Серегил в одиночку пошёл к сестре, чтобы сообщить ей об их скором отъезде.

Он нашёл её в гостиной.

— Уже уезжаете? — она присела в кресло возле окна. — Но вы же только-только приехали.

Серегил опустился возле неё на колени и взял в руки её ладонь.

— Знаю. Но Тайрус сообщил нам нечто, что предопределило наш путь.

— Куда же вы направляетесь?

Серегил немного поколебался.

— Прости, сестрица, но этого я не могу сказать.

Она глянула на него сверху вниз, и в её глазах была печаль.

— Даже здесь вы не чувствуете себя в безопасности?

— Нет, это другое. Нам предстоит кое-что сделать.

— Это касается Себранна?

— Да.

Её глаза подёрнулись слезами.

— И когда же вы уезжаете?

— Нам нужно подготовиться к поездке, а потому есть несколько неотложных дел. Через неделю будет праздник молодой луны. Вот где-то после него и отправимся.

— Пара недель… И это после стольких-то лет?

— Я тоже хотел бы, чтобы всё было не так, Адзриель. Но мы должны ехать.

Она тяжко вдохнула и отёрла глаза.

— Понятно. Что ж, я распоряжусь, чтобы вам дали всё необходимое для поездки. Однако обещай мне, что мы хотя бы разок поохотимся вместе.

Серегил улыбнулся и поднялся на ноги.

— Обещаю, что не уеду, пока мы не сделаем это.

Серегил выполнил обещанное. Днём они с Микамом и Алеком отправились на охоту, потом на танцы, потом — удить из подо льда рыбу и кататься на санках — всё, чего бы ни пожелали сестрицы Сергила. Алек и его новые приятели охотились несколько часов кряду, так что его колчан очень скоро отяжелел от шатта. Некоторые были сделаны из серебра, а один, выигранный им за то, что он расщепил берёзовую тростину с двадцати шагов — был золотой. Кита упорно подначивал его, обвиняя в применении магии, хотя, конечно же, то было не всерьёз.

Ночь застала их в деревенской кузне Акайена, где Серегил усердно потрудился над двумя комплектами воровских отмычек и прочей мелочёвкой, что могла пригодиться им в предстоящих скитаниях. Раздевшись до штанов, поверх которых были надеты лишь кожаные фартуки, Сергил и его дядя накаляли добела тонкие стальные прутки, в то время как Микам или Алек раздували мехами горн. На худых обнажённых руках Серегила вздувались мышцы, когда он, ударяя небольшим молотком по наковальне, рассыпал снопы искр, доводя до ума раскалённую докрасна заготовку.

Некоторые из остроконечных отмычек были совсем прямыми, другие — причудливо искривлялись, что годилось для более сложных замков. Иные оставались тонкими и гибкими, как ивовые прутья — самое оно для знаменитых трёхворонковых замков Римини. Были и такие, что по толщине едва ли уступали плоскому наконечнику копья — для самых больших замков, которыми обычно запирались ворота тюрем, богатых особняков, решетки канализационных люков в Римини и прочих не менее интересных местах.

Акайен, оторвавшись от собственной работы, с интересом посмотрел на всё это.

— Так вот на что в итоге пошла моя наука? Булавки?

Однако говоря это, он рассмеялся, и Алек заметил гордость в его глазах.

Тем временем, сам Алек из длинных берцовых козьих костей вырезал собственные, совершенно особенные отмычки. Такие они обычно применяли, когда было нужно открыть шкатулку с драгоценностями. Или книгу. Кость была достаточно крепким материалом, чтобы ею отжать пружину замка, и в то же время — не оставляла предательских царапин.

Так что за четыре вечера им удалось сделать всё необходимое.

На третий вечер Алек внезапно оказался с Акайеном наедине, ожидая, пока подойдут остальные. Алеку очень даже нравился этот человек. В нём было так много от Серегила!

Быть может именно поэтому он и решился задать ему несколько вопросов.

— Судя по тому, что говорит Серегил, вы не очень-то похожи с его отцом.

Акайен помолчал с минуту.

— Ну, Корит был старшим из сыновей, и более серьёзным по натуре. Видимо, потому он и стал кирнари. И он был очень хорошим кирнари. Он имел чутьё и подход к людям.

— Ко всем, кроме собственного сына?

— Быть может, если бы Корит был ещё жив, и Серегил рос бы под его присмотром, они пришли бы к взаимопониманию.

— Серегил говорил, что Вы для него как отец.

Акайен в ответ усмехнулся.

— Думаю, если бы он был моим сыном, он был бы совсем другим. Корит был очень строгим, очень ответственным. Я же пошёл в отца, и всегда предпочитал шутку. Корит же, он удался в нашу мать. Она и растила его как будущего кирнари, и он был избран ещё совсем юным. Однако, ты хотел узнать про Сергила. Его мать, Илия, была лучом, осветившим жизнь моего брата. Чудесная женщина. Если она смеялась, никто не мог устоять, все смеялись вместе с нею. Серегил не только внешность унаследовал от неё. Полагаю, если бы его жизнь сложилась иначе, сходство проявилось бы ещё сильнее.

— Как это печально, потерять мать до того, как успел узнать её, — грустно промолвил Алек.

Вот ещё одна вещь, что нас так роднит.

— Время, которое ауренфейская женщина вынашивает ребенка не идёт в сравнение с последующей его долгой жизнью, — пояснил Акайен. — Когда она носила Серегила, она была уже в слишком почтенном возрасте, и умерла, давая жизнь столь долгожданному для них обоих сыну, после четырех-то дочерей. Корит так и не простил себе этого.

— Но если такова правда, почему же он не любил Серегила, который так похож на неё?

— Серегил полагает, что отец считал его виновным в смерти матери. На самом деле Корит никогда так не думал, но как бы ни было, её не вернуть и сердце его так до конца и не исцелилось. То же самое было бы и с Серегилом, потеряй он тебя. Я это понял в первую же минуту, как только увидел вас обоих.

В эту минуту они услыхали голос Серегила и хохот Микама в ответ на какие-то его слова.

— Благодрю Вас, дядюшка, — сказал Алек, польщённый доверием Акайена. — Я люблю Серегила больше, чем это можно выразить словами. И обещаю вам, что всегда буду заботиться о нём.

Акайен в ответ скривился в улыбке, столь похожей на усмешку Серегила.

— Я знаю.

Когда с инструментами было покончено, Серегил, превратившись в белошвейку, занялс холщовыми футлярами с маленькими кармашками, чтобы удобно и компактно носить их с собой.

Оставшись наедине в их комнате, Серегил плотно свернул и перевязал один из комплектов и вручил его Алеку.

— Ну, теперь мы во всеоружии.

На следующий день пополудни за Алеком прислала Мидри, сообщив, что желает поговорить с ним. Наедине.

У неё был собственный домик в южной части кланового посёлка. Держа на бедре Себранна, Алек тихонько постучался к ней в дверь.

Очевидно, слуг в доме не имелось, ибо она самолично открыла ему.

— Ну и что застыл как истукан на пороге? Заходи, — приказала она немного резковато, однако при этом улыбаясь.

Гостиная была отведена под больничные койки, вязанки целебных трав и прочие снадобья её собственноручного приготовления. Она провела его в уютную комнатку с видом на долину. Он успел разглядеть и чистенькую кухню, через открытую дверь которой доносился аромат сладкой выпечки.

— Могу я взглянуть на раны, полученные тобой в Пленимаре? — спросила она.

Алек оттянул вниз горловину свой туники, показав едва заметные шрамы, оставленные на его груди и шее стрелами работорговцев.

Она пробежалась по ним пальцами, тщательно ощупав сквозь кожу его ключицы и горло.

— Не беспокоит, когда глотаешь или разговариваешь?

— Нет.

— Слабость в конечностях?

— Нет, я в полном порядке!

— Рада слышать это.

— Тогда что…

— Не торопи события, юный братишка. Это цивилизованный дом. Сначала выпьем-ка чаю.

И оставив его, она ушла в кухню.

Алек присел в кресло-качалку. Себранн же направился к окну и засмотрелся на цветочный сад, укрытый снегом.

Пару минут спустя вернулась Мидри. С подносом, на котором были дышащий паром чайник, кружки, сливочник и круглое блюдо со свежеиспечёнными ароматными печеньями.

Она водрузила поднос на небольшой столик, стоящий между его креслом-качалкой и другим, с примятым сиденьем, и налила им обоим чаю, сразу без всяких вопросов добавив туда сливки. Алек, отпив немного, был сильно рад этому: кипяток у неё был покруче, чем у её братца.

Она сунула в рот печенье.

— Давай-ка, жуй, — поощрила она Алека, потягивавшего один лишь чай. — Оно не отравлено.

Алек вежливо взял одно, не понимая, что заставляет его всегда так напрягаться в присутствии женщин.

Печенье, щедро сдобренное анисом и мёдом, оказалось восхитительным, так что второе он взял уже с гораздо большей охотой.

— Так-то лучше. А теперь я должна поговорить с тобой про Себранна. И мне бы хотелось, чтобы ты выслушал меня очень и очень внимательно.

— Конечно, старшая сестрица.

Ему всё ещё было немного неловко использовать это название, но он знал, что ей будет приятно.

— Во время врачевания я пользуюсь магией, — сказала она ему, задумчиво тронув пальцами рисунок под её правым глазом. — Что не мешает мне полагаться на порошки и настойки, и на горячий нож, если такова необходимость. Врачевание — это прежде всего опыт, а не какие-то трюки.

— То, как лечит Себранн — не трюк.

— Никто и не утверждает этого. Но ты должен понимать, что в этом нет ничего, кроме магии, а магия порой очень не долговечна. Почему, ты думаешь, я решила осмотреть ваши с Серегилом раны?

Это никогда раньше не приходило ему в голову. Он вдруг подумал о первом случае исцеления Себранном, когда они впервые узнали про эту его способность. Что, если с ногой у той девушки стало ещё хуже после их ухода? Что если откроется рана на бедре Серегила? А его собственные раны?

— Теперь ты понимаешь, Алек, Живущий Две Жизни?

— Вы полагаете, что исцеление закончит своё действие и я внезапно умру?

— Мы не можем не учитывать такой вероятности.

Она вернула чашку на поднос, затем потянулась к корзинке, что стояла возле, и взяла оттуда вязанье — наполовину законченную рукавичку, точно такую же, как та бело-зеленая пара, что она ранее вручила Алеку, но на сей раз синего цвета. Она принялась вязать, быстро-быстро застучав деревянными спицами. И как она могла теперь, после всего, вот так спокойно сидеть и заниматься вязаньем?

— Думаю, вы ошибаетесь, — наконец сумел выдавить из себя Алек.

— Отчего же?

— Если эффект от этой магии непродолжителен, зачем было алхимику вообще связываться с таким хлопотным делом? Ихакобину не было известно о том, что Себранн способен убивать, но он отлично знал, что кровь и плоть рекаро — подходящий материал для создания целебного элексира. И быть может, ему также было известно, что Себранн обладает властью возвращать к жизни.

— Так разве это не оправдывает любой риск, связанный с попыткой вернуть тебя и Себранна обратно? И, по зрелому размышлению, кто бы из оставшихся в Пленимаре ни был посвящён в тайну его существования, он сделает всё, чтобы не дать тебе уйти.

— Этого не повторится, — клятвенно заверил он, и на сей раз даже не дрогнул, глядя ей прямо в лицо. — Я скорее умру. И теперь уже окончательно и бесповоротно.

Она оторвала свой взгляд от вязки и посмотрела на него.

— Не бросайся такими словами, братец, а вдруг твои боги тебя да слышат?

Слова Мидри долго не давали ему покоя, настолько, что даже Серегил за ужином поинтересовался, отчего у него такой серьёзный вид.

Последующие несколько дней были заполнены всяческими незначительными хлопотами. Ещё никогда в жизни Алек не ощущал себя своим среди такого огромного количества людей. Пожалуй, впервые что-то похожее он испытал в семье Микама, но теперь ощущение родства возросло многократно. Особенно приятно было находиться среди своих сверстников, ставших ему приятелями. И ему становилось грустно, едва он думал о том, когда теперь увидит — да и увидит ли! — их снова.