В Торремолиносе, в заказанных Асманом апартаментах, его ждет куча телеграмм от Сэма Блюинга. Но он не вскрывает их, все еще силясь удержать себя во времени настоящем и не допустить в него ни прошлого, ни будущего, а будущее — предстоящие концерты, о которых он старается не думать — ни об одном из них, и уж меньше всего о том дополнительном в Лондоне, который так нахально ему навязывает импресарио.

Торремолинос — модный морской курорт на Коста дель Соль без памятников старины, без утомительной навязчивости истории. Когда-то, вероятно, это была просто рыбацкая деревушка — свидетельство чему дома в старом районе, низкие и совсем убогие рядом с огромными белыми башнями современных отелей, в эти дни переполненных, несмотря на конец сезона. Мисс Гибсон никак не может смириться с тем, что ее группа живет не в том отеле, где Асман, и утешает себя лишь мыслью, что обе гостиницы в проспекте отмечены одинаковым количеством звездочек. Зато Гарриет ожесточенно сражается с администрацией, и ей удается наконец получить комнаты для себя и Ингрид, Яльмара и испанцев на том же этаже, где и апартаменты дирижера.

— Зачем тебе это понадобилось? — удивляется Ингрид. — Нас же интересует полька.

Гарриет косится на Яльмара и испанцев — не слышат ли, и понижает голос:

— Ты слишком глупа, чтобы понять. Нас интересует полька, а значит, и Асман.

— Не понимаю, — пожимает плечами Ингрид.

— Я же говорю, для этого ты слишком глупа.

Они остановились возле портье, за ночь прекрасно выспавшиеся в этом поистине великолепном отеле, у них сумки с пляжными принадлежностями и полотенца через плечо, но Гарриет словно чего-то ждет, а потом внезапно принимает решение идти не на пляж, который начинается прямо у отеля, а искупаться в бассейне, который манит изумрудной водой сразу за дверьми холла.

— Поплаваем сначала здесь, — говорит Гарриет, расстегивая пуговицы на юбке. Вроде бы худая в платье, без него она буквально изумляет испанцев приятными округлостями.

— Ну, чего уставились? — фыркает она и подталкивает вперед Ингрид. — Раздевайся, пусть и на тебя потаращатся.

Вода в бассейне не слишком теплая, вероятно, ночью ее меняли, зато купание приятно освежает. Лишь Яльмар трясется от холода, выжимая воду из бороды.

— Стоило ехать в такую даль, чтобы в этом бассейне околевать от холода.

Карлос пытается держаться мужественно и делает вид, что температура воды его вполне устраивает, ныряет раз за разом, но все-таки не выдерживает:

— Море наверняка теплее.

— Сейчас я вас согрею — закажу по стаканчику грога, — кричит Гарриет и, мокрая, босиком, можно сказать — голая в своем едва различимом бикини, направляется в бар, откуда и впрямь вскоре выходит кельнер с двумя стаканами дымящегося грога на подносе.

Юноши прикидываются оскорбленными, особенно Карлос, который не спешит брать стакан, зато Мануэль не заставляет себя долго упрашивать и пьет грог, мурлыча от удовольствия.

— Спасибо, Гарриет! Тебя осенила блестящая идея!

— Послушай, — говорит вышедшая из воды Ингрид и присаживается рядом на край бассейна, — мальчики, конечно, просто прелесть, как овечки, только мне это уже надоело. Не затем я ехала на Средиземное море, чтобы плескаться в бассейне. Долго мы еще будем здесь торчать?

— Думаю, он вот-вот появится.

— Это же бессмысленно.

— Я обещала тетке и слово свое сдержу.

— Да какое он имеет к этому отношение? Только время зря теряем…

— Не теряем, во всяком случае, я не теряю. И должна тебе в третий раз сказать: ты слишком глупа, чтобы меня понять.

Ингрид наконец обижается.

— Ну спасибо, — бурчит она, надувшись.

Однако Асман действительно вскоре появляется в дверях холла. Он в цветном купальном халате и полотняной шапочке с козырьком. Гарриет вскакивает и преграждает ему дорогу:

— Добрый день! А мы все здесь вас ждем.

Асман оглядывается с откровенной надеждой.

— Все?..

— Вся наша пятерка. Вы себе не представляете, какая прекрасная вода в бассейне!

— Я собрался на пляж.

— У вас там свидание?

— Да нет, не свидание. На пляже все встречаются.

— Пляж длинный, и там порядком находишься, пока найдешь знакомого.

— Хорошо, для начала выкупаюсь здесь. — Асман садится в ближайший шезлонг, но не торопится снять халат и предстать перед молодежью в плавках.

Странно, думает он, пока была жива Гейл, он никогда не задумывался над тем, как выглядит со стороны. Они старели вместе — правда, слово «старели», быть может, тут и не вполне уместно — их даже радовал каждый сходный знак уходящего времени. «Я уже не могу, как прежде, бегать по корту», — говорил Асман. «И я тоже», — спешила откликнуться она. А теперь на него смотрят пять пар молодых безжалостных глаз, и, хотя у него нет повода стыдиться своего тела, смелости ему это не прибавляет.

— Ого-го! — с непритворным удивлением восклицает Гарриет.

В ее наглости, право же, есть что-то очаровательное, а он, очевидно, все-таки не зря долгими часами занимается изнурительной гимнастикой за дирижерским пультом!

Сделав вид, что не слышит ее восклицания, Асман прыгает в бассейн. Молодежь — за ним, и все (за исключением, может, Ингрид) в надежде его обогнать, а он сразу же начинает рассекать воду стремительным кролем. Если бы эти юнцы смогли его догнать, они увидели бы, что даже под водой он улыбается, довольный тем, что они отстают, раздосадованные и, более того — ведь все на глазах у девушек, — обескураженные.

…Когда вопреки запретам бабушки у него появились друзья вне дома, безразличные к его фортепьяно, он целыми днями стал пропадать с ними на Днестре. Они плавали много, разными стилями, в ледяной бурной реке, высшей степени мастерства удостаивался лишь тот, кто способен был проплыть между опорами старого, разрушенного еще в первую мировую войну моста, соединявшего раньше Залещики с Крещатиком. Новый мост, тот, который он перешел в сентябре тридцать девятого, построили значительно позже. Все двадцать межвоенных лет в Румынию ездили на лодках или поездом по железнодорожному мосту, восстановленному сразу после первой войны неподалеку от городского пляжа. Торчавшие под водой опоры старого моста представляли для купавшихся в этом месте большую опасность. Вода то и дело внезапно вскипала здесь пенными водоворотами и мгновенно затягивала неосмотрительных под остатки невидимых на поверхности железных и деревянных конструкций. Ежегодно тут обязательно кто-нибудь тонул, главным образом из числа приезжавших на отдых в пансионаты и незнакомых с рекой и недооценивавших подстерегавшей их опасности.

В последнее залещицкое лето он подружился с парнем, тот жил неподалеку от моста, и звали его Мечик. Плавал он лучше всех в городе, и если от разрушенного моста раздавался крик о помощи, бежали за Мечиком Шиманьским. Он-то и научил его держаться на воде, плавать не уставая и видеть в реке не врага, а друга, дарующего радость и отдых. Однажды они спасли двух мальчишек из Варшавы, не внявших со столичной самоуверенностью предостережениям местных жителей. Когда их вытащили на берег, Мечик со знанием дела выкачал воду, которой они вдоволь наглотались, и еще до того, как на своих чад набросилась уже воспрянувшая духом мать — в равной мере счастливая и испуганная, — хорошо им наподдал вроде бы от ее имени, справедливо оделив каждого увесистым подзатыльником.

Где они теперь, эти варшавские мальчишки и Мечик… Тогда, в сентябре, он не видел его ни на мосту, ни за мостом, на румынской стороне…

Гарриет выскочила из воды и, обежав бассейн, встретила Асмана с противоположной стороны, куда он подплыл первым.

— У вас есть основания улыбаться.

— Вспомнил молодость. Я рос на великолепной реке.

— Это заметно.

— Ну и дома у меня есть бассейн, в воде я отдыхаю.

— У нас в Швеции, особенно на севере, без дрожи можно купаться только в ванне.

— Не могу сказать, чтобы я здесь перегрелся! — Яльмар вынырнул, дрожа от холода, хотя и старался это скрыть. У него были сильные длинные ноги с большими ступнями, зато грудная клетка и плечи были узкие и хилые, как у готических скульптур. — Скажите, — обратился он к Асману, — какой в этом смысл? Ехать на юг, в такую даль, чтобы…

— Не трясись, — прервала его Гарриет, — все равно грога не получишь.

— Захочу, сам куплю.

— А как потом отчитаешься перед мамочкой?

— Ингрид! — вскипел Яльмар. — Ты слышишь? Гарриет становится совершенно невыносимой.

— Невыносимой! — охотно соглашается Ингрид. — Она и ко мне все время цепляется. Вбила себе что-то в голову, чего-то боится, вот и бесится.

— О чем речь? — осведомился Асман, протягивая руку за своим халатом.

— Не слушайте болтовни этой идиотки.

— Яльмар! — взвизгнула Ингрид. — Ты слышишь, как она меня обозвала?

— А ты не будь идиоткой, я и не стану тебя обзывать.

— Кончится тем, что я всерьез обижусь и поеду в Гранаду одна.

— Сделай одолжение!

— И Яльмара заберу!

— Если он позволит себя забрать. Яльмар, ты как?

— Да я… — осторожно начал Яльмар, но тут ему пришло в голову, что на этих разногласиях можно кое-что выгадать. — А и в самом деле, Гарриет… в последнее время ты стала невыносима и если не пообещаешь…

— Ничего я не стану вам обещать. Поцелуйте меня в нос!

— Я — охотно, — рассмеялся Яльмар.

— Ненавижу! — выкрикнула Ингрид.

— Не ссорьтесь! — Асман привлек всех трех к себе, так что они слегка стукнулись мокрыми головами.

— Да мы вовсе и не ссоримся, — притворно улыбнулась Гарриет.

Испанцы, потерпев поражение в заплыве, попытались изобразить, будто вовсе и не принимали вызова, а потому переплыли бассейн в обратном направлении, выбрались из воды с противоположной стороны и теперь бежали к ним, растирая плечи и грудь.

— А вообще это свинство! — издали кричит Карлос, в котором уже сейчас, хотя он пока лишь студент юридического, начинает проявляться вздорность мелкого адвокатишки. — Я пожалуюсь дирекции отеля. Почему вода такая холодная?

Мануэль, не желая показать, что тоже замерз, улыбается посиневшими губами:

— Не преувеличивай.

— А ты не строй из себя героя.

— Я и не строю!

— Ну вот, теперь вы начинаете ссориться! — Асман повторяет свой прием примирения и тоже легонько стукает юношей головами. Ему вдруг в самом деле становится хорошо в этой компании, где все ему, в сущности, безразличны, и он чуть ли не со страхом замечает предупреждающий жест Ингрид — к ним направляется группа американок во главе с мисс Гибсон в шортах и в чем-то похожем на блузку.

— Теперь все в сборе! — восклицает Ингрид, с ехидным торжеством поглядывая на Гарриет, но та как ни в чем не бывало приветствует всех радостной улыбкой, хотя сразу замечает среди женщин Доминику и видит, как Асман направляется к ней навстречу.

Доминика не в духе, и Асман безошибочно угадывает причину.

— А где Лукаш?

— Радио слушает! Поднялся чуть свет и, не иначе, вытащил из постели Гомеса, чтобы открыть автобус, заскочил наскоро позавтракать, а теперь опять сидит в машине.

— В Польше случилось что-нибудь новое?

— В Польше теперь все время что-нибудь случается. Утром передавали о забастовках, охвативших многие воеводства: Белостоцкое, Скерневицкое, Серадское, Хелмское, Замойское, Бельскоподляское и Зеленогурское — не мало?

— Я не знаю размеров ваших воеводств.

— Все они, вместе взятые, надо думать, меньше любого из ваших штатов, но с нас хватит и того, даже если только в них одновременно прекратят работу.

— Для этого есть поводы?..

— Не знаю, может, есть, а может, и нет… Но стоит произойти взрыву в одном месте, как в других они возникают по цепной реакции. Впрочем, я в этом плохо разбираюсь. Мне как-то никогда не хотелось стать подрывником общества.

— А разве… есть такая специальность?

— Ах нет! — смеется Доминика. — Хотя кто знает… Возможно…

Она смеется, Асман силится понять, почему Доминика становится серьезной.

— Плюс ко всему нашу несчастную страну беспрерывно заливают дожди. Не собрано еще зерно, гниет картофель, не скошены травы… Сплошные катаклизмы, даже вроде бы небольшой ураган и то где-то приключился…

«Ах, как все было бы просто, — думает Асман. — Слишком просто, до обидного просто! Ей все смертельно надоело: нищета, вечные заботы, серая жизнь, и первая протянутая рука покажется ей спасительной…»

— Вы уже купались? — как раз в нужный момент звучит вопрос мисс Гибсон, и Асман почти благодарен ей за это.

— Да. Прекрасная вода!

Гарриет, Ингрид, Яльмар, Мануэль и особенно Карлос — он еще не отогрелся — с любопытством наблюдают, как мисс Гибсон готовится к прыжку в ледяную воду и как, проплыв всего несколько метров, поворачивает и поспешно выбирается из бассейна.

— Нет, нет, нет! — останавливает она своих женщин, снимающих шорты. — Вода здесь слишком холодная: как-никак, мы приехали из Калифорнии.

— Простите, шутка была неудачной, — с улыбкой извиняется Асман, а испанцы и шведы от души наслаждаются этой сценой.

— Вам, мужчине, такая вода, может, и нравится…

Доминика снимает свое платьице с бантиками.

— Я не мужчина, но все же попробую…

— О нет! — возражает мисс Гибсон, и Доминика понимает — это приказ.

«Никакой она не генерал, — мелькает у нее мысль, — а самый настоящий ротный командир, да к тому же у штрафников».

— Нам в группе не нужна ангина, а тем более воспаление легких. Все женщины могут заразиться.

— Но вы-то купались, — решается возразить Доминика.

Мисс Гибсон делает страдальческое лицо.

— Я обязана проверить температуру воды, прежде чем рекомендовать всем купаться.

— Ах вы наша маленькая героиня! — умиляются дамы.

— Идем на пляж! — командует мисс Гибсон.

Все направляются за ней. Гарриет на какое-то мгновение испытывает потребность взбунтоваться — нелегко отдавать власть, а Сибилл Гибсон ее явно перехватывает. Но поскольку Ингрид и юноши присоединились к группе, бессмысленное упорство явилось бы лишь признанием своего поражения, и поэтому Гарриет, у которой сейчас мог бы поучиться не один политик, догоняет мисс Гибсон и как бы невзначай бросает:

— Я сразу сказала, что море наверняка теплее.

Пляж в Торремолиносе — рассыпавшаяся и перемолотая в песок Вавилонская башня. Со всех сторон — разноязыкий говор, оклики, и если какой-либо язык превалирует, то скорее немецкий, а не испанский. Пришедший с дамами Хуан берет напрокат шезлонги и пляжные кресла.

— Кто хочет покататься на водном велосипеде?

— Я, — отзывается миссис Стирз, владелица дома в Беверли-Хиллз, о чем Хуан, как видно, не забывает, поскольку внимателен к ней, как ни к кому другому.

— Но одну я вас не пущу, — говорит он, и в тоне его звучат интимные нотки.

«Надеется, что баба пригласит его провести отпуск в Калифорнии, — думает Доминика. — В этом наихудшем из миров значение имеют только доллары, даже в постели. Особенно в постели!» — поправляет она себя и задумчиво смотрит на море, не видя ни моря, ни золотого песка, ни волн, пенным веером набегающих на пляж. Женщины, материально не обеспеченные, стареют быстрее, чем богатые, и проявляется это отнюдь не во внешнем их облике, а в форме отношения к ним. Вот когда она начнет стариться, то сразу и необратимо превратится в старуху. А миссис Стирз со своими владениями в Беверли-Хиллз, стареет кокетливо, с долларовым замедлением, пропорциональным ее счету в банке…

Доминика вытянулась в шезлонге, надела темные очки и подставила лицо солнцу, однако мрачные мысли ее не оставляют. Лукаш только и знает, что слушает радио, вместо того чтобы, оказавшись здесь, познавать мир, пока не пересекли границу и замок за ними не защелкнулся. Дома ничего в ближайшее время к лучшему не изменится, это ясно, такого чуда никто не совершит, ни одна из сторон, тем более что они никак не могут между собой договориться. Да, она забыла сказать Асману, что прервались переговоры между правительством и «Солидарностью», впрочем, он все равно ничего не поймет. Наверняка даже не поймет, если уж у нас у самих нет в этом вопросе никакой ясности. Доминику охватывает безразличие ко всему, что происходит там, дома, и злость на всех, кто не может между собой договориться, и на Лукаша тоже, на Лукаша особенно — за то, что до сих пор не пришел на пляж, торчит в раскаленном автобусе и ждет, ждет, когда они там наконец договорятся, придут к согласию, протянут друг другу руки…

— Натереть тебе спину кремом? — голос Карлоса над самым ухом, и Доминике не надо даже открывать глаза, чтобы увидеть, как над ней склоняется хорошенькая мордочка, больше подходящая для робкой гимназисточки, чем для юноши, которого хотелось бы довести до неистовства, нет, этого Мануэля стоило бы довести до неистовства, она ведь уже думала об этом.

— Ты же видишь, что спина у меня не на солнце, — неохотно отвечает она.

— Тогда давай натру ноги и плечи.

— Ноги и плечи я и сама могу натереть.

— Натри мне спину! — и Яльмар подставляет свой худой хребет.

— Да-да! Яльмара обязательно нужно натереть! — вдруг проявляет заботу и нежность Гарриет. Сама она уже лоснится от крема и теперь вместе с Карлосом и Мануэлем принимается натирать Яльмара. — Он станет у нас красным как рак.

— Как краб, — поправляет Ингрид, — мы все-таки в Испании.

Распри забыты, молодежь тесным кольцом окружила Доминику. «Сюда, — думает Гарриет, — Асман уж никак не прорвется».

Асман тем временем, тоже окруженный щебечущей толпой восторженных почитательниц, прикрыв глаза и стараясь их не слушать, наслаждается теплом и рокотом прибоя. Мысли его текут неспешные и разные. …Да, скоро гастроли, и вот еще эти — в Лондоне, а согласия на них он так и не дал, не ответив на кипу телеграмм Блюинга. Надо, пожалуй, ему ответить. Но не сейчас, нет-нет, не сейчас. О боже! — только не сегодня. Сегодня — отдых, сегодня — полная свобода от всех и всяких обязанностей и обязательств. А ведь так, пожалуй, думают все люди на пляже, подставляя солнцу бренные свои тела. Но почему-то мысль эта не расслабляет, напротив — под черепной коробкой сразу вспыхивает рой новых, навязчивых и лишь на первый взгляд сумбурных; в памяти всплывают какие-то этапы жизни, через которые пришлось пройти, как сквозь двери, чтобы попасть в следующие комнаты, какие-то люди, запомнившиеся больше по деталям, мелочам, а не цельными образами, и против этого не стоит восставать — иной формулы существования нет: человек слагается из всех прожитых дней, из всех оставшихся в памяти встреч…

На пляже появляется Лукаш. Обходя распростертые на песке тела, он оглядывается по сторонам, отыскивая Доминику. Асман замечает его и думает: «Ну вот, прослушал все новости и на какое-то время успокоил свою совесть, хотя успокоенная совесть в такой ситуации еще не подлинное успокоение… Беды родины, как гири на ногах, чувствуешь всюду, на каждом шагу, где бы ни был, и нужно выбрать, вернее, выработать в себе такой вид свободы, которая позволила бы… Что позволила бы? — спрашивает сам себя Асман. — Ну, что позволила бы, старый дурак, неужели ты полагаешь, что решил эту проблему?..»

— Лукас! Эй, Лукас! — кричит мисс Гибсон, вскакивает с шезлонга и, понимая, сколь соблазнительно смотрится в бикини, бежит навстречу Лукашу.

— Она его соблазнит, вот увидишь, — наблюдая эту сцену, комментирует Гарриет, обращаясь к Доминике.

Доминика сдвигает к макушке солнечные очки.

Мисс Гибсон сегодня однажды уже задела ее за живое, но у мисс Гибсон в соперничестве с ней есть, конечно, преимущество, и об этом нельзя забывать. Если бы она сразу получила страховку за поврежденную руку, с мисс Гибсон можно было бы и не считаться. Доминика грустнеет: «Увы, и эти жалкие доллары придется везти в Варшаву, ведь неизвестно, какие еще номера выкинут мои милые соотечественники, а доллар есть доллар, тут нет двух мнений…»

— Ты не боишься, что она его уведет? — упорно не меняет тему Гарриет.

— Нет.

— Так в себе уверена?

— Да.

— О-хо-хо! А почему?

— А потому что, если у парня голова забита другим, его не особенно интересуют девчонки. Ему больше чем достаточно той одной, которая есть.

— Слышал бы ты, что она сказала! — Гарриет протягивает руку к подошедшему Лукашу.

— Что именно?

— Да глупости, не слушай ее!

Лукаша и впрямь мало занимает тема их разговора, куда больше он озабочен тем, как бы уклониться от расспросов Доминики, и молча плюхается подле на песок.

Вдоль берега плывет на водном велосипеде Хуан, отыскивая взглядом миссис Стирз.

— Эй! — кричит Доминика, заметив, что велосипед трехместный. Она вскакивает и бежит к воде, забывая спросить Лукаша об услышанных по радио новостях. Сейчас для нее главное — не позволить долларам миссис Стирз одержать победу, с этими долларами Доминика непрестанно ведет внутреннюю борьбу: она их и презирает и жаждет.

Вечер после пляжа для Доминики начинается с сюрприза. Поднявшись на этаж и подойдя к своему номеру — Лукаш прямо с пляжа отправился в автобус слушать вечерние новости, — она с удивлением видит на ручке двери нарядно упакованный сверток. В первую минуту ей кажется, что это просто какая-то ошибка, но, развернув сверток и увидев в нейлоновом пакете с броской рекламой кордовского boutique зеленое платье, которое она примеряла накануне, она понимает, что сверток доставлен по верному адресу.

Доминика присаживается на край огромной — и в этом отеле тоже — двуспальной кровати. Кто мог видеть, как она примеряла платье? Кто, отказавшись от осмотра Соборной мечети, вошел вслед за ней и стоял где-то рядом, пока она была в магазине?.. Почему-то первым в голову ей приходит Асман, но Асмана тогда с ними не было, он появился позже, когда они уже вернулись в отель. Кто же? Кто-то из женщин, которой, как и ей, приелась древняя старина и захотелось окунуться в современную жизнь города? Возможно, выйдя из мечети, она последовала за ней, а потом остановилась у магазина, заинтригованная тем, что полька так долго оттуда не выходит. Дальнейшее можно было себе представить и того проще: поскольку всем известно, что поляки приезжают со своей родины всегда без денег, ей стало жаль девушку, вынужденную отказаться от платья, которое было ей так к лицу. Значит, кто-то из женщин… Но кто? Впрочем, так поступить могла любая. Все они были когда-то молоды, и молодость у них наверняка прошла в более счастливых, чем у нее, условиях… Как тут не возникнуть чувству сострадания? А если есть доллары, можно и позволить себе употребить их на благое дело. «Все так, но — кто из них?.. — Доминика нежно поглаживает платье, она не уверена, что вправе его надеть. — Хотя кому, собственно, его возвращать? Не опрашивать же, в самом деле, сорок человек на предмет выяснения — выражаясь милицейским языком, — кто сделал мне подарок. Абсурд! Надену, и возможно, вечером тайна откроется сама собой».

Доминика принимает душ, наводит макияж и осторожно — чтобы ничего не смазать — надевает платье. Оно действительно сидит великолепно, словно сшито по ней; глубокое декольте открывает посмуглевшую под жарким испанским солнцем кожу, отливающую золотистой бронзой на фоне зеленой ткани. Доминика мысленно благодарит того, кто счел, что она  д о л ж н а  иметь такое платье, и вдруг застывает в неподвижности — так ведь это же Лукаш! Только Лукаш способен преподнести ей такой сюрприз, не Асман, его ведь тогда не было с ними, и вовсе никакая не американка — ни одна женщина вообще не способна расчувствоваться до такой степени из-за того только, что другой — молоденькой и хорошенькой — не хватает на тряпки. Лукаш! И как это она о нем не подумала! Да, он вышел, помнится, из мечети раньше, чтобы слушать радио, но, вероятно, увидев ее на улице, направился за ней и купил потом платье. Лукаш… добрый, милый Лукаш! Истратил такую уйму денег, чтобы доставить ей удовольствие…

Доминика стремглав бросается к двери и только в лифте замечает, что выбежала босиком, но в номер возвращаться не хочет, она спускается в вестибюль, налетает на изумленную мисс Гибсон, которая кричит ей, что сбор у автобуса через полчаса, она ей не отвечает, выскакивает из подъезда, чуть не угодив под проезжающий автомобиль, и мчится к паркингу, где не так-то просто среди множества других автобусов найти тот, свой, с Лукашем и Гомесом… Наконец она его находит, подбегает, рывком открывает дверцу, вскакивает в кабину.

— Что случилось? — пугается Лукаш.

— Ах, милый! — Доминика обвивает его шею руками. — Спасибо тебе! Спасибо!

— За что? — Испуг Лукаша сменяется изумлением.

— Не притворяйся! За платье! Оно чудесное!

— За… платье?

— Ах, Лукаш! — Доминика опять его целует. — Хватит притворяться! Я все поняла. В Кордове ты ускользнул из мечети, но радио слушать не пошел…

— Я слушал там радио.

— Ладно, хватит — признавайся!

— Но в чем?

— В том, что ты купил мне это платье. Я сразу догадалась.

Гомес, ни слова не понимавший из их разговора и безразличным взглядом взиравший на крыши соседних автомобилей, теперь с любопытством смотрит на их лица.

— Но я не покупал никакого платья, — тихо говорит Лукаш.

— Нет?

— Нет, и не понимаю…

— Я обнаружила его на дверной ручке нашего номера. Кто же мог это сделать? Я думала — ты… ведь именно это платье я примеряла в магазине в Кордове, но не решилась, конечно, его купить — оно слишком дорогое…

— Я его не покупал, — совсем растерялся Лукаш.

— Кто же тогда?

— Не знаю…

— Кто-то видел, как я его примеряла.

— Не знаю, Доминика.

— Можно подумать на Асмана, ему, похоже, нравится делать подарки — вот и на кожевенной фабрике он купил нам жилеты: мне, мисс Гибсон и Сильвии Брук.

— Ну, значит, Асман.

— Но Асмана в мечети с нами не было…

— Право, Доминика, я не знаю, кто бы мог это сделать.

— А почему ты такой хмурый?

— «Солидарность» объявила «звездные марши» в защиту политических арестованных.

— Для тебя это так важно?

— Неужели ты не понимаешь: если по всей стране начнется подобное…

— Ну и что? Что?! Договаривай! Гомес ведь не понимает. Ну так что же произойдет?

— Доминика!

— Я хочу жить! Понимаешь ты? Жить! Без страха. Не думая, что в любую минуту мне что-то обрушится на голову. Жить как нормальный человек, спокойно, думать о будущем, строить планы, зная, что если не все, то, во всяком случае, многое зависит от меня самой. А не наоборот! Понимаешь? Не наоборот.

— К чему ты клонишь?

— Ты хорошо знаешь, к чему я клоню. Нам давно следовало бы об этом поговорить. Почему твой отец до сих пор не возвращается из Перу, как ты полагаешь?

— Доминика! — Лукаш кричит, не обращая внимания на Гомеса. Хватает ее за руку, но она вырывается, выскакивает из автобуса и, спотыкаясь, будто слепая, бежит к отелю.

— Вот дела, — качает головой Гомес, — сначала целовалась…

— С этими девчонками всегда так… — бурчит Лукаш.

— А в чем, собственно, дело? — не может скрыть любопытства Гомес.

— Я и сам ничего не понимаю. Кто-то купил ей платье…

— Какое?

— Да это, зеленое, в котором она была. Пакет с платьем висел на ручке двери нашего номера. Она надела его, думая, что это я купил…

— А ты не покупал?

— Нет.

— Ну так чего тут понимать… — ворчит Гомес.