Глава 11

Лидс,

1945

Мадди села в постели и пощупала повязки. Когда же их снимут и она наконец сможет увидеть результат усилий мистера Фелстайна, который оперировал ее левый глаз?

Как странно сидеть в темноте и не слышать обычного сельского шума: блеянья ягнят, лая собак и шороха листьев на деревьях. Она слышала только шум машин, заводские гудки, шаги по коридору. И этот больничный запах, проникавший в самое нутро!

Слишком долго родные откладывали операцию. Конечно, вряд ли она поможет. И каким бы ни был результат, все равно придется носить очки. Зато худшее позади.

Какое это странное лето – лето Победы. Все надеялись, что война окончится к Рождеству, но этого не случилось…

Еще год в школе – и ее выпустят в мир взрослых людей. Бабушка уже поговаривала о кулинарных курсах в Котсуолдс. Тетя Плам предлагала секретарские курсы. Но Мадди не спешила принимать решения. Все встало с ног на голову. Она ждала конца войны и начала новой жизни.

В хостеле осталось всего несколько эвакуированных, а Мадди стала слишком взрослой, чтобы взбираться на деревья и участвовать в их проделках. Со времени исчезновения Глории и ухода в армию Грега все необратимо изменилось. Выходные она проводила в компании Монти, который научился брать препятствия, а также помогала в саду и пыталась развеселить бабушку, когда та погружалась в очередной приступ меланхолии.

Теперь в огромном доме из новых обитателей осталась она одна. Дядя Алджи неожиданно умер, тетя Джулия уехала в приличный дом для престарелых, остальные разъехались по родственникам. Дядя Джеральд все еще был за границей, а бабушка увлеченно правила бал.

Для них война была не такой страшной, если сравнивать с другими странами и городами: ни бомб, ни разрушений, но Мадди все еще не верила, что больше никогда не увидит отца, маму, бабушку Миллс и дядю Джорджа. Иногда казалось, что «Фезерс» и жизнь в Чадли никогда не существовали. Что все это был лишь сон. Только запах рыбы с жареной картошкой возвращал ее к реальности. От него ей становилось плохо.

Тетя Плам была сама доброта, но и ей Мадди было неловко признаться в том, что у нее начались месячные. Она не хотела носить чулки, подвязки и лифчики, как остальные девчонки. Все равно лифчики нечем было заполнить, и об этом ей постоянно напоминали одноклассницы. Она вытянулась, стала неуклюжей и слишком высокой. Балет позволил ей держаться свободнее и не сутулиться. Но она была на несколько дюймов выше других девочек у шеста.

Кроме того, на щеках и подбородке постоянно выскакивали прыщи. Темные волосы потускнели, стали жирными, но она по-прежнему заплетала их в дурацкие косички. И чувствовала себя полной дурой, когда Плам показывала ей, как укладывать их в «Victory Rolls».

Это у Глории были груди, локоны и осиная талия. Если верить письмам, она могла танцевать джиттербаг лучше всех остальных сослуживцев. Мадди так радовалась каждому ее письму! Глория уверяла, что у нее все – лучше не бывает и что они собираются в Голливуд, как только Мик Делгадо демобилизуется. Но при этом Глория весьма уклончиво говорила о своей работе, о матери и бедном Сиде, который никак не мог привыкнуть к новому месту и постоянно сбегал. Мадди было так жаль всех их…

От Грега пришло одно забавное письмо, в котором он рассказывал о муштре на плацу, бараках, наряде за опоздание и о том, как его назначили поваром, хотя он был первоклассным механиком. Похоже, бедняга сыт армейской службой по горло. Сейчас он где-то во Франции и передвигается в восточном направлении.

В коридоре слышались разговоры медсестер. Скрип ботинок на толстой подошве возвестил о прибытии на утренний обход хирурга-офтальмолога.

Сегодня ее день!

Сестрички столпились около кровати.

– Он идет? – спросила Мадди.

– Терпение! Мистер Фелстайн придет вовремя! – отрезала старшая сестра.

Но терпения Мадди как раз и не хватало. Слишком долго она ждала, чтобы проверить, может ли кто-нибудь навсегда выправить ее глаз. Ей так хотелось быть как все в школе. Она устала от жалости. Ее тошнило от прозвищ «косоглазая» и «четырехглазый очкарик». Кей Броклхерст постоянно ее дразнила, но другие немного поутихли после проделки Грега, когда он явился на спортивном автомобиле и поцеловал ее у всех на глазах. Какая пытка, когда все тычут в тебя пальцами! А сама она, когда смотрелась в зеркало, как только себя не обзывала!

Казалось, прошло немало часов, прежде чем вошел офтальмолог.

– Итак, юная леди, позвольте мне увидеть результат моих трудов, – рассмеялся он. – Снимем повязки…

– А когда мне можно домой? – взмолилась она, но хирург снова рассмеялся.

– Не так скоро. Я хочу увериться, что не будет никаких осложнений. Придется побыть еще немного, чтобы все зажило как следует.

Пальцы доктора развязывали и поднимали бинты, разворачивая повязку.

Мадди открыла глаза, в которые ударил свет. Давление на лоб ослабло. Она увидела коротышку в белом халате.

– Сойдет? – прошептала она, едва смея дышать.

– Посмотрим… взгляните сюда… на мой фонарик… теперь на стену. Хммм… гораздо лучше? Мадлен, гораздо лучше. Просто прекрасно.

Она вжалась в подушку, едва смея пошевелиться от страха, что все снова испортится.

– Теперь нужно упражнять глазные мышцы, но некоторое время вы должны лежать смирно и быть терпеливой, – улыбнулся доктор, видя ее капризно надутые губы.

Ей осточертело сидеть неподвижно, но все-таки лучше подождать день-другой, чем все начинать сначала. Тем более что глаз вроде выправился. К ней приедет тетя Плам, да и Глория знает, где она находится.

– Конечно, может быть легкое смещение, небольшое косоглазие, но уверяю, это ничуть не похоже на прошлое состояние.

С этими словами он отправился к следующему пациенту.

Мадди умирала от желания найти зеркало, взглянуть на себя, проверить, действительно ли случилось чудо и глаз больше не будет смотреть в сторону.

Посетителям предстоит наконец встретиться с настоящей Мадди Белфилд. Скорее бы увидеть их лица!

Она с отчаянием взглянула на часы. До прихода посетителей еще куча времени.

* * *

Глория твердо решила после окончания смены успеть на автобус до города, чтобы добраться до глазной больницы и повидаться с подругой. Надев лучшую юбку и блузку, позаимствовав пыльник матери с отстающей кокеткой на спине и пару настоящих нейлоновых чулок, которые пришлось скатать наверху, потому что ноги по-прежнему были коротковаты, она вертелась перед зеркалом и укладывала челку надо лбом.

Она ни за что не хотела, чтобы Мадди сразу узнала в ней фабричную девчонку с пухом в волосах и в комбинезоне. И еще она очень не хотела, чтобы Мадди узнала, что они живут в убогой квартирке в Ханслете , на крутом холме, и ей приходится втаскивать туда коляску с маленьким братом.

Она старалась не думать о Бруклине, о зеленых холмах и спокойной жизни, которую они вели, пока мать не заманила их обратно своими лживыми обещаниями.

Голливуд они видели только в фильме «Риальто» с Денни Кеем.

Она ненавидела каждую минуту, проведенную здесь, а Сид уже дважды убегал и даже добрался до Скиптона, намереваясь отправиться к своему другу Алану. Все это было так несправедливо! Но теперь она увидит Мадди, вспомнит прежнюю жизнь.

Одно дело лгать в письмах. В этом нет ничего такого. Она тосковала по Мадди. Они так прекрасно дружили, и у нее даже не было возможности попрощаться как следует. Еще вчера она каталась вокруг Бруклина на велосипеде Мадди, а на следующий день ее уже уносил поезд, и мать обещала ей все на свете и была слаще меда. Но на деле все оказалось ложью. Какой же Глория была дурой, что вновь поверила матери! И теперь она уже не могла вернуться в Сауэртуайт.

Поверила, поверила этому вранью об Америке. А теперь оказалась в ловушке. Все равно что жить на Элайджа-стрит, только еще хуже, потому что теперь она знала, что помимо этих убогих страшных улиц существует и другой мир.

Маленький Майки оказался реальностью. Но янки исчез, когда обнаружил, что у Мардж еще двое ребятишек. Письма и чеки тоже скоро перестали приходить, и Мардж перестала изображать из себя жену американского солдата.

Теперь она работала на фабрике, шила одежду, а Майки ходил в дневной детский сад. Сида отправили в школу, а Глория получила место в столовой суконной фабрики. Иногда ее распирал такой гнев, что она боялась взорваться.

Как выяснилось, матери было нужно ее жалованье и бесплатная нянька для Майки. Половина улицы решила, что она будет нянчить и их ребятишек. Если бы она только могла сказать своей подруге Мадди правду… но она столько всего наврала в письмах насчет своей великолепной жизни в Лидсе. Лучше лгать, чем видеть, как тебя жалеют.

Она все-таки решила пойти в город пешком, чтобы сэкономить на проезде, и в ее кармане лежала пара настоящих нейлоновых чулок в подарок подруге. Их она просто стащила из ящика материнского туалетного столика. Это плата за все часы, которые она просидела с братьями.

Шагая по мосту к Хедроу под ветром, ударяющим в лицо, она улыбалась и думала о домике на Древе Победы. О том походе в Дейлс с Грегом и компанией, когда Грег нес ее на спине. Она вспомнила свои попытки вскочить на спину Монти. Праздники в Бруклин-Холле и тихие вечера с миссис Плам. Все это было в другой жизни…

Ханслет она возненавидела с первой же минуты.

Сауэртуайт… там мир и покой. Там люди вежливы, говорят тихо и мягко, носят чистую выглаженную одежду, пьют спиртное мелкими глотками, а не льют в глотки. Едят с вилками и ножами. Не запихивают в рот жирные пальцы, не чавкают, не прихлебывают чай. Даже ругаются как-то беззлобно.

Если бы только она в прошлом году не оказалась такой доверчивой, не попалась на удочку материнских обещаний! Но они с братом были еще детьми и не смогли сказать «нет» взрослому человеку. Очевидно, окружающие были рады распроститься еще с одной семейкой вакки, с глаз долой – из сердца вон. Теперь она знала, что семейство Конли находится на самом дне, и городские воротят от них нос. Когда она старалась вести себя за столом, как настоящая леди, помнить о манерах, усвоенных от Белфилдов, мать смеялась над ней и велела не выделываться.

Голливуд был всего лишь приманкой янки, желавшего поскорее снять с ма трусы. Все слышали шутку о волшебных трусах: один взгляд янки, и они на полу. Теперь приходилось кормить еще одного ребенка, и Глория окончательно растерялась. Походы в кино дважды в неделю не заменяли жизни в деревне, а из-за перебоев с продуктами приходилось стоять в очередях часами за всем, что они раньше принимали как должное.

Когда она пришла в больницу, там уже выстроилась целая очередь из посетителей, ожидавших приемных часов. Дома Глория оставила на столе записку, в которой велела Сиду идти к соседям, пока ма не придет домой. Ясное дело, что, когда она вернется, ее ждет ссора с матерью, и чая на столе не будет, но зато на этот раз она делала что-то для себя, и это так здорово! Пусть мать хотя бы раз присмотрит за детьми.

Прозвенел звонок, и Глория пошла по коридору, гадая, узнает ли ее Мадди теперь, когда она стала взрослой. Она медленно открыла дверь отдельной палаты и была встречена радостным воплем, который мгновенно излечил все обиды.

– Глория! Глория! Ты пришла! Ты такая красивая!

Мадди протянула к ней руки.

– Садись, садись, я так счастлива, что ты пришла!

– Разве меня кто-нибудь остановил бы! Да ты чудесно выглядишь! И глаз нормальный!

Она смотрела в серые глаза Мадди, часто моргавшие от возбуждения. Глория никогда не замечала, как густы и длинны ее ресницы, обычно скрытые толстыми стеклами очков. Мадди сидела в полосатой пижаме, с косами, закрученными по бокам головы, как у школьницы.

– Ну, как дела дома? – спросила Глория.

– Все по-прежнему. Плам и бабушка все так же ругаются. Дядя Джеральд теперь в Германии. Правда, здорово, что война скоро закончится?

– Что-нибудь слышно от Грега?

– От него пришло только одно письмо. Он теперь где-то в Европе, чинит грузовики. Знаешь, какой он, когда есть, что чинить. Не могу представить его в мундире, выполняющим приказы.

– А я могу. Наверняка смотрится настоящим красавцем, как, по-твоему? А у тебя есть парень?

Мадди покраснела.

– Я так и застряла в женской школе. Да где я могу встретить мальчика, с которым стоит разговаривать?

– C тех пор, как я уехала, у меня было три парня. Но ничего такого особенного. Зато теперь я знаю, что такое первый поцелуй. Ну, пообжимались немного, – солгала Глория, стараясь выглядеть умудренной жизнью и опытной.

– Глория Конли! – прошептала Мадди. – Ты слишком молода для мальчишек!

– Пора уже набираться опыта. Но я не хочу кончить, как моя мать. Выберу хорошего человека, чтобы заботился обо мне.

– Как твоя работа? – сменила тему Мадди.

– Какая? Официанткой в столовой или нянькой у детей всей улицы? Мне следовало бы открыть детский сад, – улыбнулась Глория, пытаясь обратить все в шутку. Но когда она увидела Мадди, такую юную и беззаботную, в душе все перевернулось от горькой несправедливости.

– Ты всегда умела ухаживать за детьми, не то что я, – прошептала Мадди, стараясь утешить ее.

– Так когда ты заканчиваешь школу? – спросила Глория, немного успокоившись.

– В следующем году, если все будет хорошо.

Ну, конечно, никаких столовых для мисс Белфилд. Мадди понятия не имеет о реальной жизни.

– А потом что?

– Колледж для секретарш, надеюсь. Я не поеду в пансион для благородных девиц.

– Колледж в Лондоне?

– Нет, в Лидсе. Не хочу уезжать далеко от дома.

Глория подумала, что уехала бы от своего дома за миллионы миль, но стоит ли об этом говорить?

– Вот и хорошо! Мы снова сможем дружить, если я протяну в этом болоте до той поры. Это кошмар!

И Глория, к своему стыду, разрыдалась, утирая лицо краем простыни.

– Что тебя так расстроило? Я что-то сказала не так? – допытывалась Мадди, взяв ее за руку.

– Я все здесь ненавижу! После Бруклина… почему все должно было так измениться? Тамошняя жизнь была таким счастьем. Никогда не забуду, что ты для меня сделала!

– О, не плачь! Ты всегда можешь вернуться, – предложила Мадди.

– И жить с тобой?

– Ну… нет, но тетя Плам наверняка найдет тебе работу. В Сауэртуайте полно женщин, которым нужно помочь с детьми.

– Ты так считаешь? Я никогда об этом не думала.

Глория даже не смела надеяться на такое счастье.

– Получи на работе хорошую рекомендацию, и я спрошу тетю Плам, сумеет ли она помочь.

– Ты ангел. И тогда мы будем вместе, как в прежние времена.

– Погоди! У меня еще экзамены, а потом я буду учиться в Лидсе. Но попытаться стоит. Ты всех в округе знаешь. Уверена, что кто-то обязательно возьмет тебя на работу. На вот, высморкайся.

Мадди со смущенным видом предложила ей красивый кружевной платочек, и Глория вспомнила о чулках.

– Я кое-что тебе принесла, – улыбнулась она, протягивая подарок.

– Ох! Настоящие! Я все еще ношу гольфы. Бабушка говорит, я слишком молода для чулок, а Плам с ней спорит.

– Вздор! Я немного моложе тебя, и то ношу! Пора бы тебе немного принарядиться! Новые глаза и новая прическа! – добавила Глория, критически оглядывая подругу.

– Ты действительно так думаешь?

– Мы будем сиренами Сауэртуайта, ты и я, – пообещала Глория, неожиданно понадеявшись на свое скорое возвращение в Бруклин.

– Но мне все равно нужно носить очки, – вздохнула Мадди.

– Не все время, и больше ты не будешь похожа на Джона Сильвера ! Думаю, для начала тебе следует избавиться от косичек. У тебя есть ножницы?

– В столике, но у бабушки будет истерика. Мои волосы такие кудрявые, что потребовались годы, чтобы они стали длинными.

Глория порылась в ящичке и вытащила хорошенький розовый кожаный футляр с пилками, щипчиками и серебряными ножничками. Она безжалостно расчесывала спутанные косы Мадди, а та повизгивала от боли.

– Теперь вижу, что ты права насчет длины, но давай сделаем тебе челку, как у меня.

Прежде чем Мадди успела запротестовать, Глория отрезала ей волосы и распустила косы.

– Вот так куда лучше.

Мадди взглянула в маленькое зеркальце:

– О, что ты наделала!

– Теперь ты выглядишь на свой возраст, Мадлен Белфилд, только и всего. Остальное зависит только от тебя… друзья навеки, помнишь? Ты попросишь миссис Плам, хорошо? Я буду делать все, что нужно, честное слово!

– Предоставь это мне и приходи еще. Если я уеду домой, ты знаешь, где меня найти. И у меня есть твой адрес. Обещаю, мы найдем что-нибудь для тебя, и давай напишем Грегу и расскажем обо всем. Можем послать ему посылку и снимки, где я с новым глазом.

– Договорились, Мадди, и спасибо.

Глория с широкой улыбкой бежала по темным улицам. Настанет день, когда она сядет в поезд до Сауэртуайта, и уже никакими коврижками не заманишь ее назад! Она возвращается домой!

* * *

Иногда Грег сомневался в мудрости британских командиров, запихнувших прекрасного механика в столовую. Если бы армия маршировала на животах, помоги, Боже, всем, кто доверяет свою силу его слабым потугам приготовить приличную жратву. Никто не замечал его умения, лишь бы заполнить пустующие вакансии!

Командиры только и мечтали о том, чтобы превратить людей в военные механизмы, игнорируя их гражданские специальности в неуклонных стараниях забить квадратные колышки в круглые дыры. Он лучше многих других вписывался в казарменную жизнь. Ему нравилась учебка: парады, бой барабанов, проверки укладок. Остальные выглядели по сравнению с ним тупицами. Но Грег не успел и оглянуться, как оказался на переправе через Ла-Манш, ведущей к Sword Beach , в старом грузовике «Бедфорд».

– Когда доберетесь до холма, пригните головы! – крикнул сержант, показывая на холм впереди.

Грег сидел за рулем передвижной кухни и одним быстрым маневром сумел выбраться на дорогу, а там уж показал класс! Он мчался мимо солдатских колонн, военной полиции и угрюмых уроженцев здешних мест. Где-то впереди везли пушки. Колонна объезжала высокие изгороди. Никто не знал, что ждет впереди. А вдруг засада?

Когда грузовик сдох, все стали орать на Грега, словно он нарочно сломал машину.

– Убери эту чертову штуку с дороги!

Пришлось дотолкать грузовик до кочек, поросших травой, такой густой, что Грег по-настоящему испугался. А что, если он попал на минное поле?

Именно в этот момент для Грега началась настоящая война.

Кто-то притащил керосинку и заварил чай – обед прежде всего.

Оказалось, что в грузовике потек бензопровод. Пустяк, но запасного ни у кого не нашлось. Грузовик дальше ехать не мог, и они тоже. Так что пришлось вырыть окоп и устроиться в нем на ночь.

Над головами низко летали вражеские самолеты, и Грег решил проверить свою меткость и прицелился, представив, что вышел на охоту с мистером Батти. Лучше всего стреляешь, когда кто-то вознамерился тебя прикончить!

Остаток ночи прошел спокойно. И он даже починил грузовик, отправившись на разведку, чтобы стащить бензопровод с другого брошенного грузовика. Только он ожидал, что грузовик будет пуст… но споткнулся о ногу и лежавший отдельно сапог.

Тошнота подкатила к горлу при виде того, что осталось от бедняги водителя.

Они медленно, упорно, мучительно пробирались через нормандский Вилле-Бокаж и были встречены внезапным огнем снайперов. Грег схватил ближайшего солдата и вместе с ним свалился в канаву. Пули свистели там, где только что тащилась колонна, впивались в борт грузовика! Опять чертов ремонт!

Вонь в канаве была невероятная. Они оказались в окопе, который служил отхожим местом, и их мундиры были в дерьме.

– Я у тебя в долгу, – сказал широкоплечий парень с нашивкой на рукаве и йоркширским говором. Но неужели не мог найти норы получше?

Вот так он и капрал Чарли Афтон стали «дерьмовыми» братьями.

Хорошо иметь рядом парня, который уже успел повоевать, не боялся огня и имел достаточно здравого смысла, чтобы не лезть на рожон.

По дороге случилось чудо: Грегу были поручены ремонтные работы. Скоро его произвели в капралы. От Бельгии до Голландии шли бои, которых Грег никогда не забудет: Геннеп, Неймеден, Граве. Они очищали страну от врага, от Мааса до Рейна.

То он, то Чарли искали друг друга на временных квартирах, чердаках и сеновалах. Они вместе рыбачили на озерах и любовались птицами на реках в редкие минуты затишья. Чарли был хорошим товарищем, а без хорошего товарища на войне не выжить.

Грег уже забыл о том времени, когда был поваром, потому что все наконец поняли, как умело он справляется со сломанными осями, насосами и коробками передач. У него был поистине дар высматривать запчасти в самых неожиданных местах. Став сержантом, он принялся обучать своих парней осматривать брошенные грузовики и фургоны в поисках запчастей.

Единственное, что разделяло братьев по оружию, были девушки. В Нормандии вся компания первым делом завалилась в дом терпимости. Выстаивание в длинной очереди, ожидавшей, когда настанет момент радостей плоти, казалось Грегу фарсом.

В свой первый визит он немного помедлил за дверью. Он совсем не так представлял себе все это. Получалось как-то поспешно и деловито….

– Следующий! – крикнул кто-то, подтолкнув его вперед. Кто назвал облегчением это безрадостное погружение в холодное равнодушное тело?

Женщина, от которой воняло кислятиной, со скучающим видом стояла перед ним. Достаточно стара, чтобы быть его матерью. Угрюмое раскрашенное лицо, пустые глаза, с презрением смотревшие на него.

Грегу стало не по себе от стыда и угрызений совести. Проведя таким образом два вечера, он больше носа сюда не казал. Искал молодых девчонок, благодарных за обед и возможность кое-что принести домой. Парень был так хорош собой, что девушки сами вешались ему на шею. Он часто брал с собой Чарли, но, в отличие от последнего, был крайне разборчив.

Он даже гордился тем, что, познав прелести секса, не слишком спешил продолжить. А вот Чарли, в отличие от дружка, никак не мог успокоиться. Ему все было недостаточно… пока он не обнаружил, что не может помочиться, не взвыв от боли. Последующее лечение сделало его более осторожным. Грег пытался не злорадствовать.

– Ты такой ханжа, Берни, – смеялся Чарли. – Какая жалость! Если бы я был таким смазливым! Не пойму тебя! Все девчонки твои!

Иногда Грег просто не мог смотреть в глаза этим голодным девчонкам. Неужели у них нет матерей и братьев, которые пристыдили бы этих девчушек за их поступки? Хотя понятно, что на это их часто толкало отчаяние.

Он вспомнил миссис Плам, Мадди и Глорию. Что он чувствовал бы, пойди они на такое, чтобы выжить?

Конечно, стыдно, что он пользуется их положением, но война есть война, и когда только настанет конец?

Он отдавал им все, что сберегал от пайка.

Позднее, когда они стояли под Ганновером в частном доме, он познакомился с дочерью семейства, Мартой, хорошенькой блондинкой, которая спала с обоими друзьями за сигареты, сладости и прочее.

Чарли сходил с ума от стройного, истощенного голодом тела и длинных светлых кос Марты, но Грег был довольно сдержан, особенно, когда она навязала ему своих подружек. После этого он под всяческими предлогами избегал ее. И все время думал о Мадди и Глории. Будь все по-другому…

Он намеренно игнорировал прелести девушек и предпочитал брать у хозяев удочку и уходить на рыбалку. Однажды, к восторгу семейства, даже поймал двухфунтового окуня.

Время от времени ему приходили пачки писем и посылки от миссис Плам с новостями о девочках.

Он был совсем мальчишкой, когда пошел в армию, а теперь чувствовал себя стариком. Ту часть своей жизни он запечатал в жестянку из-под сигарет и носил на груди, как крошечный мир, в котором были настоящие дороги, все еще стояли деревья, с фото улыбались девушки в школьных формах и с косичками, а письма были написаны круглым детским почерком. Хорошие чистые девочки, к которым старается вернуться каждый мужчина. Девственницы. Не проститутки.

За это время он видел лучшие и худшие стороны человеческих характеров. Иногда он просыпался и видел перед собой лица погибших товарищей, их пустые отчаявшиеся глаза… Видел тощих, как палки, детей с запавшими глазами, раздувшиеся, плавающие в канавах, облепленные мухами трупы крестьян. Война – это нечто ужасное, что отныне населяло кошмарами его сны.

Когда наконец он демобилизуется, куда поедет? Можно, конечно, остаться в армии и пройти переподготовку.

Но Чарли так и распирало от планов на будущее.

– Когда нас выпустят из этой психушки, поедем домой вместе. Ты слишком хороший механик, чтобы отдать тебя конкурентам.

Семья Чарли владела сетью автомастерских по всему Йоркширу.

– Да и мать наверняка тебя полюбит. Я писал, что ты спас мне жизнь, а куришь и пьешь совсем немного и не встречаешься с немецкими девушками. Словом – идеал добродетели. Вот увидишь, она еще сделает из тебя проповедника. И не забудь, я тебе должен.

Мысль о возвращении домой пугала его, но, возможно, Чарли покажет ему, как снова начать наслаждаться жизнью. Война для него – что с гуся вода. Они исполнили свой долг, и теперь пора начинать новую жизнь и добиваться в ней успехов. Судьба не зря пощадила Грега, дала еще один шанс, и он хотел стать кем-то большим, чем простым автомехаником.

Слишком долго он носил клеймо сироты и эвакуированного, чтобы не понять: без денег, связи и приличной семьи ты – никто. Но больше он не даст себя унизить. Отныне он живет по собственным правилам.

Он будет властителем мира.

Грег улыбнулся.

Грегори Берн оставит свой след, сколотит состояние и найдет свою принцессу!

 

Глава 12

– Кто эта голубая мечта в твидовом костюме? А складки! Обрезаться можно! – прошептала Глория Мадди.

Был субботний день лета 1947 года, жаркий и душный, после самой холодной в истории края зимы, и члены Сауэртуайтского молодежного клуба играли в английскую лапту.

– Черт! Да это он, немец, гость викария, тот, о котором сплетничают по всей округе, – добавила она, довольная тем, что вновь оказалась на знакомой почве, со старыми подругами из школы Святого Петра. Миссис Плам, верная своему слову, нашла Глории работу няньки, и сегодня у девушки был выходной.

– Сплетничают?

Мадди, как всегда, услышала новости последней.

– Мой па говорит, что нехорошо, если один из джерри живет здесь, – заметила Берил с почты.

– Но война закончилась сто лет назад… теперь можно и брататься, – возразила Мадди.

– А для моего па не закончена. Видели бы вы, что япошки сделали с нашим Франком! – воскликнула Берил, складывая руки на груди.

– Но парень выглядит слишком молодым для солдата.

Мадди украдкой оглядела парня, отметив его рост и каштановые волосы. Обыкновенная внешность.

Она вспомнила, как яростно возражала тетя Плам, когда викарий предложил приютить немецкого беженца в качестве эксперимента, чтобы понаблюдать, как он приживется среди местных. Мадди тогда была слишком занята учебой, чтобы замечать, что творится вокруг, но теперь словно прозрела.

– Его зовут Дитер Шульте. Изучает теологию, значит, уже не солдат. Родители погибли при бомбежке Дрездена. Он…

– Ну, конечно, кому и знать столько о враге, как не ее милости, – перебила ничуть не впечатлившаяся Берил.

– Вовсе нет. Просто обо всем этом написано в местной газете, – пожала плечами Мадди.

– Ничего в нем особенного, верно, Глория? – бросила Берил, игнорируя ее.

– А ты что думаешь? – спросила Глория, обращаясь к подруге.

– Да ничего, – покраснела Мадди, не желая еще больше ухудшать положение бедняги, который, наверное, чувствовал, что все на него смотрят.

– Но война закончилась, так что рано или поздно мы должны стать друзьями.

– Ему очень не идут очки без оправы, но, возможно, другие не по карману, – усмехнулась Глория. – Ничего подобного раньше не видела. Он высокий, а пиджак явно тесен в рукавах. Бьюсь об заклад, его обрядили в поношенную одежду. Представитель господствующей расы вовсе не выглядит господином.

– В церковном совете был настоящий скандал из-за его приезда, – сообщила Берил. – Мой па говорит, что благотворительность начинается дома! В городе полно детей, нуждающихся в хорошем отдыхе в деревне, и нечего ублажать всяких джерри!

– Вряд ли дело в благотворительности. Он приехал по обмену. Его спонсирует церковь. Это жест примирения, – пояснила Мадди, чем только подлила масла в огонь.

– Где ты находишь такие громкие слова, Мадди? – рассмеялась Глория, но тут же, охнув, воскликнула: – Черт, ее выбили! Твоя очередь, Берил!

Строй подвинулся вперед.

После возвращения Глории с ней не было сладу. Она вступила в новый молодежный клуб и смотрела на всех местных мальчишек как на потенциальных бойфрендов. Даже написала Грегори и его друзьям и попросила фото. Шустрая девчонка!

Весь последний школьный семестр Мадди не находила себе места. За школьными воротами был совершенно новый мир, и так хотелось избавиться от парт и школьной формы!

– Тебе нужно учиться в университете. А потом, как закончишь, сразу же выскочишь замуж! – проповедовала бабушка.

– Мне это ни к чему!

– А почему нет?

– Я хочу быть полезной, найти работу, зарабатывать на жизнь и повидать мир!

– О, как ты уверена в себе! Плам, это твоих рук дело!

Та пожала плечами:

– Я тут ни при чем. Я бы хотела видеть ее в Оксфорде, но Мадди сама все решила.

– С каких это пор девушки сами решают, какой быть их судьбе? Куда катится мир? Неужели не осталось никаких общепринятых норм?

– В жизни есть вещи поинтереснее, чем вечеринки и платья, бабушка. Обещаю, что буду усердно работать, а вы еще будете мной гордиться. Я не хочу оставаться здесь после экзаменов. Пожалуйста!

Бабушка пыхтела и дулась, но Мадди все-таки ее уговорила. Совсем скоро больше не будет утомительных занятий спортом и концертов в конце семестра, только длинные недели летних каникул.

Дядя Джерри скоро возвратится домой навсегда, и наконец начнется мирная жизнь. Почти каждый день приезжали солдаты в полосатых, выданных при демобилизации костюмах и дурацких шляпах. Полевые батареи были демонтированы, бомбоубежища превратились в свинарники и курятники.

Теперь, когда глаз почти выправился, Мадди чувствовала себя нормально, хоть и оставалась самой длинной в классе и возвышалась над девчонками в своей короткой юбке в складку и лодочках.

Сейчас они наблюдали, как их команда терпит полный разгром от игроков из Бимерли Сент-Джорджа.

И все же краем глаза она замечала незнакомца, пытавшегося понять смысл игры. Понятное дело, этому джерри было неприятно сознавать, что все взгляды устремлены на него. Как бы она чувствовала себя на его месте? Быть объектом всеобщего любопытства… Стыд, неловкость… Мадди хорошо знала, каково это – быть не такой, как все.

– Почему мы не попросим его играть на нашей стороне? – прошептала она Глории. – Это же смешанные команды.

– Не будь идиоткой! Кто захочет иметь джерри в своей команде?

– Он может занять мое место. Я безнадежна, – предложила Мадди, прекрасно понимая, что играет она плохо. Спорт не был ее сильной стороной.

– Ради всего святого, он носит очки! Какая от него польза?

– Я тоже теперь ношу очки для дали.

– Вот именно! – фыркнула Глория.

Только подруга могла говорить подобные вещи, зная, что на нее не обидятся. Нынешняя Глория могла выпалить в лицо Мадди все, что угодно, и иногда ее презрение ранило очень больно.

– Бьюсь об заклад, он ничего не может.

– Неправда! Немцы всегда были хорошими спортсменами, – возразила Мадди. – Да и что нам терять?

– Пари?

– На что?

– На ту помаду, что была на тебе вчера вечером.

Тетя Плам разрешила Мадди намазать губы «Черри глоу», но той казалось, что она выглядит глупо.

– Заметано!

Они ударили по рукам, как фермеры после сделки.

– Но ты должна попросить его, – спохватилась Глория. – Я к нему не подойду.

Мадди отступила, подобралась к границе, где стояли Дитер и миссис Марри, жена викария.

– А, Мадлен! Познакомься с нашим студентом Дитером.

– Привет, – пробормотала она, глядя ему прямо в глаза. – Мы тут хотели спросить: может, поиграете с нами? Вот, возьмите мою биту.

Она в жизни не видела таких синих глаз.

Дитер, покраснев до корней волос, поклонился, и ей на секунду показалось, что он сейчас щелкнет каблуками, как наци в фильмах.

– Danke… спасибо, очень рад, – улыбнулся он. Оказалось, что он действительно неплох собой, несмотря на строгие очки.

Сняв твидовый пиджак, он закатал рукава. Руки загорели почти до черноты, а светлые волоски выделялись на темной коже. Для студента теологического факультета он выглядел очень мускулистым.

Дитер прошел с ней к линии. Она наскоро объяснила ему, что он должен делать, чтобы остаться в игре, когда придет его очередь.

Он возвышался над остальными членами команды, но не над ней. Все с интересом глазели на него.

– Это было очень любезно с вашей стороны, дорогая, – шепнула Вера Марри, когда Мадди вернулась. – Бедный Дитер уже устал от нас, стариков. Он работал на фермах. У него хороший английский, а наш немецкий никуда не годится, хотя Дитер так вежлив.

Мадди молилась, чтобы его не вышибли из игры, когда команда Бимерли пронюхает, кто он на самом деле. Уж они его не помилуют.

Теперь ей было стыдно за то, что она поставила на кон помаду Плам.

Глория, как всегда, ринулась вперед очертя голову и немедленно вышла из игры. Берил поймали. Дерек Бригг из автомастерской получил очко, но они все равно отставали на три мяча, и им грозило поражение.

Настала очередь Дитера. Он снял очки, осторожно положил их в карман, выпрямился и, пропустив один мяч, начал отбивать все, летевшие в его сторону.

Глория изумленно присвистнула.

– Беги, идиот! – завопили парни с боковых линий.

Он помчался по кругу с головокружительной скоростью и заработал еще очко. Потом пропустил мяч и едва не выбыл из игры. Следующий мяч Дитер отбил с такой силой, что он улетел в заросли деревьев.

– Черт возьми! Где он научился так бить!

Еще одно очко. Еще одно. Последний мяч пролетел слишком высоко, и Дитер выбыл, но они выиграли!

– Неплохо для колбасника! – вынесли вердикт окружающие, и Мадди с облегчением подтолкнула Глорию локтем. Ее новая помада останется при ней!

– Эй, ты! – завопила Глория. – Где научился так играть в лапту?

– Я играл в бейсбол с американцами. Это одно и то же, ja ?

Глория смотрела на него, сверкая зелеными глазами. Он больше не был врагом.

– Спасибо, мисс Мадлен! Как хорошо немного размять ноги. Мне очень понравилось.

Он тепло улыбнулся, и сердце Мадди как-то странно екнуло. Парень, который был выше ее… это что-то новенькое. Особенно мальчик с глазами цвета барвинка и выгоревшими на солнце каштановыми волосами. Он отдал ей биту и снова поклонился. Он еще и хорошо воспитан! Таких в Сауэртуайте не так много.

Когда они пошли в церковный зал пить чай с печеньем, она чувствовала, как его взгляд прожигает ей спину. Он следил за ней, и Мадди ощущала, как раскаленные железные щипцы медленно поднимаются по ее кардигану. Впервые в своей молодой жизни она понимала, что на нее смотрят не как на чучело, а с восхищением, интересом и благодарностью.

Комната вдруг расплылась перед глазами девушки, и ей захотелось подойти к Дитеру поближе нему и расспросить о его жизни. Внутренний голос подсказывал, что не стоит быть такой откровенной, особенно перед Глорией и другими девушками. Они не поймут, начнут издеваться, сочтут ее поведение непристойным, посыплются шуточки, а она этого не вынесет.

Но Мадди понимала, что именно она сделала этого парня героем и помогла выиграть матч. Пока что этого достаточно, тем более что ее поступок не остался незамеченным. Вера Марри тут же воспользовалась моментом и привела парня в Бруклин, чтобы познакомить с Белфилдами.

Именно тогда Мадди узнала, что Дитер собирается стать студентом Тюбингенского университета, тем более что получил стипендию. Его отец был лютеранским священником, другом зверски замученного пастора Дитриха Бонхоффера, повешенного в Флоссенбургском концентрационном лагере за проповеди против гитлеровского режима.

Теперь в Дрезден вошли русские, и Дитеру было нелегко вернуться на родину, чтобы узнать о судьбе родных. Вера всячески пыталась приобщить его к летним мероприятиям.

– Мы хотим, чтобы он познакомился с возможно большим числом молодых людей, – пояснила она.

В Англии уже поговаривали об обмене визитами между членами англиканской церкви и немецкими молодежными группами.

Плезанс оглядела Дитера, прекрасно зная о существовании правил, не позволявших брататься с бывшими врагами, но ничего не сказала.

Молодой человек вынес пристальный осмотр, сел и с интересом начал осматривать гостиную, мебель, картины, стараясь не показывать, что ему не по себе.

Мадди подумала, что они равны с этим парнем. Им пришлось вынести много несправедливостей, горя и скорби, страдать от душевных ран. Оба выжили, хотя стали жертвами. Слушая его историю, она не испытывала ни гнева, ни неприязни. Только печаль, что их семьи были сметены войной.

В следующее воскресенье они снова встретились в церкви, где Дитеру пришлось вынести немало косых взглядов.

Молодой человек не был красив, как кинозвезда, но что-то в нем привлекало девушку. Мадди чувствовала, что он хорошо учится, а характер у него мягкий. Добрый великан.

Они привыкли к военнопленным в уродливых мундирах, приводившим в порядок дороги, складывавшим сено в копны, маршировавшим или сидевших в кузовах грузовиков. Даже потерпев поражение, они не теряли жизнерадостности. Некоторые были грубы и вульгарны. Но Дитер другой! Закален работой на ферме. Длинные ноги в чужих шортах – мускулистые и загорелые.

Раньше она никогда не рассматривала мужское тело, и теперь ее бросило в жар.

Когда он вошел в комнату, сердце снова екнуло.

Сегодня она долго укладывала волосы в мягкие локоны. Косы с лентами остались в прошлом. Умылась, побрызгала на себя одеколоном и накрасилась новой помадой. Теперь поход в церковь приобрел для нее совершенно новое значение.

Скоро наступит ежегодный праздник сбора урожая, и Мадди молилась, чтобы Дитер все еще был здесь, чтобы повеселиться вместе с другими.

Глория была слишком занята новой работой в доме доктора Ганна и его шумной семейки, чтобы заметить перемену в настроении подруги. Они послали письмо Грегу, но Мадди не упомянула о новом знакомом. Грег посчитает глупостью ее желание развлекать врага в Бруклине, а она ни с кем не может делить чувства, бурлящие в ней, как газировка.

Иногда она с томиком стихов Джона Донна забиралась на сиденье-подоконник в кабинете. Последнее время он был ее любимым поэтом. Его стихи так романтичны!

Шекспир, писавший сонеты, и Эмили Бронте уж точно знали, что она испытывает. Последнее время утомительная школьная программа перестала быть такой скучной, наполняясь новым смыслом.

* * *

При каждом удобном случае Мадди забегала в дом викария, чтобы увидеть Дитера, а однажды, возвращаясь с прогулки верхом на Монти, встретила его. Неужели случайно?

Оба с улыбкой остановились, краснея и пытаясь вести себя как обычно, словно ничего особенного не происходило.

Мадди спешилась, и они уселись на каменной ограде, глядя на поля.

– Здесь так прекрасно, очень мирно. Ни дыма, ни взрывов бомб. Наверное, здесь не было войны, – вздохнул он.

Мадди покачала головой. Важно, чтобы он знал, что им тоже пришлось нелегко.

– Моя семья погибла, – попыталась она объяснить Дитеру свою ситуацию на школьном немецком. – Бомба попала в дом, и бабушка с дядей сгорели. Родители утонули вместе с кораблем. У меня никого не осталось. Это из-за войны я оказалась здесь.

Дитер повернулся к ней.

– Ужасно. Почему такое с нами случилось?

Мадди промолчала. Что тут скажешь?

– Больше это не должно повториться, мистер Шульте.

– Вы очень добры ко мне, Мадлен. Пожалуйста, зовите меня просто Дитер.

Ей нравилось, как он произносит свое имя. Оно так экзотично звучит!

– А я – Мадди. Вы сделали бы то же самое для меня.

– Не уверен. Дела плохи, когда проигрываешь войну: ни надежды, ни еды, ни денег. Люди злы и не понимают, почему мы снова оказались в пропасти.

– Нужно было по одежке протягивать ножки, – ответила она.

Дитрих недоуменно воззрился на нее. Но тут же рассмеялся.

– Ах, да, понимаю. Мы хотели захватить одежду остальных, но они не позволили, тогда мы попытались украсть ее. Но они оттолкнули нас и захватили нашу одежду. И теперь мы остались голыми.

Не совсем то, что она имела в виду, но в принципе правильно.

– Давайте не думать об этом. Все кончено. Потом будет лучше.

– У людей долгая память, Мадди. Много лет пройдет, прежде чем наши народы снова станут друзьями, – вздохнул он, снимая очки и осторожно протирая линзы.

– Идете сегодня на танцы? А вот мне нечего надеть на бал.

– О, да это никакой не бал, – отмахнулась Мадди. – Танцы в амбаре, сельские, с хороводами. Вы должны ходить по кругу и следовать указаниям распорядителя.

– Распорядителя?

Дитрих вновь надел очки.

– Как это? Он распоряжается?

– Да, выкрикивает, что делать, и вы под музыку следуете его указаниям. Обнять партнера и поклониться…

Мадди изобразила поклон джентльмена.

– Взять меня за руку…

Она повела его в танце по траве. Но оказалось, что он удивительно неуклюж.

– Так нужно слушаться ведущего! Вряд ли я для этого гожусь.

– Да нет, что вы! Вот увидите, что это легко и очень весело, и вы сможете танцевать с девушками по очереди.

– Я танцую только с одной девушкой, – прошептал он.

– С кем это? – усмехнулась Мадди, прекрасно зная, кого он имеет в виду. Сердце бешено колотилось, когда они придвинулись друг к другу, но тут же вмиг отпрянули.

– Вы должны видеть, как развлекаются местные жители. Все девушки захотят с вами танцевать.

– Только не ваша подруга. Ей не нравится, когда я говорю с вами.

– Кто? Глория? Не обращайте внимания. Иногда она бывает просто свиноголовой!

– Как это?

– Глупа… безмозгла… как свинья.

– Но свиньи – очень умные животные. И мне они нравятся, – возразил Дитер.

– Дитер, вы чересчур серьезны. Это просто шутка. Мы с Глорией вечно обзываем друг друга. Значит, увидимся завтра?

– Если считаете, что меня не прогонят, тогда до завтра. Мне не терпится потанцевать с вами.

Он помог ей сесть на лошадь и долго махал вслед.

Мадди раскраснелась от его слов и втайне понадеялась, что хорошо выглядит в седле. Завтра у нее свидание с Дитером. И плевать, будут за ней следить или нет.

Это была обычная сельская вечеринка в Сауэртуайте: голые деревянные полы, столы, нагруженные сэндвичами с рыбной пастой, лепешками и булочками.

Скрипач, пианист и барабанщик устроились на одном конце зала, и распорядитель Фред Поттс, в клетчатой рубашке, с сигаретой в зубах, собирал пары для первого танца. Устроители набросали связки соломы вместо скамей и развесили на потолочных балках бумажные фонарики, а еще поставили цветы на подоконниках, чтобы смягчить строгую обстановку церковного зала.

Как всегда, у двери толпились мужчины, курили и провожали глазами входивших девушек в гольфах и нарядных платьях с облегающими лифами и сборчатыми юбками с выцветшими полосками на том месте, где были выпущены подолы. Парни, как один, были одеты во фланелевые брюки и рубашки с распахнутым воротом.

Викарий с женой и тетя Плам тоже пришли сюда для приличия. Глория щеголяла в красивом ситцевом полосатом платьице, сшитом из гардинного материала, который подарила ей миссис Ганн.

Мадди долго мучилась, не зная, что надеть. Она привыкла носить слаксы, но сегодня придется надеть юбку в складку и чистую блузку, поскольку у нее не было талонов на приобретение чего-то более нарядного. Из соображений скромности она надела и нижнюю юбку, чтобы не было видно ее белье, когда она закружится в танце. Сегодня она должна выглядеть лучше всех!

Мадди пришла слишком рано и помогла Плам украсить зал. Она то и дело поглядывала по сторонам, но танцы начались, а Дитер так и не появился. Мадди почувствовала сначала досаду, потом гнев. Как жестоко ее обманули!

Она сидела с Глорией и девочками, желая одного: уйти отсюда поскорее. Вечер обманул ее ожидания.

Даже себе Мадди не хотела призаваться, что все это ее задевает. Подумаешь! Он всего лишь немецкий студент, чужак. Разве у них может быть будущее? Он принял решение за них обоих и предпочел сразу же отказаться от появления в церковном зале. Возможно, это к лучшему. Стоит держаться своего круга, тех учеников частных школ, которые были сыновьями подруг Плам. Они приезжали на каникулы, потом уезжали, но ничья улыбка не заставляла ее трепетать. А вот Дитеру стоило только улыбнуться, и…

Его грустное лицо и ненавязчивость тронули ее.

Сильный и одновременно нежный. Выделил ее из всех девушек. Почему же сказал, что будет танцевать с ней одной, если не хотел приходить?

Ей было плохо от обиды и разочарования. Она слишком высока ростом? Или глаз снова начал косить?

Глория о чем-то трещала без умолку, но Мадди ее не слушала. И не сводила глаз с двери. На всякий случай.

Когда все принялись за еду, Мадди больше не смогла выносить неизвестности и осторожно подобралась к Вере Марри.

– Наверное, ваш студент захотел бы увидеть, как развлекаются англичане, – предположила она.

Вера встревоженно нахмурилась:

– О, я должна была сказать раньше! Наш студент получил неприятное письмо из дома. Его сестра Матильда заболела, и теперь он хочет вернуться домой, но тетка требует, чтобы он остался на Западе. Так что ему сегодня не до танцев и веселья.

– Мне очень жаль. Может, стоит его навестить? – предложила Мадди, стыдясь своего облегчения при мысли о том, что отсутствие Дитера совершенно не связано с ней.

– Правда? Сегодня вечером нам придется уйти. Но Арчи составит ему компанию позже. Сестра Дитера никогда не отличалась крепким здоровьем. Она живет недалеко от Дрездена. Там сейчас жить нелегко. Думаю, он чувствует себя виноватым из-за того, что именно его выбрали для посещения Англии.

– Я немедленно отправлюсь к нему, миссис Марри.

Мадди, забыв об ужине, заторопилась к дверям. Но Глория побежала за ней:

– Ты куда? Так и танцы закончатся, а ты ничего не успеешь.

– Я скоро приду. Нужно пойти поговорить с одним человеком насчет собаки, – выпалила она и выскочила на улицу, торопясь выполнить долг милосердия.

Конечно, она нервничала, но решила набраться храбрости и зашагала по дорожке, ведущей к жилищу викария, старому фермерскому дому с каменным крыльцом. По обе стороны дорожки были высажены фиолетовые астры и маргаритки, кивавшие головками на ветру. Они каким-то чудом уцелели после первых заморозков. В ночном воздухе отчетливо ощущался холодок. Еще не совсем стемнело, и дорога была видна хорошо. Лето выдалось холодным и дождливым, окот прошел не слишком удачно, но все же мысль о том, что лето кончается, пугала ее. Дитер скоро уедет, а ведь они едва познакомились.

Он сидел за пианино, перебирая клавиши, и с легкой улыбкой поднял глаза, когда она постучала в окно.

– Миссис Марри сказала, что вы получили письмо… Может, я составлю вам компанию? Погуляем, и вы мне все расскажете, если захотите, – предложила она. Дитер кивнул, схватил пуловер и направился к двери.

Сначала он молчал. Мадди повела его по Аллее Слез, объяснив, что деревья посажены в честь дяди Джулиана, ее отца и жителей города, погибших в боях.

Потом они направились к старому буку. Дитер был погружен в себя.

– Познакомьтесь, это мое дерево… вернее, наше Древо Победы. Но не над немцами. Мне сказали, что над Наполеоном. Смотрите, лестница все еще на месте. Сюда я приходила подумать, пожевать жвачку, – призналась она, показав на помост, устроенный в ветвях дерева.

Дитер недоуменно уставился на нее, но тут Мадди замычала и изобразила корову, жующую траву. Он поднял брови и рассмеялся.

– Давайте заберемся туда. Подальше от посторонних глаз.

Она знала, что скоро совсем стемнеет, да и в хостеле свет не горел, поскольку все были на празднике.

Дитер подтянул колени к подбородку.

– Я так беспокоюсь. Тильда – моя младшая сестра. Но у нее слабая грудь, а в Германии сейчас мало лекарств и больниц. Мой дядя небогат. Они взяли нас к себе после ареста отца. Мне следовало бы заботиться о сестре. Но я застрял здесь.

– Когда начинаются занятия в университете? – спросила она, не зная, что еще сказать.

– В октябре… но я должен ехать домой и зарабатывать на лекарства. Вообще не следовало приезжать сюда, но меня одолевало любопытство. Эгоизм с моей стороны, конечно, но я хотел увидеть настоящих англичан. Конечно, мы встречали солдат, хороших и плохих, злых и милосердных. Думаю, война всех нас превращает в животных. Настоящих героев не существует, но здесь я нашел только тепло и дружбу.

– Вот увидите, ей станет лучше. В следующем письме получите хорошие новости, – утешила Мадди, но в голосе было больше надежды, чем уверенности. Глядя вдаль, она любовалась мерцающими огоньками города.

– Как-то даже странно видеть зажженные лампочки. Мы привыкли к кромешной тьме. Только звезды над головой. Я сидела на дереве, болтая ногами, ждала папу и маму, но они так и не вернулись. Но я точно знаю, что Тильде станет легче.

– Я не встречал таких девушек, как вы. Добрых и красивых. Почему у вас нет друга?

– У меня полно друзей. Мы с Глорией пишем в армию Грегу и его товарищу Чарли.

– Нет, не таких. Я имел в виду любимого человека, – прошептал Дитер.

– Когда у вас косоглазие и вы возвышаетесь на шесть дюймов над любым мальчиком, никто не хочет стать вашим возлюбленным. Но теперь глаз выправился, но мне все равно нет дела ни до кого из них.

– Но вы прекрасны и добросердечны. Мой отец утверждал, что любящая душа – самая великая красота на свете.

От волнения Мадди едва дышала.

– Наверное, он был хорошим человеком.

– Да. Но сейчас я должен попросить разрешения поцеловать вас… или захожу слишком далеко?

– Ничуть, – прошептала она.

– Знаете, я еще никогда не целовал девушек.

– А я никогда не целовала парней. Только малышей.

Они поцеловались сомкнутыми губами, целомудренно, но крепко.

Его губы были теплыми и солоноватыми на вкус, с примесью табака и мыла. Она сидела в объятиях Дитера, глядя на звезды.

Ее первый поцелуй! И к тому же, с немцем!

Мадди вздохнула.

Кто бы мог подумать, как сказала бы Берил…

Но тут ее словно окатило холодной водой. Она совершенно забыла о предосторожности! Что подумают о ней Марри! Воспользовалась положением парня! И Плам придет в бешенство. Никто не поймет, почему ее тянет к нему как магнитом.

– Придется хранить все в тайне, – пробормотала Мадди, выпрямившись. – Вряд ли кто-то поймет наши отношения.

– Как у Ромео и Джульетты? – улыбнулся он.

– О, не говори так! – отстранилась она. – Это грустная пьеса. Мы ведь не заклятые враги, верно? Я пока никому не скажу. Когда ты уедешь, мы будем писать друг другу. А может, я когда-нибудь приеду к тебе.

Мадди была в смятении. Первый настоящий возлюбленный, первый поцелуй, и все в один вечер! Как прекрасно быть любимой и нужной!

– Когда мы снова сможем погулять? – спросил Дитер, крепко взяв ее за руку.

– Завтра, по верховой тропе. Я пойду выгуливать собак и покажу тебе тихую дорожку к водопаду. До начала занятий в колледже я свободна. Завтра иду по магазинам с тетей Плам. Она обещала купить мне что-нибудь новое на свои талоны.

– Повезло. А моя сестра ходит в лохмотьях. Но я должен написать Тильде и отправиться в поездку с мистером Марри. Нужно выбрать, какие места следует посетить студентам, когда те приедут в Йоркшир. Мы уже были в Болтонском аббатстве, а завтра – Инглтон Фоллз и какие-то пещеры. Но думаю, вряд ли они приедут сюда скоро. Здесь нас никто не любит.

– Как может кто-то не любить тебя? Ты мне очень нравишься. И можешь отвезти Тильде кое-что из моей одежды, если захочешь.

Она не могла вынести мысли о том, что у кого-то нечего надеть, а у нее – так много всего.

На этот раз они целовались дольше и крепче, пока ноги Мадди не ослабли, а в животе что-то не сжалось.

– Нам лучше спуститься, пока не свалились с дерева, – рассмеялась она, мгновенно ослабив напряжение.

Ему пора вернуться в дом викария, а ей – идти на танцы.

Она парила в воздухе, так что танцевать будет нелегко…

– Где, спрашивается, ты была? Танцы уже закончились, – буркнула Глория, неодобрительно надув губы. Похоже, ее новое платье ни на кого не произвело впечатления, а на местных парней не стоило и смотреть.

– Эти танцы не для меня, – бросила Мадди.

– Слишком низко для леди. Задираешь нос, не так ли? – засмеялась Глория.

– Нет, глупая, конечно, нет! Я просто забежала в Бруклин! Дядя Джерри скоро возвращается, и я хотела узнать, нет ли новостей, – объяснила Мадди. Щеки ее розовели, словно она бежала, а серые глаза сверкали полированной сталью.

«Интересно», – подумала Глория. В Мадди что-то изменилось. И, скорее всего, это связано с тем немецким парнем. По какой-то непонятной причине он сумел заставить Мадди улыбнуться. Высокий и неплохо смотрится, но совсем не во вкусе Глории: очки такие страшненькие, и одежка смешная.

Она заметила, как он смотрел на Мадди во время игры в лапту. Неужели она влюбилась в джерри? Быть того не может! Через пару недель он уедет и к тому же, видно, слишком задается – вот и на праздник не пришел!

Видать, один из тех ученых-священников, которым нет ни до чего дела. Глория представить не могла себя женой викария! Доктора или фермера… возможно, но за такого чванного типа, как старик Марри… никогда!

Она должна написать Грегу и рассказать обо всем.

Почему Мадди так легко нашла себе парня? Никакой косметики, даже не умеет сделать нормальную прическу. В жизни не носила лифчика и выглядит как мальчишка в шортах. Но сегодня вечером сумела прихорошиться. Мадди такая верзила – никаких каблуков, только лодочки, если хотела заполучить партнера.

Девочки вместе смотрелись очень странно: высокая Мадди и миниатюрная Глория, но Глории это было очень даже выгодно, потому что из них двоих именно она казалась гламурной кошечкой. Ее новая хозяйка миссис Ганн была энергичной и хорошенькой, и если Глория выберет правильную тактику, ей достанется больше обносков. Она уже порылась в гардеробе хозяйки, когда супругов не было дома. Мало того, она наряжалась в платье миссис Ганн, разыгрывая спектакли для шестилетней Сары. Она перемерила все: шубы, костюмы, бальное платье, поскольку Дениз была такой же миниатюрной, как и Глория. Гардеробная миссис Ганн была настоящей пещерой Аладдина.

Ей здесь нравилось, хотя приходилось смотреть за Сарой и Джереми, да еще один ребенок должен был вот-вот появиться на свет. Семья жила в прекрасном старом доме в предместье Сауэртуайта, куда она ездила каждый день на велосипеде. У доктора была большая машина, на которой он ездил на вызовы, а у жены – маленькая, двухместная спортивная, для поездок по магазинам. Иногда, если оставались лишние талоны на бензин, они все набивались в нее и добирались по шоссе до Харрогейта или ехали в Дейлс на пикники. Как не похожа была эта жизнь на ту, которую вели они с мамой и Майки. Мать была в бешенстве, когда дочь собралась и уехала, даже не попрощавшись. Ничего, долг платежом красен! Это ей за то, что она сделала с ними столько лет назад!

Годами не получая вестей от Майка Делгадо, мать отправилась в воинскую часть и написала на него жалобу. Там взяли фото маленького Майки, но дружно сомкнули ряды и отказались предоставить какую-либо информацию о солдате.

Опять ма попала в переплет! Сид заявил, что вернется в Сауэртуайт, как только закончит школу, и Глория собиралась помочь брату найти работу на ферме.

Теперь она снова жила в хостеле, но после Лидса здесь было так тоскливо! Ни театров, ни больших магазинов, но все лучше, чем на Пил-стрит. Ма снова вернулась к прежнему занятию: развлекала незнакомых мужчин по ночам. Некоторые и на нее поглядывали с интересом. И это пугало ее. Но об этом она ничего не сказала Мадди.

Глория очень не хотела, чтобы ее здесь нашли. Ей нужно то, что было у Дениз Ганн: муж, у которого достаточно денег, чтобы жить в большом доме, иметь прислугу и садовника, няньку для детей, когда те родятся. Глория решила иметь всего двоих: девочку и мальчика.

Ей нужны красивые платья и туфли, время, чтобы накрасить ногти, долгие визиты к парикмахеру, походы в дорогие рестораны в роскошной шубе, как кинозвездам, снимки которых то и дело появлялись в глянцевых журналах.

Она так и видела себя в песцовом палантине, пушистом, теплом и мягком, длинной собольей шубе с такой же шляпой или коротком норковом полушубке для встреч с друзьями в городе.

Глория смеялась над собой: мечтайте, леди, мечтайте, но втайне стремилась к этой цели. Если не строить грандиозные планы, разве могут мечты сбыться?

Она будет держаться прямо и гордо, учиться у хозяйки хорошим манерам и когда-нибудь найдет парня, который сделает для нее все. Но пока что нужно вести свою игру и учиться быть леди. В конце концов, чем она хуже Мадди?

Они все же были подругами, хотя она и считала Мадди последней дурой, страдающей по джерри. Ничего из этого не выйдет. Старая миссис Белфилд этого не допустит.

* * *

Последние летние деньки тянулись целую вечность. Зеленая трава едва подернулась золотом. Небо было ясным, погода – жаркой. Сена запасли мало, а ягнята еще не выросли. Лета, считай, так и не было. Постоянные дожди. А солнце было редким гостем. В один из теплых солнечных дней молодежь клуба решила прогуляться в конных экипажах на берег моря. Все разгуливали по променаду в Моркаме, а на обратном пути распевали в экипажах песни. Мадди сидела рядом с Глорией, а Дитер – с женой викария. Оба пытались не привлекать к себе внимания. Похоже, лето специально задержалось, чтобы дать возможность насладиться погожим деньком, прежде чем утренняя роса падет на траву и начнется долгое путешествие в зиму.

Когда в первый день семестра прозвенел школьный звонок, Мадди тихо радовалась, что школьные мучения окончены. Как она может продолжать занятия, если ее терзает воспоминание о поцелуях с Дитером?

Сестра Дитера поправилась, но через две недели он все равно должен возвращаться в Германию. Они так часто гуляли вместе, что Мадди стерла каблуки. Много говорили, читали стихи, делились мыслями. Он дал ей список книг, убедивших его, что христианство пронизывает всю нашу жизнь, и нужно по-настоящему верить, а не просто ходить в церковь по воскресеньям. Вера должна быть центром всего существования.

Но большинство философских идей тут же вылетали у Мадди из головы, потому что она всего лишь хотела всегда быть рядом с Дитером.

Они держались за руки, целовались, лежа рядом, признавались в самом сокровенном. Она впервые встречала человека, мыслившего так глубоко. Он знал о реальной жизни гораздо больше, чем она.

Иногда Дитер немного рассказывал о том, как они пережили войну. Голодали, прятались от мародеров, которые могли и изнасиловать сестру. Мать умерла, потому что лекарств было не достать. Они продали все, что у них было, и его вера подверглась тяжкому испытанию, но когда хуже уже и быть не могло, кто-то обязательно помогал семье, брал к себе, давал приют. Его отец умер в концентрационном лагере, но они еще много месяцев надеялись на добрые вести. Они были обязаны стольким людям, сумевшим отправить его в Англию, и теперь Дитер был полон решимости вернуться на родину и поблагодарить их, прежде чем отправится в университет.

– Ты будешь мне писать? – спросила Мадди как-то вечером.

– Конечно, но учти, что все письма проверяются цензурой, так что переписываться будет нелегко. Разве что благодарственное письмо.

– О, не говори так!

Она села, вдруг испугавшись, что никогда его не увидит.

– Ты такой умный! Хотела бы я знать все, что знаешь ты.

– Любимая, я тебе завидую. У тебя есть все для счастливой жизни: красота, дом, еда. Неудивительно, что ваши солдаты так яростно сражались, чтобы уберечь свою родину.

– Тогда останься! Не уезжай! Ты можешь учиться и здесь! Нам тоже нужны священники.

– Это невозможно. Я должен повидать родных. Всех, кто остался от моей семьи. Для меня это всего лишь каникулы. Я обязан многим людям за эти чудесные дни.

– А я? Всего лишь мимолетный роман? – с обидой спросила Мадди.

– Конечно, нет. Мы с тобой похожи. Серьезные любящие сердца. Я обязательно буду тебе писать, и когда-нибудь мы будем вместе.

– А я приеду повидать всех вас, – улыбнулась Мадди.

– Это невозможно… только через несколько лет…

– Несколько лет! Мы уже будем стариками! – вскрикнула девушка, прижимаясь к нему.

– Ты смешная девчонка, как это сказать… не желаешь ждать. Всего хорошего приходится дожидаться. Такова воля Господа.

– Но, Дитер, осталось всего две недели!

– Тогда воспользуемся тем, что нам даровано.

Он перевернулся на живот и стал целовать ее, их руки и ноги сплелись, а потом и тела тесно прильнули друг к другу.

Мадди так и не поняла, когда они умудрились раздеться, но казалось таким естественным стащить с себя одежду и лежать обнаженными на колючей траве. Дитер гладил ее белую кожу, но при этом хмурил брови:

– Так нехорошо. Мистер Марри рассердится на меня за такое обращение с тобой. Я их гость.

Дитер колебался. Но Мадди уже было не остановить.

– Мы любим друг друга, и никто ничего не узнает. «Приди ко мне и будь моею» , – продекламировала она фразу из Донна, бесстыдно щупая его шорты и чувствуя внутри что-то твердое.

– Нет, Мадди. Мы не супруги. Мы должны сдерживаться.

– Да, но мы делаем то, чего хотят наши тела. Что тут дурного?

Как она может быть такой дерзкой? Но если Джон Донн, будучи священником, мог заниматься любовью со своей возлюбленной, она тоже имеет на это право.

– Так нельзя! У меня никогда не было женщин, – запротестовал Дитер, но она поцелуями заставила его замолчать.

– И я никогда раньше не делала этого, но у нас так мало времени, и кто знает, когда мы встретимся снова! – прошептала Мадди, прижимая его руку к своему бедру. – Что дурного в том, чтобы насладиться друг другом?

– Не знаю, – простонал Дитер, а Мадди по-прежнему продолжала его гладить.

– Вот так?

Он снова застонал, когда она просунула его руки между своими бедрами и стала извиваться, пока он не коснулся самого центра ее возбуждения. Они катались по траве, чувствуя, как нарастает напряжение, и ласкали друг друга, пока оба не взорвались от облегчения.

– Нам было хорошо, и правил не переступили, – вздохнул Дитрих.

– О, ты такой пуританин! – рассмеялась Мадди. Он глянул на нее и тоже ухмыльнулся, но тут же стал серьезным.

– Одному из нас следует быть поосторожнее. Мы не должны больше этим заниматься.

Но ничего не вышло. Теперь каждый вечер они уезжали на Монти к водопаду, где укрывались в тени, наслаждаясь звуками падающей воды. Доводили друг друга до оргазма и лежали довольные и усмиренные, словно у них впереди была вечность.

Вспоминая те бурные дни, Мадди представляла только солнечный свет и тени, жадные пальцы и брызгавшую на живот мутную жидкость, и она… лежит… позволяя его семени впитываться в кожу. Никакого риска, никакого позора. Никакого нарушения правил целомудрия, никакого проникновения. Технически она по-прежнему была нетронутой девственницей, но на деле… как может закончиться такая странная невинность? Когда он уедет, она будет ему писать, и они встретятся, как только будут получены визы и разрешения.

В последнюю ночь они льнули друг к другу, едва смея дышать, наблюдая сквозь шумящие листья, как облака то и дело загораживают луну, и прислушиваясь к ночным звукам: ржанию лошади, шуму воды, разбивавшейся о камни.

Они занимались любовью, но по-прежнему не до конца, и каждый раз становилось все труднее противостоять окончательному соединению тел. Дитер, как обычно, в последнюю минуту отстранялся от нее и кончал, не входя в Мадди.

– Как я могу оставить тебя после этого? Лучшее лето моей жизни!

– И моей тоже. Я провожу тебя на вокзал.

– Лучше не надо, Мадди. Я могу заплакать, и все догадаются.

– Плевать, пусть хоть все знают, что мы любовники! – возразила Мадди.

– Тебе придется жить здесь и после моего отъезда. Тебя будут осуждать за то, что меня выбрала.

– Время все изменит, вот увидишь.

– Надеюсь на это, Мадди. Молюсь об этом, Мадлен. Обожаю твое имя. Всегда гордись этим прекрасным именем. Ты пришлешь мне фотографии?

– А ты напишешь и дашь свой адрес. Мой новый адрес в Лидсе у тебя есть.

– Лежит в бумажнике, у сердца.

– Поверить не могу тому, что происходит. Что мы нашли друг друга и так влюбились. Весной я была просто девчонкой, а теперь – женщина, и ты дал мне все это.

– Мы изменились, любимая. Теперь у меня есть чудесные воспоминания, драгоценные воспоминания о любви, которые я унесу с собой в могилу.

Мадди вздрогнула. Стало темно, сыро и холодно. Лето кончилось.

– Не говори так. Скоро мы будем вместе. Обещаю, я приеду к тебе. Но нам пора. Уже поздно.

Они медленно вели лошадь в поводу, и Мадди было плохо оттого, что их мечты так необратимо оборвались.

* * *

Плам тревожилась. Уже темно, а Мадди и Монти все еще не вернулись. Что она делает на улице в такой час? Зачем так долго задерживаться в холмах? Последние несколько недель девочка ходила как во сне. Почти не слушала, что ей говорят, а глаза сверкали, как звезды. Словно она была далеко отсюда. В другом мире, в мире поэзии, романтики и грез. Щеки расцвели на свежем воздухе и солнце. Кожа загорела на солнце. Мадди так изменилась за этот год!

Зачем запрещать девочке отдых перед началом учебы. По правде говоря, Плам расстроилась, узнав, что Мадди не пойдет в университет, но та была непоколебима в своем решении отправиться на курсы секретарей в Лидсе.

– Хочу каждый уик-энд приезжать домой.

– Но Лондон или Оксфорд – это куда более значимо. Лидс такой обыденный, – спорила Плам.

Но Мадди ответила фирменным стальным взглядом возмущенных Белфилдов.

– Теперь мой дом – Йоркшир.

Все! Конец дискуссии.

По крайней мере, она хорошо провела лето и сделала Вере одолжение, взяв Дитера в молодежный клуб. Там его научили метать дротики, и Мадди аккомпанировала ему в фортепьянных дуэтах. Плам видела, как они смеялись и болтали вместе.

– Надеюсь, девочка не натворит из-за него глупостей? – фыркнула Плезанс после такого концерта.

– Конечно, нет. Они еще дети, – отрезала Плам. Она не хотела думать о Мадди как о взрослой еще и потому, что у девочки – трудный возраст. Бедняжка и без того переживает из-за своей фигуры и роста. Зато косички исчезли, и она с радостью схватилась за предложенную помаду. Семнадцать – самый забавный возраст: уже не девочка, но еще и не женщина.

Сама Плам в семнадцать лет вращалась в кругу девушек своего круга, посещала балы и коктейли. Там и встретила Джерри, когда сама была почти ребенком. Слава богу, война положила конец этой бессмыслице. Девушек больше не выставляли на торги, как красивые безделушки. Трудовой фронт приравнял их к мужчинам. Теперь они сами могут строить будущее, выбирать дорогу: сидеть дома или работать, а кто-то, возможно, выберет и то и другое. Мадди права, настаивая на получении профессии. Когда мужчины вернутся домой, им придется конкурировать с женщинами на совершенно другом рынке рабочей силы.

Плам оперлась на косяк и закурила, облегченно вздохнув, когда лошадь со всадницей беззаботно проскакали про аллее.

– Где ты была, дорогая? Я волновалась.

– Ездила попрощаться с Дитером. Он завтра уезжает.

– Знаю. Ты была ему хорошим другом.

Плам улыбнулась, чувствуя, что здесь было нечто большее, но ничего не сказала.

– Пойду распрягу Монти.

– Какао?

– Отлично… мы могли бы поболтать?

– Конечно. Ты знаешь, что можешь в любое время поговорить со мной о чем угодно, – заверила Плам, неожиданно чувствуя прилив жара. Неужели речь пойдет о тычинках и пестиках? О господи! Что затеяла Мадди?

Плам доверяла преподавательнице биологии, которая давно прояснила щекотливую тему в разделе о спаривании кроликов. К тому же Мадди – деревенская девушка, видела, как жеребятся лошади, как бараны покрывают овец. О черт!

Хотела бы Плам узнать хоть немного больше о брачной ночи! Брат только успел посоветовать ей лежать тихо и не шевелиться.

– Не двигайся, пока все не кончится. Будет не слишком больно, ведь ты много ездишь на лошадях! Все будет хорошо.

Но Джерри всегда любил мчаться галопом, очертя голову. И обошелся с ней довольно грубо, не отпуская, пока не удовлетворился. Так что удовольствия она получила, прямо говоря, не слишком много. Но как она могла омрачить невинность Мадди такими подробностями?

Жар бросился в лицо, в голову, охватил все тело, как в те моменты, когда она лежала, пытаясь заснуть… Неужели признак наступления климакса? Тогда ее надежды зачать ребенка станут неосуществимыми?

Джерри скоро вернется, а она даже не могла определиться в своих чувствах по этому поводу.

Если бы у них был сын! А пока наследницей считается Мадди. Все так запуталось!

Но тут до нее донесся запах подгоревшего молока, уже шипевшего на плите.

«Дьявол! Я даже не могу спать, пока не выпью чашку какао!»

Ее официальная работа в хостеле закончилась, но она по-прежнему трудилась там, расчищая накопившиеся за годы дебри хозяйственных забот. Что сделают с самим зданием?

Теперь она была вынуждена слушать постоянные охи и стоны свекрови. Нужно найти себе занятие, иначе она сойдет с ума! В конце концов найдет какую-нибудь волонтерскую работу. Что будет, когда уедет Мадди?!

Мадди и Плам сидели на кухне, как почти всегда по вечерам. Плам было легче принести чашки и кофейник в гостиную.

– Ну, вот. Правда, молоко сбежало, – извинилась она.

– Ничего, – улыбнулась Мадди. – Как, по-твоему, я могла бы поехать в Германию?

– Повидаться с Дитером?

Плам тоже улыбнулась. Значит, она была права. Все дело в Дитере.

– Я все гадала, действительно ли вы друг другу нравитесь.

Мадди залилась краской.

– Мы собираемся писать друг другу. Будем переписываться, как с Грегом. Ой, а я ведь сто лет ему не писала. Не то что Глория. Но можно мне поехать, навестить Дитера?

– А он просил тебя об этом? – уже не скрывала интереса Плам.

– Ну, как тебе сказать. Трудно получить разрешение. А его семья стала совсем бедной.

– Вряд ли тебя сейчас пустят в Германию. И к чему так торопиться? Ты что, влюбилась?

– Немного. И он тоже. Он мой первый настоящий бойфренд, и, знаешь, он такой умный! Совсем не похож на здешних парней.

Мадди покраснела еще гуще.

– Все потому, что он иностранец, чужой, из вражеской страны… как арабский шейх, – засмеялась Плам.

– Но в сравнении с ним другие парни кажутся глупыми.

Мадди так серьезно защищала любимого, что Плам была тронута.

– Я всегда думала, что твой лучший друг – Грегори, – заметила она.

– Да, но мы так давно его не видели. Он не потрудился нас навестить, и его письма такие… взрослые, что ли, все насчет того, как сколотить состояние на кирпиче и известке или что-то в этом роде. Он считает нас детьми.

– Тебе почти семнадцать… полагаю, теперь все изменится.

– Семнадцать – вполне подходящий возраст, чтобы умереть за свою страну, и я достаточно взрослая, чтобы…

Она осеклась, пытаясь найти подходящее слово.

Плам мгновенно насторожилась.

– Взрослая? Для чего? Надеюсь, ты не сделала ничего такого, чего делать не следовало?

– О чем ты? – вновь ощетинилась Мадди. – Какое облегчение! Мало ли что бывает, когда любовь вскружит голову!

Плам улыбнулась, пытаясь перейти на беспечный тон. Но ее сердце бешено колотилось.

«Полегче… не дави….» – говорила она себе.

– Это как с Билли Форситом, которому пришлось жениться на Юнис Биллингтон?

– Откуда ты об этом знаешь?

– Необязательно быть математиком, достаточно просто уметь считать. Маленького Сэма крестили всего через шесть месяцев после того, как они пошли к алтарю. Но что плохого в том, чтобы заниматься любовью?

Она посмотрела прямо в глаза Плам.

Левый глаз девушки по-прежнему немного косил, но теперь это было едва заметно. Плам изо всех сил старалась не покраснеть.

– Конечно, в этом нет ничего плохого. Но сначала надо пожениться.

– Вот и Дитер так говорит, – кивнула Мадди.

«Ох! Вот это действительно облегчение!»

– Похоже, этот Дитер – благоразумный парень, с трезвой головой на плечах. Хорошо, что ты с ним будешь переписываться, возможно, снова брать уроки немецкого, чтобы совершенствовать грамматику и правописание. Секретарь с немецким легче сможет найти работу…

– За границей! Гениально, тетечка Плам! Я могла бы работать в Германии, пока он будет там учиться. Можно записаться на вечерние курсы.

– Я не совсем это имела в виду. Требуется время, чтобы понять: увлечение ли это или настоящее чувство, – пояснила Плам, надеясь, что Мадди ее поймет. Первая любовь редко бывает долгой, особенно если влюбленных разделяет Ла-Манш.

– О, это, должно быть, настоящее. Любовь приходит лишь однажды, – вздохнула Мадди.

– Ты начиталась любовных романов.

– Только «Ромео и Джульетту» и сонеты…

– И видишь, чем это закончилось. Первая любовь – нечто особенное, страсть тебя захлестывает. И думаешь, что все это никогда не кончится, но на самом деле это что-то вроде практики, чтобы подготовить тебя к настоящему чувству, – терпеливо объясняла Плам, вспоминая, как сама по уши влюбилась в сына садовника.

Они едва успели, краснея, обменяться робкими взглядами, прежде чем отец увез его работать на ферме.

– Это все равно что фейерверк, вспышка пламени, а потом – ничего.

– Зато так великолепно! Дитер – добрый и умный.

«Надеюсь, он еще и джентльмен, – подумала Плам при виде светящегося лица Мадди. – Чем они там занимались?»

Из уст Мадди их история казалась достаточно невинной: всего лишь украденные в парке поцелуи. Как мило!

Она никогда не испытывала к Джеральду ничего подобного. Просто кружилась в водовороте танцев и вечеринок, примерок и приглашений. Он и не ухаживал за ней толком. А если бы ухаживал, она скоро поняла бы, что за этими облегающими тартановыми брюками и мундиром Гринховардского полка кроется холодный и расчетливый прохвост, который без зазрения совести развлекается с другими женщинами, стоит ему заскучать.

Сейчас, сидя напротив влюбленной, с сиявшими глазами племянницы, Плам почувствовала, как где-то в ее животе повернулся зеленый кинжал зависти. Мадди молода. У нее вся жизнь впереди. Жаль, что Плам не может начать свою сначала. Тогда она не сидела бы здесь. Это точно.

 

Глава 13

Первые несколько недель после отъезда Дитера Мадди была слишком занята, готовясь к занятиям в колледже, чтобы думать о том, как и когда они встретятся снова. Проверка зрения, визиты к стоматологу, к портнихе, отправка вещей в Уэст-парк, на новую квартиру. На прощание люди дарили ей от всей души подарки, а она в знак благодарности приглашала их на чай. Плам и бабушка подарили ей чудесный письменный прибор, Грейс Баттерсби – вышитые ею платочки, Вера Марри – гобеленовый футляр для карандашей. Она же рассказала, что они получили короткую благодарственную записку от Дитера с адресом его дома под Дрезденом.

Глория принесла компактную пудру с пуховкой, от себя и девочек, новых жиличек хостела, ставшего теперь домом с меблированными комнатами, которые сдавались за небольшую плату.

Мадди собрала девушек на чай, чтобы показать новый твидовый костюм в лилово-вересковых тонах, сшитый известным в Скарпертоне портным. Бабушка принесла нить жемчуга, чтобы дополнить этим изящным украшением сиреневый вязаный джемпер.

– Глаз с жемчуга не спускай! – приказала она. – Это наследство твоей дочери! Фамильные драгоценности.

– Вовсе нет, – прошептала Плам. – Свадебный подарок. Старуха любит сочинять, что Белфилды – это традиции и фамильные ценности.

– Когда я откину копыта, получишь все мои драгоценности, и они будет передаваться из поколения в поколение.

Последнее время Плам и бабушка постоянно цеплялись друг к другу. А все из-за дяди Джеральда, который по какой-то причине так и не вернулся домой.

Мадди не нужно было никаких жемчугов. Все, что она хотела, – не уезжать отсюда в чужой дом в чужом городе. Хотя Лидс был всего в пятидесяти милях, ей казалось, что предстоит путешествие на другую планету.

Она каждую неделю писала Дитеру, но пока не получила ответа. Может, что-то случилось с Матильдой и он так и не поехал учиться в университет?

Теперь она думала, что те чудесные звездные ночи у водопада, ветер, свистевший над ними, трава, колющая их обнаженные тела, темнота, укрывшая их, словно одеялом, были всего лишь иллюзией, о чем можно было долго думать в темные ночи.

Она жила на верхнем этаже огромной виллы в эдвардианском стиле недалеко от Уэст-парк-роуд. С ней жили еще две студентки, только из университета, – мисс Ффрост старалась брать в жилички только порядочных девушек из хороших семей.

Плам уложила в чемодан ее любимое одеяло и безделушки, а также снимки летних пикников в рамочках, чтобы Мадди чувствовала себя как дома. Кроме того, она с собой увезла снимок Долли и Артура, портретное фото дуэта Беллейрс в вечерних костюмах, в квадратной серебряной рамке. Это все, что осталось у Мадди от родителей.

На стену она повесила акварель с видом Бруклина, нарисованную тетей Джулией, и рисунок Древа Победы, сделанный Грегом. Мадди до сих пор хранила его. Грег нарисовал его по памяти, когда был расквартирован в Германии, и прислал Глории. Та подарила рисунок Мадди и написала на обороте: «Друзья навеки».

Глядя на этот рисунок, Мадди вспоминала о всех проделках, о том, как Грег утешал ее после гибели родителей, а позже спас у школьных ворот от ехидины Кей.

Еще она вспоминала о том, как утешала Дитера под тем же деревом в ту ночь, когда они сидели на его ветвях, и он изливал свою мятущуюся душу. В ту ночь, когда они стали задушевными друзьями.

Глория проводила Мадди до Лидса: она решила навестить мать в выходной. Теперь они снова подружились, и Глория всегда была рада повидаться с Сидом, но очень расстраивалась из-за решения Мадди покинуть Сауэртуайт.

– Забудешь нас и заведешь в колледже новых подруг, – твердила она.

– Ну, уж нет! Друзья навеки, – напомнила Мадди. – Буду приезжать на уик-энды, когда смогу. Пойдем вместе в кино, взберемся на холмы. Будем встречаться, когда ты приедешь в Лидс. Пойдем в молочный бар!

– Обещаешь?

– Честное слово. Я же не в Тимбукту отправляюсь, а в Лидс! Кстати, ты ничего не получала от Грега?

– Не-а. По-моему, он нас забыл. Завел себе девчонку. Чарли привез из Германии какую-то Марту.

Мадди никогда не думала, что Грег может так же страстно влюбиться в кого-то, как она – в Дитера. Грег казался таким надежным, солидным и здравомыслящим и всегда был где-то вдалеке в своем мундире и с приглаженными волосами. Она не видела его с тех пор, как он отправился за границу. Где-то он сейчас?

– Вряд ли мы снова увидим его, – вздохнула Мадди.

Их переписка постепенно сошла на нет, наверное, потому, что жили они в разных мирах. Когда она в последний раз писала ему? В эту игру могут играть только двое, но на Рождество они все-таки должны послать Грегу открытку и посылку.

Первые годы жизни в Бруклине ей пришлось бы нелегко без Грега и его компании. Но тогда они были детьми. Теперь она начинала новую жизнь в шелковых чулках и модных туфлях, оставив фильдеперсовые чулки и ботинки на будние дни, когда она предпочитала надевать один из старых жеребковых жакетов Плам, хотя мысль о том, что шкура какой-то бедной лошадки, вроде Монти, прикрывает ее спину, наполняла Мадди ужасом. Но жакет был слишком хорош, чтобы просто отдать его кому-нибудь. Нужно бы продать его и купить что-то более скромное, тем более что он немного короток и совсем ей не идет.

Они сидели в вагоне, глядя на мутные воды реки Эйр. Зелень сменилась серостью, и впереди показались каменные здания фабрик, заводов и изрыгающие сажу дымовые трубы.

Мадди улыбнулась, вспомнив свое первое путешествие с Глорией. Первую поездку в неведомое.

– Подумать только, мы знакомы с сорокового, – прошептала она, живо представив тощую рыжую девчонку с сопливым малышом в вязаном шлеме, который хныкал по своей маме.

– Ты спасла нам жизнь. Кто знает, к кому бы мы попали? А теперь мы – молодые леди-горожанки. Нервничаешь?

– Ничуть! Просто хочу, чтобы первый день поскорее закончился. Будешь писать мне, даже если забуду ответить?

– Еще бы!

Глория подмигнула.

– Не смотри так. Друзья навеки, ты и я. Если найдешь приятного богатого молодого человека, которого я могла бы очаровать, обязательно позволь мне первой сделать попытку, ведь ты уже влюблена.

– Это что, так заметно? – подтолкнула ее Мадди.

Глория снова подмигнула.

– Любовь – дело молодое! Эти тайные прогулки в темноте… Все знают, что вы делали это, как кролики.

– Ничего подобного, – запротестовала Мадди.

– Можешь рассказывать об этом кому-то другому, но не мне! Видела я твое лицо. Ты точно это делала.

– Нет, вовсе нет. Мы никогда…

– Но сияло же твое лицо отчего-то. И уж точно не от чтения чертова Вордсворта!

* * *

Они расстались на вокзале, обнимаясь так отчаянно, словно Мадди собиралась в одиночку отправиться на Северный полюс. Она направилась прямо к стоянке такси, даже не подумав, что Глория должна идти к автобусной остановке и ехать на другой конец города. Это подводило итог всем их отношениям…

Мадди что-то вытворяла с этим джерри. Недаром так изменилась. Стала более уверенной, хорошенькой и вела себя, как хозяйка Бруклина. Ей необязательно беречь свою «вишенку», скрещивать ноги, когда парни грубо лезут под юбку. У нее перспективы, перед ней открывается новый мир. Опять несправедливость! И так было с самого начала.

Теперь придется тащиться на Пил-стрит и надеяться, что мама будет в настроении, а не впала в истерику из-за нового дружка, который обещал ей бог знает что, а потом неизменно оставлял ее с кучей счетов. Кроме того, Глорию тревожило, что Сид постоянно сбегал из школы. Он так и не привык к городской жизни, и в этом виновата Глория, потому что удрала с матерью и потащила брата за собой. Какой же дурой она была! Но теперь у нее, по крайней мере, хорошая работа, а в кармане пальто нет ни пенни. Больше никто не сможет обчистить ее, как в прошлое посещение матери! В корзинке у нее только драгоценные яйца от миссис Плам. Вот уж кто настоящая леди!

Как могут две девочки из одних мест и почти ровесницы жить совершенно разной жизнью! Глория на одном конце города спотыкается о ржавые колеса коляски, и в нос бьет запах вареной рыбы, а Мадди, чистенькая и хорошенькая, сидит в такси. Все знают, что она гуляла с джерри, и, как говорила Берил, вешалась ему на шею. Почему для богатых существуют одни правила, а для всех остальных – другие?

Хорошо, что они лучшие подруги, иначе Глория возненавидела бы Мадди. «Йоркшир ледиз коммершл колледж» находился в нескольких остановках от Уэст-парк, рядом с университетом «Вудхаус Мур», этого зеленого тенистого островка, отделявшего город от предместий. Колледж располагался в большом четырехэтажном доме в ряду таких же зданий. Должно быть, когда-то там жила одна семья, но теперь он стал скопищем декорированных под офисы комнат и аудиторий, где стояли парты с пишущими машинками. В колледже была специализированная библиотека с длинным столом для заседаний и кабинеты с так называемыми приемными для собеседований.

В первое утро Мадди приехала слишком рано и погуляла по улице, пытаясь сориентироваться. Глядя на высокую белую колокольню и величественные лестницы Паркинсон-билдинг, она все больше нервничала.

Едкий запах сажи так отличался от дыма горящего дерева в Йоркшир-Дейлс, но, несмотря на дым и бензиновую вонь сновавших по улице автобусов, она испытывала вобуждение, предчувствуя что-то новое: никакой школьной формы, никаких экзаменов. Скоро она познакомится со своими сокурсницами.

Через несколько минут сюда слетелись стайки девушек, весело щебечущих в это холодное сентябрьское утро. Все стояли толпой, пока из автобуса не выпорхнула миниатюрная женщина, поспешившая открыть дверь.

– Где этот дурак-смотритель! Он должен был открыть двери с самого утра. На вашем месте, девочки, я бы не снимала пальто. Здесь ужасный холод!

Так Мадди впервые увидела директрису Хильду Майер, которая руководила колледжем вместе с сестрой Гермионой, той, которая несколько месяцев назад беседовала с Мадди.

Она никогда еще не видела столь непохожих близнецов. Седеющие волосы всегда одетой в черное мисс Гермионы были забраны в строгий узел. Хильда же пользовалась щипцами для завивки и закалывала шпильками волосы в прическу, которую можно было назвать весьма любопытной: каждый завиток удерживался на месте шпилькой, и все вместе напоминало крошечные лодочки в непроглядно-черном море.

Мисс Фробишер, которая диктовала тексты и преподавала стенографию, о чем-то нервно беседовала с мужчиной в поношенном твидовом пиджаке, рукав которого был заткнут в карман. Это был мистер Бекет, преподаватель бухгалтерского учета и делопроизводства. Вот и весь преподавательский состав.

Курсы были двухгодичными, и студенты второго года обучения мчались наверх, как потерявшие голову шестиклассники, чтобы занять лучшие места. Неужели Мадди снова будут муштровать?

Мисс Хильда собрала всех первокурсниц в самой большой комнате и начала вступительную речь.

– Итак, дамы, прежде чем начать, давайте познакомимся. Прошу вас выстроиться в ряд и представиться своей соседке справа.

Тут Мадди захотелось вылететь из комнаты. Но девушка справа улыбнулась:

– Я Кэролайн, – прошептала она.

– Я хочу, чтобы вы знали своих однокурсников, так что слушайте внимательно. А теперь представьтесь соседке слева и познакомьте ее с соседкой справа.

Мадди повернулась к другой девушке, Нэн Пинкертон, дочери фермера из окрестностей Хэйрвуда. Нэн, одна из трех сестер, собиралась вести счета фермы. Она была помолвлена с молодым фермером Малколмом, и они решили пожениться следующим летом, чтобы управлять собственной фермой. Мадди попыталась все это запомнить.

Высокая элегантная девушка подплыла к Мадди и оглядела ее с головы до ног.

– Господи! Такого я не ожидала. Мама говорила, что эти две сестрички давно спятили, но что поделать! Я Арабелла Фоксап. А ты кто?

Мадди попыталась объяснить, что только окончила школу и хотела делать что-то полезное.

– Видела Мэдлин Кэррол в фильме «Тридцать девять ступеней» ? Она там погибла в разбившемся самолете… Или это была Кэрол Ломбард? Добро пожаловать в психушку! Приносить пользу смысла не имеет, дорогая! Все мы годимся только для того, чтобы детей рожать, как племенные кобылы, так па говорит! Понятия не имею, что я здесь делаю! Александр, мой нареченный, сейчас в армии, и мы скоро поженимся. Так что не вижу никакой пользы от этого заведения.

С этими словами Арабелла упорхнула, чтобы поболтать с другими девушками.

Момент истины настал, когда им пришлось представлять друг друга остальной группе. Рут и Тельма были членами евангелистской миссии Хеврон-Холл. Обе исходили Йоркшир-Дейлс вдоль и поперек и намеревались работать секретарями в миссионерских общинах. Они немного схитрили, выполняя задание, поскольку знали друг друга раньше и никому ничего не сказали об этом.

– Еще одна бригада «Thou Shalt Not» , – прошептала задавака Арабелла, взмахнув рукой, чтобы все увидели обручальное кольцо с огромным, окруженным бриллиантами, сапфиром на безымянном пальце. Когда наступила ее очередь представлять Мадди, оказалось, что она ничего не помнит, кроме того, что сокурсница носит имя кинозвезды.

Мадди сразу расстроилась, почувствовав себя немного глупо. Но от мисс Хильды ничего не укрылось.

– Мадлен, если ты что-то хочешь добавить, не стесняйся, тем более что мысли достопочтенной мисс Фоксап улетели куда-то далеко.

– Стерва, – прошептала Арабелла, сверля директрису яростным взглядом.

Мадди улыбнулась и покачала головой:

– Все в порядке, мисс Майер.

– Для некоторых курсы могут стать ступенькой между школой и замужеством, но прошу вас серьезно подойти к обучению. Мы здесь не в игрушки играем, а пытаемся выяснить, насколько вы общительны и приветливы в обращении с другими людьми. Дюжина девушек в закрытом помещении – это нелегко, и поддержание дружеской атмосферы в этой комнате потребует немало такта и коммуникабельности. За короткое время вам придется многое усвоить. Кто-то из вас преследует серьезные цели, а остальные не слишком уверены в будущем. Моя задача – научить вас и помочь усвоить материал. Очень многие хотят попасть в этот колледж, так что все, кто не готов к упорному труду, могут немедленно уйти и больше сюда не возвращаться, потому что ни один человек не получит никаких поблажек от здешних преподавателей. Не стоит зря тратить время и деньги на обучение. Три пропуска занятий без уважительной причины – и мы исключим вас, не возвращая оплату. Таковы наши условия. Comprenez-vous?

Произнося все это, мисс Майер не сводила жесткого взгляда с достопочтенной Арабеллы, теребившей свои наманикюренные пальцы.

Та пожала плечами и, краснея, отвернулась, бормоча себе под нос:

– И нечего лезть в бутылку.

– Мисс Фоксап, вы хотите что-то сказать?

– Нет, все в порядке, – бросила та с небрежным видом, никого, впрочем, не сумев обмануть. Зарвавшегося щенка поставили на место. Тетя Плам гордилась бы столь решительными действиями.

– Прекрасно, – кивнула мисс Майер. – Итак, поговорим о расписании, распределении комнат и распорядке занятий. Колледж входит в состав университета, и вы можете посещать некоторые курсы, а также получать билеты на право посещения библиотеки. У меня есть кое-какие связи с театрами. Желающие могут увидеть генеральные репетиции и побывать на утренниках. Бесплатно.

* * *

Первый семестр пронесся, будто вихрь: машинопись, стенография и упорный труд. Осень выдалась на редкость дождливой и унылой, и Мадди часто возвращалась домой ноябрьскими вечерами в густом, желтом, как гороховый суп, тумане вместе с другими прохожими, прижимавшими к носам платки, чтобы хоть хоть как-то защититься от едкого воздуха.

Мадди пыталась посещать курсы немецкого для начинающих, но домашние задания и долгая дорога домой почти не давали возможности заниматься чем-то еще. Неудивительно, что она страшно уставала.

По субботам она брела на вокзал, чтобы сесть на поезд до Сауэртуайта, вернуться к Монти, бабушке и Плам, к свежему воздуху, полям и покою, и к допросам третьей степени, которые устраивала ей Глория.

По пути домой у нее было время подумать о двух разных мирах: городе и деревне. Она любила каждый из них, по-своему, конечно. Но все это так выматывало! Ее силы иссякали с каждым часом, и это без лакросса , тенниса и долгих походов.

Зато она округлилась и, к своему восторгу, обнаружила, что у нее налились груди. Пришлось купить дорогой атласный лифчик в универмаге «Маршфилдс» на Хедроу-стрит.

Студентки колледжа, естественно, делились на группы. Мадди старалась держаться Пинки и Каро. Арабелла сначала игнорировала их, но потом иногда подходила поговорить о лошадях. Несмотря на вызывающее поведение, она оказалась вполне трудолюбивой и была первой в бухгалтерии и учете. Отец ее владел обширными землями, а мать была дочерью графа. Жених проходил обучение в лагере Каттерик, и все готовились к пышной летней свадьбе, которая должна была состояться на следующее лето.

Иногда она уговаривала Мадди походить по салонам для новобрачных, но там не на что было смотреть. Обычно невестам нравились атласные платья с глубоким вырезом и фестоном в виде сердечка, но Арабелла мечтала о чем-то более оригинальном, вроде кружевных аппликаций, как в американских журналах для новобрачных.

Они уже столько раз побывали в «Маршфилдс» и «Маршалл и Снелгроув», что продавцы улыбались им при встрече. Пинки пошла с ними только один раз и, ужасаясь ценам и необходимости все покупать по талонам, с отвращением качала головой:

– Зачем тратить деньги ради одного дня в твоей жизни? Я собираюсь переделать материнское платье. Подвенечные наряды годами лежат в сундуках.

– Не будь такой занудной фермерской женушкой! – протрубила Белла со своим аристократическим выговором так, что ее услышали все, кто находился в салоне. – Подумай о своем снимке в «Тэтлер», «Филд» или «Йоркшир пост»! Мама всегда говорит: когда сомневаешься – трать! Да и все равно мой счет оплатит па, так что я трачу!

Мадди зевала от скуки. Она уже знала каждое платье на тремпеле.

– Бедняжка… выходишь за этого гунна… что дальше будет? Должна признать, некоторые выглядят весьма привлекательно в высоких ботинках и треугольных кепи! – завопила Белла, видя неодобрение своих подруг и желая подтрунить над ними.

– Как ты можешь! Знаешь ведь, что она ничего о нем не знает! Не шути насчет нацистов! – прошипела Пинки.

– Фу! Какая ты буржуазка! – фыркнула Белла и отошла.

А Мадди гадала, увидит ли она еще когда-нибудь Дитера. Она говорила своим подругам, что они помолвлены, но при этом не получала от него ни единого письма или весточки, и становилось ясно, что это всего лишь ребяческая мечта. Плам права: первая любовь – сплошной фейерверк и звезды в глазах. Может, он хоть на Рождество напишет?

Миссис Марри собиралась послать ему большую посылку с продуктами, носками, одеждой и сладостями для всей семьи. Впереди суровая зима, но Мадди молилась, чтобы она оказалась легче всех последних.

События этих месяцев расстроили нервную систему девушки, она просто вымоталась, так что иногда она ложилась спать, как только добиралась домой, даже не поужинав. Часто ужин ей заменял молочный укрепляющий напиток «Хорликс». Да и готовила мисс Ффрост отвратительно: сухие котлеты, вялые овощи, водянистый суп и бланманже, от которого в желудке все переворачивалось. Усталость была такой безмерной, что Мадди гадала, уж не анемия ли у нее. Все говорили, что выглядит она просто ужасно.

Приезды домой на выходные дни позволяли немного отдохнуть, поесть нормальных овощей, пирогов и бекона с яичницей. Теперь она не могла жить без выпечки и часто покупала на ланч экклские слойки, чтобы заморить червячка. Кроме того, она в больших количествах поедала шоколад, отчего потом ее тошнило.

Как только Мадди проезжала станцию Кейли, на сердце сразу становилось легче. Настроение поднималось по мере того, как позади оставались Скиптон, Скарпертон и, наконец, Сауэртуайт.

По дороге к автобусу всегда встречались знакомые лица, люди рассказывали ей обо всех местных сплетнях. Глория же держала ее в курсе того, кто за кем ухаживает и кто покинул молодежный клуб.

Плам получила письмо, в котором Грег сообщал, что скоро демобилизуется. Вот это здорово!

Мадди вздохнула. Если бы только в Бруклине обстановка была получше! Дядя Джерри наконец приехал навсегда, но он, тетя Плам и бабушка были на ножах. Иногда Мадди чувствовала, что лучше сидеть в своей комнате, подальше от всех или смыться в хостел и провести день с Глорией, Берил и их новой подругой Синтией. Правда, они говорили только о мальчиках, которых она не знала, и других девочках, до которых ей не было дела, да еще о походах в кинотеатр «Пикче-хаус». В такие минуты ей хотелось обратно в Лидс, к приятельницам по колледжу.

– Значит, от любовника по-прежнему ни слова? – спросила как-то Глория.

– Хотелось бы, чтобы ты перестала расспрашивать об этом. Если бы у меня было, что сказать…

– Не лезь в бутылку! Я всего лишь спросила.

– Прости, но прошло три месяца, и ни единого письма.

– Все парни такие! Сначала «люблю», а потом бросают тебя. Слава богу, что не закончила, как Энид Картрайт. Помнишь, которая сбежала с солдатом, когда мы были маленькими? Теперь она в убежище для падших женщин. Где-то в Манчестере. Бедная корова! – прошептала Глория, наслаждаясь скандалом.

– А она не могла остаться жить со своим парнем? – спросила Мадди, зная что Юнис Биллингем вышла замуж за своего ухажера. Конечно, они на несколько дней стали предметом разговоров во всем городе, но теперь о них забыли.

– Где ты только была? Мать Энид вышвырнула ее из дома, так она прибежала к мисс Плам и миссис Баттерсби. Я слышала, как миссис Ганн говорила, что доктор избавил ее от ребенка, так, чтобы никто не узнал о ее позоре.

– Вот что происходит, когда даешь без разбора, – прошипела Берил с самодовольной улыбкой на пухлом лице. – Вот я не раздаю товар даром! И никто меня в этом не упрекнет! Ни один парень ничего получит, пока на моем пальце не появится кольцо, а в церковной книге – запись.

Мадди подумала, что до этого еще очень далеко, но тут же раскаялась в таком злорадстве. Да они о любви ничего и не знают.

– Бывает, что влюбленные девушки иногда забываются. Как в «Ромео и Джульетте».

– Дура безмозглая! Есть же разные способы и средства! Презервативы, резиновые колпачки…

Глория подмигнула.

– Если будешь предохраняться, ни за что не попадешь в беду. Миссис Ганн прочла мне целую лекцию об этом. Я уже планирую семью: мальчик для него и девочка для меня!

Тон был таким, словно дело уже в шляпе.

– Как твоя мама? – съязвила Мадди, устав от всех этих разговоров на тему секса.

– Оставь мою ма в покое! Она знает, каковы мужчины, – у них на уме всегда одно, а твой Дитер – ничем не лучше.

– Нет, он не… нет, о, не знаю… он непременно написал бы, если бы смог, и скоро напишет. Я чувствую это.

Мадди вздохнула, драматическим жестом прижав руку к сердцу.

– В таком случае, не о чем беспокоиться, верно? И не смотри так кисло. Пойдем послушаем приемник. Сейчас будет передача «Вэрайети Бэндбокс». И мой любимый певец: «Благослови тебя, Господь, мой ангел», – проворковала Глория.

Мадди улыбнулась и махнула рукой.

– Пойду посижу немного, вдохну свежего воздуха.

– На Древе Победы? И это, интересно, тебе поможет?

– Не знаю, но мне там нравится. Помнишь, как мы клали записки в коробочку для таблеток и прятали в дупле?

– Когда ты повзрослеешь? Мы уже слишком взрослые, чтобы лазать по деревьям и передавать записочки, – рассмеялась Глория. – Ты такая чудачка!

– Знаю, но все равно хочу сделать это! – настаивала Мадди.

Глория и Берил ушли, взявшись под ручку и посмеиваясь над Мадди. Та забралась в домик на дереве, села и обхватила колени. Все получалось не так, как она надеялась, и теперь в ее мыслях было кое-что еще. То, о чем она до этой минуты даже не думала.

Здесь, в ветвях старого дерева, она могла снова стать ребенком или перевести часы назад, к той ночи, когда Дитер давал нежные обещания. Почему он не написал? Неужели между ними все кончено?

* * *

«Еще одно Рождество с карточками и талонами. Когда кончится этот всеобщий дефицит?» – думала Плам, снова просматривая списки. Она встретилась с Мадди на ланче в «Маршфилдс» и подарила ей прекрасный портфель из телячьей кожи для конспектов и заметок. Хозяйственная сумка вряд ли подошла бы студентке колледжа!

Как приятно видеть, что племянница просто расцвела! Щеки округлились и раскраснелись от возбуждения. Ей предстояла вечеринка в отеле рядом с Лидсом, и Плам хотела, чтобы племянница оделась соответственно случаю.

Если бы только Мадди не была так высока! Короткие платья ужасно ей не шли. Они решили побродить по магазинам, в надежде найти что-то по сходной цене. Шить что-то на заказ было уже слишком поздно.

Мадди, вспоминая утомительные походы за подвенечным платьем Беллы, знала ассортимент магазинов, цены и количество требуемых талонов.

– Давай купим что-нибудь подешевле, – прошептала она.

– Дорогая, молодость бывает только раз. Ты много работала, хорошо училась, и обе мисс Мейер тобой довольны. Пойдем, позволь мне купить тебе что-то роскошное.

– Я бы лучше купила новые бриджи и жакет для верховой езды, – попросила Мадди. Старые стали ей тесны.

– Ни за что. И не порть мне удовольствия. Я буду радоваться покупке не меньше твоего. Я знаю, Рождество – нелегкое время для тебя. От твоего немецкого друга по-прежнему ни слова? – спросила Плам с сочувственным взглядом.

Они молча перебирали вешалки. Как приятно отвлечься от предстоящих событий! Джеральд собирался уведомить мать о том, что они решили разъехаться. Продолжать жить во лжи оба больше не могли. Джеральд получил хороший пост в Лондоне и снова сошелся с Дейзи. Впрочем, он ее и не оставлял. Плам слышала, как он шепчет ей что-то в телефон, притворяясь, что это деловой звонок. Правда, при этом он покраснел. Они месяцами делали хорошую мину при плохой игре, но Плезанс будет в ужасе. Развод в семье – такой позор!

Наверняка Плезанс заляжет в постель после ужина, который будет съеден в молчании, прерываемом только ее неодобрительным фырканьем в их адрес, хотя всякий мог видеть, что их брак разваливался едва не с самого начала.

«Герой войны возвращается в родной дом», – писала «Газетт», поместившая на первой странице цветное фото Джеральда в мундире. Теоретически он был дома уже месяц, но на деле искал работу в Лондоне.

Какая жалость, что больше им нечего сказать друг другу! Война натянула отношения между ними до предела, подойдя к точке разрыва. Пропасть между его городским и ее сельским миром была непреодолима. Он все еще был красив, покрыт бронзовым загаром, но холоден, как лед, едва за ними закрывалась дверь спальни. Читал, повернувшись к ней спиной, делал вид, что счастлив сопровождать ее на публике, но в остальное время игнорировал.

Как она не заметила его тонких, плотно сжатых злых губ и серых, как у холодной рыбы, глаз, когда он смотрел на нее! Как все не похоже на тот Охотничий бал в 1925 году, когда он обнял ее и закружил в танце, словно она была любовью всей его жизни!

Джеральд жаждал городской жизни. А Плам чувствовала себя в безопасности только в мире, который был ей знаком. В мире собак, лошадей и холмов. Последние недели она исходила пешком много миль, терзаясь тяжелыми мыслями и боясь, что они с Джеральдом поступают неправильно. Она даже поговорила с мистером Марри и Верой, поплакала, пожаловалась им, а они были воплощением доброты.

– Не каждый брак заключается на небесах, – сказал Арчи ей в утешение. – И во многом виновата война. Она разрушила так много жизней. Некоторые супруги стали совсем чужими людьми, между ними больше нет ничего общего.

Какое утешение – знать, что она не одна такая! Но все равно она не могла не чувствовать себя самой одинокой на свете. Позорной неудачницей. Плам больше не могла делать вид, будто все хорошо.

Но теперь не время говорить об этом Мадди. Та почти не знала Джеральда. И если они расстанутся, для нее это почти ничего не будет значить. Совсем не то, что потерять родителей и родственников! Да к тому же теперь, когда Дитер Шульте бросил ее, у бедной девочки немало причин грустить. Так почему не потратить все талоны на шикарное коктейльное платье с облегающей талией и юбкой фасона «золотая рыбка», по последней парижской моде?

Модели Диора произвели фурор в магазинах, и жительницы Лидса потеряли головы. Еврейки, которым принадлежало большинство бутиков, обладали прекрасным вкусом, и покупательницы расхватывали наряды, как горячие пирожки.

– Мадди, взгляни на это, – попросила Плам, показывая на дорогую бирюзовую парчу с красивым жакетиком-болеро. – Померь, это так пойдет к твоим темным волосам.

– Погодите, – перебила продавщица. – Наша модель сейчас покажет молодой леди новые поступления. Вероник! – позвала она.

Вперед выступила молодая высокая блондинка.

– Она сейчас все покажет!

Время тянулось бесконечно, пока девушка с натянутой улыбкой демонстрировала шесть платьев разной длины и стоимости. Но больше всего им по-прежнему нравилось бирюзовое.

– Не будет ли так добра дочь мадам пройти в примерочную? – спросила продавщица.

Плам поколебалась, не зная, стоит ли исправить ошибку женщины, но Мадди улыбнулась и направилась к кабинке. Как мило, что ее приняли за дочь Плам! Одно это стоило всех расходов! Собственно, Мадди была ей как дочь. Чем бы ни кончился разлад с Джерри, никто не может сказать, что она и Мадди – не истинные Белфилды. Их душевная связь крепче кровных уз!

Какой безмерно тоскливой была бы ее жизнь без Мадди, хостела и банды озорников, сделавших ее жизнь такой наполненной!

При виде Мадди Плам ахнула. Она выглядела такой взрослой, такой зрелой! Бюст натягивал тонкую ткань, и эти блестящие темные волосы на переливающейся бирюзе! Куда подевалась тощая косоглазая сиротка, одиноко стоявшая на перроне? Когда она превратилась в прекрасную женщину?

– Немного тесновато в талии, но мы, возможно, сумеем выпустить ее на дюйм, – хлопотала продавщица. – Если мисс наденет корсет…

– Чем кормит тебя мисс Ффрост? – рассмеялась Плам.

– Это все слойки на ланч! Я жить не могу без ванильного заварного крема, – покраснела Мадди. – Придется поголодать после Рождества.

Она примерила еще два: золотистое ламе и красный атлас, который выглядел на ней немного кричаще. Нет, бирюзовое – лучший выбор, и оно стоило каждого потраченного пенни!

Плам вспомнила, как купила бирюзовое бархатное платье в «Харродз» во время войны. На то первое кошмарное Рождество. Теперь она снова собирается испортить праздник дурными новостями. Может, стоит подождать хотя бы до Нового года? Пусть Джеральд сам обо всем расскажет матери, прежде чем навсегда уехать в Лондон. Плезанс все это очень не понравится, но Джеральд удерет, а ей придется терпеть последствия. Впереди ждут лишь темные тучи.

– Из вашей дочери вышла бы идеальная модель. Высокая и так прямо держится! Переделки будут совсем незначительные. Она учится?

– Да, в Лидсе. «Йоркшир ледиз колледж».

– Ах, да, пансион благородных девиц?

– Нет, потогонная мастерская, которую почему-то называют секретарским колледжем. Ногти сломаны от постоянного стучания по клавишам, но мне там нравится, и я рада, что приехала.

– Надеемся снова увидеть вас, юная леди. С вашим ростом любое платье хорошо сидит!

– Но не по таким ценам, – прошептала Мадди на ухо Плам перед тем, как нырнуть в примерочную.

– Вы немного располнели, но для модели это даже хорошо. Мы всегда ищем красивых девушек, вроде вас.

– Боюсь, Мадлен слишком много работает! Она, скорее, «Хорс энд хаунд», чем «Вог», – улыбнулась Плам, удивленная столь живым интересом женщины к Мадди. Она никогда не думала, что у Мадди хорошая фигура, но та действительно округлилась, поправилась, и это ей очень шло.

– Ах, Мадлен! Даже имя, как у модели, французское и очень романтичное.

Возможно, продавщица просто льстит, довольная выгодной продажей, да еще в дождливый день. А может, и нет! Мадди – модель? Какой смех!

* * *

Глория заворачивала подарок для Мадди в оберточную бумагу с узором из рождественских елей и звезд. Она целый день развлекала ребятишек Ганнов, обрезая на кухонном столе края старой оберточной бумаги, чтобы получалась новая. Так они делали в «Олд Вик». Ей полагалось несколько дней отпуска, но вряд ли ей обрадуются на Пил-стрит.

Сид проведет Рождество на ферме Алана. У миссис Ганн сильно повысилось давление, и ей прописали постельный режим. Ганны хотели, чтобы Глория осталась на праздники, но она жаждала перемен: похода с Майки на рождественское представление, прогулки по магазинам. А вдруг удастся что-то купить подешевле!

В доме доктора творился хаос: возбужденные дети все сметали на своем пути. Но она была добра к ним. Никогда не злилась. Позволяла вытворять все, что угодно, но всегда знала, как положить этому конец.

Мадди ходила по городу с таким мрачным лицом, как дождевая туча, и почти все время проводила на Древе Победы, как сопливая корова. Иногда Глории казалось, что у нее не все в порядке с головой. Каждый день она объезжала поля верхом на Монти, а когда бы Глория ни пришла, ее никогда не было дома.

Что-то случилось в Бруклине или колледже. Как можно ныть и плакать, имея такое роскошное платье, наверняка стоившее двухмесячного жалованья Глории! В сравнении с ним ее выходной наряд казался самоделкой, легко мнущейся дешевкой с убогой отделкой. Но для Сауэртуайта новое платье Мадди слишком роскошно.

Разумеется, это дорогой Дитер испортил подруге Рождество! Она видела письмо, которое тот ей прислал: всего несколько строчек и ни носового платочка в подарок! Всякому понятно, что этот роман зашел в тупик, так что, возможно, она придет в себя и поедет в город, встретится со своими богатенькими подругами Каро, Пинки и Беллой и закадрит одного из их братьев. Эта компания живет в другом мире. Они не беспокоятся насчет талонов на корсеты или чулки, не думают о том, куда исчезает на ночь мать, после того, как вышла со швейной фабрики. Снимает, должно быть, парней, которым в матери годится!

Мардж никогда не станет учиться на собственных ошибках!

Глория вздохнула. Зато у нее есть мама, а это куда больше, чем имеет бедная Мадди. О черт! Она совсем забыла! Ведь именно под Рождество она осиротела! Бедняга, неудивительно, что она выглядит такой несчастной и измотанной!

В руке Глории блестел подарок. Она купила его на рынке в Лидсе: металлическая рамка для фотографий, подержанная, правда, но украшенная чеканными тюльпанами и нарциссами. Пусть Мадди поставит ее в своем временном жилище, но Глория надеялась, что она не использует рамку, чтобы вставить в нее фото Дитера Шульте.

Стоя наверху, Мадди слышала, как в холле ссорятся дядя с теткой. Дядя Джеральд грозил жене пальцем.

– Немедленно остановись! – цедил он с холодным упреком. – С чего тебе взбрело в голову выложить это маме прямо сейчас?

– Но иначе нельзя… мы годами держали все в тайне. Я больше не желаю притворяться, Джерри! С меня довольно! Скажи ей сам… finito … какой смысл тянуть дальше?

Тетя Плам вертела в руке ветку плюща, пытаясь ее приладить, но наконец раздраженно бросила ее на пол.

– Смысл в том, что, пока мама с нами, я не сделаю ничего, способного навлечь позор на имя нашего рода. Я не разведусь с тобой. Этот стыд и огласка в газетах убьют ее! Ты же знаешь, что, она привыкла быть первой в здешнем обществе. Будем жить, как жили. Ты вполне можешь остаться здесь, – объявил дядя Джеральд.

– Спасибо, ты очень добр. Значит, ты не собираешься избавиться от меня под шумок? Не пойму, почему я должна оставаться в этом пустом сарае.

– О, Прунелла, будь же благоразумной! Не устраивай никаких сцен! Зачем все портить, тем более на Рождество? Ты расстроила маму.

– Если так беспокоишься, пойди и расскажи ей правду. Как мы много лет жили во лжи. Может, и Дейзи есть что сказать?

– Дейзи понимает, что все идет именно так, как должно быть.

– В таком случае, она еще большая дура, чем я думала. Просто полная идиотка.

Джеральд шагнул к ней, словно собираясь ударить.

– Заткнитесь, заткнитесь вы оба! Вас слышно во всем доме! Пожалуйста, прекратите! – крикнула Мадди, сбегая вниз.

Оба растерянно посмотрели наверх.

– Мадди, мы просто спорим. Это личный разговор, – пояснила Плам.

– В таком случае ведите его в запертой комнате. Не в холле! Я не желаю ничего слышать! – заорала Мадди и в ярости выскочила из дому. Как они могли испортить Рождество? Мало того, что без конца препирались за столом, так теперь еще и начали кричать друг на друга!

Рождество – святой праздник, семейный праздник. А они разводятся. Неужели не понимают, что Белфилды – это единственная семья, которая у нее есть, и скоро от нее ничего не останется! Так нельзя! Так несправедливо! Она не хотела натянутой атмосферы, угрюмого молчания, перепалок, особенно после всего, что с ней случилось. У нее остались достаточно скверные воспоминания о первом кошмарном Рождестве, когда она потеряла родителей и бабушку с дядей. Теперь потеряла Дитера. Навсегда. А если и Плам уедет… нет, это слишком!

Мадди бежала по полям, глубоко вдыхая морозный воздух, дрожа в пуловере и слаксах. И все же забралась на Древо Победы, в свое укрытие, чтобы дать выход гневу. Письмо, полученное накануне, прожигало дыру в кармане, письмо, а ведь она так его ждала! Всего один листок мятой тонкой бумаги, в котором были вычеркнуты целые предложения.

Кто-то уже прочитал письмо до нее и вымарал драгоценные слова, которых осталось так немного.

«Мой дорогой друг Мадлен!

Я пишу, чтобы поблагодарить за посылку. Моя сестра и тетя тоже благодарны за подарок и добрые намерения. В зимнее время очень пригодятся теплые вещи.

У нас все хорошо. Трудно рассказать, какие перемены случились в нашей жизни. Мы часто думаем о тебе с радостью и грустью. Но я уверен, что больше мы никогда не встретимся».

Следующие две строчки замазаны чернилами. Ни упоминания об университете, ни нежных слов. Только вежливое «спасибо», если не считать единственной строки:

«Мы навсегда запомним сбор урожая. Прости меня.

Твой друг во Христе Дитер Шульте, Матильда и Гизела Шульте».

Даже обратного адреса нет. Письмо достаточно ясное. Дитер не желает переписываться с ней. И это ранило девушку больше всего. Что же там случилось? Неужели Дитер забыл, как они целовались и давали друг другу клятвы? Может, ему грозит опасность из-за писем к ней?

Смешанные чувства обуревали Мадди: гнев и боль, разочарование и раздражение, желание снова увидеть Дитера.

Глория уехала домой, в Лидс. То, что осталось от Рождества, окончательно испорчено, так стоит ли оставаться здесь, выслушивая чужие ссоры и взаимные обвинения? Лучше побыть одной на Уэст-парк, чем жить в окружении воюющих Белфилдов!

Немного успокоенная, Мадди побрела домой, но то и дело останавливалась, чтобы поглядеть на голые ветки тополей, обрамлявших аллею. Они раскачивались на ветру, и казалось, царапали небо когтями. Аллея Слез выглядела скорбно в это серенькое зимнее утро…

Мадди вздохнула.

Придя домой, она собрала вещи, коротко попрощалась и села на первый же поезд до Лидса.

Мисс Ффрост не было. В доме стоял ледяной холод. Она повернула ключ в двери, в надежде, что кто-то из студенток окажется в городе и составит ей компанию. Но дом был пуст. Пошел снег, и маленький обогреватель почти не давал тепла. Она натянула на пижаму теплую одежду и тихо порадовалась, что не продала жакет из жеребкового меха. Усталость не проходила. Она дрожала в ознобе. Тело ныло так сильно, что больше она не смогла этого вынести и в конце концов дозвонилась до врача с просьбой ее принять.

Плам прислала длинное письмо с извинениями и упомянула, что Джеральд уехал в Лондон. Бабушка смирилась с их разводом, хотя очень сердита. Но пока что никто ничего не собирается менять. Ей очень жаль, что Мадди стала свидетельницей ссоры, но при этом каким-то образом заставила Джерри понять, как он поступает с Плам.

Мадди понимала, что поступила жестоко, сбежав от них, особенно, когда прочитала конец письма. Погода была плохая. Аллею замело. Плезанс сидела в своей комнате и куксилась, но Плам уверяла, будто рада тому, что правда вышла наружу.

– Тайны так изводят, – призналась она.

Снега намело целые горы, и на дорожке, идущей к дому от Арнклифф-роуд, громоздились сугробы, так что приехавшей через несколько дней мисс Ффрост потребовалась помощь тех, кто умел орудовать лопатой. Но Мадди не могла даже руки поднять. И уж конечно, ей было не до заснеженных дорог. Что же с ней происходит?

Занятия начались рано, но Пинки опоздала, Каро жила в Брамхоуп, с замужней сестрой, Белла же примчалась прямо с лондонской вечеринки, в самом новогоднем настроении.

Хорошо, что подруги вернулись…

Они ушли на рождественское представление, а Мадди побаловала себя походом на симфонический концерт. Музыка успокоила ее растревоженный дух, но в заключение была сыграна пятая симфония Бетховена, снова пробудившая мысли о Дитере и вернувшая утихшие было чувства.

Тельма и Бет приглашали ее на субботние собрания секты:

– Ты встретишь там хороших людей, придешь в себя.

Услышав, какое грустное Рождество было у Мадди, Рут сочувственно заметила:

– Верь в господа нашего, и он тебе поможет.

Мадди решила, что Рут права. Она сидела в приемной доктора, изнемогая от дурных предчувствий. Что, если она серьезно больна? В Новый год она решила, что обретет прежнюю форму. Если у нее анемия, всегда найдутся таблетки, которые помогут прийти в себя. Она не могла припомнить другого момента, когда чувствовала себя так плохо… если не считать нескольких дней после операции на глазу. Иногда ей казалось, что глаз снова начал косить. Он действительно косил, когда она уставала, а теперь она уставала постоянно.

– Мисс Белфилд!

Ее пригласили в маленькую комнату в глубине большого фамильного дома. Там, за письменным столом, сидел мужчина с белой бородой. Он указал на кожаный стул напротив.

– Чем могу помочь?

Он подался вперед, и с его носа сползли очки.

Мадди объяснила, что она сильно устает, очень слаба и все время хочет есть.

– Когда у вас последний раз были месячные? – спросил он.

– Не припомню. По-моему, перед Рождеством… они у меня бывают очень нерегулярно. Я никогда… – бормотала она. Какое отношение ко всему этому имеют месячные?

– Понятно, – коротко обронил он. Оттянул ее веки, проверил горло, уши, измерил пульс и кровяное давление.

– Вы теряете вес?

– Нет, скорее поправилась. Я всегда была тощей, – ответила Мадди, озадаченная таким допросом.

– У вас нет месячных, вы поправились, вас тошнит?

– Нет. Но я очень устаю.

– Когда это началось?

– В сентябре. Когда я приехала в Лидс, – неуверенно ответила она.

– Мне придется вас осмотреть.

Доктор показал на ширму:

– Снимите чулки, подвязки и трусы.

Мадди быстро повиновалась, теперь уже по-настоящему встревоженная. Случилось что-то ужасное.

Она легла на диван, и доктор ощупал ее живот.

– Больно?

– Нет.

– Понятно… скажите, вас никогда не осматривали… там, внутри?

– Нет.

– Но я должен это сделать. Если предпочитаете, чтобы я позвал жену… – деловито осведомился он.

– Нет, все в порядке.

Она раздвинула ноги и ощутила неприятное жжение там, где были его пальцы.

– Вижу, вы все еще девственница… странно.

Доктор участливо уставился на нее и сильно нажал на живот.

– Какая неприятность! – вздохнул он, снимая очки.

Теперь Мадди просто трясло от страха.

– У меня опухоль? – промямлила она, боясь худшего и в ужасе глядя на зеленую ширму унылого оттенка.

– Да. Но это не то, что вы думаете. Но каким образом она зародилась? У вас с кем-то были сексуальные отношения? – спросил он, искоса поглядывая на нее.

– Нет! – запротестовала она. – У меня был парень. Но это было давно.

– А когда именно?

– На летних каникулах. Это продолжалось всего несколько недель, а потом он уехал в Германию.

– Он военный?

– Нет, студент по обмену… но какое отношение это имеет к моей усталости?

– Мне жаль говорить это, мисс Белфилд, но у вас будет ребенок.

Мадди похолодела.

– Но этого быть не может. Мы никогда…

Она осеклась. Слишком велико было потрясение.

– Верно. Никакого проникновения, но, очевидно, сперма просочилась через… Вы, молодые люди, занимались тяжелым петтингом, кажется, именно так это называется?

Мадди вспыхнула.

– Да. Мы почти… но мы… мы думали, что это безопасно. Он был так осторожен…

– Видимо, недостаточно осторожен. Боюсь, вам очень не повезло, но такое бывает, хоть и очень редко.

Мадди трясло.

– Но мы не… мы знали, что до свадьбы ничего такого быть не должно.

Она опустила юбку, безуспешно пытаясь сохранить достоинство.

– Вы наделали много глупостей. Капля спермы может проникнуть очень глубоко, и даже в девственной плеве есть крошечные отверстия. Возможно, вы ездите верхом или занимаетесь балетом?

– И то, и другое. Но это не может быть правдой.

– Вы сами сказали, что не можете припомнить, когда в последний раз у вас были месячные. Скорее всего, в июле прошлого года. Судя по размеру матки, вы на пятом месяце беременности. Неужели вы не замечали никаких изменений в своем организме?

– Только то, что я поправилась. Я была так счастлива, что у меня появилась нормальная фигура… но я не могу быть беременна! Что мне делать?

– Есть ли какой-то шанс, что ваш молодой человек женится на вас?

Мадди затрясла головой:

– Он живет под Дрезденом. После его отъезда я получила всего одно письмо, которое просматривал цензор, он вымарал некоторые строчки. Думаю, он попал в капкан, из которого не выбраться.

– Жаль, очень жаль. В таком случае у меня нет иного выхода, кроме как поместить вас в приют для падших женщин. Там вы будете жить до родов, а потом мы сможем позаботиться об усыновлении вашего ребенка. У вас есть семья, готова она оказать вам поддержку?

– Родители погибли во время войны. У меня в деревне есть тетка и бабушка, но я не хочу их волновать.

– Об этом следовало подумать до того, как вы повели себя так непристойно. Вы очень глупы и к тому же неудачница. Очень немногие женщины попадаются таким образом. Я дам вам таблетки железа, чтобы поддержать силы. Вы измотаны. Это ребенок вытягивает из вас энергию. Конечно, вам должны выдавать молочные продукты и соки, но придется заплатить за анализы. К сожалению, государственная служба здравоохранения еще не начала работу, так что за визиты к доктору приходится платить.

Мадди встала, но ноги подкосились, и ей пришлось снова сесть.

– У вас шок, молодая леди. Вы такого не ожидали, – сочувственно вздохнул доктор.

Мадди покачала головой, пытаясь сдержать слезы.

– Я думала, что просто устала. У меня и без того жизнь нелегкая. Дядя и тетя разъехались. Бабушка в бешенстве. Я не могу обременять их своими проблемами.

– Вы работаете?

– Учусь.

Она решила ничего больше о себе не говорить.

– Но у меня есть свой небольшой доход. Я понимаю, что опозорила семью. Что мне теперь делать?

– Возвращайтесь домой и попытайтесь побольше отдыхать. Выход всегда найдется. В вас зародилась новая жизнь. Не что-то гибельное. Хотя с вами случилось нечто неожиданное и неприятное, но вы приведете в мир нового человека. Воспитывать ребенка в одиночку очень сложно. Требуются деньги, поддержка и понимание окружающих. Ребенок нуждается в любящих родителях. Уверены, что вы сможете обеспечить ему все это? Достаточно ли вы сильны, чтобы вынести будущий позор, который упадет не только на вас, но и на всю семью, и повредит положению в обществе?

Мадди больше не желала ничего слышать.

– Сколько я вам должна?

– Медсестра в приемной все подсчитает. Идите домой, отдохните и молитесь, чтобы Господь направил вас на верный путь. При следующем визите мы договоримся о вашей жизни в приюте.

Мадди, спотыкаясь, вышла в серый зимний день. Ветер проникал под твидовый жакет и леденил ноги. После докторского осмотра у нее все болело. Мадди шла и смахивала слезы. Как во сне она добралась до автобусной остановки и прижала ладонь к колотившемуся сердцу. Автобусы шли мимо, но она ничего не видела.

Беременна, одинока… Эти слова колокольным звоном гудели в голове. Все это время она ничего не замечала… или не хотела замечать? Видела же она голубой пакет прокладок, месяцами лежавший в глубине ящика комода! Но отказывалась задуматься над тем, что все это означает.

Возвращение домой было самым тоскливым в ее жизни. Еще хуже, чем во время налета! И она сама во всем виновата.

Она плелась по холму, свернула к белому оштукатуренному дому на Арнклифф-роуд, прошагала по коричневому коридору и лестнице с медными стержнями, придерживавшими пятнистую зеленую ковровую дорожку, не забыла снять обувь, как гласили правила мисс Ффрост, и поднялась еще выше на два пролета на чердак. Подошла к комоду, проверить, все ли еще лежат там прокладки, и, выхватив их, с отвращением отбросила на другой конец комнаты. Как она могла быть настолько слепа?

Глядя на себя в зеркало, она поворачивалась то одним, то другим боком. Все еще стройная, хотя талия располнела. Конечно, под длинным кардиганом и джемпером ничего не заметно, но она знала, что нынешнее состояние навеки изменило ее.

В ней зародилась новая жизнь, и когда-нибудь этот малыш вырастет до таких размеров, что весь мир узнает о ее преступлении. Ей грозит исключение из колледжа, она станет притчей во языцех в Сауэртуайте, и у бабушки случится удар. Чем она лучше бедной Юнис Биллингем и Энид Картрайт? Им пришлось стать центром скандала, и вот теперь ее очередь.

Мадди скрючилась на постели, натянув на голову все одеяла. Она может продержаться еще немного, не выставлять напоказ свой позор еще несколько недель. Придется делать вид, будто ничего не случилось, учиться, молчать и надеяться, что, когда придет время, у нее хватит мужества вынести все это.

Свернувшись клубочком, она укрывалась от жестокого мира. И больше ни о чем не хотела думать. Она пошла к доктору за таблетками. А эта таблетка была слишком горькой, да и глотать ее придется одной.

Но тут она вспомнила одно изречение в ее альбоме, написанное рукой Грейс Баттерсби. Под изображением радуги над темными тучами вьются слова: «Все проходит, пройдет и это».

Но сейчас она не могла с этим согласиться. Как только ребенок родится, он будет с ней и навсегда останется в ее жизни.

Мадди заплакала и покрепче обняла себя, ожидая, пока сон ее одолеет.

 

Глава 14

Плам смотрела в огонь: еще одна невыносимо холодная зима в Сауэртуайте. Жить в Бруклин-Холле – все равно, что в морозилке. Плезанс Белфилд тоже любила тепло, но никакие камины не могли согреть огромные комнаты. Сама она отказывалась сидеть у газовой плиты на кухне. Это ниже ее достоинства. По ее мнению, достаточно плохо иметь одну приходящую домработницу, а не постоянно живущих в доме слуг.

Грейс Баттерсби освещала этот дом жизнерадостной улыбкой, совсем как хостел для эвакуированных несколько лет тому назад.

Мадди не приезжала с тех пор, как в Лидсе испортилась погода. Она готовилась к экзаменам и проверке на скорость печатания. Глория сказала, что они встретились на ступеньках мэрии и ходили на ланч. Но ни у кого не было интересных новостей, и говорить было не о чем.

Джерри тоже не приезжал, но хотя бы писал матери. Он нашел должность в городском банке, но не упоминал о любовнице, чтобы не расстраивать Плезанс. Обещал осенью приехать и поохотиться. Плам считала, что он таким образом старается показать, что дела идут нормально. И при этом был доволен настоящим положением вещей и по-прежнему не желал развода.

Да и Плам, по правде говоря, откладывала свидание со своим адвокатом. Вот-вот должен был появиться новый выводок щенят. И нужно было объезжать лошадей.

Все вели себя так, словно сцены на Рождество не было, но отношения между Плам и Плезанс еще более испортились, и вовсе не из-за морозов.

Это место было слишком большим, слишком пустым, слишком холодным и грустным. Его следовало бы продать. Только кто захочет жить в этом сарае? Разве что превратить его в отель или центр реабилитации для старых шахтеров с больными легкими. Еще из него выйдет хорошая школа с игровыми площадками. Шумные дети вдохнут в дом новую жизнь. Дому нужны дети, а не старики.

Плам увидела, с каким трудом Плезанс спускается по лестнице, цепляясь за перила. Как она состарилась за последние несколько месяцев!

Ее лицо осунулось, а губы вытянулись в тонкую ниточку. Она, разумеется, винила Плам в том, что та оказалась плохой женой.

– Тебе следовало поехать в Лондон, а не заниматься этим чертовым хостелом. Следовало все выяснить и уладить. Джерри нуждается в твердой руке. Не понимаю! Что подумают люди, когда все узнают? – ныла она, как ребенок, у которого отняли конфету.

– О, матушка, какое это имеет значение! Не мы первые проходим через все это! Джеральд – сам себе хозяин. Я всегда была для него лишь маленькой сельской женушкой, которую можно легко заменить любовницей. Мы давно стали чужими. Поженились слишком быстро, не узнав друг друга как следует…

– А ты должна была сохранять некий флер тайны, как-то завлекать, притягивать мужа. Взгляни на себя! Вечно в старых слаксах, как фермерская жена! А ведь, если постараешься, можешь выглядеть идеально! Мужчина любит видеть свою жену красивой, нежной, готовой ласково встретить его, когда он приходит домой. А Джерри, чтобы найти тебя, приходится бежать на псарню!

– Собаки, по крайней мере, не изменят! – отпарировала Плам, устав от постоянной критики. – Простите, что не сумела удержать дома вашего легкомысленного сына! Простите, что я не та гламурная кошечка, которых он, очевидно, предпочитает, и простите, что не родила вам наследника, которого можно муштровать с утра до вечера! Впрочем, я даже рада, что на свет не появился избалованный бедный мальчик, который пошел бы по стопам своего папаши!

– Прунелла! На тебя это не похоже! Я не хотела говорить на эту тему!

Плезанс отложила вязание и вздохнула.

– Да! – запальчиво продолжала Плам. – Но это всегда на поверхности, день за днем. Так что меня тошнит от того, что мне постоянно напоминают о том, что я не могу выполнить свой долг. Благодаря мне это благословенное место хоть как-то существует. Я делаю для Сауэртуайта все возможное. Это я поддерживала огонь в очаге. И думаю, пора мне иметь собственную жизнь. Я уеду в конце месяца. Пора мне найти свой дом и начать все заново.

– Но что будет с Бруклином? Я не справлюсь одна.

– Знаю, но у вас есть выход. Пусть Джерри платит за домоправительницу… именно ею я и была последние шесть лет. Оглянитесь, матушка. Этот мавзолей нуждается либо в новой жизни, либо в уничтожении. Слишком величественен и смехотворен. Со временем мы станем двумя старыми сплетницами, ожидающими, пока нас кто-то навестит. Жалкая участь, – бросила Плам, пораженная собственным злобным тоном. Похоже, годы унижений дают о себе знать.

– Неблагодарная девчонка! Как смеешь ты разговаривать со мной подобным образом! У тебя была слишком легкая жизнь! И я никогда не хотела видеть тебя женой Джеральда!

– Можно подумать, я этого не знаю! Этот факт годами просачивался в мои поры, но и от меня была какая-то польза, разве забыли? И сколько моих денег ушло на то, чтобы держать этот танкер на плаву? Военное жалованье Джерри было жалкими крохами по сравнению с целым состоянием, которое я вложила в этот мавзолей. Ну а теперь вам пора самим себя содержать! Вы живете прошлым, Плезанс.

Плам села, неожиданно устав от ссоры.

– Прошлое – все, что у меня осталось. Потому что мне нечего больше ждать, кроме скрипящих суставов и попыток убить время. Когда некому передать все, что ты создал, нет будущих Белфилдов…

– Есть Мадди.

– Она девушка.

– И принцесса Елизавета тоже! Мадди – Белфилд, и в один прекрасный день мы все будем ею гордиться. Можете передать дом ей, пусть что-то сделает из этого зловещего камня…

– Довольно, Прунелла! Не позволю приказывать мне в собственном доме.

– Я еще не все сказала, – фыркнула Плам. – Но кто-то должен позаботиться об ужине.

– Я не голодна.

– Когда все будет готово, сразу захотите есть. Еда не появляется на столе сама собой. И у Грейс не десять рук!

– Ты очень жестока к старой леди.

– Вы не стары, но очень быстро состаритесь, если будете непрерывно ныть и стонать. Мы должны тянуть это бремя вместе, а не накидываться друг на друга.

– Какой смысл, ты все равно уезжаешь… сама сказала.

– Пока не уеду. Да и как я могу это сделать, пока все не будет так, как пожелали вы. Хотя не понимаю, для чего я стараюсь.

– Ты становишься черствой! Уезжай, если тебе так здесь не нравится.

– А что, могу и уехать! – заорала Плам и хлопнула дверью. Где ее сигареты?

В шуме псарни она немного успокоилась. Вымела грязь, прогуляла суку в поле. Даже вид известняковых глыб и то утешал. Сейчас она испытывала странную безмятежность, словно из нее вытек весь яд.

«Я люблю это место».

Она улыбнулась, затягиваясь сигаретой.

«Люблю этот старый дом и поля с лугами, сады, деревья. Теперь это мой дом, так зачем уезжать»?

Сейчас, на свежем холодном воздухе, их ссора казалась такой глупой и ребяческой. Такой стервозной!

Возможно, эти приливы и потливость – причина резких смен настроения.

Бедная старая Плезанс слабеет и не может защитить себя от Плам, наслаждающейся своим праведным негодованием. Бруклин и все в нем было причиной ее гордости и радости, знаком статуса во всей округе.

Теперь она все это теряла: величественность парадной лестницы, прекрасный мрамор полов холла, серебро. Пока все это у нее есть. Продажа ничего не даст: цены на дома слишком низкие. Нет, она хотела все сохранить.

Плам сняла перчатки и увидела свое отражение в окне. Давно не стриженные волосы отросли и посеклись на кончиках, воротник засаленный – она действительно выглядела ужасно. Плезанс сказала правду о ее внешнем виде.

Теперь она жалела и раскаивалась из-за ссоры. Пора идти домой, заварить китайский чай и подать его с имбирным печеньем Грейс на фарфоровом блюде в знак примирения.

Войдя в холл, она услышала странный звук, нечто, вроде сдавленного стона, доносившегося из гостиной. Плам ворвалась туда и увидела Плезанс, неловко лежавшую поперек дивана. Лицо ее было перекошено, из уголка рта текла слюна.

Плам, вскрикнув, уложила старуху поудобнее и тут же позвонила доктору.

* * *

Сержант Грегори Берн прочитал письмо Плам, уже сев на корабль, направляющийся в Англию. Они ненадолго бросили якорь в порту Танжер-Мед в Гибралтаре. Он забрался на скалу, чтобы посмотреть на обезьян и на открывавшийся сверху вид.

Грег с интересом распечатал конверт. Теперь Плам была его единственной связью с цивилизацией.

После окончания войны полк перебрасывали из одной европейской страны в другую с благотворительной миссией. Они открывали кухни в лагерях для перемещенных лиц. Он видел столько горя: лагеря, переполненные истощенными, оборванными людьми, детей с разбухшими животами, слишком слабых, чтобы просить еды, семьи, живущие под грязным матерчатым пологом, когда-то прекрасные города, сейчас лежавшие в развалинах, – достаточно ужасов, чтобы хватило на всю жизнь.

Но теперь они возвращались домой.

Старую ма Белфилд хватил удар. Она лежала в постели и не могла встать. Похоже, миссис Плам хлопотала с утра до вечера, чтобы все шло как прежде. Значит, там ничего не изменилось.

Ее муж, шикарный тип, которого Грег никогда не видел, вернулся, чтобы навестить мать. Та яростно цеплялась за жизнь. Очень похоже на ту кремневую старушенцию, которая орала на него за то, что он вечно пачкал ковры грязными ногами.

Мадди тоже ненадолго приехала из Лидса повидать бабушку. Она была студенткой и остаться надолго не могла. Она снова встретилась с Глорией Конли, так что они по-прежнему были подругами. И ничего нового в этом нет.

Интересно, как девчонки сейчас выглядят? Тощий колышек и рыжий шарик…

Плам сказала, что Мадди стала красавицей и любит пирожные и пироги. Иными словами – растолстела.

Грег улыбнулся.

* * *

«Бедной Глории надоела служба в доме доктора Ганна. Новорожденную девочку назвали Хизер. Очень болезненный ребенок. Глория говорит, что от нее несет молоком, а Сара и Джереми, старшие дети, никому не дают покоя. Она хочет снова перебраться в Лидс, поскольку там куда больше возможностей получить место няньки. Сид работает на ферме. И думаю, вряд ли он куда-то двинется из Дейлс.

Мне кажется, Глория находит Сауэртуайт немного скучным после Лидса. Все твердит, что если увидишь одну овцу, значит, видела всех. По-моему, ей осточертело быть деревенской девчонкой.

Когда тебя демобилизуют? Что собираешься делать дальше?

Бедный хостел почти пуст, и власти подумывают снести его. Глория утверждает, что по ночам там очень страшно, особенно, когда остальные девушки уезжают домой на уик-энд.

Как твой друг Чарли Аллен? Все еще ухаживает за немкой? Когда вернешься домой, найдешь Англию очень унылой и серой. У нас все продукты и вещи по карточкам, но это чепуха по сравнению с тем, чего ты навидался за границей.

Я до сих пор не чувствую, что мы выиграли войну. Но наши местные фермеры преуспевают. У всех есть грузовики и техника, поэтому я уверена, что Бриггс будет рад хорошему механику.

Боюсь, ты найдешь нас очень потрепанными и угрюмыми. Обязательно приходи, когда вернешься, расскажешь все новости.

Удачи.

Плам Белфилд».

* * *

Как сейчас далеко этот уютный мирок. Глория и Мадди станут чужими людьми. Пусть они выросли, но все равно совсем еще дети. Он получил одно письмо от Глории, вместе с фотографией, на которой она позирует, стараясь выглядеть старше. Неужели она по-прежнему такая же рыжая и веснушчатая? А Мадди, занятая стенографией и печатанием на машинке, растолстевшая от поедания пирогов… такую Мадди он не помнит. Может, у нее глаз снова косит? Бедная девчонка, запертая в огромном доме вместе со стариками…

Теперь они для него всего лишь имена на бумаге, люди, затерянные в маленьком далеком йоркширском городишке. Он видел лежавшие в руинах города Европы и так долго жил в казармах, что забыл, каким должен быть настоящий дом.

Война изменила его юношеские черты. Лицо огрубело, мышцы стали гранитными. Но одновременно та же война превратила его в первоклассного механика, умеющего делать все, чтобы превратить груду ржавого железа в автомобиль. После демобилизации Грег собирался делать деньги на всем, чему обучился. Теперь на родине его ожидало много новых возможностей, и он обязательно найдет способ разбогатеть.

Когда-нибудь у него будет собственный Бруклин, с конюшнями и пони для детей. И жена, называющая его «мистер Вселенная». Но все это он представлял себе в спокойном зеленом Йоркшире.

Смешно: он видел горы, вулканы, вершины Альп. Но ему не терпится снова оказаться в Дейлс, только не раньше, чем он завладеет частью этой земли. Пусть это займет год или пять, но Грег знает, чего хочет. Он прошел кровавые поля сражений не для того, чтобы закончить в тупике, вроде гаражной ямы, рассматривая брюхо какого-нибудь «Остин Севен Руби»… ни за понюшку табаку.

Если он и будет чинить что-то, то, в крайнем случае «Даймлер» и «Роллс-Ройс» или гоночную машину «Фанжио». Автомобили должны быть скоростными и мощными. Может, он сумеет втереться в команду гонщиков: сначала подавать чай, гаечные ключи, но так хотелось поближе рассмотреть своих героев… И его женщины тоже будут птичками высокого класса: чистенькими, шикарными красавицами.

Он видел достаточно шлюх и девушек, вынужденных продаваться за кусок хлеба, чтобы знать, чего ищет. Но совершенство не купишь задешево.

Армия дала ему профессию. Не было двигателя, в котором он не смог бы разобраться. Но Грег решил, что лучше всего заняться строительством. Превращать руины в здания и получать быструю прибыль. На Англию упало столько бомб, что кому-то нужно строить дома заново и сносить трущобы. Даже если он начнет с простого работяги, попытаться все равно стоит.

* * *

Мадди приехала, как только ее позвали, прижимая к себе новый модный портфель и сумочку с ночной рубашкой. Мисс Майер просила ее переделать кое-какие счета, пока она будет в Брайтоне.

– Мадлен, что с тобой? Вроде сидишь с нами. Но, думаю, мыслями ты где-то в Тимбукту, – качала головой мисс Майер.

– Простите, но моя бабушка тяжело больна, и я тревожусь. Мне нужно домой. Бабушке очень плохо.

– Разумеется, поезжай, но по возвращении сдашь работу, дорогая. Жизнь должна продолжаться. Даже если те, кого мы любим, уходят от нас, – вздохнула мисс Гермиона, погладив ее по руке.

Угрызения совести терзали Мадди. Она никогда не любила бабушку. Но в Бруклин ехать все равно придется. Плам звонила мисс Ффрост, и, попросив к телефону племянницу, начала ее горько упрекать.

– Она долго не протянет. Ты мне нужна здесь, Мадди. Пожалуйста, приезжай.

Мадди привыкла носить тесный корсет, чтобы скрывать шестимесячную беременность. Но живот все равно выпирал, поэтому она купила нечто вроде сарафана в складку, без пояса, и длинный джемпер. Теперь у нее был сверхмодный вид, как у девиц из джаз-клуба, куда водила подруг Белла после занятий. В темном, дымном подвале Мадди забывала свои беды и полностью погружалась в мир музыки.

Ей так хотелось довериться подругам! Но она не вынесет жалости в их взглядах. Рут и Тельма захотят помолиться за нее, а Пинки так погрузилась в мечты о Малькольме и будущем окоте овец, что даже не замечала состояния Мадди. Если бы только она могла рассказать все… но они просто приятельницы… а единственным другом была только Глория. Но последнее время Мадди и от нее отдалилась, опасаясь, что та разболтает о ее позоре по всему Сауэртуайту. Не со зла. Просто забудется и проговорится.

Тетя Плам была очень расстроена из-за бабушки и преданно за ней ухаживала. Все твердила, что она виновата в том, что это случилось с Плезанс. Хозяйство вела неизменно жизнерадостная Грейс Баттерсби, а миссис Хилл из соседнего коттеджа приходила стирать и делать закупки.

Теперь Мадди должна ехать домой. В последний раз.

Она не пошла к доктору Клайну и в отдел социальной защиты. Лучше потянуть время и сдать экзамены. Получить диплом досрочно. Но она никак не могла сосредоточиться. Делала дурацкие ошибки, да и оценки оставляли желать лучшего.

Она вычислила дату родов. Если они придутся на каникулы, возможно, она сумеет скрыть правду и вернется уже с ребенком.

Нет! Нечего заглядывать вперед! Все это так нереально! Доктор советовал ей одно, но она собирается поступить ему наперекор. Как всегда. Возможно, она сумеет платить Глории, взять ее в няньки, но на какие деньги? Ей нужно копить каждый пенни, чтобы купить вещи, коляску для ребенка и оплатить расходы по родам. И найти комнату. Но все газетные объявления о сдаче комнат, которые были ей по карману, гласили: «Без детей».

И где она будет рожать, если дома нельзя?

Но теперь она должна сделать каменное лицо, втянуть живот и молиться, чтобы никто не заметил ее состояния.

В Бруклине все ходили на цыпочках.

– Как поживаете, молодая леди? – улыбался викарий. – Мы так рады вашему приезду. Миссис Белфилд будет довольна.

«Не будет, – подумала Мадди. – И мои постыдные новости убьют ее на месте».

Из комнаты выбежала Плам с подносом.

– О, дорогая, отнеси это сиделке. Пусть поест. А ты пока посиди с бабушкой. Она тебя узнает. Я сбиваюсь с ног. Дядя Джеральд решил прогуляться верхом на Монти. Он приехал из Лондона, чтобы помириться с нами… Похоже, бабушка доживает последние дни.

Мадди отнесла поднос в большую спальню с кроватью, стоявшей у окна, которое выходило на пустошь. В комнате пахло лизолом и дымом. От запаха цветов, стоявших на туалетном столике, Мадди на мгновение затошнило.

Занавески из темной парчи были откинуты, чтобы старуха, подпертая подушками, могла смотреть в окно, на холмы. Выглядела она лет на сто. Искривленное, осунувшееся лицо, стеклянные глаза, из уголка рта тянется струйка слюны.

Это не бабушка! Не Плезанс Матильда Белфилд, знаменитая бой-баба, твердый орешек! Ее место заняла маленькая старая ведьма из сказки. Просто иллюстрация из книжки братьев Гримм! Тень женщины, которой она была когда-то.

Мадди невольно отпрянула.

Дневная сиделка в накрахмаленном фартуке и колпаке улыбнулась, взяла поднос и ретировалась в гардеробную, чтобы спокойно покурить.

Мадди коснулась бабушкиной руки. Нет, скорее, костлявой лапы.

Ястребиные глаза уставились на нее.

– Это я, Мадлен, – пролепетала она.

Старуха попыталась что-то сказать, но из ее глотки вырывались только несвязные звуки. Какой это кошмар – быть недвижимой и безмолвной. Только кривая полуулыбка и вздох.

Поэтому Мадди стала весело трещать о мисс Майер и девочках из колледжа. О жутких ужинах мисс Ффрост, о том, как холодно и противно в Лидсе. Она гладила бабушку по руке, стараясь не заплакать от потрясения. Видеть столь печальный конец такой гордой жизни… Все выцветает, вянет, как уголки занавесок, выгоревших на солнце.

В комнату вернулась сиделка и сменила Мадди. Та бросилась в свою комнату, внезапно почувствовав знакомую усталость. Поездка была долгой, и спина разболелась не на шутку. Она лежала, разглядывая знакомую лепнину на потолке, мысленно умоляя ребенка не толкаться и дать ей хоть немного отдохнуть. От постоянного шевеления в животе хотелось вопить.

– Не хочу тебя чувствовать! Не хочу знать, что ты там! Убирайся!

Атмосфера за ужином была напряженной, хотя Плам и Джерри были исключительно вежливы друг с другом.

Прибыла ночная сиделка, готовая приступить к своим обязанностям.

Такая щедрость была идеей Джерри. А Плам не возражала против расходов. Тревога и волнения совсем ее извели. И выглядела она не слишком.

Волосы забраны в узел. Одета в серую двойку и серые фланелевые брюки. В ушах поблескивали жемчужные серьги. Мадди вдруг увидела перед собой поблекшую женщину средних лет и очень несчастную.

Всякая мимолетная надежда на возможность во всем ей признаться мигом увяла. Похоже, силы Плам на исходе. Она устала делать вид, что все хорошо, устала от ухода за свекровью. Мадди гадала, сколько еще протянет старуха. Она лежала несколько недель, и было ясно, что улучшения не предвидится. Ее сердце само решит, когда с него довольно, и его последний удар навеки унесет ее из этого мира.

Разговорчивые сиделки объяснили Мадди, чего ожидать.

– Мы позовем, если будут какие-то перемены. Бедняжке недолго осталось.

Бабушка возмутилась бы, услышав слово «бедняжка» в свой адрес. Но Мадди слишком устала, чтобы протестовать. Скорее бы уснуть и дать отдых ноющей спине.

Утром Мадди направилась было к конюшне. Но на полпути передумала. Не поедет она верхом на Монти. Усталость не уходила. Ломило все тело, словно начинался грипп.

Но тут она вспомнила, что сегодня у Глории выходной, так что есть шанс с ней пообщаться. Захватив с собой портфель с заданиями, на случай, если не застанет Глорию и придется посидеть под Древом Победы и просмотреть тетради, она с облегчением вдохнула весенний воздух.

Сегодня выдалось особое утро, какие бывают только в Дейлс, когда с холмов дул прохладный ветерок, покачивавший голые ветви кустов на заросшем травой склоне, где высилась каменная ограда, идущая от дома до хостела.

На склонах цвели примулы и кустики фиолетовых фиалок, мать-и-мачеха и сочная зеленая трава. Природа вновь оживала, приближая лето, когда Мадди тоже должна дать миру новую жизнь.

* * *

К своему облегчению, она увидела Глорию, развешивавшую белье. Пламенеющие волосы были спрятаны под шарфом, как у цыганки. При виде Мадди она улыбнулась:

– Мадди! Наконец-то ты приехала! Какие новости? Я слышала, дела не слишком хороши.

Мадди устало покачала головой:

– Нальешь мне чаю?

– Есть кое-что получше! Горячий Вимто, Боврил , отвар одуванчика и лопуха, – выбирай! – рассмеялась Глория и, подхватив корзинку с бельем, направилась к крыльцу.

– Прекрасный день для стирки!

– Как же я рада тебя видеть!

– В доме просто ужасно. Все ждут смерти бабушки. Я думала, она проживет сто лет! Тетя Плам похожа на тень. Носится по дому, как девочка на побегушках!

– Я слышала, это она нашла миссис Белфилд. Они поссорились перед тем, как все это случилось. Бедная мисс Плам! Говорят, его милость навсегда уехал в Лондон, и Бруклин будет продан, как только старую миссис Белфилд похоронят…

Но Мадди уже не слушала. Странная теплая жидкость бежала по ногам. Она подумала, что обмочилась, и, пощупав слаксы, поняла, что так оно и есть.

– О, нет! – вскрикнула она.

– Что случилось? – спросила Глория. Но тут же увидела лужу на каменной плите.

– Господи, что это?

– Ничего. Мне лучше уйти. Я только что описалась… можешь такому поверить? В моем-то возрасте!

Мадди повернулась, но острая боль резанула живот, заставив согнуться, Глория метнулась к ней.

– Зайди ко мне, да поскорее! У тебя понос?

– Нет, не думаю… похоже, я рожаю, – прохрипела Мадди, не в силах взглянуть в глаза Глории. Она тайком прочитала в библиотеке все, что могла, о беременности и родах.

– Да брось втирать мне очки! Дури кого другого! – отмахнулась Глория. Но, увидев панический взгляд Мадди, поняла, что та не шутит.

– Чем ты занималась в Лидсе?

– Это случилось не там. Здесь. Прошлым летом. Мы с Дитером попались. Этого не должно было случиться. Но случилось. У меня будет ребенок, но не сейчас! Еще слишком рано.

– Там кто-нибудь знает?

Глория кивнула в сторону дома.

– Конечно, нет. Никто, кроме тебя. Ты должна мне помочь. Говорю же, преждевременные роды, и я не знаю, что делать.

– Насколько преждевременные?

От напряжения на веснушчатом носу Глории выступили капельки пота, но она с неожиданным сочувствием уставилась на Мадди.

– Не знаю… еще месяца три…

– Если лечь и отдохнуть, возможно, все прекратится. Пойдем, обопрись на меня, и я отведу тебя наверх. Сейчас в доме, кроме меня, живет только Элис Наттол, а она сегодня в утренней смене, а потом пойдет делать перманент у Сьюзен. Так что я здесь одна.

Глория помогла ей подняться по лестнице в спальню, где царил хаос: неглаженая одежда, гора журналов, раскиданных на кровати, косметика, разбросанная на туалетном столике, и маленькое треснувшее зеркало в раме.

– Ложись, а я вскипячу воду, как это делают в фильмах.

– Зачем?

– Понятия не имею, но так всегда говорят, а еще нужны полотенца, куча полотенец, чтобы промокать… да, и газета для крови. Не стоит пачкать матрац. Придется подстелить «Пикчегоуэрс» – это все, что у меня есть. Но в общей комнате может лежать «Газетт». Черт, Мадди, представляешь, если бы сегодня у меня не было выходного!

– Как твои дела?

Мадди старалась вести себя как обычно, но боль снова вцепилась в нее. Началась в спине, а потом обвилась тугим лассо вокруг живота.

Что-то неладно. Доктор Клайн считал, что она родит не раньше июня, а сейчас начало апреля. Она сознавала, что надо бы послать за доктором Ганном. Все лучше, чем лежать и думать, что все обойдется. Но боль мешала думать связно. Слаксы промокли и липли к ногам. Нужно расшнуровать корсет.

Мадди казалось, что она вот-вот взорвется.

Они с трудом стащили с нее одежду, и Глория переодела Мадди в свою старую ночную рубашку, а сама помчалась вниз за тазиком и чистыми тряпками. Вернулась и снова побежала за журналами и единственной газетой. Вверх-вниз, вверх-вниз. Локоны тряслись, щеки раскраснелись.

Они вместе сняли с кровати белье и между схватками разложили на матрасе газету и полотенца.

– Нужно позвонить доктору Ганну. Если это преждевременные роды, он должен знать, что делать. Я никогда не видела родов… тебе придется говорить мне, что нужно сделать.

– Но я тоже не знаю, – прошептала Мадди.

– Ничего не читала?

– Немного. Не хотела думать об этом, пока не настанет время. Мне так жаль…

– В таком случае нужно сделать все возможное. Поддержать чистоту и согреть ребеночка. Как странно, что твоя бабушка умирает, а на ее место приходит новый человек. Да их удар хватит, когда ты покажешься на пороге со свертком в руках.

– Слишком скоро. Что-то не так!

– Откуда мне знать? Малыш у соседей на Пил-стрит родился семимесячным, у них даже одежки для него не было. Ее бабка купила кружевное погребальное платьице, поношенное правда, чтобы не тратить зря денег. Но теперь ребенку уже три года, крепкий, здоровый! Они держали его у печки, пока он не набрал нужного веса. Такие дети часто выживают.

Мадди не ответила. Ее ребенку едва исполнилось шесть месяцев. Даже не семь. Она, кажется, целую вечность здесь лежит. Приходила Элис, а потом отправилась сначала в магазин, потом к парикмахеру, понятия не имея, что Мадди скрывается наверху, заткнув рот фланелевой тряпкой, чтобы заглушить стоны.

– Тут вас только двое? – прохрипела Мадди. Если она закричит, все откроется.

– Теперь «Олд Вик» больше похож на морг. Я подумываю уйти от Ганнов. Быть нянькой – тяжкий труд, а Хизер просто невыносима, орет весь день. Может, мне пойти привести доктора?

– Нет! – охнула Мадди. – Не нужно… пока… пожалуйста, не покидай меня. Я так боюсь…

* * *

Глория не понимала, что делать дальше. Мадди ужасно мучилась. Ее рвало в тазик, она металась и плакала. Наверное, роды – это очень больно.

Миссис Ганн пробыла в частной лечебнице две недели и вернулась чистенькая, стройная и улыбавшаяся, с малышкой на руках, словно съездила к морю.

Глория знала, как рождаются дети, но вот что делать, когда они появляются на свет, – другой вопрос. Роды длились уже несколько часов, и она была насмерть испугана. Она уже опустошила чайник, то и дело наливая горячую воду в бутылки.

Нужно завернуть малыша в горячие полотенца, чтобы согреть, но у них не было ничего, кроме чистых посудных полотенец, еще из хостела, с красными полосами на концах. Для начала сойдет, и можно стащить кое-что из детской Ганнов, чтобы продержаться какое-то время.

В глубине души Глория сознавала, что нужно бежать за помощью, как бы ни настаивала Мадди на обратном. Их наверняка ждут неприятности за то, что роды пройдут без медицинской помощи. Но времени уже не оставалось. Схватки следовали одна за другой. Лицо Мадди блестело от пота. Она все время просила воды. Как же помочь человеку в таком состоянии?

– Я хочу натужиться, – простонала Мадди. – Помоги мне.

– Вроде как хочешь по-большому?

– Да…

– О господи! Может, тебе сесть на корточки, как это делают туземки? Они рожают детей под кустом, а потом идут работать. По крайней мере, так утверждают миссионеры.

– Какая ложь! Это кровавая и тяжелая работа… О, Глория, как я боюсь!

– Я тоже, – прошептала Глория, заглядывая между расставленных бедер Мадди и страшась того, что сейчас будет.

Мадди вскрикнула, натужилась, и из нее на полотенце и «Газетт» вывалилось нечто липкое, фиолетовое, со шнуром, исчезавшим между ног Мадди.

– Нужно перерезать пуповину. Суки ее перекусывают и вылизывают щенят, – вспомнила Глория.

Девушки видели достаточно много щенят и ягнят, чтобы знать, как это бывает.

– Вот это да! Он вышел, Мадди, – улыбнулась Глория. Мадди тем временем выталкивала что-то еще, похожее на большой кусок печени, которую продавали мясники. Столько крови и слизи!

– Что теперь? – вскрикнула Глория, зная, что малыш должен вдохнуть. Он был такой маленький и совсем не похож на младенца. Скорее на крохотную куклу.

– Это мальчик, – сообщила Глория, глядя на бедняжку, размером не больше ее ладони. Он лежал, свернувшись клубочком, и молчал.

– Нужно заставить его дышать.

Мадди взглянула на сына.

– Он такой маленький и красивый. Я подую ему в лицо.

Она подхватила обмякшее тельце и дула, дула…

– Почему он не дышит?

– Говорила тебе, нужна помощь. Доктор Ганн наверняка сумеет его оживить. Давай я все-таки схожу за ним, – предложила Глория, чувствуя, как страх ползет по спине.

Кожа младенца по-прежнему оставалась фиолетовой. Глаза закрыты. Лицо спокойное. Он словно существовал в собственном маленьком мирке, как крошечный птенец без кожи, слишком рано выпавший из гнезда. Теперь уже Глория потела от страха. Сквозь полупрозрачную кожу малыша просвечивали голубые вены. Но он по-прежнему не дышал. Все шло не так. Он уже должен был закричать!

И тут Глория вспомнила фильм, где доктор окунал малыша в воду, чтобы оживить. Осталась только холодная вода, и Глория побежала вниз, чтобы открыть кран.

– Скорее! – вскрикнула Мадди.

Глория пулей взлетела по лестнице, схватила ребенка, окунула в воду, но ничего не произошло. Секунды перетекали в минуты, и только тогда стало очевидно, что малыш родился мертвым.

– Ты должна была позволить мне пойти за помощью, Мадди. И что теперь делать?

– Не знаю. Что-нибудь придумаю, – вздохнула Мадди и снова легла, побежденная усталостью. Она закрыла глаза и уснула. Ребенок лежал рядом, завернутый в полотенце.

Этот день был самым длинным в жизни Глории. Она сидела у кровати, потрясенная случившимся, словно пришибленная огромным молотом. Нужно что-то предпринять до возвращения Элис. Как могла Мадди заснуть, словно ничего и не случилось?

Она смотрела на сверток и понимала, что сейчас все зависит от нее. Бедняга Мадди нуждается в отдыхе после такой боли и мук. Ей придется вернуться в Бруклин, словно ничего не случилось. И все будет шито-крыто. Но весь этот кошмар необходимо убрать как можно скорее.

Внизу горел огонь, и можно сжечь газету и полотенце. Но как похоронить эту кроху? Может, позвать викария? Но уже слишком поздно, чтобы сделать то, что полагается в таких случаях. Теперь все зависит только от Глории. Конечно, несправедливо, что весь ужас лег на ее плечи, но она ведь подруга Мадди. И они должны держаться вместе.

Возможно, когда-нибудь Мадди тоже ей поможет. Для чего тогда друзья, если не выручать друг друга?

Но для глупых мыслей не было времени. Следует сделать все необходимое, да поскорее. Лучше, если Мадди ничего не узнает о подробностях. В фильмах повитухи берут мертворожденных и спокойно уносят куда-то. Очевидно, бедняга еще не был готов появиться на свет. Слишком рано… И в каком-то смысле это даже хорошо. Иначе, что было бы с Мадди? Ее бы просто стерли с лица земли!

Глория в последний раз глянула на ребенка, похожего на освежеванного кролика. Это неправильно, плохо, что у него не было ни единого шанса. И теперь ее долг – выбрать для него последнее место упокоения.

На этот раз в снах Мадди чернели бесконечные туннели, которые захлестывала вода, и она жалась на карнизе, но поток унес ее в бассейн, где резвился маленький Дитер, розовый и улыбающийся. Она поплыла к нему. Но он стал тонуть, и она не смогла дотянуться до него или найти его на дне бассейна. Мадди нырнула, но зеленая муть ослепила ее. Она шарила по дну руками, искала, искала, чтобы поймать его ножку, как мыло в ванне. Он выскользнул, и Мадди в панике проснулась, потная, мокрая… но ведь это всего лишь сон.

Комната напоминала чердак в «Олд Вик». Живот ныл. Между ног было заткнуто полотенце.

Мадди забыла о сне, но по-прежнему ничего не понимала. Знала только, что случилось нечто ужасное.

Она села, и комната закружилась перед глазами. Где ребенок? Где Глория?

Случившееся прошлой ночью всплывало перед глазами расплывающимися картинками. Неужели ребенок все еще в ней? Но живот совсем плоский. Кто-то исполосовал ее внутренности…

Она сползла с кровати и нашла горшок. Внутри все горело, а в горшке была кровь.

Но тут в комнату просунулась голова Элис, явно жаждавшей похвастаться свеженьким перманентом.

– Сильное кровотечение? Это у тебя месячные такие? Противно со всем этим возиться. Нужны еще прокладки? У меня в комнате есть бумажные полотенца. Выглядишь, как ожившая смерть. Может, чаю?

Мадди слабо кивнула. Нужно сделать над собой усилие, подняться и вести себя как обычно. Но она не смогла найти слаксы, и Глория куда-то исчезла. Судя по тому, как выглядела комната, им удалось сохранить тайну. Все прибрано, простыни чистые. И она не помнила, как вставала с кровати. Но сон вертелся в голове: застывшее лицо маленького Дитера, безжизненное тельце на руках. Где он? Так хочется взять его, прижать к себе. Но он будто так и не родился третьего апреля сорок восьмого года…

Элис принесла чай и кусочек сырого тоста. Магги проголодалась и с благодарностью кивнула ей.

– Глория пошла к Ганнам, – сообщила Элис, садясь на край кровати. – Вернется к ужину. Она такая хорошая нянька! Как поживает твоя бабка? Мы слышали, она быстро слабеет.

В Сауэртуайте все обо всем знали, а уж жизнь Белфилдов всегда была источником сплетен. Нельзя доставлять семье неприятности, их и без того предостаточно.

Сверхчеловеческим усилием воли Мадди встала, пытаясь не показать Элис, в каком она состоянии.

– Глория высушила твою одежду. Ужасно, когда это случается неожиданнно, – улыбнулась Элис. – Сейчас принесу, если хочешь.

Мадди никому еще не была так благодарна, как этой девушке за ее доброту и за то, что доверчивая Элис поверила их истории. Никто ничего не узнает.

Она взяла у Элис еще одну прокладку, в надежде, что продержится до возвращения домой. Теперь болели груди, так сильно, что она едва дышала.

Мадди с трудом зашнуровала корсет… но нужно выглядеть так, словно ничего не случилось. Словно у нее не вырвали внутренности, чтобы ребенок появился на свет мертвым.

Но сейчас ей об этом нельзя думать. Нужно одеться, собрать вещи, оставить записку Глории на кухонном столе и попросить ее зайти.

Они встретятся, и тогда Мадди узнает, где лежит малыш Дитер… Или она не хочет знать? Прошлая ночь – туман боли и страха.

Ее охватило смятение. Сердце сжимала боль, сменявшаяся облегчением. То, чего она не знала и не видела, не может быть реальностью. Никаких родов не было, и все. Неужели скрыть роды – это так плохо? Преступление ли это?

Ей приснился кошмар, который плохо помнила, словно он случился с кем-то еще, а не с ней.

А вдруг она втянула Глорию в неприятности?

Но сейчас ей трудно думать. Если ребенок родился мертвым, значит, не в чем и признаваться.

В затуманенном мозгу крутились отговорки, ложь, ужасные картины…

Дорога в Бруклин отняла все ее силы. Она заставила себя сосредоточиться только на том, чтобы попеременно ставить одну ногу впереди другой. И думала она только о том, чтобы вползти на лестницу, забраться под пуховое одеяло и проспать сто лет.

Она ковыляла по Аллее Слез. Если бы малыш выжил… Что сказали бы родственники по поводу появления нового Белфилда, англо-немецкого гибрида? Если бы это выжило, пришлось бы ей идти по этой Аллее?

Почему она называет ребенка «это», как вещь?

Ей больше никогда не хотелось вспоминать эту историю.

У крыльца стояли машины, много черных машин. И по ступенькам спускался мужчина во фраке, который при виде нее снял котелок и поклонился:

– А, мисс Белфилд! Примите наши глубочайшие соболезнования по поводу вашей скорбной потери. Сауэртуайт много потеряет от кончины вашей бабушки.

Мадди кивнула, сначала не поняв, в чем дело. Но потом узнала Альфреда Платта, столяра, владельца похоронного бюро, и с заколотившимся сердцем увидела насупленную Плам с неодобрительно поджатыми губами.

– Где ты, спрашивается, была? Где провела ночь? Можно подумать, мне больше беспокоиться не о чем! Неужели не могла остаться дома хотя бы на день и помочь мне справиться со всем этим? – процедила она.

– Я была у Глории. Могли бы догадаться позвонить туда. А бабушка…

Она не смогла договорить.

– Это случилось сегодня утром, очень рано. И очень мирно. Мы все были рядом, кроме тебя. Это самое малое, что ты могла бы сделать, после всего, что она сделала для тебя.

Мадди впервые видела Плам такой раздраженной и взволнованной.

– Не похоже на тебя! Так нас подвести! Ты меня разочаровала, Мадди.

– Прости, мне очень жаль.

– Еще бы не жаль! Могла бы позвонить. Узнать, что здесь происходит. Но нет! Стоит вам, молодежи, встретиться, и вы ни о ком больше не думаете. Нужно было догадаться, что Глория Конли обязательно подобьет тебя на нечто подобное.

– Все было не так. У меня начались месячные, и кровь хлестала так, что я не могла пошевелиться. Глория ухаживала за мной, а потом я заснула. Прости меня, – заплакала Мадди. Слезы скорби, усталости и раскаяния текли по щекам.

– Выглядишь ты неважно. Ладно, – вздохнула Плам. – Все под контролем, и Платты уже здесь. Но тебе нужно что-то черное для похорон. Следует, по крайней мере, проводить ее, как она того заслуживает. Да, Мадди, жаль, что тебя не было. Ты поддержала бы меня.

Что на это сказать? Если она выпалит, что, пока умирала бабушка, она рожала мертвого ребенка… к чему это приведет?

– Не возражаешь, если я приму ванну? Мне все еще не по себе, – пробормотала Мадди, судорожно вцепившись в перила: единственное, что удерживало ее на ногах. – У нас нет аспирина?

– О, иди и приведи себя в порядок. Потом поможешь мне разослать приглашения на панихиду. Медлить нельзя. Джеральд уже пошел договариваться к викарию. Хотя бы в этом мы с ним в одной упряжке.

Мадди поплелась наверх, проверила, есть ли горячая вода, и наполнила ванну, налив туда для дезинфекции деттола. И медленно погрузилась в воду, немного успокоившую боль и согревшую ее измученное тело.

Что делать с пропитанной кровью одеждой?

Но тут она заметила сочившуюся из грудей жидкость, струйки еды для малыша, который никогда не сможет ее сосать.

Она плакала и плакала по тому, что потеряла навеки.

Как ужасно она одинока. Нелюбима. Никем не замечена…

Словно что-то умерло вместе с ребенком, которого она вчера родила. Бабушка ушла одновременно с правнуком. Встретит ли она ребенка там, на Небесах, когда присоединится к сыновьям в далекой-далекой стране? Посмотрят ли все они оттуда на Мадди с отвращением?

Она могла бы истечь кровью, если бы не забота Глории. Следовало бы поблагодарить ее, но тогда прошлое вернется.

Ей вдруг захотелось сунуть голову под воду и уйти вместе с сыном. Кому есть дело до того, что с ней будет? Дитер даже не позаботился узнать о ее печальной судьбе. Плам злится. Дяде Джеральду плевать. Ни у кого не найдется для нее доброго слова. Опять она одна. Предоставлена самой себе. Ничего нового.

Ну, что ж… Пора привести себя в порядок, сунуть в лифчик прокладки, чтобы никто ничего не заметил. Сил хватило только на то, чтобы спуститься вниз и попытаться сделать вид, будто она тоже на что-то годна.

Прошел целый день, а Глории она не увидела. Нужно как-то договориться, чтобы их истории совпадали, тем более, что Плам, похоже, вышла на тропу войны.

Следующие несколько дней пришлось принимать визитеров, звонить гостям, искать траурное платье, доставлять цветы в церковь и стараться не упасть от слабости.

Похороны состоялись в пятницу, со всеми подобающими Белфилдам церемониями: погребальные дроги, мужчины во фраках и цилиндрах, возглавляющие процессию. Задернутые занавески и спущенные флаги. Церковный колокол прозвонил столько раз, сколько лет было усопшей, как велел обычай. Слетелись обычные стайки престарелых тетушек и компаньонок с палками и слуховыми рожками.

Прием проходил в доме. Мадди помогала Грейс готовить канапе, но остальные обязанности легли на специальную фирму по организации приемов. Плам была слишком занята, чтобы разговаривать, Джеральд был деловит, сух и холоден с ней, но приветлив и разговорчив с приятелями по охоте. На первый взгляд все было прекрасно, но Плам и Джерри словом друг с другом не обмолвились.

Мадди выполняла роль мостика между ними. Это она принимала соболезнования. Времени пойти к Глории у нее не было, и очень обидно, что подруга не позаботилась явиться и узнать, что с ней происходит.

Но, возможно, это даже хорошо. Лучше Глории держаться в стороне. Чем дольше они не будут общаться, тем легче сделать вид, будто никаких родов не было и девушек ничего не связывает.

То обстоятельство, что Мадди выглядела бледнее смерти, то и дело спотыкалась и сутулилась, можно вполне счесть скорбью по бабушке.

Сама Мадди думала, что лучше всего будет вернуться в Лидс, в колледж. Так она скорее забудет о кошмаре… Где-то нашел последний приют ее маленький сын, хотя должен был лежать вместе с прабабушкой. Но теперь этого никогда не произойдет.

Нужно поддерживать репутацию Белфилдов, и сейчас не время привлекать внимание к ее постыдной тайне.

* * *

Глория, как и ожидалось, пришла на похороны вместе с Ганнами. Церковь была набита народом. Викарий монотонно перечислял добродетели старой ма Белфилд, но Глория помнила ее вздорной старой коровой. Правда, при первой встрече миссис Белфилд по ошибке приняла ее за Мадди.

Они сидели достаточно далеко, и она не смогла поговорить с Мадди, пока не пришло время выразить соболезнования.

– Как ты? – прошептала Глория.

– В порядке, – покраснела Мадди, не глядя в глаза подруге. На ней было синее пальто с меховым воротником и дурацкая шляпка-таблетка с черной вуалью, скрывавшей распухшие глаза.

– Нам надо поговорить…

– Знаю, – кивнула Мадди. – Но не сейчас. Не здесь.

– Приходи в хостел, там все и выясним.

– Что тут выяснять? Ты сделала все возможное, и я тебе очень благодарна. Но все кончено, – ответила Мадди и отвернулась, чтобы приветствовать следующего соболезнующего из очереди, словно Глория была совсем ей чужой.

– Но я думала, ты захочешь знать, что я сделала с…

– Тише! Не здесь! Услышат… мне нужно идти.

И Мадди быстро исчезла.

Глория недоуменно покачала головой. Можно подумать, Мадди все это безразлично. Похоже, она притворяется, будто ничего не случилось.

А ведь Глория страшно рисковала, соображая, что делать, уничтожив улики, похоронив тело ребенка и даже помолившись над ним. Она даже окрестила младенца Дитером, как это делали в фильмах, когда умирал новорожденный.

Ей хотелось рассказать Мадди о кошмарах, которые мучали ее с той ночи, когда широко открытые глаза младенца смотрели на нее, умоляя позволить вдохнуть немного воздуха. Что, если он не был мертв? Почему она должна нести это бремя в одиночку? В то время как Мадди, чертова леди Баунтифул, с задранным носом и надменным взглядом здоровается с пришедшими на похороны, игнорируя подругу, словно какое-то ничтожество?

Так друзья не поступают! Они должны быть вместе в горе и в радости! Ничего, когда церемония закончится, она все выскажет этой задаваке! Та у нее в долгу за то, что Глория помогла ей скрыть роды! То, что они сделали вместе, нельзя так просто игнорировать!

Глория чувствовала, как слезы наворачиваются на глаза. Словно сбылись ее худшие страхи, и ее снова отвергли. Ведь когда-то она так боялась, что ее посчитают глупой, вульгарной и незначительной.

Разве кто поймет, как трудно было вытащить себя из сточной канавы, отгородиться от матери и от ее приятелей по Пил-стрит! Она нашла хорошую работу, но мечтала о большем. Опять несправедливость! И это после того, сколько она сделала для Мадди! Когда-нибудь она поставит их всех на место! Больше никто не унизит ее, особенно после того, что она сейчас сделала и какую тайну хранила.

Глория была потрясена и сильно злилась на поведение подруги.

«Ты у меня в долгу, Мадди Белфилд, и когда-нибудь я заставлю тебя заплатить».

* * *

Через три дня Мадди села на утренний поезд до Лидса. Она очень боялась гнева мисс Майер. Ее портфель и конспекты потерялись в хостеле, и она так и не смогла ничего найти. Элис заглядывала под кровати, искала в шкафах и буфетах. Ничего. И в комнате Глории тоже его не оказалось. А ведь в портфеле были все ее задания. Теперь придется добавить очередную ложь к коллекции сказок и сказать, что портфель украли в поезде.

Ее бросало то в жар, то в холод, трясло в ознобе. Груди затвердели от несцеженного молока и страшно болели. Отчаявшаяся Мадди туго перебинтовала их, чтобы они казались меньше. И это облегчило боль настолько, что теперь она могла думать.

Самым ужасным были старания избегать Глории, когда та пришла в Бруклин, чтобы повидать ее. Мадди пряталась на конюшне. Как последняя трусиха, пока Глория не ушла. Она не хотела ни о чем говорить с подругой. Просто не могла вспоминать ту жуткую ночь. Теперь она убегала, даже не попрощавшись. Только оставила записку Плам.

Это было подло и гнусно, но она чувствовала себя такой измотанной, бессильной и жалкой. Разражалась слезами по каждому дурацкому поводу: увидев солнечный закат, услышав блеянье ягнят на полях. Никто не должен видеть, в каком она состоянии. Даже Глория. Мадди слишком стыдно. И так больно находиться рядом с теми местами, где они с Дитером ласкали друг друга у водопада.

А какое было счастливое время!

Она написала Дитеру три письма с рассказом о случившемся, но потом порвала их, так и не отправив. Цена свободы – молчание. Теперь она должна быть сильной и жить так, словно ничего не произошло.

Возвратиться в Лидс – все равно что начать сначала. Отныне она совершенно другой человек. Старая Мадди осталась в прошлом, а новая за одну ночь стала более холодной и расчетливой. Никто не должен знать правды. Если Глория что-то сболтнет, она станет все отрицать и назовет подругу лгуньей. Глория и раньше подводила ее. Мадди должна убраться подальше от подруги, на случай, если той придет охота развязать язык. Для Мадди жизнь в Бруклине закончилась.

Плам осталась в доме. Разъяренный Джеральд умчался в Лондон. Бабушка обо всем позаботилась. Ее завещание было неоспоримо: никакого развода, или сын потеряет все. Если он снова женится, дом и земля отойдут к Мадди и ее наследникам.

Джеральд был взбешен. А вот Плам не знала, что делать. Но теперь Мадди это не касается.

Улицы Уэст-парка заполнила пена цветущих вишен. Свежая весенняя трава и молодые листья, распустившиеся на деревьях… на полях паслись ягнята, расцветала новая жизнь, но в сердце Мадди по-прежнему царила зима, серая, туманная и такая холодная!

Как она радовалась тишине чердачной спальни, рутине занятий, суматохе оживленных улиц. Все это отвлекало от кошмара последних недель, постепенно отходившего на задний план. И так легко было запереть боль в потаенном уголке, повесить огромный замок. С глаз долой…

Только во снах сердце предавало ее. Ей виделось, как она бежит по коридору, прислушиваясь к крику младенца, пытаясь найти, откуда он доносится. И всегда безуспешно. Коляска была пуста, но плач продолжался, пока она не просыпалась вся в слезах. И стыд с новой силой охватывал ее.

Из своего безопасного убежища на чердаке она написала вежливое письмо Глории, благодаря за доброту и участие, пообещав повидаться в Лидсе и пригласить на ланч. Но времени не назначила. Лучше, чтобы они пока не встречались, пусть у каждой будет своя жизнь.

Она никогда не забудет того, что сделала для нее подруга. Но Мадди не спрашивала, где та похоронила ее ребенка. Наоборот, предложила больше никогда не упоминать о родах. Что сделано, то сделано. Таковы условия продолжения их дружбы, по крайней мере, как их понимала Мадди. Не стоит снова и снова перебирать то, чего уже не исправить.

Конечно, жестоко так обращаться с подругой, и на душе Мадди было тяжело. Новые приятельницы ничего не знали о ее позорном прошлом. Они больше не дети, а взрослые девушки. Давно пора немного поразвлечься, забыть все апрельские печали.

Ей полагался доход от поместья бабушки, денег было бы достаточно, чтобы воспитать ребенка в одиночку… если бы тот выжил. Но Мадди старалась отбросить подобные мысли. Нет смысла думать о том, что могло быть!

– Все кончено, – вздыхала она.

Позже, когда месячные вернулись, она гадала, почему ребенок родился так рано. Может, с ее внутренними органами что-то было не так?

Еще один скелет, который нужно прятать в шкафу. И как можно дальше.

Но выздоровление, на счастье, было быстрым. Да и похудела она скоро, потому что аппетита не было совсем. Сейчас она стала прямой и тощей, без всяких усилий вернув мальчишескую фигуру. Ей не нужны воспоминания о той кошмарной зиме. Больше ничего не имело значения, ничего, кроме работы, концертов, походов по магазинам, как у всех йоркширских женщин. Кошмары ушли навеки, только почему ей было так грустно и ничего не доставляло удовольствия?

* * *

Читая письмо Мадди, Глория плакала. Она не понимала поведения подруги. Как может мать быть настолько равнодушной, не спросить, что сделали с ее ребенком? Почему она так холодна, словно пишет вежливую записку незнакомому человеку, а не лучшей подруге? Что Глория сделала не так? Держалась подальше от Мадди или не к месту заговорила на похоронах?!

Глория хотела уехать из Сауэртуайта, чаще видеться с Мадди в Лидсе, общаться с ее новыми подругами, ходить на танцы и в кино. Но ей становилось все более очевидно, что ее появление не будет приветствоваться, что она не будет частью их мира. Нет смысла идти туда, где ее не хотят видеть, так что вполне можно и оставаться на старом месте. Но только не у Ганнов! Никаких пеленок, которые требуется стирать каждый день! О, нет, она найдет что-то получше. Но где?!

Для Плам месяцы, прошедшие после смерти Плезанс, были исполнены тревог. Что делать? Уезжать или оставаться?

Какой-то частью души ей хотелось пересидеть горе в Бруклине, но другая часть требовала складывать вещи. Она еще не стара. Есть время начать новую жизнь. Но здесь останутся любимые собаки, лошади, коттеджи арендаторов – те шелковые нити, которые привязывали ее к этому месту.

Она протоптала тропинку по заброшенным садам, пытаясь обдумать будущее. Если не считать стареющих Батти в Охотничьем коттедже, у нее не осталось слуг, чтобы содержать дом в порядке.

Она смотрела на дом, бывший когда-то убежищем для многих людей. Такой обшарпанный, заброшенный, нелюбимый и как будто усталый. Зачем оставаться там, где она не нужна?

Мадди удрала в Лидс, как неблагодарное дитя, и даже не осталась помочь ей убрать комнату Плезанс. Девочку избаловали, и во всем виновата Плам. Это она поощряла ее добиваться чего-то большего от жизни, нежели прозябание в маленьком городке и домашнее хозяйство.

Шагая по старой дорожке в хостел, Плам улыбалась. Как она была счастлива каждое утро бежать сюда, чтобы трудиться до вечера!

Бук гордо поднимал к небу свою пышную крону. Он по-прежнему был великолепен, но Плам, старательно прищурив глаза, так и не увидела болтавшиеся детские ноги тех, кто скрывался в домике от мисс Блант. Лестница по-прежнему на месте. А веревочные узлы крепкие и до сих пор не сгнили.

О, как было весело, несмотря на драки, слезы и истерики! Тогда Мадди взобралась наверх и отказывалась спуститься. Грег командовал своими войсками, а однажды поймал на крючок жуткий парик мисс Блант. Счастливые и одновременно грустные времена…

Плам уселась под Древом Победы. После ухода мисс Блант она управляла хостелом и всем штатом служащих. Вела хозяйство, заботилась о детях. Теперь птицы вылетели из гнезда. Эвакуированные, муж, племянница.

Как быстро тускнеют воспоминания… но только не эти.

А в Бруклине жили одни старики. Она заботилась о них, следила за диетами, сносила капризы, кормила и поила всю войну. Терпела требования и претензии свекрови. Теперь их тоже нет, но дом остался. Как хорошо было бы наполнить его звонкими детскими голосами!

Крохотный росток мысли проклюнулся в мозгу. Что, если она… что, если она откроет пансион или отель? Нет, не отель – понадобится слишком много слуг, – но пансионом она сможет управлять одна.

Дом можно отремонтировать и переделать. Но ей все равно понадобится помощь. Может, Мадди когда-нибудь станет ее преемницей.

Палм понюхала зеленую травку и улыбнулась, впервые за много месяцев. Если тщательно рассчитать бюджет и следовать нормам отпуска продуктов, все может сработать. Джеральду нужно дать знать, но ему все равно, лишь бы деньги приходили вовремя и ему не пришлось ничем заниматься.

Она вскочила с сырой травы, отряхнула вельветовые брюки от песка и буковых орешков. А что? Неплохая мысль!

Она словно впервые увидела окружающую красоту. Вершины холмов, ручеек, бегущий к водопаду. Идиллическое место для отдыха от городской суеты: тишина, природа и добрая простая йоркширская выпечка Грейс Баттерсби, которой невозможно наесться.

Она научит кого-нибудь содержать гостевые комнаты в чистоте. Скажем, сметливую деревенскую девчонку. Должен же быть способ вдохнуть в Бруклин жизнь и снова обозначить для себя истинную цель.