Куколка сошла с парома на набережной Circular Quay. Она по-прежнему пребывала в полной растерянности от происходящего, но поездка на пароме явно подействовала на нее освежающе. Теперь она, по крайней мере, знала, что непременно пойдет – что должна пойти! – в полицию. Но как лучше это сделать? И в какое именно отделение лучше обратиться? Она немного постояла в густой прохладной тени эстакады на Cahill Expressway, пытаясь понять, какие же все-таки шаги ей предпринять дальше.

Но пока она там стояла, слушая яростный грохот трафика на эстакаде, проникавший, казалось, в самую душу, мысли ее вновь вернулись к прежнему беспокойному круговращению, и она вновь утратила всякую уверенность и стала выискивать причины для того, чтобы все-таки не ходить в полицию. Однако пришла к выводу, что, даже если она сама туда не пойдет, полицейские все равно ее выследят. В их распоряжении и вертолеты, и автоматы, и пистолеты, так что они в любом случае найдут ее и убьют.

Нет, нет, сразу же упрекнула она себя, зачем же так думать, зачем поддаваться панике. Голову нужно сохранять холодной. И все-таки, наверное, придется пойти в полицию, иначе этот кошмар никогда не кончится. Но ни в коем случае не следует бросаться к первому же копу, торчащему на перекрестке. Нет уж, оказаться наедине с неизвестным полицейским ей совсем не хотелось. Безопасней всего, решила Куколка, пойти в полицейский участок: там, в случае чего, слишком много свидетелей, так что вряд ли может случиться что-то ужасное. И она сразу почувствовала себя уверенней и спокойней – ведь она придет в полицейский участок как женщина свободная и не виновная ни в каких преступлениях.

Но как только Куколка двинулась по улице в сторону центрального полицейского управления, ей моментально вспомнились всякие малоприятные истории насчет склонностей сиднейских полицейских. А вдруг они сразу сунут ее за решетку и навсегда запрут в тюрьме? Чем больше Куколка удалялась от залива, тем сильней и мучительней становилась жара; и чем ближе был центр города, тем медленнее она шла, чувствуя, что невольно начинает тянуть время. Но по-настоящему страшно ей стало, лишь когда она свернула на Джордж-стрит и наткнулась на полицейский кордон.

Вокруг была целая толпа копов, повсюду стояли полицейские машины, ярко светили прожекторы, а в воздухе отчетливо пахло всеобщей паникой. В какой-то момент – когда верзила-полицейский на мотоцикле, сильно смахивающий на типичного головореза, повернулся и уставился прямо на Куколку – у нее возникло четкое ощущение, что прямо сейчас ее и пристрелят, что полицейские именно ее и ждали, что это засада. Ей пришлось собрать все самообладание, чтобы не повернуться и не броситься бежать.

– Не пугайтесь, это просто учебная тревога по поводу сибирской язвы, – тихонько пояснил ей верзила на мотоцикле. Его голос прозвучал на редкость мягко, почти ласково, но было уже поздно: Куколка шарахнулась от него и оказалась прямо в гуще толпы вместо того, чтобы попытаться спокойно ее обойти. Перед ней тут же закачалось множество голов, и сквозь этот частокол она увидела одетых в белое сотрудников «Скорой помощи», которые тащили переносные душевые установки. К счастью, та группа людей, в центре которой она оказалась, откололась от основной толпы. И, как только Куколке удалось выбраться на свободное пространство, она тут же поспешила прочь.

Она старалась идти как можно быстрее и все время подгоняла себя – ей почему-то казалось, что она должна спешить, хотя колени у нее буквально подгибались от охватившей ее странной слабости. Она быстро миновала Чайна-таун, где на тротуарах, несмотря на жалящую жару, торчали китаянки с высветленными добела волосами и китайские панки в ярких нейлоновых спортивных костюмах, и свернула на какую-то узкую улицу, ведущую вниз, к заливу, в район Дарлинг-Харбор. На пересечении этой улицы с главной дорогой и находилось центральное полицейское управление – здание, имевшее форму клина и сплошь в зеркальных стеклах до самого цокольного этажа, отделанного весьма мрачной черной плиткой. Это здание казалось Куколке похожим на кулак в сверкающей латной перчатке. «Интересно, что происходит там внутри? – думала она. – Может, заглянуть и посмотреть?» Но при одной мысли об этом у нее засосало под ложечкой.

И все же, решив твердо держаться намеченной цели, она подошла к тому входу в управление, который был предназначен для посетителей. В небольшой приемной уместилось полно народу, а вот мебели там почти не было, если не считать автомата по продаже закусок и напитков. Под плакатом о домашнем насилии сидел мужчина с совершенно потерянным лицом и что-то бормотал себе под нос; возле автомата, продающего напитки, тихо плакала девушка-китаянка; несколько человек преспокойно болтали, а сидевший на отшибе пьяница негромко разговаривал сам с собой, время от времени выкрикивая ругательства. За стойкой пара полицейских в форме и секретарша пытались навести порядок в целой груде всевозможных документов и заявлений.

Куколка чуть ли не с радостью влилась в эту странную толпу; в ней она чувствовала себя незаметной, а ожидание, явно длительное, связанное с большой очередью, давало ей дополнительную возможность подготовиться и придумать, что именно она будет говорить. В очереди к стойке через одного от нее стоял крупный мужчина средних лет, явно очень сильный, в здоровенных башмаках, майке и шортах, покрытых цементной пылью. Время от времени он оборачивался, и тогда Куколка видела, что белки глаз у него ярко-красные, тоже, видимо, раздраженные цементной пылью и выглядевшие как странный яркий грим на общем сером фоне, ибо и все его лицо тоже было припорошено пылью. Он был похож на призрак ремесленника из какого-то спектакля. Потом до Куколки донеслись обрывки его разговора с секретаршей: он жаловался, что бывшая жена по собственной воле ограничивала его общение с детьми. Женщина за стойкой крайне вежливо что-то ему объясняла, и он сперва ее слушал, но потом уже во весь голос стал орать, что не нарушает никаких законов и всего-навсего хочет видеть своих ребятишек. Секретарша, оставаясь спокойной, по-прежнему мягко пыталась его урезонить, но он продолжал орать все громче и громче.

– Здесь жертва я, – вопил он, – а не эта сука! – В коридоре открылась какая-то дверь, из нее вышел полицейский и двинулся к этому типу, но тот вдруг выхватил из кармана шортов нож и во весь голос заорал: – Да почему же мне с собственными ребятишками видеться-то нельзя? Я ведь всего лишь хочу родных детей повидать!

И тут буквально отовсюду хлынули полицейские; некоторые из них были вооружены дубинками. Они быстро оттеснили остальных посетителей от разбуянившегося рабочего, который вовсю размахивал ножом, и кто-то из полицейских, выхватив револьвер, крикнул ему:

– А ну брось нож и ложись на пол!

«Они его убьют, – подумала Куколка, – точно так же, как убьют и меня».

– НЕМЕДЛЕННО брось нож!

Теперь Куколка уже не в силах была сдерживать бившую ее дрожь; вокруг пронзительно орали люди; тот тип с ножом все еще продолжал что-то выкрикивать насчет того, что ему не дают видеться с детьми, и второй полицейский приставил ему к затылку пистолет. В этот самый момент Куколку кто-то сильно толкнул, и она оказалась у самой стены за автоматом по продаже прохладительных напитков, рядом с грязноватой аборигенкой, от которой довольно-таки противно воняло. Аборигенка повернулась к ней и сказала:

– Да черт с ней, с этой гребаной полицией! Я лично немедленно отсюда смываюсь. Ты как, идешь?

Пожалуй, и впрямь нет особого смысла здесь оставаться, подумала Куколка, можно ведь и в другой раз прийти. Эту двойную мысль она восприняла с огромным облегчением. Все равно ведь полицейские заняты тем типом с ножом, а до остальных посетителей им и дела нет, лишь бы под ногами не болтались. Стараясь держаться поближе к стене, Куколка и аборигенка мелкими шажками добрались до двери и вслед за молодой женщиной, толкавшей перед собой коляску с близнецами, вышли на улицу.

Больше всего Куколке хотелось бежать, чтобы поскорее оказаться как можно дальше от этого места, но она боялась привлечь к себе внимание. Лишь оказавшись на Ливерпуль-стрит, пересекавшей Испанский квартал, она сперва немного ускорила шаг, а потом и вовсе сорвалась с места и помчалась туда, где на перекрестке виднелся зеленый огонек светофора; она и после перекрестка продолжала движение, старательно огибая на тротуарах многочисленных пешеходов. И как только перед ней открылся глубокий, как пропасть, вход в бескрайние залы крупного торгового центра, она тут же туда нырнула, стараясь как можно скорей затеряться в его спасительных недрах.

Она вдыхала не особенно чистый, влажный, но все же, благодаря работе кондиционеров, относительно прохладный воздух и чувствовала, как постепенно остывает разгоряченное тело, а подсыхающий пот стягивает кожу противной пленкой. Звуки неопределенной музыки – распознать мелодию было совершенно невозможно – взлетали вдоль бесконечных этажей куда-то ввысь, к гигантским настенным часам. Миролюбиво и успокаивающе урчали лифты. В многочисленных кафе и забегаловках сидели люди, ели кебабы, карри и суши, поглядывая в кафе напротив, где тоже сидели люди и ели суши, карри и кебабы…

Ничего, решила Куколка, в полицейское управление она снова сходит несколько позже, а сейчас ей необходимо прийти в себя. Ей ужасно хотелось принять еще одну таблетку успокоительного, но она решила пока воздержаться. Раз она по-прежнему собирается вести беседу с полицейскими, чтобы выяснить, что это такое вокруг нее творится, то голова у нее должна быть совершенно ясной. Ладно, сказала она себе, здесь, по крайней мере, все хорошо и спокойно. И вообще – все очень даже хорошо. Она несколько раз повторила это в уме, прекрасно понимая, что зря пытается себя обмануть.

Толпы людей, подобные рыбным косякам, снующим вокруг яркого кораллового рифа, текли сквозь торговый центр, заполняя его этажи и многочисленные бутики, универсам с тысячами полок и десятками тысяч всевозможных продуктов; казалось, их влечет вперед инстинктивное знание конечной цели. И, стоило Куколке присоединиться к толпе покупателей, у нее, как и всегда, сразу появилось ощущение, что в ее жизни тоже есть вполне определенная цель и порядок; впрочем, она вряд ли сумела бы объяснить, что это за цель и каков этот порядок – точно так же каждая отдельная рыбка в большом косяке была бы не в состоянии объяснить, зачем движется в ту или иную сторону. И сейчас, стремясь поскорее прийти в себя, Куколка, опустив голову, неслась вместе со всеми этими людьми по пролетам эскалатора все выше и выше и тщетно пыталась пробудить в своей душе прежнюю решимость пойти в полицию.

Ей все еще было не по себе. И с мыслями она никак не могла заставить себя собраться. И по-прежнему чувствовала себя какой-то слишком заметной. Она понимала: чтобы хоть немного успокоиться и обрести способность думать рационально, ей нужно было хоть что-нибудь купить, все равно что, и как можно скорее. И как только у нее появилась вполне конкретная, хотя и совсем маленькая цель и ей стала ясна дальнейшая последовательность действий, а следом, возможно, и некий, пока еще не ясный прогресс, она моментально почувствовала себя лучше. И, хотя темные очки у нее уже имелись, она все же купила еще одни, слишком для нее большие, зато от Кристиана Диора – с темно-коричневыми стеклами и светло-золотой оправой. Надев их и снова почувствовав себя вполне успешной женщиной, Куколка отыскала эскалатор и теперь поехала вниз с твердым намерением отбросить все страхи и поговорить с полицейскими.

Поднимаясь на верхние этажи, она и внимания не обратила на гигантский экран, вздымавшийся над центральной площадкой первого этажа. И только теперь, спускаясь вниз и находясь где-то между пятым и четвертым этажом, она заметила и этот экран, и огромное изображение на нем – как бы разбитое на клетки множеством плазменных экранов, объединенных в единое целое: на экране горели нью-йоркские башни-близнецы.

Это апокалиптическое видение сменилось знакомыми кадрами с невероятно увеличенным детским рюкзаком и видневшимся внутри его темным силуэтом бомбы, грозившей вот-вот свалиться с экрана прямо на посетителей торгового центра; затем рюкзак с бомбой вспыхнул и трансформировался в цепочку вооруженных полицейских, окружающих дом Тарика.

Пока эскалатор медленно полз вниз, Куколка успела увидеть и те кадры, снятые видеокамерой наружного наблюдения, которые уже видела у Моретти, только теперь фигуры на экране невероятно увеличились, заслоняя собой все вокруг и превращая остальных людей в карликов. Темная, нечеткая фотография бородатого мужчины в арабских одеждах выглядела на гигантском плазменном экране невероятно, словно образ самого дьявола появился из неоткуда; а весьма невразумительные кадры, на которых были запечатлены целующиеся Тарик и Куколка, казались взятыми из триллера. Затем у Куколки возникло ощущение, словно она и сама побывала в той школе в Беслане, поскольку уже в который раз перед ней выносили из помещения и неторопливо выкладывали на землю одно детское тело за другим, а кто-то в черном, размахивая автоматом, отгонял неугодных ему зрителей, угрожая в том числе и покупателям торгового центра.

В данный момент эскалатор полз совсем близко от края массивной решетки, как бы составленной из множества плазменных экранов, и мимо Куколки проплыла чудовищно огромная омерзительная физиономия телевизионщика Ричарда Коуди. Особенно противно было, когда он что-то говорил, а его губы и язык как-то непристойно шевелились; Куколке даже показалось, что он запросто может ее проглотить. Она отвернулась, стараясь в ту сторону не смотреть, но деться от проклятого экрана было некуда. Эскалатор все продолжал ползти вниз, и Куколка ползла вместе с ним, а на экране теперь уже появилась она сама в наряде Черной Вдовы – должно быть, несколько лет назад во время «приватного шоу» кто-то снял ее танец на видео. Куколке казалось, что она спускается прямо в ад, когда на гигантском экране она сперва сорвала с себя платье, а затем и паранджу; и макияж у нее почему-то был как у самой настоящей шлюхи, а весьма плохого качества видеосъемка это только подчеркивала; и плазменная решетка, отбрасывая на изображение непонятную тень, словно добавляла еще один, крайне неряшливый, слой грима. Итак, им удалось превратить ее еще и в порнозвезду, а не только в убийцу, и теперь она смотрит на всех с этого экрана и улыбается той самой омерзительной улыбкой, которую Ферди всех их заставлял на себя нацеплять. И это, пожалуй, было хуже всего, потому что сама она никогда бы так улыбаться не стала.

Куколку вдруг охватила паника; она чувствовала, что ей нужно немедленно убежать, спрятаться, спастись из этого ада. Спустившись на первый этаж, она поспешила к выходу. «Разве могу я теперь сама явиться в полицию?» – думала она и приходила в ужас при одной лишь мысли о том, что каких-то полчаса назад стояла в приемной полицейского управления, собираясь добровольно сдаться. Господи, и о чем только она думала? Она что, с ума сошла? Разве можно в этом городе доверять копам?

«Нет, теперь это, пожалуй, зашло слишком далеко, слишком! Теперь они сразу за решетку посадят; скажут, что я им угрожала, или что у меня было оружие, или выдумают еще какую-нибудь гадость, – думала Куколка. – А потом им придется меня убить. Это же совершенно очевидно, потому что я – единственный человек, который может доказать, что они ошибаются. Они меня просто пристрелят втихую, как какого-нибудь приставучего гея, и все».

Пробегая мимо забегаловки KL Noodle Bar, Куколка заметила сидевшую за столиком женщину средних лет – симпатичную, полненькую: такая могла бы быть, например, ее тетей; такой она и сама могла бы со временем стать, если, конечно, сумеет смириться с отвратительной манерой одеваться, свойственной подобным особам. Женщина как раз собиралась уходить; она встала, взяла свои вещи и пошла прочь. И тут Куколка заметила, что женщина забыла на столе мобильник.

Это был типичный мобильник немолодой женщины, убогая старомодная Nokia 3315. Куколка, не успев толком осознать, что делает, подошла к столику, за которым сидела та женщина, наклонилась и ловким движением, удивившим ее саму, смахнула со стола мобильник и, подложив под пустую кофейную чашку стодолларовую купюру, направилась к выходу. Едва выйдя из магазина, она набрала знакомый номер и тут же услышала голос Уайлдер:

– Привет.

– Уайлдер, это ты?

– Господи, Джина! Ты что, спятила? Ты новости видела? Ты со своего телефона звонишь?

– Уайлдер, – спросила Куколка, чувствуя, как предательски дрожит ее голос, – твои замечательные парикмахерские ножницы в порядке?