Открыв дверь и увидев на пороге Куколку, Уайлдер молча втащила ее внутрь и поспешила как можно скорее захлопнуть дверь. И даже заперла ее.
Внутри, впрочем, все было как всегда: повсюду разбросаны игрушки Макса, грифельная доска, мел – в общем, обычный семейный беспорядок; где-то на заднем плане работал телевизор. Вот только сама Уайлдер стала какой-то другой. Никакого джина, ни чистого, ни с тоником, и никаких бесконечных историй, которые Уайлдер так любила о себе рассказывать и которые Куколка слушала, как другие слушают непрерывно бормочущее радио.
– Он у своего папаши, – произнесла Уайлдер, заметив, что Куколка ищет глазами Макса. Обе по-прежнему не знали, что им сказать друг другу.
Наконец Уайлдер нашлась:
– Послушай, Джина, я, конечно, могу что-то сделать с твоими волосами, но, может, все-таки лучше сходить в полицию, пока эта дерьмовая история не закончилась совсем плохо?
И, поскольку Куколка промолчала, Уайлдер продолжила:
– Нет, я просто ничего не понимаю! То есть я понимаю, конечно, что все это полная хренотень и в конце концов непременно выяснится, что ты ни в чем не виновата. Так почему бы тебе все-таки не довериться копам?
Но Куколка по-прежнему не отвечала; она не сводила глаз с экрана телевизора, где вещал какой-то политик, а внизу бегущая строка сообщала: ТЕРРОРИСТЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕ ПОЙМАНЫ. В СИДНЕЕ ОБЪЯВЛЕН ВЫСШИЙ УРОВЕНЬ ТРЕВОГИ. Политик был крупным мужчиной и, похоже, весьма близоруким; он все время щурил глаза, словно пытался прочесть нижние строчки таблицы в кабинете у офтальмолога.
«Как вы, лидер оппозиции, – спрашивал у него невидимый интервьюер, – можете оценить заявления правительства о том, что политика вашей партии в отношении террористов отличается излишней мягкостью?»
Политик слегка наклонился вперед, будто пытаясь получше разглядеть мучительно расплывающиеся значки в последней строчке таблицы, и, выразительно взмахнув рукой, заявил:
«Позвольте! Мы не проявляли и отнюдь не собираемся проявлять мягкость по отношению к террористам. Ведь террористы – это вовсе не австралийцы. Австралийцы – люди добропорядочные и законопослушные. Но я должен все же сказать, что мы приветствуем призыв внести поправки в тот закон, согласно которому любой житель Австралии, как здешний уроженец, так и натурализованное лицо, может быть лишен гражданства, если окажется замешанным в деятельности, направленной против родной страны. Либо ты вместе с Австралией, либо ты больше не австралиец и утрачиваешь право быть нашим гражданином».
– Боже мой! – пробормотала Уайлдер и переключилась на другой канал, где шло ток-шоу, посвященное текущим событиям.
«Неужели правительство отдало приказ вести стрельбу на поражение?» – спросил ведущий, и на экране возникло лицо премьер-министра, у которого, как догадалась Уайлдер, как раз и брали интервью.
«Законы нашей внутренней политики вполне позволяют адекватно…» Но Уайлдер, не позволив премьер-министру закончить фразу, снова стала переключаться с одного канала на другой, однако повсюду было примерно одно и то же. И они в который раз увидели, как вооруженная полиция окружает дом Тарика.
– Нет, это совершеннейшее безумие! – прошептала Уайлдер и уже схватила пульт, чтобы совсем выключить телевизор, но Куколка ей не позволила. Ласково взяв ее за руку, она сказала:
– Пусть работает. Я же должна знать, что происходит.
И они, стоя рядом, в очередной раз просмотрели те же смонтированные вместе кадры – бомба в детском рюкзаке, отвратительная фотография бородатого мужчины в арабском платье, зернистое темное видео с целующимися Тариком и Куколкой. Эти повторяющиеся изображения, со щелчком сменяя друг друга, вновь и вновь появлялись на экране, и казалось, будто чья-то рука перебирает мелочь, гремящую в пустом кармане.
Снова рушились нью-йоркские башни-близнецы; снова в Беслане кто-то выкладывал в ряд тела убитых детей; снова некто, одетый в черное – то ли мужчина, то ли женщина, – размахивал автоматом; снова почти обнаженная Куколка исполняла эротический танец. К прежнему набору кадров прибавились и новые: темный поезд в туннеле лондонской подземки через мгновение после взрыва бомбы; пылающий ночной клуб Sari на острове Бали, взорванный террористами; множество раненых людей, которых вытаскивают из мадридского поезда… Кульминацией данного монтажа были кадры, переносившие зрителей в знаменитое здание Сиднейской Оперы, и за этим следовал довольно дешевый трюк – белое облако взрыва и зловещий оглушительный грохот.
Куколка закрыла глаза.
Но, когда она снова их открыла, на экране, сменяя друг друга, появлялись Усама бен Ладен и Джордж Буш, летело множество боевых ракет, люди в камуфляже стреляли из минометов, взрывались и превращались в огненные шары жилые дома. Там были окровавленные женщины и заложники, которым террористы вот-вот отрежут голову… Нью-Йорк! Бали! Мадрид! Лондон! Багдад! И она, Куколка, распадающаяся на пляшущие цветные квадраты, на крошечные пиксели, улыбающаяся той улыбкой, которая никогда не была ее собственной.
Наконец появилась реклама кондиционеров, и Уайлдер выключила телевизор. Последовало несколько секунд неловкого молчания.
– Это похоже на то, как я купила «Субару Форестер», – сказала Уайлдер, – и мы потом в течение нескольких недель видели по телевизору исключительно всевозможные «Субару Форестер» – и припаркованные у тротуара, и движущиеся по городу, и остановившиеся у светофора. Хотя в городе, безусловно, есть и другие машины. Как и множество других историй, ей-богу, Джина.
Но Куколку это замечание мало утешило. Она понимала, конечно, что по телевизору много еще чего показывают, да и в газетах имеются материалы с совсем другими заголовками, и на радио есть передачи, где говорят об иных вещах, но сейчас она повсюду видела только свое лицо, слышала только свое имя и изо всего потока всевозможных мнений выхватывала только очередное высказывание о себе. Все это держало ее словно в тисках; казалось, она угодила в ловушку холодного океанского течения, и теперь оно уносит ее куда-то, куда ей совсем не хочется – в точности как та волна, которая тогда чуть не унесла Макса в открытое море.
– Я не машина, Уайлдер, и это не другая история, – сказала она и взяла в руки свежий номер Telegraph. – Вот, пожалуйста, посмотри. – На третьей полосе действительно была большая статья, где, в частности, говорилось, что «эта история о доморощенной группе террористов, похоже, грозит стать самым значимым событием года». – И как она, «эта история», закончится? – спросила Куколка. – Меня застрелят или сделают со мной что-то еще? Скажи мне, Уайлдер. Это ведь вряд ли в итоге сочтут ошибкой. Тогда это будет никакая не история года, а обыкновенное недоразумение.
Уайлдер совсем притихла. Помолчав некоторое время, она все же сказала:
– Но ведь и такое порой случается, Джина. Они несколько дней безумствуют, орут на все лады, а потом, поджав хвост, уходят, как побитые собаки. И потом, – она взяла в руки Sydney Morning Herald и взмахнула им, точно священным оракулом, – не все так уж против тебя настроены. Вот здесь, например, говорится, что искусственно созданная обстановка всеобщей истерии может привести к преследованиям совершенно невинных людей.
– Может? – недоверчиво переспросила Куколка. – Это какой же гребаный автор написал «может»?
– Сейчас найду… – Уайлдер нервно перебирала бесконечные газетные листы, в которых столь же трудно было найти что-то конкретное, как и в телефонной книге, – …это где-то здесь было… – Наконец она не выдержала и сдалась: – Я обязательно потом найду и специально для тебя вырежу.
– Уайлдер, никому нет дела до какой-то дерьмовой статейки в столь же дерьмовой газетенке. Да это замечание насчет «может» уже исчезло в вихре всеобщей шумихи, как исчезает брошенный в залив труп. – И Куколка сразу представила себе лицо мертвой Фан, засунутой в бочку с цементом и утопленной. Она ткнула пальцем в газету, которую Уайлдер держала в руках. – Кстати, ты единственная из известных мне людей, кто читает Sydney Morning Herald. Все остальные, в том числе и я, просто просматривают заголовки в Telegraph, поглядывают шоу Ричарда Коуди и слушают Джо Козака.
Она никогда еще так с Уайлдер не разговаривала; обеих это не просто удивило, но, пожалуй, даже слегка потрясло. И Уайлдер, не проронив больше ни слова, потащила Куколку в ванную. Одним из многочисленных и довольно неожиданных умений Уайлдер была стрижка волос. Она даже целых два года провела в парикмахерском салоне в качестве ученицы, но потом забросила это дело к черту и поступила в университет; после, правда, и учебу в университете забросила, и пошла работать – стала вместе со своим тогдашним бойфрендом заниматься ландшафтным дизайном, поскольку у него имелся в этой области небольшой бизнес.
Сперва Уайлдер обесцветила Куколке волосы, а затем покрасила их оттенком «светлый блонд», и каждое из этих превращений заставляло Куколку смеяться, как, впрочем, и бесконечные истории Уайлдер, которые та рассказывала за работой. По правде говоря, теперь Куколка была рада любой истории. Ловко орудуя ножницами, Уайлдер говорила, что парикмахерское искусство – это полная ерунда, что на самом деле она, Уайлдер, просто создана для ландшафтного дизайна; потом вдруг рассказала, как, оказывается, вреден перманент, а первое место среди парикмахерских процедур занимает окраска волос. Но, хоть она и уверяла Куколку, что парикмахер из нее никудышный, получалось у нее все же очень неплохо; она вполне удачно сделала ей новую короткую стрижку-боб, косо срезав волосы у щек и красиво подчеркнув этим высокие скулы Куколки, отчего ее лицо приобрело совершенно иную форму – во всяком случае, ничего общего с пресловутым «сердечком» ее лицо больше не имело. Хотя на всех фотографиях в газетах и на телевидении лицо у Куколки, безусловно, было «сердечком».
Когда Уайлдер закончила, Куколка спросила, нельзя ли ей принять ванну. Ванная комната в этом доме была старомодная, то есть там действительно стояла самая настоящая ванна, глубокая, тяжелая, сделанная из нержавеющей стали. Куколка включила горячую воду, и комната мгновенно наполнилась паром, а когда вода настолько остыла, что в нее стало можно сесть, не ошпарившись, она с наслаждением в нее погрузилась, хотя над ней все еще висело облако горячего влажного пара. Куколка всегда любила это ощущение возврата в водную стихию: ей казалось, что она – или, по крайней мере, ее тело – этой стихии принадлежала.
И довольно скоро она почувствовала себя значительно лучше. Вытянув шею и слегка извернувшись, она ухитрилась поймать в зеркале отражение собственной головы и была приятно удивлена тем, как сильно изменилась ее внешность. «И дело не только в том, что теперь я выгляжу совершенно иначе, думала она, вновь погружаясь в теплую воду; ведь никому из них даже имя мое настоящее не известно. Вся эта история, разумеется, очень даже неприятна, но, может быть, Уайлдер все-таки права: мои дела не так уж и плохи». Успокоившись, Куколка немного задремала, потом проснулась, услышав, как Уайлдер хлопнула дверью – пошла забирать Макса от отца; но, когда подруга вернулась, Куколка снова задремала и проснулась, когда вода в ванне совсем остыла, а вокруг стало почти темно.
В дверь постучали, и вошла Уайлдер. Она рассказала, что, пока Куколка спала, по телевизору шло шоу Undercurrent и Ричард Коуди назвал ее Черной Вдовой, а больше он, в общем, ничего нового не сообщил, но обещал, что завтра вечером они устроят в прямом эфире специальное расследование событий, имевших место в последние несколько дней.
Куколка молча все это выслушала и большим пальцем ноги включила горячую воду; она даже сунула ступню под исходящую горячим паром струю, надеясь, что боль отвлечет ее от мучительных мыслей, но выдержать смогла всего несколько секунд. А когда вода в ванне опять стала теплой, Куколку вновь охватила приятная дрема. И ей даже приснился сон, который, впрочем, никак нельзя было назвать приятным.
Прямо на нее мчалась целая стая диких собак, но морды их странным образом были лишены плоти. Куколка понимала, что природа этих тварей такова, что они способны лишь причинять боль. Однако они снова и снова пробегали мимо, словно не замечали ее или не могли разглядеть и понять, что это она. И Куколка, опустив голову, увидела свое отражение в воде, наполнявшей ванну, и поняла, что лица у нее больше нет, а вместо него – точно такая же, лишенная плоти, собачья морда. И она, склонив эту морду над Тариком, стала целовать его в холодные, мертвые губы, а изо рта у него вылетела туча жирных мясных мух… и тут в дверь ванной снова постучалась Уайлдер и разбудила ее.
– У тебя все в порядке? – спросила она.