Мы открывали Маркса каждый том. Но не в пример никчёмным книгочеям Мы и без чтенья разбирались в том, Каким себя подковывать ученьем. Бреши, Фурье, присказывай, Бабеф! Не грёзы массам, не прожекты массам — Пускай тучнеют в классовой борьбе Идеи, жирно сдобренные маслом! Не Робеспьер в Конвенте   длань воздел И не Бурбон в карете,   мерин сивый, — В суровой производственной узде Храпят производительные силы! Их норов крут, упорен и упрям, Их не сдержать вершителям плешивым, Они промчат по рытвинам и пням И донесут к Сияющим Вершинам! Ликует Рим. Торжественно гремит Трильоном рук широкая арена. Лукуллов Рим! Пресыщенный квирит, Хмельное чадо Ромула и Рема. Лакает Рим! Идут — за годом год, За пиром оргия, попойка за загулом, Но вот они — грядут: за готом гот, Алан за франком и вандал за гунном. В их жадных чревах булькает кумыс, В их хриплых глотках замер вой гиений, В их низких лбах — и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений, Их вождь багроволиц и плоскоскул, Их скакуны костисты и косматы, Сейчас они на бешеном скаку Преподадут векам урок истмата: Ворвутся в город, храмы запалят, Снесут дворцы, разгонят педерастов, Патрицианкам ляжки заголят, Загадят Форум и отменят рабство. И там, где расцветал «Сатирикон», Взойдут, как сорняки, неодолимо Поганые костры еретиков — Победные огни феодализма. Спешите, монстры, — дел невпроворот. В руины термы! Под конюшни рынок! На сруб сады! На слом водопровод, Сработанный ещё рабами Рима! Пылает Рим языческим костром, Стекают в Тибр потоки грязи с кровью! Вот так  приходит    прогрессивный строй На смену загнивающему строю.

Входили заскорузлые бурнусы В ожогах от костров, с налипшим прахом, Черны, чернобороды, черноусы, Вносили холод, и младенец плакал. Потом утих в неведомом полёте, И в сон младенца медленно втекали Блаженное тепло животной плоти, И шорох губ, и сонное лаканье, И хрумканье, и пряданье ушами, И тёмное свечение тавра. И в лепете ночного ариозо — В воловьих вздохах, в мышьем шебуршанье, В созвучье сена, пота и навоза Рождалась философия добра.

Жил-был Миколка, самодержец всёй Руси. Хоша на рыло был он малость некрасив, При ём водились караси, При ём плодились пороси, Ну, в обчем, было чего выпить-закусить. Но в феврале его маненечко тово… Тады всю правду мы узнали про ево: Что он жидочиков громил, Что он рабочих не кормил, Что не глядел он дале носу своево. Жил-был товарищ Сталин, родный наш отец. Он строил домны, строил ГЭСы, строил ТЭЦ. При ём колхозы поднялись, У лордов слёзы полились, Капитализьму наступил тады п…ц Но как-то в марте он маненечко тово… Тады всю правду мы узнали про ево: Что он марсизим нарушал, Что многих жизни порешал, Что в лагеря загнал он всех до одново! Жил-был Микитушка, сам ростиком с аршин, Зато делов уж больно много совершил: При ём пахали целину, При ём пихали на луну, При ём дорвались до сияющих вершин! Но в октябре ево маненечко тово… Тады всю правду мы узнали про ево: Что он с три хера накрутил, Что он Насера наградил И что свербило, дескать, в жопе у ево. А мы по-прежнему всё движемся вперёд, А ежли кто-нибудь случайно и помрёт, Так ведь на то она история, Та самая, которая Ни столько,  ни полстолька         не соврёт!

Смеркло светило. Зазвездилась бездна стожерлая. Армия дремлет, пригубивши розданный спирт. Только Светлейший в ночи накануне сражения, Словно Господь накануне творенья, не спит. Вроде бы есть чем заутра милого порадовать — Встретим музыкой, пропишем ему котильон. С правого фланга у Горок стоит Милорадович, С левого фланга в Семёновском — Багратион. Смладу в атаках под гаубиц песни гортанные — Рейд италийский, глаза чужестранных столиц, Пряное небо Пьяченцы и льды Сен-Готардовы, Брюнн и Шенграбен, терновый венец — Австерлиц. Сколько с Мюратом и Неем преломлено ратовищ! Прапор прострелен и горький урок обретён. Справа на фланге в созвездье костров — Милорадович, Слева на флешах в безмолвии — Багратион. Грянет сраженье, прихлынут ряды неприятеля, В корчах орудья стократ опорожнят зобы, МНОГАЯ ЛЕТА — кому-то как злое проклятие, ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ — кому-то как милость судьбы. Пусть меж стенанья людского и ржания конского Сыплются ядра на флеши и скаты траншей. Ах, для кого-то далёкая пуля Каховского Всей артиллерии ихней французской страшней. Скоро, Светлейший, и нам под плитою утешиться, Стало бы сил узурпатору саван дошить. Только до СЛОВА И ДЕЛА, до славы отечества, Господи Боже, не дай, Вседержитель, дожить. К небу лазоревый свет пробирается крадучись. К бою архангел трубит в свой серебряный горн. Молча пред входом в бесславье стоит Милорадович, Скорбно пред входом в бессмертие — Багратион.

Творители напраслины, кобыльи языки Вопят, что Стеньку Разина забыли мужики. Мы эдаким вопителям поведаем в отпор, Как строили мы в Питере Исаковский собор. Нагнали нас, ребятушек, печорских да псковских, Кто чёрную работушку печёнками постиг, И долюшку херовую исправно матеря, Задули мы хоромину во здравие царя! Так, Боже, царя храни – Буйный, шалавый, Рыкни, да рявкни, Да царствуй со славой, Царствуй, царствуй, царствуй со славой! Эх, жись наша свинячая, доколь нам бедовать? Тут ихние сиятельства решили бунтовать. На площади застуженной мундиры мельтешат, Бестужевы солдатики убитые лежат. Ну, думаем, ни за х… попали мы во щи, Пустили мы Исакия по брёвнышку в ощип, Не лезьте, шавки царские, охоту отобьём Не шапками да цацками — каменьем да дубьём! Но только, Боже, царя храни – Видно, не слабый, Рыкни, да рявкни, Да царствуй со славой, Царствуй, царствуй, царствуй со славой! На площади сумятица — ложись да не блажи, Тут ихние сиятельства сложили палаши, И нашенских защитников загнали в рудники, А пятеро зачинщиков сыграли в рундуки. А нас за это дело удостоили по сраке, А мы портки надели и достроили Исакий, Каменья да дреколины полoжили назад И фертами-глаголями украсили фасад: Гос-по-ди, си-ло-ю тво-е-ю воз-ве-се-лит-ся царь! Так, Боже, царя храни – Радость с усладой, Рыкни, да рявкни, Да царствуй со славой, Царствуй, царствуй, царствуй со славой!