Всю обратную дорогу мы молчали, надувшись друг на друга, как два ежа. Прибыв в поместье, я сразу же уединилась в отдельных покоях, сбросила одежду и попросила Гретхен приготовить ванну. Улыбчивая девушка, взявшаяся было расспрашивать о визите к Императору, увидела мою скисшую физиономию и сразу же отстала.

На ужин я не спустилась. Мерила шагами комнату, крутила плетеный браслет и шипела под нос:

— Надутый индюк! Ревнивый осел! За что полюбила? Где были мои глаза?!

Мои глаза радостно смотрели с портрета, нарисованного рукой Дитера и до поры, до времени установленного на мольберте в спальне. Я остановилась, с возмущением глядя на двойника.

— Чему радуешься, глупая? — строго спросила ее. — Никаких у тебя забот, вертишься под бумажным зонтиком. Позируешь этому… этому… сатрапу! У-у! — погрозила я кулаком.

Мэрион с портрета улыбалась загадочно, точно знала какую-то тайну. Теперь тайна появилась и у меня, да не одна, а целая куча. Что значит Черное зеркало? Кто такой Черный воин и человек с каменным сердцем? Почему мой ребенок остановит войну? Значит, война все-таки будет?

Я кружила по комнате, ероша волосы и лопаясь от невысказанных мыслей. Поделиться не с кем, не в столовую же спускаться, к этому напыщенному…

Послышались четкие шаги. Так ходят только военные, и на этот раз я сомневалась, что муж пошлет вместо себя Ганса. Я слишком хорошо узнала Дитера, чтобы понимать: некоторые вещи он предпочитает решать лично. Например, обуздать строптивую жену.

— Опять капризы? — с порога вопросил Дитер, растрепанный и хмурый, как воплощение одного из местных духов, например, огня — очков на генерале не было, но я хорошо видела, как переливаются жидким золотом его зрачки. Он оглядел комнату и язвительно произнес: — На этот раз обошлись без баррикад.

— На этот раз я в своем доме, — парировала я.

Дитер хмыкнул и сложил на груди руки.

— Сколько можно тебя ждать?

— Пока рак на горе свистнет, — раздраженно ответила я, выдерживая тяжелый взгляд мужа.

— Чудесно, у нас как раз омары на ужин.

— Я на диете. Пусть Жюли принесет мне салат.

— Спустись и возьми.

— Предпочитаю сегодня ужинать в одиночестве.

— Обиделась? — сощурился Дитер.

— Да, — прямо ответила я. — И жду извинений.

— За то, что тебя целовал какой-то прощелыга?

— Не целовал, а цеплялся, как репей!

— Не заметил.

— Так закажи себе новые очки! — фыркнула я и отвернулась к портрету. Лопатки тут же обожгло горячим взглядом. Кулон на груди жег, и я понимала, что в Дитере сейчас бурлит магия.

— Не спустишься? — послышался его сдержанный голос.

Я упрямо мотнула головой. Не отвечая, генерал вышел из комнаты, нарочито сильно хлопнув дверью.

— Псих! — сказала я портрету.

Мэрион-двойник продолжала улыбаться.

Жюли принесла мне салат и куриные грудки с рисом. Я поблагодарила и задумчиво ела, глядя, как за окном облетают вишневые деревья. Теперь встреча с Оракулом казалась настоящим сном, я трогала узелки, чтобы убедиться в их реальности, и, поужинав, стала готовиться ко сну. Расплела волосы, переоделась в ночную сорочку.

— Вам постелить здесь, фрау? — спросила Жюли.

— Да, пожалуйста, — ответила я расстроенно и присела на краешек софы, подперев кулачком подбородок.

— Я знаю, как это бывает, — бросила Жюли как бы невзначай, взбивая перину. — Мы с Гансом тоже иногда ссоримся.

— И кто первым просит прощения? — угрюмо спросила я. — Ты или Ганс?

— В народе говорят, первым извиняется тот, кому дороги отношения, — лукаво улыбнулась Жюли. — Мы извиняемся одновременно.

Я вздохнула и подумала, что Дитер не станет извиняться никогда. Он генерал, герцог Мейердорфский и фессалийское чудовище. А я? Студентка из России.

За дверью снова послышались чеканные шаги. Потом она распахнулась, бумкнув по стене ручкой. Жюли испуганно подпрыгнула и выронила подушку.

— Ах, Ваше Сиятельство…

— Ты свободна, Жюли, — резко сказал Дитер, из-под ресниц сверкнули золотые искры. Девушка опустила голову и глянула на меня.

— Я велел оставить нас! — громче произнес генерал.

Жюли вжала голову в плечи. Но она не хотела бросать меня одну, эта смелая девочка. А мне не хотелось, чтобы у нее были неприятности с герцогом Мейердорфским. Поэтому вздохнула и тоже сказала:

— Иди, Жюли. Хорошей тебе ночи. Мы уж тут разберемся…

Девушка присела в реверансе и мышкой юркнула мимо генерала. Он перешагнул порог и встал, глядя на меня исподлобья. Шелковый халат, расшитый драконами, ощутимо пах вином.

— Снова за старое, Ваше Сиятельство? — выгнула я бровь.

— Пролил за ужином, — процедил Дитер.

— Скорее, залил за воротник.

Я подошла к кровати и стала нарочито медленно поправлять одеяло и раскладывать подушки. Дитер молчал, высверливая между моими лопатками Артезианскую скважину.

— Когда ты вернешься в нашу спальню? — наконец, спросил он.

— После дождичка в четверг, — ответила я.

Скважина в моей спине превратилась в Кольскую сверхглубокую.

— Сегодня пятница, — могильным голосом сказал Дитер.

— Значит, придется ждать еще неделю.

Он подошел ко мне, взял за плечо. Не сильно, но достаточно властно.

— Я. Хочу. Чтобы. Ты. Пошла. Со. Мной, — чеканно проговорил генерал.

— Привыкли, что все ваши желания всегда исполняются? — съязвила я, поворачиваясь к нему.

Генерал возвышался надо мной как разгневанный демон. Золотые огни вспыхивали и гасли, и я смотрела без страха, но с саднящей под сердцем досадой.

— Я привык делить супружескую постель, — ответил Дитер.

— Ну так придется отвыкать.

Пальцы на моем плече сжались.

— Не заставляй меня, Мэрион!

— Иначе что?

Вместо ответа генерал вдруг подхватил меня на руки и перекинул через плечо. Я завизжала на все поместье, замолотила ладонями по его спине.

— Отпусти! Оставь меня! Как ты смеешь!

— Смею. Я твой муж, — ответил Дитер и похлопал меня по мягкому месту, неприлично задранному кверху.

— Ты ревнивый осел!

— А ты упрямая ослица.

Сжав меня в объятиях, генерал пошел к выходу из комнаты. Пол закачался перед моими глазами, узор завертелся, как в детском калейдоскопе.

— Индюк! — выкрикнула я.

— Курочка моя, — бесстрастно откликнулся Дитер, упрямо шагая по коридору мимо опешившей Жюли. Интересно, о чем завтра будут шептаться слуги?

— Домашний тиран! — прохныкала я, понимая, что мне не удастся выскользнуть из железных объятий василиска и покорилась судьбе.

— И это моя самая привлекательная черта, — отозвался Дитер и, захлопнув ногою дверь нашей супружеской спальни, словно мешок с тряпьем свалил меня на кровать.

Тяжело дыша, я приподнялась на локтях, но сделать ничего не успела. Дитер плюхнулся рядом и навис надо мной, уперев руки в матрас.

— Ты моя жена! — прошептал он. — В горе и в радости, помнишь?

— А ты мой муж, — так же шепотом ответила я. — Но почему не слушаешь меня?

Он промолчал, оглаживая ладонью мою ногу. Ткань ночной сорочки скользила по коже, рождая в теле неясную дрожь.

— Потому что я слишком тебя люблю, — медленно ответил Дитер. — И слишком боюсь потерять…

— Настолько сильно, что сам отталкиваешь меня? — я заглянула в его серые глаза. В зрачках все еще кружились, вспыхивали и гасли золотые искры, и мой кулон наливался магией и гудел, приятно покалывая кожу крохотными электрическими импульсами.

— Я готов убить любого, кто прикоснется к тебе, — сказал Дитер. Теперь его ладонь скользнула на мой живот и принялась поглаживать его круговыми движениями, мягко лаская и массируя. Я задрожала от удовольствия и длинно выдохнула. Ткань сорочки теперь натирала кожу и казалась слишком грубой. Ох, как хотелось сорвать ее! И, будто отзываясь на мои мысли, рука Дитера принялась задирать подол, скользя по коже и поглаживая мои бедра.

— Наверное, ты права, — продолжил он. — И я действительно ревнивый осел. Прости меня, Мэрион.

Волна удовольствия омыла меня изнутри. Я вздохнула от счастья и обвила шею Дитера руками.

— Прощаю, — шепнула я в его полураскрытые губы. — И ты меня прости за глупые капризы. Я сильно тебя люблю.

Потом поцеловала его.

Дитер застонал и одним движением задрал подол моей сорочки. Я приподняла бедра, чтобы поскорее избавиться от мешающей одежды, и Дитер помог стянуть сорочку через голову, оставив меня обнаженной и открытой.

— Ты так прекрасна, моя роза, — срывающимся голосом проговорил он. — Каждый раз пью росу с твоих лепестков и не могу напиться…

Он скользнул вниз, лаская губами мою шею, прихватывая груди и живот. Я застонала и запрокинула голову, растворяясь в его ласках. Кровь потекла жарче, восприятие стало острее, и я раскрылась перед Дитером, как раскрывается роза под первыми лучами солнца, ласкающими лепестки.

Теперь он тоже разделся донага и гладил меня между бедер, до дрожи, до слабости в коленях. Я мяла его плечи, бессвязно шептала слова любви. Его запах будоражил, его ласки сводили с ума. Под моими ладонями скользили упругие мышцы, он был весь мой, а я его. Дракон и роза, фессалийское чудовище и девушка ниоткуда.

— Хочу тебя, — шепнул он, прижимаясь ко мне разгоряченной плотью. — Я так тебя…

— Да, Дитер, — простонала я. — Да…

Он приподнял мои бедра, раскрыл меня, как раковину. Было жарко, было хорошо, и я сама подалась навстречу, с восторгом ощущая, как упругая плоть заполняет меня изнутри. Дитер начал двигаться, сначала размеренно и мягко, потом все больше наращивая темп. Я взяла его в тиски своих ног и рук, подхватила ритм, вжимаясь в Дитера, растворяясь в нем, становясь с ним одним целым. Еще… не останавливайся…

— Еще! — стонала я, кусая губы, целуя мужа, когда он наклонялся ко мне. — Сильнее! Ох, Дитер!

Воздух вокруг нас наэлектризовался страстью и магией, между веками и глазными яблоками вспыхивали золотые искры, и магия клубилась во мне, набухая, как мыльный пузырь, состоящий из восторга и света. Вот сейчас… вот!

Я напряглась и задрожала, балансируя на грани оргазма. Потом пузырь лопнул.

Меня окатило пьянящей волной. Я задвигалась быстрее, закричала, почти теряя сознание от сладости и восторга, но в последнем порыве прижав Дитера к себе. И сквозь туманную пелену чувствовала, как он пульсирует внутри меня, дрожа и отдавая семя. И это было несравнимо ни с чем, что я чувствовала ранее: восторг и чувство наполненности. Мне этого так не хватало…

Ночь тянулась патокой, в окне ласково улыбалась луна, облетали лепестки цветов, а мои тревоги и печали облетали с души. Мы пили эту ночь без остатка, растворяясь друг в друге, становясь одним целым, потом я уснула на плече Дитера.

Мой сон был спокоен и глубок. Только под утро явился тревожный образ Оракула. Она бормотала под нос непонятные мне заклинания и сухими пальцами перебирала узелки.

— Черное зеркало, — едва разбирала я слова. — Черное зеркало…

Узелки шелестели и терлись друг о друга как панцири жуков.

Я вздохнула и открыла глаза. Меня немного мутило, робкие солнечные лчи проникали сквозь тонкие шторы.

Дитера рядом не было.

Поднявшись рывком на подушках, я подтянула одеяло к подбородку и осторожно позвала:

— Дитер?

Никто не отозвался. Тишина стояла пугающая, сердце сдавливало тревогой.

— Дитер? — повторила я.

Зазвучали торопливые шаги. Дверь распахнулась и на пороге появился мой муж: растрепанный и радостный. Он держал поднос с двумя чашками чая и ароматными булочками и, закрыв дверь ногой, бодро произнес:

— С добрым утром, моя майская роза!

Тревога сразу же испарилась, и я с облегчением рассмеялась, откинувшись на подушки.

— Дурачок! — пожурила его. — Испугал!

— Да, утром я бываю страшнее, чем на войне, — Дитер задумчиво поскреб щетинистый подбородок, поставил поднос на столик и, наклонившись, поцеловал меня в губы.

— Мм, ты так сладка! — сказал он, погладив меня по животу.

— А тебе все мало! — я бросила в него маленькой подушкой.

— Драконьи аппетиты, — усмехнулся генерал и передал мне чашку. — Осторожно, не обожгись.

— Спасибо, любимый, — счастливо проговорила я и отпила свежий зеленый чай, который умели заваривать только в Альтаре.

— Как тебе спалось, моя роза? — заботливо спросил Дитер, тоже прихлебывая чай.

Я вздохнула и призналась начистоту:

— Под утро мне приснился неприятный сон…

— Надеюсь, не обо мне, милая?

— Об Оракуле, — ответила я и наморщила лоб, вспоминая ее имя. — Тысячеглазая О Мин-Чжу. Так, кажется, ее называют.

— Да, ты правильно запомнила, — Дитер продолжил улыбаться, но между бровями уже наметилась взволнованная складка. — Она говорила что-то?

— Перебирала узелки… и повторяла «черное зеркало»…

Складка обозначилась резче, Дитер отставил кружку и внимательно поглядел в мое лицо. В зрачках блеснул золотой огонек.

— Черное зеркало, значит, — повторил он и задумался. — Ты помнишь легенду про него?

Кивнув так, что рыжие волосы завесили лицо, я откинула их легким движением.

— Да. Зеркало Небесного Дракона, которое он нес в подарок своей Розе, но уронил, и оно раскололось на осколки. Так появилось великое множество миров, и раз в тысячу лет в Черном Зеркале открывается портал, через который к нам могут явиться духи из других миров. — Подумала и добавила: — Наверное, так я и попала в Фессалию.

— Наверное, — откликнулся Дитер и снова поскреб подбородок. — Пути Небесного Дракона неисповедимы. Но что значат ее слова про Черное зеркало? Какое-то предостережение?

— Не знаю, — поежилась я. Сказать или нет про человека с каменным сердцем? А не примет ли Дитер это на свой счет? После того, как тебя с детства называют бездушным чудовищем, после стольких лет унижений и ненависти услышать такое из уст собственной жены будет ударом… Нет, нет! Лучше я скрою это до поры, до времени, тем более предсказания всегда так туманны…

— Жаль, что мы так и не встретили Оракула при дворце, — сказал Дитер, взял мою руку и поцеловал в ладонь. — Но ты так надеялась на это, вот и снится всякое.

Я вздохнула и сжала его пальцы.

— Любимый, — как можно мягче произнесла я. — Но ведь я встретила ее…

— Как? — Дитер выпрямился, еще не отпуская мою руку и не в силах поверить в то, что я сказала.

— Я. Встретила. Оракула, — ответила ему, открыто глядя в глаза.

Дитер отпустил мою руку и ласково погладил по плечу.

— Успокойся, любимая. Это был сон, всего лишь сон. Вот, выпей чаю, тебе сразу станет легче.

— Ты слышишь, о чем я говорю? — повысила я голос, отводя протянутую чашку. — Мне не приснилось это! Я встретила Оракула в Императорском саду, пока ты совещался в Зале Воинской славы.

— Нет, этого не могло случиться, — качнул головой Дитер. И что-то в его голосе заставило меня вздрогнуть и испуганным шепотом спросить:

— Но почему?!

— Потому что Оракул не приехала на совет, моя пичужка, — мягко ответил Дитер.

Я застыла, недоверчиво глядя на мужа. Рядом будто снова кто-то засмеялся, потом вспомнились слова капитана: «Рядом с вами никого не было». Так то был сон или не сон?!

— Гонец принес Его Императорскому Величеству извинения, — продолжил Дитер, — что Тысячеглазая О Мин-Чжу слишком стара и слаба, чтобы преодолевтаь такие расстояния. Она теперь навечно прикована к монастырю на горном плато Ленг, и если мы захотим, то можем сами навестить ее.

— Но кого же я видела тогда? — воскликнула я и выдернула руку из-под одеяла. — Я видела ее лицо! Оракул слепая, зато у нее татуировки в виде глаз по всему лицу! А это?! — потрясла браслетом. — Это как ты объяснишь? Точно такие узелки Оракул плела и во сне!

Дитер осторожно взял мое запястье и принялся поворачивать туда-сюда, однако, не дотрагиваясь до узелков.

— Она сказала про Черное зеркало, — продолжила я, захлебываясь эмоциями. — И что у нас будет ребенок! С волосами как у тебя, Дитер, и с глазами как у меня! И что бояться проклятия не надо, потому что малютка положит конец войне…

На этой фразе мой муж нахмурился еще больше и сжал губы.

— И она дала тебе этот браслет?

— Да-да! — закивала я. — Ты знаешь, что это? Она перебирала их как четки.

— Это старинный вид пророчества на узелках, — ответил Дитер. — Используется и в качестве заговора. Она сплела их при тебе?

Я снова энергично закивала.

— И сказала, что у нас будет ребенок?

— Будет, Дитер! — радостно сказала я и прижала ладонь к груди. — Разве не чудесно?

— Чудесно, — улыбнулся Дитер, но как-то бесцветно, и я забеспокоилась

— Ты не рад?

Дитер погладил мое плечо, наклонился и поцеловал в щеку.

— Ты же знаешь, птичка. Я хочу наследника не меньше тебя. Но сейчас не самое лучшее время для этого. Я должен сказать кое-что и тебе… то, о чем мы говорили в Зале Воинской славы. То, что решили…

Мое сердце застыло.

— Что вы решили? — одними губами спросила я.

— Положение крайне серьезное, Мэрион, — ответил генерал, выпрямляясь. — Кентария стянула свои войска на границе с Фессалией. Еще не объявляет войну, но приграничье жалуется, что на их земли совершаются набеги, посевы жгут, скот убивают, по домам ходят мародеры. В Южном море стоят кентарийские корабли. Фессалия просит Альтара выступить союзником в вопросе урегулирования этого конфликта. И Альтар согласен, потому что Кентария — наш общий враг.

Я ощутила, как внутри меня все переворачивается от страха. Война! Какое страшное слово. Она проходит катком по людским судьбам, и не щадит ни детей, ни стариков.

— Я так и знала, — прошептала, кусая губы от подкатывающих слез. — Так и знала, что они завербуют тебя…

— Меня невозможно завербовать, пичужка, — ответил Дитер. — Есть такая профессия: Родину защищать. Я рожден для войны, и вся моя жизнь была войной… правда, пока не появилась ты. Теперь мне есть, что терять…

— Так уйдем! — взмолилась я. — Поедем еще дальше, на плато Ленг, в пустынные земли. Куда угодно! Уедем, Дитер!

— И бросим людей на произвол судьбы? — он крепко сжал мои ладони, и я тоже сжалась, видя, как в глубине его глаз закручиваются золотые вихри. — Я никогда не был ни трусом, ни дезертиром! — пылко продолжал Дитер, и каждое слово падало вниз, как камень, тянуло нас обоих на дно. — Я люблю тебя больше жизни. Но и Фессалию люблю тоже. Ее заливные луга, ее горные кряжи, свое родовое поместье, своих скакунов и виверн. Я не могу допустить, чтобы разорили мой дом, чтобы сожгли портрет моей матери. Чтобы моих соотечественников растерзали кентарийские псы! Я должен предотвратить это все. Ради моей Родины! Ради будущего! Ради нашего ребенка…

Он поцеловал меня сначала в левую, потом в правую ладонь. И слезы, наконец, покатились по моим щекам градом.

— Но ты не на службе, — попыталась все еще возразить я. — Ты больше не генерал…

— Никто не подписывал мою отставку, — сухо возразил Дитер. Вскочил с кровати, прошел к секретеру, и вытащил конверт. — Вот, это передал мне Император. А я показываю тебе, Мэрион, потому что открыт и честен перед тобой. Потому что люблю тебя. Прочитай, пожалуйста.

Я взяла конверт в дрожащие руки, повернула, ища глазами адресат. Хотя и так знала, кто им являлся. Знакомый вензель на сорванной печати, инициалы и завитушками: «М.С.» и крупная цифра «четыре».

Максимилиан Сарториус Четвертый. Король Фессалийский.

Я вытащила письмо и принялась читать.

«Его Сиятельству герцогу, главнокомандующему Фессалийской армией генералу Дитеру фон Мейердорфу! — так начиналось письмо. Тут же виднелся королевский герб в виде извивающегося дракона, рядом подчищенная клякса. Мне подумалось, что король Максимилиан наверняка нервничал, когда писал это письмо. Вон и официоза в следующей строчке поубавилось: — Дорогой и возлюбленный кузен! Пишу это письмо с тяжестью на сердце, прошу дочитать до конца…»

Тут снова на бумаге расплывалась россыпь крохотных точек — интересно, Максимилиан Сарториус Четвертый пролил слезы или духи? Судя по аромату, второе.

«Ты знаешь, в какую сложную ситуацию попала Фессалия, — читала я дальше. — Не буду скрывать: в текущем положении дел виноват и я сам. Моя недальновидность и мои амбиции помешали разглядеть пригретого аспида на своей груди, ядовитую кобру в королевском капюшоне, мою супругу, предательницу и отравительницу. Она, она, трижды проклятая Анна Луиза, столкнула кузенов лбами! Убила кентарийского посла! Предала Фессалию! И подвела нас к порогу войны».

Тут я едва сдержалась, чтобы возмущенно не воскликнуть:

«Гляди-ка! А вы, Ваше Величество, весь в белом!»

Я еще хорошо помнила, как он пытался шантажировать меня и обещал освободить несправедливо обвиняемого Дитера в обмен на мои заверения стать королевской фавориткой. Брошенный бумеранг всегда возвращается к тому, кто его бросил. Жалко ли мне было короля? Вряд ли. Верила я ему? Нет. Но все же читала дальше:

«Теперь змея и ведьма выслана из страны и навеки заточена в башне, где не пробегает дикий зверь и не пролетает птица, и уж тем более не ступает нога человека. Так, навеки мучаясь от вины и справедливого наказания, Анна Луиза умрет, а ее имя станет нарицательным для черных колдунов и предателей Родины. И поэтому повторяю снова и снова: я был несправедлив к тебе, дорогой кузен Дитер. К тебе и твоей супруге Мэрион. За что нижайше прошу прощения. Мне, королю, не пристало смиренно молить, но если бы я стоял сейчас перед вами обоими, то вы бы увидели, как я преклоняю колени. Не оттого, что сам нуждаюсь в жалости и прощении! О, нет! А оттого, что болею сердцем за свою Родину, свою Фессалию…»

«Ищи дурака!» — зло подумала я и закусила губу.

«Кентария угрожает войной, — так продолжал писать король, все более поспешно, буквы складывались в неразборчивые завитушки. — Она еще не объявлена, мы изо всех сил пытаемся сдержать натиск врага. Каждый день мои послы отправляются на переговоры, но не приходят ни к чему. Кентарийский вождь опасен и зол, он отрицает, что его армия опустошает приграничные земли. Но мне со всей границы поступают неутешительные сведения, будто некие черные воины, — тут я вздрогнула, и буквы перед глазами качнулись, — вовсю мародерствуют в крестьянских домах и маленьких городках. Все чаще случаются пожары и падеж скота, вода в колодцах оказывается загрязненной, и люди мучаются животами и инфекциями, посевы гибнут. Мои солдаты пытались дать отпор черной кавалерии, но те пропадают без следа, словно призраки. Нет никаких опознавательных знаков, никаких доказательств, что мародеры связаны с Кентарией, однако, всадники каждый раз появляются со стороны границы, а мои подданные слышали кентарийскую речь. Поэтому фессалийские мудрецы уверены, что черные всадники являются духами или демонами, с помощью магии призванными кентарийским вождем в наш мир с той стороны Черного зеркала…»

Мои руки задрожали так, что я едва не выронила письмо. Пульс колотился крохотными молоточками, дыхание перехватывало. Я не смела поднять на Дитера глаз, чтобы он не заметил моего волнения, но он все равно чувствовал меня, а я ощущала, как макушку жжет сверлящий золотой взгляд моего василиска.

«Прошу и умоляю, мой дорогой кузен, — дочитывала я, скользя по прыгающим строчкам, — не я один прошу ради живота своего, а просит вся страна, весь несчастный народ Фессалии: спаси нас! Во имя Родины! Во имя малых и сирых, обиженных и убитых, во имя своих солдат, ждущих командира, который поведет их в бой, и во имя будущего.

За сим раскланиваюсь и припадаю к стопам, трижды несчастный король Фессалии и твой провинившийся кузен Макс».

— Кузен Макс! — повторила я, опуская на колени письмо. — Хорошо же он умеет подольститься! Когда помощь нужна ему — так он любящий кузен, а когда нам — так король, и слово его закон!

— Он престолонаследник, — ответил Дитер, цедя слова сквозь зубы. — Родился таким.

Я поглядела на мужа снизу вверх: даже в домашнем халате, хмурый, сосредоточенный, с твердым подбородком и расправленными плечами он сразу выдавал принадлежность к военным.

— А ты солдат, — тихо и задумчиво проговорила я. — Родился таким.

Все пророчества, что говорила Оракул, вдруг обрели пугающий и очень реальный смысл. Черные воины, пришедшие с той стороны Зеркала, посланники иных миров. Война, конец которой положит мое дитя с большим сердцем, полным любви. И мой Дитер, который всегда будет делать то, что считает правильным, который не предаст своих соотечественников и друзей, который…

— Люблю тебя, пичужка, — сказал Дитер и обнял меня крепко-крепко, точно прощаясь, прижал к груди. Я затихла в его руках, уткнув нос в грудь, и думала ни о чем и обо всем сразу, слышала, как он говорит мне нежно и тихо: — Ты появилась словно звезда. Вспыхнула и озарила мой темный мир, в котором не было любви, а только одиночество и холод. Я не помню о прошлом, я без тебя не жил. Но все же я не могу предать Фессалию. Ты понимаешь?

— Понимаю, — всхлипнула я, приподнимая мокрое лицо. — Я тоже была совсем другой… ты не знал меня прежней, Дитер! Какой я была глупой и смешно! И как повзрослела с тобой, раскрылась, как роза, цвела для тебя! Что будет со мной, если ты уйдешь и… никогда… не верне…

Я проглотила окончание слова, слезы душили, стояли в горле комом. Дитер наклонился и принялся осыпать поцелуями мое лицо, ловил своими губами мои губы, пил мои слезы, шептал на ушко:

— Ну что ты, птичка? Успокойся, моя маленькая. Это будет не первая военная кампания, я профессионал, я василиск, гроза и гордость Фессалии. За моей спиной будет весь Альтар, а в моем сердце — ты одна. Что со мной может случиться, пока ты молишься обо мне и ждешь?

— Жду? — я на мгновенье отстранилась и принахмурила брови. — Разве ты не возьмешь меня с собой?

— В армию? — в свою очередь нахмурился Дитер. — Какие глупости! Война — это кровь, грязь, постоянные походы. Я не хочу подвергать тебя опасности!

— Почему? — с жаром подхватила я, развивая мысль. — Я могу оставаться при штабе. Могу помогать тебе советом или тихонько ждать с задания. Только позволь быть рядом! Знать, что с тобой все в порядке!

— Я буду писать письма.

— Письма не посмотрят ласково, так, как ты, — возразила я. — Не обнимут, не поцелуют, не передадут твой запах. Бумага мертва, а мне нужен живой Дитер. Такой, как сейчас!

— Ты не знаешь, чего просишь! — мой генерал аккуратно отстранился и поднялся на ноги. — Женщине не место в армии, это дурная примета.

— А куртизанки, значит, примета хорошая? — парировала я, тоже вскакивая и упирая кулаки в бока.

— Это совсем…

— Что? — вспылила я, комкая подушку. — Другое? Уу! Только попробуй сказатЬ, что это другое. И получишь подушкой… нет, вот этой чашкой! Нет, подносом по лбу!

Я намекающе постучала по подносу на столике, и Дитер обмяк.

— Прости, — пробормотал он. — Конечно, я не собираюсь изменять тебе, пичужка. Клянусь! Но все-таки не могу рисковать твоей жизнью.

— Обещай хотя бы подумать!

Дитер вздохнул, обогнул кровать и подошел ко мне, взял мои ладони в свои.

— Обещаю, — тихо сказал он, глядя в мое лицо. — Я обещаю, пичужка. Я слишком тебя люблю…

Мы обнялись и стояли так, вжимаясь друг в друга и слушая, как внизу топочет прислуга, как за окном шумят сады. Я не знала, сколько нам отмерено времени перед расставанием, и не хотела терять ни минуты.

Этот день принадлежал нам. Мы гуляли по тенистым аллеям держась за руки и переговариваясь обо всякой ерунде. Смеялись, играя в салки. Дитер прокатил меня на виверне, и я немного поуправляла Крошкой Цахесом в небе, отдаваясь восторгу полета и стараясь не думать о завтрашнем дне. К ужину небо заволокло тучами, в отдалении порыкивала гроза, и Дитер извинился и сказал, что ему нужно навестить Ю Шэн-Ли, так что к ужину его ждать не нужно.

— Лучше погрей мне кровать, дорогая, — с улыбкой сказал он. — Когда я вернусь, то сразу приду к тебе, моя роза.

— Я буду ждать моего дракона, — прошептала я, целуя мужа в губы и приглаживая его непослушную седую прядь за ухом. — Но если ты не вернешься, поднос все-таки познакомится с твоим упрямым лбом, договорились?

— Слушаюсь и повинуюсь, госпожа, — расшаркался Дитер.

Одной мне было не по себе. Вечер тянулся, ливень обходил нас стороной, но где-то далеко посверкивали белые нити молний, а здесь тихонько шуршал дождь, сбивая со сливовых деревьев последнюю цветочную пену. Я легла рано и читала под светом лампы, прислушиваясь к каждому шороху. Дитер не обманул: он явился к полуночи.

— Что сказал Шэн? — спросила я, откладывая книгу и выжидая, пока Дитер разденется.

— Он тоже собирается в составе отряда как переговорщик, — ответил генерал, юркая ко мне в постель и прижимаясь холодным боком. Я вскрикнула и оттолкнула его ладони.

— Брр! Лягушонок!

— На улице дождь, мой цветочек, — усмехнулся Дитер. — Согреешь усталого путника?

— Если только усталый путник скажет, что он решил по одному маленькому вопросу, — надула губы я.

Дитер засмеялся и поцеловал их.

— Скажу завтра. Утро вечера мудренее.

— Обещаешь? — я ответила на поцелуй и обвила его гибкими руками.

— Обещаю, пичужка, — шепнул он, лаская мое тело, так что вскоре меня бросило в жар. Я отзывалась на его ласки стоном, как хорошо настроенный музыкальный инструмент. Касания Дитера были легки и умелы, страсть и магия снова клубилась вокруг, накапливая статическое электричество и покалывая наши тела крохотными молниями удовольствия. Мы снова занимались любовью, сначала размеренно и нежно, потом напористее и грубей. Я кричала, содрогаясь в сладостных судорогах и ощущала, как внутри меня выбрасывает свое напряжение Дитер. Словно губка, я впитывала его любовь каждой порой на коже и все не могла насытиться. И провалилась в счастливое забытье, обвивая Дитера руками. Наверное, я улыбалась во сне, и в ту ночь меня не беспокоило ни Черное зеркало, ни Оракул, заплетающий узелки.

Разбудил меня мерный стук по подоконнику. Открыв глаза, я долго не могла понять, почему за окном все еще темно. Большие настенные часы показывали девять утра, за окном едва брезжил серенький рассвет, и стук, разбудивший меня, оказался моросящим дождиком.

— А дождь все идет и идет, — спросонья пробормотала я и повернулась с боку на бок, чтобы приветствовать Дитера поцелуем. Но рядом на подушке никого не было. Постель оказалась пуста и прохладна: если Дитер и проснулся, то сделал это довольно давно.

— Милый? — позвала я, потягиваясь и протирая глаза. Наверное он, как и вчера, уже вышел в гостиную, чтобы налить чая и принести его в постель. На сердце потеплело, и я улыбнулась, заплетая в косу растрепавшиеся волосы. Мой взгляд упал на прикроватный столик, где, придавленная пресс-папье, лежала вдвое свернутая записка.

Расслабленность сразу покинула меня, вместо нее сердце кольнуло тревогой. Схватив записку, я развернула ее и тут же прижала к груди ладонь: внутри, под ребрами, что-то назрело и лопнуло, обдав меня слепящей болью.

«Моя дорогая, любимая Мэрион! — начиналось письмо. — Я хорошо подумал и принял решение. Я генерал фессалийской армии и останусь им, поэтому сегодня же на рассвете приказал оседлать виверн, и, когда ты прочтешь это письмо, я и Ганс уже будем в Альтарской столице. Нет розы без шипов, а любви без разлук, поэтому прости, что дал ложную надежду, но подвергать тебя опасности не хочу. Прости, что уехал так рано, не разбудив тебя, расставание слишком тяжело для нас обоих. Я поцеловал тебя в щеку… да-да, как раз туда, возле ушка, где ты когда-то отрезала локон, чтобы получить у монахов-отшельников зелье Гиш. Я остаюсь с тобой навеки душой, а ты приходи ко мне во сне, ладно? Жди, и я обязательно вернусь. Твой сердцем и душой, вечный солдат Фессалии, Дитер».

Письмо выскользнуло из рук и закружилось, падая на простыню. Я подскочила с кровати, но едва не упала от головокружения, ухватилась за подголовник и слабо позвала:

— Жюли… Жюли!

Сначала было тихо, потом за дверь застучали дробные шаги, и в комнату заглянула не Жюли, а Гретхен.

— Простите, фрау! — испуганно проговорила она. — Она не может подойти, ее муж, Ганс, утром без предупреждения отбыл вместе с герцогом в неизвестном направлении.

— И Ганс! — в отчаянии проговорила я и закрыла лицо руками. — Что же вы наделали… что же…

Я глубоко вздохнула, утерла выступившие слезы и отчеканила:

— Прикажи конюхам седлать виверн, Гретхен.

Девушка помялась у порога и мотнула головой.

— Виверн нет, — осторожно ответила она. — Его Сиятельство и герр адъютант уехали на них верхом.

— Тогда пусть оседлают коней! — закричала я, и откинула косу за спину. Она хлестнула меня по лопаткам, точно подстегнула в спину. — Скорей, Гретхен! Скорей!

— Вы хотите догнать Его Сиятельство? — всплеснула руками служанка. — Но это невозможно! Виверны слишком быстро летят, а господа слишком рано отбыли, не сказав никому и слова, даже слугам!

— Знаю, — отчеканила я. — Поеду в поместье к Ю Шэн-Ли. Мне, как и Дитеру, есть, что с ним обсудить.