Новость, которую сообщила мать в своем последнем письме, настолько потрясла Адамчика, что ему пришлось еще дважды перечитывать страницу, прежде чем он смог хоть что-то понять. Мать писала, что утонул Стив, его двоюродный брат. Три дня тому назад полицейские вытащили его тело из бухты Моуми. А утонул он, как предполагают, накануне ночью. Самое поразительное заключалось в том, что никто совершенно не мог себе представить, зачем это Стиву понадобилось ночью отправиться в эту глухую бухту. Он ведь совсем не умел плавать. Родителям сказал, что просто собирается покататься на машине. Полиция придерживается версии о самоубийстве. Но, писала мать, дядя Тэд категорически отвергает подобную возможность и говорит, что, если понадобится, будет добиваться судебного следствия, а с версией о самоубийстве ни за что не согласится. Он кричал, что не позволит этой шайке продажных полицейских ищеек запихать дело под сукно. «Но ты только подумай, – писала мать, – кому это надо было убивать Стива. Он ведь за всю жизнь и мухи не обидел». Она была абсолютно уверена, что никто на свете не мог желать Стиву зла. И в то же время не могла понять, зачем это ему понадобилось обрушивать такой страшный удар на голову своих родителей. Он же был всегда такой спокойный, рассудительный и вежливый мальчик. Все случившееся решительно не укладывалось в ее голове. «Тебе следует обязательно написать дяде, – просила она сына. – Он совершенно разбит, и твое письмо его хотя бы немного подбодрит».
Первой реакцией Адамчика, когда он прочитал это письмо, было недовольство. Ну зачем это матери понадобилось волновать его такими вещами? Помочь он все равно ничем не может, разве только как-то посочувствовать дяде. Но толку от этого сочувствия никакого не будет. А вот его самого это сообщение выбило из колеи, расстроило. И это в такой момент, когда ему и без того трудно, а тут еще подготовка к зачетам. Очень не вовремя.
Он вложил письмо в маленький розовый конвертик и сунул под подушку. Ему не с кем было даже поделиться этим печальным сообщением, и он продолжал сидеть на своем обычном месте – на рундуке, уставившись отсутствующим взглядом на начищенные выходные ботинки. Тщетно пытался восстановить в памяти лицо ныне покойного брата: как он ни старался, черты казались туманными, расплывчатыми, неясными. И вообще Стив теперь казался чем-то нереальным, далеким, все равно как персонаж полузабытого фильма или сновидения. Он не корил себя за это: они ведь никогда не были особо близки со Стивом, да к тому же вообще давно уже не виделись. Так что в этом не было ничего странного.
Потом он подумал о дяде и о том, что следовало бы действительно написать ему, хоть немного подбодрить. Но странно, что он и дядиного лица не мог восстановить в памяти, оно тоже вдруг оказалось далеким и расплывчатым, вроде как в тумане. Удивившись этому, он попытался представить себе лица других родственников, а потом и лицо матери, но никак не мог этого сделать. Прямо какое-то затмение нашло. Письма домой он писал довольно часто, при каждом удобном случае, а получаемые оттуда читал и перечитывал по нескольку раз. Тем не менее и отчий дом, и родители, и дядя Тэд оказались теперь какими-то нереальными личностями, будто бы их вообще никогда не существовало или они жили в другом, сказочном, нереальном мире. Все равно как далекие воспоминания детства. А ведь раньше такого с ним никогда не случалось. Первое время пребывания на острове дом и родители казались очень близкими, как будто они находились где-то рядом, стоит лишь руку протянуть. Но постепенно воспоминания уходили все дальше и дальше, прошлое стиралось, забывалось, и настоящими были уже только Пэррис-Айленд и он сам – новобранец морской пехоты. Не чей-то там сын или племянник, а просто новобранец.
Да, видимо, он здорово изменился за эти недели, повзрослел, набрался знаний и опыта, возмужал. Одиннадцать недель учебного центра показались ему долгими, как годы. Сейчас порой даже казалось, будто он пробыл на острове всю свою жизнь, что до острова вообще ничего не было, никакой другой жизни, один только смутный сон. Ему иногда казалось, что он и родился здесь на острове, здесь же и умрет. Ему ничего не стоило, закрыв глаза, абсолютно четко представить себе лица Магвайра или Мидберри, командира роты, Уэйта и других новобранцев их взвода. Он прекрасно помнил, как сдавал зачеты по истории и традициям морской пехоты, как здорово показал себя на стрельбище. Так же четко и ясно представлялись занятия по тактике, дзю-до и рукопашному бою. Теперь, когда дело уже шло к концу, все они казались ему чем-то вроде барьеров во время бега с препятствиями. И эти барьеры уже позади. Впереди же маячат лишь зачетные занятия в поле и выпуск. Одиннадцать недель тому назад ему казалось совершенно невероятным, что можно пройти весь курс и остаться в живых. А сегодня он был уверен, никакая сила уже не остановит его на пути к желанному финишу.
Да, действительно, дело, кажется, сделано. Уже шьют им выходное обмундирование, на днях была последняя примерка. Магвайр придирчиво крутил каждого солдата, выискивая недостатки. Ему замечаний он не сделал – все было по первому разряду. Как здорово чувствовал он себя в хорошо подогнанной форме, даже какая-то уверенность появилась сразу. Неожиданно припомнилось, как они стояли на плацу, здоровые, загорелые, чисто выбритые, в надраенных выходных ботинках, с блестящими бляхами на поясе и эмблемой морской пехоты. И Магвайр вдруг крикнул, чтобы они, когда получат мундиры, тщательно все проверили – через пару дней будет репетиция выпускного парада и всей прочей церемонии. «Кто же нас теперь остановит, – подумал Адамчик, – когда осталось-то всего ничего?»
Ему вдруг захотелось представить себе, какой будет эта заключительная церемония. Конечно, будут всякие речи, оркестр сыграет гимн морской пехоты, взвод пройдет торжественным маршем перед трибуной и станет рядом с другими выпускными взводами. И вчерашние новобранцы наконец-то станут морскими пехотинцами.
Так вот он сидел, мечтая о выпускном дне, пока не пришел Магвайр и не скомандовал отбой. Но и вытянувшись на койке, он продолжал мечтать, путая будущее с прошлым, планы и воспоминания. Мысли снова возвратились к дому, и тут он неожиданно вспомнил о Стиве. Сперва ему даже стало стыдно, что за своими размышлениями и мечтами он совсем забыл о гибели кузена, но тут же мысли снова ушли в сторону, вернулись к выпускному празднику и всему тому, что скоро должно было произойти. Ничего странного в этом, конечно, не было – мысль о том, как бы побыстрее выбраться с острова, была самой главной заботой всех без исключения новобранцев. Конечно, жаль было Стива, но он же все равно ничем не может помочь. Что случилось, того уже не миновать, а человек должен принимать жизнь такой, какая она есть, и, что бы ни случилось, покорно нести свой крест. Кстати, лучше всего эта истина проникала в сознание людей именно здесь, на этом острове. Забывать об этом, во всяком случае, никогда не следовало.
Последней мыслью уже засыпавшего Адамчика была мысль о выпускной церемонии. Ему даже вдруг показалось, что он слышит чей-то голос, приказывающий ему подняться с койки и выйти из строя. Он попытался крикнуть: «Есть, сэр!», но не было сил. Только одну еще минутку, одну лишь минутку, молило тело. Минуту, и я поднимусь, сделаю шаг, выполню команду. Где-то скрипнула пружина. Адамчик попытался прислушаться, но тут же забыл об этом и провалился в пустоту. Ему снился Стив, быстро и уверенно плывущий по озеру.
Уэйт стоял, жмурясь от яркого света, в сержантской. Всеми силами он отчаянно старался подавить непонятно откуда поднимавшееся чувство страха, даже паники, еле-еле сдерживался, чтобы не закричать и не ринуться бегом вон отсюда. И все время старательно отводил глаза от фигуры Магвайра, непрерывно шагавшего взад и вперед по комнате. Молчание, длившееся с той самой минуты, как Уэйт переступил порог сержантской, начинало уже действовать ему на нервы. Ему казалось, что он стоит перед старшим «эс-ином» в чем мать родила (в действительности на нем были трусы, в которых он спал). Никогда в жизни его не одолевал еще такой всеобъемлющий страх и ужас перед человеком.
Разговор состоялся в тот же день здесь, в сержантской…
– Все эти твои доводы, – говорил Мидберри, – насчет того, будто тебя беспокоит судьба Клейна, Купера и прочих, не стоят и выеденного яйца. Куча дерьма, скажу я тебе, и только. И не старайся, парень, дурачить себя. Ты ведь такой же, как и все. Совершенно такой же. Вся эта твоя трепотня – блажь на пустом месте, да и только. Ни о ком ты вовсе не беспокоишься, только о себе. Тебя только твоя персона волнует. Твоя и ничья больше, поверь мне, я знаю, что говорю. Почему, скажи мне, ты не выражал особого беспокойства прошлый раз, когда я вызывал тебя из-за этого же Купера? Тогда у тебя все было в порядке и чувство заботы о ближнем не давало себя знать, так ведь? А теперь вон как разобрало. С чего бы, а?
– Но, сэр, – попытался ответить Уэйт, – в тот раз я просто не был еще уверен. Не был убежден…
– Черта лысого, – грубо перебил сержант. – В тот раз нас беспокоил только Купер. Только он и никто больше. Теперь же можно вести речь и о других, о тебе в частности. Ты же струсил, что не выдержись, расколешься. Боишься, как бы следователь не заставил запищать. Вот потому и крутишься, ищешь, как бы сухим из воды выйти. А от меня-то тебе чего надо? Уж не думаешь ли ты, что сержант Мидберри сей же момент все бросит и кинется тебя выручать? Что я приму твою сторону против сержанта Магвайра? На это рассчитываешь?
– Да нет, сэр, не думаю… Просто я…
– Просто зашел на огонек? Посоветоваться? Так, да?
– Так точно, сэр!
– Добро! Тогда я дам тебе совет. Дельный и надежный: ни в коем случае не раскрывай рта. Ни при каких обстоятельствах! Будь нем как рыба, и все будет в порядке. Вот и все. Это и для тебя, и для всех нас единственный выход. Держи, парень, язык за зубами и делай то, что велено. Согласен?
«Здесь-то я и допустил свою роковую ошибку, – подумал Уэйт. – Именно здесь всплыло наружу, что у меня, оказывается, тонка кишка. Мне бы промолчать, рявкнуть проверенное „Так точно, сэр“, да и отваливать побыстрее, прочно зарубив себе на носу все, что было сказано. А меня черт дернул задать еще один вопрос, потом еще. Мидберри взбеленился, принялся орать, а я опять с вопросом. Будто какая-то нечистая сила тянула за язык. Вот и доспрашивался! Теперь Магвайр мне ответит. От него пощады не жди. Сейчас на куски начнет резать…»
– …Так ты все же скажи, мне, червяк паршивый, и скажи честно и напрямик, – тихо заговорил штаб-сержант, – что ты все-таки из себя строишь? Какого черта, подонок несчастный, ты вбил себе в дурацкую башку, что можешь учить нас, сержантов, как взводом управлять?
– Сэр, но я совсем не собирался… – Уэйт лихорадочно пытался придумать хотя бы один довод, который помог бы убедить этого страшного человека в его невиновности. Надо же как-то объяснить, рассказать, что у него на душе. – Я просто чувствую, сэр… Я хотел сказать, что по-моему… Что сержант-инструктор… то есть, что он, сэр… Ну, мне кажется, что неправильно было заставлять Дитара ползать на четвереньках… и что он поэтому разодрал себе коленки и попал в лазарет…
– А про Купера что?
– Я не понимаю, сэр.
– Ну и дерьмо же! Да я говорю, что, мол, история с Купером… Это как тебе? Нравится?
– Никак нет, сэр.
– Значит, будь ты на моем месте, ты бы уж этого не допустил?
– Никак нет, сэр.
– Ишь ты! Не допустил бы… – Магвайр пристально поглядел Уэйту в лицо, постоял несколько минут, потом обошел вокруг стоявшего по стойке «смирно» солдата и вдруг резко размахнулся и сильно ударил его кулаком в лицо. Уэйт отшатнулся, попытался закрыть лицо руками, но тут же опомнился, опустил их и вновь застыл навытяжку. Он знал, что ему все равно ни за что не справиться с сержантом.
– Так как бы ты поступил, червячина поганая, с Купером? Поди, не стал бы его бить, верно?
– Никак нет, сэр.
– А сержант-инструктор, стало быть, бил. Так ведь?
Уэйт не знал, что ответить. Магвайр угрожающе застыл перед ним, молчать было страшно, кто знает, что он еще выкинет. Но и отвечать тоже опасно. Солдат напряженно молчал. И тогда сержант снова с силой ударил его в лицо. Уэйт принимал удары не шелохнувшись, будто били не его, а кого-то другого. В комнате воцарилась гнетущая тишина, только слышалось хрипловатое дыхание Магвайра да скрип его ботинок – сержант отошел от своей жертвы и прохаживался снова взад и вперед по комнате.
Мысли Уэйта неожиданно возвратились в кубрик. «Они там все спокойно себе спят, – подумал он. – Никому и в голову не придет, что тут творится». «Твое дело молчать, не раскрывать рта и делать то, что велено», – вспомнились слова Мидберри. «И зачем я только ослушался сержанта, не последовал его совету? Сам накликал на себя беду и выхода теперь не вижу. А что дальше будет? Вот уж дурак так дурак. Спал бы себе сейчас спокойно на койке и горя не знал. Вот уж поистине говорят, поганый язык обязательно до беды доведет. Думал, идиот, что Мидберри не такой, как другие, что он меня поймет и поможет как-то. А на поверку что получилось? Нашел тоже советчика. Какая же этот Мидберри двуличная шкура, подонок настоящий!»
– Так что же ты завтра заявишь следователю, червяк? Что твой сержант-инструктор двинул умышленно Купера сапогом в пах? Так?
– Никак нет, сэр! – Уэйт чувствовал, что Магвайр снова уставился на него в упор, не верит ни одному его слову. И тем не менее продолжал стоять на своем. Он был уверен, что, когда следователь станет задавать вопросы, он будет отвечать так, как велит сержант. Пускай другие разыгрывают из себя героев и мучеников, он сыт всем этим по горло. Сделал уже одну ошибку, раскрыл рот, ну и хватит. Пока не поздно, надо спасать шкуру, может быть, еще поверят… – Никак нет, сэр, – повторил он снова. – Я заявлю, что это был просто несчастный случай…
– Ах вот оно как! Ты, скотина, стало быть, решил наврать офицеру? А знаешь, что за это бывает? В тюрягу, подонок, захотел, а?
– Никак нет, сэр! Какая же это ложь? Я ведь скажу им истинную правду. То, что своими глазами видел. Ведь это же точно был несчастный случай. За такое в тюрьму не сажают.
– И ты в этом уверен?
– Так точно, сэр!
– Абсолютно?
– Так точно, сэр!
– А ну-ка еще раз!
– Сэр, я абсолютно уверен в том, что это был несчастный случай!
– Тогда почему же ты не был уверен в этом сегодня днем?
– Сэр, я всегда был уверен в том, что с Купером произошел несчастный случай. Ничего иного я и не думал. Пусть сержант Мидберри подтвердит. Ничего иного, сэр…
– Да ну? А тебе, червячина, разве не известно, что я терпеть не могу брехунов? Прямо ненавижу их. До смерти! Известно тебе это?
– Так точно, сэр!
– И тем не менее продолжаешь утверждать, будто ничего не трепал про Купера?
– Так точно, сэр!
– Ишь ты! А сержант Мидберри мне совсем другое доложил. Слышишь, червяк? Совсем другое. Тебе это известно?
– Никак нет, сэр!
– Так что же, выходит, он врет?
– Никак нет, сэр!
– Как же тогда получается? Он мне одно докладывает, ты – совсем другое. Значит, один из вас врет. Кто же тогда?
– Не могу знать, сэр. Просто, может быть, сержант Мидберри не совсем разобрался. Не так понял что-то из того, что я говорил ему…
– Ты мне, мразь, брось тут вола вертеть. И не прикидывайся, будто ничего не трепал насчет моего плохого обращения с этими скотами. Что, мол, я луплю их почем зря и все прочее.
Уэйт замолчал. Он лихорадочно думал, как же вести себя дальше. Начни он отрицать все подряд, Магвайр сразу почувствует подвох, ни за что уж не поверит ему. Наверно, правильнее будет отрицать только то, что имеет отношение к Куперу и к последнему случаю. А относительно всего остального лучше уж откровенно признаться. Может, тогда удастся выбраться из сержантской, не оставив здесь на полу все свои зубы…
– Сэр, я виноват перед вами, – решился он.
– Ага, подонок, значит, ты все же трепался тут?
– Так точно, сэр, виноват.
Мелькнувший в тот же миг кулак Магвайра обрушился на голову солдата. Удар пришелся в левую скулу, затем тут же тыльная сторона ладони со звоном прошла по правой щеке Уэйта. Он стоял как вкопанный, молча перенося избиение.
– Какое же ты, сволочь поганая, имел право? Мразь подзаборная! Ублюдок недоношенный! Служит без году неделя, а уже набрался наглости указывать своему сержанту-инструктору, как взводом управлять. Отвечай, сапог дерьмовый, имеешь ты такое право?
– Никак нет, сэр!
– Так какого же тогда дьявола?..
Уэйт отлично помнил, чем кончались в подобных случаях попытки провинившегося просить прощения у сержанта. Магвайр сразу впадал в неописуемую ярость, буквально стервенел. Для него это было что красная тряпка для быка.
– Виноват, сэр, – только и нашелся он, что ответить. – Виноват…
Сжав что было сил челюсти, он стоял перед сержантом. Подбородок вперед, взгляд поверх головы начальника, только желваки на скулах как каменные. «Тебе нравятся железные парни, – думал он, – настоящие морские пехотинцы, которые не боятся боли, солдаты-автоматы без чувств и нервов. Что ж, вот перед тобой один из них. Получай и радуйся, делай с ним все, что хочешь! Пожалуйста! Он пищать не будет!»
– Ну, ладно, червячина! – Магвайр как будто остыл. – Черт с тобой. – Он вплотную приблизил лицо к поднятому вверх подбородку солдата; казалось, горящие недобрым огнем глаза сержанта вот-вот обожгут Уэйта. – Тошно глядеть на тебя. А еще тошнее слушать твой скулеж поганый! Аж кишки наизнанку выворачивает. У, мразь!
Размахнувшись, он снова ударил солдата сперва по одной щеке, потом тут же по второй. Секунду обождал и ударил снова, на этот раз сильнее. «Лучше разбитая морда, – стучало молотком в мозгу Уэйта, – чем то, что с Купером случилось. Только бы не остервенел. Не вошел бы в раж. Убьет ведь, мерзавец. Кто его остановит?»
У него пересохло во рту, к горлу подступила горечь, перехватило дыхание…
– Что, не нравится, скотина? А еще командир отделения! Дерьмо поганое! Будешь знать наперед, как фискалить да правды искать. Учись, червяк! Терпи, чтоб настоящим солдатом стать. И чтоб не думал, будто я луплю вашего брата только для собственного удовольствия. Будто у меня хобби такое. Думал, поди, так, мразь? Думал или нет?
– Никак нет, сэр, никогда не думал!
– Не думал, говоришь? – Нижняя губа у Магвайра отвисла в грязной ухмылке. – Вот это и плохо. Впредь зато знать будешь: прежде чем пасть разевать да пищать кому-то на ушко, сядь да хорошенько подумай. Семь раз отмерь. И главное про то, зачем это такое дерьмо, как ты и тебе подобные, посылают сюда, к нам на выучку. Может, допрешь своей черепушкой, что учебный центр морской пехоты это тебе не отель «Конрад Хилтон». Не пансион для благородных девиц и не богадельня. Да где уж тебе! Ты же, оказывается, не думаешь. Только пасть свою поганую разеваешь, где надо и не надо. А все потому, что слабак. Потому, что щенок желтобрюхий! Дерьмо в консервной банке. Вот ты кто. Ясно?
– Так точно, сэр!
– Потому и бегаешь к Мидберри у меня за спиной. Ждал, поди, что он тебе жилетку распахнет – иди, поплачь, родименький. А потом и выбраться отсюда поможет, смыться втихаря. Так что ли, мразь?
– Так точно, сэр!
– Это уж точно. Все-то вы, черви, на одну колодку. Вечно ищете, кто бы с вами цацкался, сопли утирал да штанишки мокрые менял. До чего ж вы мне противны, дерьмо поганое!
Магвайр перестал шагать по комнате, остановился снова перед Уэйтом, еще раз внимательно поглядел ему в лицо. Затем вернулся к столу, достал из ящика пачку сигарет. Закурив, уселся на край стола, но вдруг, резко швырнув сигарету в мусорное ведро, нагнулся и засучил брючину на левой ноге…
– Ну-ка, поди сюда, – приказал он солдату. – Да не бойся ты, трус несчастный, не двину я тебя. Нужен ты мне больно…
Уэйт приблизился, посмотрел на колено сержанта: широким ярко-розовым полукольцом его охватывал глубокий шрам. Там, где он врезался в тело, кожа как бы провисла, и казалось, что под ней нет ни кости, ни мышцы, просто пустота. Сержант опустил брючину, и Уэйт тут же снова вытянулся по стойке «смирно», уставившись немигающим взором поверх головы «эс-ина».
– Ты еще в школу ходил, цыпочка, когда я схлопотал себе эту штуку на Чхонсиньском водохранилище. Какой-то паршивец, чтоб ему провалиться, засадил мне прямо в колено. Думал, что мне крышка. А я все же выбрался. Да еще и на своих двоих. И знаешь, почему?
– Никак нет, сэр!
– Да потому, что знал: не выберусь сам, значит, наверняка там и сдохну. Вот так, сопляк, очень просто. На войне ведь все и всегда очень просто. Там всяким розовеньким задницам и дня не протянуть. Живо схлопочешь промеж глаз. Выживает только тот, кто сам о себе беспокоится и дело свое знает как следует. А все остальные в два счета копыта откидывают. Начни вон я тогда вопить: «Ах, меня ранило! Ах, помогите! Скорее возьмите винтовку, положите меня на носилки да отправьте в госпиталь. Ах! Ах!» Так что бы было? Да ничего. Ничего бы я не дождался, валялся бы в снегу, пока не подох как собака. Или вот стал бы гуков умолять: «Ребятки, полегче, ради бога! Не давите так страшно. Видите, у меня в коленке дыра вон какая!» Так, да?
– Никак нет, сэр!
– Вот то-то и оно, червячина. А ты хочешь, чтобы я тут жалел ваши поганые задницы. Верно ведь? Так вот я тебе скажу: мне ровным счетом наплевать, что ты или кто там еще обо мне думает. Мне главное – сделать из вас морских пехотинцев, настоящих вояк. Таких, чтобы Действительно могли драться. И если для этого потребуется не только одну твою, а все ваши семьдесят задниц утром и вечером драть в кровь, я и на секунду не задумаюсь. Да еще и по десятку дополнительных оплеух отвешу каждому. В промежутках между основными выдачами. Ясно тебе, сопляк?
– Так точно, сэр!
– Корпус морской пехоты – это тебе не пансион для розовеньких кошечек, всяких цыпочек и херувимчиков. Усекаешь?
– Так точно, сэр!
– А ежели какому червяку это вдруг не по вкусу или у кого там кишка тонка, так пусть на себя пеняет. Мы с этим дерьмом чикаться не будем. Пусть лучше сразу мотает на все четыре стороны, нежели дотянет до войны, а там и сам пропадет, и других ни за понюх табаку погубит. Ты знаешь, что я сделал с этой мразью Купером? Или с теми двумя – Дитаром и Клейном?
– Никак нет, сэр!
– Спас им жизнь, вот что, дубина. Вроде как бы выволок их полуживых из боя. Ей-богу! Такая уж наша работа: глядишь, какой-то червяк, мразь сопливая, ни к черту не годится. Дашь тогда ему пинка хорошего, чтобы он, как дерьмо в банке, вылетел с острова, вот и получается, что спасаешь ему жизнь. А не вышвырни я его, что получится? Не сегодня, так завтра этот слабак попадет в передрягу, наложит со страху в штаны; глянь, уже и без башки валяется. Да на него-то наплевать, получил, что заслужил, и черт с ним. Других ведь жалко. Настоящих парней, что из-за этой мрази на тот свет могут завалиться. Так-то вот! Улавливаешь смысл? Потому и требуем: прежде чем пасть раскрывать, тявкать где не следует, трижды подумай. Ясненько?
– Так точно, сэр, – ответил Уэйт и при этом, подумал, что ведь в чем-то этот зверюга и прав. Да и кто рассудит, на чьей стороне настоящая правда. Если же предположить, что Магвайр действительно лишь выполняет свой долг и старается не только для себя, но и для других, в том числе и для них, то выходит, что он делает большое, настоящее дело. И ему ли, зеленому рекруту, судить, кто прав, а кто нет. Он вот осуждает сержантов, а они лишь стараются принести пользу, действуют прежде всего в интересах таких, как он…
– И еще вот о чем подумай, червяк…
– Слушаю вас, сэр…
Удар в живот оказался совершенно неожиданным. От страшной боли Уэйт чуть не упал на колени. Он начал уже оседать вниз, но сильный удар в подбородок заставил выпрямиться, отбросил назад к стене. Не охнув, солдат медленно сполз на пол. Руки его непроизвольно схватились за живот, рот судорожно ловил воздух. Остатками воли он заставил себя, как учили на уроках дзю-до, согнутой в локте правой рукой закрыть голову. Но новых ударов почему-то не последовало.
– Ну и дерьмо! Где же твоя реакция, червячина? Да захоти я с тобой разделаться, ты бы уже дохляком тут валялся. Надо же защищаться. На занятиях по дзю-до был?
– Так точно, сэр, – еле смог выдавить из себя Уэйт.
– Немногому, видать, тебя там, ублюдка, научили…
– Так точно, сэр.
– Так какой же ты тогда морской пехотинец? Грош тебе цена.
– Так точно, сэр.
– Да и вообще, на что ты годишься, дерьмо поганое? Ну на что?
– Не могу знать, сэр. – Слова как бы вылетали сами по себе. В голове гудело, тошнота подступала к горлу. А ведь всего лишь несколько часов тому назад, сегодня утром, он еще был так уверен в себе. Сейчас от этой уверенности не осталось и следа. Не было даже сил подняться с пола, встать на ноги. «Может, действительно, – думал Уэйт, – я такой слабак, цыплячье дерьмо, как говорит Магвайр? Почему не пошел тогда сразу к Магвайру? Думал, что Мидберри помягче, почеловечнее, что ли? Магвайр, пожалуй, прав: искал легкого пути, более спокойного решения. Дома ведь тоже не раз так бывало – вечно старался уклониться от трудностей, все норовил обойти стороной. На острове это оказалось сложнее, здесь в сторону не отойдешь, не спрячешься. Тем более от сержанта Магвайра. Правда доставалась мне тяжелой ценой».
– Ну-ка подымайся!
Уэйт с трудом встал на ноги, попытался отвести глаза в сторону, чтобы ненароком не поглядеть Магвайру на руки. «Надо ни за что не показывать, что ты боишься, не выдавать себя. Иначе – конец», – лихорадочно твердил он себе.
– Так что же ты, червяк, завтра доложишь следователю?
– Ничего, сэр. Ни слова не скажу.
– Теперь ты уже уверен в этом?
– Так точно, сэр!
– Не передумаешь?
– Никак нет, сэр!
– А может, ты все же врешь, подонок?
– Никак нет, сэр. Я им ничего не скажу!
– А ты знаешь, что бывает с фискалами? С теми гадами, что вздумают скулить и пищать начальству на ушко?
– Никак нет, сэр, не знаю!
– Ну так знай же. Против этого подонка поднимется сразу весь взвод. Кому охота по милости одного паршивого фискала лишнюю неделю околачиваться на этом острове? А может быть, даже и не одну неделю. Вот ты и представь себе, каково будет житься этому фискалу в кубрике. Там, где его ненавидят как последнего предателя. Конечно, начальство может и пожалеть шкуру за то, что он натявкал на своего сержанта. Переведут его в другой взвод, а то даже и в другой батальон. Да что с того толку? У «эс-инов» везде есть друзья. Это же настоящий клан. Знаешь, у нас какая спайка? Горой друг за друга, будь уверен. Так что фискалу и там не жить. Всякое, знаешь, бывает – несчастный случай или еще что. Болтливому червяку всегда отольются сержантские слезы, это уж поверь моему опыту. Вон напротив нас взвод живет. Сержанта Кирнана. Недавно к нему в стадо перевели такого вот легавого. Так и недели, веришь, не прошло, как эта сука уже в лазарете лежала. Сотрясение мозга, говорят. В душевой, вишь, поскользнулся нечаянно и треснулся башкой о палубу. И все чисто-гладко, комар носа не подточит. Будь здоров, парнишка. Пять или даже шесть человек своими глазами видели, как он брякнулся. Хоть под присягой подтвердят, что никто его пальцем не тронул. Так что, червяк, подумай об этом. Усекаешь?
– Так точно, сэр!
– За ночь-то не передумаешь? Не станешь завтра следователю в жилетку скулить?
– Никак нет, сэр! – Уэйт отлично понимал, куда клонит Магвайр, на что намекает. Он знал, что такой же разговор уже был у сержанта или непременно будет и с другими солдатами. – Никак нет, сэр, – повторил он снова. – Я уверен, что не забуду!
– Я тоже, парень, в этом уверен. – Выбросив руку, Магвайр вдруг захватил солдата крюком за шею, рванул на себя, швырнул на пол. – Запомнишь эту ночь, подонок! На всю жизнь запомнишь!
– Так точно, сэр!
– А ну-ка, двадцать пять отжиманий, червяк! Без отдыху!
Упираясь руками в пол, Уэйт начал делать упражнение, громко считая каждое отжимание. На шестнадцатом счете Магвайр наступил ему ногой на голову, прижал лицом к полу. Солдат лежал молча, боясь пошевелиться…
– Так что же ты завтра заявишь следователю?
– Сэр, – Уэйт с трудом, как мог, повернул лицо, чтобы ответить, – я ничего не скажу ему. Ничего, сэр.
– Уверен?
– Так точно, сэр!
Он почувствовал, что подошва башмака сержанта соскользнула с его головы, вздохнул с облегчением…
– Давай дальше, червяк.
При счете «двадцать пять» Уэйт остановился.
– Чего стал? Ну-ка, еще пять раз за морскую пехоту!
После этого Магвайр заставил его делать приседания, потом подскоки, приказал ползать «гусиным шагом» до двери и обратно, потом вдоль стен и снова до двери и назад.
Пот заливал солдату глаза, руки и ноги стали как свинцовые, тело отказывалось повиноваться. Болела даже кожа, ныло внизу живота, разламывало поясницу. Потеряв всякое представление о времени, из последних сил выбрасывал он, как заводной, то одну ногу, то другую, старался как можно прямее держать спину, не опускать руки, взятые взацеп за головой. Только непроизвольный хриплый стон раз за разом вырывался из пересохшего рта, да свистящее неровное дыхание выдавало, как ему было тяжко напрягать остатки сил и воли.
– А ну, кончай скулить! – прикрикнул Магвайр.
– Есть, сэр, – с трудом прохрипел Уэйт.
– Теперь понял, недоносок, что значит раскрывать хайло свое поганое?
– Так точно, сэр!
– Попробуй только забыть про это! Пожалеешь, черт бы меня побрал, что и на свет появился. Ясненько, червячина?
– Так точно, сэр. – В пaxy так рвало, что казалось, уже нет никаких сил терпеть боль. Хотелось упасть на пол, кататься и выть. Уэйт закусил губу. Нет! Никогда! Он никому и ничего не скажет! Ни за что на свете! Никогда! И этого урока не забудет. На всю жизнь.
– Встать! – рявкнул сержант.
Солдат медленно выпрямился, слегка покачиваясь, затем вытянулся перед сержантом. Услышал вдруг, как за дверью проскрипела половица – видно, проходил дневальный. На какое-то мгновение скрип затих, потом раздался снова, уже удаляясь…
– О'кей, – Магвайр ухмылялся. – П-шел вон, мразь! Марш на койку! И смотри у меня!
– Есть, сэр! – Выскакивая из сержантской, Уэйт видел, что Магвайр, стоя у окна, исподволь следит за ним, внимательно смотрит вслед. Осторожно пройдя по коридору, открыл дверь в кубрик, добрался до койки. Внизу спокойно похрапывал Адамчик. Сбросив тапочки и с трудом преодолевая боль, потихоньку забрался к себе, осторожно вытянулся. Боль в паху не проходила, раз за разом снова и снова вспыхивая где-то в глубине и прокатываясь по телу с такой силой, что он готов был завыть, как собака. Сдерживался отчаянным усилием води, пытался отвлечься, думать о чем-либо другом. Но сил не было. Болело не только внизу живота, но и все тело. Казалось, там не осталось живого места. Даже губы ныли, нижняя сильно распухла, видимо, он ее прокусил. Лицо, шею, грудь все время заливало потом, от пота насквозь промокла наволочка, стала сырой простыня. Хоть выжми.
«Я еще легко отделался, – убеждал себя Уэйт. – Могло ведь быть и хуже. Слава богу, хоть цел остался, одним куском оттуда выбрался. Вот ведь до чего дурь довести может. Будешь впредь умнее».
Да, такой глупости он больше никогда не сделает. Урок на всю жизнь. Это уж точно.
Краем простыни он вытер лицо, попытался закрыть глаза. Боль все еще рвала тело, тупо, монотонно стучала в висках. Где-то за стенами казармы прокричал ночной патрульный:
– Сэр, местное время два ноль-ноль! В расположении все спокойно…