– В общем, дружок, я перебралась в большой город, – рассказывала Куколка Джоди, – и что из этого вышло?

А действительно, что? Она точно так же не понимала новый мир, как не понимала и свое отвращение и необъяснимый страх по отношению к миру собственного прошлого, но разве это имело какое-то значение? В Сиднее, по крайней мере, пять миллионов «уэсти» питают отвращение к «вонючему снобизму» северян и высокомерию жителей восточного побережья, а примерно миллион богачей с севера и востока презирают алчных, вульгарных и меркантильных уроженцев куда более бедного запада. Впрочем, ни те, ни другие никогда не признаются в том, что думают почти одинаково и всеми жителями Сиднея движет, всех их объединяя, одно – деньги; но никто из них и мысли не допустит, что единственное реальное различие между ними – то, что на севере и на востоке у людей денег относительно больше, а на западе относительно меньше.

Ничего этого Куколка понять даже не пыталась, да никогда и не стала бы. Ей просто хотелось преуспеть в жизни хотя бы немного, а всякие там объяснения – это просто полное дерьмо вроде тех рассуждений, которые она без конца слышала от подвыпивших мужчин, которые на самом деле в этот момент думали только о том, чтобы увидеть, как она будет стаскивать с себя трусики.

– Короче, с запада я убралась, – подводила итог истории Куколка и с каким-то легким акцентом, то ли ливанским, то ли греко-австралийским, слегка подвывая на гласных, прибавляла: – И душу свою от этого проклятого запада очистила.

А вот это было неправдой; как, впрочем, и почти все, что она о себе рассказывала. Ибо она и страстно мечтала жить на северном побережье, и в то же время таила в душе обиду на тех, кто там уже живет; она могла – всего лишь предположив, что данный клиент проживает на севере, – весело щебетать и даже откровенничать с ним, но про себя считать его гнусным снобом и онанистом. И теперь, пожалуй, ничто на свете не смогло бы заставить ее уехать из центра Сиднея, так что дальше Ньютауна она вообще не ездила.

– Это плохо сказывается на цвете лица, дружок, – заявляла она в таких случаях. Впрочем, так она говорила обо всем, что могло как-то ее огорчить или опечалить, и, видимо, считала подобное объяснение вполне достаточным.

С одной стороны, Куколка с почти извращенным удовольствием вышучивала и передразнивала девушек с запада, упрекая их в злоупотреблении макияжем, в любви к чрезмерно коротким юбкам и широченным ремням, а также в использовании избыточного количества всевозможной парфюмерно-косметической продукции, которой они буквально покрывали лицо и волосы. С другой стороны, несмотря на свое предубежденное отношение к западным пригородам Сиднея, Куколка, безусловно, и сама являлась носительницей среднестатистических предрассудков, свойственных любому «уэсти». Особенно в отношении ко всему остальному миру. Впрочем, она позволяла себе точно так же отвести душу, особенно когда ее доставали «все эти пьяницы и вонючие наркоманы», а также полицейские и те, кто читает газету Sydney Morning Herald.

– По мне, так пусть считается, будто я ко всем в равной степени отношусь как расистка, – говорила она, – но этих скользких сладеньких лесбиянок я действительно ненавижу.