Глава 22

Декабрь 1941

Чарльсон Вест встревоженно склонился над радиоприемником, не в силах поверить словам диктора, читавшего сводку новостей. Воскресным утром японцы атаковали с воздуха Перл-Харбор, уничтожили почти весь флот, и Америка теперь тоже вступает в войну. Случилось это как раз накануне рождественских каникул: он собирался на праздники домой, но на душе было тяжело.

Война в Европе шла уже два года – бомбили города, гибли целые армии. Некоторые его школьные товарищи, британцы по происхождению, бросились домой, вступили в Королевские вооруженные силы; один уже погиб во время боевых учений. Но странно, это словно бы была их война, а не его – он ведь принадлежит своей церкви, исповедует непротивление и пацифизм. «Не убий» – вот главная заповедь. Или теперь все переменилось?

Его соотечественников без предупреждения уничтожают, нападают на спящих людей, его страна и его семья в опасности. Чарли чувствовал: он не может просто так сидеть и ничего не делать – и при этом он знал, что для их мира, мира их общины, такой путь неприемлем. И потому понимал: нынешняя поездка домой окажется очень тяжелой.

Кто дома сможет понять его замешательство? Точно не мать. Она – в своей неизменной пелерине и черном чепце – строго следует заповедям Наставления. Как жаль, что их семья не так прогрессивна, как многие другие из менонитов, кто более разумно примеривается к новшествам внешнего мира. Вон даже папа купил пикап для повседневных нужд. Многие в их общине, особенно молодежь, носят обычную мирскую одежду. Его родные сестры понашили себе симпатичных платьев. А самого Чарли отпустили сначала в школу, потом в колледж. Отец хотел, чтобы он выучился на врача, но сам он сомневался, что сможет переносить вид крови, хотя вот теперь…

Обязательная военная подготовка в колледже всегда смущала его. Его как пацифиста не принуждали к этим занятиям – вместо этого предлагали на выбор физическую работу или участие в социальных проектах. Но какая-то часть его существа невольно тянулась к военным парадам, дисциплине, маршу под оркестр. Да, он понимал, что это не его мир, и все-таки…

На Рождество в Спрингвилле всегда бывало так весело! Много песен, вкусной еды, елку наряжают самодельными игрушками – успеваешь со всеми повидаться, со всеми поговорить. Только как же они будут праздновать, если страна в опасности? Интересно, а другие наши ребята тоже терзаются такими сомнениями? Хотя Чарли – один из немногих, кого отпустили получать образование за пределами общины. Так что, скорее всего, никто и не разделит его смутных сомнений. То, что он уехал учиться, и без того вызвало напряженность в семье, и теперь они будут с лупой вглядываться в любые его попытки отойти от заданного курса и изменить их образ жизни. Иногда он остро жалел, что в свое время уехал из дома – тогда не случилось бы этой тоски и этих сомнений. Ведь нельзя скучать о том, чего не знаешь. Но теперь он вкусил другой жизни, и некоторые домашние старомодные порядки начали его беспокоить.

* * *

Гай услышал новости в городе, в магазине. И постарался тут же затолкать их на задворки сознания. Для него это все теперь не имеет значения, все его батальные упражнения – в далеком-далеком прошлом. И все же он не смог отогнать поплывшие перед глазами картины взорванного, опустошенного Галифакса в 1917 году. И запах Перл-Харбора явственно ударил ему в нос – горящее масло, обугленные тела, дым, хаос, паника. Если ты видел ад на земле, то никогда его не забудешь. Бедные матери… Чьи-то сыновья покоятся теперь на дне морском или захвачены в плен. И все-таки он старался гнать эти мысли подальше – как и другие насущные тревоги.

Роза так и не простила ему, что он настоял на том, чтобы отправить Чарли в колледж – и девочек тоже, если они пожелают. Ему ближе были более либеральные члены общины, мягче относившиеся к мирским делам: в ужасные годы депрессии они вместе с прихожанами других церквей помогали людям, попавшим в беду, вместе устраивали столовые для бездомных. Ну разве ж это неправильно – вот так объединять ресурсы и усилия?

Как цепко держалась Роза за старые порядки! И они как-то охладели друг к другу, любовью теперь занимались изредка и словно бы нехотя. Радость, казалось, тихонько выскользнула из их дома – никто больше не смеялся, не поддразнивал друг друга, ощущение дружбы ушло, растаяло. Гай погрузился в работу самых разных комитетов, ходил на собрания, занимался ремонтом строений на ферме. Роза почти все время проводила на кухне с Мириам, своей престарелой матерью. Ицхак умер пять лет назад. Так что дом теперь принадлежал женщинам. Чарли едет домой на Рождество, и Гай с нетерпением ждал, как они будут бродить по полям, а потом усядутся на любимой скамье Гая, и Чарли будет рассказывать ему о колледже.

Скамья была той самой, около могилки близнеца Чарли. Рядом похоронили еще двух крошек – они умерли еще до рождения, а после детей уже не было. Гай любил приходить сюда. Сидел и гордо осматривал свою землю. Он полюбил жизнь фермеров. Ицхак научил его убирать урожай, выбирать скотину и лошадей, вчувствоваться в смену времен года. Он испытывал порой просто блаженство, что ему посчастливилось найти приют в этом заброшенном мирке и снова обрести любовь после той отчаянной безысходности потерь и странствий.

Но еще одна война? Как же такое возможно? Разве не для того он сражался тогда, чтобы положить конец всем войнам на свете? Ходили разговоры, что Германия сумела сплотить рабочую силу во время депрессии, построить скоростные дороги и оружейные заводы, взрастить в молодом поколении безоглядную преданность родине – и теперь Гитлер мечтает о том, чтобы захватить мир. Жажда власти, жадность до чужой земли, ненависть к иноверцам… Этот мир безумен, он болен, и Гай больше не хочет его. Только как же может он безучастно повернуться спиной к тем страданиям, что готовы обрушиться на невинных людей?

Когда он увидел сына, поднимающегося к нему по тропинке, сердце его подпрыгнуло от гордости. Чарли вырос таким высоким, таким длинноногим, белокурые волосы развеваются надо лбом – точно так же носил и он сам в молодости. Что ж, по крайней мере о сыне можно не беспокоиться – на войну его не отправят. Китти, Лорри и Джоан с радостными криками выскочили ему навстречу, за ними, вытянув перед собой руки, чтобы скорей обнять сына, торопилась и Роза. Гай посмотрел на склон холма и довольно усмехнулся. Да, приятель, кое-что в этой жизни ты все-таки сумел наладить!

Думая о своей семье, он всегда невольно сравнивал ее с родительской: отстраненный отец, едва ли интересовавшийся сыновьями, пока те были маленькими, и мама заботливо суетится, надеясь хоть как-то заменить его отсутствие. Вспоминал, как делился всем с Энгусом – до того ужасного дня на Фоссе. Но вся его прежняя жизнь в Англии теперь покрылась пеленой тумана, словно лишь приснилась ему. Может, ее и не было никогда? Гай почти не рассказывал никому о той жизни. И Англия для его детей – просто чужая страна.

А единственное, что имеет теперь для него значение, – это вот эта кухня, где все близкие собрались вместе, да вот еще спина мерзнет от прикосновения к холодному камню. Не проходило и дня, чтобы не благодарил Господа за то, что Он так щедро дал ему в жизни второй шанс.

* * *

Шарлэнд Барр чуть не бегом выскочила из университетского кампуса, от ужасных новостей, что передавали по радио, ее колотило. В то воскресное утро она проспала – мамы не было дома, где-то пропадала на съемках. Война! Никаких сомнений, это уже не ложная тревога… Там, в Тихом океане, погибли мальчишки. Просто в голове не укладывается… Надо немедленно что-то делать. Записаться в Красный Крест? Не может же она сидеть сложа руки и ничего не предпринимать! Наверняка армии нужны медсестры! Найдется же для нее занятие? А учеба подождет. Жизнь важнее. Вот только что она скажет маме? Трудно будет найти убедительные слова. После того как умерла бабуля, мама сама не своя, почти совсем не улыбается. Вернулась из Англии – и больше ни словом ее не упоминает. Легче воду из камня выжать. Развелась с папой – «по причине прекращения его проживания в семье и невыполнения обязательств по содержанию дочери». И сосредоточилась на собственной карьере в кино.

Обуреваемая какой-то яростной, внезапно вспыхнувшей ненавистью к Англии, она бралась за роли подлых и нечестных служанок, девиц разного толка – любых, где требовался британский акцент. Снимаясь в эпизодах, она зарабатывала на жизнь им обеим, а потом еще взяла несколько уроков сценической речи, чтобы избавиться от просторечной мелодики, и стала браться за роли дам на балах и мелкопоместных аристократок. Нет, никаких серьезных ролей, только третьестепенные выходы в нашумевших картинах. Например, в «Унесенных ветром» сыграла вдову в черном – ту самую, которая в ужасе воззрилась на Скарлетт, когда та, не относив траура по мужу, пустилась в пляс на благотворительном балу. Или служанку в фильме о сестрах Бронте. Но все-таки Зельму Барр лучше всего знают по ее ролям в фильмах о первых поселенцах – зрителям очень запомнилось ее лицо с резкими чертами, достаточно жесткими, чтобы респектабельная дама убедительно смогла пробить себе дорогу на Запад.

Они уже так долго живут вдвоем, ну и еще Лайза Гринвуд с ними, конечно, – она теперь преподает в университете и собирается замуж за Патрика Гамильтона Третьего, а тот уже служит во флоте.

Иногда, когда денег не хватало, Шери тоже подрабатывала на съемках, но ее ярко-рыжие волосы были очень уж броскими в цветных картинах, так что ей пришлось подкрасить их в более мягкий оттенок, чтобы не выделяться так резко. Но актерская игра совсем не привлекала ее. Неинтересно было даже разглядывать всех этих знаменитостей, наперегонки рвущихся на красную ковровую дорожку, вихляющих бедрами старлеток в объятиях престарелых продюсеров. В этом бизнесе каждый сам за себя, а другому волк. Шери видела, в кого превратился на этой работе ее отец. Когда звуковое кино окончательно вытеснило немое, ему доставались только жалкие эпизоды, к тому же он принялся пить запоями и попросту не являлся на съемки, и ничего удивительного, что за ним закрепилась репутация ненадежного, и ни один агент не соглашался вести его. В последний раз она слышала, что он где-то в Лас-Вегасе. Она пыталась как-то поддерживать с ним отношения, но он полностью ушел из их жизни, и теперь порой трудно было поверить, что когда-то она была его золотой девочкой.

Шери чувствовала, что этим декабрьским воскресным утром вся жизнь переменилась. Авиационные заводы в Локхиде переоборудуют на выпуск военной техники. Киношники примутся снимать что-то патриотическое, бодрящее. Женщины должны будут занять на заводах место ушедших на фронт мужчин. Все становится другим, и она, Шери, не может оставаться в стороне. Мама скоро узнает новости… Кинется помогать фронту или продолжит жить, словно ничего не происходит?

Лишь однажды, когда Шери спросила ее о дяде и о той войне, мама просто взвилась: «Проклятая война ограбила тебя, украла у тебя братьев и сестер, украла всю семью! Не смей говорить со мной о войне. В армии выживают только звери. Это жестокая сила. Ты просто не представляешь себе, что они творят, прикрываясь знаменами». Мама тогда чуть было не заставила ее сменить имя – отказаться от Шарлэнд. Но тут уж Шери не поддалась. Еще чего! Какие бы печали, связанные с ее прошлой жизнью в йоркширской деревне, ни терзали маму, к ней, Шери, они не имеют отношения, так что она не послушалась, и больше они к этому не возвращались. Как-то мама отреагирует теперь, когда узнает, что Шери хочет уйти на фронт добровольцем? Впрочем, как ни любила она мать, это уже неважно – она все решила. Шери уходит на войну.

* * *

– Я решил записаться в армию, – негромко объявил Чарли, когда семья села ужинать.

Все молчали. Потом мама поднялась и вместе с девочками вышла из-за стола, не в силах совладать с собой.

– Пап, я знаю, это противоречит твоим убеждениям, но я не могу просто сидеть и ничего не делать. Это неправильно.

– А ты не знаешь, о чем ты говоришь. Война – это тебе не прогулка на плацу, не строевая подготовка туда-сюда. Война отвратительна, кошмарна. Люди гибнут. Ты когда-нибудь видел, как человеку сносит голову? Или как человек пытается удержать кишки, а те вываливаются в грязь? И даже не в этом дело. В прошлый раз сколько мужчин погибло, сколько детей! И ради чего? У меня нет ответа.

– И что ж из этого? – спросил Чарли. – Ничто не помешало развязать новую войну. Они разбомбили Лондон, захватили Францию. А мы будем сидеть и ждать, пока Гитлер пройдет победным маршем по нашему Спрингвиллу?

– Мы по-своему отзываемся на беду – помогаем, если где-то несчастье, голод. Чтобы быть героем, совсем не обязательно надевать военную форму.

– Однако ты в свое время надел. И был на войне. Наверное, ты все-таки верил в то, за что сражался.

– Не знаю. А ты просто не представляешь, во что война превращает человека…

– Пускай. Я вовсе не собираюсь становиться героем, я только хочу записаться в армию, не оставаться в стороне от недобрых событий.

– Знаешь, что тебя ждет, если ты это сделаешь? – склонив голову, спросил его Гай.

– Знаю, соседи будут сторониться меня. Никто не сядет со мной за один стол, меня перестанут приглашать на праздники. Не допустят к церковной службе, наложат взыскания… Ну и что? Я должен поступить так, как считаю для себя правильным, – упрямо проговорил сын.

– Ну зачем тебе навлекать на нас позор? Ты разобьешь матери сердце.

– Я разбил ей сердце в тот день, когда мисс Хеклер перевела меня в мирскую школу. Ты сам хотел, чтобы я узнал разные точки зрения. Я люблю, очень люблю нашу общину, но я вижу, как ограниченно многие мыслят здесь и как неоправданно суровы иные здешние правила. Ну почему они не уступят времени хотя бы изредка?

– Я пошел на риск, решившись отправить тебя в колледж. Ты и без меня знаешь, что мама об этом думает. Но вот что касается наших убеждений – фундаментальных для нас вещей, Чарли, – то это же не ягодки из корзинки выбирать: эту беру, эту не беру… Берешь все или ничего. Только так. Тебя поставят перед старейшинами, станут отчитывать – как не раз отчитывали меня за то, что я так часто совершал мирские поступки – сначала вот трактор купил, потом «Форд», радио слушаю… Так что это серьезное решение для всей твоей семьи.

– А если в твою дверь будут колотить штурмовики, ты тоже не захочешь защищаться? – вытащил Чарли старый аргумент.

– Я буду делать то, что как раз лучше всего сможет вас защитить – постараюсь разговаривать цивилизованно… Кесарю кесарево, как нас учили.

– Не верю. Они вздумают уводить скот, надругаться над твоими дочерьми, а ты будешь стоять и смотреть? Или непротивление означает, что мы, не пикнув, отдаем все, что ни попросят?

– Сын, такого никогда не случится.

– Но именно это и происходит сейчас по всей Европе! И маминых дальних родственников это уже коснулось! Что происходит с ними, происходит и со мной. Разве не учили нас поддерживать друг друга, помогать братьям своим? Мы должны защищать бедных, слабых, униженных и оскорбленных – где бы они ни были. – Чарли чувствовал, как его щеки пылают негодованием.

– Да, должны защищать – но не пушками и не ружьями, не штыками. А помогать едой, медицинской помощью и лекарствами. Никто не упрекнет пацифиста за такую помощь. Есть ведь квакерские мирные батальоны – в них идут санитарами, медицинскими сестрами. И ты мог бы вступить в такой батальон.

Чарли видел умоляющее выражение в отцовских глазах, видел, как подергивается его скула – как всегда, когда он волнуется или сердится.

– Я должен найти свой путь, даже если мне придется покинуть общину, – ответил он, понимая, какой удар он обрушивает на отца.

– Ты опозоришь нас перед братьями, лишишь мать покоя, нам придется отказать тебе от дома. Как же я могу поступить так с родным сыном? Не спеши бросаться туда, чего ты совсем не знаешь. Подумай обо всем хорошенько.

– Ты воевал, убивал людей, носил оружие. Почему же мне все это нельзя?

– У меня не было другого примера перед глазами. Моя семья воспитывала меня в других традициях. Я не знал другой жизни, но, поверь, мы на этом все пострадали. То была моя жизнь до того, как Христос вошел в мое сердце и изменил меня изнутри. И теперь я испытываю лишь стыд и раскаяние. Война так часто превращает нас в животных и заставляет забыть о человеческом облике! Тебя воспитывали не для сражений…

– Меня воспитывали так, чтобы я научился отличать правильное от неправильного, хорошее от плохого. То, что происходит сейчас, – неправильно, и если хорошие люди ничего не будут делать, то зло восторжествует и разрушит нашу жизнь. Они будут разрушать все на своем пути, пока не подчинят все себе – своим порядкам и своему оружию. Неужели ты думаешь, что нашим братьям хоть на минуту позволят по-прежнему жить тут вот так безмятежно? Нет, пап, я все решил, в колледж я сейчас не вернусь… Я напишу, сообщу, где я, – отвечал Чарли, чувствуя комок в горле.

– Ты же знаешь, нам не разрешат читать твои письма. О, Чарли, не отказывайся от жизни так легко! Не разрушай нашу семью! Как же я сумею объяснить все нашим девочкам?

– Не беспокойся, я все равно буду любить вас, что бы там ни случилось. Но я знаю, что делаю. Каждой клеточкой чувствую – именно за этим я и пришел в этот мир…

Отец дрожащей рукой похлопал его по плечу. Чарли склонил голову.

* * *

Роза рыдала, пока не иссякли все слезы. Чарли ушел на войну. Девочки держались плотной встревоженной стайкой. Гай чувствовал такую боль – кололо где-то в боку, – что думал, его хватит удар.

Мальчик твердо стоял на своем – был призван на собрание старейшин, излагал свои аргументы, словно адвокат на суде, отказался изменить точку зрения и был изгнан из общины.

Все смотрели теперь на Вестов с жалостью и сочувствием, но разочарования в их глазах не было.

Вскоре, во время обряда омовения ног, Гай смутился, когда священник, опустившись перед ним на колени, омыл ему ноги в знак сострадания и благоволения.

Случилось то, чего все боялись. Слишком тесные контакты с мирской жизнью увели сына на путь ослушания. А Наставление учит, что дорога идет прямо и лишь узкая тропка ведет к спасению. Роза корила Гая – но не резкими, злыми словами, а жалящим душу молчанием, тишиной, которую почти невозможно было переносить.

Впервые за многие годы Гай почувствовал, что его вера поколеблена, незыблемая преданность общине дала трещину. Мучили боли в животе, в горле копился вкус желчи. Он был рожден для другой жизни. Может ли быть так, что его собственное военное прошлое вошло ему в кровь и передалось сыну? Проникает ли в плоть, кость эта тяга к войне? Может ли причиной случившегося быть его собственное воспитание?

Впервые за многие годы Гай с иным чувством вспомнил отчаянную заботу матери о его безопасности, ее стремление удерживать их обоих под своим крылышком. Теперь он понимал, что это такое – видеть, как твой ребенок оставляет тебя, устремляясь за идеалами, испытывать пустоту от его отсутствия, жаждать знать, где он и что с ним. Он не знал, жива ли мать, не знал, в Шарлэнде ли еще доктор Мак. Может быть, настало время написать ей, помириться наконец с нею?

Как же все могло зайти так далеко? Отчего мы понимаем все слишком поздно, когда ничего уже не исправить? Как же он теперь будет жить, если такой камень на шее тянет его вниз?

Роза была несгибаема.

– У нас больше нет сына. Мы будем пахать землю, собирать урожай, весна будет сменять зиму, а лето – весну, и неважно, с нами он или нет. Зерно и молоко нужны всегда. Мы проживем – как живем сотни лет, полагаясь на милосердие Господне, доверяясь учению Его, что жить следует в мире. У нас есть наши девочки, есть друзья, они помогут. Братья по-прежнему уважают нас. Любому человеку этого и достаточно.

Гай снял с крючка соломенную шляпу и лишь молча кивнул в ответ. Да как же она может быть такой бесчувственной?

* * *

Сельма чуяла, что фильм станет шедевром, с того самого момента, как в руки Уильяма Уайлера попала «Миссис Минивер» Джен Стратер.

Она от души хохотала над тем, как изображено британское общество: тихая английская деревня, домики, укрытые соломенными крышами и усаженные розовыми кустами, высокосветский выговор. Как бесконечно далеко от той жизни, какую она знала – и все же, подумалось ей, леди Хестер и мама ведь как-то сумели выстроить мост над сословной пропастью. Голливуд нарисовал идиллически безмятежную картинку доброй старой Англии с ее забавными обычаями, но вот атаки Люфтваффе и страдания мирного населения здесь поданы были реалистично.

Они снимали эпизод в разбомбленной церкви, стойко и храбро сражались с огнем, а Грир Гарсон так достоверно играла аристократку из высшего общества – хозяйку поместья, притом что на съемочной площадке все прекрасно знали, что сына играет ее любовник! Как убедительно ее решительная героиня бросает вызов судьбе, когда дом ее разрушен, не теряет присутствия духа, мужественно следует духу Дюнкерка – по задумке режиссера фильм должен был побудить американское общество к активным действиям.

Как обычно, Сельма играла роль второго плана – в эпизоде, где викарий страстно призывает соотечественников встать под ружье. Для тех, чьи близкие оказались в Европе, это была хорошая пропаганда, а те, чьи сыновья оказались в Тихом океане, наоборот, хотели, чтобы студия призывала атаковать японцев, а не отправлять снова солдат в Европу.

Сельма не разделяла чувств ни тех, ни других. Она уже видела все это, все пережила, и сердце ее принималось ныть при виде молодых мужчин, снова одевшихся в военную форму. Да еще и Шери записалась в американский Красный Крест за границей. Конечно, она гордилась таким решением дочери, но, с другой стороны, ее переполнял страх. Лайза успокаивала, что девушек стараются беречь, но если ее отправят в Лондон, бомбежки могут оказаться еще опаснее, чем линия огня!

Лайза тревожилась за своего жениха, который служил во флоте. Сельма по-прежнему жила в помещениях прислуги Каса-Пинто, радуясь, что у нее есть такое пристанище, где можно укрыться от жизни в павильонных декорациях.

Ограничения военного времени коснулись и съемочных павильонов: нельзя использовать металлические конструкции; стены можно делать только из хлипкого картона; гвозди расходовать экономно, а все, что по сюжету оказывается потопленным в ходе сражения, следует извлечь, восстановить и использовать в других съемках. Съемки с искусственным снегом максимально ограничить, ибо это неоправданный расход сухих зерновых завтраков. Все натурные съемки проводить поблизости, и если сюжет разворачивается в другой стране, прибегать к декорациям – никаких выездов на места. Предпринимались защитные меры против нападения с воздуха, но в целом жизнь продолжалась, и война казалась всего лишь каким-то незначительным неудобством. Кино продолжали снимать – кино нужно для поддержания духа.

Стараясь не думать о том, что Англия снова воюет, Сельма пыталась сохранить в сердце лютый холод к своим соотечественникам, но новости пробирали ее до дрожи. На съемочной площадке она встретила двух маленьких беженок, Синтию и Мэвис, – родители-евреи переправили их к родственникам, работавшим на киностудии; у девчушек был прекрасный британский акцент, и их брали на роли школьниц. Ну разве может она винить этих невинных детей в том, что произошло с Фрэнком столько лет назад?

С некоторыми соседями судьба обошлась менее благосклонно. Живших в Америке японцев собрали на ипподроме в Санта-Анике и содержали как военнопленных. Вскоре их отправили в лагерь подальше в горы – с глаз долой. А Сельма знала многих из них – добрые, тихие, трудолюбивые люди, а теперь их заклеймили и выслали как «врагов».

Она написала тете Рут горячее письмо, рассказав, что все знает о Фрэнке, и спросив, что же они собираются делать. Тетя ответила ей, что смертную казнь в армии за такие поступки, как тот, что совершил Фрэнк, наконец отменили. На это потребовалось десять лет политических дебатов. Рут без обиняков, в прямых йоркширских выражениях пояснила, что уже написала члену парламента от их избирательного округа о несправедливом решении по делу ее племянника.

«Сельма, не смей просто так сидеть и причитать! Делай что-нибудь. Пиши им, пиши, пиши без остановки! Настанет день, и дело пересмотрят. Это Фрэнк попросил перед смертью, чтобы тебе ничего не рассказывали. Ты для него была самой прекрасной. Эйса и Эсси не могли не выполнить его просьбу. И они ее выполнили – да, такой ценой. Но не вини никого за это!»

Когда Сельма узнала правду, гнев ее понемногу выветрился, лед в сердце стал таять. Но вот о той роли, какую Гай сыграл в военном трибунале, она не сможет забыть никогда – как и о роли во всем леди Хестер. Сельма никогда ей больше не писала. Не знала она, какие слова подобрать и о чем написать.

Все связанное с этой историей она хранила в особой коробочке тикового дерева, подальше от глаз Шери. Та еще слишком юна, чтобы нести на своих плечах эту печальную ношу. Выходит, она теперь так же укрывает дочку от этого наследия, как когда-то ее родители укрыли ее от позора и отчужденного молчания прежних друзей.

Рут писала, на площади Вязов по-прежнему нет никакого памятника, а теперь идет новая война – кто знает, когда получится наконец что-то решить. Может быть, более предусмотрительно будет подождать и новых имен, наверняка ведь те не замедлят появиться.

Сельма написала тете в ответ письмо с оправданиями, отправила посылку, доверху набив ящик консервами с лососем, сухофруктами и конфетами, печеньем, ветчиной, маслом. Хоть что-то она теперь может сделать для родственников. Они были так добры к ней когда-то, и так приятно теперь ответить им добром на добро. Вскоре она начала регулярно откладывать консервы и одежду – собирать посылочки за границу.

И пообещала тете, что Шери непременно навестит их, если ее перебросят в Англию. Хорошо будет, если дочка сможет увидеть родную страну – ее величественные холмы и родной запах коровьего навоза. Изящной подделке в «Миссис Минивер» так же далеко до настоящего Йоркшира, как ей, Сельме, до Луны!

 

Глава 23

Долгое путешествие через Атлантику Чарли провел, молясь, чтобы желудок и вовсе не выскочил через глотку. Никогда его так не выворачивало. Если бы дело было только в качке, это еще можно было бы пережить. Большинство его товарищей бессильно обвисли на стенках и поручнях, пока корабль выписывал зигзаги, опасаясь, что подводные лодки атакуют конвой. Играли в карты, и поначалу Чарли оставался в стороне, пытаясь следовать своим привычным церковным правилам, но делать особенно было нечего – разве что молиться. Легко изображать святого, когда за тобой охотится стая волков.

Он успешно выдержал все испытания и сдал экзамены. Мог бы претендовать на офицерские курсы, но, глядя на волны, бьющие о борт корабля и обдающие его ледяными брызгами, он начинал сомневаться в правильности своего решения – что же он натворил, записавшись в армию! Перед глазами вставало лицо матери, которая силилась не разрыдаться; в ушах звучали слова подавленного отца, умолявшего его передумать. И эта картина всегда будет с ним, на сердце, – из-за своих принципов он навсегда потерял родной дом.

Армейская жизнь совершенно его потрясла: бесконечные правила, физические упражнения, строевая подготовка, необходимость спать рядом с посторонними людьми – и уйма нравоучений, как они должны вести себя с британским гражданским населением. Никогда не критикуйте Короля и Королеву; не вздумайте заявлять, что это мы выиграли прошлую войну; не скупитесь, если вас пригласят на чай, – захватите угощение. Они будут делиться с вами своими пайками – всегда приносите и вы что-то с собой. Не обсуждайте политику или религию – это дурной тон. Что же они за люди такие, эти британцы?

Ему приходилось напоминать себе, что со стороны отца он тоже англичанин по происхождению. Его семья жила когда-то в Йоркшире, он ходил в школу в местечке под названием Шарлэнд. Вот, пожалуй, и все, что он знал – помимо того, что у отца был брат-близнец, который погиб на войне.

Когда-то он очень хотел побольше узнать о семье отца, но из того нельзя было вытянуть лишнего слова. Упомянул лишь, что служил в торговом флоте, но, не считая пары ничего не значащих фраз, ничего не рассказывал, так что все было покрыто мраком. Однако и сказанного было достаточно, чтобы отчасти домыслить остальное. Чарли чувствовал: в прошлой жизни – до того, как папа попал в семью Йодеров и присоединился к Церкви, – что-то терзало его, не было у него душевного покоя. Что-то там скрывалось в его прошлом, и сын задался целью узнать, что же за семья была у его отца прежде, и во всем разобраться.

И он придумал, как ему сообщать о себе родителям так, чтобы те оказались не связаны правилами общины и не были бы вынуждены его игнорировать. Он будет отправлять им открытки в конвертах – чистые, без текста, просто открытки. Так родители хоть и не смогут ему ответить, но, во всяком случае, будут знать, где он. Он знал, что они любят его и что в конце концов его любящая забота о них растопит их сердца, просто пока что рана еще слишком свежа и болезненна. Они получат открытку сначала из Нью-Йорка, потом из следующего порта, в котором он окажется, – из Ирландии или Шотландии… ничто не помешает ему отправлять им свою любовь. Пусть он и отступил от их правил, они не могут вычеркнуть его из своей жизни.

* * *

Шери сидела в крошечной гостиной на Айви-дин, а тетя Рут радостно охала и ахала, порхая вокруг.

– Просто не могу поверить, ты здесь, сколько же лет прошло! Выросла-то как! И как тебе идет форма… А у нас-то сейчас и пойти особенно некуда, всего две картины в кинотеатре идет, так, Сэм? Ой, он оглох почти, кричать ему теперь надо, – шепотом пояснила она. – Даже и не знаю, на кого ты похожа. Не на маму, нет. Разве что глаза тебе ее черные достались, а ей – от ее отца. Но волосы, вот так цвет! Никогда и не видела такого, чисто осенние листья.

– Кленовый сироп – мама так его называет. Это в отца. А он насквозь шотландец, как виски.

– Мы посмотрели тот фильм – «Миссис Минивер». Все плакали, иные навзрыд. Конечно, не похоже совсем на нашу Англию. А Сельму-то я и не заметила бы, если бы она не написала, где на нее смотреть. Немного она поправилась с тех пор, как мы с ней виделись в прошлый раз.

– Она до одури полюбила газировку с мороженым, – проговорила Шери, думая, как же уютно вот так сидеть и разговаривать с кем-то, кто знает твою семью.

– А мы уж и позабыли тут, какие они на вкус. Ой, чем же тебя угостить? Налью чаю?

– Просто чаю, без молока! – Шери помнила инструкции и захватила с собой в подарок печенье и шоколад.

– Тебе повезло, я как раз пекла. Остались пирожки с ревенем, имбирная коврижка. А это что такое ты достаешь?

– Это тебе и дяде Сэму, – Шери достала еще несколько банок из своей сумки.

– Нет в этом никакой необходимости. Но спасибо тебе, – вспыхнула Рут. – Твоя мама так добра к нам, но я подозреваю, что некоторые ее посылки потерялись в порту. Мы теперь считаем письма, так что можем вычислить, когда что-то не доходит.

– Тетя Рут, прежде чем я уеду, я хотела бы посмотреть все семейные фотографии, узнать свою семью с маминой стороны. Мама-то почти совсем ничего мне не рассказывает, – рассмеялась Шери. Тетя Рут была точно такой, как ее описывала мама – кругленькой, теплой, и дом у нее такой чистенький и уютный.

– Обязательно, только сперва выпьем чаю. Ты запомни, в половине пятого или в пять мы, британцы, всегда пьем чай – когда с печеньем, когда один чай – просто передохнуть, осмыслить день текущий. А для тебя я специально достала лучший фарфор, все чашечки перемыла. С пайками сейчас трудновато, но это справедливо, и, думаю, кто-то теперь питается даже лучше, чем прежде. А что бы ни было на столе, на миленькой фарфоровой тарелочке оно смотрится куда аппетитнее, а? Еще моя мамочка меня этому научила.

– А где вы жили тогда?

– В маленькой деревушке около Сеттла, неподалеку от Вест-Шарлэнда.

– Меня назвали в честь той деревни. Я обязательно должна когда-нибудь побывать там, – отозвалась Шери.

– Очень красивое место, немного дальше в долине. Конечно, если добудем бензин, непременно съездим.

– Бензин? – оживился Сэм. – Но на него не дают талонов.

– Ничего, мы займем у кого-нибудь, когда Шери приедет в следующий раз. Ты же приедешь к нам еще? – повернулась к ней Рут.

– Конечно. Я же теперь вас нашла! – ответила племянница.

– Господь не благословил нас детьми, так что мы уж от души побалуем тебя, юная леди. Мне ужасно нравится, как ты разговариваешь. Точно из фильмов! А ты сама не хотела бы сниматься? – спросила Рут.

– Да нет, одной актрисы на семью вполне достаточно, – улыбнулась Шери. – Мне нравится моя здешняя работа, мы только что перебрались на новое место, клуб «Радуга». На втором этаже у нас вся канцелярская работа. И когда американские части приезжают или, наоборот, куда-то отправляются, наш Красный Крест следует за ними – устраиваем для солдат представления, всякую помощь оказываем.

– Надеюсь, тебя они посадили за главный столик при входе. Твоя улыбка развеселит самого унылого. Повезло им с тобой.

– Я могла остаться и в Штатах, но мне хотелось в Европу, казалось, что мой долг быть здесь. Мои дяди ведь выполнили свой долг тогда, на прошлой войне.

– О да, крошка, и сполна. Твои бедные бабушка и дедушка так и не оправились после их гибели. Твой дедушка был кузнецом, в Вест-Шарлэнде держал кузницу. А теперь там автомастерская. Какой позор для всех нас, что для того, чтобы тебе добраться до нас, понадобилась война. Последний приезд, конечно, был очень печальным для твоей матери. Наверное, она рассказывала тебе… Ну, довольно о грустном. Расскажи-ка лучше о вашей жизни в Калифорнии. Судя по всему, там так тепло, так красиво. А у нас тут сырость, дождь то и дело.

– А мне нравится. Но в Калифорнии и правда иначе. Хотя я начинаю привыкать к здешнему воздуху. Понимаю теперь, отчего у английских девушек такая прекрасная кожа. А у нас солнце так жарит, что если не укрываться, то лицо будет как шкурка крокодила.

Они болтали и пили чай, пока Шери не почувствовала, что вот-вот лопнет.

– А ты можешь мне показать, где жила Лайза? Я обещала ей подробно все рассказать.

Рут показала дорогу, ведущую к Вилла-Роза.

– Чудесная у них семья была, у Гринвудов. А Лайза уже замужем?

– Почти. У нее жених, служит на флоте. – Шери достала фотографию: они все дружно сняты около бассейна в Каса-Пинто, хохочут. – Тут миссис Левайн была в отъезде, так что мы плескались в бассейне. Но мы не всегда живем в такой роскоши.

– О, рядом с таким дворцом моя комнатка похожа на каморку.

– Твой дом здесь, тетя. А дом Перл – там. Но он почти пустой, полный пыльных тряпок. Это же лишь оболочка, скорлупа. А у мамы вот миленькая квартирка.

– Шарлэнд, ты говоришь такие замечательные вещи. Вижу, мы поладим с тобой. Пусть мой дом будет и твоим домом, пока ты в Англии. Теперь мы нашли тебя, и мы хотим, чтобы ты осталась с нами.

Уезжая на станцию, чтобы сесть на лондонский поезд, Шери крепко обняла обоих. Вот что мама называла настоящим йоркширским гостеприимством: потрескивающий огонь, тарелка теплого печенья с джемом, коврижка, чай – чайник за чайником, и разговоры о семье. Они знали мою мать, когда она была девчонкой, знали ее родителей и ее бабушку и дедушку Акройдов – всю ветвь, которой я не знала до сих пор.

Они с матерью всегда держались вдвоем, словно у них больше нет родных. Надо ей побольше разузнать о Баррах в Глазго. Впрочем, отец рисовал такие мрачные картины, говоря о семье своих родителей. Не очень-то ей хочется встречаться с теми, кто воспитал отца таким безответственным и ненадежным. Это была ее первая поездка на север, и ей нравилось то, что она увидела. Она надеялась вернуться сюда на Рождество.

* * *

В июле 1942-го Чарли отправил домой открытки из Ливерпуля и Уоррингтона. Но разве эти открытки могут передать ужасное зрелище разбомбленного города, почерневшие от дыма доки, разруху и опустошение, встретившие их на берегу? Но у него не было другой возможности сообщить родным, что он на севере Англии, помогает на британской базе Вооруженных сил в Бертонвуде перебрасывать снаряжение на американскую воздушную базу для самолетов союзников.

Это был огромный аэродром, в сборных бараках размещалось несколько тысяч военных и техников, обслуживавших ремонтные мастерские. Словно кусочек Америки пересадили на британскую землю – тут были и свои магазины, и концертные холлы, и кафе, и бейсбольные команды. Здесь можно было бродить неделями и не услышать британской речи – разве что в кафе или рядом на танцплощадке.

Порой он ощущал себя простым рабочим и торопился поскорей улизнуть, но его знание механики регулярно пригождалось. Он заслужил погоны сержанта и хорошо ладил со своими людьми. Похоже, они уважали его – он не бранился, не сквернословил, не пил и не гонялся за женщинами. Просто так вот он привык жить.

Он, конечно, замечал девчонок, отиравшихся вокруг базы и с интересом поглядывавших на него, – ярко размалеванные мордашки, синие от холода ноги. И все вспоминал свою сестру, Лорри, она ведь примерно одного с ними возраста. Что бы он чувствовал, если бы она была среди них – силилась продать свое обаяние за пару чулок?

Мужчины остаются мужчинами и охотно принимают услуги, предлагаемые им столь откровенно. Но он скорее голодать будет, чем вот так воспользуется девушкой. И здешняя танцплощадка ему претила – какие-то животные пляски в брачный период, ничего общего с привычными ему веселыми танцами. Тогда-то он и начал ощущать, как сильно он отличается от своих сверстников, выросших в миру. Он словно проскочил весь период бурного полового созревания. В его религии ухаживать за девушкой означало спокойную договоренность между семьями: никакой спешки, никакой романтики. Да, он совсем не походил на обычного солдата. В отпуске и увольнительных он отправлялся исследовать чеширские деревни – бродил по древним городишкам, любовался архитектурой, старинными церквями. Обнаружил, что его вопрос об открытках вызывает подозрение – словно он шпион, который что-то тут вынюхивает.

Однажды он уговорил своего приятеля-механика уступить ему джип на несколько дней. Хотел поехать дальше на север – к далеким холмам Ланкашира, попытаться разыскать папину школу. Но Гари, приятель, хоть и согласился, но отпустить его одного не решился:

– Только уж я с тобой поеду – на всякий случай. Странно, вырос ты на ферме, а водишь так, словно впервые за руль сел.

Чарли в ответ рассмеялся, представив, что подумал бы о них Гари Эмблер, если б знал, на какие сделки с собственной совестью пришлось пойти отцу, чтобы приобрести в хозяйство трактор. Прятал его несколько дней в сарае, прежде чем решился выехать на нем на свет божий.

Они вооружились компасом и взяли курс на север – через города, прокопченные дымом хлопковых фабрик: Атертон, Ли, Болтон, Бернли; потом въехали в Скиптон – главная улица здесь упиралась в древнюю крепость. Вышли из машины полюбоваться видом и спросить дорогу – никаких указателей не было видно.

Была ранняя зима, на стылой земле кое-где белел снег. Величественно возвышались холмы, а дома были выстроены из того же камня, что и в родном Спрингвилле. Когда они добрались до Совертуэйта, почти стемнело. Прохожие показали им узкую дорогу в сторону Вест-Шарлэнда.

Ночь выдалась туманной, Гари совсем устал. Дорога петляла в полутьме, и Чарли, пересевший за руль, плохо понимал, куда они едут. К счастью, фары вдруг выхватили в тумане одинокую фигуру в военной форме – кожаные сапоги, фуражка, ружье на плече…

Они подъехали ближе и хотели предложить солдату его подвезти, но тот не оборачивался.

– Эй, осторожней! – Чарли посигналил, чтобы ему уступили дорогу. Разминуться было негде – слишком узко.

– Тихо, сшибешь его! – в ужасе заорал Гари.

– Да вижу я! – Чарли отчаянно сигналил, но человек не останавливался и не поворачивал головы. Чарли покрылся холодным потом. Сейчас он задавит его. С бухающим сердцем он ударил по тормозам что есть мочи, предчувствуя удар.

– Сонная тетеря! Оглох, что ли? Совсем ослеп? – беленился Гари, высунув голову из машины.

Чарли выскочил проверить, насколько серьезно они задели беднягу, но на дороге никого не было. Ни распростертого тела, ни вообще чьих-либо следов. Ничего.

– Но мы же видели его, правда?

– Да еще как видели, черт побери! В канаву сиганул, наверное… Ну сейчас я его вытащу, – угрожающе прорычал Гари. – Ой, а тут нет канавы… А ну вылезай, ты, придурок!

Оба огляделись по сторонам.

– Тут никого нет. Идем, темно совсем… – Чарли забрался обратно в машину. – Но мы видели солдата, я совершенно уверен в этом. Он шел перед нами…

– Мы просто устали. Давай на это спишем… Только вот где же мы, черт возьми? – Гари зевнул. – Втянул ты нас в историю…

– Да нет же, я точно видел человека, совершенно точно. – Чарли встревожился. Они сбились с пути в чужой стране, а теперь еще и встретили привидение. Не к добру это.

* * *

Миссис Бек, запыхавшись, вошла в кухню и плюхнула на стол корзину.

– Я только что видела привидение, – выговорила она. – Во всяком случае, я думаю, это было привидение, а вот Дорин, та, что на почте работает, говорит, это снова один из тех янки. Она двоих видела – ходили тут по нашей площади, ох и наглые, – спрашивали, как в Шарлэндскую школу проехать. Надеюсь, это не шпионы. А то после того фильма, что мы на прошлой неделе посмотрели, шпионы так и мерещатся – помните, немцы переодетые там в деревню-то пробрались.

Она замолчала и обернулась к Хестер:

– Ну, голубушка, как мы себя чувствуем?

Хестер терпеть не могла, когда с ней обращались словно с ребенком. Если она все подряд забывает и задает одни и те же вопросы по многу раз, это еще не значит, что она поглупела. Иногда, проснувшись утром, она не знала, что ей делать дальше, разум со скрипом пытался войти в колею. Доктор Пиклз говорил что-то о небольших нарушениях мозгового кровообращения – якобы они-то и вызывают замедление, – но она чувствовала себя прекрасно. Пару раз она упала в саду и теперь из осторожности ходила с палочкой, поддерживая свои скрипучие кости. Если это просто старость, то ты справишься, вздыхала она. Но у нее теперь столько времени уходило просто на то, чтобы одеться или найти что-то, чего ей хотелось бы съесть. Еда словно изменила вкус. Иногда она целый день ничего не ела – просто забывала, а потом чувствовала себя на грани обморока, и миссис Бек отчитывала ее, усаживала за стол, поила сладким чаем с сэндвичем.

Доктор Пиклз было договорился, чтобы с ней в доме пожила семья, но дети оказались очень шумными, а их мать через несколько недель засобиралась обратно в Халл, жалуясь, что в деревне очень уж тихо и скучно.

Как же ей не хватало Эсси, ее успокаивающего присутствия! Если бы только были силы, чтобы самой со всем управляться… В саду теперь снова растут овощи, вокруг опять гремит война, но у нее нет сил следить за новостями.

Она пыталась готовить вещички для посылок, которые отправлял на фронт Женский институт, но вязанье ее оказывалось путаным, петли то и дело выскальзывали. Машина стояла в конюшне со снятыми колесами. После той истории, когда она врезалась в стену на обратном пути из города, она понимала, что сама ездить больше не сможет. Ей показалось тогда, что перед нею идет человек, и, чтобы не сшибить его, она выкрутила руль. Тревога оказалась ложной, но былая уверенность к ней больше не вернулась. Нынешнее медлительное дрожащее существо совсем не походило на прежнюю Хестер Кантрелл.

– И где же теперь то привидение? – спросила она, не вполне понимая, отчего так взбудоражена миссис Бек.

– Ох, я вот как раз и рассказываю, – отозвалась та, выкладывая покупки. – Тот, что повыше, ну вылитые ваши сыновья… Какими они тогда были, конечно. Я во все глаза вытаращилась, а он приподнял фуражку и улыбнулся. Понимаю теперь, почему девчонки от них без ума. Уж такие они нарядные в своих брюках и кителях, высокие, стройные – просто красавцы. Ну, а теперь расскажите-ка мне, чего бы нам хотелось? Купаться и баиньки?

– Как вам будет угодно, – безразлично отозвалась Хестер.

– Опять плохо спали?

– Глаз не сомкнула, то и дело в туалет шаркала… Ах, если бы я могла нормально спать! Сразу бы стала самой собой. Просто не знаю, что со мной происходит… Такая замедленность.

– Ну-ка, просто посидите спокойно. Чашечка чаю вас подбодрит.

– Как жаль, у нас нет настоящего кофе. Чего бы я ни отдала сейчас за чашечку благородного кенийского кофе, – посетовала она. Сетования и жалобы по-прежнему удавались ей безупречно.

– Нынче приходится довольствоваться тем, что есть. Либо пайковый кофе, либо ничего, голубушка.

– Отчего же? – озадаченно посмотрела на нее Хестер.

– Так война ж, ваша светлость… Я вам говорила вчера. Рассказывала, как мы отбросили армию Роммеля в пустыне. Вот уж за что надо быть благодарными…

– Роммель? Кто это?

– Я же рассказывала… Немецкий генерал… Вот, газеты о нем писали. Ну-ну, не волнуйтесь. Память вернется, просто не стоит вам жить совсем одной в таком огромном доме. Вам нужна какая-нибудь компания – можно беженцев пустить, или эвакуированных, или солдат. Просто чтобы была компания, люди вокруг…

– Да, пожалуй, дом великоват мне теперь. Но я никогда не оставила бы свой сад.

– О, вы с ним просто чудеса сотворили. Только вот теперь-то рук не хватает, и все отправляется в кастрюлю да на сковороду. Может быть, поспрашивать в деревне, кто мог бы вам помогать? – предложила миссис Бек.

Хестер маленькими глоточками пила чай. На вкус он больше напоминал размокший картон. Ну какой смысл что-то есть, если не получаешь от этого удовольствия? В восемьдесят два года не так много остается поводов чего-либо ждать.

– Так вы сказали, там были какие-то привидения? – снова спросила она, смутно чувствуя, что они имеют к ней какое-то отношение.

– Да, и одно – вылитый ваш сынок! Я-то никогда не умела их различать, путала мистера Гая и мистера Энгуса. Они хотели найти нашу школу, где мальчики учились. Дорин – та, что на почте работает, – подсказала им дорогу. Один из них ответил, что его отец там учился когда-то.

– Как мило, – отозвалась Хестер.

Миссис Бек снова посмотрела на нее с укоризной.

– Похоже, сегодня опять не лучший наш день, голубушка?

Хестер сидела молча, опустив глаза в чашку.

* * *

Чарли и Гари чуть не лишились дара речи при виде такой школы. Огромное серое здание на вершине холма с видом на всю долину больше напоминало древнюю крепость.

Прежний директор, мистер Фолдз, оказался маленьким усталым человечком, давно на пенсии, но принял посетителей любезно, гордо провел их по школе.

– Так, молодой человек, вы говорите, ваш отец учился у нас? Когда же это было?

– Думаю, до мировой войны. Его брат погиб тогда в сражении, а отец служил потом в торговом флоте. Он не любит об этом рассказывать.

– И никто не любит. Что ж, давайте поглядим список погибших… Как его звали?

– Чарльз Эртур Вест, – ответил Чарли. Он и не представлял себе, что английская частная школа может быть вот такой: классные комнаты, отделанные дубовыми панелями, длинные ряды книжных полок в библиотеке, мальчики в форменных пиджаках и укороченных серых бриджах, волосы аккуратно расчесаны на пробор, запах мела и дезинфекции, которые не перекрывали потного аромата юности. Сводчатый потолок уходил ввысь.

– Боюсь, такого имени нет в нашем списке, – ответил директор.

– Погоди, ты говоришь, у него был брат-близнец? – вмешался Гари. – Вот это школа, это я понимаю. А я-то ходил в какую-то жалкую конуру среди прерий.

– Вот оно что… Близнецы. Это меняет дело. Теперь припоминаю, учились у нас близнецы. Один погиб, но, насколько я помню, звали его Гай Кантрелл, – и мистер Фолдз показал на фотографию.

– Господи, Чарли, да это же вылитый ты! – воскликнул Гари, взглянув на портрет.

– Позвольте мне разыскать миссис Саутолл, она давно здесь работает, – проговорил директор.

– Ничего не понимаю, путаница какая-то. Но это точно папа. Или его близнец. Если тот погиб на войне, значит, папа другой брат. – Чарли кольнула тревога. Может, не стоит ему ворошить прошлое отца? Не зря ведь он так настойчиво замалчивал его. Но отчего же?

В комнату вошла дама средних лет, оглядела их снизу вверх и так заулыбалась, увидев Чарли, словно они были давно знакомы.

– Вы, должно быть, сынок Энгуса. Боже милостивый, точно привидение встретила! Ну-ну, не пугайтесь. Они хорошими были мальчиками. Гай дослужился до капитана. Погиб при Пашендейле. Вот он, в памятном списке наших героев. Бедный Энгус без него совсем потерялся. Вел у нас уроки какое-то время, припадки все его мучили… Америка? Боже правый, а теперь он прислал своего сына сражаться с нами плечом к плечу! Как это похоже на Кантреллов. Военная традиция же у них из поколения в поколение передавалась, от отца к сыну. Отец-то мальчиков утонул, спасая лорда Китченера. Леди Хестер согнулась от горя. Как же она обрадуется вам!

– Леди Хестер? – Чарли с трудом понимал, что она говорила.

– Ну да, ваша бабушка, она живет около деревеньки Шарлэнд, на холме в поместье Ватерлоо-хаус. Ни с чем его не перепутать, не ошибетесь. Вот так сюрприз для нее будет!

– Минуточку, – вдруг вмешался директор школы. – Вы сказали, вашего отца зовут Чарльз Вест, а ваше имя?..

– Чарльсон Вест. Странно, что он сменил имя.

Чарли почуял, тут скрывается какая-то тайна, и легонько подтолкнул Гари.

– Наверняка этому есть какое-то объяснение. Наверное, леди Хестер сможет больше нам рассказать.

– Может быть, мне позвонить, предупредить ее, что вы скоро будете? – предложила миссис Саутолл. – Не хочется резко взволновать ее. Она ведь совсем старенькая уже.

– Да, конечно. Я могу еще раз взглянуть на фотографию? – попросил Чарли.

– Идемте-ка со мной. У нас там целая стена с фотографиями наших матчей в крикет и регби. Помню, мальчики очень спортом увлекались.

– Вы шутите. Мой отец ни разу в руки не брал бейсбольной биты, – озадаченно посмотрел на нее Чарли.

Казалось, он приоткрыл какую-то потайную дверцу в жизнь, о которой ничего не знал. Он просто не мог оторвать глаз от фотографий. Четкие качественные снимки: вот они вдвоем, похожие, как две капли воды. Он подумал о своем собственном брате-близнеце, Гусе… то есть, Энгусе, конечно! Точно, теперь сходится. Он по-прежнему не понимал, что у них произошло тогда, но отчего-то вдруг улыбнулся.

– Я понимаю, это ужасная наглость с моей стороны, но нет ли у вас открыточки? Я хотел бы купить и отправить домой родителям. Хочу, чтобы они поскорее узнали, что я побывал здесь.

– Молодой человек, у нас есть даже кое-что получше, – ответила школьный секретарь. – Вот наш буклет, бумага, конечно, военного времени, ну, ничего. Положите его в конверт и расскажите отцу все о своем визите к нам. Ах, до чего отрадно повстречать родных своих бывших учеников! Тяжелое было время тогда. Мы потеряли лучших учеников, считай, целое поколение ученых потеряли. Как хорошо видеть, что кто-то все-таки выжил, да еще и отправил сына защищать отчизну.

Ох, если бы она знала, как все обстоит на самом деле, подумал Чарли.

– Сколько вы здесь пробудете? Нашим мальчикам наверняка захочется пообщаться с американскими солдатами, – добавила она.

– Простите, мэм, но мы должны торопиться, пора возвращаться на базу, – торопливо ответил Гари.

Подходя к машине, они все еще не могли оправиться от потрясения.

– Давай-ка садись скорей, вот уж ты устроишь этой старой даме сюрприз! Сюрприз всей ее жизни!

Чарли ничего не ответил. Честно ли вот так действовать без ведома отца? Наверняка ведь что-то пошло не так, раз папа решился сменить имя и покинуть свою семью. Чарли не был уверен, что он хочет узнать, что же это было.

* * *

Хестер поливала зелень в саду, когда заметила подъехавшую к дому машину и показавшихся из нее двух солдат. Янки идут, улыбнулась она, вспомнив песню: «Туда, туда…» распевали в конце войны так вдохновенно, что можно было подумать, янки-то и выиграли войну – одной левой.

Она, прихрамывая, заторопилась им навстречу и вдруг ошарашенно остановилась.

– Гай! – воскликнула она, просияв. – Ну наконец-то! Где же ты пропадал? Проходите же, проходите… А где Энгус?

Двое мужчин молча переглянулись.

– Мэм, это Гари Эмблер, а я Чарльз Вест… Мы были в школе, и меня отправили сюда. Я думаю, тут какая-то ошибка. Они решили, что я ваш внук.

– Внук? Гай, о чем ты говоришь? И почему ты так странно разговариваешь, будто в американском фильме? Ты так вырос! Или это я усохла? Ох, мне столько всего надо тебе рассказать… Пойдем скорей, я приготовлю чай. Или, может быть, шерри?

– Нет, мэм, спасибо, – ответил Чарли. – Мы просто хотели поздороваться перед отъездом. Вы леди Хестер?

– Ну конечно, это я. Твоя мама!

Молодые люди посмотрели на нее, потом снова переглянулись.

– Почему тебя так долго не было? Я писала тебе, рассказала все об Энгусе и том деревенском пареньке, но ты ничего не ответил. Я так долго тебя ждала! Но теперь ты вернулся надолго, правда? Это твой товарищ, как его зовут?

– Мэм, мы солдаты, американские солдаты, просто заглянули вас навестить, но мы не можем задерживаться.

– О нет, родной, не шути так. Теперь-то уж я не дам тебе так просто уехать, после всех этих лет! Сейчас я приготовлю твою комнату и заварю чай. Нам так о многом надо поговорить!

Как замечательно, Гай по-прежнему такой красивый. Совсем не постарел за эти тридцать лет. Так давно не был дома, совсем позабыл о манерах, и акцент у него просто ужасный. Странно, а товарищ его кажется совсем из простых. И оба смотрят на меня так, будто я несу околесицу.

– Идем, покажу тебе, во что я превратила сад, ты же ничего не видел. Зря ты сбежал тогда – ночью, тайком, будто вор! Знаю, знаю, доктор Мак тебя надоумил. Я ездила тогда в клинику, они все мне рассказали. Мистер Вест, подумать только! Не было никакой нужды менять имя. Кантреллы – благородная фамилия. В роду твоего отца были генералы еще со времен Ватерлоо. Так где же все-таки Энгус? Ох, память моя старческая, конечно, бедный мальчик погиб на войне. Не надо было тебе убегать тогда. Твой брат хотел сделать как лучше для нас всех. – Она продолжала говорить и не заметила, как они, помахав ей на прощание, тихо повернулись спиной и зашагали прочь.

– Вернитесь! Вы же не выпили чаю! – закричала она. – Гай, не оставляй меня одну!.. Гай, я же только что снова нашла тебя, Гай!..

Но на дорожке уже никого не было, и на мгновение в голове ее стало совершенно пусто.

– Мне все привиделось? Гай в самом деле приезжал? Или это память сыграла со мной злую шутку? Но их же было двое.

Туман в спутавшемся сознании на минуту рассеялся. Ну да, два мальчика в американской военной форме. Если это был не ее сын, то кто же?!

* * *

Всю дорогу обратно на юг на базу в Бертонвуд Чарли не проронил почти ни слова. Он был слишком потрясен. Или ему все приснилось? Вызвал к жизни погибшего солдата? Люди в Вест-Шарлэнде улыбались, радовались ему, как старому знакомому, и все эти фотографии спортивных команд, где засняты папа и его брат… Гай и Энгус Кантреллы, один погиб, а другой жив. Он так запутался, что уже не мог разобрать, кто из них кто, а потом еще эта старая дама в черном решила, что он ее сын, называла его Гаем, умоляла остаться с ней дома. Что же тогда случилось, что отцу пришлось взять чужое имя и сбежать из родного дома?

Бабушка сошла с ума, в этом нет никаких сомнений, прискорбное это зрелище – ждет сына, который так и не вернулся к ней…

Чарли не мог даже предположить, что произошло тогда, но не сомневался – история невеселая. Не знал, что и думать, но все равно отправил домой школьный буклет. Хоть как-то расшевелит домашних. Внезапно его охватил страх – что-то таят в себе эти открытия, но так или иначе он заставит папу взглянуть правде в глаза и рассказать ему всю историю.

Но, что бы это ни было, оно довело старую даму до помешательства. Возможно, ему надо вернуться, уже без попутчиков, попросить прощения за свою грубость…

– Ты в порядке? – окликнул его Гари.

– В каком-то смысле… Ну и денек, черт бы его побрал, – буркнул Чарли.

– Первый раз слышу, чтобы ты ругался. Знаешь, давай в следующий раз поедем в Лондон. Поглядим город, развлечемся как-нибудь.

– Договорились!

Поездка в Лондон уж точно отвлечет его от этой загадочной истории. Во всяком случае, это большой город, и он не будет там на каждом шагу натыкаться на привидения из семейного прошлого…

 

Глава 24

В затишье между Рождеством и Новым годом Рут и Сэм решили свозить Шери в деревню, где выросла ее мать. Поездом добрались до Совертуэйта, там ненадолго остановились перекусить в кафе – странно, что оно оказалось открыто. Впрочем, на Рождество было холодно, и многие только теперь решились выехать из города подышать деревенским воздухом.

Шери очень тронули каменная площадь и правильной формы георгианские здания. Именно так она все себе и представляла и купила открытку, чтобы отправить маме.

Потом они сели в автобус до Вест-Шарлэнда. Шери сфотографировалась на площади у «Оленьих рогов». Поблизости не было никаких указателей или названий улиц. Под звон церковного колокола медленно тянулась похоронная процессия. Стоявшие у дороги мужчины почтительно сняли шапки, все шторы в домах были задернуты, и двери плотно закрыты в знак уважения. Рут спросила, кого хоронят.

– Леди Хестер из Ватерлоо-хауса, – последовал ответ. – Вздорная старуха, а под конец и вовсе умом тронулась. Нашли ее в саду, все сына своего искала. Подумать только, искала сына, а тот уж сколько лет назад умер… – Женщина помолчала. – Нельзя плохо-то о мертвых… Свой крест она несла, как и многие. Свой крест у каждого, простой ты человек или знатного рода.

Рут обернулась к Шери.

– Это та самая леди, которая заботилась о твоей бабуле, когда та заболела, помнишь, я рассказывала тебе. Ей принадлежали все дома в округе, твой дед тоже был ее арендатором, жил в коттедже рядом с кузницей. Когда твоя мама была молоденькой, у нее был роман с ее сыном, во время той войны это было. Но Хестер вмешалась тогда, не позволила им общаться. В те годы не принято было, чтобы аристократы с простыми мешались.

Они проводили взглядом процессию. Черные лошади тянули стеклянный катафалк. Провожающих собралось немного.

– Как грустно, у нее совсем не было родных, – тихо сказала Шери.

– Думаю, это потому, что просто на свете не осталось никого, кто скорбел бы о ее смерти. Эсси как-то рассказывала мне, что Хестер была дочерью пэра, самой младшей. Так что все родные умерли раньше, и титул с ними ушел. Она была довольно строгой и даже немного вредной, но твоя бабуля очень хорошо о ней отзывалась. Какая бы кровь ни текла в твоих жилах, а конец у всех един: ящичек и пара футов земли. Я слышала, леди Хестер твердо отстаивала свои принципы, все из-за той истории с военным мемориалом. Вижу, они так ничего и не возвели тут. Теперь-то, наверное, уж быстро управятся, когда она больше не будет их отговаривать.

– А отчего они так долго не приходили к согласию? – спросила Шери.

– Да всякие осложнения… деревенская внутренняя политика… Идем, покажу тебе все. Тут остались еще соседи, которые помнят твою мать. Они уже привыкли, что на церковное кладбище то и дело заглядывают посетители: кто предков ищет, а кто родных.

Шери попыталась представить себе маму маленькой девочкой, как она ходила здесь в школу. После окончания похорон, когда люди разошлись, они заглянули на могилу к бабушке и дедушке. А потом ее представили миссис Бек, экономке.

– Вот как, еще один гость из Америки, – улыбнулась та, с интересом разглядывая ее. – Как раз на прошлой неделе двое американцев к нам приезжали. Это-то и прикончило леди Хестер – померещилось ей, что один из них похож на ее сына! Она-то обрадовалась, что он вернулся домой навсегда. Да все ей привиделось, конечно… Быстро зачахла потом, не ела ничего, растаяла, будто свечка. Так вы, значит, дочка Сельмы, внучка Эсси? Не могу сказать, что очень похожи на них. Ну и как же мамочка в Голливуде? Я-то помню ее ребенком, таким сорванцом была, все за братьями бегала!

– Мама все еще снимается, Зельма Барр ее сценическое имя, – с улыбкой ответила Шери.

– Надо же, подумать только! А ведь так к лошадям прикипела! И что, знаменитая актриса?

– Да нет, не особенно. Но верхом ездит по-прежнему много.

– Передай, я спрашивала о ней. Ее мать была единственным настоящим другом леди Хестер. У бедной старухи после смерти Эсси ничего не осталось, одни только воспоминания, а это не больно-то питательная диета, кто угодно зачахнет.

Рут, похоже, торопилась свернуть разговор.

– Идем-ка, Шери, а то на автобус опоздаем. Думаю, на сегодня мы всё посмотрели. Волнуюсь, чтобы ты поспела на свой поезд до Лондона.

Шери бросила последний взгляд на свежий холмик земли, прикрытый дорогим венком. Как печально остаться лежать вот так одиноко, когда никто не будет навещать твою могилу – и все из-за какой-то ссоры вокруг памятника героям войны? Что же это за памятник такой удивительный?

* * *

Гай мотыжил и полол, мотыжил и полол – спина не прекращала ныть. Они надеялись поднять побольше урожая, хоть немного помочь фронту. Девочки выбивались из сил, и вот тут Гай понял, как необходима в хозяйстве сыновья помощь.

Он старался не думать о Чарли слишком много. Конечно, каждый вечер они молились о нем. Открытки никому не показывали, и все-таки Роза ждала их… Школьный буклет повлек за собой объяснение. Если они отправили сына в Ватерлоо, то Чарли теперь, должно быть, знает всю историю. Что ж, рано или поздно правда должна была выплыть наружу, иначе и не бывает.

Он хотел было написать подробный рассказ, но понял, что у него нет обратного адреса Чарли или хотя бы номера его части. А он должен рассказать ему, отчего он выбрал для себя новую жизнь, родился заново. Однажды ночью он вдруг признался во всем Розе – поведал ей всю печальную историю от начала и до конца, упомянул и о роли матери в ней, не скрыл и того, какой он испытывал стыд… Роза крепко обняла его, прижала к себе.

– Я не знаю какого-то там Гая Кантрелла. Я знаю только тебя, Чарльз. Здесь совсем не важно, кем ты был в прошлой жизни. Тот мирской человек умер, и Чарли его тоже не знал… Но все-таки мне не нравится думать, что твоя мать по-прежнему мучается угрызениями совести, не может найти покоя – мои родители так же мучились из-за Зака тогда. Ты должен ей написать, рассказать, кем ты стал. Это будет справедливо. «Сын мой, следуй заветам отца своего и не оставь матери своей». Она подарила тебе жизнь и любила твоего брата, не отрезай ее от себя, не оставляй в горечи.

– Но прошло столько лет… Я даже не знаю, что ей сказать теперь, – выговорил он, испытывая невероятное облегчение от того, что Роза так хорошо поняла его.

– Просто скажи ей то, что только что сказал мне. Спроси о Чарли – виделась ли она с ним. Расскажи ей о своей семье и обретенной вере. Дай ей надежду. Как жаль, что ты не рассказал мне ничего раньше! – ответила Роза. – Из-за Чарли мы так отдалились с тобой друг от друга… И ты все это держал в себе!

И они страстно припали друг к другу – впервые за последние несколько лет. Да, Роза всегда удивляла его щедростью своей души.

– Мы должны ему написать. Молчим уже столько месяцев… Неправильно наказывать его еще дольше. У него есть права, своя свободная воля. Я начинаю думать, что мы слишком строги к нашему мальчику, – начал Гай. Но Роза в ответ лишь пожала плечами.

– Поступай, как тебе совесть подсказывает, – отвечала она. – Я каждую ночь молюсь, чтобы он вернулся целым и невредимым, вернулся в наш мир, нашел себе жену из наших людей и обустроился. Но порой меня так начинают мучить сомнения, что тут правильно, а что – нет. Мы должны полагаться на Библию, в ней есть все ответы.

– Это так. Но я никогда не забываю историю блудного сына, – напомнил ей Гай. – Он наш единственный мальчик. И он должен знать, что мы по-прежнему любим его.

– Напиши ему тогда. Напиши скорей оба этих письма. Они и так очень запоздали!..

* * *

В клубе «Радуга» на углу Шафтсбери-авеню, что возле площади Пикадилли, выдалась еще одна беспокойная ночка. Погода стояла дождливая, солдаты не знали, куда им приткнуться, и были весьма рады теплой еде и возможности переночевать здесь. Самыми беспокойными были субботы. Работников из отделения Красного Креста свалила какая-то хворь, так что рук не хватало. У Шери по графику был выходной, но в этот день ей пришлось выйти на работу. Она подружилась с двумя девчонками, Дидрой и Пэм, и все вместе они должны были привечать гостей в клубном танцевальном зале.

Похоже, народу сегодня набьется много, стоял невообразимый шум, зал заполнили американские солдаты, тоскующие по дому и вознамерившиеся разогнать смуту, отплясывая ночь напролет. Тут всегда требовались надежные достойные девушки, чтобы удерживать их в рамках. Ну вот, а я-то надеялась лечь сегодня пораньше и почитать, вздохнула Шери. На Пикадилли что ни день толклись какие-то парни, глазевшие на британских девушек – а те надеялись попасть в «Радугу» на танцы и кого-нибудь подцепить. Квартал славился веселыми дамами и охотно соблазнявшимися ими «вояками Пикадилли», благо рядом полно скверов.

Она видела отчаяние на лицах солдат – как им тут смертельно скучно, одиноко, так хочется хоть как-то развеяться. Они приехали сражаться с нацистами, а не торчать в Англии на военных базах. Красный Крест как мог развлекал их: привозил походную кухню с пончиками и кока-колой, американскими журналами и жвачкой. Шери была слишком молода, чтобы участвовать в этих поездках. Она большей частью занималась административной помощью и то и дело напоминала себе: «И тот слуга, кто лишь стоит и ждет».

И все-таки скучно в «Радуге» не было – никогда не знаешь, кто заглянет в клуб на огонек: то знаменитая кинозвезда – может, и сам Кларк Гейбл, то музыканты – Глен Миллер или Арти Шоу. Для американских войск здесь было средоточие лондонской жизни. И в этих стенах Шери чувствовала себя всего безопаснее. Девушек, работавших в Красном Кресте, считали младшими сестрами. Она была для них ореховой малышкой. Они здесь были такими же частичками родной Америки, как яблочный пирог и газировка, напоминанием о родных женщинах, оставшихся дома, к которым, конечно же, всегда относятся с уважением… или почти всегда.

– Эй, сестричка, иди-ка, попрыгай тут поближе ко мне, – окликнул ее какой-то пьяный солдат и ухватил за руку, когда они пробирались через танцпол. – Будешь моим тепленьким одеяльцем на ночь, – расхохотался он.

Шери сделала вид, что не замечает его.

– Ну же, красотка, не будь такой холодной! Знаю я, вы, рыжие, уж такие горячие!

Дидра, самая высокая из них, подтолкнула Шери вперед, чтобы та не привлекала его внимания.

– Ты, рядовой, иди-ка лучше сунь голову под кран, остудись, – крикнула она ему, но глуповатый рядовой был слишком пьян, чтобы воспринять отказ.

– Ах ты, маленькая стерва, а ну не дразни меня!

– Прекратите! – Другой солдат шагнул из тени вперед. – Разве ты стал бы так разговаривать со своей сестрой?

– Тю-ю, а тебе кто дал право вмешиваться? – Рядовой не заметил полосок сержанта на погонах собеседника.

– Вот я сам себе и дал. Идемте-ка, вышвырнем его отсюда. Вот такие, как ты, и порочат нас. Ступай проспись и научись себя вести.

– Да пошел бы ты! – Солдат упрямо навалился и толкнул Шери к двери. Но тут уж подоспели другие солдаты и выставили буяна на улицу.

– Простите, мисс, – обратился к ней светловолосый сержант. – Слишком много виски… И где только они его берут?

– Ничего, сержант, все в порядке, – ответила Шери, одергивая юбку и с интересом разглядывая спасителя. – Хлопотная сегодня ночка. Думаем, народу еще прибудет.

– Да, мне тоже так сказали. Но сам-то я не танцую, – ответил он.

– Как? Вы никогда не танцуете?! – Шери рассмеялась. – Ну нет, значит, настал момент научиться. Мы не можем вот так бросить американского солдата в трудную минуту! Мы как раз славимся нашим умением танцевать. Уж мы о вас позаботимся, правда, Пэм?

– О, и не сомневайся, солдатик! Никаких отговорок… Вперед! – И Дидра схватила его за одну руку, Пэм за другую. – Идем, будем веселиться!

* * *

Чарли глаз не мог оторвать от рыжеволосой девушки с темными глазами. До чего хороша! Но он же не может выставить себя в глупейшем свете… К джазовой музыке он понемножечку привыкал, но эти тряски вместо танцев… Да он просто будет выглядеть дураком, а этого ему совсем не хотелось, только не в ее глазах! Что-то было такое в ее яркой улыбке, когда она смеялась, что отзывалось в нем радостью, словно луч солнца пробился вдруг среди серых дождевых туч, настроение само собой поднималось. А он все еще был подавлен после той поездки в Вест-Шарлэнд.

После он написал старой даме в Ватерлоо-хаус, просил прощения за то, что не принял ее приглашения. Глупо все это вышло… Но очень уж его потрясло, что она принялась называть его своим сыном. А в ответ ему пришло письмо от нотариуса из Йоркшира, уведомлявшего его, что леди Хестер скоропостижно скончалась, и просившего, если он приходится ей родственником, немедленно с ним связаться. Спрашивал также, не известно ли ему местонахождение Гарта Энгуса Чарльза Кантрелла, последнего из ему известных ныне здравствующих ее родственников. Чарли не знал, что и думать. Написать отцу, переслать ему письмо нотариуса?

Поэтому, когда Гари предложил съездить в Лондон, он обрадовался. Они все ноги сбили, под проливным дождем разглядывая достопримечательности – или то, что от них осталось. Как же людям удается продолжать жить, как обычно, когда вокруг такая разруха, то и дело объявляют воздушную тревогу?

Неприятно поразило его то, как иные американские солдаты набрасывались на здешних девушек – ну точно кобели, завидевшие течную суку. Но даже Гари обозвал его ханжой и пустился на поиски своего скоротечного счастья. Тогда-то Чарли и решил податься в «Радугу». Рассказывали, там есть столовая и библиотека для солдат. Так что он сможет спокойно и с удовольствием поесть. Ну, а тут эта история приключилась. Наверное, ему лучше просто незаметно скрыться. Очень уж шумно здесь, хотя все, похоже, веселятся от души. Оркестр играет так, что ноги сами так и начинают отбивать такт. Может быть, если он угостит всех, например, кока-колой, то удастся оттянуть момент неминуемого позора? Танцевать-то он все равно не сможет.

– Угощаю всех колой! – крикнул он. – Если найдем свободный столик!

– Ага, он собирается улизнуть. Не так скоро, приятель. Мы даже имени твоего не спросили! – остановила его та, что повыше.

– Чарли! – проорал он в ответ. – А вас как зовут? – спросил он, застенчиво взглянув на рыжеволосую.

– Я Шери. А это Пэм и Дидра. Мы работаем здесь в конторе.

Пока Шери отвечала ему, кто-то пригласил Пэм танцевать, и она уплыла. Дидра обвела глазами толпу, и через минуту и она закружилась под музыку. Так, если он срочно что-нибудь не предпримет, то и Шери сейчас исчезнет, а он останется тут один со своими напитками.

Растерянно он смотрел, как танцующие подпрыгивают и подскакивают, набрасываются друг на друга.

– Не гляди так испуганно, – успокоила его Шери. – Это же линди хоп. Потом медленный танец будет. Неужели ты и правда никогда прежде не танцевал? Даже в школе?

– Ну, только что-то вроде польки у нас на праздниках. Прости… Если ты хочешь танцевать, я только отдавлю тебе ноги. – Лучше уж сразу предупредить ее, что он не Фред Астер.

– Что ж, я люблю трудности, – рассмеялась Шери, и он в ответ улыбнулся, поняв, что все будет хорошо. Надо просто расслабиться и быть самим собой.

– Так ты с Западного побережья?

– Да, из Лос-Анджелеса. А ты?

– Из Пенсильвании. Мы живем на ферме, в Спрингвилле.

– Теперь все понятно. Никаких танцевальных площадок, никакого джаза. Что ж, даже в Филадельфию не ездили? Тогда ты, наверно, из квакеров. Но я думала, они…

– Не воюют. Все верно. Я действительно из общины «простых людей». И записался в армию против желания моих родных. – В удивлении он замолчал. – Отчего я тебе это рассказываю?

– Оттого, что мы с тобой будем друзьями, ты и я. И прежде всего я собираюсь научить тебя танцевать медленные танцы. Слушай музыку, обхвати меня вот так, и поехали потихонечку. Не беспокойся, это моя работа – постараться сделать так, чтобы гости почувствовали себя здесь как дома, откуда бы они ни приехали. Нельзя же, чтобы ты чувствовал себя одиноко, правда?

Чарли улыбнулся и послушно принялся делать, как она велит. Ох, ну и урок его ждет, ну и ввязалась его учительница, но теперь-то уж он не отступит, хоть бы тренироваться пришлось всю ночь до утра.

* * *

– Ты стала гвоздем программы! – веселилась Пэм, когда они добрались наконец до своей комнаты и укладывались спать. – Обожаю застенчивых юношей. Есть в них что-то такое притягивающее… а уж когда он похож сразу на Лесли Ховарда и Гари Купера… Откуда он?

– Ферма у них где-то на Восточном побережье, у реки Делавер. – Шери не стала вдаваться в подробности, ей не хотелось с кем-то делиться тем, что доверчиво рассказал ей Чарли. Еще минуту назад она была совершенно свободной, принадлежала самой себе, а через мгновение могла думать только о том, когда же снова увидит его. Ему дали увольнительную всего на сорок восемь часов, он служит на базе дальше на север. Случай свел их вместе, и было что-то такое в его мягком вежливом обращении, что обезоруживало ее, растворяло ее голливудскую уверенную напористость.

Они танцевали, по-доброму потешались над его ошибками, но учение давалось ему легко, и вот он уже вел ее по залу так, словно танцевал с рождения. У него оказалось врожденное чувство ритма и музыкальный слух. Она пообещала сводить его в Национальную галерею послушать игру на фортепиано – если повезет, они попадут на концерт Майры Хесс. Договорились, что обойдут вместе все парки Лондона. Она даже вызвалась сходить с ним в церковь, но он ответил, что храмов его веры в Лондоне нет, и не стоит об этом переживать.

Все это застало ее врасплох – это внезапное влечение к нему: вроде бы совсем чужой человек, но отчего-то кажется, что знаешь его давным-давно, и с ним так спокойно и хорошо, можно разговаривать бесконечно и ни на секунду не испытать усталости. Чем же он так отличается от всех юношей, которых она знала прежде? Она лежала на кровати без сна и не могла этого объяснить, просто испытывала странное волнение.

Если бы тот пьяный не накинулся на нее, Чарли никогда бы не бросился ее защищать. Они бы просто прошли мимо друг друга во тьме и никогда бы не встретились. Быть может, их свела судьба? Иначе как объяснить, что они столкнулись на этом маленьком острове, на другом конце земного шара? Как странно, как неожиданно и как страшно! Всего лишь за несколько часов ее жизнь повернулась вокруг своей оси. Кого же благодарить ей за эту волшебную встречу?

* * *

– Ага, значит, все-таки подцепил себе бабенку на танцплощадке! Очень похвально – для такого-то богомольца! – фыркнул Гари. – Вот уж не думал, что вы, амиши, тоже падки на это.

– Я не из общины амишей, а Шери не какая-то там бабенка. Она работает администратором в Красном Кресте. А до войны в университете училась. Она замечательная!

– И что же маленькая мисс Красный Крест нашла в нашем деревенском детине? Наверняка лишь то, что бросается в глаза – высокий блондин поигрывает мускулами? Ее твое тело интересует. Ни черта другого ей и не надо, никакой твоей возвышенной души.

– Ох, Гари, заткнись. Какая муха тебя укусила? Ты что, плохо провел ночь?

– Слушай, эти британские девицы – ну и сучки… простите мой французский! Представь, подходит она ко мне, улыбочка до ушей, сиськи вперед, вот прямо тут и готова отдаться – и тянет меня в паб. Ну, покупаю ей выпивку – и каждой паршивой девице в этом чертовом пабе. И тут она удаляется в клозет и – вуаля! – ни девицы, ни моего кошелька. Так что не осталось ни цента. Можешь мне одолжить?

– Прости, у меня сегодня свидание с Шери, договорились встретиться на Трафальгарской площади.

– Тогда я иду с вами, буду за вами приглядывать. Вам просто необходима дуэнья!

– Только не сегодня. Я сам хочу с ней побыть. Она совсем не твой тип. – Чарли порылся в кармане. – Вот, возьми, больше ничего нет! – И он протянул бедолаге Гари банкноту. – Надеюсь, увольнительную записку у тебя не стянули? Ну что, встретимся вечером, на Юстонском вокзале?

– Спасибо, друг. Но я лучше сяду на какой-нибудь поезд пораньше. Не хочу портить тебе вечер. Но ты уж постарайся, чтобы в следующий раз твоя девушка мечты прихватила и для меня сестричку. У вас же будет следующий раз?

– Надеюсь. Так странно, к ней приставал какой-то пьяный, а я как раз проходил мимо… У нее потрясающие волосы – цвета кленовых листьев осенью.

– О, да она потихоньку превращает тебя в поэта! Ты уж познакомь меня с ней, хочу посмотреть, что за Рита Хейворт такая. Эти рыжие, они темпераментные, знаешь? Эх ты, простофиля, такая как вцепится – добром не отпустит. Поберегись…

– Все вовсе не так, мы просто друзья, – поспешил Чарли вступиться за Шери.

– Вот это да! Что же, так-таки никакого волнения в штанах не ощущаешь? Ну вы, деревенские, даете.

– У нас правда все иначе. Я к девушкам с уважением отношусь. На отношения нужно время.

– Ах, Чарли, Чарли… Время-то сейчас против тебя играет, а? Война ведь, вот возьмут и пошлют нас в пекло – как знать, вернемся ли вообще… Живи лучше сегодняшним днем, и к черту все остальное. Хоть чмокни ее в губы, да поэнергичней. А то вдруг больше не доведется.

Чарли ничего не ответил. Все совсем не так, его переполняло удивительное чувство – будто он вопреки всему вдруг встретил совершенно особенного человека. Словно именно для этой девушки он родился, именно с ней должен быть – и ни с какой другой. Она для него драгоценный неожиданный подарок, и он может обращаться с ней только как с китайским фарфором, а не как с грубой глиной. Все, что происходит с той самой минуты, как он встретил ее, – это чей-то давно подстроенный план, вот только если он сию же минуту не почистит ботинки, не поправит галстук и не бросится бежать, то как пить дать опоздает!

* * *

Сельма улыбнулась, прочитав письмо Шери, – девочка только и говорила что о встрече с Чарльзом Вестом. Это была любовь с первого взгляда для них обоих, и каждую свободную минуту они проводили вместе. Она даже свозила его в Брэдфорд познакомиться с тетей Рут, и та тоже пишет, что мальчик очень вежливый и симпатичный, кого-то он ей напомнил, только вот не смогла вспомнить кого. Сын фермера, семья религиозная. Они поссорились, когда он записался в армию, так что он не особенно много рассказывал о родителях. Отец его откуда-то из Йоркшира, но об этом он тоже поначалу ничего не рассказывал – пока Шери не упомянула, что ее назвали в честь деревни Шарлэнд. Тут Чарли рассмеялся и сказал, что его отец ходил там в школу. Его фамилия Вест, и он тоже недавно был в Шарлэнде.

«Мы все очень развеселились, когда он сказал: «О, давайте поселимся все вместе и устроим свою деревню!» Вот так совпадение!»

Это озадачило Сельму. Надо же, графство такое большое, а у них обоих оказались родственники в Шарлэнде. Но она не помнит в деревне никого по фамилии Вест. Возможно, живут где-то дальше в долине.

Она очень обрадовалась за дочку, но и забеспокоилась. Какая же мать сможет спокойно отнестись к фронтовому роману? Она-то знала, что это такое, когда сердце твое разбивают обстоятельства, тебе неподвластные, и надеялась, что Шери не наделает глупостей. Она едва знает этого молодого человека – каким бы благонадежным он ни казался. Они должны подождать, пока закончится война, а уж потом что-то решать.

Любовь во время войны вспыхивает так ярко, военная форма делает солдат такими привлекательными, девушки просто теряют голову. А потом все возвращаются домой, переодеваются в обычную одежду, и всё уже не кажется таким романтическим. Сельма не могла представить себе Шери разгуливающей на ферме среди навоза. И написала ей:

«Тебе надо побольше узнать об этих Вестах. Если его отец учился в Шарлэндской школе, значит, он из семьи зажиточных фермеров, но я никогда не слышала об этой семье.

Береги себя.

Дорогая, прошу тебя, не принимай поспешных решений, не бросайся на шею первому, кто проявит к тебе интерес, как сделала я в свое время. Когда я вышла за твоего отца, я ничего не знала о его странностях. Он был само обаяние, но вот едва ли подходил на роль мужа. Единственное, что он мне дал хорошего, – это ты!

Мама».

Пришли мне фотографии, где вы вместе, – хочу сохранить их в своем альбоме.

Дела здесь идут хорошо, по-прежнему снимаем жизнерадостные картины, чтобы ободрить солдат и мирное население. Я тут снялась в эпизоде у Боба Хоупа с Дороти Ламур, а теперь вот снова прогуливаюсь среди декораций первых переселенцев в чепце и шали. Корсет, правда, пришлось на пару дюймов расставить. Так что вернулась туда, с чего начала, – однако на жизнь хватает.

У нас появился комитет, следит, чтобы мы от имени студии не забывали отправлять вещи и одежду в фонд «Посылки для Британии». Я тут всем рассказываю, что такое бомбежки, о бездомных детях рассказываю, напоминаю всем, что моя дочка там все это видит собственными глазами. Одни звезды щедро помогают, а другие просто чудовищные скупердяи. Как почитаешь сладкие рекламные истории в журнальчиках о наших звездах, так и вспоминаешь правду о них.

Перл Левайн как раз одна из тех, кому давно пора открыть глаза на то, что же происходит с ее соотечественниками. Она только что сделала себе подтяжку лица, вся замотана бинтами и из дома пока не выходит – очень кстати, пока она не видит, я перетряхнула ее гардероб и кое-что упаковала в посылку. Пусть только попробует сделать мне замечание, я уж не постесняюсь в выражениях, и Лайза меня поддержит!

Передай большой привет тете Рут и дяде Сэму. Как жаль было узнать о леди Хестер. Но у меня есть свои причины не горевать о ее уходе. Пожалуйста, попроси Рут положить цветы моим родителям, когда она в следующий раз поедет на кладбище.

 

Глава 25

Апрель 1944

Шери лежала в объятиях Чарли, совершенно счастливая. Если это и есть семейная жизнь, то она прекрасна: тела растворяются друг в друге, души переплетаются, а разговор никогда не кончается. Они до сих пор жили так по-разному, а теперь не могут наговориться. Поженились они стремительно. Оба спросили разрешения своих командиров, а медовый месяц уложили в «длинный уик-энд» – с пятницы по вторник. Нашли полуразрушенную бомбежками церковь и обменялись клятвами верности в присутствии своих друзей. Шафером позвали Гари, а подружками невесты – Пэм и Дидру. Все гости в военной форме, никаких оборочек и вольностей, только маленькие букетики цветов для девушек и праздничный стол, который приготовили друзья в клубе «Радуга». Все прошло чудесно.

Времени на раздумья не было. На фронте готовилось большое наступление, американские войска медленно стягивались к побережью, неумолимо надвигаясь на Ла-Манш и Францию. Ремонтная часть Чарли следовала за ними. Так что они оказались перед выбором: сейчас или никогда, и решили взять судьбу в свои руки.

– Ну и каково это, быть миссис Вест? – шепотом спросил Чарли, прижавшись к ее уху.

– Привыкаю понемногу, – ответила она, коснувшись тонкого золоченого колечка – они углядели его в витрине ломбарда. Колечко было позолоченным и изрядно поношенным, но Шери вдруг подумалось, что кто-то передает им его с любовью, и это добрый знак.

– У нас есть целый день, пойдем, будем наслаждаться, – предложил он.

– О, я вполне наслаждаюсь здесь, – промурлыкала она, нежно прижимаясь к нему. – Даже не могу вообразить, где бы я хотела сейчас быть, если не здесь.

– Я тоже, – улыбнулся Чарли. – Знаешь, я все задаюсь вопросом, не встречались ли мы с тобой в прошлой жизни. Мне кажется, я всю жизнь тебя знаю. Мы о многом судим так одинаково. У нас даже имена так складно друг к другу подходят – Вест-Шарлэнд… Все-таки никак не могу забыть об этом. Помнишь, я рассказывал тебе – та старая дама решила, что я ее сын.

– А тетя Рут мне сказала, что бабушка работала у нее до самой смерти. Так странно.

– О, а я говорил, что видел там привидение? В первый раз, когда поехал туда, на проселочной дороге. Я уж было подумал, что задавил солдата, – проговорил Чарли.

– Это всего лишь барабанщик. Тетя Рут говорит, в сумерках его часто можно увидеть на той дороге. Не знаю, пожалуй, я не очень-то верю в привидения.

– Да и я не верил, пока не увидел. И Гари его тоже видел. Как ты думаешь, это судьба, что мы с тобой встретились? Ты не жалеешь? Все вышло так поспешно, наверняка девчонки мечтают совсем не о такой свадьбе.

– Все было замечательно и очень романтично. К тому же я лишь следую традиции. Мои родители познакомились в поезде, который ехал на запад.

– Но ты рассказывала, у них ничего не вышло потом.

– Ты совсем не похож на моего отца. Мне, конечно, ничего не рассказывали, но день моего рожденья говорит сам за себя. Ничего, нам это не грозит, я приняла меры.

– Жаль. Вдруг со мной что-нибудь случится, – вздохнул Чарли. – Я был бы рад думать, что останется ребенок.

– Не смей так говорить! И думать не смей. Это я хорошо усвоила: те, кто часто думает, что не вернется, часто и не возвращаются. Я только на время отдаю тебя войне. А когда мы вернемся обратно в Штаты, устроим настоящую большую свадьбу, наша родня сможет перезнакомиться и дружно отпраздновать!

– Ты всегда так любишь покомандовать? – рассмеялся Чарли. – Я пока не знаю, как к нашей свадьбе отнесутся мои родные. Что они тебя полюбят, я не сомневаюсь, вот только не принято у нас жениться на девушках не из нашей общины. Не хочу, конечно, их огорчать, но, боюсь, я их и так уже огорчил без меры своим уходом на фронт. Мой отец служил в британской армии. Я так мало знаю о его прежней жизни. Он все в себе держит, словно стену возвел, и никого по ту сторону не пускает. Я знаю, что прежде у него было другое имя. Неужели он совершил что-то плохое?

– Спроси его напрямую. Судя по тому, что ты рассказал мне о той твоей поездке, это имеет какое-то отношение к пожилой даме из Ватерлоо-хауса. Ты написал родителям?

– Нет. А ты?

– Не-а… Мама расстроится, что все пропустила. Но это ведь наша жизнь, а не их, правда? Они свою роль уже сыграли. А мы не знаем, что ждет нас в ближайшие несколько месяцев, – прошептала Шери.

– Знаю только, что тебя не будет рядом… У нас так мало времени!

– Так не будем его терять, – улыбнулась Шери и раскрыла руки ему навстречу. – Иди ко мне, солдат, порадуй меня!

– Слушаюсь, мэм!

* * *

Загадочная бандероль пришла однажды утром, когда Гай вместе с соседями чинил крышу сарая, покореженную недавней бурей. Их не стали беспокоить и просто оставили сверток на ступеньке крыльца. За время пути он так сплющился, поистерся, что Гай взял лампу и поднес его к столу, чтобы открыть. Пакет был запечатан сургучом. Внутри оказалось его собственное письмо матери – вскрытое и заново запечатанное казенной маркой.

«Мы взяли на себя смелость прочесть это письмо, чтобы удостовериться в том, что вы являетесь Гартом Энгусом Чарльзом Кантреллом, единственным оставшимся в живых сыном Хестер Матильды Кантрелл, проживавшей в Ватерлоо-хаусе, Вест-Шарлэнд в Вест-Райдинге, графство Йоркшир».

Мама умерла. Умерла и так и не прочла его письма, не узнала, что сердце его наконец развернулось иначе. Он едва не расплакался от своей глупости – оттого, что он ждал так долго. Но вместо слез была лишь горькая печаль, что у него никого больше не осталось, нет больше семьи.

«Если вы можете чем-то подтвердить свою личность, мы в законном порядке начнем необходимые процедуры. Что касается последней воли и завещания названной леди Х.М. Кантрелл в отношении дома, имущества, принадлежащих ей земель и иной собственности, то необходимо официальное утверждение завещания.

Мы ждем ваших распоряжений по всем перечисленным выше вопросам.

С неизменным почтением к вам,

Компания «Финкель, Бордмэн и Браун»

Кастл-Хаус, Хай-стрит, Скиптон».

Вздохнув, он сложил письма обратно в конверт. Что он теперь должен делать? Бумаг у него не было – ничего, что удостоверяло бы его настоящее имя. Надо ли ворошить прошлое, должен ли он назваться Энгусом?

– Мама умерла. Мое письмо пришло слишком поздно, – сказал он Розе. – Ты была права, все это следовало сделать давным-давно. Теперь там осталась земля, собственность. Они по закону наши. Только я должен каким-то образом доказать, что я – это я.

Роза пожала плечами:

– Тебя интересуют деньги?

– Не для меня, нет. Но нашим детям они могут пригодиться… Чтобы они смогли найти свое место в жизни, – ответил он.

– Как же им это поможет? Цена того богатства – хитрость, обман. Как они могут принести добро? Это против всего, во что мы верим. Мы справимся и без твоего наследства. Как всегда до сих пор справлялись.

– Знаю. Но что же тогда будет со всем этим имуществом? Там ведь арендаторы, они зависят от нас, не знают, что будет с их коттеджами, фермами…

– Предоставь разбираться в этом юристам, они что-нибудь придумают. Ты хотел оставить ту часть своей жизни в прошлом. Или теперь перспектива богатства поколебала твою решимость? – И, помолчав, Роза спросила: – От Чарли нет новостей?

Гай покачал головой. Несколько недель назад он отправил ему письмо, но от сына ничего больше не приходило. Это вызывало тревогу – они привыкли к открыткам: вот лондонский Тауэр, вот Трафальгарская площадь… Потом была открытка из Сомерсета, а после – ничего. А потом вдруг пришел еще один конверт с заграничной маркой, надписанный незнакомым почерком.

Недоумевая, Гай распечатал его, и оттуда выпала фотокарточка. Чарли рядом с хорошенькой девушкой в форме и с букетом в руках. Он протянул карточку Розе.

– Посмотри-ка лучше сюда… Так вот почему он нам не писал! – улыбнулся он.

Роза, едва увидев, недоверчиво перевернула тоненькую картонку. Гай извлек из конверта письмо.

«Дорогие мистер и миссис Вест.

Шарлэнд Вест».

Мы с Чарли поженились в апреле, в Лондоне. Он теперь где-то во Франции, но попросил меня написать вам, рассказать вам о себе. Меня зовут Шарлэнд Эстер Барр. Я служу в Красном Кресте в столице. Мы повстречались несколько месяцев тому назад и поняли, что хотим прожить вместе всю оставшуюся жизнь. Мы подумали, что проще всего будет нам пожениться прямо здесь, но очень надеемся встретиться с вами со всеми, когда война закончится.

Наверное, вам будет интересно узнать, что моя мама назвала меня в честь Вест-Шарлэнда – деревни, где она родилась. Ее зовут Сельма Бартли, по мужу миссис Барр, но она разведена и живет теперь Голливуде, снимается в кино. Отец ее был деревенским кузнецом.

Чарли сказал, что мистер Вест ходил в школу в Шарлэнде, значит, вы можете знать мамину семью. Моя бабушка работала в Ватерлоо-хаусе, помогала леди Хестер Кантрелл, которая недавно умерла. Моя тетя, Рут Бродбент, показывала мне Вест-Шарлэнд. Это в самом деле очень красивое место. Надеюсь, вы согласитесь переписываться со мной, пока Чарли на континенте. С нетерпением жду вашего ответа.

Знаю, вас удивит такое письмо от чужого человека, но Чарли просил меня писать вам, и я, конечно, выполняю его просьбу.

Искренне ваша,

Роза почти лишилась дара речи.

– Женился… На англичанке… И не из наших, а теперь еще и на передовой. Точно история с Заком повторяется. Где же конец, когда круг разомкнется? – вскричала она.

Гай ошарашенно глядел на фотокарточку.

– Хорошенькая девчушка. Я и не узнал ее сперва. Хотя очень хорошо знал ее мать. Мы дружили с ней, это ее братья спасли нас тогда на ручье, и это ее брата Фрэнка расстреляли – того, которого я не смог спасти. Это мне в наказание? – спросил он и почувствовал, что по щекам его текут слезы. – Неужели это никогда не кончится? – он вскочил со стула. – Не знаю, просто не знаю, что делать!

– Будем держаться врозь, как обычно и делают в таких случаях. Но я ей напишу, конечно, отвечу, иначе будет невежливо, – сказала Роза. – Но никаких встреч, никаких воссоединений не будет. Чарльсон сделал свой выбор. Он не может рассчитывать, что мы одобрим его.

– Не решай сгоряча! Это дочка Сельмы. Мы не можем ее прогнать. Но они никогда не должны ничего узнать о нашей печальной истории.

– Не беспокойся, твою тайну никто не знает. Это никого не касается, кроме тебя и меня. Не касается ни Чарли, ни его жены. Я напишу ей. Никаких подробностей о той прошлой истории рассказывать не буду, ни к чему это. Так будет лучше.

– Ты не понимаешь. Мы с Сельмой когда-то… – он поколебался, не желая вслух заговаривать о прежних чувствах.

– Тебе нет нужды говорить мне об этом. Я вижу все по твоим глазам. Это было очень давно и ничего не значит для нас нынешних. – Роза, если захочет, превращает свои сапфировые глаза в настоящую сталь.

Ночью Гай никак не мог заснуть. Извинившись, он выбрался из их теплой постели и вышел на веранду. В темном саду мелькали светляки.

Господь дает, и Господь забирает, думал он. Не уйти от Его хитроумного возмездия. Ты-то надеялся, что спрячешь голову в песок и сможешь сбежать от своих обязательств, так, Гай Кантрелл? Подумай хорошенько. Много цыплят спешат нынче устроиться в твоем курятнике. Так ты уж лучше возведи забор попрочней либо уж впусти их. Выбор за тобой.

* * *

Сельма и Лайза допивали бутылку вина, перечитывая письмо Шери снова и снова – отбирая друг у дружки и читая по очереди. Корабль, на котором плыл жених Лайзы, пропал без вести в Тихом океане. Она места себе не находила в тревоге, и Сельма временно переселилась к подруге, чтобы как-то ее поддержать. Но теперь ей самой требовалось утешение.

– Ну как же она могла так поступить со мной – вот так взять и выйти за первого встречного! Какой-то деревенский увалень из какого-то Хиксвилла! Никогда не слышала в Шарлэнде ни о каких Вестах…

Фотография была зернистой, на лицо жениха падала тень. Трудно было разобрать, как он выглядит – просто обычный молоденький солдатик, ничего особенного. Отчего ж они не подождали? О нет, только не это… Хотя о вязании пинеток вроде бы в письме не сообщается? Современные девушки более благоразумные, но сгоряча взять и выскочить замуж…

И вдруг она расхохоталась.

– Вот черт! Ну ты подумай! Теперь-то я понимаю, что почувствовала моя мама, когда прочла письмо от меня тогда! Лайза, да она же поступила точно так, как и я когда-то, ну просто копия я! Но вот если она думает, что мы тут сейчас приготовим упитанного тельца в ее честь, то, боюсь, я ее горько разочарую…

– Ты несправедлива, и сама это понимаешь. Шери – умная девчушка, и сердце у нее любящее. Она ведь видела молодых ребят в колледже. Это не первый встречный. Поверь, она не с бухты-барахты так поступила, не импульсивно, – отвечала ей Лайза.

– А если она все-таки ждет ребенка?

– Ну а если и так? Ты же ведь как-то справилась? Потому вы и поженились тогда. Я подсчитала кое-что, когда Шери родилась. И ни капельки она не была недоношенной! – Лайза подмигнула подруге.

– Тогда отчего же такая спешка? – спросила Сельма.

– Почему спешка? Ох, ну сама подумай… Открыли Второй фронт. Шери хочет подарить ему надежду – у человека должно быть что-то, за что он сражается. Я так жалею, что мы с Патриком не успели пожениться. Все осторожничали, а теперь вот… – Лайза расплакалась. – А если он никогда не вернется? Как я буду жить?

– Мы что-нибудь придумаем. Ты привыкнешь, но это чертовски больно.

– Слушай, а может быть, и тебе пора найти себе жениха? – улыбнулась Лайза, меняя тему, но Сельма покачала головой.

– Это глупо, я понимаю, но я всегда думала, что Джейми вернется и останется с нами или что Шери вернется домой и мы снова будем семьей. А теперь и она уехала. А я уже слишком стара для всего этого.

– Чушь! Заняться своей жизнью никогда не поздно!

– О, кто бы говорил!

– Со мной все иначе. Пока человек жив, всегда есть надежда…

– Я знаю, прости, я слишком много выпила. Новости Шери меня взбаламутили. Надо же, семья ее мужа из той же местности, что и я. Поразительно. Не знаю почему, но мне кажется, мне было бы спокойнее, если бы сперва я сама познакомилась с ним. Как-то слишком тесно переплелось все, беспокойно мне. Не могу объяснить. Наверное, мне надо написать ее родителям. Элементарная вежливость этого требует, коли мы стали родственниками, правда? Господи, только что же рассказать-то им, чтобы хорошее впечатление произвести? Разведенка, снимается в Голливуде в эпизодах – вряд ли это чей-то идеал тещи.

– Да ну, Сельма, не сгущай краски, не накручивай себя. Ты очень сильная. Могу поспорить, они-то не уезжали на другой конец света, не доводилось им так вот начинать новую жизнь, строить карьеру с нуля, в одиночку растить такого чудесного ребенка – а наша Шери несказанное чудо! – причем без всякой форы вроде образования в их распрекрасной Шарлэндской школе… Стыдиться тебе абсолютно нечего. Ты родилась и выросла в Йоркшире – это же Господом благословленная земля, ты сама здесь всем об этом рассказываешь! Спой им свою песню кузнеца и покажи закаленный характер. Ты ничем не хуже других. И ты можешь устроить для Шери и Чарли замечательный праздник, когда они вернутся. Укрась тут все желтыми ленточками. Возможно, ты и теряешь дочь, зато обретаешь сына, а там, глядишь, и большая семья народится! Просто будь благодарна тому, что есть, – Лайза мягко коснулась ее руки.

Сельма, слушая Лайзу, заулыбалась. Что может быть лучше верного старого друга? Ну кто еще поможет распутать запутавшиеся чувства и мысли? И правда, она просто злится, только о себе и думает! Да какое у нее вообще право на что-то жаловаться? Ее родная мать так и не увидела внучки. Не успела навестить их в Америке. Отчего же ей так бесприютно – словно свадьба Шери разворошила что-то в ее собственном прошлом, заставила ее ощутить свежий укол безмужнего одиночества, в каком она прожила все последние годы?

Ее дочь теперь ждет писем, тревожится о молодом муже – так же, как она сама когда-то тревожилась о своих братьях и о Гае Кантрелле. А теперь все прежние чувства опять всколыхнулись – все воспоминания о совершенной несправедливости, печальные телеграммы с плохими известиями, черные повязки на рукавах, траурные ленты на окнах…

Шери нужны ее материнская любовь и поддержка, а не назидания и упреки. Жизнь слишком коротка. Что она может сделать, кроме как помочь дочери?

Может быть, немного подготовить почву – написать Вестам письмо? Или, еще лучше, поехать к ним на Восточное побережье и познакомиться с ними? В конце концов, они ведь теперь одна большая семья…

* * *

Под Рождество ремонтный батальон Чарли оказался в Арденнах – колючий ветер наметал сугробы, под ногами лед. Сразу стало понятно, что о каникулах в Альпах речи нет – через жидкий лесок их тут же обстреляла немецкая батарея, скашивая стволы деревьев, будто траву. То тут, то там вдруг мелькали фигуры штурмовиков, пробиравшихся дальше на запад – в специальном камуфляже, почти неразличимые на снегу, словно привидения окружали они 106-ю пехотную дивизию, сея неразбериху, суматоху, страх, подталкивая к отступлению.

Атаковали их внезапно, и каждому пришлось стоять за себя. Боеприпасы быстро стали заканчиваться, а сгустившийся туман лишил их поддержки с воздуха. В середине декабря сражение подошло к городу на вершине холма – Бастони. Чарли понимал, что, если они не удержат город, сражение будет проиграно.

Он уже немало прошагал по Европе и достаточно насмотрелся кровавых боев, чтобы понимать, чего ожидать. Но теперь их застали врасплох, во сне, они-то решили, что враг безропотно отступает домой, на восток. И они точно обезумели. Никогда не недооценивайте солдата, загнанного к стене; если же их двое, то игра еще не проиграна. Быть может, их бригада – и не отборные войска с передовой, а всего лишь повара да механики, но их тоже не отбросить одной левой.

Чарли не мог больше видеть почти сплошной ковер из замерзших трупов – застреленных снайперами, убитых осколками. Он устал и боялся того, что их ждет. Он совсем не был опытным пехотинцем, но от гнева поднялся, как и товарищи, так же бранясь на чем свет стоит, схватил автомат – как самые храбрые и сильные из них, и ринулся в бой, ведя за собой людей, – в самое пекло.

Острая боль пронзила его, когда он увидел, как упал Гари и как жизнь покидает крепкого парня, которому бы еще жить да жить. Скоро и его настигнет пуля. Он попытался думать о Шери, вспомнить те драгоценные ночи в лондонском отеле, медовый месяц; подумал о родителях, сестрах, которые так далеко от него…. Прав был папа насчет войны. Он уже видел все это в окопах во Франции. Неужели люди ничему не научились с тех пор?

Но в этой войне они обязательно должны победить. Хотя пока у них здесь не очень-то хорошо получается: проклятая погода работает против них. Если бы только туман рассеялся, если бы поддержка с воздуха снова вернулась! Он поднял листовки, которые мягко опустились на 3-ю дивизию – надо же, не пропаганда, а молитва, да не от кого-нибудь, а от самого генерала Паттона: пусть туман рассеется и поможет им. Чарли почти расхохотался, сообразив, какое же отчаяние военачальников выдает такой шаг!

Где же здесь Бог? На чьей Он стороне, если вообще встал на чью-либо сторону? Чарли слишком устал, чтобы думать о чем-то еще, – мечтал лишь о том, чтобы попасть в тепло и не отморозить ноги. Как тяжело окапываться в мерзлой земле, покрытой снегом, а потом снова артиллерийский огонь, и снова вышибает его с только что насиженного места. Оставалось только приседать и молиться.

Рядом разорвался снаряд – он ничего не почувствовал, продолжал стрелять. Потом еще один, ближе, разлетелся вокруг осколками. Чарли сначала ничего не почувствовал, никакой боли – просто почему-то не смог поднять автомат, и тут увидел, что у него нет руки. Кто-то толкнул его в спину и поволок к перевязочному пункту, пока он не потерял слишком много крови. Ему дали морфин, сделали переливание крови и отправили в тыловой госпиталь.

Когда Чарли, проснувшись, открыл глаза, мир походил на рождественскую открытку: телеграфные столбы за окном сверкали, точно мишура, вокруг целый лес елок. Только вот встреченные им снеговики оказались штурмовиками, а их снежки – гранатами; и совсем не весело, когда ты весь промок и продрог, и нет рядом дома, где тебя ждут потрескивающий камин и мамины пирожки.

Да, тут не рождественская вечеринка. Чарли, не веря, смотрел на перебинтованную руку. Черт, да как же он будет писать домой левой рукой?

«Дорогая мамочка.

Любящая тебя Шери».

Я уже писала тебе о ранении Чарли. Я навещала его в госпитале неподалеку от Лондона, он был в хорошем настроении. Но, думаю, он все еще в шоке от того, что потерял правую кисть. Вскоре его должны отправить в Калифорнию, в госпиталь для солдат с ампутированными конечностями, но прежде дадут отпуск.

Я постараюсь, чтобы и мне дали отпуск, побуду с ним. Он храбрится, но заживление идет медленно, а Чарли такой нетерпеливый. Он слишком горд, не хочет пока писать родителям, так что я пока сама им все рассказала. Это совсем не конец света. Могло быть гораздо хуже, поверь мне. Вполне можно жить с половиной руки, к тому же теперь делают настоящие чудеса с протезами, просто время потребуется.

Последние несколько месяцев были очень тяжелыми, много потерь в том зимнем сражении, которое тут все называют Битвой за выступ [29] . Немцы держатся крепко, но теперь драпают восвояси, защищать родные земли. Думаю, теперь уж недолго осталось. Они истощены, сломлены. Нам лишь надо слегка помочь им в их отступлении.

Здесь очень много раненых, из-за летающих снарядов Лондон стал очень опасным местом для жизни. Ты познакомилась с Вестами, как собиралась? Может быть, когда Чарли вернется домой, мы встретимся все вместе. Спасибо тебе за чудесную посылку. И Лайзе спасибо за прекрасное шелковое белье и дивное платье. Как будет здорово в один прекрасный день надеть его вместо формы! Но пока что форма и форма, я не снимаю ее – она как броня, которую я ношу для защиты. Когда иду по улице, мне кажется, я как развевающийся флаг Красного Креста, призывающий к человечности, благородству и состраданию. И какое счастье, что Чарли снова в Англии, в безопасности.

Сельма содрогнулась при мысли, сколько же всего пережила эта молодая пара. Ей стало стыдно. Как безмятежно она тут живет-поживает, так далеко от их трудностей! Подумаешь, немножко занимается благотворительностью… И так и не собралась навестить Вестов! Придумала себе отговорку – дескать, вовсе не обязательно тратиться на эту поездку: добираться к ним придется поездом или автобусом, а повсюду висят плакаты, призывающие экономить, чем-то жертвовать. Но теперь все изменилось.

Мужу Шери теперь нужна будет поддержка всех близких! Нет смысла разводить церемонии, молодых надо встретить теплом, устроить им праздник, позвать всех родных, обе семьи. И теперь они могут чего-то ждать, что-то планировать, – только прежде ей надо все-таки добраться до Пенсильвании и разыскать этих таинственных Вестов.

* * *

– Ее мать едет к нам погостить. Хочет обсудить их возвращение, – Роза со вздохом отложила письмо. – Видимо, лучше вежливо отказать? Ни к чему ехать так далеко, чтобы узнать, что мы совсем не намерены так же от души разделить ее радость. Чарльз, да ты не слушаешь меня!

Отрешенно глядя в окно, Гай размышлял. Так, значит, вот и настал он – момент истины, которого он так старательно избегал вот уже несколько месяцев.

– Нет, что ты, зачем? – Он очнулся. – Пусть приезжает и сама все увидит. Мы не можем ее прогнать. Ради Чарли мы, конечно же, должны быть приветливы с ними.

Роза болезненно пережила ранение Чарли. «Да как же сможет мужчина без правой руки управляться в поле, с лошадьми, строить сарай, чинить крышу?!» – кричала она.

Гай пытался рассказать ей о протезировании, о том, как после мировой войны многие солдаты, вернувшиеся с увечьями, научились компенсировать их: пальцы на ногах работали как пальцы рук, слепые учили азбуку Брайля, инвалидное кресло становилось ногами.

Ах, если бы их мальчик не записался в армию… Но нет, он же сын своего отца – такой же порывистый, он и сам был таким когда-то. Это теперь он стал мудрее. Это теперь понимает, что это такое, когда ты живым попадаешь в ад, только после проникаешься пониманием, что должны быть и другие способы сохранить мир между людьми. Теперь Гай хотел лишь, чтобы сын вернулся домой здоровым, хотел познакомиться с его женой, которая писала им такие милые письма, так деликатно сообщила о ранении. Если по письмам можно судить о человеке, то ему нравится Шери Вест.

Розу мучила ревность: сын так неожиданно оставил дом, не послушав родителей, а теперь еще и устроился с комфортом, найдя себе где-то жену. И очень переживала из-за ранения – и разгневалась, и растерялась. А теперь им придется открыть сердца перед чужими людьми, английскими родственниками – и к Чарльзу снова явится привидение из его прошлого.

– Пусть приезжает, Роза, не отталкивай ее. Мы не можем отгородиться забором. Наоборот, надо возводить мосты – ради наших детей. Они не виноваты в том, что было между нами когда-то. Почему они должны страдать теперь из-за моих прошлых ошибок? И пора мне предстать перед Сельмой Бартли.

– Может, она и не узнает тебя после стольких-то лет… – скептически отозвалась Роза.

– О, неужели я стал таким дряхлым? – рассмеялся он. – Совсем ветхий старикашка?

– Не надейся, не стану тешить твое тщеславие. Просто не хочу, чтобы она снова украла твое сердце. – И Роза посмотрела ему прямо в глаза, честно признавшись в том, что терзало ее. Гай сгреб ее в охапку и крепко прижал к себе.

– Каждая частичка моего сердца полна тобой. В нем нет места для кого-то еще. Мы были тогда совсем детьми, это была юношеская влюбленность, проба пера.

– Но коли потребовалось вмешательство матери, значит, чувства все-таки были достаточно сильными. И им не дали расти своим чередом. Так что наверняка у тебя в душе что-то осталось, и это что-то только и ждет, когда сможет вырваться наружу, – возразила она.

– Что было, то прошло. Я оказался здесь. И ни о чем не жалею… Совсем ни о чем. Разве что о том, что причинил Сельме боль. Ну же, довольно об этом. Пора за работу. Мы ведь не хотим, чтобы миссис Барр подумала, что мы живем тут в таком бедламе? Идем-ка – надо и забор подправить, и в саду навести порядок.

Гай старался держаться весело и беспечно, но в глубине души тоже желал, чтобы этот визит не состоялся. Можно ли как-то его отменить?.. Ему совсем не хотелось снова увидеть это лицо из прошлого.

* * *

Сельма добиралась несколько мучительных дней – пересадка на пересадке, поезда и автобусы все время опаздывают; спина ее разболелась, щиколотки отекли от жары. Да, теперь-то она поняла, что испытывали первые поселенцы на самом деле! Она, конечно, могла полететь самолетом, но решила посмотреть штаты Среднего Запада. Лайза предлагала отправиться вместе с ней за компанию, но у нее шли занятия в университете, к тому же она ждала вестей от Патрика – оказалось, что он в плену на каком-то острове на юге Тихого океана.

Вспоминала Сельма, конечно, и то их первое путешествие через всю страну – она была тогда так взбудоражена, так наивна и так влюблена в Джейми Барра! Говорят, что у него теперь небольшое кафе где-то в Лас-Вегасе, что женился он на танцовщице… В самом деле, а я-то почему не попробовала снова выйти замуж? Правильно ведь Лайза мне предлагает!

Она улыбнулась, вспомнив, сколько любовников сменила Перл Левайн после смерти Корни; вспомнив все эти голливудские любовные истории, которые руководство киностудий тщательно скрывает от обожающих поклонников, фальшивые браки, когда гомосексуалиста заставляют жениться в угоду публике. Столько иллюзий и столько обмана в этом славном городе мишуры!.. И как все это далеко от йоркширских долин. Чего же она лишилась, перебравшись на Запад?

Пожалуй, частички себя настоящей. Да, у нее есть Шери и Лайза – но, собственно, больше нет ничего. Она по-прежнему старалась не расставаться с лошадьми, обожала ходить на скачки; разъезжала с Лайзой в кабриолете, училась водить сама.

Время от времени возвращалась она в Аризону – просто прогуляться в окрестностях Прескотта. Ей так нравились его викторианские домики и строгие улочки. Городишко странным образом напоминал ей Совертуэйт. Если я когда-нибудь разбогатею, непременно переберусь сюда, сказала она однажды Лайзе.

Сейчас, собирая посылки для фронта, одежду для пострадавших от бомбежек, она много ходила по городу, замечала его растущее богатство и роскошь – и все чаще чувствовала себя здесь чужой. Это ее беспокоило: неужели пустоте в ее сердце суждено навсегда остаться ничем не заполненной? И она останется в одиночестве, наедине с невеселыми мыслями? Интересно, какие у Чарли родители – что, если солидные фермеры, невыносимо религиозные и основательные? Придется ей вспомнить язык трезвенников и сектантов – только вот как же далеко она отошла от всего этого… Но она обещала Шери съездить и познакомиться, а слово надо держать…

Наконец она добралась до Филадельфии и села в автобус, который повезет ее дальше на север. Дорога вела вдоль полей, деревень, мимо округлых холмов и сочных лесов. Цвет камня и земли здесь совсем не такой, как в Калифорнии. Она понимала теперь, почему йоркширские квакеры много лет назад осели именно здесь – среди этих рек и ручьев. В придорожной гостинице ее ждала повозка, чтобы доставить ее в Спрингвилл на ферму Вестов.

Солнце к этому часу поднялось высоко, Сельма изнывала от жары и усталости. Когда они подъехали к дому, она увидела мужчину в рубахе с короткими рукавами, в широкополой соломенной шляпе, с бородой. Рядом с ним стояла жена – в ярко-голубом платье с белым передником, на голове белый чепец, завязанный под подбородком. О, так они тоже амиши или квакеры? Только этого мне не хватало, вздохнула она при мысли, что ей придется неделю провести со святошами. Сил взглянуть им в глаза у нее уже не было.

– Миссис Барр, Сельма Барр? – спросил ее мужчина, и акцент его показался ей совершенно удивительным.

Она кивнула, не глядя ему в лицо.

– Мистер и миссис Вест, очень рада познакомиться с вами. Спасибо, что ждали меня. Ни один мой автобус или поезд не выехал вовремя, – со вздохом добавила она.

– Значит, вы наверняка очень устали и будете рады отдохнуть, – улыбнулась жена. – Чарльз отнесет ваши вещи.

Они медленно шли по засыпанным листьями дорожкам сада, вымучивая вежливую беседу, Сельма старалась не попасть впросак и ничем не показать, что совсем не представляет себе их порядков. Место чем-то напомнило ей дом. Она ведь не всегда жила в городе. Места здесь красивые, а тень под деревьями так и манит. Дом оказался простым деревянным строением – два этажа с фасада и один с тыла, аккуратные широкие окна и невысокий штакетник вокруг огорода, засаженного овощами. Было что-то родное в этих четырехугольных формах, так напомнивших ей йоркширские фермы. С выпасов доносилось позвякивание колокольчиков, а на дальних лугах лежали или помахивали хвостами и гривами лошади.

На ступеньках крыльца в ряд выстроились дочери, ожидая, когда их представят гостье: Китти, Лорри, Джоан и Дороти, все в одинаковых простеньких платьях, с чисто умытыми личиками, волосы заплетены в тугие косички и заколоты над ушами. Они держались старомодно, не позволяя себе забегать вперед родителей.

Сельма мгновенно почувствовала себя чересчур расфуфыренной – платье с оборками, рукава и вовсе отделаны кружевом, на ногах открытые сандалии, волосы пышно начесаны кверху в стиле мадам Помпадур, а ногти покрыты ярко-розовым лаком.

Лорри потрясенно переводила взгляд с ее ногтей на прическу. Девочки оказались тихими и застенчивыми. Отдав дань вежливости, умчались в поля – наверняка обсуждать ее фривольный вид.

Дом был укрыт в тени от жары, внутри держалась прохлада. Ей страсть как хотелось затянуться сигаретой, но она понимала, что здесь и думать об этом не подобает. Ух, как же она выживет здесь целую неделю?

– Есть новости от вашего сына? – осторожно спросила Сельма.

– Нет, только то, что ваша дочь успевает нам сообщать. Она прилежно информирует нас. Ему, конечно, придется учиться все делать левой рукой, – сдержанно ответила Роза.

– А когда они возвращаются домой? – В воздухе висела такая напряженность, что Сельма не знала, о чем бы еще спросить.

– Мы не знаем, Сельма, – мягко ответил мужчина, и интонация, с какой он произнес ее имя, заставила ее посмотреть на него повнимательнее. Добела выгоревшие на солнце волосы, рыжеватая борода, загорелые обветренные щеки – но голос еще секунду звучал в ее голове. Нет, это не чистый американский акцент, ухо уловило одну или две английские гласные. Тут она вспомнила, что он же учился в Шарлэндской школе! Как же она вообще могла об этом забыть?!

– Я слышала, вы тоже выходец из Йоркшира? – светски улыбнулась она. – И учились в частной школе как раз в моей деревне.

– Я родился в Лондоне… Но в самом деле учился в той школе и жил неподалеку от кузницы.

– Простите, но я не могу вспомнить никого по фамилии Вест…

– Я прежде носил другое имя, – ответил мужчина, глядя ей прямо в глаза. – Ты не узнаешь меня, Сельма? Или правильнее называть тебя Селимой?

Но и тут в ней ничто не отозвалось, и она продолжала беспомощно смотреть на него.

– Чарльз, ну хватит ее дразнить, – властно вмешалась Роза. – Миссис Барр, вы знали моего мужа много лет назад. Ваша мать дружила с его матерью, леди Хестер Кантрелл.

– Энгус? Энгус Кантрелл? Просто не могу поверить, сколько лет прошло! Мы ломали голову, куда ты пропал, а ты вот где прятался! – И она снова посмотрела на него. Совсем не похож на того высокомерного юнца, но прошло больше двадцати лет… – Я слышала, ваша мать умерла. Она была очень добра к моей матери.

Не может быть, неужели этот человек – Кантрелл? На другом конце света! До чего все странно переплелось.

– Это твоя мать была к ней сама доброта, они очень ладили в старости, – отвечал он.

– А ты как себя чувствуешь, с тобой все в порядке теперь? – спросила она, вспомнив о его приступах.

– Просто прекрасно. Такая жизнь мне по нраву. Поначалу я обвыкал, но Роза и ее семья очень тепло меня приняли. – Он улыбнулся жене, и Сельма без труда увидела, как они привязаны друг к другу.

– Нет, должно быть, мне это снится… – Ее охватило совсем иное волнение. – Подумать, что из всех людей на земле…

Не пора ли ей прекратить предаваться этим идиллическим воспоминаниям? Чего это они тут так дружно расселись? Да от одного имени Кантреллов она загорается гневом!

– Полагаю, вы слышали, что случилось с моими братьями, – холодно проговорила она. – Ваша мать, должно быть, рассказала вам об обстоятельствах гибели Фрэнка. Та история теперь всем известна. Он никогда не был ни трусом, ни дезертиром, но ваша семья не пощадила его. – Ну вот, выпалила все те злые слова, что так давно жгли ей сердце. А что еще она могла им сказать, пусть она и десять раз их гостья?

– Да, я знаю. Он храбро держался до конца, – негромко ответил Энгус.

Но что-то в том, как он смотрел на нее при этом, ее озадачивало.

– Я не понимаю…

– Мы с моей матерью обменялись тогда несколькими письмами. Я просто хотел, чтобы между нами не было недоговоренностей. Так ты по-прежнему не узнаешь меня?

Снова он задает ей задачку! Она обернулась к его жене, но та лишь покачала головой и встала из-за стола.

– Вы простите, мне надо заняться ужином… К тому же, думаю, вам лучше поговорить наедине, – шепнула она, тихонько положив руку ей на плечо.

Да что такое тут происходит?!

– Сельма, ты все еще думаешь, что я Энгус? – тихо спросил он и отвел со лба прядь соломенных волос, показывая ей бровь. – Посмотри, где же тогда шрам, где швы, которые остались после того злополучного прыжка на ручье?

Бровь была ровной, кожа бледной. Сердце ее стукнуло и замерло. Она снова посмотрела на него.

– Гай?.. – еле выдохнула она, пунцово краснея. – Что ты здесь делаешь? Ты же умер, тебя похоронили! – Она вскочила и бросилась к двери, но он схватил ее за запястье. – Что за игру ты со мной затеял?!

– Я умер, меня похоронили. Мой брат позаботился об этом, когда стащил мою форму и отправился на фронт, назвавшись моим именем.

– Пусти меня. Я не верю тебе! Не может быть, это не ты… Ты позволил моему брату погибнуть, он так ждал, что ты заступишься за него! А ты не счел нужным побеспокоиться! А теперь насочинял предлогов и вытащил меня сюда, чтобы раскаиваться? Да как ты смеешь так оскорблять меня! Я уезжаю немедленно!

– Сельма, постой! Клянусь тебе, и Бог мне свидетель, и перед ним предстану я в Судный день, – это был не я. Умоляю, услышь меня! Таким тяжким бременем лежит это на моей душе. Умоляю, выслушай меня, прежде чем ты уедешь!

Сельма снова опустилась на стул, глядя на него с отвращением.

– Моя мать слишком хорошо сыграла свою роль, – продолжал он. – Ей тогда как раз было на руку, чтобы Энгус назвался мной, но все зашло слишком далеко. Я оказался в ловушке в родном доме, лежал больной и не знал, что происходит, а когда пришел в себя, было уже слишком поздно. И тогда я сбежал оттуда, сбежал так быстро и так далеко, как только смог. Я ничего не мог изменить. Ну как я мог раскрыть подлог, совершенный братом, или предать честь моей семьи?

– Зато своим молчанием ты предал мою семью! Достаточно было одного твоего слова, и он остался бы жить! – вне себя закричала Сельма. – Ты оставил его умирать! Там, одного!..

– Но откуда же мне было знать, что там происходит?! А когда я узнал, все было бы бесполезно! Это был очень плохой год на фронте, столько скоропалительных трибуналов… Генералы торопились подавить любые попытки бунта в войсках. Они были слишком жестоки, отклонили столько прошений о помиловании… Но когда я узнал, что произошло, я тут же написал Энгусу и совершенно прямо высказал ему все, что думаю о его поступке. То же сделала и мама. Энгус был очень разным – порой и глуповатым, и инфантильным, и доверчивым, простодушным. Он совершил страшную, непоправимую ошибку, и это жгло его. Думаю, ему было слишком стыдно жить после такого… Когда вокруг тебя разрываются снаряды, а ты никак не укрываешься от них, конец наступает быстро. Или если ты добровольно вызываешься участвовать в операции, больше похожей на самоубийство… Мы не можем знать наверняка, что случилось тогда. Как бы страстно мы этого ни хотели.

– Так, значит, ты решил здесь укрыться и жить спокойненько. Не понимаю. Не стану я больше слушать твоих оправданий. Ты позволил мне думать, что ты погиб, ничем, ни полунамеком не дал знать о себе. Просто молча пропал. Если бы я знала, что происходит, я помогла бы тебе. Я ведь была тебе другом.

– Я решил, что лучше уехать. Тебя тогда отослали в Брэдфорд, а я так запутался и был так зол на весь мир… Не вини во всем одного Энгуса, вини жестокость войны – это война доводит человека до помешательства, ломает дух. То, что случилось с Фрэнком и со многими другими, полностью соответствует уставу, закону военного времени.

Он помолчал.

– И, конечно, ты уже догадалась, что резкие слова тогда в кузнице тебе сказал не я. За это вмешательство я снова должен благодарить свою мать. Она сразу хотела выдавить тебя из моей жизни, с первой минуты, как узнала о нашей дружбе… – Гай замялся. – Я… я сделал то, что тогда показалось мне наилучшим. Колесил по земному шару, напивался до бесчувствия – и так несколько лет, пока судьба не привела меня в этот рай. И когда я попал в Спрингвилл, я и стал тем, кого ты видишь сейчас: фермером, менонитом. У меня была хорошая жизнь. Я думал, что оставил все в прошлом. И тут вдруг мой сын против моей воли записывается в армию, и все повторяется. Тебе это не кажется странным? Чарли теперь расплатился за мой тогдашний энтузиазм. Ему нужна моя помощь, а не мое осуждение.

Сельма заметила, что в его голубых глазах блестят слезы. Как же она могла принять его за Энгуса?! Совершенно запутавшись, она не знала, уезжать ей скорее или остаться.

– Тебе не кажется странным, что наши дети нашли друг друга на противоположном конце света да еще именно в Англии? Я все больше думаю, что в этом есть что-то справедливое для нас всех. Чего мы были лишены? Свободы любить – там и тогда, когда тебя настигло это чувство, и не оглядываться на сословие, религию или национальность. И в их новом мире все так и есть. Скажи, ну разве их любовь и счастье – не главное теперь? – умоляюще спросил он.

Оглушенная открывшейся правдой, Сельма старалась слушать, что он говорит, но не сразу все понимала. Выходит, он уже несколько месяцев знал, кто такая Шарлэнд! И ничего не сказал ей! Она потрясла головой, все еще не веря ему…

– Тебе не кажется, что мы должны рассказать им всю эту историю? Они обязательно должны узнать, что сделали с нашими семьями предубеждения, недопонимание и жестокость войны! – продолжал тем временем Гай. – Чарли так или иначе все скоро узнает, как и я тогда! Мы должны быть поддержкой нашим детям, во что бы ни вылилось это для нас самих…

У него перехватило горло, и он совсем тихо продолжил:

– Если ты решишь из-за меня порвать отношения, то им придется встать на чью-либо сторону. Верно? А это так тяжело, когда ты должен выбирать между теми, кого ты любишь! Я знаю это не понаслышке и сполна расплатился за это. Если семьи не могут договориться между собой, то откуда же взяться надежде на мир между нациями?

Сельма молчала и опять лишь качала головой – его слова все еще не убедили ее, и слишком велико оказалось ее потрясение.

– Пожалуйста, прости мне этот обман, – Гай коснулся ее руки. – Но разве ты приехала бы, если б знала? Ведь нет… А я хотел все рассказать тебе сам, без свидетелей. Ну как ты почувствовала бы себя, если б мы встретились на публике?

Она подняла на него глаза.

– Думаю, я и не узнала бы тебя, если бы ты не произнес мое имя вот так. Зачем тебе понадобилось все рассказать мне теперь?

– Я так сильно переменился? А ты вот нет, – мягко отозвался он.

– Похоже, ты обрел тут мир и душевный покой, – не обратив внимания на его комплимент, ответила Сельма. – А я вряд ли найду их когда-нибудь. Слишком велик мой гнев, не могу я простить того, что случилось с Фрэнком.

– Тогда попробуй направить гнев в мирное русло – как Хестер в свое время. Она так отчаянно билась за тот памятник! В Шарлэнде ведь так и не возвели ничего. И вряд ли возведут, пока история не получит справедливого разрешения.

– Гай, не надо меня поучать! Тебе это никак не идет! – взвилась она. Да как он смеет указывать ей, что делать?

– Я вовсе не поучаю, не будь такой мнительной. Я просто тебе предложил. Ну, идем на крыльцо, посидим там с Розой. Она пытается сделаться незаметной… Мне так хочется, чтобы она тебе понравилась. Без нее я бы давным-давно помер. Мы с тобой, может быть, и живем на разных концах страны, но мы оба, и ты и я, любим своих детей, правда? И лучше нам держаться вместе, а не тянуть в разные стороны. Мы с тобой ведь всегда были добрыми друзьями. – Он улыбнулся, и она увидела такое знакомое смеющееся лицо. И трудно стало оставаться надутой в ответ.

Они молча сидели, каждый старался думать о чем-то, что как-то облегчило бы тяжесть этого неожиданного для нее разговора. Сельма вспоминала слова Гая снова и снова, и постепенно все становилось на свои места – фамильные тайны не были больше тайнами. Долгая поездка, а теперь еще и сегодняшние поразительные открытия совершенно вымотали ее.

Как легко будет быстренько сложить вещи и, преисполнившись обиды, рвануть обратно в Лос-Анджелес и никогда больше не разговаривать с семейством Вестов! Она вполне может преподнести Шери все так, чтобы та взяла ее сторону в этой истории – очернить родителей Чарли, заставить их отступить в тень. Но разве так будет честно? И чем это поможет Фрэнку?

Гнетущую тишину нарушила Роза.

– А как мы отпразднуем возвращение наших молодых? В нынешних обстоятельствах это будет не так-то просто… Смешанные браки не одобряются нашей церковью. Но все-таки случаются, – добавила она, с улыбкой обернувшись к мужу.

Гай быстро улыбнулся в ответ:

– Ничего, Роза, придумаем что-нибудь. Другие члены нашей общины ведь находили какой-то путь. Любовь всегда находит путь…

Да, он и в самом деле стал похож на проповедника, подумалось Сельме, – совсем не похож на прежнего Гая.

– Да, я как раз и хотела обсудить, как же мы будем праздновать. Потому и приехала. Я же совсем не знаю ваших здешних порядков, – ровным голосом проговорила Сельма.

– Как праздновать будем? Да как и все – попляшем, песни попоем, гостей соберем, стол накроем. Подойдет?

– Отлично подойдет, если только для моих друзей будет небольшой бочоночек спиртного, – примирительно улыбнулась Сельма.

– Мы можем поставить его в саду, если кому-то захочется выпить, – быстро нашелся Гай.

– Правда вот, если судить по тому, что пишет Шери, может быть, им сначала захочется побыть одним, прежде чем Чарли будет готов к любопытным взглядам. Ему может быть неловко, если кто-то будет коситься на его руку.

Роза улыбнулась:

– Да уж, вон Дороти начала допытываться, а будет ли у него на руке крюк.

– Ничего, пройдет несколько дней, и его руку перестанут замечать. Я поговорю с ней, – ответил Гай.

– И вовсе ни к чему с ней говорить! – возразила Роза. – Ей просто интересно!

Сельма наблюдала их милую домашнюю перепалку с улыбкой и легкой завистью. Ну да, вот такой и должна быть настоящая семейная жизнь, когда ты можешь спокойно поговорить о том о сем после сытного ужина.

Вот Гай – когда-то любовь всей ее жизни – совершенно счастливый, сидит на крыльце с веселой маленькой женушкой в серых нарядах. А вот она, Сельма, не чувствует ничего – ни прежней страсти, ни зависти, ни горечи. Как странно, весь ее гнев растаял, точно снег на солнце. Жизнь разлучила их, развела по разным мирам. Его мир сузился, а ее стал шире. Их общие воспоминания застыли где-то в далеком прошлом. Никому из них не под силу теперь их оживить – и никому и не хочется этого. Единственное, чему она слегка завидовала, – это тому, что он нашел тихую гавань в бушующем море жизни. Когда же и она найдет для себя такую вот гавань?

 

Глава 26

Сентябрь 1945

Чарли не очень-то хотелось возвращаться домой. Он получил из дома вежливую открытку, в которой говорилось, что они будут ждать его 20 сентября и надеются, что он привезет и молодую жену познакомиться с их семьей. Что они надеются, что рана его заживает и что путешествие через Атлантику не слишком его изнурило. Он постарался подготовить Шери к любой неловкости, которая может встретить ее: он теперь нежеланный гость в родительской общине, объяснил он, и они могут рассчитывать только на тихий домашний праздник, никаких пышных церемоний.

Шери лишь улыбнулась в ответ и сказала, что все это не имеет никакого значения – главное, что они вместе. Она попросилась в отставку и приехала к нему, как только смогла, строила планы, как они вместе отправятся в реабилитационную клинику в Калифорнии.

А теперь война закончилась, и они могут праздновать победу как положено – с флагами и салютами и настоящим парадом в Нью-Йорке.

Как Чарли будет чувствовать себя? Попытки делать все левой рукой вместо правой были пока неуклюжими, но постепенно у него получается все лучше, и если потренироваться, он станет как новенький.

Но сам Чарли отчетливо понимал – никогда не быть ему прежним. Не сможет он воспринимать жизнь как блестящую елочную игрушку, какой она представлялась ему совсем недавно. Слишком много он видел крови, слишком много безумства. Видел лучшие и худшие проявления человеческой души, потерял слишком много товарищей. Но теперь пора начать все сначала – только прежде надо пережить родительское неодобрение. Конечно, они не станут откровенно его отталкивать, но будут держаться с вежливым отчуждением, а он слишком любит Шери, чтобы заставлять ее чувствовать себя неуютно. Да, они заглянут на ферму. Совсем ненадолго…

* * *

Когда они пересекли почти весь штат и наконец подъехали к повороту, ведущему к ферме, Чарли вдруг закричал:

– Тормози! Не хочу я, чтобы ты мучилась там! Всем будет очень трудно, так что давай лучше извинимся и никуда не поедем!

Шери прижалась к обочине и пристально вгляделась в него своими черными глазами:

– Вот уж не подозревала, что ты такой трус. Они хотят повидаться с тобой, твои сестры ждут тебя, расстроятся. А мне ужас как хочется посмотреть, где ты живешь. Мне все равно, пусть хоть заставят меня в машине сидеть целый день, но мы никуда не сворачиваем, а едем до конца. Ты не совершил ничего такого, чего должен стыдиться. Ты просто выбрал свою точку зрения, а не их. Там, где я выросла, это называется свободой воли. Они имеют право верить в то, что считают истиной для себя, – и так же вольны поступать и мы. Никому в этом мире не подвластна Вся Истина. Мой отец – католик, мать воспитывалась в строгой англиканской секте, Грюнвальды – евреи, а твои родители – менониты. Это Америка – мы живем все вместе и в каждом видим хорошее, и я вовсе не собираюсь убеждать тебя, что ты должен верить в то же, во что и я. В любом случае в основе всякой веры – Любовь. Так я думаю. – Она неуверенно замолчала и вспыхнула, увидев выражение его лица. – Я говорю какую-то ерунду?

– Ты говоришь самые прекрасные вещи на свете, Шарлэнд Вест! Ты так замечательно это описываешь, что все кажется мне таким простым! Как бы я хотел, чтобы так оно и было… Но все-таки мне страшно. Я люблю их и ненавижу себя за то, что огорчил их, подвел…

– А тебе не кажется, что они могут испытывать те же чувства? Поверь, любовь найдет себе дорогу, пробьется сквозь все это, обещаю тебе! – И она снова завела машину. – Скажи, мы непременно должны будем оставить «Форд» в конце дороги? Или они позволят колесам автомобиля коснуться их земли?

– Да у нас есть целый трактор! – расхохотался Чарли, и они въехали в Спрингвилл. Он заметил желтые ленточки, тут и там привязанные к деревьям: значит, кто-то еще возвращается домой, обычный солдат из обычной семьи, которая встречает его по обычным техасским обычаям.

Но когда они подъехали ближе к дому, ленточки не исчезли – и даже появились флаги. Что за чудеса?

– Ой, гляди, – закричала Шери. – Тут плакат «Добро пожаловать домой!».

– Не может быть, совсем не похоже на наших! – Он судорожно сглотнул.

– Но это нам! От них, от наших! – развеселилась Шери.

– Так ты все знала?

– Совсем чуть-чуть. Думаю, моя мама и тетя тут руку приложили. Лайза обожает устраивать праздники!

– Так твоя мама тоже здесь? Странно, просто очень все странно.

– Почему? Конечно, она здесь. Неужели ты думаешь, что она могла бы не приехать на наш с тобой праздник?

– Так она уже побывала здесь?

– Ну да. О, это целая история!

Чарли задрожал от волнения. Этого просто не может быть! Весты не станут водить дружбу с англичанами или суетиться по поводу возвращения солдат… А потом он увидел родителей – они стояли на крыльце рядом, одетые торжественно, но не в воскресные черные костюмы. Возле них махали руками сестры. Вокруг толпились веселые люди – его школьные друзья, соседи, и две какие-то женщины вовсю улыбались ему – наверное, они как раз из семьи Шери.

– Как рады мы тебя видеть, сын! – сказала мама, протягивая к нему руки. Отец молча стоял и улыбался. – Как долго тебя не было… Какое счастье, Бог миловал…

Мать Шери посмотрела на них, потом на отца Чарли.

– Поверить не могу, Гай! Словно сняли стружку со старого полена, а под ним юный ты. Да он вылитый ты!

Гай? Кто тут Гай, какой еще Гай?

Шери легонько потянула его за подвернутый рукав:

– Всему свое время. Ни за что не поверишь, ну и историю они нам приготовили. Голливуду не снилось!

– Проходи в дом, Шарлэнд, – пригласила Роза. – Ты точно такая, как я себе и представляла, только еще краше… Добро пожаловать в нашу семью!

– Мы тут приготовили для вас целый праздник, – прошептала ему на ухо Сельма. – Семья Вестов и семья Барров, ничего себе сочетаньице, а? Настойка сорокалетней выдержки! – Она рассмеялась. – Из Старого Света в Новый и обратно… Особые отношения, пережившие две мировых войны и депрессию… Но разве может что-нибудь помешать настоящей любви? Добро пожаловать домой!

День памяти —2000

Какой замечательной силой может стать крепкая семья, если будет действовать сообща. Но сколько же уступок требуется с каждой стороны, чтобы проглотить гордость и горечь, предубеждения и привычки и устроить для молодой пары день, который они запомнят на всю свою жизнь. Запомнят и пир горой – кукурузный хлеб, пироги, домашняя ветчина, приправы, традиционный песочный торт, коврижка с тыквой, коврижка с цуккини, настойка на травах; запомнят и песни, и пляски, и смех, растопившие мое сердце и мою боль тем далеким вечером 1945 года.

Житницу украсили тюками с сеном, скрипач наигрывал мелодии и выкрикивал названия танцев, фонари ярко горели на фоне звездного неба. Я даже исполнила свою песню кузнеца – под бурные восторги и аплодисменты; ну да, выставила себя на потеху, но, думаю, это было нам всем на пользу.

Самые твердые, самые неприступные сердца смягчаются при виде юной любви, страстного пыла и нежности. Когда твой ребенок счастлив, разве можешь ты не переполниться гордостью и радостью? Только это и имело тогда значение – и имеет значение теперь, когда я оглядываю вереницу детишек, рожденных от этого неожиданного воссоединения.

А когда вокруг раскрылись сердца, что-то изменилось и во мне самой. Когда Чарли и Шери поселились в домике моей мечты в Прескотте, штат Аризона, я обнаружила, что вот я уже помогаю им обустроить туристическую тропу для наездников в Скалл-Вэли, неподалеку от железной дороги в сторону Санта-Фе, и небольшое ранчо в конце тополиной аллеи. Начало пятидесятых – весь этот маккартизм, «охота на ведьм» – не самая удачная пора в Голливуде. Так что мы решили объединить наши сбережения и найти для себя что-то постоянное, рискнуть – и наконец сделать мечту явью.

В Прескотте я и встретила Энди Маккейда. Военный в отставке, вдовец, без ума от лошадей и деревенской жизни – точно как я. Мы стали друзьями на многие годы, и я даже свозила его однажды в Йоркшир, где он навсегда влюбился в английский эль.

Роза и Гай приезжали к нам погостить ненадолго после его первой серьезной операции. Им так нравилось здешнее теплое зимнее солнце! Не могу сказать, что мы с Розой стали особенно близки, но ее спокойная мягкая забота – именно то, что было нужно Гаю, чтобы пережить лечение, химиотерапию. Но все тщетно. Через год он скончался, а с ним ушла и часть моей жизни – последняя ниточка, связывавшая меня с Вест-Шарлэндом.

Шери, Чарли и Грейс, их дочка, связались с маленькими группами в Англии, боровшимися за то, чтобы мужчины, расстрелянные на войне собственной армией, были официально оправданы. Вплоть до 1980-х годов очень трудно было добиться даже слушаний такого дела.

Наши соотечественники, чьих родных постигла та же участь, писали бесконечные письма членам парламента, просили, чтобы их близких – ставших жертвой поспешных решений – оправдали, признали честными солдатами. Это был долгий процесс, но уровень поддержки постепенно становился все выше. Очень помогли документальный фильм и появившиеся исторические книги.

Никто не хочет, чтобы ему напоминали о чем-то постыдном. И все же постепенно информации просачивалось все больше, общественности становились известны имена казненных. Выходили новые книги, свидетели давали интервью. Я передала некоторые из своих драгоценных писем, чтобы подтвердить нашу правоту. Битва еще не окончена, но мы надеемся, что в будущем все-таки последует какое-то официальное извинение.

Что до Вест-Шарлэнда, то жителям наконец стало невмоготу оставаться без мемориала, и, планируя празднования по случаю нового тысячелетия, они решили заодно возвести и памятник на площади Вязов.

Хестер в своем завещании оставила денег на памятник, при условии, конечно, что на нем будет имя Фрэнка. Я связалась с инициативной группой и рассказала им все, что знала.

В местной «Газетт» снова появились письма – одни протестовали, другие одобряли решение. Мы стали настоящими экспертами в том, как управлять общественным мнением, как добиться своего, подключили все средства массовой информации, перетянули их на нашу сторону.

На церемонию открытия памятника пригласили всех родственников погибших солдат, и этот простой кусок скалы, в который впечатаны бронзовая винтовка и шлем, стоит у входа в церковь Святого Уилфреда.

Шери здесь, рядом, справа от меня. А Чарли нет. Он неожиданно умер пять лет назад. Здесь Грейс и ее муж Эллиот, а вот мой правнук Куртис. Как он похож на Гая! Это его первая поездка в Англию.

Потом нас пригласят на экскурсию в Ватерлоо-хаус. Мне сказали, в нем теперь пансион для девочек, которые учатся в Шарлэндской школе.

Никому в семье так и не досталось состояние Гая. Чтобы вступить в права наследства, пришлось бы предать огласке историю Кантреллов. Как часто говорил Гай, «это всего лишь деньги».

Шери отвечала, что деньги очень пригодились бы, чтобы финансировать съемки «Выстрела на рассвете». Но каким-то образом проценты растут – только вот никто никогда не сможет ими воспользоваться, если, конечно, я не решусь взбаламутить всех своим признанием.

Мы рассказали всем нашим детям о Фрэнке, рассказали о моем давнем романе с Чарльзом Вестом, но я никогда не уточняла его настоящего имени. Дети считают его Энгусом, и мы никогда не разуверяли их в этом. К чему? Это его история, его решение – оставить все так, как есть, и не ворошить случившегося, хотя я и думаю, что слишком уж долго мы это храним в себе…

Я все прекрасно помню, но кто-то может счесть мои откровения мстительными излияниями выжившей из ума старухи, затаившей злобу на Кантреллов. Но я примирилась с ними, уже много лет назад. Провидение восполняет нам наши потери – я прекрасно понимаю это, когда вижу возле себя наших детей, нашу плоть от плоти.

Моя долгая жизнь приближается к полночи, остались минуты. Следующего Дня памяти я не увижу. Наконец-то я сняла с себя это бремя. Но кости мои продрогли ждать, когда же их накроют венком и я смогу отправиться к моим братьям.

Надеюсь, Фрэнк больше не будет испытывать потребности бродить по старой дороге, ведущей к холму, и распугивать мотоциклистов – его имя вырезано золочеными буквами рядом с именем его брата. Наконец-то.

Вырезали только фамилию и инициалы. Так распорядилась леди Хестер в своем завещании. Последнее слово осталось за ней, и это правильно – так мы никого не пропустили, особенно некоего Г. Э. Ч. Кантрелла. Это Гай или Энгус? Сами догадывайтесь.

Кто же сможет поведать им эту историю? Кроме меня, никого из свидетелей не осталось, но это знание так давит порой… Истина, порядки, которым мы подчинялись когда-то, так чужды нынешним людям, разве они смогут понять их… Тогда было возможно, что таких людей, как Фрэнк, могли убить свои же. Это был другой мир, и нельзя подходить к нему с сегодняшней меркой.

Время и тишина накрывают собравшихся – наступает священная минута молчания. О чем тут еще молиться – покойтесь с миром… Пока этот камень здесь, никто из вас никогда не будет забыт.