1

В восемь вечера пятницы «Зверь» демонстрировал характерную апатично-зловонную атмосферу, какая отличала пабы той эпохи; в воздухе висел липкий ком дыма, дрожжей и сладковатой едкости – вечернее отдохновение на поле боя во время затишья между бомбежками. Рэй напивался методично и эффективно, словно кухонный агрегат для опорожнения стаканов.

Опять Хайдль пудрит тебе мозги, сказал я Рэю, когда тот влил в себя очередную порцию.

Еще до знакомства с Хайдлем я слышал от Рэя, что они с ним продолжительное время занимались каким-то проектом на мысе Йорк. И все же с трудом верилось, что там они подыскивали место для строительства космодрома. Все это казалось откровенной выдумкой, но то обстоятельство, что администрация Квинсленда в конце концов объявила об отказе от этой затеи, выглядело сквозь перевернутую призму, – а смотреть на вещи так я научился от Хайдля, – подтверждением, хотя и косвенным, тех самых россказней. Однако сейчас слова Рэя снова вызвали у меня недоверие.

Я же не от Хайдля это знаю, возразил Рэй. Пару недель назад меня занесло на фуршет, где я столкнулся с Педро Морганом, бывшим начальником эксплуатационного отдела Службы организации аэронавигационных перево-зок. Был там и еще кое-кто из высшего руководства. Все они – люди, близкие к Хайдлю. Друзья-приятели. И разговор у нас зашел про «Космопортал».

«Космопортал»?

Это компания, поддержавшая планы строительства ракетно-космического комплекса на мысе Йорк. Основателем ее выступил Зигги, когда его освободили под залог.

Впервые слышу об освоении мыса Йорк. Это же у черта на рогах.

Именно так – идеальное место. Но поскольку Зигги обанкротился и вот-вот опять предстанет перед судом, он не может занимать руководящие посты в «Космопортале». Ему запрещено брать кредиты.

И что?

Да то, что он пригласил к себе шестерых бывших руководителей АОЧС; говорит: если вы – настоящие друзья, то останетесь со мной, потому как данный проект сулит огромные прибыли. Современный мир не может существовать без спутников: от них зависит связь, телевидение и многое другое.

Выходит, все же он занимает руководящий пост.

Официально – нет. Только неофициально. Он – банкрот. Закон против него.

Но неофициально?..

Вот-вот, сказал Рэй. Не сомневайся. Это же Зигги Хайдль. И он убеждает друзей перезаложить свои дома, чтобы инвестировать полученные средства в развитие «Космопортала». В благодарность им обещаны директорские кресла.

Не хочешь ли ты сказать, что проект на мысе Йорк финансируется не сингапурскими миллионерами, не НАСА? Это так? И даже не ЦРУ?

Я просто делюсь с тобой тем, что мне известно. Проект финансируется из личных средств бывших руководителей АОЧС.

В изложении Рэя прозвучало это весьма убедительно.

Получается, Хайдль теперь разводит своих дружков, заключил я.

Ну не знаю, сказал Рэй и пошел к стойке бара.

Это его последняя большая афера, заметил я, когда Рэй вернулся.

Возможно, сказал Рэй. Но вовсе не обязательно. Там ребята не простые. Не будь у них уверенности, что игра стоит свеч, неужели они стали бы рисковать своими домами ради строительства пусковой ракетной установки на мысе Йорк?

Да с чего ты взял, что игра стоит свеч?

В принципе, тому есть масса подтверждений. Оттуда ближе до Луны. Рэй покосился на меня так, будто ждал возражений. Скажешь, нет?

Откуда? От Австралии?

От мыса Йорк, уточнил Рэй и без прежней уверенности забормотал: Экватор? Он там… потолще. Верно?

Потолще?

Типа того.

Словно готовясь к монологу, он откашлялся и рассказал, что, по мнению научного сообщества, на всем земном шаре это одно из лучших мест для запуска космических ракет.

Подумать только, фыркнул я. И кто же такое сказал?

Ну… это… научное сообщество.

Какое еще сообщество, Рэй?

Бросив на меня недоуменный взгляд, Рэй осторожно предположил: исследователи?

Исследователи чего, Рэй?

Фиг знает. Я же не специалист, дружище. Но тема мусолится постоянно.

Ты сам ознакомился хотя бы с одной научной публикацией по этому вопросу?

Как сказать…

То есть нет?

Я лично – нет. Доволен? А Зигги ознакомился. И рассказал мне.

Тебе рассказал Хайдль?

Казалось, Рэя посетили несколько взаимоисключающих мыслей одновременно.

Он тебе показывал хоть какие-нибудь публикации? – не отступал я. Ответь, Рэй.

Поднеся к губам пустой стакан, Рэй осознал свою промашку и ругнулся. После чего подпустил таинственности.

У него были с собой… в кейсе… кое-какие статьи… научные статьи.

Ты с ними ознакомился?

Рэй задумался. Губы у него зашевелились, будто их дергали во все стороны рыболовные крючки самых разных слов. Можно было подумать, он вновь оказался на дне ущелья возле далекой новогвинейской реки, где сверялся с размокшей картой провинции Ириан-Джая.

Ну не так чтобы…

Не так, чтобы?..

Тут он раскололся.

И ты ему поверил?

Губы у него снова задергались, будто поддетые рыболовными крючками.

Да… Но если послушать, как ты это повернул… Не знаю.

И его закадычные друзья готовы раскошелиться?

Приятели. Ну… Да.

Это же все как вилами по воде, Рэй.

Не знаю, дружище. А кроме того, даже если дело не выгорит, это ведь не значит, что идея сама по себе плоха.

Как ты не понимаешь? Это очередная ложь.

Думаешь, в Австралии такое нереально? Создать наш собственный Хьюстон?

Для Зигги план просто замечательный.

Чем плохи хорошие идеи? Тем более что атмосфера там более разреженная, чем в тропиках. Разве нет?

А разве да?

Кажется, я это узнал от Зигги. Точно не помню. Или от Педро.

А Педро Морган в курсе?

По-моему, Зигги с ним поделился. Говорю же тебе, он располагает результатами исследований.

Хайдль?

Он самый, кто же еще? План ведь бесподобный, согласен? Австралия получит собственную ракетно-космическую базу.

Это он так говорит? И ему верят на слово?

Похоже на то. Рэй слегка умерил свой пыл. Впрочем, я знаю, какая заваруха была в парламенте в Квинсленде.

Когда правительство заявило о своей полной непричастности к этому предложению?

Угу.

Но Хайдлю это могло быть только на руку, заметил я. Если правительство выступило с опровержением, то общественность заподозрила, что ее обманывают, поскольку дыма без огня не бывает. Или что правительство замешано в чем-то неблаговидном – не наше, так другое, американское. И, как следствие, фигура Хайдля приобрела бы масштаб и значительность.

Рэй в очередной раз умолк.

2

А потом сказал:

Знаешь, там такая красотища. Аккурат в тех местах, где мы приземлились. Ночное небо.

И пошел разглагольствовать: купанье с дюгонями, охота с аборигенами, сладковатый, насыщенный вкус жаренного на костре варана, особый запах мангровых болот – нечто среднее между вонью и ароматом, и чтобы хоть с чем-нибудь его сопоставить, нужно намазаться болотной грязью, но восприятие всякий раз иное. А однажды, охотясь с аборигенами, они добыли большущую кожистую черепаху, и аборигены тут же переломали ей ноги, чтобы она не ушла, но и не издохла, поскольку в тропическом климате мясо быстро портится. Забили ее через двое суток.

Вкус был фантастический, сказал он. Великолепное мясо. Но знаешь, что самое поразительное? Я заглянул черепахе в глаза – она хотела жить. И не соглашалась умирать. Всего двое суток оставалось до того, как мы должны были ее съесть, а она не соглашалась умирать. Она хотела жить, повторил он. Уму непостижимо.

Мне запомнился тот вечер, продолжал он, тот пляж, и то, как она просто смотрела в небо. Как будто сразу после сотворения мира. Она была… Запнувшись, он подбирал слова.

…свободна.

Не исключено, что все сводилось именно к этому.

Не исключено.

Рэй сделал изрядный глоток пива, рыгнул и вытер мокрые губы тыльной стороной ладони.

Может, это кое-что, сказал он, а может, это все. Не знаю. Но это, черт возьми, было великолепно, я точно знаю.

Мы немного помолчали.

Вот ведь какая штука, сказал Рэй, черепаха хотела жить. Это мне запомнилось. Я заглянул ей в глаза. И увидел страдание. Но она не желала расставаться с жизнью. Даже в агонии.

Рэй, казалось, погрузился в какие-то другие воспоминания. Он водил большим пальцем вверх-вниз по запотевшему боку пивного стакана.

Они с Педро не знали, выговорил он.

Не знали чего?

Что все денежки тю-тю.

Их деньги?

Хайдль спустил все средства на вертолеты, которыми занимался года полтора. Приобрел новый «Ленд Крузер». Еще какие-то игрушки.

И ты не открыл людям глаза?

Шутишь?

Стало быть, они лишатся своих особняков.

Трудно сказать. Зигги, наверно, знает, как выцарапать их деньги.

Но ты сам сказал, что денежки тю-тю.

Ну не знаю я. Вероятно. Может быть. Так мне Зигги сказал.

Так вот зачем… сдается мне… вот зачем он тебе позвонил. Чтобы создать видимость, будто он собирается вернуть им некоторую сумму.

Если бы не мое отчаяние, я бы, наверное, разозлился и, наверное, поддался бы отчаянию, не будь я настолько зол. Но в итоге я остался безучастен.

Значит, я тоже обманщик?

Я этого не говорил, ответил Рэй.

Настал мой черед прикусить язык.

Если вдуматься, сказал Рэй, терзая картонную подложку под пивной стакан, он поступает правильно, так ведь? Использует аванс, чтобы понемногу с ними расплачиваться?

Так ли это?

А что он сам тебе сказал?

Я сообщил Рэю, как подслушал Хайдля, когда тот по телефону заказывал информацию об Эрике Ноулзе. Возможно, деньги понадобились именно для этой цели, предположил я. И добавил, как, повторно набрав телефонный номер, попал на автоответчик какой-то пиццерии. Рассказывал я со смехом, но Рэй, похоже, отнесся к этим сведениям более серьезно.

Тебе кажется, что ты его знаешь, а потом выясняется, что ты не знаешь о нем ровным счетом ничего. Тебе кажется, он говорит правду, но оказывается, что все это вранье. Тебе кажется, что он несет полный бред, но его россказни оборачиваются чистой правдой.

Я думаю, он попросту лжет. Деньги, возможно, его вообще не интересуют, и все это не более чем игра.

Возможно и другое, сказал Рэй. Аванс ему понадобился для того, чтобы успокоить Педро Моргана. Или он всего лишь хочет оплатить наши номера в отеле. Мы кантуемся там уже два месяца.

А книги нет и не будет, правильно я понимаю?

Рэй отвел глаза.

Говори, Рэй.

Фиг знает, ответил Рэй, глядя в стакан. Это у тебя нужно спрашивать. Писатель-то ты.

Никто не видел эту чертову книгу. Хайдль просто задумал новую аферу, чтобы частично оплатить старую и чтобы не стоять на месте.

А ты делай свое дело, и книга появится. Ты ведь именно к этому стремишься, верно? Писателишкой хочешь стать? Паршивым бумагомарателем? Вот и кропай книжку. А Хайдлю пофиг, чем ты занимаешься. Хочешь – пиши, не хочешь – не пиши. Дело твое.

Мы выпили еще.

Прошел не один час; Рэй безуспешно пытался флиртовать с девчонкой-готом, а после полуночи мы почему-то прислонились к стене и завели громогласную беседу, перекрикивая и оркестр, и толпу.

На что тебе сдался этот хлыщ? – спрашивал я.

Что? – прокричал Рэй.

Хайдль, пояснил я.

Хайдль? Насрать на него.

Это почему?

Да потому что он мне башку просверлил, ответил Рэй. Вот почему.

Как-как?..

Он и тебе башку сверлит, Киф, не сомневайся. Сложив вместе два пальца, Рэй поднес их к моему лбу и стал изображать буравчик. Сверлит и сверлит, так и ввинчивается в мозг, а ты… ты просто…

Что?

Не можешь… – Рэй опустил руку. Просто не можешь убежать.

И принялся что-то бубнить про липкую грязь.

Рэй будто растворился и больше не был виден. Рядом со мной стоял самый обыкновенный человек, похоже, слабый, которого я по ошибке слишком долго считал сильным.

Что на тебя нашло, Рэй?

В каком смысле? Он не…

Ты боишься, что ли? – Сказав это, я тут же пожалел: Рэй воспринял мои слова как величайшее оскорбление.

Он достал свой кисет с табаком «Чемпион Руби» и начал сворачивать самокрутку, уставившись на табак и бумагу.

Возможно, негромко ответил он и лизнул край тонкого листка. Возможно, боюсь, дружище.

Я предположил, что это связано исключительно с книгой.

Рэй рассмеялся.

Эх, дружище, сказал он, отрываясь от папиросы и покачав головой.

А потом наш разговор перекинулся на другие темы, и через некоторое время мои рассказы вновь стали его рассказами, мы опять достигли согласия по всем вопросам, а когда уходили из бара, между нами все уже было как всегда – душевно, по-братски.

3

Когда мы были молоды, я время от времени совершал поездки к отдаленному побережью Тасмании, где Рэй работал сварщиком на строительстве плотины – последнего крупного гидроэлектротехнического сооружения на реке Паймен, названной, как считалось, по имени тасманского беглого каторжника, пирожника по профессии, который убил и съел тех, кто бежал вместе с ним. Пять часов вверх по пустой и тоскливой гористой местности, а затем резко вниз, к диким лесистым ущельям на западе и дальше – через умирающие шахтерские городки, призрачные развалины в заброшенном лунном пейзаже, среди израненных синих и зеленых пятен, ярко-бронзовых утесов, сверкающих под вечным дождем в желтых лучах одиноких фар дальнего света, до поворота на север, мимо последних, шуршащих ржавыми листами железа хижин, мимо семи, если не больше, дорожных вех, а там – круто вверх зеленеющими горными перевалами, которые в конце концов приводили меня к деревне Тулла – последней великой стройке. Теперь, слушая Рэя в баре на пляже Сент-Килда в Мельбурне, я заметил, что он разрывается между жаждой свободы и рабской зависимостью от монстра, к которому, собственно, и привела его жажда свободы. Рэй вдруг уподобился беззащитному ребенку; он, пресловутый бузотер в том горном поселении, выдававший себя за аристократа-француза, который никому не спускал насмешек, а при входе в распивочную Туллы требовал, как считали местные выпивохи, по-французски, налить ему пива.

Je suis more drinko.

Кто-нибудь непременно смеялся, потому что звучало это забавно, да к тому же и сам он, и весь мирок тасманских горных поселений напоминали абсурдистский анекдот: местные жители тщились показать, что их не так-то просто сломить и превратить в инвалидов, которые пробавляются пенсионными купонами и простаивают в очередях за лекарствами от эмфиземы, диабета, сердечной недостаточности, надсаженного позвоночника и прогрессирующего слабоумия; они делали вид, что бессмертны, свирепы, несгибаемы – эти самые хрупкие и уязвимые особи рода человеческого: пьющие работяги.

Же сюи больше хренова питья? – повторял за ним второй повар в рабочей столовой, по слухам, – самый опасный человек в Тулле, хотя и не великий знаток французского.

Второй повар телосложением напоминал грузовик, увенчанный злобным красным шаром головы, набитой гравием. В ярости он переходил на фразы из одного слова или соединял множество слов в одну фразу и выплевывал их, как выбитые зубы.

Ты! Йоптамать! Наглец! Сосунок-лягушатник!

Преследуемые всеми завсегдатаями, они выходили на улицу и оставляли за собой трехметровый костер для обжига бревен толщиной с телеграфные столбы. А потом на мокрой гравийной парковке устраивали побоище не на жизнь, а на смерть. Длилось оно с четверть часа. Повар умел сносить наказание. Но и сам умел беспощадно карать: бил по коленям, валил на землю подсечками, избивал ногами. В некоторых драчунах чувствуется какая-то грация, эстетика, даже обаяние. Второй повар был не из таких. Это был зверь – носорог, аллигатор, доисторический ящер, похожий на тех, что сохраняются в смоляных ямах. Под ударами повара голова Рэя болталась из стороны в сторону. Рэй, даром что мелкий, двигался стремительно. Серии внезапных быстрых ударов слева в большинстве случаев позволяли ему держать второго повара на расстоянии, и этот громила, отдуваясь, начинал замедлять атаки. Ударом справа в середину грудной клетки Рэй, как ни странно, мог остановить противника: тот хрипел и лаял, а Рэй не упускал шанса и добирался до незащищенной физиономии: от удара в челюсть поварская голова запрокидывалась назад. Когда повар падал на землю, Рэй что есть мочи бил его ногами по голове, чтобы не дать подняться. Толпа замирала. Повар не мог продолжать драку, его разбитая, окровавленная голова с копной рыжих волос будто бы сама по себе плавала в глубокой луже, напоминая иконописный лик в золоченом ореоле натриевого фонарного света. Тело содрогалось в невообразимых конвульсиях.

Он изворачивается! – заорал мне Рэй, когда я попытался его оттащить. Сука, гад! – Он с размаху врезал и мне, чтобы я отстал и не мешал ему избивать повара. Хочет меня достать, СУКА!

Я еще раз сгреб Рэя в охапку, завел ему руку за спину, но он вырвался и отбросил меня на чью-то припаркованную машину.

А сам остался стоять над поваром номер два, выставив вперед кулаки, но не нанося ударов ногами.

Говори! – прокричал он то ли первобытному лесу и горному кряжу, то ли повару номер два. Признавайся сейчас же, гад! – ревел он. Что это такое: Что это? Что за хрень?

Но ответа не получил – ни от повара номер два, ни от кого-то другого, и толпа, вдруг вспомнив, что на улице дождь и холод, а в баре тепло и сухо, растворилась во тьме, а тот давний вечер перетек в нынешний – и в городской бар, где мы сейчас стояли за столиком. Неужели Рэй впервые в жизни уперся в какую-то преграду – непредвиденную, непреодолимую, неотвратимую, в преграду, которой был Хайдль? Такую преграду не втопчешь в гравий и слякоть, не превратишь в рыжего скулящего зверя, поверженного в грязный чан желтоватой жижи у подножья горы средь тропического леса. Нас сейчас придавливала какая-то тяжесть жизни, втягивая в зловещую бездну, от которой, как нам прежде казалось в силу нашего самомнения, мы ушли и отгородились: он – своими мускулами и приключениями, а я – своими книгами и творчеством. И его физическая сила, и сила моих слов были двумя сторонами одного обреченного бунта.

И я, кажется, впервые ощутил его страх, рожденный тем, что всех наших деяний, как прошлых, так и нынешних, не хватит, чтобы побороть нечто, таившееся внутри нас, нечто нерушимое, вроде бюргеров и политиканов, провинциальных дельцов и всяческих рыбин, которые нас извергли – и его семью, и мою, потомков каторжников, в которых все еще пульсировала медлительная, измученная кровь рабства, узников и тюремщиков и их нечистых игр, того способа, которым сама суть угнетения сотни лет проклинала горький, безумный, прекрасный остров.

Я вспоминал об этом с яростью: желание ненавидеть других и вызывать ненависть к себе, плевать на все и всех, бить это ногами, пока не перестанет двигаться, – безумное насилие и одновременно акт освобождения. Это было неправильно. В этом и заключалась его притягательность. Это было неправильно, потому что прав всегда только мир, и мы можем об него разбиться, а он по нам проедется.

Но это произойдет не раньше, чем мы с Рэем в последний раз зайдем в тот бар в Тулле, и он дурашливым голосом потребует у бармена:

Je suis больше питья!

И вот, пробегая глазами по барной стойке, он принялся разглядывать в упор каждого посетителя, пока те не опускали взгляд или не отворачивались, и подначивать всех переметнуться на сторону травившего его мира.

Лишь тогда, облокотившись на липкую барную стойку в Сент-Килде, я понял, что мой старинный приятель Рэй просто перестал существовать. Рэй, всегда уверенный, ничего не боявшийся, вдруг растерялся и впустил в себя страх. А если уж он испугался, подумалось мне, то я и вовсе должен обмирать от ужаса. Взглянув на него еще раз, я попытался разглядеть того парня, который мчался на угнанном «Валианте», наплевав на красные сигналы множества светофоров, азартно лавировал среди транспортных потоков, потому что мы в конце концов начали жить.

Но добром это не кончилось. Он растворился.