Флегель Вальтер

Когда стреляют гаубицы

Аннотация издательства: Настоящая книга знакомит советского читателя с творчеством немецкого прозаика из ГДР В. Флегеля. В повести «Когда стреляют гаубицы» автор показывает процесс формирования новых качеств у солдат и офицеров армии ГДР.

1

Легкие облака медленно плыли по синему небу. Оживленно чирикали на крышах воробьи. На черной разрыхленной земле, в которую солдаты сажали деревья, зеленая травка казалась особенно свежей.

Под большим деревом, прислонившись спиной к его стволу, сидел унтер–офицер, сосредоточенно жуя травинку и время от времени выплевывая кусочки на землю.

«Разве я виноват в том, что Гертель вернулся из отпуска с опозданием? — размышлял он, бездумно уставившись взглядом на носок правого сапога. Командир взвода правильно сказал. Личный состав батареи уже сработался за целый год, а я у них человек новый, всего месяц на батарее. Почему же отвечать я должен наравне со всеми?»

Унтер–офицер сердито выдохнул воздух через нос.

«И зачем только меня перевели в этот полк? На старом месте у нас был такой хороший коллектив, а теперь начинай все сначала. Взводный советует мне поговорить с ребятами. А зачем, спрашивается? Ведь они взрослые люди. Поговорить! Как будто это поможет!» — унтер–офицер выплюнул травинку.

Из задумчивости его вывел веселый женский смех, который донесся откуда–то с улицы и напомнил о чем–то очень приятном.

Унтер–офицер Хаук медленно встал, однако забор был слишком высок, и он не смог увидеть тех, кто так задорно смеялся там, на улице.

Хаук разочарованно отвернулся от забора. В этот момент на дорожке показался строй солдат, возглавляемый невысоким вахмистром, который шел гордо, высоко задрав голову. Солдаты несли на плечах метлы, лопаты и грабли.

Когда строй дошел до поворота, один из солдат рукой показал на небо, и сразу все как по команде задрали вверх головы и стали следить за клином диких гусей, летящих в строгом порядке не очень высоко над казармой.

Перед зданием штаба стояла машина, и солдаты грузили в нее какие–то свертки и пакеты. Другие занимались уборкой территории. Время было послеобеденное, все куда–то спешили, чем–то занимались.

Унтер–офицер Хаук быстрым шагом направился к своей казарме.

Дойдя до дверей, выкрашенных светлой краской, он вдруг остановился, услышав громкие голоса. Вскоре зычный голос гауптвахмистра заглушил их. Хаук сообразил, что ему следовало бы прийти несколько раньше: дежурный звенел ключами, отпирая пирамиды с оружием. Солдаты разбирали свое оружие и шли его чистить.

Хаук вошел в комнату и взял из пирамиды свой автомат.

Переговариваясь, с шутками и смехом солдаты чистили оружие. Осмотрев свой автомат, Хаук поставил его на место в пирамиду и приказал расчету своего орудия построиться для проверки оружия. Солдаты из других расчетов пробегали мимо, ехидно улыбаясь.

Такие проверки раньше на батарее не проводились, оружие ставили прямо в пирамиду, а унтер–офицеры проверяли его выборочно. Но Хаук решил устроить основательную проверку. За время службы в армии он привык ревностно относиться к своим обязанностям и не собирался изменять своей привычке здесь.

Заместитель Хаука, он же наводчик орудия, штабс–ефрейтор Дальке протянул ему свой пистолет. Хаук чувствовал, что ефрейтор, как и остальные солдаты, в душе подсмеивается над ним.

Не говоря ни слова, унтер–офицер тщательно проверил качество чистки. И лишь закончив проверку, сказал, обращаясь к ефрейтору:

— Поручаю вам, Дальке, завтра утром поставить вот здесь стол, на котором будет чистить оружие только наш расчет.

Входя в комнату унтер–офицеров, Хаук услышал, как кто–то из присутствующих, еще не видя его, ехидно произнес:

— Ну и цирк устроил этот Хаук!

В комнате сидели Райх, Бас и еще два унтер–офицера. Все четверо играли в скат. Герман писал очередное письмо своей молодой жене, а симпатичный Бауман, прозванный Казановой, чистил ногти.

«Значит, они считают, что я устроил им цирк, — подумал Хаук. — И слово–то какое придумали: «цирк»!».

Хауку хотелось заговорить с кем–нибудь из унтер–офицеров, но те продолжали заниматься своими делами; четверо с азартом дулись в карты, Бауман продолжал полировать ногти, а Герман, исписав один лист бумаги, принялся за другой.

«Интересно, что и унтер–офицеры думают обо мне так же, как рядовые солдаты. Нашли цирк! Любопытно, кто из них сказал это? Дальке? Вряд ли. Этот штабс–ефрейтор пользуется у ребят авторитетом. Если он что говорит, солдаты следуют его советам с большей готовностью, чем выполняют приказ командира. Но ведь кто–то сказал, я слышал сам. Трусишки! Этот толстый Штелинг наверняка один из заводил. А может, Гертель? Правда, сам он до этого не додумается, а только слепо идет за тем, кто его подзадорит. И все они служат в Народной армии!» — Хаук встряхнул головой и подпер ее руками. Он пристально уставился на рисунок обоев, которыми была оклеена комната. Рисунок был какой–то неопределенный: хаотическое соединение точек, линий и кружков.

«Какие же они солдаты Народной армии?! Легкомысленные, несерьезные! Что ни начнут делать, делают в полсилы, Живут по принципу: «День прошел — и ладно»! Черт возьми! — Хаук рассердился. — Я им покажу цирк, научу, как следует служить!»

Унтер–офицер подошел к окну. Смеркалось, и в сумерках забор казармы казался совсем близким, а над ним, на фоне еще светлого неба, зубцами вырисовывались макушки высоких елей.

* * *

Унтер–лейтенанту Брауэру очень нравилась его работа. Она тесно связывала его с солдатами. В десять лет он остался сиротой и потому многих людей успел повидать, научился разбираться в них и понимать их, привык ко всякой работе.

Назначенный на должность командира взвода, он очень скоро понял, что большинство унтер–офицеров не волевые младшие командиры, а, скорее, плохие бригадиры, пытающиеся руководить той или иной работой.

Брауэр любил разбираться в человеческих характерах и очень часто, прежде чем вызвать к себе на беседу того или иного подчиненного, долго размышлял, припоминая мельчайшие подробности поведения человека, который сейчас к нему придет.

Лицо у Брауэра было круглое, волосы редкие, губы полные, а над верхней губой всегда оставалось несколько волосков, которые ему почему–то не удавалось захватить при бритье. Он был несколько полноват, но обладал завидной подвижностью. В гражданской жизни из него вышел бы расторопный служащий какого–нибудь учреждения. Здесь же офицера недооценивали только из–за того, что его внешний вид не вызывал у многих особых симпатий.

С первых недель службы в полку он внимательно присматривался к унтер–офицерам батареи, особенно к троим из его собственного взвода, регулярно ставил перед ними задачи на следующий день, беседовал и советовался с ними, что и им и ему шло явно на пользу.

Он тщательно готовился к таким беседам, они помогали ему лучше разобраться в людях, что было необходимо, так как, занимая командирскую должность, он являлся еще и партгрупоргом.

Об унтер–офицере Баумане Брауэр знал, что тот к своим обязанностям относится добросовестно, но вот в отношении женщин неразборчив. Брауэра удивляла замкнутость Баумана. Что касается отношения к женщинам, то тут все соответствовало действительности. Бауман то и дело поправлял прическу, украдкой посматривая на себя в зеркало. Он чуть пренебрежительно улыбался, словно давая понять офицеру, что служба службой, но есть дела и поважнее.

Сейчас Брауэр ждал прихода Хаука.

«Унтер–офицер Хаук тоже личность интересная», — подумал Брауэр и невольно вспомнил напутствие секретаря партийной организации, которое тот сделал Брауэру по прибытии в полк:

«Ни на минуту не забывайте, что у вас в подразделении служат хорошие люди, молодые, может быть, несколько замкнутые, но хорошие. Каждый из них воспитывался по–разному, в своей обстановке, и понять их — дело непростое. Даже у самого плохого человека где–то в душе есть хорошие качества. Вы знаете, что нам важен каждый человек, поэтому его надо воспитывать».

Эти слова секретаря парторганизации прочно запали в память молодого офицера. Не забыл он и выражения лица секретаря, его добрую улыбку, когда он, прощаясь, сказал, перейдя на «ты»:

— Я верю в тебя.

— Я постараюсь оправдать ваше доверие, — ответил тогда Брауэр.

Унтер–офицера Хаука Брауэр считал самостоятельным младшим офицером и знал, что на него смело можно положиться. Все характеристики Хаука были одна лучше другой.

«Ну что ж, посмотрим!» — подумал Брауэр, закрывая окно. В комнату медленно вползали сумерки.

Раздался стук в дверь. Вошел Хаук. Поздоровался, сел на указанный стул. Брауэр предложил ему сигарету. Оба закурили.

Разговор с самого начала как–то не клеился. Скоро в комнате стало душно от табачного дыма.

— Как справляетесь с обязанностями? — поинтересовался унтер–лейтенант.

— Думаю, что сейчас неплохо.

— Я лично, товарищ Хаук, придерживаюсь другого мнения, так как считаю, что с нашими солдатами нужно больше работать. Вы пока еще этого не сделали. Знаю, что работа эта тяжелая, но, как говорят, игра стоит свеч. Приглядитесь повнимательнее к солдатам. Мало у кого из них есть какие убеждения, все они или почти все еще не нашли твердой опоры. Им многое неясно, они ищут ответов на возникшие вопросы и подчас не находят их. Короче говоря, пока еще они необразованны. И наша с вами обязанность заключается в том, чтобы помочь им. Мы обоюдно воспитываем друг друга: мы — их, а они — нас с вами. Ведь живут–то они в нашей республике. И хотя у нас еще много трудностей, мы достигли и успехов. Дел у нас много, и каждый человек дорог нам.

Хауку и раньше приходилось слышать подобные советы, но сейчас ему казалось, что этот маленький, дружелюбно настроенный унтер–лейтенант говорит как–то неубедительно.

«Мне осталось служить всего–навсего полгода, — подумал, слушая его, Хаук, — и тогда прости–прощай: сяду снова на свой трактор — да и в поле. Там я покажу, на что способен, а здесь…»

— Да вы, кажется, и не слушаете меня вовсе, — произнес вдруг офицер. — О чем вы думаете?

— Ни о чем, так просто.

— Значит, сомнения мучают? Унтер–офицер молчал.

— Если вы не хотите мне помочь, если у вас в голове засела мысль о демобилизации, если не будет помощи ни от Баумана, ни от Германа, тяжелее станет не только мне одному. Думаете, на гражданке живут совсем другие люди? А как вы будете работать, если станете бригадиром? Вам только двадцать лет, и вы сможете подняться выше бригадира, но вам тоже нужно учиться.

Хаук чувствовал, как краска стыда заливает лицо. Он взглянул на офицера и подумал: «Неужели он умеет угадывать мысли на расстоянии?»

И вдруг оба почти одновременно засмеялись.

— Ну, так как? — спросил Брауэр.

Словно рухнула какая–то невидимая преграда. Хаук разоткровенничался, и они проговорили до самого отбоя.

Он стоял у окна. Утренняя заря окрасила почти безоблачное небо на горизонте. Прошло всего несколько минут, и край неба, который только что был розовым, зарделся багрянцем, будто кто–то невидимый зажег где–то далеко–далеко громадный костер. Хаук очень любил природу. Он вырос в деревне, где человек находится в непосредственном контакте с природой. Особую привязанность он питал к лесу и не понимал, как можно не любить его. Наверное, поэтому он не понимал Баумана, который, как и немногие другие, ругал Мекленбургский лес и называл жизнь в деревне скучищей.

Стоя у окна, унтер–офицер слышал ровное, спокойное дыхание товарищей. «Спят себе и не могут полюбоваться восходом солнца!» Сегодня он, выспавшийся и бодрый, встал раньше обычного. Вчерашний разговор с взводным не выходил у него из головы. Он понял, что ошибался в командире, принимая его не за того человека, каким он оказался на самом деле. Все, что советовал командир, было дельным, а времени у Хаука еще много — целых полгода.

На улице стало значительно светлее. Багрянец сменился цветом жидкого золота, и когда ослепительно яркий диск солнца показался из–за горизонта, с неба исчезли последние редкие облачка. Где–то рядом прокричал петух, напомнив Хауку о времени. Он посмотрел на часы: без четверти шесть. Пора будить всех унтер–офицеров.

* * *

Ровно в восемь часов унтер–офицер Хаук доложил командиру о готовности взвода к занятию по огневой подготовке.

Унтер–лейтенант Брауэр окинул взглядом застывших в строю солдат и приказал выкатить пушки из артпарка. Солдаты быстро и сноровисто выполнили приказ. Офицер объяснил им цель сегодняшнего задания и закончил следующими словами:

— Товарищи, мы с вами артиллеристы, а это значит, что мы должны быть в состоянии проработать у орудия в самой сложной боевой обстановке столько, сколько потребуется. Обслуживание орудия в боевой обстановке — дело трудное и кроме умения требует от солдата хорошей физической подготовки. На нас, артиллеристов, надеется матушка–пехота, надеются танкисты и представители других родов войск, считая нас богами войны. Они лежат в окопах в нескольких километрах от нас и с нетерпением ждут, когда мы откроем огонь. А для того чтобы уметь быстро открыть огонь, и не только открыть, но еще и поразить противника, нужны сноровка и опыт, которые вы приобретаете на занятиях по огневой подготовке… А теперь — к бою!

По асфальту затопали солдатские сапоги, послышался звон металла. Последовало несколько коротких команд. Каждый из артиллеристов делал то, что ему было положено. Гаубицы были приведены в боевое положение.

— Проверить установки!

И тут офицер заметил, что у третьего орудия солдаты сняли с себя противогазы и вещмешки.

Командир взвода подозвал к себе командира орудия и спросил:

— А разве был приказ снять противогазы и вещмешки?

— Товарищ унтер–лейтенант, раньше мы всегда так делали, — ответил Герман, краснея.

— Что, по предложению солдат? Немедленно привести их в соответствующий вид!

Герман побежал к орудию, крича на ходу:

— Надеть противогазы!

Брауэр сам стал подавать команды, внимательно следя за действиями солдат.

Хаук передавал команды спокойно и отчетливо, умело использовал сигнальные флажки и молниеносно подскакивал к гаубице, если у расчета что–нибудь не ладилось.

Бауман, передавая команды, комментировал их. Это нервировало солдат, и потому Бауману приходилось довольно часто докладывать о готовности к открытию огня в числе последних.

Герман, все еще не оправившись от замечания взводного командира, метался из стороны в сторону и несколько раз докладывал о готовности раньше, чем наводчик успевал навести орудие. Некоторым новичкам казалось, что автоматы и противогазы сковывают их, и солдаты то и дело сдвигали их за спину, но там они еще больше мешали им, снова и снова сползая.

После первого часа занятий взводный подозвал к себе унтер–офицеров.

— Товарищи, чем вы мне объясните тот факт, что первое орудие действует быстрее других?

Бауман вытянулся и доложил:

— Товарищ унтер–лейтенант! Объяснить это можно тем, что расчет первого орудия целиком состоит из старослужащих солдат, а в других расчетах много новичков.

— Неверно, товарищ унтер–офицер. Приглядитесь повнимательнее к тем и другим, и вы увидите, что вашим солдатам мешают автоматы на длинных ремнях и плохо подогнанные предметы снаряжения. То же самое наблюдается у солдат второго и третьего расчетов, они–то и тянут весь взвод назад. Помогите своим солдатам как следует подогнать снаряжение!

— Сейчас, во время перерыва? — удивленно спросил Герман.

— Я вам, кажется, ясно сказал!

* * *

После четырехчасового занятия по огневой подготовке солдаты сильно устали: у них болели ноги, ныли плечи, руки, резало в глазах. Голова, казалось, раскалывалась от тяжести каски, ремни до боли врезались в плечи.

Все с облегчением вздохнули, когда Брауэр приказал закатить гаубицы в артпарк.

Унтер–офицеры подошли к командиру, который поинтересовался, как они оценивают занятия, сделал кое–какие замечания. Прежде чем распустить взвод, командир провел короткий разбор занятий, похвалив за усердие расчет первого орудия.

* * *

С самого обеда Хаука не покидало беспокойство, хотя утром его расчет действовал быстро и слаженно. Что касается действий расчета, так иначе и быть не должно. Брауэр на деле доказал, сколько энергии таится в солдатах, которых нужно только воодушевить. Не обращая внимания на язвительные замечания коллег, Хаук нервно расхаживал по комнате, размышляя, стоит ли ему перестраиваться, если до демобилизации остается всего полгода.

«А почему бы и нет: ведь я демобилизуюсь, а расчет–то останется. А за полгода многое можно сделать. Я помогу Брауэру, помогу ребятам. А почему бы и нет? Как меня воспринимают солдаты, целиком и полностью зависит от меня самого. Им нельзя только приказывать, с ними надо говорить по–человечески, их нужно узнать как следует, помочь им. Вот тогда я смогу быть довольным своей работой».

— Я сделаю это! — вырвалось у Хаука.

— Что с тобой, дорогой? — удивленно спросил его Бауман.

Ничего не ответив товарищу, Хаук вышел из комнаты.

* * *

Вечером, задолго до назначенного времени, Хаук пришел в учебный класс. Под потолком горела яркая лампочка, но в углах комнаты царил приятный полумрак.

Хаук вспомнил свое детство. Тогда вместе со своими сверстниками, деревенскими мальчишками, он отыскал среди руин уцелевший подвал, и они превратили его в свое потайное убежище. Хаук был тогда предводителем ребят, он проводил «секретные совещания» и завязывал драки с ребятами из соседней деревни. А вот сейчас он, командир отделения, сидит и ждет прихода своих подчиненных, чтобы поговорить с ними по душам. Хаук улыбнулся: тоже предводитель, но уже не такой.

«Какой получится эта беседа? — думал он. — Или, быть может, солдаты и ее сочтут за цирковое представление? Ох ее результата сейчас многое зависит».

На лестнице послышались шаги. Это пришли солдаты. Дальке даже хотел доложить по всей форме, но Хаук остановил его жестом руки. Он поздоровался со всеми за руку, а затем тихо сказал:

— Рассаживайтесь, товарищи.

Ему очень хотелось создать здесь атмосферу простой дружеской беседы. Он заговорил первым:

— Я вот сидел здесь, ждал вас, а сам вспоминал свои детские годы. Жил я в деревне и, помню, сколотил компанию ребят. У нас даже было потайное местечко в одном подвале, там мы и собирались. В мыслях у нас, конечно, много всякой ерунды было, и занимались мы в основном тем, что разрабатывали различные сумасбродные планы да ломали голову над тем, как бы нам поколотить ребят из соседнего села.

Хаук рассмеялся, видимо вспомнив что–то смешное. Говорил он легко и просто, без всякого напряжения. Он рассказал солдатам о том, что родился в селе Цирлау, которое теперь отошло к Польской Народной Республике, вспомнил, как работал трактористом в МТС, как в 1956 году ушел служить в армию, передав свой трактор младшему брату.

— Ну, а сюда, товарищи, я пригласил вас для того, чтобы получше познакомиться. Пусть каждый из вас расскажет о себе.

Хаук видел, как солдаты начали тихо перешептываться между собой, насмешливо заулыбались. Бюргер покраснел как рак. Гертель растерялся.

— Ну, так кто начнет? — спросил Хаук.

Никто не отваживался начать рассказ о своей жизни. Наконец после долгой томительной паузы первым заговорил Дальке:

— Ну что ж, нужно же кому–то быть первым! Тогда начну я. — Он оглядел молчавших товарищей. — Родился в тысяча девятьсот тридцать седьмом году на острове Рюген и считаю, что я, так сказать, дитя моря. Поэтому и мечтал стать моряком. Но судьба распорядилась мною иначе: отец, когда я подрос, послал меня в Штральзунд учиться на слесаря. Там я проработал пять лет. Но тяга к морю не умерла во мне и до сих пор, хотя служу сейчас в местечке, где не только моря, но и речки–то порядочной нет. Да что там говорить!.. — он махнул рукой. — Вступил в союз молодежи… Вот и вся моя биография.

Вторым вызвался Штелинг, которого ребята прозвали Толстяком, Он был нетороплив, спокоен, и никому не удавалось вывести его из себя. Учился он на «отлично», особенно хорошо давались ему теоретические дисциплины. Но как только дело доходило до практической работы, он часто оказывался беспомощным. Он, который был лучшим учеником школы, в армии довольно часто становился объектом острых насмешек товарищей. Даже такой неуч, как Бюргер, который писал с ошибками, на практических занятиях зачастую обходил Штелинга. В свободное время Штелинг читал книги. Ни с кем из товарищей он пока близко не сошелся.

— Я люблю математику и хочу ее изучать, — сказал Штелинг. — Но сначала я побуду солдатом.

— В армии из тебя человека сделают! — пообещал Дальке.

Когда очередь дошла до Шрайера и Лахмана, они переглянулись. Дело в том, что они вместе выросли, учились в одной школе, вместе попали на один завод, так что биографии их были очень похожи. Правда, Лахман выглядел несколько старше своего друга и казался более спокойным и серьезным.

Когда о себе начал рассказывать Гертель, все притихли. В отделении он был самым высоким и самым сильным. Он один мог поднять обе станины орудия и нести их в руках, когда нужно было менять ОП. Однако своей силой Гертель никогда не хвастался. Он был добрым и отзывчивым и потому часто подпадал под влияние своих товарищей.

— Мой отец не вернулся с войны. Матери приходилось тяжело. Она одна обрабатывала наш участок земли. Мы, дети, ходили в школу. А сейчас моя мать старенькая и уже не может справляться с хозяйством. Я служу, а младший братишка еще ходит в школу. Скоро мать вступит в сельхозкооператив, тогда ей наверняка станет легче. В союз молодежи я пока еще не вступил, но заявление уже подал… Но там, видимо, не торопятся…

— И со мной точно такая же история! — заметил с места Пауль.

Пауль был тихим, аккуратным парнем. Вещи у него всегда были в полном порядке. До армии он работал трактористом и не раз был награжден за усердие и хорошее содержание техники. Для парня вся жизнь заключалась в тракторе, которому он отдавал даже свободное время. Прежде чем попасть в армию, Пауль успел поработать на бульдозере. В армии он, по сути дела, занимался тем же самым — был водителем артиллерийского тягача. Служба в армии ему сначала не понравилась, но так было только до тех пор, пока он не сел за баранку тягача. Особенно гордился Пауль тем, что получил поощрение от командующего военным округом. На занятиях Пауль внимательно слушал, молча вел конспект и, как правило, не выступал. Но стоило ему сесть в кабину тягача, как он преображался.

— И вот я уже целый год служу здесь, — продолжал Пауль. — Это все, что я могу рассказать о себе.

Одним из последних выступал Бюргер. В жизни ему пришлось хлебнуть горя. На лбу у него залегали две глубокие складки, и, глядя на них, можно было подумать, что он постоянно о чем–то сосредоточенно думает. Говорил он с жаром, яростно жестикулируя.

— В школе мне пришлось учиться мало, я такой же переселенец, как и вы, товарищ унтер–офицер. Отец мой погиб. В семье я был старшим среди пяти братьев и сестер. Жили мы в деревне. Мать, я и еще две сестры работали у зажиточного крестьянина, вернее говоря, кулака, который при расчете все время обманывал нас. Потом я три года работал на лесозаготовках, а уж после этого попал в армию. Здесь я больше получаю, чем зарабатывал раньше, деньги отсылаю больной матери. В армии мне нравится, так как тут везде порядок. Я, пожалуй, останусь на сверхсрочную службу. Орудие — такой сложный механизм!.. Родился я в тысяча девятьсот тридцать четвертом году…

Разговор по душам понравился солдатам. Уходя от командира, шумно делились впечатлениями о вечере.

Шрайер, идя с Дальке, поинтересовался, поддерживает ли он связь с заводом. Вытащив из кармана письмо, он протянул его Дальке со словами:

— Мне вот с завода регулярно пишут. Письма подписывают все товарищи. Возьми, почитай, они интересуются, какие обязательства мы взяли в честь съезда партии.

Бюргер разговаривал с Гертелем о механизации лесных работ.

Последним уходил Хаук. Когда он хотел погасить свет в комнате, к нему подошли Пауль и Штелинг.

— Товарищ унтер–офицер, — попросил Штелинг, — скажите, пожалуйста, товарищам, что послезавтра у нас комсомольское собрание. Мы хотели бы поговорить, как нам лучше провести стрельбы. Я ведь член комсомольского бюро батареи.

— Так что же вы сами не сказали товарищам об этом? Товарищ Пауль, — повернулся Хаук к бывшему трактористу, — еще не все ушли, верните, пожалуйста, оставшихся товарищей на минутку назад.

Солдаты без особого желания вернулись в комнату.

— Товарищи, — произнес Хаук, когда стало тихо, — товарищ Штелинг хочет нам кое–что сообщить.

Штелинг покраснел от смущения и, набрав в легкие побольше воздуха, начал:

— Товарищи, послезавтра у нас состоится комсомольское собрание. Давайте говорить на нем о том, что нужно сделать, чтобы получить хорошие отметки на предстоящих стрельбах.

— Толстяк, да ты у нас просто гений! — восхищенно заметил Дальке.

Все засмеялись, и вместе со всеми Штелинг.

— Вот и все, товарищи. Спокойной ночи! — пожелал солдатам Хаук.

К Хауку подошел Пауль и спросил:

— Оказывается, вы тракторист, товарищ унтер–офицер?

Хаук кивнул.

— И можете управлять трактором С–80?

— На нем я и работал. — Хаук положил руку на плечо солдата. — Могу, дорогой, могу, так что в случае необходимости всегда заменю тебя.

— Да, да, — смущенно пробормотал Пауль. — Это хорошо. — И бросился догонять товарищей.

Хаук остался доволен беседой с подчиненными: хоть и тоненькая, но протянута для начала ниточка, которая может связать его с ними. Но каждую минуту эта ниточка может и порваться. Многие начинали тоже так, но ничего не достигли… Важно закрепить и усилить эту связь.

«По крайней мере теперь мне ясно, почему Гертель опоздал из отпуска: он помогал матери на полевых работах. Ему достаточно было объяснить, но он не сделал этого. Почему? Может быть, они просто стесняются меня? Выходит, я сам виноват в их замкнутости. А они могут подумать, что меня не волнуют их заботы. — Унтер–офицер почесал затылок. — Нужно больше интересоваться подчиненными, тогда я лучше буду понимать их. А разве Бюргера нельзя научить грамотно писать? Конечно, можно. Нужно только взяться за это. Уж сколько раз говорили об этом, а воз и ныне там. Пожалуй, Штелинг может повлиять на Бюргера. Штелинг парень умный. Его дружба с Бюргером должна быть полезной для обоих. Поживем — увидим». — Хаук был доволен собой и даже улыбнулся, а ведь всего несколько дней назад он смотрел на своих подчиненных другими глазами.

«И помог мне не кто–нибудь, а командир взвода. Без его совета я не решился бы начать такую беседу, боясь, что ребята меня не так поймут. На Брауэра можно рассчитывать: такой всегда поможет».

2

У велосипеда был такой вид, будто он всю зиму провалялся где–нибудь в сарае, а потом вдруг случайно попался кому–то на глаза, и его вытащили оттуда на свет. Крупные пятна ржавчины покрывали его. Кожа на сиденье кое–где отсутствовала, не хватало одной педали, крылья сильно помяты. Велосипед был небрежно прислонен к забору, переднее колесо с рулем, словно стыдясь своего вида, было перевернуто в обратную сторону.

И пока солдаты, стоявшие в тот час на КПП, отпускали злые шуточки насчет велосипеда, хозяин его находился в кабинете командира полка.

Получив приглашение садиться, он осторожно присел на стул и, скрестив ноги в измазанных грязью сапогах, спрятал их под стол, чтобы они не привлекали внимания. Это был мужчина лет тридцати пяти, с загорелым лицом, какие бывают у людей, работающих на открытом воздухе, в коричневой куртке с потертыми локтями. От него приятно пахло землей.

Командир полка сидел за столом. Он приветливо улыбнулся посетителю и спросил:

— Слушаю вас, коллега.

— Я из Картова, из сельхозкооператива. Моя фамилия Шихтенберг.

Переложив синюю кепку из одной руки в другую, он посмотрел на командира полка. Простое лицо и внимательные глаза офицера сразу располагали к себе. Это придало посетителю смелости. Однако когда взгляд посетителя остановился на двух золотых звездочках на погонах, он снова засмущался и даже немного оробел.

— Значит, вы из Картова? — с улыбкой переспросил подполковник Петере, желая как–то подбодрить гостя и вывести его из состояния нерешительности.

— Да, из Картова, — повторил Шихтенберг и, кивнув, медленно начал объяснять причину своего прихода. — Мы в кооперативе строим сейчас хлев для скота… Без хлева никак не обойтись…

Гость сделал паузу, потом, положив руку на стол, покрытый красным сукном, продолжал:

— Одна наша бригада сегодня уже приступила к строительству. Но кроме хлева нам еще нужно построить свинарник.

Петере понимающе улыбнулся и сказал:

— Я, кажется, догадываюсь, зачем вы пришли.

Гость тоже улыбнулся.

— Знаете, в селе круглый год полно работы, а людей у нас, прямо скажем, маловато.

Петере кивнул.

Шихтенберг сделал рукой энергичный жест, словно желая этим подчеркнуть важность того, что он скажет, и продолжал:

— Крестьяне–богачи не верят, что мы сделаем это, и насмехаются над нами. С политической точки зрения, да и с экономической тоже, важно закончить это строительство как можно скорее. Вот мы и подумали, не могли бы вы…

— Понимаю вас, — перебил гостя Петере и, выпрямившись, положил свои большие руки на стол. — С политической и экономической точек зрения от нас требуется помощь.

Шихтенберг кивнул.

Подполковник снял трубку, набрал номер:

— Товарищ Зомер, зайдите ко мне на минутку!

Спустя несколько минут в кабинет командира полка вошел стройный капитан с шапкой густых волос. Это был секретарь партбюро полка.

Зомер слушал Шихтенберга, прислонившись к стене. Он крутил в руке карандаш, подбрасывал его вверх и ловко ловил.

— Картов, Картов, это находится… ага, вспомнил. — И, посмотрев сначала на командира, а потом на гостя, сказал: — Я полагаю, товарищ подполковник, мы сможем им помочь. На следующей неделе у нас вряд ли что получится, а вот когда наши люди вернутся с учений, сможем. Пошлем туда группу, а то и целый взвод. Сколько людей вы просите? — Секретарь повернулся к Шихтенбергу.

— Несколько каменщиков… потом слесарей, но таких, которые умеют хорошо работать… Человек двадцать было бы неплохо, так я думаю.

— Хорошо, пошлем в ваше распоряжение целый взвод, и притом хороший, — пообещал секретарь партбюро.

Подойдя к Шихтенбергу, секретарь дружески похлопал его по плечу и неожиданно спросил:

— А красивые девушки у вас в селе есть?

Гость кивнул и лукаво подмигнул одним глазом.

— Тогда вам придется в оба следить за ними! — пошутил Зомер, подходя к двери.

Когда Шихтенберг на КПП показывал часовому пропуск, тот ехидно спросил его:

— У вас в кооперативе все велосипеды такие?

— Этот у нас еще самый лучший, — усмехнулся Шихтенберг, садясь на велосипед, который жалобно застонал под ним.

— Давай! Давай! — неслись ему вслед смешки и выкрики солдат.

Шихтенберг ехал медленно, объезжая лужи и выбоины, и вскоре скрылся за деревьями.

Он ехал и думал о том, как разозлятся богатеи, когда узнают, что солдаты помогут кооперативу в строительстве скотного двора, и как будут рады члены кооператива.

«Да, солдаты нас здорово выручат, — думал он. — А с Грунделовом мне все же придется поговорить».

Вскоре между деревьями показались домики села, послышалось гоготанье гусей и кудахтанье кур.

Было начало апреля, и солнце пригревало по–весеннему. Но деревья еще не зазеленели, поля были пока пусты, а все сельскохозяйственные машины стояли в сараях или под навесами. Однако пробивающиеся стрелки травы, частые дожди и тревожное мычание коров — все свидетельствовало о медленном, но верном приближении весны. Набухшие почки на деревьях и частые утренние туманы тоже были верными признаками весны.

* * *

После того как Грунделов женился, свекор передал ему кузницу. И сразу же у молодого хозяина она как бы помолодела. Вскоре он купил себе аппарат для электросварки и кузнечный молот. Каждое утро, прежде чем приступить к работе, кузнец несколько раз ударял по пустой наковальне. Звон разносился по селу, будя тех, кто любил поспать.

Всю зиму Грунделов много работал, ремонтировал немудреную крестьянскую утварь.

Когда Шихтенберг вошел в кузницу, Грунделов, надвинув на лицо защитную маску, сваривал какую–то деталь. Увидев Шихтенберга, он выключил ток и, прикоснувшись двумя пальцами ко лбу в знак приветствия, спросил:

— Что понадобилось от меня кооперативу?

— Завтра утром, Гельмут, я приду за ним. — Шихтенберг кивнул головой в сторону навозопогрузчика. — Скоро дела у нас пойдут лучше.

— Приходи не завтра, а послезавтра, — после короткого раздумья сказал кузнец.

Шихтенберг понимающе кивнул и спросил:

— У нас на ферме нужно отладить кое–какие мелочи. Когда ты сможешь это сделать?

— После первого.

Шихтенберг и Грунделов были когда–то хорошими друзьями. В годы войны они потеряли друг друга из виду. Грунделов вернулся из плена позже Шихтенберга. Они не встречались, так как Грунделов стал, так сказать, собственником, а бедняга Шихтенберг с трудом обрабатывал свой клочок земли.

Однако вскоре крестьяне образовали кооператив, в который вошел и Шихтенберг. Он горячо взялся за дело, и, наверное, без него кооператив давно развалился бы. Два года назад Шихтенберг вступил в партию, в то время как Гельмут день ото дня отдалялся от бывшего друга, хотя они и встречались иногда в селе.

Вскоре Грунделов начал выполнять кое–какие работы для кооператива. Однажды Шихтенберг принес Гельмуту в кузницу договор на подпись. Они разговорились, однако каждый чего–то не договаривал.

— По–моему, ты чего–то утаиваешь, — наконец сказал Гельмут.

— Да нет, ничего… Вообще–то хочу тебя кое о чем спросить… Ты, наверное, понимаешь, что очень нужен нам в кооперативе? Работы у нас пруд пруди. Иди работать к нам, и тебе тоже полегче станет.

Гельмут усмехнулся. Шихтенберг перехватил взгляд кузнеца.

— Ну, так как?

— Нет, мой дорогой, из твоей затеи ничего не выйдет. Я твои аргументы уже не раз слышал. Мне и так неплохо работается, так что не старайся, не трать на меня силы. Я и без того зарабатываю больше, чем буду получать у вас. Я вот сейчас сделаю навозопогрузчик, так, считай, тысчонка у меня в кармане. А ты разве сможешь платить мне такие деньги? Нет, конечно. Так что и не старайся разубедить меня.

— Ты, Гельмут, думаешь только о себе.

— Зачем ты мне говоришь об этом? Разве твои коллеги думают не о себе, а обо всех, когда они отработают восемь часов в кооперативе и сломя голову бегут в свой огород, где у них работы край непочатый? А зачем тогда Мюллер и Ханкер спрятали половину урожая? Или почему твои трактористы потихоньку вспахивают участки богачей? Да потому что хотят иметь деньжонки на выпивку. Оставь меня в покое! Сначала наведите порядок у себя… а уж потом…

— Что потом?! — перебил его Шихтенберг. — Потом, когда у господина кузнеца не будет больше выгодной работы, он сам прибежит в кооператив, не так ли? Послушайся меня, Гельмут! — Шихтенберг даже покраснел от волнения. Загибая пальцы, он начал считать: — Во–первых, два года назад нам было плохо. Во–вторых, ты забыл, что в наш кооператив вошли и крестьяне побогаче. В–третьих, подумай и о том, что такой кооператив у нас организован впервые. Прошу тебя, подумай еще раз над моим предложением: ты нам очень нужен!

— Нечего мне думать! Да и не верю я, что из вашей затеи насчет скотного двора выйдет толк.

— Что–нибудь да выйдет!

— Ты говоришь так, как будто он уже построен.

— Еще не построен, но скоро будет.

— Это тебе только снится. Кто будет заниматься этим, когда на полях сейчас полно работы?!

— И все равно мы скотный двор построим. Нам помогут солдаты.

— Выходит, ты уже и побираешься, как нищий! А еще хочешь меня к себе переманить. — Кузнец покачал головой. — Так пусть твои солдаты тебе все и делают.

— А почему бы и нет, сделают! — Шихтенберг направился к выходу.

— Да, вот еще что! — Остановил гостя Грунделов. — Не присылай ты к нам никаких агитаторов, не поможет это! — И кузнец снова принялся за прерванную работу.

Шихтенберг, хлопнув дверью, вышел на улицу и покатил по улице на своем велосипеде. Время от времени он покачивал головой, а выражение лица у него было озабоченное и злое.

«Кузнец в селе — лицо авторитетное. Побывал в плену у англичан, повидал свет. К тому же сильный он, занимается спортом и этим привлек на свою сторону молодежь. Умеет хорошо говорить. Плохо только, что он не знает, чего именно хочет. Его во что бы то ни стало необходимо перетянуть к нам. Весь вопрос в том, как это лучше сделать». — Шихтенберг надвинул фуражку на глаза, почесал затылок и сильнее нажал на педали.

За домами расстилались поля, а за ними виднелся лес, темный и влажный от дождя.

Шихтенберг до боли в глазах вглядывался в даль.

— Слишком много влаги, слишком много! — бормотал он. — Придется отводить излишек воды.

Заметив Раймерса, самого богатого крестьянина в селе, Шихтенберг учтиво поздоровался с ним. Раймерс что–то делал у себя в саду, кажется, копал: иногда звякала, попав на камень, лопата.

Шихтенберг поехал дальше, а заботы не давали покоя: «Какая земля была бы у нас, если почву немного осушить! Но сделать это можно только сообща. Жаль, что некоторые думают только о себе». Шихтенберг снова качал головой. У него созрел план, с которым он пока еще никого не знакомил.

Он мечтал о том счастливом времени, когда жители всего села войдут в кооператив. Некоторое время назад он начал следить за специальной литературой, вырезал статьи, в которых, как ему казалось, содержались вопросы, интересующие его, и хранил вырезки в специальной папке. Вся беда заключалась в том, что ему не с кем было посоветоваться, а говорить о том, что задумал, на собрании членов кооператива он не решался. Кто с ним согласится? Назовут мечтателем, пошутят, да и только.

Скажут, что сейчас есть и поважнее работа. Но уж кто–кто, а он–то знает, что структуру почвы нужно улучшать, иначе не получишь хорошего урожая.

Шихтенберг усмехнулся: рассуждает, спорит сам с собой.

Он остановился перед воротами, над которыми был прибит фанерный лист, а на нем крупными черными буквами написано: «Сельхозкооператив «Свободная земля».

Во дворе Шихтенберг увидел свояченицу Грунделова, Герду. Она шла от амбара. Увидев его, она приветственно помахала рукой и сказала:

— Скотный двор уже начали строить, я только что оттуда. Начать–то начали, вот неизвестно только, когда закончим.

— Закончим, и гораздо быстрее, чем предполагали.

Герда провела обеими руками по зачесанным назад волосам и засмеялась, приоткрыв красивые губы, отчего редкие веснушки на лице будто пропали. В темных добрых глазах появились приветливые огоньки.

— Хорошо бы! — сказала она и побежала к амбару.

Шихтенберг смотрел ей вслед и думал: «Какая она молодая и красивая! Собственно, в селе все девушки такие, но в Герде есть что–то особенное. Она образованная, интересуется всем новым. А не сказать ли ей о моем плане?»

И Шихтенберг быстрыми шагами пошел за Гердой.

* * *

У Грунделовых существовала традиция: за столом собиралась вся семья. Есть не начинали до тех пор, пока все не усаживались за стол. До начала еды о чем–нибудь разговаривали, шутили. Почему–то Герда чаще всего становилась объектом насмешек. Иногда она сердилась на это. Особенно зло подшучивал над ней сам Грунделов, который был уверен, что в кооператив она вступила по принуждению, а не по собственному желанию.

Несколько лет назад на занятиях в профтехучилище Герда рассказала своим друзьям о книге Шолохова «Поднятая целина». Для Герды люди, описанные Шолоховым, создававшие колхоз в невероятно трудных условиях, были настоящими героями. Все заспорили о том, можно ли сейчас, и не где–нибудь, а здесь, организовать крепкий кооператив. Когда спор закончился, Герда встала и во всеуслышание заявила:

— Я лично вступаю в кооператив.

Все на миг замерли, а затем раздался гром аплодисментов. Герда покраснела до корней волос и, смутившись, села на место. Ей пожимали руки, поздравляли.

Идя домой, Герда поняла, что первый раз в жизни она одержала победу над собой. Зато дома ее решение вызвало бурю негодования: в пятнадцать лет девчонке не положено самовольничать! Однако в ней нашлось мужество, чтобы настоять на своем.

Тогда в их селе кооператив просуществовал всего–навсего несколько месяцев. Над членами кооператива смеялись, порой довольно зло. Особенно изощрялись богатеи.

Герда жила в семье Грунделова, который был женат на ее старшей сестре. Новая родня не нравилась Герде. Кузнец зарабатывал неплохо, но беда была в том, что его больше ничего не интересовало.

* * *

Герда с интересом выслушала рассказ Шихтенберга о том, как он собирается осушать заболоченный участок земли. Ее радовало, что он рассказал о своих смелых планах именно ей, а не кому–нибудь другому.

«Как хорошо, что есть люди, которых волнуют такие вопросы! Нужно будет все хорошенько обдумать. Прорыть каналы на полях — это полдела, нужно будет сделать переходы через эти каналы, а может, еще что…» — думала она, идя домой.

Герда не обращала внимания на лужи под ногами и не заметила, как дошла до дому. Она вошла в полутемные сени, где пахло сырой землей, железом и каким–то тряпьем. Держа под мышкой сверток с газетами, Герда вошла в кухню.

— Здравствуйте, — поздоровалась она и сняла с головы платок. Вымыв руки, бросила на себя беглый взгляд в зеркало и подошла к столу.

Села она напротив фрау Энгель, матери Грунделова, и его отца. Взяла кусок хлеба.

— Ну, что нового? — повернулся к Герде Грунделов.

Все присутствующие уже привыкли, что кузнец всегда одной и той же фразой начинает очередные нападки на Герду.

— Скоро место за столом рядом с тобой пустовать не будет, — продолжал кузнец.

Все недоуменно переглянулись.

— Чего это вы на меня так уставились? — Кузнец отрезал кусок сала и положил на ломоть хлеба. — Скоро у нас появится постоялец.

— Что еще за постоялец? — Фрау Энгель нахмурила лоб. — Я ничего не знаю.

— Я и сам только сегодня об этом узнал, — ответил кузнец, отправляя в рот внушительный кусок хлеба. Он хитро улыбнулся, оглядев недоуменные лица родных. — Ну, что вы на меня уставились, будто я фокусник? Ешьте спокойно. Или вам еда не по вкусу?

И он снова откусил хлеба. Настала тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов да чавканьем кузнеца.

— Ты, наверное, выпил уже? — проговорила Герда.

— Нет, ни глотка. Корчма сегодня закрыта. То, что я вам сказал, это правда. — Кузнец отложил нож в сторону. — Ваш кооператив сегодня побираться приходил.

Герда перестала есть.

— Да, да, не удивляйся. Шихтенберг сегодня ездил к солдатам, просил помощи. Вот они и пришлют к нам солдат, так что в каждом доме будет постоялец, чтобы вы знали. — Кузнец, довольный, откинулся на спинку стула.

— Ну и мысли же тебе приходят в голову! — возмутилась Герда.

— Ты что, не веришь?! Спроси у Шихтенберга!

— И спрошу!

— Ого! Да ты, я вижу, в самом деле не веришь мне, а?

— Не говори так, Шихтенберг сам говорил мне…

— Конечно, к нам пришлют на постой не простого солдата, а офицера. Так где ты его положишь спать, а? — Гельмут рассмеялся и добавил: — Небось пришлют такого красавца, что просто залюбуешься!..

— Оставь меня в покое!

— Ты их еще не знаешь! — Грунделов задумчиво покачал головой.

— Гельмут, скажи наконец, правда это или нет? — спросила Анна–Мария.

— Если я говорю, то правда!

— Иногда ты шутишь…

— Сегодня я говорю серьезно!

Герда недоверчиво посмотрела на него и спросила:

— А что они здесь делать будут?

— Строить вам свинарник!

И тут Герда вспомнила, с какой уверенностью Шихтенберг говорил о том, что скотный двор будет построен. Видимо, Шихтенберг решил сделать сельчанам приятный сюрприз.

— Ну что ж, будет очень хорошо! — громко произнесла она.

— Только вы от такой помощи еще беднее станете! — буркнул Гельмут.

— Да, да! — Старик поддержал сына. — Я–то уж знаю, как они орудуют…

— И долго они пробудут здесь? — поинтересовалась Герда.

— А тебе–то какое дело до того, будут нам помогать солдаты или нет? — При этих словах старика Герда встала. — В селе много таких, кто горазд языком болтать…

Герда вышла из комнаты, так хлопнув дверью, что в шкафу зазвенела посуда.

— Вот до чего дожили! — пробормотал старик кузнец. — В собственном доме слова не скажешь! — Вытащив газету, он уставился в нее.

Через минуту Герда вернулась.

— Скажите, — обратилась она к старику, — вы уже давно живете в этих краях?

— Да, а что?..

— Здесь всегда было так сыро?

— Да–а, — старик откинулся на спинку стула. — Насколько я помню, всегда. Сухо здесь не бывает.

— И против заболачивания ничего нельзя сделать?

— Что тут сделаешь? Так было, так и будет.

— А помнишь, как перед самой войной, — вмешалась в разговор жена старика, — к нам сюда приезжал один господин и говорил, что они хотят осушить эти болота.

— Было такое. — Старик пожал плечами.

— Вон как! — воскликнула обрадованно Герда. — Выходит, уже этим вопросом занимались. Почему же ничего не сделали?

— Этого я не знаю. Может, не получилось ничего, а потом началась война… Тем более не до того было… — сказал старик.

— И кто тебе вбил мысль о каком–то осушении! — не стерпел Грунделов. — Вы и хлев–то самостоятельно построить не можете. Выдумываете планы, а у самих, кроме выдумки, ничего нет!

— Разумеется, мы с такой работой сами не справимся, но если нам помогут, тогда все планы можно претворить в жизнь.

Все с удивлением уставились на Герду, а старик кузнец рассердился:

— Черт знает что творится на белом свете! — И занялся своей трубкой.

— Я никак не пойму, почему вы всегда так упорствуете. Это все равно что выходить в поле с косой, когда все выходят с косилками! — не сдержалась Герда.

— С косой–то оно надежнее! — ответил старый кузнец.

Возражения старика раздражали Герду, тем более что говорил он всегда со злостью и желчью.

— С косой, Герда, оно самое надежное! — повторил он.

— Конечно, — поддержал отца Гельмут. — До сих пор мы только косой и косили — и всегда были с хлебом. А теперь, выходит, нам косы уже не нужны, а?

— Но с ними далеко не уйдешь, все время нужно останавливаться.

— Ах, Герда, а разве можно работать и не останавливаться?

— Ведь мы строим для будущего!

— Так ведь и старое было неплохим, — проговорил старик. — Надеюсь, ты это понимаешь…

— Мы трудимся для нового!

— И я для нового, десять навозопогрузчиков сделал, каких у нас сроду не было, — сказал Гельмут.

— Но ты делал их для себя.

— Нет, не для себя. Один из них купил ваш кооператив.

— Да, но вступать в наш кооператив ты не хочешь, не так ли? — Герда чувствовала, что она вот–вот взорвется. — Иногда ты говоришь, как кулак, и хотя не являешься им, но зато помогаешь им! — Не желая продолжать разговор, Герда вышла из комнаты.

«Значит, солдаты нам помогут, — подумала она, — Ну что ж, посмотрим…»

3

Унтер–офицер Хаук, войдя в спальную комнату, тихонько прикрыл за собой дверь. Он обошел печку и, приблизившись к окну, где стояли койки солдат первого расчета, зачем–то посмотрел в окошко, как будто в темноте можно было что–нибудь рассмотреть. Однако увидел только кровати, шкафчики для обмундирования и смеющиеся лица что–то рассказывающих солдат, отраженные в стеклах.

Гертель лежал на койке и читал книгу. Увидев унтер–офицера, он смущенно улыбнулся и встал.

— Добрый вечер, — поздоровался Хаук. — Садитесь, поговорим.

— Хорошо. — Гертель захлопнул книгу и сунул ее под подушку.

— Ну, как идут дела, товарищ Гертель? — спросил Хаук.

— Хорошо, все хорошо. Я не привык жаловаться, товарищ унтер–офицер.

— Как служба? Нравится?

— Я никак не привыкну, особенно когда полевые занятия и все нужно делать самому… Да еще политзанятия… а я так плохо говорю. Ну и в спорте я не ахти как силен.

— Вы должны тренироваться. На батарее много хороших спортсменов, — проговорил Хаук и показал рукой в сторону солдат. — Кто–нибудь из них вам поможет.

— Они уже пробовали, но у меня ничего не получается. — Солдат безнадежно махнул рукой. — Не выйдет из меня спортсмена, разве что штангу поднимать…

— Попробуйте еще раз, товарищ Гертель. Главное — не теряйте надежды. Вот увидите — все получится.

— Хорошо, товарищ унтер–офицер, но только вы сами от меня откажетесь.

Постепенно вокруг них собрались солдаты.

— Ну как, товарищи, добьемся, чтобы наш расчет стал лучшим в дивизионе?

— Добьемся, если каждый будет стараться, — ответил Лахман.

Хаук посмотрел на каждого по очереди. Пауль уставился в пол, Гертель крутил головой.

— С заправкой коек у нас уже лучше, только у Толстяка пока еще не получается.

— Да и в шкафчиках у нас порядок, — заметил Пауль.

Тем временем к ним подошли и остальные солдаты.

— Быть лучшим расчетом — это значит не только иметь хороший внутренний порядок. Нужно, чтобы ни у одного из солдат не было дисциплинарных взысканий…

— Это уж зависит от вас! — перебил унтера Дальке. Все весело засмеялись.

— Прежде всего нужно быть первым в учебе, — продолжал Хаук, — и вообще во всем, в том числе и в спорте.

Услышав эти слова, Гертель опустил голову.

— Подумайте, товарищи, обсудите все как следует, а потом поговорим. — Сказав это, Хаук попрощался с солдатами своего расчета и ушел. Постепенно солдаты стали расходиться. Лишь несколько человек из второго расчета не отходили от Гертеля.

— Нам еще очень много нужно сделать, — заметил рыжеволосый ефрейтор Эрдман. — А для этого придется использовать все свое свободное время.

Пауль махнул рукой, лег на койку и отвернулся лицом к стене. Бюргер слушал, склонив голову набок.

— Год назад был у нас один такой унтер–офицер, который тоже не давал нам ни минуты свободного времени. Потом пришел Бауман, и свободное время у нас появилось. Мы свое дело делаем! — выпалил Эрдман и отошел к окну.

— Держи лучше язык за зубами! — шикнул на него Гертель. — Или уйди!

Эрдман усмехнулся.

Лахман подошел к солдатам и, засунув руки в карманы, проговорил рыжеволосому прямо в лицо:

— Почему это ты решил заботиться о нас? Может быть, думаешь, что мы тебя всерьез воспринимаем?

— Лично ты или все?

— Мы придерживаемся одного мнения. А ты иди отсюда со своими советами. С нас хватит!

В этот момент раздалась команда дежурного на уборку помещения.

Шрайер пошел в курилку, которая находилась в конце коридора. Закурил и сел на скамейку. Достал из кармана письмо, которое ему прислали с завода, где он работал до армии, прочитал его и задумался.

«Ну и советы же они дают! Не знают нашей армейской жизни, а советы дают. К тому же я еще не комсомолец. Другое дело Лахман! Вот ему пусть и советуют, а меня бы оставили в покое. Да и Хаук теперь не даст нам житья. До сих пор он вел себя тихо, а теперь…» — Шрайер сложил письмо и, сунув его в карман, пошел в спальную комнату.

* * *

На открытое комсомольское собрание явились почти все солдаты четвертой батареи.

Унтер–офицер Бауман сидел на табуретке, прислонившись спиной к стене. Вообще–то он был абсолютно уверен, что такие собрания никакой пользы не дают, они только отнимают много времени и часто кончаются пустыми разговорами. Но тут уж ничего не поделаешь, согласно указаниям командира каждому учению и каждой стрельбе обязательно должны предшествовать партийное и комсомольское собрания.

«Брауэр говорит хорошо, — думал Бауман, слушая унтер–лейтенанта, — но уж больно общими словами».

Собрание не интересовало его. С большим удовольствием Бауман задумался над тем, какую девушку из числа знакомых пригласить ему на вечер, когда он получит увольнение после стрельб.

Он самодовольно усмехнулся. Он знал, что нравится девушкам. А раз так, то стоит ли отказывать себе в таком удовольствии? Он не раз видел, что девушки смотрят на него с любопытством, стараясь встретиться с ним взглядом.

Бауман снова прислушался к тому, что говорил Брауэр. Взводный говорил о тех мелочах, которые часто влияют на результаты стрельб, и притом далеко не в лучшую сторону. Потом он заговорил о гигиене.

Бауман считал, что это его не касается. Уж кто–кто, а он всегда ходит чистым и аккуратным, за что командиры не раз ставили его в пример другим. Даже на учениях, когда всюду была грязь, Бауман ухитрялся щеголять в начищенных до блеска сапогах, воротничок его всегда сиял чистотой, а под ногтями никогда не было темной полоски.

Бауман провел рукой по волосам, уловив носом тонкий запах одеколона. Он любил этот запах, который навевал на него приятные воспоминания.

«Интересно, почему женщины так льнут ко мне? — думал он. — Видимо, это чисто фамильная черта. Отца женщины тоже очень любили». Бауман вспомнил, как женщины и девушки крутились возле его отца в ресторане, где он работал. Очень часто они говорили отцу комплименты, а он в свою очередь — им.

Отец определил сына учеником в автомастерскую, где работал хороший друг отца.

Однажды вечером Бауман зашел к отцу в ресторан. Зал был заполнен до отказа. За одним из столиков, которые обслуживал отец, сидела девушка с большими красивыми глазами. На девушке была тонкая блузка, сквозь которую было видно красивое белье, облегающее крепкое тело.

Пока отец обслуживал гостей, сын начал переговариваться взглядами с девушкой. Глаза у девушки были выразительные, а взгляды, которые она бросала на парня, требовали решительных действий.

Как только отец вышел на кухню, Бауман с девушкой выскользнули из ресторана. Он часто вспоминал потом это приключение, хотя то, что за ним последовало, было далеко не таким приятным. Отец так вздул сына, что тот, забрав кое–какие свои вещички, сбежал к бабушке в деревню. Однако жить в деревне Бауман не мог, да и не хотел. Пожив совсем немного у бабушки, Бауман вступил в Национальную народную армию.

В армии он окончил школу унтер–офицеров: язык у него был подвешен неплохо, да и голос оказался звучным, командирским.

Получая краткосрочный отпуск, Бауман ни разу не ездил домой. Каждый отпуск он проводил у какой–нибудь знакомой девушки.

Громкие аплодисменты вывели Баумана из задумчивости, и он тоже захлопал в ладоши.

В прениях первым выступил Тим, который обвинил унтер–лейтенанта Функе в том, что тот передал на позицию неверные данные.

Вторым вышел на трибуну командир взвода артиллерийской разведки, который от имени своих солдат взял довольно высокие обязательства, а в конце выступления тоже упомянул об ошибке офицера–вычислителя.

Бауман выпрямился и посмотрел на Функе.

Унтер–лейтенант Функе пригладил волосы руками, нахмурил брови, встал и сказал:

— Друзья, я признаю, что допустил ошибку. Я сделал для себя соответствующий вывод. Обещаю вам, что такого больше не повторится.

Следующим выступал Лахман:

— Вчера я получил письмо из Магдебурга. Товарищи по заводу напомнили мне, что я обязался к дню созыва съезда овладеть профессией наводчика. Раз я обещал, то я это сделаю, а еще я хочу, чтобы наш расчет стал лучшим расчетом в дивизионе!

Бауман посмотрел в ту сторону, где сидел Хаук, и подумал: «Ты смотри! Этот у нас без году неделя, а вон какую работу провел».

Потом выступал Пауль:

— На учениях я буду стараться вовсю, мой тягач в полном порядке, и я обещаю доставить гаубицу куда угодно.

Прения шли полным ходом.

«Хорошо отстреляться — это еще не все, — подумал Бауман. — Нужно шире развернуть социалистическое соревнование». Он встал и попросил дать ему слово.

— Товарищи, я думаю, что настоящим соревнование может стать только тогда, когда в нем участвует несколько расчетов. Вот и разрешите мне от имени нашего расчета заявить, что мы тоже включаемся в соревнование и будем бороться за звание «Лучший расчет».

Все громко захлопали. Бауман сел на место, удивленный: «Что я такого сказал? Все равно все берут обязательства, так что и нам нужно. В целом–то собрание довольно скучное, говорят все об одном и том же. — Он с трудом сдержал зевок. Бросив взгляд в президиум собрания, увидел там Брауэра. — И он в президиуме. Довольный такой сидит».

Бауман посмотрел на часы и ужаснулся: без нескольких минут девять! «А мне еще бриться и мыться надо! Пора кончать с этими разговорами, а то я и опоздать могу».

К счастью для Баумана, собрание скоро закончилось, и он помчался приводить себя в порядок.

Спустя полчаса он уже был на КПП. Оказавшись за воротами казармы, Бауман быстрыми шагами направился к месту свидания, думая о том, как поведет себя с ним знакомая девушка.

4

После дождя стало тихо–тихо. Блестели под ногами мокрые булыжники. Неожиданно обер–лейтенант Кастерих услышал какой–то шорох. Он обернулся, но никого не увидел.

Офицер шел по тропке, которая вела от казармы к поселку. Заложив руки за спину и немного наклонившись вперед, Кастерих шел медленно.

Весь день он был занят: встречался с офицерами, унтер–офицерами, солдатами, беседовал с ними, подписывал различные заявки, без которых не обойдешься накануне артиллерийских стрельб. Проинструктировав суточный наряд, Кастерих вышел из казармы.

Свежий воздух, запах влажной земли и хвои взбодрили его. Рабочий день кончился, к стрельбам они подготовились, и это радовало офицера.

Дом, в котором он жил, не был освещен. Когда Кастерих подошел ближе, он увидел, что жена стоит у открытого окна.

— Добрый вечер, — первой поздоровалась она. Он вошел в комнату.

— Как ты сегодня поздно! — Подойдя к нему, она поцеловала мужа, сняла с него фуражку и портупею.

— Я уже больше часа жду тебя, стоя у окна. Сегодня такая хорошая погода! Может, пойдем погуляем немного?

— Ты же знаешь, Бетти, что я завтра уезжаю, а мне еще нужно кое–что сделать. К тому же я голоден.

— Жаль, — сказала Бетти и зажгла свет.

На маленьком столике ждал приготовленный ужин. Поужинали молча. Убирая посуду, она спросила:

— Ты долго будешь работать?

— Пожалуй, да, — ответил он, — ты иди ложись, если мне никто не будет мешать, я скорее управлюсь с делами.

— Спокойной ночи, Клаус, — сказала Бетти и пошла к двери.

Клаус слышал, как она прошла по коридору, как открыла дверь в спальню и начала стелить постель.

Неожиданно в голову ему пришла мысль, что Бетти сейчас заплачет. Однако он не вскочил с места, а лишь откинулся на спинку кресла и прислушался. Стояла мертвая тишина.

Кастерих облокотился на стол, уставившись взглядом на фотографию, висевшую на стене. На фото Бетти была в свадебной фате. Она радостно улыбалась, держа в руках букет роз. Было это почти пять лет назад. День свадьбы совпал у Бетти с днем рождения: ей тогда исполнилось девятнадцать лет. Жизнь у девушки началась так, как она мечтала. Бетти была влюблена в Клауса и почти ежедневно писала ему длинные письма.

Клаус старался отвечать на каждое ее письмо. Бетти казалась ему прелестным созданием из совершенно другого мира. Пока он учился в офицерском училище, они встречались каждый день, мечтали о том, как получат квартиру, купят красивую мебель, поедут путешествовать.

Каждая встреча с Бетти была для Клауса своеобразным подарком. Училище он окончил успешно и получил звание лейтенанта. Служить Кастериха послали на север. Бетти без лишних слов последовала за ним в маленькое селение, затерявшееся посреди леса. Она не представляла себе жизни без Клауса, где–то вдали от него.

Им дали небольшую двухкомнатную квартиру, забота о которой полностью поглотила Бетти. Она обмеряла ее, мысленно планировала, куда поставить новую мебель, когда они ее купят.

За годы замужества Бетти нисколько не изменилась. Она осталась такой же ласковой и покладистой. Самое главное в жизни для нее был муж. Ради него она жила. Все остальное, казалось, нисколько ее не интересовало.

Клаус был счастлив и гордился такой женой.

Однако однажды он, к своему удивлению и страху, почувствовал, что его раздражает некритическое отношение Бетти к жизни, а ее постоянные комплименты стали ему надоедать, как и бесконечные разговоры о меблировке квартиры и устройстве их личной жизни. Правда, Бетти он не высказал ни единого упрека. Да и что можно было сказать ей! Она ведь совершенно не знала жизни. Мысли об этом все чаще и чаще стали приходить в голову Клаусу и мучили его.

У них появилось все, о чем они мечтали. Не было только ребенка. Квартира была превращена в уютное гнездышко, но это почему–то не радовало Клауса. Недовольство все чаще овладевало им.

Клаус весь день проводил в части, и это несколько отвлекало его от невеселых мыслей. Он был уверен, что жена и не догадывается о его сомнениях. Открываться ей он не собирался, это было бы для Бетти страшным ударом…

Посидев еще немного, Клаус встал и направился в спальню. Тихо лег рядом с женой. Бетти еще не спала. Она обняла мужа и положила голову ему на грудь.

— Ты еще не спишь? — спросил он.

— Я ждала тебя. — Она погладила его по щеке.

«Нет, сегодня я не могу ей ничего сказать. Скажу как–нибудь в другой раз, — решил Клаус. — Обязательно скажу, потому что дальше так жить нельзя».

* * *

На рассвете полк вышел в назначенный район.

Майор Глогер еще в казарме приказал установить на плацу как образец палатку, чтобы солдаты знали, как она должна выглядеть.

Унтер–лейтенант Брауэр получил приказ установить палатки для личного состава в назначенном районе. Палатки он установил и теперь шел между ними. Вдруг из первой палатки до него донеслись голоса.

— Оставь меня в покое! — Это говорил Хаук. Он был очень возбужден. — Здесь я командую и прошу делать то, что приказываю.

— Извини, товарищ начальник, что я попытался повлиять на тебя. Но мы с тобой соревнуемся, и потому я имею основание упрекнуть тебя в том, что ты нарушил принцип оказания друг другу взаимной помощи. — Эти слова произнес Бауман.

— Итоги соревнования еще не подведены, а через два часа мы должны все закончить.

— Я полагаю, что все и так ясно. В твоем расчете лучше внутренний порядок, чем в других, это все знают.

— Даже если перед другими палатками разобьют цветники, я и тогда останусь при своем мнении.

— Поэтому ты и утверждаешь, что у нас никакого порядка нет?

— Провоцируй кого–нибудь другого, а еще лучше — беспокойся о себе. У меня все!

Брауэр пошел дальше между ровными рядами палаток, вокруг которых суетились солдаты, старавшиеся сделать все, чтобы их палатку признали образцовой: кто выкладывал перед палаткой какие–то фигурки из камешков, кто лозунг. И лишь перед палаткой Хаука никто не суетился.

Унтер–офицер Герман, уложив последний камешек вместо точки, встал и посмотрел со стороны на лозунг «Общий успех зависит от каждого». Удовлетворенный делом своих рук, он скрылся в палатке.

В палатке на куче соломы сидели четверо солдат. Брауэр осмотрелся. В воздухе плавала пыль. Автоматы были сложены как попало на брезенте, тут же валялись рюкзаки.

Отведя Германа в сторону, Брауэр сказал:

— Лозунг у вас хорош, спору нет, товарищ Герман. А вот в самой палатке черт знает что творится! — Брауэр посмотрел на часы: — Спешите, остался, собственно говоря, всего один час.

Брауэр пошел дальше, ругая в душе солдат, которые думают больше о том, как будет выглядеть их палатка снаружи, и не наводят порядка внутри. И действительно, половина всех солдат копошилась у палаток снаружи.

«Гражданский бивак какой–то, а не лагерь воинской части! Запретить нужно всякое украшательство! Не может быть, чтобы командир не согласился со мной! Нужно и в мирное время жить в условиях, приближенных к боевым. Я так ему и скажу», — думал Брауэр, входя в палатку командира дивизиона.

Посреди палатки ослепительно горела электролампочка, из транзистора доносилась танцевальная музыка.

Майор Глогер сидел на стуле с довольным и красным, будто он только что принял горячую ванну, лицом. Китель его висел на спинке стула. Спина майора была перекрещена подтяжками, которые он на груди оттягивал большими пальцами и тут же отпускал, отчего получался громкий шлепок.

— Ну, товарищ Брауэр, что случилось? Чего–нибудь не хватает? — спросил он.

— И да и нет.

Глогер, покряхтывая, встал и взял сигару:

— Тогда рассказывайте, в чем дело.

— Товарищ майор, — начал Брауэр, — я не согласен с тем, что творится в лагере. Это же ерунда какая–то! — Он сделал несколько шагов по направлению к майору, энергично жестикулируя руками. — Украшательство какое–то! Какое отношение это имеет к боевым стрельбам? У нас же не увеселительный парк!

Глогер откусил кончик сигары и нервно выплюнул его.

— Я вас не понимаю, — проговорил он, сверля Брауэра взглядом.

— Товарищ майор, зачем мы украшаем палатки снаружи черт знает чем?

— А вы чего бы хотели, товарищ унтер–лейтенант? Так всегда делали до нас с вами. Так делают и в других армиях социалистических стран. Я вас действительно не понимаю. Разве вы не видели, какая палатка стояла в части?

— Это совсем другое. Я полагал, что, прибыв к месту боевых стрельб, мы должны так замаскироваться, чтобы стать по возможности незаметными. Ведь мы же солдаты Национальной народной армии ГДР, и всего в нескольких километрах от нас проходит государственная граница, за которой находятся солдаты, в чьих руках атомные ракеты, а мы тут бегаем вокруг палаток, как дети.

Майор бросил незажженную сигару на стол, она покатилась и упала на землю.

— Вы, видимо, считаете, что только у вас одного голова работает? То, о чем вы говорите, требует немалых усилий и тщательной подготовки.

— Мы должны жить в условиях, приближенных к боевой обстановке, — а вы посмотрите вокруг!..

— Для нас сейчас самое главное заключается в том, чтобы отлично отстреляться. — Майор нагнулся и поднял сигару. Сдув песчинки, он снова сунул ее в рот.

Брауэр крепко сжал губы, а затем громко сказал:

— Если мы научимся только стрелять, товарищ майор, то мы далеко не уедем. Наша партия учит нас, чтобы мы в любой момент были готовы выступить на защиту нашей республики, чтобы мы постоянно повышали боевую готовность. Хорошо замаскированная палатка с расчетом, как мне кажется, намного важнее лозунга, выложенного камешками перед палаткой.

Глогер снова нервно бросил сигару на стол. Лицо его покрылось красными пятнами. Он схватил китель со спинки стула и, надев его, застегнул на все пуговицы.

Помолчав немного, Брауэр сказал:

— Исход любой войны решали всегда степень подготовки к ней войск и боевые качества командиров. То, чем мы занимаемся в данный момент, нисколько не улучшает ни первого, ни второго.

Брауэр замолчал, ожидая, что ответит майор. А Глогер провел рукой по шее, будто ему давил воротник, но ничего не сказал.

— Разрешите мне, товарищ майор, обратиться по данному вопросу к командиру полка и его заместителю по политчасти?

— Обращайтесь! — буркнул майор. — Но я думаю, что они вам скажут то же самое, что и я!

* * *

Хаук сидел в палатке, где разместился личный состав караула. Рядом сидел Герман с книгой в руках. Несколько раз он поглядывал на Хаука, желая заговорить с ним, но все никак не решался. Наконец, подперев подбородок руками, он посмотрел Хауку прямо в глаза и признался, что нигде не может найти своего тракториста (так он называл водителя тягача).

— А ты везде посмотрел? — спросил его Хаук.

— Везде.

— А Дальке ты не видел?

— Нет, но его я и не искал.

— Подожди минутку!

Хаук разбудил Шрайнера и послал его на поиски водителя и Дальке, а сам стал звонить по телефону Бауману.

— Может, пока не стоит беспокоиться? — задумчиво произнес Герман.

Хаук покачал головой и сказал:

— Представь себе, что объявят тревогу, а твоего водителя нет, что тогда? Да и до границы отсюда рукой подать, кто знает, что может случиться.

Герман кивнул и разволновался еще больше. Вскоре вернулся Шрайер и доложил, что никого не нашел.

Вслед за Шрайером в палатку вошел Бауман.

— Что тут у вас стряслось? — спросил он, позевывая.

— Пропали Дальке и Альтман, — объяснил ему Хаук.

— Ну и что? Найдутся, никуда они не денутся.

— Ты так равнодушно говоришь, — заметил Хаук, — а ведь всякое может случиться.

— Мои люди на месте. Сначала навалишь на солдат бог знает каких обязанностей, а потом взыскания раздаешь.

— Можно подумать, что ты злорадствуешь.

Герман поднял руки и примирительным тоном сказал:

— Не спорьте, пожалуйста, нам нужно что–то предпринять.

— А что ты можешь сделать? Вернутся они, — успокоил его Бауман.

— Я вот думаю, куда они могли задеваться.

— Кто знает?

— Нужно доложить Брауэру.

— А почему не сразу командиру полка? — усмехнулся Бауман.

Хаук вскочил и заговорил почти шепотом, чтобы на них не обращали внимания солдаты:

— Тебе легко говорить, у тебя все на месте.

— Ты мне сначала найди их, а потом уж будешь… — Бауман махнул рукой и направился к выходу, но остановился, услышав слова Шрайера.

— Товарищ унтер–офицер, а я знаю, где они! В пяти километрах отсюда есть село, в котором живет знакомая Дальке. Он с ней на вечере познакомился. Они и меня приглашали пойти с ними, но я не пошел, сменил только Альтмана, так как завтра утром у молодых водителей занятия по вождению…

— Ну, что я говорил! — Бауман остановился у выхода из палатки. — А вы сразу хотели забить тревогу по всей части!

Неожиданно в палатку вошел Брауэр.

— Что тут за собрание у вас? — спросил он.

— Товарищ унтер–лейтенант, Дальке и Альтман без разрешения куда–то ушли из расположения части. Мы здесь как раз советуемся, что нам делать, — доложил Бауман.

Хаук подробно объяснил Брауэру, как все произошло.

Брауэр сел на табурет и тихо заметил:

— Значит, ЧП у Штелинга. Случилось это между часом и двумя. А где у нас состоялся последний вечер? — спросил он.

— В Кунцдорфе, — ответил Бауман. — Знакомая девушка Дальке живет в доме левее корчмы.

— Хорошо. Пошлем в Кунцдорф патрулей. Штелинга как следует проинструктируем, — решил Брауэр.

Разведя караульных по постам, Герман вернулся в палатку и, сев к столу, начал что–то писать.

— Жене пишешь? — полюбопытствовал Хаук.

— Да. — Герман хитро усмехнулся.

Хаук поймал себя на том, что он тоже улыбается. Чтобы согнать с лица эту улыбку, он тряхнул головой и начал разглядывать Германа.

«Какое доброе у него лицо, — думал Хаук. — Очень доброе и простое. Голубые глаза, круглый добрый подбородок. Жена, наверное, очень любит его. Они, конечно, хорошо понимают друг друга. Да при его характере это и не удивительно. Нужно будет как–нибудь поговорить с ним о семейной жизни».

С сосны, под которой была раскинута палатка, на брезент падали иголки, причем создавалось впечатление, будто по брезенту бегали крошечные птички. Хаук с удовольствием вдыхал свежий воздух. Его сейчас беспокоило только одно: чтобы поскорее вернулись в подразделение «беглецы».

* * *

Штелинг раздраженно сорвал с носа очки и уставился в темноту. Вытер слезинки, навернувшиеся на глаза, и посмотрел на часы.

— Уже четверть второго, — прошептал он, — а может, он вернется несколько позднее?

«До двух часов Дальке еще десять раз может вернуться!» — Штелинг глубоко вздохнул. Он ничего не слышал и не чувствовал, кроме биения собственного сердца. В этот момент с дерева сорвалась и упала веточка. Штелинг испуганно отшатнулся от сосны и осмотрелся.

«Прошло пять минут. Еще восемь раз по столько, — думал Штелинг. — Что сделает со мной Гертель, теперь уже все равно! Может, Дальке больше уже не будет в моем расчете, а может, все обойдется и его даже не накажут».

Штелинг снова прислонился к стволу сосны. Насмешливо прокричала какая–то птица, один раз, потом еще и еще. Казалось, она смеялась над бедой Штелинга.

«Ну, когда же вернется этот Дальке? Пойду засну, а когда он придет, проснусь. А придет ли он вообще? Да и зачем я здесь стою и жду, когда и так почти все знают, что Дальке ушел в самовольную отлучку? Утром об этом узнают все».

Штелинг нервно заходил взад и вперед по дорожке, потом снова подошел к дереву.

«Ах, Дальке, Дальке! Навязался ты на мою шею! Его лучший дружок Шрайер, так нет, этого занесло в мой расчет». Штелинг поправил автомат за спиной и посмотрел на часы — было без двадцати пяти два. Он задрал вверх голову и увидел сквозь ветви звездное небо. Неожиданно треснула ветка. Штелинг вздрогнул и рывком перевел автомат в положение «на грудь». «Черт возьми, веду себя как трусливый заяц! — выругался он про себя. — И все из–за этого Дальке! А Брауэр еще сказал, что я должен был получше смотреть за ним. Не держать же его за шиворот?!»

Время тянулось медленно, по крайней мере так казалось Штелингу. Вот уже без двадцати два.

«Меня же еще и обвинят во всем. Скажут, рядом жил, спал, а недосмотрел. В довершение всего дело дошло до грубого нарушения воинской дисциплины. Быть может, еще и меня самого накажут?» — Штелинг снова взглянул на часы: без десяти два.

Ему вдруг послышался какой–то шум. Штелинг впился глазами в темноту. Впереди показалась человеческая фигура. Кто–то медленно шел вперед. Ладони у Штелинга вспотели от волнения. Он еще крепче сжал автомат.

Человек, который шел ему навстречу, был в серой военной форме. За ним, также крадучись, шел второй.

Штелинг замер на месте, наблюдая за обоими. Подпустив их еще ближе, Штелинг во все горло крикнул:

— Стой! Ни с места!

Хаук повел солдат в лес.

— Дойдем до холма, там отдохнем, — сказал он и пошел дальше.

«Конечно, можно было бы этого Дальке и раньше наказать. Поводов было достаточно, но, как правильно заметил Брауэр, к солдату, побывавшему на гауптвахте и вернувшемуся в подразделение, всегда проявляется повышенный интерес. А вот осуждение любого проступка в самом коллективе всегда дает положительный результат».

Хаук оглянулся. Солдаты, растянувшись цепочкой, молча шли за ним.

«Интересно, как поведут себя на обсуждении сами солдаты? Брауэр сейчас сидит у Германа». — Хаук раздраженно покачал головой и еще раз оглянулся назад.

Дальке и Шрайер о чем–то тихо перешептывались друг с другом. Остальные безо всякого интереса смотрели на сосны.

«Стараются сосредоточиться», — подумал про них Хаук и, улыбнувшись, сел на пенек.

Солдаты полукругом расселись вокруг него. Хаук не собирался говорить долго. Главное — что скажет Дальке.

Все чувствовали себя как–то неловко и, чтобы скрыть это, чертили веточками на земле затейливые узоры.

Дальке прислонился спиной к сосне и, чуть–чуть ехидно улыбаясь, не спускал взгляда с Хаука.

«Это пока еще дуэль взглядов, — мелькнуло у Хаука. — Если солдаты станут на его сторону, серьезного разговора не получится».

— Товарищи, — начал Хаук, — я не собираюсь долго говорить. Вы и так все хорошо знаете, зачем мы собрались. Скажите нам, товарищ Дальке, почему вы ушли в самовольную отлучку?

— Я этого никогда не делал прежде… — Дальке, казалось, сжался в комок.

— Мало того, что сами ушли, вы еще увели с собой молодого солдата.

— Я его не принуждал.

— Зато уговорил, — заметил Лахман.

Дальке поднял голову и сказал:

— А с тобой, Лахман, я не разговариваю, я отвечаю на вопросы товарища унтер–офицера, понятно?

— Вы ошибаетесь, товарищ Дальке. Сейчас с вами не только я говорю, весь расчет говорит!

— Вон как! — Дальке отломил маленькую веточку и хлопнул ею по сапогу. С ехидной усмешкой он оглядел своих товарищей одного за другим.

Штелинг снял очки и не спеша начал протирать их. Бюргер, не шевелясь, уставился в землю. Гертель дружелюбно смотрел то на Хаука, то на Дальке. Пауль прислушивался к шуму моторов, доносившемуся со стороны автопарка. Шрайер мял пальцами сигарету.

— Не думай, что мы одобряем твою самоволку. Все товарищи ведут себя как полагается, и только ты один подводишь всех нас. Когда же ты возьмешься за ум? Ведь ты же наводчик орудия! А если бы во время твоего отсутствия объявили тревогу, что тогда? — сказал Лахман.

Дальке, даже не пошевелившись, буркнул:

— А ты получше старайся, чтобы поскорее смог заменить меня.

— Товарищи, не шумите попусту! — попытался утихомирить спорящих Шрайер. — Никакой тревоги никто не объявлял, так есть ли повод для спора? Дальке вернулся, он сделает для себя соответствующий вывод, и все…

— А мы здесь вовсе не спорим, товарищ Шрайер. Мы просто не имеем права оставлять такой проступок без внимания. Вот и пусть все товарищи выскажут свое мнение.

— Конечно! — буркнул Бюргер. — Товарищ унтер–офицер безусловно прав. Дисциплина есть дисциплина, и ее нужно соблюдать.

Бюргера поддержал Гертель.

— Когда я в прошлом году опоздал из городского отпуска, меня даже не наказали. И хотя у меня имелась уважительная причина, все равно, может, это было неправильно. Однако проступок Дальке нельзя оставить безнаказанным…

— Ну тогда наложите на меня взыскание, только кончайте поскорее этот цирк! — перебил Гертеля Дальке.

«Так вот кто тогда говорил о цирке, — встрепенулся Хаук. — Цирк, значит…» Унтер–офицер намеревался строго отчитать Дальке, но его опередил Пауль:

— Ты хоть раз видел, чтобы я самовольно покинул свой тягач? Не видел и не увидишь! Нужно быть серьезным, вот что я тебе скажу.

— Да ты прямо влюблен в свой тягач!

— Это гораздо лучше и полезнее, чем ходить в самоволки. Мы солдаты и всегда должны находиться на том месте, куда нас поставили.

— Хватит мне нотации читать! — небрежно махнул рукой Дальке. — Надоело!

— Нет, не хватит. — Штелинг нацепил очки на нос. — Наберись терпения и слушай, что тебе здесь говорят. В конце концов, мы в армии и не имеем права поступать так, как кому заблагорассудится. У нас коллектив, и твой поступок мы обязаны обсудить. Ты сам виноват!

— Вы, наверное, завидуете мне. Ведь вас со мной не было…

Дальке не успел закончить фразы, так как Пауль начал громко смеяться и никак не мог успокоиться. Вслед за ним засмеялись и другие солдаты.

Дальке с удивлением посмотрел на товарищей, которые хохотали до слез, а потом вдруг вскочил как ужаленный и, почесывая зад, бросился в кусты.

Когда солдаты немного успокоились, Пауль, с трудом сдерживая смех, объяснил:

— Извините, товарищ унтер–офицер… Дело в том, что Дальке сел на… муравьиную кучу. Муравьи заползли ему в брюки, в сапоги… — И он опять рассмеялся.

— Что ж, товарищ Пауль, придется разговор с ним отложить на завтра. Но его нужно закончить до стрельб. У нас все должно быть в порядке.

Все поднялись. Солнце клонилось к горизонту, и длинные тени от деревьев ложились на землю.

* * *

Унтер–офицер Хаук лежал на койке, вспоминая разговор с солдатами. Он понимал, что ему еще придется много работать для того, чтобы добиться полного взаимопонимания с ними.

Правда, Дальке, когда обсуждали его проступок, оказался одинок, и это радовало Хаука.

Когда солдаты вошли в палатку, Дальке вытряхивал из сапога муравьев. Все ноги у него были сильно искусаны. Он даже не пошел со всеми в столовую и, наверное, не стал бы ужинать, если бы Шрайер не принес ему еду в котелке.

Хауку не спалось. В голову лезли невеселые мысли. «Завтра или послезавтра начнутся стрельбы, а в расчете — кто в лес, кто по дрова. Правда, Дальке они проработали, что, быть может, подействует на него лучше любого взыскания. Наводчик гаубицы в расчете самая главная фигура, а он фактически поставил себя вне коллектива. Не перегнули мы палку? Не обиделся бы он, ведь в основном от него будет зависеть, куда полетят снаряды: в цель или мимо».

При этой мысли Хаука охватило беспокойство. Кто знает, как станет держать себя наводчик. Хаук понял, что слишком мало и плохо знает своих подчиненных.

«Выходит, что я занимался с ними поверхностно. Выступал на общих собраниях с призывами, переоценивал способности расчета. В любой работе необходима конкретность. Нужно как можно скорее исправлять допущенные ранее ошибки».

Хаук выглянул из палатки. Все небо было усеяно звездами. В одной из палаток, стоявших у передней линейки, горел свет. Из нее до Хаука долетали обрывки голосов и музыка.

Хаук прилег на койку и вскоре заснул тревожным сном.

Сначала ему приснилось, что он, Хаук, сидит перед походным телевизором, а чей–то громкий, раскатистый голос кричит: «Ни один снаряд не попал в цель! Ни один!» Потом раздается щелчок, и маленький походный телевизор превращается в огромный ящик. Кругом густой туман, и из него вдруг является ухмыляющаяся физиономия Дальке. На руках Дальке держит девушку. Он бросает ее под ноги с криком: «Из–за такой девушки нет смысла убегать из лагеря в самоволку!» — и исчезает. Хаук что–то кричит ему вслед. В этот момент девушка открывает глаза, и из них льются яркие солнечные лучи, рассеивающие туман. Раскинув руки, девушка с улыбкой плывет навстречу Хауку. Но как только он захотел обнять ее, она превратилась в жену Германа, который с криком «Тревога! Тревога!» бежал им навстречу. За ним виднелись фигуры солдат из первого взвода. Они бросились на Хаука и повалили его на землю. Кто–то наступил на него, кто–то даже ударил его. И тут Хаук услышал чей–то голос: «Товарищ унтер–офицер! Тревога!»

Вскочив с постели, он быстро оделся и посмотрел на того, кто его разбудил. Это был Дальке, который стоял над ним, застегивая френч.

— Тревога, товарищ унтер–офицер! — повторил Дальке и добавил: — Вам приказано немедленно явиться в полной боевой готовности к унтер–лейтенанту Брауэру.

— Хорошо, — ответил Хаук. Он надел сапоги, схватил свой вещмешок и автомат и бросился к палатке командира батареи.

Брауэр выглядел таким свежим и подтянутым. Он сидел за столом, освещенным светом карманного фонарика.

— Товарищ унтер–офицер, — сказал он, — объявлена боевая тревога. Необходимо быстро разобрать палатки и упаковать их. Запомните: пункт сбора нашего дивизиона на просеке, что идет параллельно главной линейке. Порядок построения: штаб, четвертая батарея, пятая, шестая, транспортные средства, тягачи. О готовности к маршу доложить до двадцати трех тридцати! Полк получил приказ занять район обороны озеро Бюрсте, Лангедорф до четырех ноль–ноль двадцать второго. Вам все понятно?

У унтер–офицера вопросов не было.

— Поставьте задачу расчету и поторапливайтесь.

Хаук побежал к своей палатке.

* * *

Четвертая батарея заняла огневые позиции на открытой местности, машины и тягачи укрылись в лесу, который начинался позади ОП.

Как только гаубицы были установлены на ОП, солдаты принялись отрывать укрытие. Со всех сторон доносился стук лопат о землю, слышались негромкие голоса. Откуда–то издалека раздавался рев тягачей.

Когда унтер–офицер Хаук с данными для наводки пошел к Брауэру, ОП еще не были полностью оборудованы. Солдаты молча рыли укрытие.

— Вы что, онемели? — с раздражением спросил Штелинг. Он снял очки и огляделся.

— Копай знай! — бросил Дальке.

— Смотри–ка! — удивленно воскликнул Штелинг. — Заговорил! А я думал, он с нами больше и разговаривать не станет.

— Ерунда какая!

Немного покопав, Штелинг со злостью бросил:

— Четыре дня!.. У нас была такая хорошая палатка, самая лучшая в полку, а теперь копайся тут в земле, как крот…

— Ты, парень, копай–ка лучше землю да помалкивай! — прикрикнул на него Шрайер. — Думай лучше о чем–нибудь приятном. Ну, например, о том, что дней через десять пойдешь в увольнение, сядешь где–нибудь в кафе, закажешь себе хороший шницель, кружечку пива…

— Перестань! Какая нелепость копаться тут в земле для того, чтобы сделать всего несколько выстрелов из гаубицы. — Штелингу хотелось забросить лопату и отдохнуть, но тут около него мелькнула чья–то тень.

— Если ты сейчас же не замолчишь, я воткну тебя в яму вниз головой!

Штелинг сразу же узнал голос Дальке.

— А ну, воткни! Попробуй! — Штелинг нацепил на нос очки и повернулся к ефрейтору: — Смотри–ка, какой праведник нашелся: сам ходит в самоволки, а других поучает.

Остальные молчали.

— Не забывай, что у нас нельзя делать то, что тебе заблагорассудится! — парировал удар Дальке. — А то читать ты проповеди можешь, только вот работать не хочешь…

Штелинг заметил, что за его спиной кто–то энергично начал копать землю. Это оказался Гертель. Рассерженный Штелинг оглянулся и вырвал у него лопату из рук.

— Я уже вырыл себе окоп и хотел тебе помочь, а то ведь тебе трудно, бедняжке… — засмеялся Гертель.

* * *

Под утро, когда все орудия уже были установлены на ОП и хорошо замаскированы, подул сильный ветер. Он шевелил ветки, которыми были прикрыты гаубицы.

Артиллеристы сидели на опушке леса и ели суп из котелков.

Штелингу хотелось громко повозмущаться относительно ночного эпизода с оказанием ему помощи, но, посмотрев на товарищей, которые были заняты едой, он понял, что сейчас никто с ним разговаривать не станет и тем более не поддержит.

«Ну, ничего, я им еще докажу, на что способен!» — подумал он.

— Ешь, а то у тебя суп остынет, — сказал ему Лахман.

Штелинг молча кивнул, понимая, что свою вину он сможет искупить перед товарищами только хорошей работой.

* * *

К вечеру ветер усилился. Он сыпал в глаза песок, больно сек лицо.

Штелинг работал наверху. Чтобы очки не мешали, он снял их, и теперь лицо его казалось беспомощным. Штелинг копал землю, с силой надавливая на лопату ногой. Но вот он случайно задел лопатой за корень, лопата выскользнула у него из рук и упала с бруствера в окоп.

— Эй, наверху! Осторожнее! — крикнул Штелингу Хаук. Он поднял лопату солдата и увидел на ее черенке пятна крови.

— Товарищ Штелинг, откуда у вас кровь?

— Какая кровь? — Штелинг наклонился над окопом.

— А вот на черенке лопаты…

— Я не знаю. — Штелинг выпрямился.

— Покажите–ка ваши руки, — потребовал Хаук.

— Зачем, давайте мне лучше мою лопату.

Хаук вылез на бруствер и строго повторил:

— Покажите мне руки! — Заметив любопытные взгляды солдат, Хаук прикрикнул на них: — А вы занимайтесь своим делом!

Штелинг с неохотой показал Хауку руки.

— Да вы с ума сошли! — воскликнул Хаук, увидев кровоточащие мозоли солдата. — Эх, Штелинг, Штелинг! Быстро идите в санчасть! Немедленно!

Штелинг надел френч, застегнул все пуговицы и, опустив голову, поплелся в санчасть. Хаук долго смотрел ему вслед.

* * *

После ужина Пауль пошел на ОП. Он разыскал старый окоп–укрытие для танка и начал переоборудовать его под укрытие для тягача. Ему помогали солдаты из расчета.

«Ребята работают кто как умеет. Никакой системы у них нет. Зато стараются, — думал Пауль. — Но отвечать за укрытие не им, а мне. Тягач есть тягач». Рядом с окопом он увидел большую кучу песка и, схватив лопату, вонзил ее в песок.

— Эй, что ты делаешь?! — закричал на Пауля Дальке и, подскочив к нему, вырвал из рук лопату. — Ты соображаешь, что делаешь?! Ведь это же точка привязки! Без нее не может быть и речи о точной стрельбе!..

— Я же не знал, — начал оправдываться Пауль.

— Если хочешь помогать, спустись вон в тот окоп и рой ход сообщения.

— Хорошо, — робко пролепетал Пауль. Да, на полевых учениях все выглядело иначе, не так, как в классе на ящике с песком.

* * *

В десять часов вечера унтер–офицер Хаук собрал своих подчиненных. При лунном свете он отчетливо различал лица солдат. Особенно выделялись в темноте забинтованные руки Штелинга.

— Товарищи, — начал Хаук, — сейчас у нас есть возможность немного поспать. На рассвете продолжим работу, с тем чтобы до обеда все закончить.

Солдаты охотно отложили в сторону лопаты и кирки.

— Спать будем тогда, когда все сделаем, — возразил ему Лахман.

Все повернулись к нему.

— А ты не устал? — спросил его Шрайер.

— Нам еще работы часа на четыре, — сказал Штелинг, — самое большее. Я тоже предлагаю сначала все сделать, а потом уже идти спать. Сейчас достаточно светло.

Все снова повернулись к Хауку.

— Нельзя же бросить оборудование позиций на полпути. К тому же сейчас прохладно, все равно не уснешь, — продолжал Штелинг.

Солдаты ждали решения Хаука. Он пожал плечами и сказал:

— Как хотите, товарищи. Но нам приказано отдыхать.

— Тогда будем спать. — Шрайер с силой вонзил лопату в землю.

— Чего тут приказывать! Позиции должны быть оборудованы. — И Лахман встал, чтобы идти в траншею.

Шрайер оперся на лопату и тихо свистнул сквозь зубы.

— Я за предложение Лахмана, — сказал Штелинг, пытаясь спрятать забинтованные руки в карманы.

Дальке ехидно рассмеялся:

— Он «за», так как работать все равно не может.

Штелинг обвел взглядом товарищей, ища у них поддержки.

— Каждый может высказать свое мнение, даже если руки у него и забинтованы. Запомните это, товарищ штабс–ефрейтор, — официальным тоном сказал Хаук. — Кто знает, смогли бы вы с такими мозолями работать или нет.

— Кто знает, не специально ли эти мозоли появились? — съязвил Дальке.

— В голове у тебя мозоль! — засмеялся Шрайер.

— А уж ты–то лучше бы помолчал. Или все уже забыл? Сначала как следует отрой себе ячейку, а уж потом говори об огневой позиции.

Все посмотрели на Шрайера, который вытащил лопату из земли и тут же снова с силой вонзил ее в землю.

— Я тоже за работу, — сказал Бюргер, становясь рядом с Лахманом.

К ним молча присоединился Гертель.

Пауль положил лопату себе на плечо и заявил:

— Я тоже еще могу копать.

Шрайер пожал плечами и пробормотал:

— Ну что ж, я хоть и устал, но тоже могу копать. — Он подошел к группе солдат.

— Ну, а ты? — спросил Лахман у Дальке.

— Вы меня принуждаете?

— Как хочешь, так и считай.

Дальке взял свою лопату и пошел к окопу. Обернулся на ходу и сказал:

— Можете не сомневаться, я тоже не хуже вас могу работать.

— Ну, вот видишь! — Лахман радостно улыбнулся.

Солдаты принялись за работу.

Хаук задумался. Ему не давала покоя мысль, почему Дальке так ведет себя. Унтер–офицер пожалел, что не смог своевременно поговорить с ним. Когда штабс–ефрейтор принялся за работу, Хаук решил, что, видимо, Дальке осознал свою ошибку и исправился, но до конца унтер–офицер не был в этом уверен. Что–то в поведении и словах Дальке настораживало Хаука. Унтер–офицер посмотрел на часы. Через десять минут нужно было идти на доклад к Брауэру.

…Хаук встал. Тело ломило от усталости. Застегнув френч и взяв автомат, он не спеша пошел к командиру.

Брауэр сидел в окопе на вещмешке. Напротив него прямо на земле пристроился Бауман. Оба беззаботно смеялись.

Хаук доложил по всем правилам.

— Ну как, спит расчет? — спросил Брауэр.

— Еще нет, товарищ унтер–лейтенант.

— Заходи, садись, — предложил Бауман Хауку, отодвигаясь немного в сторону.

Хауку показалось, что офицер о чем–то спросил его, но о чем именно, он не расслышал.

— Вы что–то сказали, товарищ унтер–лейтенант? — переспросил Хаук.

— Я сказал, что у меня очень болят губы. — Офицер осторожно потрогал губы языком. — Самое скверное, что я не захватил никакой мази.

Бауман полез в планшетку и, достав из нее белый тюбик, протянул его офицеру со словами:

— У хорошего солдата все есть! — И Бауман улыбнулся.

— Спасибо, это означает, что я плохой солдат. — Брауэр смазал губы кремом.

Послышались чьи–то шаги. Это шел командир второго взвода, а с ним командиры орудий и Герман.

— Товарищи, — начал Брауэр, — я был у командира. Взвод управления свою позицию полностью оборудовал. Я хочу знать, как у вас обстоят дела. Сможем ли мы завтра доложить командиру о полной готовности?

Унтер–лейтенант Витинг доложил, что второй огневой взвод сможет закончить все работы через три–четыре часа.

Хуже всего обстояли дела в третьем расчете. Герман рассказал, что они разыскали старый окоп и начали оборудовать его, но стенки все время осыпаются.

Товарищи дали ему несколько советов относительно того, как можно укрепить стенки старого окопа.

— Я спрашиваю вас об этом вот почему, — заметил Брауэр. — Унтер–офицер Бауман несколько раньше сказал мне о том, что он со своим расчетом закончит все работы через час–два. Он попросил разрешение сначала закончить работу, а уж потом спать.

У Хаука легче стало на душе: он боялся, как бы из–за такого предложения не возник скандал, а теперь об этом заговорил сам Брауэр.

— Мы должны внимательно обсудить предложение товарища Баумана. Здесь есть свой плюс и свой минус, — продолжал Брауэр. — Солдаты работали целый день и устали. С предложением можно согласиться только в том случае, если солдаты сами хотят этого. Если мы за ночь покончим с работами, утром будем иметь передышку. И тогда вертолет, который до этого все время загонял нас в укрытия, сколько угодно может кружить над нашими позициями.

Брауэр, видимо заметив растерянный вид Германа, обратился к нему:

— А вам, товарищ Герман, мы поможем. Я сам сейчас пойду к вам на позицию. Хотя мы еще не выслушали мнения других товарищей. Вы что–то хотите сказать, товарищ Витинг?

Витинг обменялся взглядом с командирами орудий, которые закивали ему.

— Мои ребята, насколько я знаю, уже работают. Они сами так решили, — заявил он.

Унтер–офицер Бас подтвердил его слова.

— Ну, а вы, товарищ Хаук, почему так молчаливы сегодня? Что–нибудь не ладится?

Хаук улыбнулся во весь рот и сказал:

— Напротив, товарищ унтер–лейтенант. Я пришел к вам с таким же предложением, только опасался, что вы не согласитесь. Моим солдатам для завершения всех земляных работ потребуется часа три.

— Прекрасно, товарищи. Тогда обсуждать больше нечего — за работу! Я иду в третий расчет.

Все разошлись по своим местам. Хаука удивило, что Бауману удалось добиться больших результатов, хотя вид у него был отнюдь не рабочий. «Выглядит он так, будто и пальцем не пошевелил. Нужно будет утром спросить у него, как ему это удалось».

Хаук шел за Германом и говорил:

— Давай, дружище, давай! Поднажми! Если я управлюсь раньше, то охотно помогу тебе. — Ответа он не слышал, так как Герман шел впереди него. Придя на позицию, Хаук громко крикнул:

— Товарищи, слушайте меня! Вся батарея высказалась за продолжение работ! Завтра утром нас уже никто не заметит, мы зароемся в землю и замаскируемся. — Он снял с плеча автомат, противогаз и, поплевав на руки, взялся за лопату. Хаук с таким рвением принялся за работу, что скоро вспотел. Пот заливал глаза, попадал на губы. Слыша дыхание солдат, унтер–офицер понимал, что они тоже работают вовсю. «Хорошие ребята! — подумал он. — Вот только этот Дальке! Нужно будет заняться им».

Хаук глазами отыскал Дальке. Солдат стоял, прислонившись к стене окопа, и курил. Остальные работали.

— Опять этот Дальке! — в сердцах произнес Хаук.

Когда солдаты отрыли ниши для боеприпасов и натянули маскировочную сетку над орудием, к Хауку пришел Бауман.

— Ну, как тут у вас дела? — поинтересовался он и усмехнулся. — Мы уже закончили. А вы разве не хотите быть в числе передовых?

Бауману никто не ответил, и он хотел уйти, но его остановил Хаук:

— Унтер–офицер Бауман! Раз ты закончил, помоги Герману!

Бауман ничего не ответил и пошел дальше, Хаук едва догнал его.

— Ты что, не слышал, о чем я прошу? Дружище, помоги Герману, а то ему очень трудный участок достался.

— Мне никто не помогал, — резко ответил Бауман. — Пусть мои солдаты спят.

— А ты их разбуди!

— Не кричи так громко, а то ты сам всех перебудишь.

— Почему ты не хочешь помочь ему?

— С меня довольно. Спокойной ночи! — Бауман пошел в свое убежище.

— Ну и товарищ! — бросил вслед Хаук и с досадой плюнул на землю.

— Не тебе упрекать меня! — огрызнулся Бауман. — Мои солдаты наработались, пусть поспят, У нас участок тоже не мед был.

— Эгоист ты, да и только! Все спать хотят.

— Сделают свое дело, тогда пусть и спят. Лучше работать нужно.

— Эгоист несчастный! Ну и ползи в свою нору! Мы и без тебя справимся! — И Хаук пошел к своим солдатам.

— Так–то оно и лучше. Спокойной ночи!

* * *

Обер–лейтенанту Кастериху требовалось какое–то время, чтобы привыкнуть к новым условиям. Чем труднее была обстановка, в которую он попадал, тем собраннее становился офицер, тем лучше он командовал подчиненными.

Утром он доложил майору Глогеру, что поедет проверять готовность огневых позиций. Передав командование унтер–лейтенанту Функе, он пошел с НП к месту, где стояла машина. Маленький, но юркий джин, подняв за собой шлейф пыли, пополз по лесной дороге, так подпрыгивая на ухабах, что офицер не раз ударялся головой о брезентовый верх.

— Помедленнее, — просил он водителя, — а то я сломаю себе шею.

«Интересно, в каком состоянии находятся позиции, — думал он. — На Брауэра, конечно, можно положиться. Как командир взвода он безукоризнен, да и как группарторг тоже. Командиры орудий свое дело знают, к тому же замполит сейчас проводит воспитательную работу среди солдат. На совещании Брауэр во всеуслышание заявил о том, что огневые позиции будут отвечать всем требованиям».

— На следующей просеке свернешь направо, — посмотрев на карту, приказал он водителю.

Вскоре водитель притормозил, машина, описав дугу, выехала из леса.

Ткнув карандашом в точку на карте, офицер пробормотал:

— Они должны быть здесь! Остановите!

Кастерих вылез из машины и, удивленно оглядевшись, сделал несколько шагов вперед. Поднялся на пенек, еще раз огляделся, но ничего не увидел. В этот момент он услышал, как звякнул котелок, и пошел на звук.

— Стой, кто идет! — раздался вдруг чей–то окрик.

Офицер сделал шаг назад.

— Ах, это вы, товарищ обер–лейтенант. — Из–за кустов показался Шрайер. — Товарищ обер–лейтенант, в первом расчете все в порядке. Личный состав спит.

— А где унтер–лейтенант Брауэр?

— Он спит.

— А замполит?

— Тоже спит.

— А работа?

— Она тоже спит.

— Что это значит?

Офицер заметил на лице Шрайера легкую улыбку. «Как они могут спать в такое время?» — подумал обер–лейтенант.

— Проводите меня к унтер–лейтенанту Брауэру! — приказал он.

— Осторожно, товарищ обер–лейтенант, здесь убежище личного состава.

Кастерих пошел вслед за Шрайером. Они миновали кусты, и офицер увидел ОП первого орудия. Позиция была так превосходно замаскирована ветками и травой, что ее невозможно было увидеть даже с близкого расстояния.

— Вот это да! — удивился офицер, пораженный тем, что гаубица уже стоит на позиции.

Затем он вместе с Брауэром обошел позиции других расчетов, а когда осмотр закончился, сказал:

— Благодарю за службу, товарищ унтер–лейтенант.

— Благодарить надо не меня, а солдат, и прежде всего первый расчет. Они еще и унтер–офицеру Герману помогли, а ему грунт очень тяжелый попался: один песок — все так и обсыпается.

— Хорошо, пусть товарищи спят. Вечером кое–кого откомандируйте в штаб, а других — в мастерские. При каждом орудии оставить по три человека. Да что я вам объясняю, вы и сами прекрасно понимаете! — Кастерих крепко пожал Брауэру руку и широким шагом направился к своему автомобилю.

* * *

Утром Брауэр доложил командиру о готовности батареи к открытию огня. Солдаты сидели на своих местах, вполголоса переговариваясь.

Унтер–офицер Хаук припал к прицелу. Вдали разгорался удачно имитируемый пехотой «бой». Раздавались выстрелы из карабинов и пулеметно–автоматные очереди, и все это заглушал грохот артиллерийской канонады. Неподалеку от ОП расположились радисты и телефонисты.

— «Волга»! Здесь «Одер»! «Волга»! Здесь «Одер»! Как слышите меня? Прием! — доносилось оттуда. А затем: — Товарищ унтер–лейтенант! Связь установлена.

В серое небо взлетели цветные ракеты. И вдруг земля вздрогнула от мощного взрыва. В уши ударила тугая воздушная волна. Со стенок окопа посыпалась земля.

Артиллеристы бросились по своим местам. Когда прозвучал второй выстрел, артиллеристы уже знали, что первый дивизион открыл по «противнику» огонь.

Хаук поговорил с новичками, которые впервые оказались на боевых стрельбах, успокоил их.

Унтер–офицер посмотрел на Дальке, который сидел на ящике со снарядами, уставившись в землю. По виду Дальке можно было подумать, что его одолевают какие–то сомнения. Хаук понимал, что сейчас он уже ничем не сможет помочь Дальке.

Часы показывали половину одиннадцатого. Десять минут назад с КП вернулся Бауман. Он получил приказ уничтожить опорный пункт «противника». С заданием он справился блестяще. Расчет второго орудия ликовал.

Хаук еще раз посмотрел на Дальке. Штабс–ефрейтор выкурил сигарету и, бросив окурок на землю, энергично встал. Поставив правую ногу на ящик со снарядами, он стер с него крестики, нарисованные мелом.

* * *

В 12.00 была объявлена танковая тревога. Расчету первого орудия было приказано подавить НП «противника». Хаук принял решение подавить цель из 76–миллиметровой пушки, которая обладала большей подвижностью, чем гаубица, да и скорострельность у нее была выше.

Только сев в машину командира взвода, Хаук смог отдышаться. Он провел рукой по шее и сказал:

— Ну и жарища сегодня!

Водитель опустил стекло, и Хаук подставил разгоряченное лицо легкому ветерку.

В этот момент кто–то стукнул условным знаком по крыше машины. Машина поехала в направлении, которое указал шоферу Хаук.

— Быстрее!

Через четверть часа все станет ясно: и то, как первый расчет справился с поставленной задачей, и то, как они вообще отстрелялись.

Хауку хотелось добиться успеха, и он твердо решил сам встать к орудию в качестве наводчика, но под каким предлогом он сделает это? Хаук не хотел ставить успех своего подразделения в зависимость от капризов Дальке, которому ничего не стоило навести орудие чуть мимо цели.

Но Дальке как ни в чем не бывало сидел на ящике с боеприпасами, ожидая приказа.

Отстранить Дальке от стрельб Хаук не мог, у него не было для этого оснований.

Машина прыгала по колдобинам, солдаты, сидевшие в кузове, ругались. Ехали по дну долины, а над головой проносились трассирующие снаряды.

* * *

Пауль остался на огневой позиции возле гаубицы. Широко расставив ноги, он стоял у самого ствола, оглушенный стрельбой 76–миллиметровой пушки.

Он смотрел вперед, как будто хотел увидеть результаты стрельбы своего расчета.

«Попали они в цель?» Пауза между первым и вторым выстрелами показалась Паулю слишком долгой, а остальные выстрелы следовали слишком быстро один за другим.

«Что я, собственно, переживаю? Дальке наверняка поразил цель. Мы нисколько не хуже второго расчета», — думал Пауль.

Пауль зашел за щит орудия, потрогал рукой ствол. Артиллеристы неохотно подпускали его к орудию. Они считали, что его место на тягаче. Ему ведь тоже, когда он сидел за рулем тягача, никто не был нужен. Вот и выходило, что, хотя они и входили в один расчет, он был как бы сам по себе, а артиллеристы — сами по себе. И в то же время он, как член расчета, очень хотел, чтобы ребята поразили цель.

Вскоре Пауль услышал шум автомашины, доносившийся со стороны леса. Прошло всего несколько минут, и он увидел джип, который ехал прямо в его сторону.

Это были свои. Пауль засунул руки в карманы и от нетерпения заходил взад–вперед.

Мимо пробежали солдаты из второго и третьего расчетов.

— Как отстрелялись? — спросил Герман у Хаука.

Хаук поднял вверх обе руки, показывая все десять пальцев. Все радостно засмеялись, зашумели. Пауль тоже засмеялся.

«Значит, все в порядке. Они отстрелялись на «отлично». Ну, и я им на своем тягаче покажу, что на меня можно положиться».

Громко разговаривая, артиллеристы шли к орудию. Пауль следовал за ними. Все громко делились впечатлениями.

Штелинг, показывая на свои забинтованные руки, захлебываясь, говорил о том, что во время работы они у него нисколько не болели. Каждый из номеров расчета считал свою работу самой главной.

И лишь Дальке и Хаук понимающе улыбались.

— Ну, как я заряжал? — спросил Гертель у Бюргера.

— Хорошо… толково.

— Мы им еще сегодня покажем! — крикнул Лахман, обращаясь к Дальке.

— Конечно, если не осрамимся перед другими расчетами, — ответил ему Дальке.

Пауль шел медленно. Он разделял радость солдат после удачной стрельбы, и ему было чуточку грустно оттого, что он мало чем причастен к их успеху. «Выходит, если я водитель тягача, так у меня и заслуг нет? — Он остановился, а затем, резко повернувшись, побежал в сторону леса. — Зазнаются они сверх меры, — думал он. — Шесть таких здоровых лбов обслуживают маленькую пушчонку! А с громадным тягачом я управляюсь один, и никто мне не помогает».

Пауля охватила обида, и ему захотелось доказать товарищам, что без него и без его тягача они ничего не сделают. Он оглянулся и увидел, как колышется маскировочная сетка, натянутая над орудием. Побежал быстрее и, только увидев свой тягач, немного успокоился.

Пауль залез в кабину тягача, посидел и незаметно для себя задремал. Чей–то громкий крик: «Смена позиций!» — разбудил его. Было уже темно. Пауль хотел открыть дверцу, но тут же передумал и спрятал руки в карманы.

«Вот она, возможность доказать им, что без меня они не обойдутся. — Пауль забился в уголок кабины и закрыл глаза. — Пусть–ка подождут меня! А я приеду за гаубицей самый последний, даже позади Древса, который и так всегда опаздывает. — Пауль прислушался. Кругом было тихо. — Если бы я захотел, орудие было бы уже в пути, а сейчас пусть они меня немного подождут, тогда в следующий раз небось не забудут обо мне».

Неожиданно слева от Пауля взревел мотор тягача. Засунув руки еще глубже в карманы, он посмотрел на мелькавшие за деревьями огоньки фар.

«Нет, еще рано, — решил он. — Пусть подождут. Наплевать, что они обо мне будут думать! А если начнут ругать, я им так и скажу: «Ах, вот вы когда обо мне вспомнили!»

Теперь справа заработал мотор тягача.

«Сейчас пронесется второй тягач, потом — третий, четвертый…»

Когда шум мотора удалился, Пауль не спеша вытащил из кармана руки и взялся за рычаги. По просеке проехал тягач с гаубицей второго расчета, а все, конечно, думают, что это он, Пауль, как всегда, рвется вперед.

«Вот удивятся–то они! Хаук, наверное, еще раз пошлет за мной посыльного. А что же я ему скажу?»

Артиллеристы сейчас, видимо стоят у готовой к передвижению гаубицы и, повернувшись в сторону леса, где укрыты тягачи, ругают его на все лады, И вдруг он представил, как все машины батареи выстроились в походную колонну, люди ждут только его. От одной этой мысли Пауль похолодел.

«Что же я наделал, сумасшедший? Из–за меня вся батарея не справится со своим заданием! А ведь на собрании я обещал всем действовать образцово». — На лбу у него выступили капли пота, ладони рук вспотели.

Быстрыми, ловкими движениями он запустил мотор и рванул машину с места. Тягач набирал скорость с каждой минутой. Пауль, казалось, ничего не замечал, им владела одна мысль: скорее, как можно скорее! Вдруг тягач сильно вздрогнул, накренился носом куда–то вниз, а через мгновение, в которое Пауль не успел ничего сообразить, сполз в глубокую яму. Мотор заглох.

Пауль схватился за рычаги, но они не слушались его, мотор не запускался. Тогда Пауль вышел из машины и попытался запустить его с помощью заводной ручки, но она проворачивалась с трудом. Пауль крутанул еще раз, уже сильнее. Ручка вдруг вырвалась и больно ударила его по руке. Пауль застонал от боли, которая от запястья руки поползла вверх и отдалась в грудной клетке. Рука бессильно повисла. Пауль попробовал пошевелить ею, но сильная боль парализовала его.

— Эй, ко мне! На помощь! — громко закричал он и, не получив ответа, залез на крышу машины, потом спрыгнул на край ямы. Рука страшно болела. На глаза Паулю набежали слезы. Каждый шаг отдавался болью в руке, и это принуждало Пауля то вскрикивать, то ругаться.

«Проклятие! И нужно же, чтобы такое случилось именно со мной!»

На миг он остановился и, держась здоровой рукой за дерево, снова закричал:

— Помогите! Ко мне, на помощь!

Но на крик никто не отозвался.

«Скорее к Хауку, скорее! — мысленно твердил Пауль. — Хорошо еще, что он умеет водить тягач, а я…»

И тут навстречу Паулю из леса выбежал запыхавшийся Дальке.

— Дитер, дружище! Куда ты запропастился? Ведь мы ждем тебя!

— Рука, моя рука! — простонал Пауль, — С тягачом что–то случилось…

Дальке схватил Пауля за здоровую руку и потащил на позицию.

Хауку не нужно было долго объяснять случившееся. Передав командование расчетом Дальке, он бегом помчался к тягачу.

Через несколько минут тягач, которым управлял Хаук, подъехал к ОП и забрал гаубицу, но их расчет оказался последним.

* * *

Четвертая батарея закончила боевые стрельбы с оценкой «отлично». Командир полка поблагодарил личный состав батареи за хорошую службу, а особо отличившимся артиллеристам разрешил трехсуточный отпуск. Особенно хвалил он обер–лейтенанта Кастериха и унтер–лейтенанта Брауэра, а также солдат и унтер–офицеров, проявивших находчивость и инициативу.

Когда строй распустили, Кастерих ходил от машины к машине, наблюдая, как солдаты чехлят орудия, готовят машины к маршу. Одним Кастерих говорил несколько добрых слов, другим приветственно махал рукой, третьим дружелюбно подмигивал. Солдатам нравился командир за то, что умел вовремя подметить недостатки и вовремя похвалить.

Батарея не только отстрелялась на «отлично», но и хорошо действовала в тактическом отношении. Кастерих невольно вспомнил прошлогодние учения, на которых не все шло так гладко, как сейчас.

— Комбат доволен, — заметил Шрайер, кивнув в сторону Кастериха, когда он проходил мимо их расчета.

— А ты разве нет? — усмехнулся Лахман.

— Конечно, и я, повод для радости есть.

Хаук возился возле тягача, когда к нему подошел Кастерих.

— Ну, как чувствует себя ваш водитель? — спросил обер–лейтенант.

— Из санчасти сообщили, что у него перелом руки, отвезли в госпиталь.

— Жалко Пауля, он был одним из лучших водителей. — Офицер покачал головой. — Хорошо еще, что вы умеете водить тягач. Из этого случая нам нужно извлечь урок. Каждый номер расчета должен иметь замену. Над этим нам придется поработать. Будете писать Паулю, привет ему от меня и пожелания скорейшего выздоровления.

Хаук кивнул.

* * *

Часа в четыре машины второго артиллерийского дивизиона проезжали через поселок. Казалось, все его население высыпало на улицу, чтобы приветствовать солдат. Детишки с криками бежали по обочинам. Некоторые из ребят, отыскав среди солдат своего отца или брата, восторженно кричали и сломя голову мчались домой, чтобы сообщить матери радостное известие.

Кастерих с улыбкой смотрел на детвору.

Вскоре колонна свернула с шоссе и въехала во двор казармы. Солдаты принялись за чистку боевой техники. Обер–лейтенант только сейчас почувствовал себя уставшим: последние дни очень мало приходилось спать. Он был рад успехам батареи, доволен солдатами, а сейчас ему очень хотелось домой, к жене, хотелось поскорее обнять Бетти, но нужно было еще отдать кое–какие распоряжения. Офицер тряхнул головой, отгоняя от себя мысли о доме.

Он пошел в комнату для чистки оружия и осмотрел несколько автоматов. Оказалось, что все вычищены безупречно. Поставив автоматы в пирамиду для оружия, он подошел к столам, на которых шла чистка, и спросил у одного из солдат:

— Скажите, почему вы чистите два автомата?

— Вот этот мой, а тот — унтер–лейтенанта Баумана, который сейчас… — начал объяснять солдат.

— Что с унтер–офицером Бауманом?

— Он мне приказал…

— Почему?

— Знаете, товарищ обер–лейтенант, унтер–офицер Бауман, так сказать… — замялся солдат.

— Ну–ну, говорите…

Солдат смущенно заулыбался. В этот момент на лестнице раздались чьи–то шаги. Появившийся на пороге Эрдман крикнул солдату:

— Слушай, поторапливайся! О, товарищ обер–лейтенант, извините, пожалуйста, я вас не заметил.

— Так я жду вашего ответа, — не отходил от солдата Кастерих.

— Товарищ обер–лейтенант, вас, кажется, ищет майор Глогер, — проговорил Эрдман.

— Минутку, я хочу знать, где сейчас находится унтер–офицер Бауман?

— Товарищ обер–лейтенант, к Бауману кто–то приехал, но мы и без него управимся, можете смело положиться на нас.

— Кто к нему приехал?

— Ну, девушка.

Кастерих шел, раздраженно думая о том, что его унтер–офицер без разрешения уходит из подразделения, пустив на самотек чистку оружия, а солдаты чистят его автомат и покрывают командира.

«Выходит, мои приказы не касаются унтер–офицера Баумана, — думал офицер. — Я, офицер, не ухожу из части домой, жду, пока все будет в порядке, а мой унтер–офицер исчезает без зазрения совести. Придется принимать меры. Отличная стрельба никому не дает права самовольничать…» — Кастерих вошел в свой кабинет и тяжело опустился на стул.

«Завел себе какую–то девчонку, бежит к ней, бросив службу, словно нельзя подождать подходящего момента. А я, женатый человек, ухожу из части последним. Я бы тоже давным–давно мог сидеть дома. — Кастерих покачал головой. — Учение считается законченным только тогда, когда боевая техника приведена в такое состояние, что часть в любой момент может быть поднята по тревоге и направлена на выполнение боевого задания». Неожиданно в дверь постучали. Командиры взводов один за другим докладывали об окончании чистки оружия и техники. Последним докладывал Брауэр. Он доложил о самовольном уходе из части унтер–офицера Баумана и добавил при этом, что первый взвод привел оружие в полный порядок.

Кастерих кивнул:

— Если вы все закончили, тогда пойдемте со мной.

Когда офицеры вышли во двор, Кастерих глубоко вдохнул свежий воздух и после долгого молчания сказал:

— На учениях наши люди действовали отлично, однако стоило нам оказаться в казарме, как один из унтер–офицеров тайком ушел из части.

Брауэр молча смотрел на командира.

— А я–то думал, что у нас все идет как надо: отлично стреляли, солдаты полны воодушевления. Оказывается, далеко не все в порядке. Почему же солдаты все–таки добились хороших результатов?

Несколько мгновений длилась пауза. Нарушил молчание Брауэр.

— Я думаю, что причину следует искать в том, что наши подчиненные по–настоящему поняли политическое значение и необходимость приказа. Солдатами нужно не только командовать. С ними нужно еще беседовать, убеждать их. Я имею в виду работу по отрывке и оборудованию ОП, где они показали, на что способны. Если нам удастся убедить их в необходимости того или иного мероприятия, мы будем иметь только отличные результаты. Кастерих ответил не сразу. Он заговорил только тогда, когда они подошли к общежитию.

— Мне кажется, вы правы. — И, пожав Брауэру руку, он по лесной тропинке направился домой.

«А с Бауманом я поговорю завтра утром, — думал он. — И солдаты покрывают его, руководствуясь чувством ложного коллективизма. Придется рассказать им, что такое настоящее товарищество. И навести порядок в подразделении. Да и дома тоже. Смешно, что Бетти до сих пор не поняла, чего я хочу. Нужно будет объяснить ей, убедить ее…» Кастерих ускорил шаг.

Навстречу ему кто–то шел.

— Клаус! — услышал он вдруг взволнованный голос Бетти. — Клаус! — Она бросилась к нему на шею. — Наконец–то! — шепнула она. — Наконец ты пришел! — В голосе женщины слышалась неподдельная радость.

Кастерих погладил жену по голове, поцеловал несколько раз в губы и, обняв, повел ее по дорожке домой, начисто забыв о том, что он только что собирался ей сказать.

В Картове транспаранты были вывешены еще накануне. На зданиях общины и ресторана полоскались на ветру красные и национальные флаги.

По селу промчался зеленый джип и остановился возле кооператива. Перед воротами шофер громко посигналил. Из машины вышел Брауэр. Навстречу ему спешили Шихтенберг, Герда и еще несколько кооператоров.

Шихтенберг дружески пожал Брауэру руку, вслед за ним к офицеру подошла Герда. Увидев хорошенькую девушку, солдаты в машине одобрительно заулыбались.

— Товарищ унтер–лейтенант, пойдемте, я вам покажу, где можно установить палатку для солдат, — сказал Шихтенберг.

Не прошло и часа, как палатка была установлена, а из полевой кухни, дымившей рядом, аппетитно пахло гуляшом.

Любопытных не пришлось долго ждать. Первыми подбежали мальчишки и девчонки, которые еще не ходили в школу. Сначала они держались от палатки на почтительном расстоянии, вполголоса делились впечатлениями. Особенно привлекала их внимание дымящаяся полевая кухня. Скоро они осмелели настолько, что рискнули заглянуть даже внутрь палатки. Их отвага была вознаграждена любезным приглашением войти внутрь. Посреди палатки горела чугунная печка–времянка. Повар вручил каждому малышу по железной кружке и куску сахара, угостил ребят горячим чаем.

После обеда детвора снова окружила палатку солдат. Как неугомонные воробьи, сновали ребятишки вокруг палатки и кухни, пока не появились взрослые жители, которые разогнали ребят по домам. Взрослые держались степенно, делали вид, что их сюда привело вовсе не любопытство, а чувство долга. По их поведению чувствовалось, что времени у них мало, а все знать и видеть очень хочется.

Интерес к солдатам не уменьшился и тогда, когда они приступили к работе. Жителям не терпелось посмотреть, как работают солдаты.

После ужина все солдаты собрались в палатке. Печка раскалилась добела. На веревках было развешано выходное обмундирование. У выхода из палатки сидел Брауэр, время от времени вытирая пот с лица большим пестрым платком. Порой он высовывался наружу и смотрел в сторону села, где в домах уютно светились окна.

— Товарищи, я думаю, что нам с вами нужно сейчас кое о чем поговорить, — начал Брауэр, обращаясь к солдатам. — Мы прибыли в село, чтобы помочь кооперативу. Один день уже отработали. Но я полагаю, что и вечером, в свободное время, мы не станем сидеть сложа руки. Поможем им организовать отдых? Что можно сделать? Например, устроить спортивные соревнования, концерт или что–нибудь подобное. Как вы на это смотрите?

— Правильная идея! Толковая! — раздались обрадованные голоса со всех сторон.

— Нам нужно установить контакт с местным населением, быть может, даже удастся убедить кого–нибудь вступить в кооператив.

Первым поднял руку Штелинг.

— Я считаю, что нужно разработать план мероприятий на каждый вечер, — предложил он и, вынув карандаш и блокнот из кармана, добавил: — Прошу высказывать предложения, которые и будут учтены в плане нашей культурной работы.

— В футбол нужно сыграть! — выкрикнул кто–то из угла.

— Я уже записал это.

— Совместную прогулку по окрестностям с приглашением местной молодежи, — предложил Гертель.

— А есть ли в селе комсомольская организация? — поинтересовался Лахман.

— Точно я не знаю, — сказал Брауэр, — но думаю, что есть.

— А то давайте организуем вечер встречи с комсомольцами села.

— Можно показать кинофильм для всех жителей села! — выкрикнул вдруг Дальке.

Все согласились.

— А я считаю, что неплохо было бы организовать танцевальный вечер, да не один… Пригласить небольшой оркестр… — высказался Бауман.

— А как же с девушками? — спросил кто–то с места.

— Они здесь есть, я уже заметил. И если с ними познакомиться и пригласить, то они не только придут сами, но еще и подруг своих приведут…

В палатку вошел Шихтенберг, вслед за ним молодой парень, а за парнем — Герда.

Солдаты, для которых приход гостей оказался неожиданным, с удивлением и любопытством рассматривали вошедших.

— Ваши ребята, товарищ унтер–лейтенант, уже говорили мне о своих пожеланиях, — начал Шихтенберг. — Вот мы и пришли к вам, чтобы все обсудить. Может, вопросы какие будут? — Он снял с головы фуражку.

Солдаты не заставили себя долго ждать, вопросы посыпались градом: есть ли в селе спортзал, имеются ли музыкальные инструменты, создана ли футбольная команда.

Шихтенберг и Герда едва успевали отвечать. К концу беседы распределили обязанности.

Штелинг встал и захлопнул свой блокнот.

— Мне нужен большой лист бумаги. Где найти?

Я бы составил план, а утром вывесил его на всеобщее обозрение.

— Пойдемте в наше правление, товарищ, там и составите свой план, — предложил ему Шихтенберг.

Когда они выходили из палатки, Бауман любезно приподнял край брезента, чтобы им было удобнее выходить, и при этом не спускал глаз с Герды.

Солдаты вышли из палатки, закурили, обмениваясь мнениями о руководителях сельхозкооператива.

* * *

По вечерам, когда с улиц исчезала детвора, а землю окутывали сумерки, сельские парни и девушки собирались в центре села на вечеринку: попеть, потанцевать, поговорить.

Сегодня Герда, Урсула и Гертруда пришли на вечеринку в числе первых.

Урсула была маленького роста, но очень красивая девушка. Ее миндалевидные серые живые глаза буквально обвораживали собеседника или даже просто соседа, сидевшего рядом с ней. Губы были полные, отчего казалось, что она постоянно чуть–чуть улыбается. Она была молчалива, поэтому ее родные и знакомые делали вывод, правда, ложный, что она во всем и со всеми согласна. Однако девушка была себе на уме.

Гертруда по сравнению с подругами выглядела крупной и сильной, и все знали, что эта девушка всегда придет на помощь в случае необходимости.

Девушки разговаривали о своих делах. Где–то в доме раздался бой часов: заводная кукушка прокуковала восемь раз. Позади девушек послышался резкий мужской голос.

— Ах, Гюнтер, ты нас перепугал! — проговорила Герда.

Гюнтер пришел со своим неизменным аккордеоном и сел на скамейку.

— Сыграй нам что–нибудь, — попросила парня Урсула. — Тогда другие скорее соберутся.

Гюнтер тронул клавиши, и над селом полилась мелодия.

Вскоре, заслышав звуки аккордеона, стали собираться и другие парни и девушки. Один тракторист пришел с транзисторным приемником, и звуки современного джаза смешались с музыкой аккордеона. Гюнтер перестал играть.

— Эй, ты, радист, выключи свой ящик или проваливай отсюда! — крикнула парню с транзистором Урсула.

Однако парень не выполнил просьбы девушки, напротив, он пустил приемник на полную мощность. Кто–то из парней засмеялся и начал выделывать ногами кренделя в такт музыке и хлопать руками.

— Прекрати, а то у меня зубы разболелись от твоей музыки! — крикнула парню Герда.

Парень послушно кивнул и приглушил звук.

* * *

В темноте домики, казалось, еще теснее прижались друг к другу. Играл аккордеон, и солдаты шли на звуки музыки. Некоторые их них подпевали аккордеонисту.

После песни Гюнтер заиграл танец. Солдаты переглянулись с сельскими парнями, однако никто из них не решался первым пригласить на танец девушек.

Вдруг от дерева отделился солдат. Он ловко скинул френч и, подойдя к Герде, поклонился и пригласил ее на танец. Вслед за смельчаком, а им оказался Бауман, танцевать пошли многие.

Солдаты, которые не танцевали, закурили.

Когда танец кончился, кавалеры отвели своих партнерш по местам, но не отошли от них. Бауман разговаривал с Гердой.

Вскоре пестрые девичьи наряды перемешались с военными френчами и гражданскими рубашками. Даже тракторист с транзистором не устоял: положив приемник на скамейку, он тоже пошел танцевать.

Гертель стоял рядом с Урсулой, которая часто посматривала на него, отчего он еще больше смущался и почти терял дар речи.

Когда часы с кукушкой пробили десять, Бауман подал солдатам знак, что пора уходить. Шли все вместе, громко стуча сапогами.

— Здесь–то мы все пели, как оперные певцы, а помните, когда хотели организовать хор на батарее, у каждого не оказалось голоса, — заметил Штелинг.

— Там не было девушек, понятно? — ответил кто–то из солдат.

На другой день Герда поднялась чуть свет. На доске объявлений она увидела лист бумаги, на котором крупными буквами было написано: «В субботу, 3 мая, в 20 часов состоятся танцы. Приглашаются все желающие».

Герда усмехнулась: приехавшие в их село солдаты уже начали действовать.

В коровник девушка пришла первой. Тщательно вытерла ноги на пороге и вошла внутрь здания. Приятно пахло молоком. Со всех сторон мелодично позвякивали цепи, которыми коровы были привязаны к столбам.

Вымыв руки, Герда подсела к корове. Упершись лбом в мягкий теплый живот буренки, Герда проворно работала руками, наблюдая, как тонкая струйка парного молока стекает в подойник.

Вспомнился вчерашний вечер. Она улыбнулась, вспомнив, как унтер–офицер весь вечер ухаживал за ней, танцевал только с ней. Вид у него был удивленный, будто он не ожидал встретить в селе красивую девушку. Танцевал он хорошо и за вечер наговорил ей немало комплиментов. Делал это он совсем не так, как деревенские парни.

Мысли Герды были прерваны появлением Гертруды.

Герда кивнула подруге и снова нагнулась к подойнику.

«Парень довольно симпатичный, — вернулась к своим думам Герда. — И пахло от него каким–то одеколоном, а вовсе не потом солдатским».

Герде казалось, что от ее свитера и сейчас пахнет тем же одеколоном. В этом свитере она была вчера. И сегодня снова надела его, чтобы унтер–офицер сразу же узнал ее.

Со двора донесся громкий смех. Заработал насос.

Переходя к последней корове, Герда взглянула в окошко. Солдаты, громко фыркая и смеясь, умывались, качая воду насосом. Баумана среди них почему–то не было.

Подоив своих коров, Герда налила в большой кувшин парного молока, а поймав на себе удивленный взгляд Гертруды, объяснила:

— Это я для солдат.

* * *

Увидев идущую навстречу ему Герду с кувшином, Бауман широко раскинул руки в стороны и двинулся ей навстречу с таким видом, будто намеревался не только взять кувшин, но одновременно и заключить девушку в объятия.

От Хаука не ускользнуло, что Бауман решил поволочиться за девушкой.

— Хороша, не правда ли! — с восхищением произнес Бауман, когда Герда ушла. — Какая фигурка! Что за ножки! С такой неплохо позабавиться…

Бауман примерно так оценивал всех девушек, которые когда–либо нравились ему. Сначала он подшучивал над ними, затем завлекал, а уж потом, когда все было позади, хвастливо рассказывал о своей победе товарищам.

Хаук был разочарован тем, что Герда не отвадила от себя Баумана, не оттолкнула. «Неужели она не поняла, что он за человек? Неужели не чувствует инстинктивно? Все они такие, девчонки: стоит только вот такому надушенному хлыщу покружиться возле них, как они сразу же и тают».

Вытерев грязные руки ветошью, Хаук сердито сплюнул на землю.

— Ну как твой трактор? — спросил он у Дальке, который стоял у соседней машины.

— Машины не смазывались неизвестно с какого времени. Хорошо еще, что мы это заметили.

— Ничего, смажем их до обеда.

— Смажем.

После обеда солдаты вместе с членами кооператива должны были перебрать в старом сарае кирпичи для строительства коровника и свинарника.

Весь день Хаук не видел Герду и подозревал, хотя и боялся этому верить, что она с Бауманом.

«Тракторы мы до обеда приведем в порядок, а потом я поговорю с Гердой», — решил Хаук.

Хаук подошел к Дальке, который, лежа под трактором, смазывал какие–то детали, и присел возле него.

— Надо же так запустить машины! Черт бы их побрал! — ругался Дальке.

Около них остановился Шихтенберг. Вскоре к ним подошел какой–то мужчина, которого солдаты видели в первый раз.

— Здравствуй, Гельмут. Каким ветром тебя сюда занесло? — спросил Шихтенберг незнакомца.

— Да вот зашел посмотреть, как тут идут дела…

— Хорошо идут…

— Вижу, вижу… Солдаты вам всю дрянь уберут.

— Это уж точно, — буркнул лежавший под трактором Дальке, но Хаук сделал ему знак замолчать.

— И коровник построят.

— И притом бесплатно! — хмыкнул незнакомец.

— Успокойся, мы им все оплатим по тарифу.

— Жаль, что я раньше не додумался до этого, а то тоже поехал бы к командиру воинской части и попросил у него солдат.

— А чего ты, собственно, злишься?

— Я злюсь? — Незнакомец усмехнулся. — Ничего я не злюсь. — И пошел прочь.

Когда он ушел, Хаук спросил у Шихтенберга, кто это подходил.

— Это наш кузнец Грунделов.

— Он потому и сердится, что тут ему заработать не удастся.

— А вот в отношении дряни он, пожалуй, прав, — заметил Дальке.

* * *

Во время обеда солдаты из первого расчета вместе с пожилыми крестьянами сидели за одним столом.

Ни до обеда, ни во время его Хауку так и не удалось поговорить с Гердой, которая попала в бригаду Баумана.

Хаук мог привлечь внимание девушки, только добившись со своей бригадой самых хороших показателей в труде. И он старался. Но она этого не замечала. Он уже хотел отказаться от своего намерения, но один случай, происшедший после обеда, утвердил его в этом решении.

Во время работы на ногу Бауману упал кирпич. Разумеется, работать дальше он уже не мог.

Герда с озабоченным видом расшнуровала ему ботинок и забинтовала слегка кровоточащую рану, причем делала она это, стоя на коленях перед сидевшим Бауманом.

Хаук видел, какими глазами при этом смотрел на Герду Бауман. Он мысленно раздевал девушку, причем выражение лица у него было такое, что сомневаться в его намерениях уже не приходилось.

«Нет, я во что бы то ни стало должен поговорить с Гердой, — решил Хаук. — Пойду на вечер, приглашу на танец и все скажу. Пусть думает что угодно, но я расскажу ей о грязных намерениях Баумана. Главное, чтобы Она не попалась на удочку этого ловеласа. Да и что станут думать о солдатах крестьяне, если Бауман соблазнит девушку? Не только о солдатах, обо всей армии!»

И вот солдаты и местные парни и девушки собрались в клубе. В зале у стены среди девушек сидел Бауман с гордым видом, как петух среди кур. Он беспрерывно говорил, стараясь произвести впечатление на девушек.

Хаук отвернулся, чтобы не видеть Баумана. Заказав себе кружку пива, он медленно пил его.

«Еели я ей все расскажу, Герда, чего доброго, еще подумает, что я делаю это не из добрых побуждений. Правда, позже, когда она все поймет, она будет благодарна мне», — думал Хаук. Он допил пиво и заказал новую кружку.

Занятый своими мыслями, Хаук не заметил, как зал заполнился людьми.

«Ничего, я буду говорить с ней небрежным тоном, будто меня это нисколько не касается. Да оно и на самом деле так».

На сцену вышел Брауэр. Кто–то из зала громко крикнул:

— Тихо!

Брауэр заговорил о связи Народной армии с местным населением. Его короткое выступление было встречено аплодисментами.

Затем оркестр заиграл вальс. Солдаты поднялись с мест и бросились приглашать своих знакомых девушек. И лишь один Бауман остался сидеть на месте. Однако во время второго танца он не усидел и пригласил Герду.

Хауку никак не удавалось пригласить Герду — Бауман постоянно опережал его. Тогда Хаук снова пошел в буфет.

Под конец вечера на сцену вышел Бауман. В зале зашушукались, потом стало тихо. Бауман объявил, что сейчас он споет песню. Хаук знал, что голос у него есть, и к тому же довольно приятный. Бауман запел: «Ты моя мечта…»

И вдруг Хаук понял, что Бауман, собственно, поет не для всех, а только для одной Герды. Он встал и вышел из зала. Прохладный воздух освежил его. Из зала донеслись бурные аплодисменты. Когда Хаук вернулся в зал.

Бауман уже сидел рядом с Гердой. Заметив Хаука, Бауман лукаво подмигнул ему.

Вскоре настала очередь Хаука выходить на сцену. Представляясь, Хаук оговорился, и в зале засмеялись, а он смутился. Взяв аккордеон, начал играть. Играл он, полузакрыв глаза, а когда кончил, в зале было тихо–тихо. После продолжительной паузы раздались аплодисменты.

Хаук почувствовал, что краснеет, и еще ниже нагнулся к инструменту. Так, не поднимая головы, Хаук спустился со сцены и прошел на свое место.

После перерыва Герда вдруг подошла к Хауку и села рядом с ним. Он искоса поглядывал на девушку. На ней было красное поплиновое платье с большими золотыми пуговицами.

Как только оркестранты взялись за свои инструменты, Хаук тихо сказал Герде:

— Могу я вас пригласить на танец?

Играли медленный фокстрот, и под эту музыку можно было поговорить. Хаук стеснялся, смотрел куда–то мимо Герды и никак не решался начать разговор.

— А вы хорошо играете на аккордеоне, — начала разговор Герда.

— Неужели? Вам понравилось?

— Где вы так научились играть? — Герда посмотрела ему прямо в глаза.

— Еще в школе, а потом в кооперативе, где я состоял членом культгруппы.

— Так вы работали в кооперативе? — обрадованно спросила Герда.

Он кивнул.

— Так, значит, вы крестьянин?

— Да, и к тому же тракторист.

Герда снова взглянула ему прямо в глаза, и Хаук еще больше смутился, покраснел и сбился с ритма.

— Извините, — растерянно пробормотал он, глядя себе под ноги и чувствуя, что девушка улыбается.

«Жаль, что я не умею танцевать, как Бауман», — подумал Хаук, сердясь на себя. Он поднял глаза на нее. Она все еще улыбалась. Встретившись с ним взглядом, девушка чуть заметно кивнула. И Хаук снова сбился. Он уже ничего не видел вокруг, кроме крошечных веснушек на носу у девушки и ее полных красивых губ. Ему показалось, что он даже чувствует аромат ее волос.

Рядом проплыл в танце с какой–то девушкой Бауман Герда отвесила ему галантный поклон и ласково улыбнулась.

«А для нее, кроме него, никого не существует, — с обидой подумал Хаук. — Нужно будет все же предупредить ее». И он сказал:

— А я хорошо знаю унтер–офицера Баумана.

— Вот как! — Герда откинула голову немного назад, однако выражение лица у нее нисколько не изменилось.

«А что я ей, собственно, скажу дальше? Что? Мне и сказать–то, по сути дела, нечего. Но я не могу позволить Бауману обмануть девушку».

— Да, я хорошо его знаю, — снова повторил он. — И знаю, что у него по отношению к вам есть кое–какие намерения.

Что–то дрогнуло в лице Герды, она обожгла Хаука взглядом и спросила:

— А вас почему это беспокоит?

Хаук закусил губу, но ничего не ответил и отвел девушку в сторону.

— У него плохие намерения.

Герда покраснела.

— Вы просто пьяны, — сказала она, стараясь высвободиться из его рук. — Отпустите меня. У вас что, тоже намерения?

— Нет, — коротко сказал он и вышел.

* * *

В понедельник на общем собрании солдаты обсуждали поведение Гертеля, Эрдмана и повара, которые сильно напились и были выдворены из ресторана.

Наиболее жалкий вид имел Гертель. Он бледнел, краснел от стыда, не знал, куда девать собственные руки, которые он то скрещивал на груди, то прятал за спину или в карманы. Он признал, что грубо нарушил воинскую дисциплину и заслуживает строгого наказания.

Больше всего Гертель боялся, что его отошлют обратно в полк. И нужно же ему было встретиться с Эрдманом!

— Я считаю, что всех троих нарушителей нужно строго наказать и немедленно отправить в полк, — предложил Шрайер. — И пусть это послужит сигналом для других.

«Я так и думал, что все этим кончится. Сейчас еще унтер–офицеры примутся ругать», — волновался Гертель. И действительно, слово взял Хаук.

— Я, товарищи, придерживаюсь другого мнения: считаю, что и мы не должны снимать с себя ответственности. Что же будет дальше? Нельзя с плеча рубить. Мы ведь сейчас не на маневрах.

— Если их не наказать, то они и в другой раз напьются, — сказал Дальке. — Когда меня критиковали, никто никаких поблажек мне не делал. В том числе и сам Гертель…

— С вами произошло нечто другое, — перебил его Хаук. — Вы наводчик орудия и, следовательно, в первую очередь обязаны подавать пример другим, к тому же вы нарушили воинскую дисциплину на учении. Я лично не думаю, что эти товарищи не учтут наши замечания и еще раз напьются. Наказать мы их накажем, но в полк отсылать не стоит. В будущем же всем нам нужно лучше смотреть друг за другом.

«Ну и молодец мой командир!» — с благодарностью подумал о Хауке Гертель.

— Я, товарищи, обещаю больше такого не допускать, — пообещал он друзьям.

— Ваше решение, товарищи, справедливо, — согласился с мнением Хаука унтер–лейтенант Брауэр. — Однако мне хочется сказать несколько слов всем вам, и особенно этим трем солдатам. Настоящее товарищество состоит не в том, чтобы уговаривать провинившегося, а в том, чтобы вовремя остановить товарища от совершения проступка. Надеюсь, что у нас ничего подобного не повторится. А теперь все за работу!

* * *

Бауман, как мартовский кот, незаметно проскользнул через садовую калитку.

До сегодняшнего дня ему еще ни разу не удавалось остаться с Гердой наедине.

Когда вечером после кино Бауман пригласил Герду погулять, она отказалась, сославшись на то, что ей завтра рано вставать, тем более что Гертруда уехала в город, вернется оттуда лишь к обеду, и потому Герде придется доить всех коров одной.

Бауман сразу же решил, что девушка неспроста сообщает ему о том, что будет в коровнике одна. Засыпая, он рисовал в своем воображении самые приятные картины.

Бауман осторожно открыл дверь коровника, но нечаянно задел ногой пустое ведро, и оно загремело. Он услышал голос Герды: она уговаривала корову спокойно стоять на месте.

* * *

Как только зазвенел будильник Брауэра, в палатке началось оживление. Через несколько минут солдаты под командованием унтер–офицера Хаука построились на утреннюю зарядку.

Когда все, лежа на земле, выполняли жим на руках, вдруг скрипнула калитка, и в нее влетел человек. Это был Бауман, а следом за ним мчался огромный пес.

Взглянув на него, солдаты так и покатились со смеху. С ног до головы Бауман был облит молоком. Молоко текло у него по волосам и лицу. К мокрому тренировочному костюму прилипли соломинки. Бауман боялся, что пес укусит его, и потому закричал:

— Ну, чего вы рты разинули, помогите прогнать пса!

Однако солдаты все еще смеялись.

— А я и не думал, что ты так любишь молоко, — усмехнулся, глядя на Баумана, Хаук.

— Он, наверное, учился доить! — давясь от смеха, воскликнул кто–то из солдат.

Солдаты снова захохотали. Испугавшись их громового хохота, пес остановился, а затем повернул обратно.

* * *

Вечером того же дня был организован первый костер, идти на который отказался лишь Бауман.

Когда на лугу, где был сложен костер, появились девушки, они первым делом оглядели солдат так, будто кого–то разыскивали. Солдаты поняли, что они ищут Баумана, и все как один захохотали. Потом девушки расселись вокруг костра. Среди них не было только Урсулы.

Брауэр разжег костер. Штелинг коротко рассказал о задачах союза молодежи и о воспитании у юношей и девушек социалистической сознательности. В конце своего выступления он призвал молодых людей вступать в союз молодежи.

Костер горел ярко, отбрасывая отблески пламени на молодые лица. Кто–то запел: «Мы любим веселую жизнь…» Припев песни подхватили хором.

Унтер–офицер Хаук сидел недалеко от Герды, временами украдкой бросая на нее взгляды.

Неожиданно у костра появилась Урсула. На ней было пальто, в руке она держала большой чемодан. Она направилась прямо к Герде.

— Урсула, ты что это? — спросила подругу Герда.

— Отец не хотел меня пускать на встречу, говорил, что солдаты нехорошие люди.

Заинтересовавшись, молодые люди подошли поближе, прислушались.

— Когда же я сказала, что все равно пойду, он хотел поколотить меня, — продолжала девушка. — Потом он начал кричать: «Иди, иди в свой кооператив!» Я собрала вещички и ушла из дому…

Хаук подумал, как часто они на политзанятиях говорят о борьбе, которая проходит в деревне, а сами по–настоящему не представляют себе, что это такое. Случай с Урсулой явился красноречивым подтверждением, что такая борьба действительно ведется.

Сельские жители знали, что Раймерс, отец Урсулы, не раз подкупал трактористов из кооператива, чтобы они обработали его участок. Слышали они и о том, что он и другие сельские богачи не раз пытались сманить у них самых лучших работников, стараясь тем самым нанести вред кооперативу.

Когда костер прогорел, вся молодежь пошла провожать Урсулу, которую Герда пригласила пожить к себе.

* * *

Около одиннадцати часов вечера солдаты вернулись к себе в палатку. По дороге они оживленно обсуждали случай с Урсулой. Больше всех говорил Бюргер, от которого в другое время и слова–то не вытянешь.

— Какие это чудесные девушки, ну просто–таки великолепные! — то и дело восклицал Бюргер и оглядывал товарищей, словно искал у них поддержку.

— Посмотрите–ка на нашего Бюргера, его словно подменили, — заметил Шрайер. — Признайся честно, Артур, кого именно из девушек ты имеешь в виду?

Бюргер покраснел, а затем засмеялся:

— Ну, Гертруду, например, да и вообще всех без исключения!

Все громко засмеялись.

Расставаясь, Хаук и Герда пожали друг другу руки. Глаза у девушки при этом светились признательностью и добротой.

В тот вечер Хаук долго не мог уснуть: ему казалось, что он видит красивое лицо девушки с большими темными глазами. Он долго ворочался с боку на бок, но видение не пропадало.

На следующий день за обедом Герда поинтересовалась у свояка, когда он выполнит заказ кооператива.

Грунделов сначала проглотил несколько ложек супа, а уже потом ответил вопросом:

— А тебя–то это почему интересует?

— Мне поручили узнать у тебя об этом.

— Понятно: тот, кто обращается за помощью к солдатам, дает поручения и детям.

— Не надо, Гельмут! — упрекнула его Анна–Мария.

— Ну, так как дело с заказом?

— Посмотрим! — Гельмут не спеша взял буханку хлеба и отрезал большой ломоть.

— Ты же обещал закончить работу еще на прошлой неделе.

— Мало ли чего можно наобещать, Герда. У меня и своей работы невпроворот. А у вас и так солдаты…

— Нам нужно…

— Пусть вам солдаты и в этом помогут, они и денег не возьмут.

— Вон оно что! — Герда демонстративно бросила ложку на стол. — Значит, ты с умыслом тянул время и водил нас за нос! Выходит, ты становишься на сторону Раймерса, от которого даже родная дочь сбежала! Ты нам вредишь!

Грунделов как ни в чем не бывало продолжал есть, а потом сказал:

— Можешь позвать полицию!

Герда выскочила из–за стола:

— И это мой родственник?! Да я тебя и знать не хочу. Если тебе нужны деньги, ты их получишь!

— Деньги я и в другом месте могу заработать. — Грунделов налил себе в тарелку еще супа. — Ну, а вы чего на меня уставились, ешьте, если за стол сели! — прикрикнул он на остальных.

— Ну и продавай свои поделки где хочешь, мы без них обойдемся! — Герда вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Придя в кооператив, она разыскала Шихтенберга и рассказала ему о разговоре с Грунделовом.

— Больше я с ним разговаривать не собираюсь! — решительно заявила она.

— Не беспокойся, Герда, — успокоил ее Шихтенберг, — рано или поздно он придет к нам. Для нас он намного важнее какого–то навозоукладчика. Его нельзя бросать в одиночестве. Мы должны привлечь его на свою сторону, и ты поможешь нам в этом.

— Если вы считаете, что это так необходимо, ладно уж! — неуверенно произнесла девушка.

* * *

Хаук где только мог старался увидеть Герду. Однако стоило ему заметить ее издалека, как он сразу же краснел. Разговаривать им почти не приходилось. Хаук был счастлив, когда Герда дарила ему хоть мимолетную улыбку.

На прощальном вечере, организованном по случаю отъезда солдат из села, Бауман еще раз решил приблизиться к Герде. Опередив Хаука, он подскочил к девушке, чтобы пригласить ее на первый танец. Остановившись перед нею, он согнулся в поклоне. Девушка встала.

«Неужели она пойдет с ним танцевать?» — испугался Хаук, но все же подошел к Герде и едва слышно сказал ей:

— Могу я пригласить?

Девушка метнула ехидную улыбку в сторону Баумана и пошла танцевать с Хауком.

Когда танцы окончились, юноши и девушки проводили солдат до самой палатки.

Ярко светила луна. Терпко пахли только что распустившиеся почки. Со стороны реки несло сыростью. Стояла прекрасная майская ночь.

Прощаясь, Вернер Хаук долго тряс Герде руку, слова застревали у него в горле.

Герда бросилась догонять подруг, но вдруг остановилась и оглянулась. Хаук видел ее лицо, освещенное бледным светом луны. Он заметил, как девушка сделала шаг, один только шаг по направлению к нему, и быстро пошел ей навстречу. Герда слегка склонила голову набок и, дожидаясь, когда он подойдет, теребила пальцами пуговку на блузке.

— Как здесь хорошо! — прошептал Вернер, удивляясь тому, что еще может произносить какие–то слова. — Когда я вижу вас, я счастлив. Я вас никогда не забуду!

— И я вас тоже, — проговорила она. — Дайте мне ваш адрес.

— Ах, да, адрес! — спохватился Вернер. — Сейчас, — Он бросился в палатку, вырвал листок бумаги из блокнота и написал на нем адрес. Передавая сложенный в несколько раз листок Герде, он коснулся ее теплой руки.

— До свидания, — тихо произнес он.

— До свидания, — кивнула Герда.

Вернер вернулся в палатку и уже снял с себя френч, как кто–то из ребят сказал ему, что его ждут.

В трех шагах от палатки стояла Герда. Она застенчиво улыбнулась и сказала:

— Вы забыли взять мой адрес. — И протянула ему клочок бумаги. — До свидания! — Она повернулась и быстро побежала прочь.

Ночь Хаук провел беспокойно: часто просыпался, тяжело вздыхал, ворочался.

К завтраку Герда принесла молока. Оставила кувшин и ушла.

Когда молоко было выпито, Брауэр не без умысла послал Хаука отнести кувшин обратно.

Хаук нарочито медленно встал и не торопясь вышел из палатки, а потом бросился к коровнику как угорелый.

Герду он встретил на скотном дворе.

— Как вы сегодня спали? — поинтересовалась она.

— Я почти совсем не спал, — признался он.

— Я тоже плохо спала.

Они так медленно пошли по двору, что можно было подумать, что у них уйма времени.

Разговор клеился с трудом. Вернер опять почти лишился дара речи. Нащупав у себя в кармане записку с адресом Герды, он улыбнулся и сказал:

— Картов, площадь Ленина, дом восемь.

Она в тон ему произнесла:

— Полевая почта номер семьсот двадцать дробь тридцать четыре. Унтер–офицеру Вернеру Хауку.

Для проводов солдат на площади собрались все члены кооператива и многие жители села. Водитель подогнал машину. Председатель кооператива произнес короткую речь, поблагодарил солдат за оказанную помощь и передал Брауэру большую корзину яиц, половину свиной туши и письмо командиру полка.

Герда куда–то убежала, но скоро вернулась с книгой в руках. Она сунула книгу Вернеру в руки и попыталась улыбнуться.

Вернер хотел открыть книгу, но девушка положила свою руку на его руку и тихо попросила:

— В дороге посмотришь. — И, одарив его грустной улыбкой, отошла в сторону и уже не сводила взгляда с машины до тех пор, пока она не скрылась из виду.

Сидя в машине, Хаук раскрыл книгу. Это был роман Шолохова «Поднятая целина». На титульном листе в уголке было написано: «Не забывай Картов. 12.05.1958 г.».

6

После работы в кооперативе Баумана словно подменили: он стал злым и придирчивым. Узнав о том, что Хаук получил от Герды письмо, он не сдержался и съязвил:

— Девица вся пропахла коровником, я не удивлюсь, если так же будет пахнуть и наш Хаук.

Словно ища поддержки, Хаук взглянул на унтер–офицера Германа, но тот только махнул рукой. Остальные унтер–офицеры рассмеялись, и это прибавило Бауману смелости.

Хаук все эти дни пытался относиться к Бауману дружески, но тот не переставал задираться.

Книгу, которую подарила Герда, Хаук прочел. Читая, он все время думал о девушке.

Однажды, когда Хаук вернулся из умывальника, на его пути встал Бауман. От Баумана несло водкой.

— Привет! — развязно поздоровался он.

— Здравствуй, — тихо ответил ему Вернер.

— Ну, что новенького в Картове? Ты уже поцеловал свою коровницу? — Бауман снял фуражку и провел рукой по волосам. — Я сегодня провел время с очаровательной бабешкой. Сначала, правда, она упрямилась, а потом… — Бауман сощурил глаза, отчего стал похож на кота. — Мы зашли с ней в старый барак, там еще стояло несколько коек…

Вернер, наклонив голову и сжав руки в кулаки, ждал, когда Бауман замолчит и отойдет от него.

Солдаты на койках зашевелились.

— Тс–с!.. — Бауман приложил палец к губам и еще ближе подошел к Вернеру. — Твою коровницу я тоже кое–чему научил…

Дальше Вернер уже не слушал. Правой рукой он ударил Баумана по губам, а левой прямо в глаз.

— Вот тебе за сегодняшнюю девушку и за Герду тоже!

Бауман мешком свалился на пол, ударившись головой о койку. Потом медленно поднялся с пола, рукой вытер кровь с губ и, не сказав ни слова, вышел из комнаты.

Солдаты, еще не успевшие заснуть, приподнявшись на кроватях, смотрели ему вслед.

* * *

На следующее утро Бауман ходил с пластырем на затылке, в левом уголке губ засохла ранка, а под глазом синел кровоподтек.

«Это обойдется Хауку дорого, — решил Бауман, посмотрев на себя в зеркало. — Тем более что он ударил меня первым».

После утренней поверки Бауман доложил о случившемся Брауэру, который сначала даже не поверил своим ушам. Выслушав Баумана еще раз, офицер приказал позвать к нему Хаука.

Бауман торжествовал, надеясь, что командир строго накажет Хаука. За завтраком Бауман даже не смотрел в сторону Вернера, но в душе его росло злорадство.

После обеда их обоих снова вызвали к Брауэру.

Бауман весь сгорал от любопытства.

По требованию командира взвода Хаук попросил у Баумана прощения и пообещал в будущем вести себя по–товарищески. На этом инцидент был исчерпан.

«Не может быть!.. — В душе Баумана поднялась волна протеста. — Домашний арест?! Да разве это наказание!» От возмущения он даже не расслышал, что говорил ему унтер–лейтенант.

Во время пребывания в Картоне Вернер не раз намеревался поговорить по душам с ребятами из расчета, но так и не нашел для этого времени. А когда выдавалась свободная минутка, оказывалось, что не все солдаты были на месте.

Во время работы отошли куда–то на задний план учебные заботы, регулярно проводились только политзанятия.

У Хаука язык не поворачивался напомнить солдатам о том, что они взяли обязательство бороться за звание отличного расчета. К тому же он влюбился в Герду, а солдаты это заметили, что еще больше сдерживало его. Но уже в первый день занятий Хаук понял, что заблуждался: время, проведенное в Картове, сплотило солдат лучше всяких бесед и занятий, и отпала необходимость читать солдатам нравоучения.

Вернер сел писать письмо Герде. Написал первые строчки и задумался, охваченный воспоминаниями. Особенно памятной была последняя встреча.

Неделю назад он, получив увольнение, поехал в Картов. Остановился у Шихтенберга. В субботу утром он помог Герде на ферме, и, когда она освободилась, они бродили по лугу, зашли в лес, сели на поваленное бурей дерево и долго разговаривали. В тот день они не разлучались ни на минуту.

Воспоминания о Герде пьянили Вернера, как вино. Он решил жениться на Герде в этом же году, сразу после демобилизации. Жить они будут в Картове. У них родится ребенок, потом еще один… мальчики. Вернер всегда относился с уважением к женщинам в положении. А уж Герду–то он будет просто на руках носить.

Вернер подошел к окну. В этот момент в дверь постучали. Вошел Бюргер.

— Здравствуйте, товарищ унтер–офицер!

Вернер подал ему руку. Они сели.

— Я к вам с просьбой, товарищ унтер–офицер.

— Слушаю вас.

Бюргер достал из кармана письмо, положил его на стол и придвинул свой стул поближе к Хауку.

— Вы, наверное, знаете, что в Картове я познакомился с Гертрудой. И вот я получил от нее письмо. Прочтите его, пожалуйста! — смущенно попросил солдат.

— Когда вы получили это письмо?

— Неделю назад.

Хаук развернул лист.

«Мой милый Артур!

Все время меня мучает мысль, не забыл ли ты меня. А если не забыл, то почему от тебя нет никаких вестей?..

Мы уже давно перевели своих коров в открытый хлев. Работы у нас много, но мы справляемся, У нас уже создана комсомольская организация. Быть может, ты мне напишешь? Я все время вспоминаю то время, когда ты был здесь. Напиши, как живешь? Быть может, ты смог бы приехать? Я уже рассказывала о тебе дома, и никто слова против не сказал. Очень прошу тебя, дорогой Артур, напиши мне и скорее приезжай.

Я тебя очень люблю и жду.

Твоя Гертруда».

Вернер вернул письмо Бюргеру, который тихо сказал:

— Я сначала думал, что не нравлюсь ей, а теперь она пишет, что любит меня. Она очень хорошая девушка, добрая такая, правда?

Вернер кивнул в знак согласия.

— Я хочу ей написать, а вот писать–то грамотно не умею, читаю и то не ахти как…

«Сколько лет после окончания войны прошло, а еще есть и такие люди», — подумал Вернер, а вслух сказал:

— Тогда мы сейчас же с вами напишем ей письмо. Бумага у вас есть?

Бюргер кивнул и подал Хауку лист бумаги.

— Вы диктуйте, а я буду писать.

Бюргер подпер голову руками и, сосредоточенно нахмурившись, произнес:

— Моя дорогая Гертруда! — И уставился на Хаука, пока тот не закивал в знак одобрения головой.

Когда письмо было написано, Хаук прочел его вслух и отдал Бюргеру.

— Спасибо, товарищ унтер–офицер, — поблагодарил солдат. — Если бы я мог научиться так писать, но уже поздно…

— Никогда не поздно, товарищ Бюргер. Если вы хотите, мы с вами можем заниматься каждую неделю. Я вам помогу.

— Да?! — обрадовался солдат и, положив письмо на стол, добавил: — Тогда давайте сейчас и начнем!

* * *

В понедельник артиллерийские расчеты занимались на местности. Унтер–офицер Бауман вел свой расчет через холм в направлении леса. На занятия он вышел голодным, потому что вернулся в казарму незадолго до подъема и не успел позавтракать. Выстроив расчет в одну шеренгу, он крикнул:

— Не разговаривать в строю!

Бауману явно было не по себе. «И как только Брауэр додумался в понедельник утром проводить занятия на местности, когда в воскресенье многие солдаты были в увольнении!» — недовольно думал Бауман. Правда, просматривая план–конспект Баумана, командир взвода похвалил его. Это, конечно, приятно. Бауман лениво зевнул, вспомнил, что ему предстоит сначала провести занятие на тему «Ориентирование на местности», а затем — по отработке приемов преодоления препятствий.

Солдаты тихо переговаривались между собой.

— Придется ползти по–пластунски, — прошептал Эрдман.

— Как будто нам, артиллеристам, это когда–нибудь понадобится!

— Я еще никогда не ползал, — признался кто–то.

— Запомни, если мы полчаса будем ползти вот в том направлении, то как раз приползем в пивную, — сказал Эрдман, чем очень насмешил всех.

— Тихо, в строю все–таки находитесь! — сердито прикрикнул на солдат Бауман.

Пригревало солнце. «Хорошо бы сейчас завалиться где–нибудь в траве да хорошенько выспаться!» — думал Бауман.

Когда расчет достиг опушки леса, Бауман на минуту остановился, прислонился к дереву и, закрыв глаза, вздохнул: «Эх, поспать бы сейчас часика четыре! Солдаты и сами неплохо умеют ориентироваться на местности».

Отойдя от дерева, он остановил расчет и сказал:

— Товарищи, сегодня у нас занятие по ориентированию на местности и преодолению препятствий. Мы и тем и другим не раз занимались раньше. Я не собираюсь напоминать вам о том, насколько необходимо солдату уметь ориентироваться и преодолевать различные препятствия, встречающиеся на местности. Вы это и так понимаете. Сейчас я проведу короткий опрос в целях повторения. Если окажется, что кто–то из вас не знает этого вопроса теоретически, тогда мы проведем практическое занятие, если же таких товарищей не окажется, тогда ограничимся коротким опросом. — Бауман усмехнулся, поймав хитрый взгляд Эрдмана.

Разрешив расчету сесть на траву, Бауман начал задавать солдатам вопросы. Все отвечали довольно бойко. И лишь заряжающий Рост немного запинался в своих ответах, но ему умело подсказывал Эрдман.

Все получилось так, как и задумал Бауман. Он был доволен.

— Товарищи, я поражен вашими глубокими знаниями. Сейчас я вас распущу, но с условием, что вы далеко не уйдете и будете соблюдать тишину. Товарищ Эрдман, вы меня предупредите, если сюда подойдет кто–нибудь из начальства.

— Все будет в полном порядке, товарищ унтер–офицер! — обрадовался Эрдман. — Мы выставим наблюдателей, а уж они нас не подведут.

Бауман отошел в сторону и улегся в густую траву под раскидистым кустом. Через минуту он уже крепко спал.

Когда пришло время вести расчет в казарму на обед, Бауман уже выспался и чувствовал себя хорошо. Унтер–офицер не боялся, что солдаты могут его выдать. Беспокоило его только то, что унтер–лейтенант Брауэр хорошо знал маршрут и мог их незаметно проконтролировать.

Они шли по пыльной дороге, и Бауман со стороны заметил, что вид у солдат отнюдь не усталый, обмундирование не помятое, руки и те чистые. Никто, конечно, не поверит, что эти солдаты четыре часа прозанимались на местности.

Когда в небе показался самолет, Бауман крикнул:

— Воздух!

Солдаты кинулись в кусты и, упав на землю, стали целиться из автоматов в самолет, который летел довольно низко.

Самолет пролетел, и Бауман приказал расчету построиться и надеть противогазы.

— Для полного удовольствия нам только этого и не хватало! — недовольно проворчал Эрдман, но все же натянул маску на голову. Бауман скомандовал:

— Бегом, марш!

И солдаты побежали, поднимая сапогами дорожную пыль.

Бауман несколько раз приказывал им ложиться. Через полкилометра он остановил солдат и, построив, внимательно осмотрел. На этот раз он остался доволен их внешним видом. Уж теперь–то никто не заподозрит его в обмане, а на вопросы командира взвода он всегда ответит.

Подходя к казарме, Бауман увидел, что остальные расчеты стоят в строю и перед ними прохаживается Брауэр. Унтер–офицера тотчас же охватило беспокойство.

Последнюю сотню метров Бауман заставил расчет бежать в противогазах, чем вызвал их возмущение.

— Вот это занятие! — проворчал подносчик снарядов. — Сначала нас ведут на прогулочку, а потом гоняют до седьмого пота. Неужели нельзя все делать, как положено?..

— Тихо, ты! — оборвал солдата Эрдман. — Тебя сюда не в дом отдыха прислали.

Бауман подошел к командиру взвода для доклада.

— Товарищ Бауман, что все это значит? — удивленно спросил командир взвода, выслушав его доклад.

Баумана бросило в пот. «Все пропало», — подумал он.

— Вы меня удивляете, товарищ унтер–офицер, — продолжал командир. — Солдаты расчета все в противогазах, а ваш противогаз в сумке. Или вы думаете, что меня радует такая подготовка?

Бауман выпрямился и, понурив голову, тихо сказал:

— Так точно, товарищ унтер–лейтенант! Я поступил неправильно. Больше такое не повторится.

— Распустите расчет, пусть солдаты отдохнут, — усмехнулся офицер.

Бауман молодцевато повернулся кругом и пошел к расчету.

* * *

Неделю из своего отпуска Вернер провел дома, у родителей, а потом поехал в Картов. Автобусом добрался он до нужной остановки и сошел, Ему предстояло пройти пешком около двух километров. Полевая дорога вела через луг к лесу. Дул легкий ветерок.

Вернер миновал лесок, перешел через легкий деревянный мостик и увидел перед собой деревушку, из которой доносилось пение петухов и мычание коров.

А вот и разлапистая ель, под которой совсем недавно стояла их палатка.

И вдруг он заметил женскую фигурку, которая приближалась к нему.

Это была Герда. Вернер сразу узнал ее. На ней было рабочее платьице, на голове косыночка, а руки почему–то забинтованы. Подбежав к нему, Герда в нерешительности остановилась и прерывающимся от волнения и быстрого бега голосом сказала:

— Здравствуй, Вернер!

— Герда, что с тобой?! — Он нежно обнял девушку за плечи и повторил: — Что с тобой?

— Кто–то поджег копну сена.

— Что?!

— Копну сена, что стояла возле коровника. Стог сгорел, коровник цел.

— Кто это сделал?

Герда недоуменно пожала плечами:

— Этого никто не знает.

— Мерзавцы! — Вернер ласково провел пальцами по лицу и волосам девушки.

— Хорошо еще, что удалось спасти коровник. Пойдем к нам.

* * *

— Герда, прошу тебя, не смотри на меня с таким упреком! — Грунделов откинулся на спинку стула, положив руки на край стола.

— У тебя что, совесть не в порядке? — Герда облокотилась на стол.

— У меня–то в порядке. И к этому случаю я не имею абсолютно никакого отношения, — равнодушно произнес кузнец.

— Это только ты так считаешь, — не успокаивалась Герда. — Тебе мало одного пожара?

— Почему ты мне все это говоришь? — недоумевал Грунделов.

— Потому что тебе давно пора решить, с кем ты: с нами или против нас!

— Не смеши меня, пожалуйста! — Грунделов убрал руки со стола.

— Не увиливай от ответа.

— Кто знает, как это случилось? Может, сено само загорелось?

— Доказано, что это поджог, но нам пока не удалось установить личность преступника. Только ясно: это один из тех, к кому тяготеешь и ты.

— Я ни к кому не тяготею.

— Вон как?!

— Оставь меня наконец в покое! Я ничего не поджигал.

— Ты должен решить, с кем тебе по пути.

Вернер нервно постучал пальцами по столу:

— Герда, безусловно, права: кто не с нами — тот против нас. Третьего пути нет. А тот, кто пойдет против нас, будет сметен с нашего пути…

— Я никому не мешаю.

— Ты этого просто не замечаешь, — не отступалась Герда.

— Тогда направь меня…

— На правильный путь? — подхватил Вернер. — И направим!

Грунделов молча уставился в пол, а затем, оттолкнув стул, встал и вышел из комнаты.

Анна–Мария поставила стул мужа на место и вслед за ним тоже ушла из комнаты.

* * *

Поговорив с Гердой, Вернер отправился во двор. Он подошел к кузнице, сквозь закопченное окошко которой было видно, как вырываются языки пламени из горна, возле которого стоял Грунделов.

Вернер подошел к наковальне и взял в руки молот. Грунделов вытащил из углей раскаленный железный стержень. Вернер ударил по стержню, отчего тот в месте удара немного расплющился. При каждом ударе из–под молота сыпались искры. Когда стержень принял нужный вид, кузнец предложил Вернеру передохнуть.

— Мне частенько приходилось работать в кузнице нашего кооператива, — пояснил Вернер.

— То–то я смотрю… — согласился Грунделов и замолчал.

Вернер рассказал кузнецу, как вступил в кооператив.

Сначала кузнец слушал его рассказ равнодушно, но постепенно заинтересовался, прислушался, стал переспрашивать.

* * *

Дни бежали быстро, и вот наступил день расставания. Перед отъездом Хаука Герда и Вернер отправились погулять.

Они шли плечом к плечу, слушая пение птиц.

— О чем ты задумался? — спросила Герда.

— О тебе, точнее, о нас обоих.

— Я все еще не верю, что мы вместе. А теперь ты уезжаешь… — Герда грустно улыбнулась. — Когда–то ты сюда приедешь опять?!

— Скоро, — ответил Вернер. — Очень скоро, вот увидишь! — Он повернулся к Герде. — Ах, Герда, если бы ты знала, как я хочу, чтобы поскорее настал день демобилизации.

— А что тогда?

— Тогда я приеду в Картов, навсегда!

— И что же ты будешь здесь делать?

— Работать трактористом… и…

— И что еще? Вернер молчал.

— Ну скажи, что ты еще надумал? — просила она.

Вернер обнял девушку и рассказал ей о своих планах на ближайшее будущее. В этих планах самое большое место Вернер отводил Герде.

7

Вернувшись из отпуска, унтер–офицер Вернер Хаук принял командование расчетом от замещавшего его штабс–ефрейтора Дальке. Поинтересовавшись, как идет служба, он рассказал солдатам о поездке в Картов, передал приветы, рассказал о делах кооператива и о пожаре на скотном дворе.

— Вот мерзавцы! Они думают, что им удастся развалить кооператив! — громко возмущался Лахман. — Мы должны сделать что–то такое, чтобы помочь им… — размечтался он.

— Я знаю… я знаю… — заерзал на стуле толстяк Штелинг. — Нам нужно взять шефство над кооперативом. Для вредителей это послужит предупреждением!

— Идея хорошая! — подхватил Лахман. — И сделать это нужно как можно быстрее!

— Товарищи, мне такое предложение нравится! — обрадовался Хаук. — Вы, товарищ Штелинг, посоветуйтесь по данному вопросу в комсомольском бюро, а вы, товарищ Гертель, напишите статью в стенгазету!

— Охотно напишу! — согласился Гертель.

— Товарищи, мы все обсудим и решим в перерыве, — сказал в заключение Хаук.

Но поговорить с солдатами во время перерыва между занятиями Хауку не удалось, нужно было быстро переодеться и успеть построиться на плацу.

Когда расчет построился, Хаук крикнул:

— Прекратить разговоры!

— И это называется перерыв?! Каким уставом он предусмотрен? Никаким!

Хаук узнал голос Шрайера.

— Я, кажется, не разрешил разговаривать в строю и тем более открывать дебаты. Смирно! Шагом марш!

Расчет направился в казарму. Разобрав оружие из пирамиды, солдаты бегом бросились на плац, объявленный местом построения.

«План занятий составлен не совсем удачно, — подумал Хаук на бегу. — Солдатам совсем не остается времени для перекура. Нужно будет внести в план кое–какие изменения».

То, что произошло позднее, подтвердило необходимость изменения плана. Но сделать это оказалось не так–то просто.

* * *

Уже полчаса шли занятия по стрельбе на ящике с песком. Солнце палило нещадно, и пот бежал по солдатским лицам.

Все, что объяснял солдатам унтер–офицер Хаук, было им не ново, и потому они слушали его объяснения без особого внимания. И вдруг Хаук почувствовал запах дыма.

— Что такое? — удивленно спросил Хаук. — Кто курит?

Шрайер каблуком раздавил окурок и сказал:

— Товарищ унтер–офицер, я курил.

— Вы курили? На занятии?

— Да, я курил у вас на занятии…

— Мы поговорим об этом позже.

— Я только два раза курнул. В перерыве не успел, а на бегу я курить не умею…

Когда расчет собрался в учебном классе, Хаук сказал:

— Товарищи, если дела у нас и дальше так пойдут, то мы с вами окажемся на первом месте по нарушениям. То вы критикуете учебный план, то курите на занятиях. Такого у нас еще никогда не было. Курить на занятии, подумать только!.. Что вы можете сказать на это, товарищ Шрайер?

Шрайер встал:

— Мы все время куда–то бежим, торопимся, а нормальных перерывов нет, некогда даже выкурить сигарету. — Он оглядел товарищей. — Спросите у остальных, они тоже недовольны…

— Сейчас мы говорим не обо всех, а о вас лично, товарищ Шрайер!

— Шрайер, конечно, прав, нужно пересмотреть план, чтобы и перерывы у нас были, — поддержал кто–то Шрайера.

— Вот видите, расчет согласен с моим мнением.

Лахман повернулся к Шрайеру:

— Ты всегда выскакиваешь, хочешь выделиться, а кое–кто тебе поддакивает. Так дальше продолжаться не может!

— А ты возьми и напиши обо всем в стенгазету, — проговорил Дальке.

— Да, напиши, а мы все подпишемся под статьей. Лично я подпишусь, — уточнил Штелинг.

Хаук задумался: «Шрайера, разумеется, нужно наказать, но вопрос с перерывами давно пора уладить. Хотя вряд ли об этом следует писать в стенгазету… Вряд ли…»

— Нет, этого мы делать не станем. — Лахман стукнул кулаком по столу. — Учебный план для нас — это приказ, а приказы, как правило, не обсуждаются. Тем более в стенной газете… Вот вы все время твердите: перерыв, перерыв… — Он перевел дыхание. — А я считаю, что нужно прежде всего повысить дисциплину на занятиях, тогда они вовремя будут заканчиваться. Я согласен, что нужно что–то делать, но только не так… — Лахман бросил взгляд на Хаука, словно желая сказать ему: «Я тебя поддержал, теперь уж ты сам выпутывайся как знаешь».

— Товарищи, я думаю, Лахман совершенно прав: нам нужно повысить дисциплину на занятиях, тогда не придется жаловаться: мол, перерывы короткие. Я, конечно, поговорю с унтер–лейтенантом Брауэром.

* * *

В тот же день у Брауэра состоялся разговор с обер–лейтенантом Кастерихом. Командир старался сохранить спокойствие и потому говорил особенно тихо:

— Я уже не первый год занимаюсь планированием, и голова у меня, кажется, на плечах есть. До сих пор никто из солдат не имел никаких возражений против моих планов. И вдруг солдаты первого расчета нашли, видите ли, недостатки.

— Не волнуйтесь, товарищ обер–лейтенант, солдаты и сами поняли, что они не имеют права обсуждать план. Я смогу их убедить, солдаты у нас сознательные. Они и сами поняли, что нужно поднять дисциплину на занятиях…

— Я не потерплю на батарее никакого самоуправства! Приказ есть приказ, его выполнять надо, а не обсуждать. Я довольно долго служу в армии и знаю, как нужно планировать занятия. Видите ли…

— А вы сейчас очень похожи на майора Глогера.

— При чем тут Глогер? Я вас не понимаю!

— У меня с ним состоялся почти такой же разговор перед стрельбами.

— Я не могу пойти на уступки подчиненным. Если я уступлю им сегодня, завтра они потребуют большего.

— У меня сложилось впечатление, что солдаты последнее время неважно учились. Но вы, кажется, не очень–то доверяете им. На следующей неделе мы проведем партийное собрание. Вопрос, который мы будем обсуждать, интересует и других товарищей. Мне бы хотелось, товарищ Кастерих, чтобы вы выступили на этом собрании и коротко рассказали о единоначалии в армии. — Унтер–лейтенант Брауэр усмехнулся, чем еще больше разозлил Кастериха, который крепко сжал зубы и вместо ответа только кивнул.

* * *

— Я так и знал, что этим все кончится, — заметил Дальке, когда вечером унтер–офицер Хаук рассказал солдатам о результате разговора с командиром.

Слухи о затеянном первым расчетом разговоре дошли и до других расчетов, однако никто не верил в успех затеянного, а некоторые даже злорадствовали.

Хаук сидел за столом в спальной комнате. Вокруг него толпились солдаты.

— Головой стену не прошибешь, сколько ни старайся! — заметил кто–то.

— Стоило ли весь сыр–бор затевать попусту? — засмеялся Дальке.

— Товарищи, я думаю, дело вот в чем, — произнес Лахман. — Обер–лейтенант Кастерих не понял, чего мы хотим, поэтому нам надо еще раз поговорить с ним. Ведь все мы убеждены, что план занятий можно улучшить. Парторганизация поддержит нас. Быть может, мы просто неубедительно изложили свои доводы. Ведь речь–то, по сути дела, идет вовсе не о перерывах, а о достижениях батареи. Если нам чего удастся добиться, за нами потянутся и другие расчеты. Я предлагаю пригласить к нам обер–лейтенанта Кастериха и еще раз поговорить с ним. Нам не следует так просто отступать…

— В этом я не согласен с вами, товарищ Лахман, — сказал Хаук.

Все сразу притихли.

— Слушай! — Дальке локтем толкнул соседа.

— Я не согласен, хотя в принципе вы правы, — продолжал унтер–офицер. — Не надо приглашать обер–лейтенанта. Давайте поручим товарищу Штелингу изложить наше предложение на заседании комсомольского бюро. Обер–лейтенант Кастерих — комсомолец и на заседании будет обязательно. Можно пригласить еще некоторых товарищей. Думаю, что только так нам удастся достигнуть своей цели.

— Хорошо, я согласен, — сказал Штелинг, — Вот увидите, я все сделаю…

— Правильно, сделаешь! — Дальке дружески похлопал Штелинга по плечу.

Когда Хаук выходил из спальни, к нему подошел Бауман.

— Я хотел бы тебя предостеречь, — сказал он. — Не забывай, что мы здесь не в кооперативе находимся, а в армии. Учебный план для нас равносилен приказу, а приказы, как известно, не обсуждают. На месте Кастериха я не стал бы с вами и разговаривать. Он и без вас знает, что ему следует делать, потому что несет ответственность за свои действия.

— Армия действительно не кооператив, но не в этом дело. Я прекрасно знаю, где мы находимся, и именно потому хочу, чтобы наша служба стала еще лучше. Нам радоваться надо, когда рядовые вносят такие толковые предложения. И незачем меня предостерегать. Речь идет о нашей подготовке. Мы хотим, чтобы она стала лучше. К тому же я вовсе не боюсь, что это может не понравиться командиру батареи: ведь цель–то у нас общая.

Бауман пожал плечами. Он не был согласен с товарищем.

* * *

— Посмотрим, что из этого получится, — сказал обер–лейтенант Кастерих Брауэру, когда они возвращались домой после заседания комсомольского бюро. — Я внимательно слушал все выступления товарищей. Вообще–то они, конечно, правы… Короче говоря, посмотрим…

Некоторое время они шли молча.

Кастерих был доволен, хотя начало заседания ему не понравилось. Однако очень скоро он понял, что солдаты, критикуя учебный план, прежде всего беспокоятся о хорошей подготовке солдат в целом.

— На наших ребят можно положиться. С ними не пропадешь! — сказал командир батареи, прощаясь с Брауэром. — А мой доклад? Нужно ли мне выступить и перед другими?

— Я думаю, будет хорошо, если об этом узнают и остальные ребята. — Брауэр улыбнулся. — Доклад остается в силе, только вы внесете в него кое–какие коррективы.

— Хорошо, товарищ Брауэр. Тогда… до завтра!

Бауман рассерженно переступал с ноги на ногу.

«Чего они пристали ко мне? Я ведь не член партии. А Кастерих требует, чтобы я каждый вечер в течение целого часа рассказывал солдатам о ходе партийного съезда. Этак у меня и свободного времени не останется. Как будто об этом не говорят на политзанятиях! Оставили бы они меня в покое. Я не затем пошел в армию, чтобы с раннего утра и до позднего вечера крутиться на ногах да убеждать солдат лучше учиться. Свободное время дается мне для отдыха. Я ведь человек! Два увольнения я пожертвовал маленькой жене одного вахмистра, который лежит в госпитале. Она и сейчас меня ждет, и если я не приду, то потеряю ее навсегда».

Бауман чертыхнулся и вышел из комнаты. Сбежал вниз по лестнице, заглянул в учебный класс. Солдаты расчета уже ждали его.

Выслушав доклад Эрдмана, Бауман спросил:

— О чем сегодня пишут в газетах?

— О съезде партии, — в один голос ответили два солдата.

— Так, ну, а конкретнее? — Бауман подождал немного, а затем приказал: — Принесите газеты! Даю вам две минуты.

Солдаты помчались за газетами.

«Газеты они еще не прочли, так что и говорить с ними пока не о чем. Пусть занимаются самообразованием. Вот Эрдман пусть и займется с ними. Я еще могу успеть…» Отдав распоряжение, Бауман пошел вниз. У двери комнаты, в которой жили солдаты его и Хаука расчетов, он остановился, прислушался.

— А я еще на заводе хотел вступить в союз молодежи, но не успел, — сказал кто–то. — А теперь я подам заявление о приеме.

«Интересно, кто бы это мог быть?» — подумал Бауман и в тот же момент услышал голос Хаука:

— Это хорошо, что вы так думаете, товарищ Лахман… ну, а теперь, товарищи, поговорим с вами о международном положении… Кто хочет выступить первым?..

«Значит, это Лахман… Интересно, сам ли он до этого додумался? Ну да ладно!..» — мелькнуло у Баумана в голове. Быстрым шагом он направился к КПП и через минуту был уже за пределами части.

Более трех месяцев пролежал Пауль в госпитале, но рука у него все еще болела. И хотя ребята из расчета часто писали ему, он все же чувствовал себя одиноким. Гулять по госпитальному двору ему надоело, там можно было увидеть только таких же, как он, больных, врачей да сестер. Тогда он увлекся чтением книг. Однажды он получил письмо от товарищей по службе. Вот что было написано там:

«Дорогой Дитер!

Пишу тебе письмо, на которое ты должен побыстрее ответить, так как нам нужно узнать твое мнение. Мы взяли на себя обязательство бороться за звание «Лучший расчет в полку». Правда, мы не очень ясно представляли себе, что от нас для этого потребуется. Но унтер–офицер Хаук нам все подробно объяснил. Посылаем тебе наше обязательство, чтобы ты с ним ознакомился и написал нам о своем согласии, ведь ты являешься членом нашего коллектива».

Пауль сел поудобнее, на миг закрыл глаза, словно решаясь на что–то очень важное, а затем продолжал читать:

«1. До 7 ноября выполнить все учебные программы на «отлично», а спортивные нормативы на «хорошо».

2. Добиться взаимозаменяемости всех номеров расчета. Бюргера подготовить как водителя тягача, тем более что после демобилизации он собирается работать в Картове трактористом.

3. Выполнять все нормативы по стрельбе из стрелкового оружия с оценкой не менее чем на «хорошо».

4. Добиться такого положения, чтобы ни у кого из расчета не было дисциплинарных взысканий, а в расчете — ЧП.

5. Все члены нашего коллектива обязуются регулярно читать художественную литературу, часть прочитанных книг обсуждать на читательских конференциях.

6. Всем солдатам сдать нормы спортивного разряда.

7. Не нарушать правил социалистической морали.

8. Принимать активное участие в культурно–массовой работе, взять культурное шефство над кооперативом в Картове.

Дорогой Дитер, прежде чем принять все эти пункты, мы долго спорили. В наших спорах принимал участие и унтер–лейтенант Брауэр, причем он не всегда был согласен с нами. Кое с чем не согласился сначала и Гертель. Да, у нас новость: Лахмана приняли в комсомол.

Унтер–офицер Хаук убедил нас всех в том, что мы вполне может добиться звания «Лучший расчет».

Надеемся, что ты быстро нам ответишь. Желаем тебе скорее выздоравливать.

Привет ото всех нас и от унтер–лейтенанта Брауэра.

Ганс Шрайер».

Паулю было приятно, что товарищи не забыли о нем, интересуются его мнением.

«Бюргер учится на водителя! Он им станет! Тягач попадет в надежные руки. А мне во что бы то ни стало нужно освоить орудие и получить квалификацию номера расчета!» — Пауль достал ручку с твердым намерением сразу же ответить товарищам на их письмо.

* * *

Во всех комнатах и коридоре пахло мастикой для натирки полов. Правда, в спальных комнатах этот запах перемешался с запахом цветочного одеколона, и это страшно раздражало солдат.

Вернер сидел у окна и смотрел во двор.

Трава заметно позеленела, а хвойный лес, окружавший казарму, стал как–то приветливее. Сидевшие в комнате унтер–офицеры шумели, не обращая никакого внимания на Хаука. Бауман уже полностью был готов к увольнению в город и торопил Германа, который хотел пойти вместе с ним.

Призыв первого расчета уже распространился в полку. В клубе и столовой висели листки–молнии, призывающие всех последовать примеру первого расчета. Никто не возражал против этих призывов, но никто и не следовал им. Все ожидали, что на батарее вот–вот произойдут коренные изменения, но ничего не происходило.

Каждый шаг любого солдата из первого расчета не оставался незамеченным, а если случайно ими допускалась хоть какая–нибудь ошибка, насмешки так и сыпались со всех сторон. За глаза все ругали выскочек из первого расчета, но открыто говорить им что–либо никто не решался.

Хаук чувствовал, что это нервирует солдат. Атмосфера была напряженной.

Подперев голову рукой, Хаук продолжал смотреть в окошко. На лбу его залегли морщины, глаза утратили обычную живость.

— Ну, командир передового расчета, — ехидно начал Бауман, — когда я получу причитающееся мне, согласно пари, пиво?

Хаук сделал вид, что не расслышал вопроса, и посмотрел на Германа, который застегивал карманы.

— Ну, я готов, — как–то по–детски сказал Герман. Бауман кивнул и, повернувшись к Хауку, продолжал:

— Ах, да, я чуть было не забыл, что по правилам социалистической морали распивать алкогольные напитки запрещается! — А про себя подумал: «Ну, подожди, я тебе покажу!»

Спустя несколько минут Хаук увидел в окно, как Дальке, Бауман и еще кто–то из солдат уже подходили к КПП.

* * *

Первому расчету приказали собраться после завтрака в подвальном помещении.

Первым спустился в подвал Дальке, уселся на скамейке, прислонившись спиной к стене и засунув руки в карманы. Вслед за ним подошли и другие. Рассаживались молча, последним вошел Шрайер, улыбнулся во весь рот:

— Доброе утро!

— Чего это ты радуешься? — осадил его Дальке.

— Интересно, что надумал Хаук? В воскресенье и то покоя не дает, — тихо заметил кто–то.

Вскоре появился и Хаук. Можно было подумать, что он провел бессонную ночь, так осунулось и побледнело его лицо.

— У нас не все получается, — сказал Хаук, присаживаясь на край стола. — Многие злорадствуют, как будто мы им что плохое сделали.

— Я вам давно говорил, что из этого ничего хорошего не получится, — не выдержал Дальке. — Но вы меня не послушались! Зачем нам нужно, чтобы о нас все говорили? Что, нам больше других нужно? Давайте откажемся от этой идеи!

— Мы взяли на себя обязательства и должны их выполнить. Не заявлять же теперь о том, что мы отказываемся от них. — Хаук укоризненно посмотрел на Дальке.

Все молчали. Первым нарушил молчание Лахман: — Мы не имеем права идти на попятную только из–за того, что кто–то подсмеивается над нами! Новое всегда рождается в трудностях. Возьмем, например, ударников на производстве, которые рушат старые нормы и утверждают новые.

— Я простой солдат, а не ударник производства! — воскликнул Дальке.

— По–своему мы тоже новаторы, — заметил Хаук.

— Какие мы новаторы, ну какие? — не успокаивался Дальке. Он был зол на Хаука: «Прав был Бауман, говоря, что Хауку все это понадобилось для того, чтобы как–то выделиться. Выскочка!»

Слово попросил Лахман:

— Отказываться от обязательств мы не имеем права. Обязательства–то мы взяли, но еще ничего не сделали для их выполнения. Вывесить обязательства мало!..

— Правильно, — поддержал Лахмана Хаук. — Так дело, товарищи, не пойдет! Вот давайте сейчас с вами и обсудим, как нам следует работать.

И снова встал Лахман:

— Наши обязательства, так сказать, являются для нас производственным планом. Вот и давайте их выполнять, будто мы на производстве! Составим себе планы на неделю, даже, может, на день. Каждый получит определенное задание, и за выполнением этих заданий будем следить ежедневно. Дело–то и пойдет!

Дальке закрыл глаза. Ему очень хотелось возразить Лахману.

— Правильно! — поддакнул Хаук, вскакивая со стола. — Вот тогда дело и пойдет!

Все заговорили наперебой, так что ничего нельзя было разобрать.

* * *

Через несколько дней Герман, оставшись с Вернером наедине, спросил его:

— Скажи, Вернер, что теперь будет с твоим расчетом?

Вернер рассмеялся:

— Я сначала тоже немного сомневался, но товарищи, с которыми я сегодня советовался, вселили в меня уверенность. Особенно деловым оказался Лахман. По его предложению мы составили план на целую неделю, определили задания на каждый день и ежедневно проверяем их выполнение.

— И на все это у тебя хватает времени?

— Время находим.

— И все с этим согласны?

— Дальке пока не очень, но ему ничего не остается, как идти за всеми.

— Может, и моему расчету включиться в соревнование? — задумчиво произнес Герман, хотя на самом деле ему не хотелось спешить. Надо бы посмотреть, что получится у Хаука. Командиры некоторых расчетов, особенно Бауман, с большим недоверием отнеслись к почину первого расчета. Но если поддержать Хаука, ему легче станет.

— А почему бы и нет!

Герман смущенно улыбнулся:

— Хорошо тебе говорить! У вас самое трудное уже позади.

— А чем солдаты твоего расчета хуже моих? Да нисколько не хуже! Брать на себя повышенные обязательства, соревноваться с передовиками — это тяжело. Но солдаты — парни толковые. Вот возьмем хотя бы Бюргера: ведь он с грехом пополам умел читать и писать. Я, например, писал за него письма в Картов.

— Я об этом слышал, — кивнул Герман.

— Сейчас он уже самостоятельно пишет. Или возьмем Гертеля. Он слово «спорт» даже слышать не мог, а теперь! Так что включайся и ты в соревнование!

— Я подумаю! Правда, я уже думал об этом.

— Ну и хорошо. Я тебе помогу, кое–какой опыт у меня имеется.

Герман знал, что обещания Хаука никогда не расходились с делом, и потому решительно ответил:

— Я согласен.

— Вот и прекрасно. Теперь нам с тобой есть о чем поговорить.

* * *

Вечером того же дня Герман спросил Хаука:

— Скажи, твои солдаты знают, что мы соревнуемся?

— Конечно.

— Тогда я не понимаю, почему Штелинг мешает мне на занятиях.

— Как мешает?

— Когда я излагаю учебный материал, он часто перебивает меня, выскакивает. Я, конечно, понимаю, что сам он все это уже знает, ему скучно, но нельзя же мешать другим! Я его не раз одергивал, но он забывается и снова мешает.

— Я этого не знал.

— Спроси у своих солдат. Они тебе подтвердят.

— У меня на занятиях он ведет себя нормально.

— У тебя он не осмеливается…

Хаук знал, что Штелинг умный парень и действительно может недисциплинированно вести себя на занятиях, если чувствует послабление со стороны руководителя занятий.

— Я разберусь в этом и накажу его.

Штелингу был объявлен наряд вне очереди за нарушение дисциплины на занятиях.

* * *

Как–то вечером, когда солдаты первого расчета собрались идти на читательскую конференцию, Штелинг демонстративно лежал на койке.

— А ты что, вставать не собираешься? — спросил Штелинга Лахман.

— Эй, Толстяк, вставай! Мы тебя ждать не будем! — крикнул Шрайер.

— Я не пойду.

— Почему?

— Не пойду, и все!

— Пойдешь! — Лахман подошел к кровати Штелинга и потряс ее за спинку.

— Оставь меня в покое!

— А, понимаю, тебе не понравился наряд, который ты схлопотал!

— Ну и что? — Штелинг перевернулся на другой бок.

— Мы не хотим, чтобы у нас в расчете появились новые взыскания, — подошел к Штелингу и Дальке. — Срывать занятия никому не положено…

— Вы правы, — вмешался в перепалку Хаук, — занятия нельзя срывать. Именно за это он и получил наряд вне очереди. Мы взяли на себя серьезные обязательства, и их нужно выполнять…

— Наряд он, конечно, получил за дело, — сказал Гертель. — А мы с вами и впредь не должны проходить мимо нарушений дисциплины. Принципиальностью мы только завоюем уважение других.

* * *

На очередном обсуждении результатов дня Штелинг сказал:

— Товарищ унтер–офицер, мне не нравится то, как и чему Бауман учит нас. Вот, например, сегодня мы должны были познакомиться с методами преодоления зараженной ОВ местности, а унтер–офицер Бауман рассказал нам то, что мы учили еще две недели назад.

Все согласно закивали, а Шрайер сказал:

— Так оно и было. Он всегда так объясняет, что спать хочется.

— Многие и засыпают на его занятиях, — подтвердил Лахман.

— Нам нужно об этом сказать самому Бауману, пусть он изменит методику преподавания, — заметил кто–то.

— Я уже говорил ему, — сказал Штелинг.

— Ну и что?

— «Я преподаю, — сказал он, — строго по план–конспекту». И ушел…

— Он часто повторяет пройденный материал. Вряд ли это предусмотрено его конспектом.

— Нет, конечно, — согласился Вернер. — Прежде всего он обязан тщательно готовиться к занятиям и учить вас тому, что потребуется на практике.

— У меня идея. — Штелинг нахмурил брови. — Мы напишем статью в стенную газету и попросим Баумана высказаться, что он думает об этом.

— Чепуха! — махнул рукой Дальке. — Это только разозлит его, потому что подорвет его авторитет.

Штелинг вспыхнул и, сняв очки, сказал:

— Дался тебе этот Бауман! Здесь речь идет не о Баумане, а о нас.

— Делайте что хотите, только без меня, — буркнул Дальке и хотел выйти.

— Ефрейтор Дальке, останьтесь! — приказал ему Хаук.

Дальке неохотно вернулся на свое место.

— Я сам напишу статью, — предложил Штелинг.

За ужином Вернеру пришла мысль, что унтер–офицер впервые подвергнется критике в стенгазете. Можно представить, как прореагируют на статью солдаты!

«Собственно говоря, пора уже сделать Бауману серьезное предупреждение, заставить его работать по–настоящему. Бауман комсомолец, и нужно будет покритиковать его как комсомольца».

На следующее утро солдаты толпились перед стенной газетой, в которой была помещена такая заметка: «Занятие или послеобеденный сон?

Сегодня на занятиях после обеда наш друг Бауман многих товарищей из первого взвода поверг в глубокий сон. Занятие было скучным, так как руководитель рассказывал солдатам то, что они уже слышали на прошлых занятиях. Это безответственно!

Мы требуем от нашего друга Баумана, чтобы он тщательно готовился к каждому занятию и давал нам нужный материал, учил тому, что нам пригодится на войне, чтобы мы могли хорошо выполнить свой долг.

Солдаты первого расчета ждут от товарища Баумана ясного ответа на эту критику».

Всем солдатам первого взвода заметка понравилась. Не понравилась она только одному Эрдману.

— До чего дошли! Это же наглость! — возмущался он.

— Тебя можно понять: ты так сладко спишь на занятиях, — усмехнулся Штелинг. — Я сам видел!

— Как вам только такое в голову могло прийти?!

— А мы хотим не спать на занятии, а учиться.

— Этак завтра вы напишете статью, в которой пропесочите командира батареи!

— А почему бы и нет, если он этого будет заслуживать?

— Первый расчет правильно сделал, — заметил Линднер. — Учиться они стали значительно лучше. Благодаря расчету Хаука у нас теперь настоящие перерывы. Мы должны последовать их примеру.

* * *

Дверь в комнату унтер–офицеров распахнулась, и на пороге появился солдат, который громко спросил:

— Видели, как солдаты в газете одного пропесочили?

Бауман отложил в сторону книгу, которую читал, и спросил:

— Кого и где пропесочили?

— И вы еще спрашиваете! Солдаты первого расчета в стенной газете!

Бауман встал и медленно вышел в коридор. Через несколько минут он вернулся. Подойдя вплотную к Хауку, Бауман со злостью произнес:

— Ты уже начал подрывать авторитет унтер–офицеров?

— Во–первых, статью написал не я, а солдаты, — спокойно ответил Хаук, — а во–вторых, они абсолютно правы.

— Ты, наверное, спятил! — воскликнул Бауман. — Неужели не понимаешь, что этим ты подрываешь авторитет унтер–офицеров? Даже в том случае, если твои солдаты и правы тысячу раз!

— Ты сам подрываешь свой авторитет.

— Какая наглость! — Бауман сжал кулаки, а когда Хаук хотел пройти мимо, дернул его за рукав и крикнул: — Стой здесь!

Хаук слегка улыбнулся и, опустив руку, в которой он держал полотенце, спросил:

— Пожалуйста, что тебе нужно от меня?

Бауман повернулся к остальным и обиженно произнес:

— И он еще спрашивает, что мне от него нужно!

— Солдаты первого расчета правы, — заметил Герман, медленно выговаривая слова, — ты должен пересмотреть свое отношение к занятиям.

— Однако доводить дело до стенной газеты, как мне кажется, все–таки не следовало бы, — вмешался в разговор Калирек.

— Это точно! — подхватил его слова унтер–офицер из второго взвода. — Завтра очередь дойдет до меня.

— Если ты этого заслужишь, — спокойно заметил Хаук.

— Я требую немедленно снять газету со стены! — взорвался Бауман.

Хаук рассмеялся и на шаг приблизился к Бауману:

— Ты внимательно прочитал заметку? В ней товарищи просят ответить им. И их просьба законна. Могу дать совет: ответь им, это только поднимет твой авторитет! — Проговорив это, Хаук вышел из комнаты.

Бауман посмотрел на товарищей, но в их глазах он не увидел сочувствия.

* * *

Когда солдаты вернулись с занятий, унтер–офицер Хаук заметил, что под стенной газетой приколота небольшая бумажка, на которой рукой Баумана написано, что он обязуется проводить все свои занятия на более высоком уровне.

Прочитав записку, Вернер усмехнулся и, подозвав к себе Дальке, сказал:

— Вот тебе доказательство того, что мы поступили правильно.

— Кто его знает?.. — все еще сомневался Дальке.

— Товарищ Дальке, нужно иметь мужество, чтобы признавать собственные ошибки.

— Я тоже выступаю за дисциплину, но считаю, что не все вопросы можно обсуждать в стенгазете. Никто меня не переубедит в том, что ваша заметка подорвала авторитет унтер–офицеров.

— Переубедить вас дело не такое уж и легкое, товарищ Дальке, но коллектив — это сила.

— Это я знаю. Знаю я и то, что иногда унтер–офицер Бауман поступал неправильно, но с ним все–таки можно поговорить… по–человечески…

— Хорошо, товарищ Дальке, мы будем чаще беседовать друг с другом! — Хаук похлопал солдата по плечу.

* * *

Вернувшись в часть из очередного отпуска, унтер–лейтенант Брауэр внимательно выслушал доклады командиров орудий и похвалил действия командира первого расчета. Затем он предложил тут же обсудить опыт первого расчета.

Слушая командира, Бауман с беспокойством думал о том, что сейчас обязательно кто–нибудь произнесет его фамилию.

Неожиданно слова попросил Герман.

— Сначала я не одобрял инициативу первого расчета, но, внимательно понаблюдав за действиями солдат, я понял, что они гораздо добросовестнее, чем другие расчеты, относятся к службе, стали более сознательными. Я не раз разговаривал с товарищем Хауком, который постоянно помогал мне, и при всех я благодарю его за эту помощь.

— Уж не за то ли благодаришь, что ваш расчет никогда не укладывается в норматив, а в помещении у вас никогда не бывает порядка? — съязвил Бауман.

— И у нас все изменится, да и сами мы уже меняемся. Не сегодня–завтра и мы станем лучше.

— Поживем — увидим! — с недоверием заметил Бауман.

Заметив нахмуренное лицо Хаука, который вот–вот мог вспыхнуть, унтер–лейтенант задал вопрос Бауману:

— Тогда вот вы сами и поделитесь опытом, расскажите, как нужно действовать, чтобы уложиться во все нормативы.

— Я? Почему именно я?! Пусть унтер–офицер Хаук скажет, ведь его расчет здесь хвалят!

— Ты не увиливай! — выкрикнул с места Хаук.

— А я и не увиливаю. Разве я неправильно сказал? Вы, передовики, пишете воззвания, вам и опытом делиться. Правда, у Хаука в расчете имеются даже дисциплинарные взыскания. — Бауман посмотрел на Брауэра, словно ища у него поддержки.

— Товарищ Бауман, расскажите о себе, о том, как вы руководите подчиненными, — попросил офицер.

— Очень просто — командую, строго требую…

— А в свободное время?

— Все солдаты моего расчета принимают активное участие во всех культурных мероприятиях батареи.

— Кроме вас самого…

— А как вы занимаетесь с солдатами? — спросил Хаук.

— Я считаю, что самое лучшее воспитание — коллективное.

— Отговорки. Ты мало занимаешься с подчиненными! — В голосе Хаука слышалось возмущение.

— Ас какими критериями вы подходите к своей работе? — поинтересовался Брауэр.

Бауман не отвечал.

— Вам удается научить солдат, но только с помощью муштры. Хорошо стрелять умеют и солдаты капиталистических армий, а наши должны быть способны на большее. Наш солдат должен быть убежденным бойцом, убежденным в правоте своего дела. Политзанятия вы проводите хорошо, но нужно научить солдат самостоятельно мыслить…

Бауман по–прежнему молчал.

— Я еще раз повторяю, товарищ Бауман, что вы слишком мало занимаетесь с солдатами, Как только находите свободное время, вас как ветром сдувает. Так дальше не пойдет! — Офицер сделал паузу. — Первый и третий расчеты находятся на правильном пути. Солдаты первого расчета сплотились, помогают друг другу. — Помолчав, унтер–лейтенант обратился к Хауку: — Товарищ Хаук, расскажите нам, как идут дела в вашем расчете.

Хаук встал. Голос его дрожал от волнения:

— Мы сообща обсуждаем все вопросы. Каждый солдат знает свои обязанности. Приказы выполняются быстро, беспрекословно и в срок. Все соблюдают правила социалистической морали, оказывают друг другу помощь. Ежедневно беседуем о политических событиях, происходящих в мире. Все знают, что и где происходит. — Хаук покраснел. — Разумеется, не все и далеко не всегда проходит у нас гладко. Однако сейчас нам стало намного интереснее служить, чем раньше.

Унтер–офицер Герман сделал какие–то пометки у себя в блокноте.

Брауэр поднялся с места и пожал Хауку руку со словами:

— Я поздравляю вас с достигнутыми результатами и желаю всего хорошего. Все свободны, прошу остаться только унтер–офицера Хаука.

Когда они остались вдвоем, офицер сказал:

— Мы можем только радоваться твоим успехам.

— Спасибо, товарищ унтер–лейтенант. Думаю, что теперь дела у нас пойдут еще лучше.

— Славный ты парень, Хаук! А как дела с Гердой?

— Хорошо. Через недельку поеду к ней на воскресенье.

— Одобряю, а когда свадьба?

— В этом году, но когда именно, мы еще не решили.

— Очень хорошо. Оба рассмеялись.

— Есть у меня к тебе один разговор. — Лицо офицера снова стало серьезным. — Ты у нас один из лучших командиров на батарее, а лучшие, как тебе хорошо известно, являются коммунистами. Скажи, ты не подумывал о вступлении в партию?

Вернер не ожидал такого вопроса и не был готов на него ответить. Он только покачал головой.

— Подумай над этим. Тебя мы охотно примем в партию. Вот тебе устав, ознакомишься с ним. — Офицер протянул Хауку тонкую книжицу. — А позже мы с тобой поговорим.

Вернер кивнул.

— А книгу «Подпольный обком действует» ты читал?

— Нет, не читал.

Брауэр достал книгу из шкафа и подал Хауку со словами:

— Несколько толстовата, но ничего: прочти ее! Узнаешь, как действовали коммунисты Советского Союза в нелегальных условиях.

Поблагодарив за книгу, Вернер пошел в казарму. Шел, а сам думал: «Да, я должен вступить в партию. Буду состоять в одной организации с унтер–лейтенантом Брауэром. Он строгий, но справедливый командир взвода, умеет воодушевить солдат. Это я не раз чувствовал на себе. Умеет он и убеждать, дает ценные, умные советы. Быть членом партии — большое и ответственное дело».

8

Когда Грунделова приглашали вступить в сельхозкооператив, он чувствовал себя польщенным. Однако после того как солдаты приезжали помочь кооперативу, к кузнецу несколько охладели, а после поджога сена почти совсем забыли о его существовании.

Если бы ему просто сказали, что в нем не нуждаются, он засмеялся бы, и только. Но теперь он сам почувствовал, что не нужен кооперативу: дела там и без его помощи идут хорошо. Кооператив окреп, а слух о том, что он вот–вот развалится, рассеялся как дым.

Когда кузнец продал навозопогрузчик, сделанный им для кооператива, крестьянину из соседнего села, он ожидал, что члены кооператива будут укорять, ругать его на чем свет стоит, но ничего подобного не произошло. Селяне по–прежнему относились к нему довольно дружелюбно.

Вскоре он узнал, что правление кооператива собирается заключить товарищеский договор с воинской частью, солдаты которой работали в селе на постройке коровника. Тайком от Герды кузнец прочел проект договора.

Сегодня вечером в кафе должно было состояться подписание договора; на эту торжественную церемонию приглашались все члены кооператива и симпатизирующие ему.

«Симпатизирующие! Слово–то какое выдумали! Наверняка из книжки вычитали!» — злился кузнец, но решил, что и он все–таки пойдет в кафе и посмотрит, что там будет.

После обеда Грунделов пошел в кузницу. Через закопченное оконце он наблюдал за улицей, чтобы не пропустить момент, когда по ней пройдут солдаты.

«Эти солдаты даже за нашими девками ухаживают. Кое–кто из девиц уже собирается выходить замуж», — подумал он.

Оконце было настолько закопченным, что сквозь него можно было что–нибудь увидеть, только прижавшись к нему лицом, но кузнец боялся, что тогда его заметят с улицы.

Он вышел на улицу и, вспомнив слово «симпатизирующие», почему–то улыбнулся. Он здоровался с односельчанами, которые проходили мимо него. Проехало несколько повозок, груженных зерном.

Часов около шести он услышал шум моторов. По улице ехали три военных грузовика.

С одного грузовика на ходу спрыгнул Хаук и побежал к его дому.

Грунделов придал лицу приветливое выражение, но унтер–офицер, не заметив его, пробежал к двери.

«Интересно, пригласит ли он меня на торжество?» — подумал кузнец, входя в дом.

Хаук уже сидел на диване рядом с Гердой. На Герде было красное платье, которое она надевала лишь по праздникам.

— Ты весело смеешься… — услышал кузнец обрывок фразы Хаука.

Поздоровавшись с парнем, кузнец спросил:

— Когда у вас торжество начнется?

— В девять.

— И ты еще здесь сидишь!

— Успею.

И как ни в чем не бывало Хаук продолжал свой разговор с Гердой, так и не пригласив кузнеца на торжество.

— Я вижу, меня вы не причисляете к симпатизирующим?! — крикнул кузнец, когда Хаук с Гердой выходили из дому.

Ответом его не удостоили.

«Я им и не нужен! Не нужен, и все тут!» — с раздражением подумал кузнец.

* * *

В надежде, что муж возьмет ее с собой на торжество, жена Грунделова надела лучшее платье. Она ждала, что муж пригласит ее, но ждала напрасно. Убедившись, что она ничего не дождется, женщина встала и, ничего не сказав мужу, вышла из дому.

Увидев это, кузнец рассердился.

«А что, собственно говоря, связывает меня с богатеями? По сути дела, ничего. Правда, они принимали меня за своего. За это и Герда меня не раз упрекала. А теперь вот я остался один–одинешенек. Не ошибаюсь ли я? Хотя нет! Посмотрим, кто дольше выдержит: так просто я к ним на поклон не пойду. Они еще попросят меня!»

Кузнец прислушался. Ему показалось, что он слышит музыку, доносившуюся из кафе. «Неужели они танцуют? Посмотреть бы!»

Он встал и пошел туда. Теперь музыка слышалась отчетливо. Поднялся по ступеням, вошел. В зале было накурено и шумно. «Интересно, где сидит Анна–Мария?» И тут он увидел жену, которая сидела и разговаривала с солдатами.

Кузнец подошел к стойке и заказал себе рюмку водки. Осмотрелся и увидел, что неподалеку от него Шихтенберг разговаривает с каким–то офицером.

— Гельмут! — воскликнул Шихтенберг, заметив кузнеца. — Значит, и ты пришел! — И он похлопал его по плечу. — У нас теперь есть настоящий шеф. — Он показал на офицера. — А ты к нам еще не надумал переходить работать?

Грунделов выпил водку и подумал: «Значит, еще не отказались от своего?»

— Зачем мне ваш шеф? — спросил он. — Мне лично шеф не нужен, Желаю успеха! — Расплатившись, он вышел из кафе.

* * *

Уезжая в подшефный сельхозкооператив, Кастерих решил не брать с собой жену. Теперь ему не с кем было танцевать, да и крестьяне его не отпускали: все тянулись чокнуться с ним и выпить, так что он, можно сказать, не отходил от стойки.

Кастерих провел рукой по волосам. От выпитого немного шумело в голове. Он решил выйти на свежий воздух.

«Бетти, наверное, уже спит», — подумал он, оказавшись на улице. Вспомнил о том, что им скучно живется, что отношения их фактически зашли в тупик. В зале много женщин, но все они не такие красивые, как Бетти. Исключение — Герда. Она чем–то похожа на Бетти, только намного моложе. Все женщины, что танцуют тут, веселые и довольные. Да и может ли быть иначе: у них есть любимая работа, которая увлекает их. Все они пустили в землю, на которой живут и работают, глубокие корни. Кастерих услышал звуки польки и радостные голоса танцующих.

Он вернулся в зал и пригласил Герду на танец.

Чтобы лучше видеть лицо девушки, Кастерих немного откинул голову назад.

Неожиданно Герда спросила его:

— А вы давно женаты?

Он молча кивнул.

— Хочу задать вам один вопрос, да вот боюсь…

— Пожалуйста, спрашивайте, Герда.

— Понимаете, у нас в кооперативе много скота, а животноводов с образованием нет.

— И что же?

— Я хотела бы пойти учиться в институт, но это три года!..

— В наше время учиться никому не запрещается, было бы желание.

— Конечно, это так. Но мы с Вернером хотим пожениться, а я не знаю, как он к этому отнесется…

— Не беспокойтесь, я сам с ним поговорю.

— А ваша жена тоже училась?

— Н–нет… — замявшись, ответил он.

Танец кончился. Офицер отвел Герду на ее место.

«Какая девушка: красивая, умная, — подумал он. — Я вот учу солдат военному делу, учу их жить, а сам дома никак не могу найти общего языка с женой. Значит, я что–то просмотрел, что–то сделал не так».

* * *

В полк Вернеру нужно было вернуться только утром в понедельник, поэтому, распрощавшись с товарищами, он с Гердой вышел из кафе. Взявшись за руки, они, пошли по улице мимо палисадников, из которых на них смотрели белые, желтые и красные георгины.

Герда шла, прижавшись к Вернеру.

Несколько дней назад Шихтенберг сообщил Герде решение правления кооператива послать ее на учебу в институт. Она с радостью заполнила все полагающиеся анкеты и теперь ждала вызова. Единственное, чего она не знала, как рассказать об этом Вернеру.

Они вышли за околицу, свернули на луг и сели на траву. Герда придвинулась к Вернеру поближе и поцеловала его.

Ее охватило чувство радости оттого, что она поедет учиться в институт. Будущее казалось ей радужным. Жаль только, что им предстоит разлука. Вернер, наверное, очень огорчится.

Жить ей придется в городе, и в течение трех лет они будут встречаться только по воскресеньям.

* * *

Однажды вечером в окно правления кооператива постучали. Фукс, маленький мужчина лет сорока, открыл дверь. На пороге, прижавшись к притолоке, стоял бывший батрак кулака Раймерса — молчаливый старик с мрачным лицом.

Фукс выбил свою трубку о подоконник, не торопясь положил ее на стол и спросил:

— Что, Фридрих, и ты захотел в кооператив?

Фридрих молча покачал головой и, пугливо осмотревшись по сторонам, поманил Фукса в угол.

— Что, Фридрих, у тебя за тайна? Отчего ты так скрытничаешь?

Старик провел рукой по выцветшим усам и снова пугливо осмотрелся.

— Ну, так что у тебя? Выкладывай, — сказал Фукс, заметлв, что гость что–то прячет за спиной. — Клади на стол!

Фридрих энергично затряс головой:

— Отойдем от окна, председатель.

Фукс закрыл окошко и сел к столу, недоумевая, что это стряслось с Фридрихом.

— Ну, садись, рассказывай.

Фридрих снова закрутил головой и сказал:

— Дело очень важное, председатель. Все нужно быстро сделать.

— Что нужно быстро сделать?

— Быстро вызвать сюда полицию.

— Зачем нам полиция? — удивился Фукс. — Да покажи наконец, что ты там прячешь?!

— Вот, — сказал старик, подходя к столу и ставя на него большую бутыль с какой–то жидкостью. Затем он положил коробку спичек и какой–то круглый предмет.

Фукс понюхал горлышко бутылки.

— Бензин! — Взял в руки круглый предмет, на котором была какая–то надпись — то ли по–французски, то ли по–английски. — Что это за штуковина? И чего ты хотел сделать с этим?

— Должен был поджечь сено в стогах, — прошептал бывший батрак.

— Что такое?! — воскликнул Фукс.

— Зови скорее полицию, вот что!

— Откуда это у тебя?

— Мне дал Раймерс.

— Разберемся, — проговорил Фукс и схватился за телефонную трубку. Набрал номер: — Пришлите кого–нибудь в Картов, в кооператив, у нас обнаружен диверсант. Говорит Фукс.

После этого он позвонил членам правления. Шихтенберга Фукс послал за Грунделовом, потому что в селе только кузнец умел читать по–французски и по–английски. Грунделов вошел в комнату, ехидно ухмыляясь: он, видно, решил, что его снова будут агитировать вступить в кооператив, так как Шихтенберг не сказал ему, зачем вызвали. Однако, увидев Фридриха и строгие лица членов правления, кузнец понял, что на этот раз дело совсем необычное.

Фукс попросил Грунделова прочесть надпись на круглом предмете, похожем на патрон.

— Это зажигательный патрон английского производства…

— Все, нам этого вполне достаточно, — перебил кузнеца Фукс.

Спустя минуту на пороге появился вахмистр–полицейский.

Фридрих еще раз рассказал, кто и куда его послал.

Через полчаса Раймерса арестовали. После долгого отпирательства он признался, что получил задание от человека из Западного Берлина, которого знал раньше. Признался он и в том, что поджог сена — дело его рук.

При обыске в доме Раймерса обнаружили несколько десятков таких же зажигательных патронов и склянку яда, которого вполне хватило бы на то, чтобы отравить в селе весь скот.

Кузнец Грунделов присутствовал при допросе и при обыске. Возмущенный, он почти бегом бросился домой и обо всем с гневом рассказал Герде, которая, услышав это, не могла себе места найти от охватившего ее гнева.

— До чего обнаглели эти кулаки! Они собирались отравить весь наш скот! Преступники!

Грунделов ушел в кузницу, чтобы побыть одному и привести в порядок свои взбудораженные мысли.

«Значит, Раймерс работал на Запад. Вредитель! А я–то защищал их! Тогда и меня могут арестовать: как–никак я часто встречался с Раймерсом. Нас не раз видели в пивной. А кому теперь передадут его землю? Конечно, в кооператив. Кооператив станет еще богаче и крепче. Члены кооператива теперь получают отпуска. Где это видано, чтобы крестьянину давали отпуск? В кооперативе и мне дали бы землю. А теперь я для них пустое место! — От волнения он забегал по кузнице. — Герда рассказала, что часть демобилизованных солдат приедет в село и останется здесь жить. Среди них есть и слесаря, и механики. Обещали прислать и кузнеца. Тогда я им совсем не буду нужен. Они прекрасно и без меня обойдутся. А я, дурак, отказывался ремонтировать им инвентарь! — Кузнец почесал затылок. — Быстро, очень быстро все изменилось! Нужно что–то делать, чтобы не остаться на старости лет без работы и без куска хлеба».

9

Незадолго до боевых стрельб батареи Пауль выписался из госпиталя. В присутствии всего расчета он принял тягач.

Пауль не спеша обошел машину, дотронулся рукой до нескольких слишком сильно смазанных деталей, понюхал смазку, закрыв от удовольствия глаза. Подняв капот, заглянул в мотор, затем залез в кабину и перетрогал все рычаги и кнопки. Запустил мотор и немного проехал, все время наращивая скорость. Развернувшись, он поставил тягач на старое место и, заглушив мотор, подошел к Хауку.

— Все в порядке, товарищ унтер–офицер, — доложил он командиру орудия и уже совсем не по–уставному добавил: — В лучшем состоянии машина и у меня не была. А я–то еще думал, что артиллеристы не любят машин. — Проговорив это, Пауль повернулся к расчету и сказал: — Бюргер научился водить тягач, а я решил овладеть профессией одного из номеров расчета. И я этого добьюсь!

* * *

Вернер получил от Герды письмо. Уединившись, он жадно читал страницу за страницей. Девушка сообщала ему об аресте кулака Раймерса, о покупке кооперативом новых машин и о своих планах, а в самом конце письма она как бы вскользь упомянула о том, что ее кандидатура в институт утверждена и с первого сентября она начнет учиться.

Последняя новость ошеломила Вернера. Он, казалось, окаменел. Ведь это означало конец! Все его радужные планы лопнули, как воздушный шарик.

В порыве гнева Вернер скомкал письмо и бросил в траву, но, опомнившись, сразу же поднял. Перечитал его еще раз, и, хотя каждая написанная рукой Герды строчка была дорога ему, разочарование все же не покинуло его.

«Мы строили такие планы! Я радовался тому, что мы будем вместе, получим квартиру, у нас родится ребенок. А она сама, не спросив моего совета, распоряжается своей судьбой. Учеба в институте кажется ей важнее, чем наши общие планы. По–моему, она поступила нечестно».

Вернер, сколько ни старался, никак не мог представить себе Герду за институтским столом. Она создана для работы и в коровнике смотрится лучше, чем в студенческой аудитории.

Неожиданно возле него оказался унтер–лейтенант Брауэр.

— Ну, что, письмецо получил?

— Да, письмо…

— Но не забывайте и о своих обязанностях…

— Нет, простите! — Вернер вскочил, вспомнив, что в эту минуту должен быть в казарме.

* * *

Командир взвода приказал командирам орудий накануне боевых стрельб еще раз повторить с солдатами правила стрельбы бризантной гранатой, обратить внимание на установку взрывателя.

Унтер–офицеру Бауману такое приказание пришлось не по душе: на вечер у него было назначено свидание.

Бауман спросил у Эрдмана, сможет ли тот объяснить солдатам принцип действия бризантной гранаты.

— Конечно, я хорошо могу об этом рассказать, ведь я же наводчик. Я уже не раз стрелял.

— Прекрасно, тогда возьмите моих солдат, а то сегодня я очень занят.

— Привет ей от меня! — усмехнулся Эрдман, «Какая разница, кто будет повторять пройденный материал с солдатами, я или кто–нибудь другой? — словно оправдываясь перед собой, подумал Бауман. — Они все ждут, что я со своим расчетом последую примеру этого чудака Хаука. Как бы не так! Я предпочитаю прилично нести службу, а свое свободное время использовать в свое же удовольствие».

* * *

Ефрейтор Дальке был зол. И все из–за того, что в день рождения он не получил ни одного письма, ни одной открытки. Да и товарищи почему–то его не поздравили.

О нем забыли. На уме у всех были предстоящие боевые стрельбы.

«И это называется коллектив! А еще говорили, что теперь они все будут делать вместе: отмечать праздники, дарить друг другу подарки. Где все это?.. Не хотят — не надо. Я и один могу отметить собственный день рождения», — думал Дальке, подходя к кафе.

Посетителей было немного. Дальке сел за стол и огляделся. Несколько солдат пили пиво прямо у стойки.

Официант принес ему кружку пива.

«Все твердят о дружбе, товариществе, о совместной учебе. Что я, хуже других?..» — Он знаком подозвал официанта к себе и заказал еще кружку пива и рюмку водки.

— Что ты здесь делаешь? — раздался за его спиной голос Баумана.

— Видишь, я праздную…

— Празднуешь? У тебя ведь день рождения? — Бауман протянул Дальке руку: — А я никак не смог выбрать минуту, чтобы поздравить тебя. Желаю тебе всего хорошего… А где же твой спаянный коллектив? — В голосе Баумана звучала неприкрытая ирония.

— Коллектив? Они меня забыли: ведь утром стрельбы. Для них это самое важное.

— Официант! — громко крикнул Бауман. — Сегодня у моего друга день рождения. Две кружки пива, две рюмки водки! — И, повернувшись к Дальке, продолжал: — Не сердись на меня, дружище! Я знаю, что все выскочки сейчас учатся, что у нас с тобой завтра тоже стрельбы. Но… — он стукнул Дальке по плечу, — ведь сегодня день твоего рождения! За твое здоровье!

На следующее утро, когда труба возвестила подъем, Дальке в подразделении не оказалось. Он появился в части несколько позже. Обмундирование на нем было измято и перепачкано грязью. Фуражку, у которой был оторван козырек и отсутствовала кокарда, он держал в руках.

Унтер–лейтенант Брауэр осмотрел ефрейтора с ног до головы.

— Переоденьтесь, приведите себя в порядок — и во взвод. Поговорю я с вами позже.

Низко опустив голову, Дальке поплелся в казарму. Унтер–офицер Бауман возглавлял небольшую группу солдат, которой было приказано разведать огневые позиции, располагавшиеся на опушке старого леса,: Земля здесь была изрыта старыми полуразрушенными траншеями и ходами сообщения.

Пауль на своем тягаче тащил первое орудие, вслед за ним другие водители везли свои пушки.

Унтер–лейтенант Брауэр лично указывал командирам орудий места их ОП.

Вернер Хаук, находясь на позиции, старался сосредоточиться, но не мог: мысли о Герде никак не выходили у него из головы.

Держа флажок в руке, Хаук ждал, когда приблизится орудие. Вдруг за своей спиной он услышал скрежет и страшный грохот: орудие провалилось в глубокую яму.

Вернер побежал к тягачу, а следом за ним — унтер–лейтенант Брауэр.

— Вы что, заснули, что ли, товарищ унтер–офицер? — Обойдя вокруг орудия, офицер подошел к Хауку вплотную: — Дружище, как же ты мог допустить такое?

Хаук молчал, не находя слов. «Ну и дела! Все идет вверх тормашками… Сначала Дальке, теперь орудие… Черт бы их побрал!..» — ругался он про себя.

Артиллеристы молча обступили орудие.

— За работу! — бросил Хаук, опомнившись. — За работу, ребята!

Почти до самого вечера солдаты возились с орудием: подрывали землю, подкладывали под колеса деревянные жерди, засыпали яму и наконец вытащили пушку. Техники из артмастерской тщательно проверили орудие. К счастью, оно не пострадало, и можно было вести огонь.

На следующий день, когда Шрайер рассказывал Паулю об обязанностях заряжающего, показывал, как он должен действовать, командир батареи приказал открыть огонь по заранее пристрелянным целям.

Был полдень, неумолимо палило солнце, солдаты изнывали от жары.

Брауэр расположился неподалеку от первого орудия, наблюдая, как Бюргер устанавливает взрыватель.

Раздался выстрел, и над орудием поднялось облачко порохового дыма. Не успело оно рассеяться, как вслед за ним поднялось второе облачко.

Расчет работал сноровисто и быстро. Видя, как метко ложатся снаряды, Брауэр улыбался, забыв на время даже о вчерашних неприятностях с ефрейтором Дальке.

В этот момент поступила команда перейти на поражение.

Сложив ладони рупором, Брауэр крикнул:

— Взвод, заряжай! — Подняв вверх правую руку с красным флажком, он посмотрел на второе орудие, возле которого сновали номера расчета, и на месте заряжающего увидел Баумана.

«А где же Эрдман?..» — мелькнуло в голове у Брауэра, но разбираться было некогда, пора было подавать команду «Огонь!».

Унтер–лейтенант резко опустил флажок вниз.

Лахман дернул за спусковой шнур: раздался выстрел.

Через десять секунд Брауэр скомандовал «Огонь!» второму орудию, а еще через десять — третьему.

После третьего выстрела радист передал команду: «Прекратить огонь! Проверить установки!»

— Расчеты, в укрытие! — крикнул Брауэр и, подбежав к первому орудию, проверил установки прицела: все было в порядке. Он бросился ко второму орудию. За годы службы в армии Брауэр еще ни разу не допускал ошибок в стрельбе. Он прекрасно знал, что во время боевых стрельб любая, даже самая маленькая небрежность или неточность может стоить жизни артиллерийским наблюдателям. Особенно опасны ошибки, допущенные во время установки взрывателя у бризантной гранаты.

Бюргер установил взрыватель правильно, Брауэр видел это собственными глазами. Правда, Брауэр не видел, как сделали это другие расчеты. Проверить установку лично он не мог из–за отсутствия времени, а командиры орудий докладывали ему о готовности открыть огонь.

У второго орудия установки также оказались правильными.

В этот момент из леса показались две штабные машины. Они подъехали к ОП, и из одной вылез командир полка.

Брауэр побежал к нему с докладом:

— Товарищ подполковник, проверяю установки…

Подполковник Петере махнул рукой и, нахмурив брови, сказал:

— Вы хоть знаете, что произошло?

Брауэр растерянно покачал головой.

— Один снаряд, второй по счету, разорвался у НП. Хорошо еще, что мы оттуда вовремя уехали к вам.

У Брауэра потемнело в глазах.

Подойдя ближе к артиллеристам, командир полка сказал им то же самое.

Бауман побледнел. Эрдман нервно дергал нижней губой, судорожно сглатывая слюну.

— Снарядом разбита рация… — довершил удар подполковник.

— Но ведь я… показывал вчера все взрыватели… — с трудом выдавил из себя Эрдман.

— А вы? — Командир полка посмотрел в сторону Баумана.

Бауман принял стойку «смирно» и как ни в чем не бывало доложил:

— Я вчера вечером не присутствовал на занятиях.

Подполковник Петере повернулся к командиру взвода и тихо, но строго спросил:

— Что вы скажете на это, товарищ унтер–лейтенант?

Брауэр ответил, что тема «Установка взрывателя» основательно пройдена на занятиях по огневой подготовке.

— А где же вы были вчера вечером? — спросил подполковник Петере Баумана.

Бауман вытер пот с лица и, бессмысленно дергая ремешок каски, ничего не ответил.

— Товарищ Бауман, вы же мне доложили, что вчера было проведено повторное занятие! — сказал Брауэр.

— Да… но я ведь не говорил, что занятие проводил я.

— Товарищ унтер–офицер, вы не ответили на мой вопрос! — уже строже повторил командир полка.

Бауман молчал.

— Он вчера в поселок ходил, к своей девушке, — опустив голову, тихо произнес Эрдман, — а меня заставил проводить повторное занятие. Я все рассказал ребятам, что знал. Ну, были вопросы… на некоторые я не мог ответить… Я об этом докладывал унтер–офицеру Бауману.

— Товарищ подполковник… извините… — сбивчиво начал Бауман. — Я…

— Прекратите, я не хочу вас слушать! — Командир полка отвернулся от Баумана. — Унтер–офицера под арест! — приказал он штабному офицеру. — А вы, товарищ унтер–лейтенант, разберитесь во всем и доложите результаты сегодня вечером лично мне! Товарищи офицеры, продолжать стрельбу! — И командир полка, сопровождаемый офицерами, направился к своей машине.

* * *

После окончания стрельб обер–лейтенант Кастерих вызвал к себе унтер–лейтенанта Брауэра.

Чувствуя свою вину за случившееся, Брауэр сказал, что ему следовало бы лично еще раз убедиться в том, что все солдаты хорошо усвоили материал.

— Проверить, разумеется, было бы неплохо, — заметил в ответ Кастерих. — Но ведь другие ваши расчеты действовали правильно. Да и сам Бауман подготовлен хорошо, а вот его подчиненные действовали неуверенно.

— Я вам раньше уже докладывал об увлечении Баумана женским полом. Я словно предчувствовал, что с ним что–то произойдет. Все мы об этом знали, иногда даже посмеивались, а мер никаких не принимали. Теперь его, по–видимому, нужно снимать.

— Не стоит спешить! Ведь до этого он зарекомендовал себя неплохим командиром орудия.

— Я с вами не согласен. Посмотрите на унтер–офицера Хаука, на Германа. Каких результатов добились они за короткое время! А Бауман всю свою работу строил на окрике и муштре. Командир должен уметь не только командовать, но еще и воспитывать.

— Но у нас и без того не хватает унтер–офицеров. Где мы возьмем командира орудия?

— Вы, конечно, правы, лишних унтер–офицеров у нас нет. Зато у нас есть товарищи, которые хотят ими стать, и я знаю таких, из которых получатся превосходные командиры орудий. Возьмем, например, ефрейтора Лахмана из первого расчета. Я уверен, он будет хорошим командиром. У него есть для этого все данные. Орудие будет в надежных руках. Но сначала посмотрим, как пройдет комсомольское собрание.

— Согласен! Скажите мне, товарищ Брауэр, что случилось в первом расчете?

— История глупая. Унтер–офицер Хаук уже докладывал мне об этом. У Дальке был день рождения, а товарищи как–то забыли о нем. Дальке на них обиделся — ну и напился. Мы его отругаем, конечно. Но решили отметить его день рождения сегодня. Я тоже буду с солдатами.

* * *

В субботу солдаты поехали в Картов, чтобы помочь кооперативу. Вернер работал рядом с Гердой. Вечером они не спеша пошли в село. По дороге разговорились.

Герда хотела начать разговор об учебе, но Вернер остановил ее словами:

— Не надо об этом, дорогая, в письме я все тебе написал. Я тебя понимаю. — И он нежно обнял девушку.

Когда они проходили мимо кузницы Грунделова, Вернер заметил, что в ней горит огонь.

— Интересно, что он там сейчас делает? — спросил Вернер.

Словно в ответ на его вопрос, из кузницы донеслись удары молота. Герда, взяв Вернера за руку, потащила его к двери.

— А я думал, что мы погуляем…

— Потом. Сначала посмотрим, чем он занимается.

Вернер медленно пошел за девушкой.

Кузнец, занятый своим делом, не сразу заметил их, а когда увидел, то вместо приветствия улыбнулся и лукаво подмигнул.

— Что это ты мастеришь? — поинтересовался Вернер.

— Любопытно?

— Конечно.

— Навозопогрузчик.

— Для кого?

— Это мой вступительный взнос, — засмеялся кузнец.

— Взнос? Куда?!

— Куда при вступлении что–то вносят? — усмехнулся кузнец.

— Неужели ты вступаешь в сельхозкооператив?

— Боже, что я слышу! — Герда подбежала к кузнецу и обрадованно затрясла ему руку. — Наконец–то, Гельмут, я всегда знала, что ты так поступишь! Я очень, очень рада.

Вернер быстро стащил с себя гимнастерку.

— Ты что? — удивилась Герда. — А я думала, что мы с тобой погуляем.

— В другой раз, Герда. Сейчас я помогу ему, а ты принеси нам чего–нибудь попить.

Герда вышла из кузницы, а Вернер схватился за молот.

— А что ты думаешь делать?

— Работать в МТС. Я давно подумывал, а вот случай с Раймерсом окончательно убедил меня.

* * *

В понедельник вечером на батарее состоялось комсомольское собрание. Открыл его Штелинг.

— На повестке у нас два вопроса: ЧП с Бауманом и Дальке. Детали дела всем вам хорошо известны. Сейчас нас не интересуют причины их проступков, наша задача заключается в правильной оценке ЧП, кроме того, мы должны помочь товарищам встать на правильный путь. Оба товарища — члены нашей молодежной организации, и нам далеко не все равно, как они себя будут вести дальше. — Штелинг сделал небольшую паузу, а затем продолжал: — Прошу высказывать свое мнение. — И сел рядом с унтер–лейтенантом Брауэром.

Все зашевелились на своих местах, опустили глаза, стараясь не смотреть на председателя. Выступать первым никто не хотел.

Тогда слова попросил Бауман:

— Находясь на гауптвахте, я многое передумал, полностью осознал свою вину. Я виноват в том, что, не выполнив приказа командира взвода, переложил исполнение своих обязанностей на Эрдмана. В происшедшем на стрельбище виноват я, только я. Сейчас я прекрасно понимаю, к чему могла привести моя небрежность. В будущем подобного никогда не случится, Отныне служба у меня на первом месте, а удовольствия и отдых — на втором. — Бауман сел на свое место и посмотрел на солдат: какое впечатление произвела его речь. В задних рядах раздалось хихиканье.

Штелинг о чем–то перешептывался с унтер–лейтенантом Брауэром.

Встал обер–лейтенант Кастерих:

— Сказанное унтер–офицером Бауманом меня лично не удовлетворяет, Так просто и быстро мы не можем решить его дело. Пренебречь службой ради удовольствия! Разве так можно?! И вы еще сидите и молчите, боитесь высказать открыто свое мнение.

Солдаты, сидевшие в зале, зашумели.

С шумом отодвинув стул, встал Лахман.

— Товарищи, командир батареи прав. После ареста Баумана меня назначили командиром его расчета. И солдаты кое–что мне рассказали. Оказалось, что Бауман часто не проводил занятий, втирал очки…

— А исправиться он и раньше не раз обещал! — выкрикнул Хаук с места.

Штелинг постучал карандашом по столу, призывая соблюдать порядок.

— Это верно, обещания мы от него и раньше слышали, — продолжал свое выступление Лахман. — И сейчас он это делает под тяжестью проступка, совершенного на стрельбище. А кто может гарантировать, что он и дальше не будет так же работать?

Следующим выступал Гертель.

— Я, например, не понимаю, почему здесь никто не выступает из второго расчета? Они все в какой–то степени виноваты в случившемся. Все без исключения! Им, видимо, нравилось, что командир орудия дает им волю. Пусть они теперь и отвечают.

Страсти разгорались.

Бауман еще раз попросил слова.

— Товарищи! — поднялся он. — Что я еще могу вам сказать? Вы, разумеется, правы. Я еще раз заверяю вас, что подобного больше не допущу. Это я вам честно говорю.

— Ну что ж! — произнес унтер–офицер Герман. — Давайте попробуем снова поверить ему. Мы обычно посмеиваемся над любовными похождениями Баумана и над его рассказами, посмеиваемся, но слушаем, вместо того чтобы высказать свое несогласие к его отношению к девушкам. Критиковали его сегодня правильно, но, как мне кажется, ему нужно дать еще одну, последнюю, возможность исправить свои ошибки.

Больше желающих высказать свое мнение относительно поступка Баумана не оказалось, и Штелинг перешел ко второму пункту повестки дня:

— А теперь давайте обсудим поведение ефрейтора Дальке.

Дальке вскочил:

— Мы в расчете еще на стрельбище все обсудили и пришли к единому мнению. Товарищи ругали меня, и ругали за дело. Я, конечно, виноват сам по себе, а тут меня еще унтер–офицер Бауман подтолкнул. Он всегда…

— Оставь в покое Баумана и рассказывай о себе! — прервал его Эрдман.

Дальке усмехнулся и продолжал:

— Наберитесь терпения, я сейчас обо всем расскажу по порядку. Бауман не раз старался восстановить меня против Хаука, говорил мне, что я хороший наводчик и давно мог бы стать командиром орудия. Он говорил, что Хаук… как бы это сказать полегче, карьерист. — Дальке покраснел и метнул в сторону Баумана сердитый взгляд. — Он мне еще и не такое говорил! А в день рождения, когда я чуть–чуть выпил, он напоил меня до потери сознания и бросил в лесу. Ну скажите, разве так товарищи поступают?

Стало тихо. Взгляды присутствующих скрестились на Баумане, но тот молчал.

— Вам задан вопрос, товарищ Бауман! — обратился к унтер–офицеру Штелинг.

Бауман встал и неохотно, с трудом подбирая слова, заговорил:

— Я, видите ли, думал… что Дальке хочет еще выпить…

— Какая чушь! — выкрикнул с места Пауль. Поднялся командир взвода.

— Товарищи, как мы видим, половина вины ефрейтора Дальке лежит на унтер–офицере Баумане. Я вот никак не могу понять, как унтер–офицер может себя вести подобным образом! Теперь я вижу, что вы хотели подвести не самого Дальке, а расчет первого орудия. Вот чего вы добивались! Считаю, что свое отношение к Бауману мы должны пересмотреть.

Бауман вытер рукой пот со лба и сказал:

— Я же дал слово, чего же вам еще надо!

— Не пойму я чего–то! — выкрикнул из зала Эрдман. — Мы тут все говорим о Баумане да о Баумане, а почему никто не скажет, каким образом орудие унтер–офицера Хаука оказалось в яме?

— Подожди, и до этого дойдем! — заметил Лахман. — Я вот как раз и хочу об этом сказать. Мы с ребятами много думали о том, как такое могло произойти. Местность сильно пересеченная, может, поэтому яму мы не заметили. Но ведь место под ОП выбирал все тот же Бауман. Если бы он смотрел повнимательнее, этого не произошло бы. Стоило ему пройти чуть левее, и он нашел бы хорошее место для ОП. Ну что ж, для нас лично это явилось хорошим уроком. Теперь мы будем внимательнее относиться к выбору огневой позиции.

— Унтер–офицер Бауман тут не виноват: я лично видел, как тщательно он выбирал место для орудия, — сказал кто–то из солдат.

— Однако яму–то он все–таки не заметил!

— Кто знает, а может, и заметил, но не сказал, — перебил Шрайера Гертель.

— Товарищи, вот тут говорили о том, что Бауман внимательно выбирал место, а факт остается фактом: орудие опрокинулось в яму. Так как же это следует понимать? Объясните нам, Бауман! — потребовал унтер–лейтенант Брауэр.

Бауман поднялся, раскрасневшийся.

— Место, как товарищи подтвердили, я выбирал тщательно, а ямы не заметил, она, наверное, была покрыта ветками… Я думал, они сами себе выберут место получше… Я…

— Думал, думал! — возмущенно выкрикнул Хаук. — А если бы орудие оказалось поврежденным, что тогда?

— Товарищи, я действительно не видел этой ямы… Не видел… честное слово…

Возмущение унтер–лейтенанта Брауэра дошло до такой степени, что он уже не слышал ни выступлений солдат, ни речи Кастериха. Он никак не мог понять, как он допустил, что в его взводе произошло такое. Он радовался тому, что солдаты осуждали поступок Баумана, давали ему правильную оценку. «А командиром орудия на место Баумана нужно назначить Лахмана. Парень он что надо!» — думал Брауэр.

Следующим выступал унтер–офицер Герман.

— Мы не можем доказать, что Бауман видел яму и умышленно не предупредил о ней расчет Хаука. Мы не можем ему не верить, хотя верить тоже трудно. Однако, как бы там ни было, мне лично теперь ясно, что Бауман делал все для того, чтобы орудие Хаука не вышло на первое место. Это уж точно.

Бауман молчал, стараясь не смотреть в глаза товарищам.

В числе последних выступал Линднер, солдат из расчета Баумана.

— Товарищи, от имени всего нашего расчета я тоже кое–что скажу. Многого, о чем здесь сейчас говорилось, мы не знали. Не скрою, нам подчас нравилось, что командир орудия дает нам поблажки, правда, мы не придавали этому особого значения. По–настоящему, с полной отдачей сил, мы никогда не работали, а унтер–офицер Бауман и не требовал от нас этого. Большую часть времени мы были предоставлены сами себе. Дальше так продолжаться не может. Мы посоветовались и пришли к единому мнению: нам нужен новый командир орудия!

Унтер–лейтенант Брауэр снова попросил слова.

— Я разделяю мнение товарищей из второго расчета, — твердо сказал офицер. — Бауман наказан, и это наказание он заслужил, но его мало наказать, ему еще нужно помочь исправиться и найти свое место в коллективе… Посмотрим, как он будет работать и вести себя на новом месте! Сдержит он свое слово или нет…

— Еще кто–нибудь желает выступить? — спросил Штелинг.

Желающих больше не оказалось.

Солдаты зашевелились, застучали стульями.

— Товарищи! — громко выкрикнул Лахман, стараясь перекричать стоявший в зале гул. — Прошу минуточку внимания! У нас есть предложение, которое касается всех!

Шум в зале постепенно стих.

— Сегодня мы здесь много говорили, как нам добиться отличных показателей в учебе и дисциплине. Все вы хорошо знаете, что у нас в части всего–навсего одна штурмовая полоса. Часто батареи ждут в очереди, чтобы провести на ней занятия, а это уже никуда не годится. Солдаты первого расчета предлагают построить вторую штурмовую полосу, и притом такую, чтобы она отвечала всем требованиям подготовки артиллеристов. Мы надеемся, что все подразделения поддержат наш почин. Место для штурмовой полосы имеется.

Солдаты внимательно слушали Лахмана, Некоторые перешептывались.

Первым отозвался на призыв Гертель.

— Мы поддерживаем предложение товарищей построить для артиллеристов специальную штурмовую полосу. Это только поможет нам в учебе.

Вслед за Гертелем высказался Линднер:

— Друзья, я понимаю, что нам действительно нужна еще одна штурмовая полоса. Я лично за ее устройство, — Он оглянулся, посмотрел в сторону своих товарищей. — Я надеюсь, что наш расчет полностью поддержит предложение расчета Хаука.

Поскольку других предложений не поступило, Лахман коротко объяснил, что у них уже составлен план работ, которые предполагается начать в следующее воскресенье.

На этом собрание закончилось, и солдаты, оживленно делясь мнениями, разошлись.

* * *

Воскресенье выдалось солнечное. По голубому небу плыли легкие облака. На крышах оживленно чирикали воробьи.

Перед казармой строились солдаты. Один нес на плече лопату, второй — кирку, третий — лом… Появились Штелинг с голубым флагом в руках и Вернер с аккордеоном. Тут же были Кастерих, Брауэр и остальные офицеры батареи.

Образовалась целая колонна, стройная и шумная. Никто не командовал, все становились в строй добровольно. Кто–то запел песню, остальные подхватили. Колонна двинулась. Рядом с Эрдманом шли Линднер и Лахман, справа от Баумана шагал Гертель, слева — Бюргер. Возглавлял колонну унтер–офицер Вернер Хаук. Песня лилась над колонной.