СЕРЕГИЛ ОЧНУЛСЯ В темноте, промерзший до костей, и страдая от приступов тошноты. Его рот был полон горькой от желчи с привкусом железа слюны, зубы упирались в тонкую плоскую металлическую пластинку, прижимавшую его язык. Он содрогнулся от неприятных ощущений, к горлу подкатила новая волна тошноты. Кислый запах рвоты был невыносим, а навязчивые звуки наполняли его уши барабанной дробью. Где бы он теперь ни находился, тут было темно и ощущалось двидение.

Это корабль! Карман Билайри, я — в трюме корабля. Но каким образом…?

Пробуя пошевелить конечностями, он определил, что, хотя все его кости, вроде бы целы, он скован по рукам и ногам. С кляпом во рту, он попробовал сесть, но голова оказалась слишком тяжелой. Он упал обратно и ощутил голой кожей грубые доски пола. Металл впился в его висок, а пластина между зубами сдвинулась, разрывая уголок рта. На нем не было никакой одежды. Повезло, как утопленнику. На меня надели бранки.

Он осторожно перекатился на спину, пытаясь ослабить давление железных прутьев вокруг головы. Грубая цепь впилась под нижнюю челюсть, удерживая злополучное приспособление в неудобном положении.

Последнее, что он помнил, была засада в лесу. Как, во имя Четверки, он очутился на этом судне? Да ещё в таком виде? Что сталось с жезлами сообщения Фории? — вертелся в голове навязчивый вопрос. — И что она предпримет, не получив больше ни слова?

Он был все еще слишком одурманен нападением дра'горгосов, чтобы продвинуться в мыслях дальше этого, но знал по опыту, что недомогание было, скорее всего, его обычной реакцией на магию. Сначала он решил, что кто — то при помощи волшебства переместил его в это место, но если так, эффект уже должен был ослабнуть. Однако ему все еще было чертовски плохо, и он с трудом мог собраться с мыслями. И так как он не был подвержен морской болезни, должно было быть что-то ещё, вероятно какое-то заклятье, наложенное на оковы. Он никогда не знал, как на него подействует та или иная магия, но чаще всего это было неприятно. Так похоже на него!

Он слегка потянул свои оковы и услышал унылый звон тяжелых цепей потянувшихся по дереву. Между его рук находился деревянный брус, лишая возможности нормально действовать ими, и ещё один, такой же — между его ног. Он неловко подтянул к лицу правую руку и при помощи губ и щеки ощупал массивную металлическую полосу вокруг запястья. Это был широкий браслет, на котором он не нашёл ни замка, ни какого-либо шва. Он подвигал запястьями, и браслеты плотнее сомкнулись на нём, слишком тесные, чтобы от них можно было освободиться, даже если бы он сумел проделать сейчас свой обычный трюк с большими пальцами. Он почти почувствовал облегчение: ему давно не приходилось прибегать к таким крайним мерам, ведь это было достаточно болезненно.

Когда его глаза постепенно привыкли к темноте, он обнаружил далеко наверху тонкую полоску света, что было больше всего похоже на люк. Скосив глаза, он различил массивные скобы, за которые были прикреплены его цепи, а еще дальше — очертания такого же несчастного, прикованного, как и он сам.

— А…ек! — нормально говорить мешала пластина во рту: — Ал…ек? Ты?

Эта внезапно опустившаяся на него темнота была заполнена ужасными голосами, столь же искаженными, как его собственный, но ни один из них не принадлежал Алеку. Измученный и разбитый, он лежал неподвижно, пытаясь не обращать внимания на дискомфорт и отвратительный запах собственной рвоты возле своей головы. Сквозь удары волн о корпус корабля, он смог различить топот босых ног по палубе наверху и голоса. Когда он, наконец, разобрал несколько слов, его сердце совсем упало. Они говорили на зенгатском. Так он оказался на невольничьем судне, и Алека с ним нет!

Серегил стиснул зубы на железной пластине, чтобы болью подавить взрыв паники. Он не мог сейчас себе позволить сойти с ума. Он пытался внушить себе, что Алек мог убежать, но воспоминания о засаде в лесу лишали его этой надежды. Кто бы ни были его тюремщики, они убили бы всякого, кого не задумали взять с собою. А Алека здесь не было.

Паника одержала верх, и он метался в бессильной ярости, пока не начал истекать кровью и не ослаб настолько, что не смог двигаться.

Впервые за долгое время он оказался совершенно беспомощным.