскими чертами, отважной, благородной, восприимчивой, своеобразно оценивающей жизнь и людей, любившей, чтобы все было all right («отлично») и too much («чрезмерно»)».
— Именно Елена Рубинштейн открыла во мне писательский дар, — признавалась она. — Мадам заставила меня заняться творчеством, вручив ключи от крошечного домика близ мельницы в Комб-ля-Виль, дабы я работала в тишине и покое. В течение двух лет я проводила там каждые выходные. Там я начала свой первый роман «Забыть Палермо». Елена заботилась обо всех своих родных: Мале, Хоресе, сестрах. Мы с ней виделись каждый раз, как она приезжала в Париж. Вместе обедали, вместе посещали мастерские ее любимых художников и картинные галереи. В то время денег у меня не было, и Елена подарила мне множество дорогих вещей: жемчужное ожерелье, норку… Ее внимание и забота очень меня поддерживали.
Елена действительно была от природы щедрой, умела открывать таланты и помогать даровитым людям, но порой проявляла черствость и скаредность. Она проклинала Оскара, вздумавшего помогать всем беженцам, знакомым и абсолютно чужим, и при этом обеспечивала жильем, питанием, одеждой, рабочими местами многочисленных дальних родственников, выживших во время войны. Мадам сама выбирала, кого поощрять и кому сострадать.
Война закончилась, но в обществе по-прежнему царил разлад. Демобилизованным солдатам было трудно жить в мире и согласии с прежними женами после долгой разлуки. Многие требовали развода. В то же время супружеская пара, вернее, семья представлялась основной опорой государства. Генерал де Голль обратился к согражданам с пламенным призывом к восстановлению величия Франции. Последовал беби-бум, и с 1946 по 1950 год родилось более 860 тысяч детей, да и в последующее десятилетие рождаемость не снижалась.
Мужчины занялись мирным трудом, и женщины сразу лишились работы. Жестокий закон равновесия. До середины шестидесятых положение женщин оставалось нестабильным. Производители товаров и рекламодатели обращались в первую очередь к домохозяйкам, которые чистили, мыли, скоблили, стирали и гладили с утра до ночи.
Женские журналы превозносили тех, кто умудрялся сохранять изящество и красоту, выполняя домашнюю работу; объясняли, как быть добросовестной матерью и хорошей женой, оставаясь прекрасной женщиной. Девушки мечтали стать после школы секретаршами, учительницами, медсестрами. Их поощряли, так как подобные профессии не отнимали хлеб у мужчин и не лишали их главенства. Однако француженки добились права участвовать в выборах, и, надо признать, они его заслужили. В апреле 1944 года было принято постановление Французского временного правительства о праве голоса для женщин.
В Европе возобновились балы и костюмированные вечера. Поначалу модницам приходилось переделывать довоенные платья, и они отлично справлялись, поскольку во время оккупации шитье превратилось в крайне хитроумное рукомесло: перелицовывали старье, кроили одежду из занавесок, простыней, мужских костюмов. В голодные, скудные послевоенные годы мастерицы превзошли самих себя в изобретательности и ловкости. Только нувориши, разбогатевшие торговцы черного рынка, могли позволить своим спутницам одеваться у профессиональных модельеров, которые продолжали работать.
Кристиан Диор, любимец Елены, помогавший ей до войны выбирать картины для коллекции, прежде владел небольшой галереей, но после экономического кризиса 1929 года, когда его отец разорился, был вынужден избрать другую профессию. Он стал кутюрье, коль скоро его рисунки понравились в журнале «Vogue»: не случайно ясновидящая мадам Делаэ, вращавшаяся в высшем свете, предсказала ему еще в детстве, что он разбогатеет благодаря женщинам.
Король хлопка Марсель Буссак финансировал создание и показ знаменитой коллекции Диора в Доме моды на улице Монтень в феврале 1947 года. Так возник new look. Юбки стали длиннее и пышнее, хотя материи по-прежнему не хватало. Довоенный стиль Шанель, аскетический и практичный, сменился элегантным и женственным, изысканным стилем Диора. В мире моды произошла настоящая революция.
Мадам сидела в первом ряду с подругами, Кармел Сноу и Мари-Луизой Буске, — без них ни один показ не начинался. У Диора Елена повстречала леди Диану Купер, жену английского посла. Они познакомились давным-давно, в 1910 году в Лондоне. Диана Мэннерс тогда еще не вышла замуж за Дафа Купера, но уже активно занималась политической деятельностью вместе с Марго Асквит.
— Милая, как вам удалось за тридцать пять лет, что мы с вами знакомы, ничуть не поправиться? — спросила Елена с любопытством и завистью. — Вы все такая же стройная!
— Я каждый день съедаю на завтрак всего один грейпфрут. И часть его кладу себе на лицо.
Мадам недоуменно кивнула. Она отлично знала, что в цитрусовых действительно содержатся кислоты, очищающие кожу, но удивилась: неужели леди Купер довольствуется единственным грейпфрутом, что служит ей и кушаньем, и маской для лица?
Лишь в Лондоне Елена наконец-то воссоединилась с мужем.
Они вместе объезжали столицу Англии в поисках наилучшего здания для нового салона. Мадам с волнением вспоминала свой первый приезд сюда и не смогла удержаться, чтобы снова не рассказать о нем князю.
Арчил слышал эту историю сотни раз, то и дело читал о ней в газетах — так строилась легенда о фирме Рубинштейн. Впрочем, Елена прибавляла все новые детали. Вдруг посреди рассказа Мадам велела таксисту остановиться. Вытащила из крокодиловой сумочки пачку банкнот, поспешно расплатилась, не забыв, однако, свериться со счетчиком, выскочила из машины и помчалась по улице, увлекая за собой Арчила. С восторгом она показала ему очаровательный особняк XVIII века, уцелевший во время бомбардировок. Ей так хотелось, чтобы ее салон разместился именно здесь! Навели справки. Выяснилось, что этот знаменитый дом времен Эдуарда VII, удостоившийся посещения самого короля, теперь принадлежит мистеру Джеймсу и тот охотно сдаст его Елене. Итак, адрес нового салона: Графтон-стрит, 3. Кстати, прежний располагался поблизости.
Мадам перестроила все внутри, но фасад не тронула, ее восхищал старинный обширный крытый подъезд. Интерьерами занялась Ческа, вернувшаяся из Нью-Йорка.
Елена, по своему обыкновению, думала только о будущем. Повсюду она возрождала салоны, фабрики, парфюмерные магазины. Жительницы Европы мечтали получить новейшие изобретения фирмы Рубинштейн из Америки. Елена не противилась их желаниям и в Европе объявляла каждый новый товар американским, а в США — европейским.
— Им и в голову не приходит, что рецепты, ингредиенты, даже упаковки моих американских и европейских кремов одинаковые…
Мадам удалось возродить фирму всего за пять лет. Уровень продаж во Франции значительно вырос, на этот раз Элизабет Арден не смогла угнаться за Еленой, та победила благодаря собственному исключительному трудолюбию и деловой хватке генерального директора Эммануила Амейзена.
— Считают, что в сутках всего двадцать четыре часа, однако я использую все сорок восемь! — часто повторяла мадам Рубинштейн.