© Александра Флид, 2015

© Ольга Флид, фотографии, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

 

Глава 1

Белое платье в крупный черный горошек было безнадежно испачкано. В девятом часу Эмма прокапала на него растаявшим сливочным мороженым, – капля пришлась прямо по центру большой горошины – в одиннадцать маленькая девочка в автобусе схватилась за подол платья вымазанными шоколадом ручками. А в два часа пополудни она сама уселась прямо на ступеньки мраморной лестницы городского парка. Солнце стояло почти в зените, и Эмма оглянулась, пытаясь найти свою широкополую шляпу. Все напрасно – наверное, она потеряла ее по дороге. Оставила в трамвае или даже в кабинете доктора. Ерунда, пусть шляпа остается там, где она ее забыла.

Рядом с белым пятнышком в центре черной горошины появилась еще более черная мокрая точка. А потом еще одна и еще одна. Эмма плакала, опустив голову на руки и не заботясь о том, что выглядит она, по меньшей мере, жалко. Белые босоножки сдавливали ступни так, что хотелось выбросить их прочь и пойти босиком. Нет, никуда она отсюда не сдвинется. Будет сидеть, пока дворник не прогонит ее своей колючей метлой, добавив ко всем пятнам еще и черные полоски от сухих веток.

«С таким гормональным фоном, голубушка, вы никогда не сможете иметь детей».

Голубушка сидела и лила слезы, оплакивая свою испорченную жизнь. Эмма не любила плакать и старалась делать это как можно реже, но сейчас сдержаться было просто нельзя.

«Конечно, можно попробовать все исправить, но на успех надеяться я бы вам не советовала».

Принимать гормоны можно в любом возрасте, но Эмма не собиралась этого делать. Нет, старушечьи сказки насчет бороды и исчезающей талии не пугали ее, но она и так понимала, что теперь менять что-либо слишком поздно. Когда проблемы с организмом только начались, у нее не было денег на нормальное обследование, а теперь…

Мимо цокали металлические набойки шпилек, шлепали летние тапочки, стучали начищенные мужские туфли. Какая-то мамаша с тихим ворчанием протащила по ступенькам коляску, в которой лопотал ребенок, и Эмма, вместо того чтобы подвинуться и дать больше места, снова залилась слезами.

Ну, что за идиотка? Разве можно плакать из-за такой ерунды? Только тупоумные, слабовольные и бестолковые дурочки верят в то, что всю жизнь можно построить вокруг семьи и ребенка.

Да разве же это повод для слез? Эмма вытирала соленую водичку руками, размазывая черный карандаш и тушь. Пришлось выудить платок из плетеной сумочки-корзинки и стереть все следы с лица, пока какой-нибудь малыш не увидел ее и не испугался. И опять все возвращается к детям.

К черту все. Эмма поднялась, отряхнулась и пошла прочь из парка.

«Мартин, у нас никогда не будет детей. Я узнала об этом только сегодня утром, но подозревала уже давно. Прости, что сразу не сказала».

Что скажет Мартин?

«Милая, я люблю тебя и мне все равно, будут ли у нас дети. Давай поженимся и усыновим ребенка из приюта. Я буду счастлив рядом с тобой в любом случае».

«Милая, мне уже тридцать, пора бы завести семью, и я хочу, чтобы мои дети были похожи на меня».

Первый вариант ей не нравился, потому что она и сама хотела бы родить своего малыша. Ребенок из приюта – об этом еще нужно было хорошо подумать и все решить. Легко говорить о том, что можно усыновить или удочерить, и гораздо сложнее решиться на это окончательно. Малыш – это не котенок, которого можно отодвинуть на задний план. Да что там, даже котенка не отодвинешь. Но, Господи, как бы ей хотелось услышать именно первый вариант! Неважно, что она не может думать о приемном ребенке – важно, чтобы Мартин не отказался от нее.

«Привет мамочка. У меня все отлично, работаю полную смену, по вечерам хожу в кино, а на днях заглянула к доктору и узнала, что бесплодна. А так все прекрасно».

Что скажет мама?

«Детка, мне так жаль. Не беспокойся, мы поищем тебе другого врача».

«Ты опять за старое? Война закончилась всего десять лет назад, столько людей умерло почем зря, как можно сейчас думать о детях? Как можно рожать детей в таком мире?»

Эмма уже знала, что вылечить это бесплодие нельзя. Она слышала об этом несколько раз, причем в разных клиниках. Врачи терзали ее тело всевозможными приборами, а руки не заживали от уколов и анализов крови. Так что искать другого врача смысла не было, и она это знала. Но как же она хотела, чтобы мама сказала именно эти слова! Потому что ей хотелось ощутить поддержку и разбить ощущение собственного одиночества.

«Все прошло отлично, Мэйлин. Я действительно никогда не смогу родить. Здорово, правда?»

Что скажет Мэйлин?

«Ох, Эмма, мне так жаль. Иди сюда, я заварю тебе чаю, и ты все мне расскажешь».

«Эмма, я сейчас не могу. Это действительно ужасно, но мне нужно бежать, меня ждет Пауль. Позже, когда я вернусь, ты все мне расскажешь».

Мартин почти слово в слово повторил второй вариант.

«Милая, ты серьезно? Может быть, они ошиблись? А нельзя проверить еще раз? Медицина шагнула далеко вперед, наверняка с этим можно что-то сделать. Ты уже пробовала? А сколько раз? Ну, давай попробуем еще! Ты ездила в новую клинику? Это ужасно, моя мать так надеялась на внуков…»

Мама повторила второй вариант практически без изменений.

«Дорогая, ну зачем ты себя так расстраиваешь? И потом, разве тебе еще не рано думать о детях?».

И только Мэйлин удивила ее. Она открыла дверь уже в вечернем платье – ярко-красный шелк туго обхватывал приподнятую грудь, а черные как смоль волосы были собраны в красивую прическу. Но Мэйлин отошла в сторону, глядя на Эмму снизу вверх и уже вынимая из волос шпильки.

– Иди, сядь на кровать, я сейчас переоденусь.

– Я зайду в другой раз, тебя, наверное, Пауль ждет, – разворачиваясь и собираясь уходить, прохрипела Эмма.

– Я уже спускаюсь, чтобы позвонить ему.

В приемной на первом этаже был телефон, и Мэйлин выпорхнула за дверь так быстро, что Эмма успела поймать лишь алый всполох подхваченного в кулачки подола. Для своей миниатюрной фигуры Мэйлин двигалась очень быстро, и, очевидно, говорить она умела точно так же. В любом случае, вернулась она уже через две минуты, немного запыхавшаяся, но уже с распущенными волосами.

– У меня взяли напрокат плитку, – закрывая за собой дверь и принимаясь за шнуровку платья, сообщила она. – Так что чаем угостить не смогу, но для разговоров у нас есть целый вечер. Хочешь, спустимся вниз и возьмем чего-нибудь поесть?

Эмма покачала головой. Эта неожиданная доброта Мэйлин и ее готовность отложить все дела ради разговора с соседкой по комнате вызвали у нее новый приступ слез. Кажется, так сильно она не плакала никогда.

Тонкие, но сильные руки обхватили ее плечи, и Эмма почувствовала прикосновение теплого тела подруги. От Мэйлин пахло сандаловым маслом и лаком для ногтей.

– Я не знаю, чем помочь, но буду плакать вместе с тобой.

– Спасибо, – уже теряя голос, пропищала Эмма. – Спасибо тебе.

Мэйлин обхватила ее еще крепче, укачивая как ребенка и нашептывая что-то на своем непонятном родном языке.

Завтра нужно вставать, идти на работу, где весь день предстоит заворачивать и клеить коробки для флаконов с туалетной водой. Завтра нужно общаться с другими девушками из дома, болтать в общей гостиной о пустяках и договариваться насчет кафе для обеденного перерыва. Завтра нужно подняться и забыть, собраться и стиснуть зубы. Но сегодня Эмма хотела дать свободу своей боли и позволить ей пролиться слезами.

 

Глава 2

На выходные нужно было ехать к матери. Эмма не хотела сейчас этого делать, но выбора не оставалось. Теперь, когда она уже успела позвонить и по глупости все рассказать заранее, шмыгая как дурочка в телефонную трубку, ей особенно не хотелось садиться в автобус и платить за билет до родного города. Идиллически зеленые поля мелькали за окном автобуса, изредка сменяясь рощицами и одинокими фермами, а она сидела у стекла и глядела на все это великолепие невидящими глазами. Только бы не слышать, как пронзительно плачет маленькая девочка с одного из задних сидений.

Родная улица встретила ее идеально вычищенными тротуарами, кленовыми вставками, низкими заборами и до тошноты правильно расчерченными газонами. Мечта, а не улица.

– Детка, ты уже приехала, – лучезарно улыбаясь, пропела Эмили, открывая дверь своей единственной дочери.

– Да, мама, я уже здесь.

– Как у тебя дела? Как доехала?

Какие предсказуемые и глупые вопросы. Эмили обладала странным даром вести раздражающую беседу и при этом держать себя так, словно все только этого и должны от нее ожидать.

– Все отлично.

Ни слова о том, что случилось три дня назад. Ни одного намека на этот «неприятный случай». Эмили была убеждена в том, что рожать детей после такой войны – просто безрассудная роскошь. Если в мире случаются такие катаклизмы, о какой семье может идти речь? Что за безответственность – заводить потомство, мечтать о малышах и еще грустить от того, что у тебя никогда ничего подобного не будет. Эмма настраивала себя два дня, прежде чем отправиться домой – она уговаривала себя не заикаться о своем бесплодии и послушно делать счастливый вид. Грустное лицо могло натолкнуть Эмили на нотации и нравоучения, а слушать очередные проповеди на тему демографической ситуации ей хотелось меньше всего.

Но, как видно, все старания пошли прахом – за чаем Эмили завела разговор о том, что Эмма хотела пропустить мимо этих выходных.

– Детка, не нужно думать, будто мне все равно. Я о том, что ты не сможешь иметь детей. Я имею в виду, мне действительно очень жаль, что с тобой так все получилось, но ведь это еще не повод для того чтобы вешать нос, дорогая. В жизни еще очень много других интересов, ты можешь посвятить свое время более полезным вещам. В конце концов, посмотри, что сейчас происходит в мире! Атомная бомба убила сотни тысяч людей за один день. Подумать только – целый город может взлететь на воздух без предупреждения. Как же страшно рожать детей в таком мире. Так что, может, это и к лучшему?

Эмма кивнула, стараясь сделать так, чтобы ее лицо не слишком сильно выдавало всех вспыхнувших внутри эмоций.

– Да, мама, я все понимаю.

– Судя по твоей кислой мине, ты говоришь это просто для того чтобы успокоить меня. Кстати, как твой Мартин воспринял эти новости? Ты ему сказала?

– Да, я все ему сказала. Он еще держится, но это ненадолго.

«А теперь она скажет, что мужчина мне ни к чему. Я же теперь просто манекен, чертова кукла, от которой нет никакого толку».

– Вот увидишь, он еще пожалеет, – честно стараясь проявлять солидарность, принялась успокаивать ее Эмили. – К тому же, зачем тебе сейчас замуж? У тебя еще столько всего интересного впереди!

Пришлось опять послушно кивнуть. Она и не заметила, что устало прикрыла глаза, и это неосознанное движение заставило Эмили возобновить увещевания с новой силой.

– Ты что же это – не согласна со мной? Ты просто еще слишком молода. Вот поживешь с мое, и все тебе станет ясно. Ну что хорошего я видела от замужества? Родила тебя, уселась дома. Я ни о чем не жалею, нет, но я не хочу тебе такой жизни.

– Я не делаю из этого трагедию, и мне действительно все равно, что будет с Мартином, – выдавая свою досаду, вздохнула Эмма. – Просто сейчас я не хочу об этом говорить.

– Ну, конечно, тебе просто некогда говорить с матерью. У тебя наверняка полно подруг на этой твоей работе или там, где ты живешь, – не теряя времени даром, обиделась Эмили.

– Нет у меня никаких таких подруг, – поправляя белокурые локоны, еще более тяжело вздохнула Эмма. – Я просто хочу забыть об этом хотя бы на выходные. Сейчас я дома, торопиться некуда, беспокоиться не о чем, почему бы мне просто не отдохнуть?

– Какая ты счастливая – можешь позволить себе выходной. Вот Инесс, дочь моей подруги, никак не может отдохнуть – устроилась на работу к одной семье, так теперь они зовут ее к себе и днем и ночью.

– И что же она делает? – вяло поинтересовалась Эмма, питая робкую надежду на то, что разговор можно увести в другую сторону.

– Нанимали ее как домработницу, но в итоге получается, что ей приходится смотреть и за детьми. Там какие-то проблемы, я не совсем поняла, с чем они связаны, но ей с ними нелегко.

И Эмили начала распространяться о том, как бедняжка Инесс встает утром в шесть часов и мчится на работу, а потом приходит домой лишь к пяти часам, после чего не может даже нормально поспасть, ибо хозяйка имеет привычку звонить в любое время дня или ночи, дабы вызвать мученицу-горничную к себе.

– Кстати, они живут на нашей улице, – сообщила она, отпивая чай из своей кружки. – Может быть, ты их даже увидишь.

Эмма просто кивала, не понимая, почему она должна обращать внимание на тех, кто не имеет к ней совершенно никакого отношения. Казалось, что Эмили все устраивало – она продолжала говорить, превознося терпение и трудолюбие Инесс, что уже начинало действительно сильно надоедать.

Слушать о чужих проблемах и жалеть других людей Эмма не хотела. Поэтому, едва в речи матери наступил перерыв, она взяла свою кружку и торопливо откланялась, притворившись, что у нее болит голова.

Весь смысл поездок домой сводился к вечернему просмотру телепередач, в которых странного вида люди рассказывали о своих проблемах, вновь и вновь вызывая у Эмили приступы жалости и сострадания. Вечером Эмма сидела в кресле, глядя в покатый телеэкран, облаченный в деревянную рамку и возведенный на пьедестал из новенькой тумбочки.

Скорее бы прошла суббота, пережить бы эту ночь, а потом дотерпеть до послеобеденного автобуса и уехать туда, где никто не задает вопросов.

Ночью раздался телефонный звонок, и Эмма перекатилась на спину, комкая тонкую ночную сорочку. Что за дом? Даже ночью нельзя отдохнуть как следует. Она не прислушивалась к разговору – в этом просто не было смысла, поскольку телефон стоял в конце коридора, и приглушенный голос Эмили не мог проникнуть через плотно закрытую дверь. Эмма просто ждала, когда сердце замедлит удары, и ей снова удастся уснуть.

Если голос не мог проникнуть за дверь, то для настойчивого стука такой преграды не существовало – через несколько минут мать постучалась в дверь комнаты, и Эмма едва не захныкала от обиды.

– Эмма, ты спишь? – совершенно искренне спросила Эмили, открывая дверь.

– Нет, – открывая глаза и усаживаясь, ответила Эмма.

– Эти хозяева снова позвонили Инесс, просили, чтобы она пришла. Она только что вернулась домой, а ей снова выезжать. Я сказала, что ты дома, и, возможно, могла бы подменить ее. Ты как? Сможешь?

– Ты ведь уже согласилась за меня, – чувствуя, как к горлу подкатывается противный комок, ответила Эмма.

– Если ты не можешь, я позвоню и скажу, чтобы она ехала сама. Просто, понимаешь…

– Я пойду. Куда нужно идти? – вставая и натягивая рубашку на плечи, отрезала Эмма. – Далеко они живут?

Эмили включила свет, появляясь перед дочерью во всей красе. Волосы, накрученные на бигуди и заботливо накрытые фигурным куполом из сеточки, фланелевый халат, пушистые тапочки – эталон домохозяйки. Завтра у нее будут аккуратные локоны, как положено. Эмма покачала головой, собирая волосы в хвост и затягивая их эластичной ленточкой. Мать оставалась неотразимой женщиной, газетным идеалом, почти рекламной моделью средних лет, в то время как дочь очень редко утруждала себя подобными неудобствами. Вьющиеся волосы достались ей от отца, а светлая кожа от матери. Больше ей было и не нужно.

– Ну, пожалуйста, не злись. Ну, хочешь, я сама схожу? – уже начиная шантажировать ее своим раскаянием, ласково заговорила Эмили.

– Нет, я же сказала, что пойду, – переступая через сброшенную на пол сорочку и снимая с вешалки бриджи, отказалась Эмма.

– Ты действительно выручила бы нас, – торопливо благодарила Эмили, провожая ее до двери.

– Нас? – переспросила Эмма, застегивая последние пуговицы клетчатой рубашки, которую оставалось завязать на талии для более или менее приличного вида.

– Не придирайся к словам, – вполне ожидаемо разозлилась Эмили. – Если не хочешь идти, так и скажи.

– Отчего же, я хочу.

«Просто умираю от желания», – внутренне проворчала она, выходя на прохладный ночной воздух.

Дорога до соседнего дома оказалась не слишком длинной – работодатели Инесс жили в самом конце улицы. Эмма слабо представляла, что скажет, когда они откроют ей дверь, но все же постучалась. Отступать было некуда, да и незачем.

Отворил темноволосый мальчик лет двенадцати.

– Вы кто? – не потрудившись поздороваться, спросил он.

– Я вместо Инесс. – Оказалось, подобрать понятные слова было проще, чем она ожидала.

– Вы ее подруга?

– Нет, моя мать дружит с ее матерью, так что получается, мы дружим через матерей. – Она не была настроена лгать и изворачиваться.

– Серьезно? – все еще держа ее на пороге, улыбнулся мальчик.

За его спиной возникла молодая женщина, которая качала на руках маленького ребенка. Слишком юная для того чтобы быть матерью этого подростка и слишком старая для того чтобы считаться его сестрой. Нечто вроде тети или подруги матери.

– А где Инесс?

– Не знаю, дома, наверное, – терпеливо и честно ответила Эмма.

– Вас прислали вместо нее? Проходите скорее.

Молодая женщина имела приятную наружность, но голосом обладала слишком уж тоненьким и слабым. Тип хрустальной принцессы, которой тяжело поднять ведро с водой или пакет с яблоками. Та, что выносит мусор исключительно с подкрашенными губами. Та, что любит поражать сильной волей и неординарным умом, задавая контраст своей хрупкой внешности. Еще одна рекламная – а учитывая залаченную в завитках челку и кокетливый цветастый тюрбан, – даже пинап модель. Того гляди еще вытянет губы трубочкой и поднимет брови, прикладывая ладони к щекам.

В доме было чисто и жарко.

– У нас осталось очень много посуды с дружеской вечеринки, а тут мой муж позвонил так неожиданно. Приедет через два часа. Не могу же я встретить его в таком доме, правильно? – добавляя к своему писку еще и нотки гнусавости, промямлила хозяйка дома. – София не хочет мне помогать, боится что-нибудь разбить. Если вы все сделаете, я вам хорошо заплачу. И почему Инесс не смогла приехать сама?

На кухне, куда ее немедленно провели, за столом сидела девочка лет пяти или шести. Это и есть София? Неудивительно, что она не захотела мыть посуду.

Эмма засучила рукава, подходя к раковине.

– Боже, я забыла сказать вам, что у нас временно нет горячей воды. Вот вернется муж, и все исправит.

– Хорошо, это не страшно, – стараясь не грубить незнакомой женщине, оптимистично кивнула Эмма. – Может быть, у вас есть таз средних размеров, чтобы я могла помыть в нем посуду?

Хозяйка махнула ручкой на шкафы, которыми была увешана и заставлена идеальная и дорогая кухня этого игрушечного дома. Ребенок, лежавший на ее руках, при этом закатился плачем – наверное, ему не понравилось, что мама отвлеклась от него.

– Здесь найдете все, что вам нужно. Если что, посмотрите еще в ванной. Помните, где она? Мы проходили мимо нее.

– Да, я помню.

– Ну, значит, даю вам час на все это. Только помыть посуду, прибрать и слегка протереть пол, больше ничего делать не нужно.

«Да, конечно, всего ничего».

Хозяйка ушла, но девочка так и осталась сидеть за столом.

– Ты не пойдешь спать? – открывая одну из шести нижних дверей шкафа, спросила ее Эмма.

Малышка только покачала головой, видимо, не собираясь ни с кем разговаривать. Светловолосая и голубоглазая – такая же, как и сама Эмма – девочка выглядела до жути осторожной и напряженной, хотя при этом в ее взгляде явно читалось любопытство.

– Ну, хорошо, тогда займемся делом, – вздохнула Эмма, заглядывая в шкаф и вынимая оттуда пластмассовую чашку. – Кажется, нашла. Правда, понадобится еще одна такая же, а ее почему-то не видно. Ты не знаешь, случайно, здесь нет второй такой же чашки?

Девочка потрясла головой.

– Ладно, черт с ним, обойдусь и так. Придется растянуть удовольствие, да еще и успеть при этом за час выдраить этот поросятник.

Эмма набрала в одну из кастрюль воду, а затем поставила ее на газовую плиту. Ультрасовременный дом со всем удобствами – тут и чугунная плита, и отполированные до блеска столешницы и ситцевые скатерти. И маленький ребенок.

Она непроизвольно шмыгнула, вспоминая, как всего несколько минут назад младенец обнимал свою маму за шею. Ей такое узнать никогда не придется. Никогда она не будет кормить грудью, качать на руках своего ребенка, никогда не будет петь колыбельные и читать ему на ночь сказки. Когда в доме есть малыш, даже на кухне пахнет иначе. Как же хочется бросить все и сбежать!

Девочка за столом пошевелилась, привлекая к себе внимание, и Эмма оторвалась от своих грустных мыслей.

– В ванной есть чашка, – хрипловатым голосом вдруг сказала младшая хозяйка. – Я принесу.

– А для чего ее используют обычно? – улыбнулась Эмма, чувствуя, что мышцы лица с трудом слушаются ее.

– В ней купают Диану, – ответила девочка.

Эмма засмеялась, прогоняя слезы и пытаясь при этом не обидеть свою помощницу.

– Диана – это младенец на руках у хозяйки? – уточнила она.

– Да.

– Спасибо за то, что хотела помочь, но в таком случае чашку лучше оставить в ванной.

Та лишь пожала плечами, возвращаясь к своей прежней апатичности. Эмма подумала, что девочка совсем расстроилась, но малышка продолжала сидеть и наблюдать за ней, делая при этом вид, что она глядит исключительно на скатерть.

Пока грелась кастрюля с водой, Эмма собирала грязную посуду на один край стола. Хозяйка не притронулась ни к одной из тарелок, и теперь ей пришлось ходить по всей кухне, перенося стопки испачканной посуды и собирая мутные стаканы на поднос.

Мыть все это пришлось, разбавляя вскипяченную воду с водопроводной. В тазу Эмма развела горсть муки, а потом засучила рукава и принялась отмывать собранные на столе тарелки. Девочка при этом все еще не двигалась с места, и такая неподвижность уже начинала беспокоить Эмму, но она боялась заговорить с этим ребенком. Хрупкое и маленькое создание притаилось за столом, словно испуганный котенок, которого лишили природной смелости. Чтобы не разрушить это подобие мира и спокойствия, Эмма решила делать вид, что не замечает девочку. Все равно поговорить с ней не представлялось возможным, а вовлекать ее в дела она не хотела.

Наблюдательница не пошевелилась и тогда, когда Эмма вынесла скатерть, чтобы вытряхнуть ее на улице. Когда она вернулась, предполагаемая София так и сидела на прежнем месте. Дальше пришлось вылить остатки горячей воды в ведро, а потом добавить воды из крана и приняться за пол. Передвигаясь почти на коленках, Эмма следила за ножками девочки. Они висели в воздухе, словно лишенные жизни и энергии. Обычно дети качают ногами или предпочитают хоть как-то двигаться, но девочка просто сидела, даже не потрудившись найти удобное положение. Боясь прикоснуться к ней, Эмма осторожно помыла пол между ножками стула, на котором сидела загадочная малышка. Ей казалось, что если она попросит девочку сдвинуться или пересесть, случится что-то плохое.

Наконец, работа была закончена, и у нее оставалось еще целых десять минут. Эмма сверилась по настенным часам, а потом прошла обратно к кухонному столу и забрала свой платок, которым вытерла руки после того, как с полом было покончено.

– Кажется, все сделано, – чувствуя, как сбилось дыхание, подвела итог она.

Стол пришел в идеальное состояние, посуда была разложена по полочкам, кружки висели на своих законных крючках, а на полу больше не было пятен и крошек.

– Пойду-ка я, скажу, что все уже закончено, – глядя на малышку, улыбнулась она.

– Я София, – так же неожиданно сказала девочка, поднимая грустные глаза.

– Очень приятно, – стараясь не выдавать странно поднявшееся в груди волнение, еще раз улыбнулась Эмма. – Я Эмма.

– Вы знаете, как зовут Диану, а она даже говорить еще не умеет, – отворачиваясь от нее, объяснила София. – А я умею, так что если вы меня позовете, я откликнусь.

Почему у нее такой хриплый голос? Было похоже, что София очень мало разговаривает.

– Я рада, что ты сказала, как тебя зовут, – заверила ее Эмма. – Если честно, то я догадывалась, что твое имя София. Очень красивое, тебе подходит.

Малышка не повернула головы и даже не вздрогнула, но Эмма увидела, как опустились ее ресницы.

Ждать больше было нельзя, и она вышла из кухни, чтобы предупредить хозяйку и забрать свои деньги.

София лежала в кровати, слушая приглушенные голоса взрослых. Внизу тетя Ирена и дядя Шерлок разговаривали о своем и сюсюкали над Дианой. Филипп спал на другой кровати, у самого окна, и ему было все равно, что происходит в доме.

Было бы хорошо, если бы тетя Ирена позволила ей встретить дядю Шерлока вместе с ней, но почему-то так было нельзя. Софию отправили спать, предварительно заставив помыться в ванной. Она хотела сказать, что не устала, и спать ей не нужно, но спорить с тетей было бесполезно. К тому же, лишний шум мог бы разбудить Диану, и тогда тетя начала бы плакать и ругаться. Нет, лучше встретиться с дядей завтра.

София перевернулась на спину и натянула простыню до подбородка, перебирая при этом ножками и пытаясь выпростать ступни на воздух. Ночью было тоже жарко, почти как днем. Она прикрыла глаза, вспоминая все то интересное, что произошло за день.

Ах, какая красивая тетенька приходила сегодня вечером! В штанах и на каблуках. Она не трогала Софию, не заставляла ее помогать и даже ни о чем не спрашивала. Вот бы она всегда приходила вместо Инесс. Филипп сказал, что скоро у Инесс появится маленький, и тогда она перестанет приходить. А что если теперь каждый день будет приходить та тетенька?

Эмма. Э-м-м-а. Важное, серьезное и мягкое имя. Даже какое-то теплое. Она, наверное, и сама такая – у нее круглые плечи, белые руки, большие ладони. Было бы замечательно хоть разок потрогать такие руки. Наверняка они не такие холодные и костлявые, как у тети Ирены. Нет, такие руки должны быть тоже мягкими и теплыми. Даже если Эмма схватит кого-нибудь, то этому человеку не должно быть очень больно. Ну, по крайней мере, не так больно, как бывает, когда тетя Ирена хватает за плечо.

Эмма. Интересно, а Филипп тоже ее видел? София завертелась, пытаясь разглядеть спящего брата. Что он скажет об этой тетеньке? Филиппу все не нравятся, он всегда сердитый и даже иногда толкается или кричит. Но София знала, что на самом деле он добрый и хороший. Просто ему приходится быть злым. Как ей приходится быть тихой и все время молчать. На самом деле ей хочется говорить без умолку и задавать вопросы, но ведь нельзя же! Диану легко разбудить или испугать, а потому нужно держать рот на замке.

Рот на замке. Какое странное слово говорят эти взрослые. И где ключ для рта? На что он похож? София ни разу его не видела, и ей было даже смешно от таких слов.

 

Глава 3

– Ну, как съездила? – уже в понедельник вечером спросила Мэйлин, которая только что вернулась с работы. – Что нового?

Эмма покачала головой, отпивая немного кофе из своей кружки. Они сидели в общей гостиной, где все соседки могли обмениваться новостями, сплетничать и хихикать. Иногда это заведение напоминало Эмме дом престарелых, только здесь жили одни молодые девушки. У каждой из них была своя комната, но завтракать они спускались в общую столовую – за это приходилось платить дополнительные деньги. Еще была общая гостиная, сплошь заставленная креслами и диванами. Чтобы девицы могли поднимать дух и питать свои моральные силы, подкрепляя их благотворным общением друг с другом. Здесь же нужно было принимать ухажеров, если они, конечно, были. К счастью, Мартин ни разу не добирался до этой комнаты – Эмма встречала его у дверей, и они сразу же уходили куда-нибудь.

– Ничего нового, – облизывая губы и уже не заботясь о своей ярко-красной помаде, сказала она. – Все как всегда. Как твои выходные?

– Ездила с Паулем за город. Хотела пригласить кого-то еще, но он не разрешил.

– И как все прошло? – лукаво улыбаясь, спросила Эмма.

Она уже давно ждала, что Мэйлин обручится и похвастается ей колечком.

Вместо этого Мэйлин нахмурилась, поджимая губы и давая понять, что ничего особенного не произошло.

– Так же, как и у тебя – все как всегда, – посмеиваясь, ответила она. – Признать по чести, я этому даже рада. Ни к чему мне сейчас замужество, мне вполне уютно и здесь. Вот, и завтраки с ужинами готовят за меня, и вещи стирают – только успеваю в прачечную носить. Остается только работать и платить по счетам. Хорошо живется мужчинам, да? Они всю жизнь, десятилетиями так живут. Не то что мы – года два-три побаловались, а потом замуж, и начинается… стирка, уборка, готовка, потом сопельки и какашки… а потом ты не помещаешься в обхват мужниных рук, и тебе уступают место в трамвае.

– Тебе и так уступают место, – заметила Эмма.

Мэйлин выглядела так, словно ее выточили из китайского фарфора и расписали тонкой кисточкой. Изящная, тонкая, грациозная – ничего лишнего или вульгарного. Неудивительно, что Пауль относился к ней так, словно она была хрустальной балериной.

– Нет, я о том, что место начнут уступать даже молодые девушки, а не просто мужчины и парни. А потом глядишь – для тебя высвободили место на скамеечке, где старушки грызут арахис и распекают на все корки молодых и красивых.

– Ну, допустим, обойдешься ты без стирки и сопелек, – возразила Эмма – а дальше что? Все равно же стареть начнешь.

– Начну, конечно, только не так скоро. Не пойми меня превратно, но я не хочу стать домработницей, не успев при этом повидать хоть что-то.

– Мэй, тебе всего двадцать три, – покачала головой Эмма. – Успеешь ты еще повидать свое хоть что-то, не бойся.

В ответ Мэйлин закатилась беззвучным смехом, хлопая Эмму по колену и вздрагивая всем телом.

– А я и забыла, что мне всего двадцать три. Чувствую себя старухой, честное слово.

– Это общая гостиная на тебя навевает такие ощущения. Лучше пойдем, прогуляемся, – предложила Эмма, поднимаясь с кресла.

– Да куда же? Уже восьмой час, через сорок минут придут девчонки с фабрики, и тогда, чтобы дождаться очереди в ночной душ тебе придется сидеть в коридоре до утра.

– Наплевать, пойдем, у меня голова гудит, нужно развеяться. Если что, умоемся на кухне, Присцилла нас впустит.

– А чулки стирать тоже будем на кухне? – жалостливо глядя на нее снизу вверх, спросила Мэйлин.

– Я куплю тебе пару чулок на завтра, плакса ты моя ненаглядная, – подхватывая подругу под руку, засмеялась Эмма. – Хотя я не понимаю, кто носит чулки в такую жару. Умереть можно. Или расплавиться прямо в этих самых чулках.

У Мэйлин даже загорелись глаза:

– Купишь новые? Прямо блестящие, из чистого нейлона?

– Да, черные, в крупную сетку или даже с розочками по бокам.

– Фу, такие только на сцену надевать… сама знаешь, на какую сцену, – махнула рукой подруга. – Давай лучше с полосками сзади.

– Давай дойдем до магазина, и там выберешь. У меня есть деньги на любые чулки, только уйти бы отсюда.

– Ты хоть губы подкрась, – останавливаясь на самом пороге гостиной, посоветовала Мэйлин. – На вот, держи зеркало.

Эмма отвернулась к стене, вынула из сумочки помаду и взяла заботливо открытую пудреницу. Для Мэй опрятность всегда значила очень многое – она следила за собой как никто другой, регулярно выстирывала все платочки и при этом умудрялась покупать новые почти каждую неделю.

Эмма вернула ей пудреницу, и Мэйлин одобрительно кивнула:

– Теперь другое дело. А то вышла бы сейчас на люди…

Они миновали коридор и вышли на оживленную вечернюю улицу. Большой город продолжал кипеть даже сейчас, и Эмма была рада тому, что вокруг постоянно ходят люди. В темное время они уже не спешили и не грубили, как это было днем. Молодой человек, который утром мог толкнуть локтем, пробегая к своей станции метро, вечером вполне свободно останавливался, пропускал вперед и даже делал комплименты. Так уж было заведено, и никто ни на кого не обижался.

Она не спрашивала, почему Мэйлин не дожидается своего Пауля, и сама не горела желанием рассказать о том, что Мартин предупредил ее по телефону о своих срочных планах по работе. Этим летним вечером они обе были вольны идти куда угодно.

– Ты постоянно говоришь «уйти бы отсюда, уйти бы оттуда», – говорила Мэй, шагая по улице и даже не оглядываясь на витрины. – А знаешь, откуда тебе нужно сбежать на самом деле?

– Не знаю, скажи, – тоже глядя прямо перед собой, попросила Эмма. Ей действительно было интересно, что скажет подруга.

– Тебе нужно уйти от своих мыслей. Сбежать от того кошмара, который ты носишь с собой. Перебежки с места на место тебя не спасут – нужно лечить то, что внутри.

– И кто же меня вылечит?

– Не знаю. Но кто-то должен, иначе ты с ума сойдешь.

Эмма улыбнулась, не скрывая всколыхнувшейся внутри горечи.

– Я и так схожу с ума. Знаешь, в субботу ночью мама попросила меня поработать уборщицей у одних наших соседей…

– Поработать кем? – Мэйлин даже округлила свои миндалевидные глаза.

– Ну, так, ерунда, всего-то один вечер, – наморщила нос Эмма. – Какая-то дочь какой-то ее подруги нуждалась в помощи, пришлось подменить.

– Рассказывай по порядку, – распорядилась Мэй.

– У мамы есть подруга. У подруги есть дочка. Дочка работает у наших соседей. Наша соседка вызвала ее посреди ночи, но эта дочка не могла приехать.

– И на ее счастье под рукой оказалась незамужняя и бездетная девушка, которая спала преступно сладким сном, в то время как другим людям приходилось страдать. Все ясно, твоя мама попросила тебя заменить ее.

– Именно. Так вот, там была девочка. Она сидела на кухне все то время, пока я мыла посуду и убирала весь этот поросятник. Ей лет шесть, не больше. Такая красивая и милая… и еще очень печальная.

Мэйлин покачала головой, пресекая ее мечтательные мысли:

– Не вздумай привязываться к соседской девочке. Это может быть очень привлекательный ребенок, но у малыша уже есть мать. Материнская ревность не знает границ, если у тебя жадная соседка, она тебя со свету сживет, не сомневайся.

Эти слова подействовали отрезвляюще, но не удивили ее. Она и сама прекрасно знала, что нет смысла думать о девочке, у которой есть хорошая полная семья. И потом, разве она обратила бы внимание на ребенка, если бы не получила приговор за несколько дней до этого? Нет никаких сомнений в том, что интерес и теплота, которые она питает к этому ребенку, связаны лишь с ее эмоциональным состоянием. Может быть, София и не так уж одинока? Вполне возможно, что Эмма просто хотела видеть малышку грустной и несчастной. Нужно забыть, просто собраться с силами и забыть.

– Ты права, – с трудом согласилась она. – Все верно, какое мне должно быть дело до ребенка, живущего в соседнем доме. Раньше мне бы и в голову не пришло запоминать ее.

Шедшая рядом Мэйлин ничего не ответила, но Эмма чувствовала, что ей есть еще что сказать.

– Ну, что ты все тоскуешь, – утешал ее Мартин на следующий вечер.

Они шли по набережной, наблюдая за тем, как на окраине города гаснут огни в окнах жилых домов. С ним всегда было хорошо на природе и неловко в обществе. В кино они ходили часто, но Эмма просто боялась сказать ему, как ей не нравятся подобные походы. Она берегла его чувства, но, казалось, что он не собирался отвечать ей тем же.

– Я уже не тоскую, – солгала она, стараясь улыбаться, а не скалиться.

– Обманывай других, – вздохнул он, расстегивая пуговицы слишком тесного жилета.

Пиджак он нес в одной руке, а в другой держал портфель, так что Эмме приходилось просто шагать рядом, надеясь, что их не примут за брата или сестру. Остальные пары в это необычайно эмоциональное послевоенное время старались держаться за руки, но ее устраивало почти все.

Грустным было то, что сейчас, меньше чем через неделю после того, как она получила заключение врачей, Мартин, кажется и думать забыл о ее боли. Теперь он упорно делал вид, что ничего страшного не случилось. Такого легкого отношения ей хотелось тогда, а сейчас подобная игра казалась лишь холодностью и нежеланием вникать в ее проблемы.

– А я и не обманываю, – уже понимая, что сопротивляться бесполезно, все-таки возразила Эмма.

Он лишь пожал плечами, давая понять, что ее слова были услышаны.

– Что у тебя на работе? – спросила она, стараясь отвлечься.

– Как обычно. Стране нужные рабочие руки, а их нет. Точнее, у нас острая нехватка. Сказали, что на следующей неделе отправят в тур по провинции, вербовать новых рабочих.

– Так ведь еда нужна даже больше, чем вся эта промышленная ерунда, – хмыкнула Эмма. – Получается, твое начальство хочет отвлечь фермеров от земледелия в угоду несъедобным безделушкам?

Мартин даже не повернулся к ней, но напрягшиеся желваки просигналили о том, что она сказала нечто неправильное.

– А может, наши безделушки помогут производить больше еды? – через некоторое время сказал он. – Кто знает, может, промышленность важнее землеройства?

Ясно. Высказавшись о его работе уничижительно, Эмма оскорбила и его. И почему о работе, половина которой была чистой политикой, говорить безразлично и пренебрежительно нельзя, а об ее ущербном теле можно?

– Пока что мы этого не знаем, – вздохнула она, забыв при этом посмотреть на него.

Когда Эмма исподволь наблюдала за ним, Мартин казался расслабленным и спокойным, но стоило ей отвлечься, как он тут же переложил пиджак на ту же руку, в которой держал портфель, а другой коснулся ее плеча.

– Что с тобой? – спросил он, и его пальцы обожгли ее даже через плотную ткань цветастого платья.

Эмма пожала плечами:

– Ты был прав: я все еще грущу. Дай мне немного времени и не слушай того, что я говорю. Кажется, я сейчас просто не способна сказать что-нибудь интересное или разумное.

– Скажи мне, что именно тебя тревожит? – вдруг проявляя неслыханную щедрость, попросил он. – Ты боишься, что мы не поженимся? Какие глупости, Эмма, все будет в порядке. Я уверен, твой врач ошибся.

Уж если с кем-то и нужно было быть честной, так это с ним.

– Нет, Мартин, мой врач сказал правду. Меня тщательно обследовали в нескольких клиниках, и я знаю точно, что диагноз верный.

– Не может быть, Эмма. Разве в твоей семье бывали такие случаи?

– Наследственность роли не играет. Если таких и не было до сих пор, то я стану первой. И поэтому ни к чему наши прогулки, сам понимаешь. Придется нам расстаться.

Она постаралась придать своим словам как можно больше убедительности, но, видимо, получилось не очень хорошо.

– Что за бред, – сквозь зубы процедил Мартин. – Что за чертов бред ты сейчас несешь.

– Если ты хотел сказать «Я не собираюсь тебя бросать, потому что слишком сильно люблю», то получилось очень интересно, – вяло заметила она.

– Я хотел сказать, как тебе только в голову могла прийти такая фантастическая ахинея, – даже с какой-то злостью повторил Мартин.

– В таком случае я тебя поняла, – улыбнулась Эмма, проходя вперед и стряхивая его руку со своего плеча. – Ты обязательно встретишь ту, что будет говорить лишь умные слова.

Она не оглядывалась, но знала, что Мартин за ее спиной остановился.

– И ты уйдешь, даже не поцеловав меня на прощание? – раздалось за ее спиной.

Голос был каким-то неестественно хриплым и срывающимся, и Эмма даже остановилась.

Пришлось развернуться, что уже само по себе было ошибкой – стоило идти без оглядки.

– А кого обманывать этими поцелуями? – спросила она, глядя в его растерянные глаза.

– Разве ты меня не любишь? Поцелуй стал бы ложью только в том случае, если я тебе безразличен.

– Поцелуй бы сказал, что я собираюсь остаться с тобой, в то время как это не так.

– Ну, хватит драматизировать, Эмма, большой беды не случилось.

– Еще не случилось, – согласилась она, невзирая на то, что внутри у нее все протестовало. – Но все только начинается, поверь. Уж лучше уйти до того как крыша рухнет прямо на твою голову. А еще я люблю себя гораздо больше, чем тебя, и поэтому не буду сидеть и ждать, когда ты скажешь, что хочешь своего ребенка.

– Я, если честно, вообще об этом не думал, – признался Мартин, опуская руки. Пиджак свесился до самой земли, и вид у него был просто жалкий.

– Как подумаешь, позвони. Ты знаешь номер приемной.

– Да что же я сделал? – совсем возмутился он, начиная двигаться к ней навстречу. – С чего это вдруг ты так завелась?

Он действительно ничего не понимал, но это было даже проще. Ей не хотелось все объяснять и обвинять его, лучше было остаться непонятной и сумасшедшей девицей, страшным воспоминанием из прошлого или обычным недоразумением. Зачем портить жизнь молодому человеку? После войны в каждой семье рождается по три ребенка за пять лет, рано или поздно бездетная пара почувствует пустоту и желание обзавестись собственным потомством. Если сейчас она сможет убедить его в своей неадекватности и глупости, то дальше он забудет о ней и найдет ту, что сможет родить ему здоровых малышей.

Ее мир сжался вокруг одного отрицания, и Эмма сама не понимала, как много она упускает из виду.

«Я не смогу иметь детей». Мысль поселилась в ее мозгу, паразитируя на ее душе и вытесняя все остальные светлые моменты. Эмма замкнулась в своем горе, не замечая того, что жизнь состоит не только из семейного счастья.

– Ты забыл о том, что мне сейчас очень тяжело, – не слыша своего голоса и намеренно причиняя ему боль, сказала она. Решение пришло быстро, но думать о расставании она начала уже несколько дней назад. – Ты говоришь тут о своей работенке, не думая, что мне, может быть, совсем это не интересно. Найди ту, что будет готова слушать тебя с раскрытым ртом и хлопать глазками как полная идиотка. Прости, Мартин, я тут подумала и поняла, что я не смогу всю жизнь притворяться беспросветной тупицей только ради того чтобы ты чувствовал себя умным.

Ложь и правда слились в ее словах в одно целое, и она сама уже не понимала, как отличить одно от другого. Растерянность в глазах Мартина сменилась разочарованием, а затем и болью. Не дожидаясь, пока он заговорит вновь, Эмма развернулась и побежала вперед.

София сидела на крыльце, болтая короткими ножками, которые еще не доставали до земли. На улице было тепло и темно, в воздухе пищали комарики, и по временам ей приходилось хлопать себя по плечам, отгоняя надоедливых насекомых.

Шерлок подкрался к ней со спины, а затем нарочно шумно опустился рядом, пачкая в пыли свои идеально отглаженные брюки.

Малышка не испугалась – она знала, что это мог быть только он. Вместо страха на ее лице зажглась чистая радость, и она улыбнулась ему так светло, как только могут улыбаться маленькие девочки.

– Дядя, ты меня напугал, – хихикая, подыграла ему она.

– А чего ты тут одна сидишь? – сгребая ее в охапку и усаживая к себе на колени, спросил он. – Я уже столько времени дома, а ты все еще ни разу не обняла своего любимого дядюшку. Хочешь меня обидеть?

– Нет, что ты! – испугавшись, что он и вправду обидится, София привстала и торопливо поцеловала его колючую щеку.

Маленькие мягкие руки сомкнулись за его шеей, и Шерлок осторожно обнял ее, прижимая к себе.

– Расскажи мне все новости, маленькая плутовка, – прошептал он, когда она вновь сползла и уселась на его коленях.

– Вчера приходила красивая тетя, – первым делом сообщила София.

Эмма не шла у нее из головы, и она постоянно вспоминала об этой большой и модной незнакомой женщине. Многочисленные гости, оставившие после себя целую гору немытой посуды, из-за которой плакала тетя Ирена, оказались за пределами избирательной детской памяти.

– Хорошо, что не дядя, – хохотнул Шерлок. – Так что за тетя?

– Желтые волосы, синие штаны, большие руки… – мечтательно перечислила София, глядя на розовые кусты, которыми была загромождена почти половина двора. – Она вместо Инесс пришла.

– Штаны? – удивился Шерлок. – Что за тетя наденет штаны в такую жару? Если бы я не был дядей, то непременно носил бы платья, чтобы ветерок обдувал мне ноги, – пошутил он.

София тихонько засмеялась, прикрывая рот рукой. Шерлок закрыл глаза, чтобы не видеть эти напряженно подобранные плечи, которые рассказали больше всяких признаний. Малышка научилась смеяться беззвучно. Разве так можно? Ей же всего пять лет. А что если она и плакать умеет беззвучно? Шерлок покачал головой, целуя светлую макушку и пытаясь не думать о плохом.

– Короткие штаны, – отсмеявшись, уточнила тем временем София. – И рубашка в клеточку.

– Хмм, модная тетя, – задумчиво протянул Шерлок.

– И добрая.

– Как ты узнала?

Разговаривать с подругами Ирены детям запрещалось. Филипп, конечно, всегда нарушал эти правила, но София, боясь гнева хозяйки, старательно чтила все запреты. Еще один укол под левое ребро.

– С ней можно, она мыла посуду, – доверительно сообщила София. – И потом, я только сказала, как меня зовут. Она не спрашивала ничего и совсем на меня не ругалась. Она добрая. Жалко, что я ее больше не увижу.

– А хотела бы? – поинтересовался он, вдыхая запах детской кожи и стараясь держаться осторожно.

– Конечно, – уверенно закивала София. – Я плохая, – неожиданно сказала она, почти с той же решимостью.

– Это еще почему? Тетя Ирена тебе сказала? – уже начиная злиться на свою жену, требовательно спросил Шерлок.

– Потому что… потому что я не хотела, чтобы Инесс приходила сегодня. Я хотела, чтобы пришла Эмма.

Его плечи расслабленно опустились. Никакого отношения к Ирене эти детские выводы не имели, что уже само по себе было хорошо.

– А Инесс, негодница этакая, взяла и пришла сегодня, пока нас не было, – возвращаясь к своему веселому настроению, заключил Шерлок. – Но вот в чем дело, малютка, если Инесс не будет приходить, в доме у нас будет настоящий… – он остановился, подбирая подходящее слово.

– Поросятник? – даже с какой-то надеждой предложила свой вариант София.

– Кто тебя научил такому слову? Та самая красивая Эмма? – нарочито строго спросил Шерлок, сжимая ладонями ее бока.

София отлично различала притворный и настоящий гнев, а потому просто потрясла головой.

– Нет, она не учила. Просто сказала.

Шерлок зашелся смехом, обнимая племянницу и думая о том, что пока Диана еще совсем маленькая, ему нужно проводить как можно больше времени с Софией. Она была такой трогательной, нежной и теплой, что у него помимо желания подкатил комок к горлу. Эта чудесная добрая девочка не получала той любви, которую заслуживала в действительности. И исправить это было некому.

 

Глава 4

Инесс не скрывала своего положения от окружающих, поскольку не относила себя к особам, страдающим излишней скромностью. Однако ей также не хотелось использовать свою беременность в качестве льготного пропуска. Поэтому, будучи уже на пятом месяце беременности, она продолжала работать и ухаживать за чужими детьми.

К слову сказать, дети были не просто чужими – иногда ей казалось, что они вообще ничьи. Малышка София и хулиган Филипп каждый день радовали ее новыми сюрпризами, так что в конце рабочего дня ей приходилось еще и выслушивать очередную порцию жалоб от хозяйки. Ирена была отличным работодателем – она всегда вовремя платила за работу, предупреждала о выходных заранее и щедро оплачивала сверхурочные, которых в последнее время стало больше. Однако у этой дамочки был целый свод законов, которые Инесс приходилось блюсти с почти суеверным ужасом.

Во-первых, она никогда и ни под каким предлогом не должна была притрагиваться к Диане. Ирена любила свою дочь больше всех на свете и охраняла младенца сверх всякой меры. Ей казалось, что любая женщина, которая приближалась к малышке, непременно была носителем вредоносных идей. Еще хуже была материнская ревность – Ирена не выносила, если Диана улыбалась кому-то постороннему или спокойно сидела на руках другого человека. Исключением, возможно, являлся ее супруг Шерлок, но его Инесс также никогда не видела. Причиной такой загадочности была все та же ревность, ибо во всем, что касалось ее семьи, Ирена придерживалась достаточно резкой политики и подобно сторожевому псу пресекала все попытки нарушить эту суверенность.

Во-вторых, опоздания и прочие недочеты карались со всей жестокостью. Нет, Ирена никогда не уменьшала сумму заработной платы в качестве наказания, но она могла сделать нечто другое – отчитать за промах, долго и нудно расписывая все губительные последствия «безалаберности». Учитывая то, что обладала она весьма тонким голосом, подобные лекции нередко превращались в полный кошмар.

И последним недостатком работодателя была нестабильность. Отдавая всю себя только Диане, Ирена не успевала справляться и с десятой долей хозяйства, и все эти обязанности ложились на плечи нанятой прислуги, коей и являлась Инесс. Такое случалось нечасто, но бывали дни, когда ее вызывали под вечер или ранним утром, и в такие моменты она должна была бросать все дела и бежать в дом к строптивой хозяйке, дабы без промедлений выполнить все капризы оной.

Понимая, что в крохотном провинциальном городке девушке без образования рассчитывать больше не на что, Инесс терпеливо сносила все лишения и проглатывала обидные слова. Скорее всего, подобная кротость объяснялась надеждой на лучшее – Макс обещал ей, что уже через месяц сможет перевезти ее в новый дом, после чего она уволится и станет готовиться к родам. Они усердно копили деньги на новую жизнь, и теперь, когда эта самая новая жизнь должна была появиться на свет в ближайшем будущем, молодым супругам нужно было поторапливаться.

Покидая рабочее место в пятницу вечером, Инесс зашла к своей соседке Эмили, чтобы попросить ее о помощи.

В прошлые выходные дочь Эмили, загадочная городская девушка Эмма, которая по слухам была весьма самостоятельной, красивой и решительной, заменила ее на посту вечной горничной и воспитательницы. Это уже само по себе было замечательно, но еще более удивительным оказалось то, что Ирена осталась всем довольна.

Поэтому, сейчас, стоя перед ухоженной белой дверью, Инесс точно знала, о чем заведет речь.

– Добрый вечер, – вежливо поприветствовала она хозяйку, когда дверь открылась.

– Детка, – искренне обрадовавшись, улыбнулась та. – Ты в порядке? – Она окинула взглядом уже заметно выдававшийся из складок свободного сарафана живот Инесс. – Проходи скорее.

– Я на минутку, – отвечая ей неловкой улыбкой, отказалась Инесс. – Мне действительно неудобно, но я к вам пришла с просьбой. – Здесь она говорила чистую правду: ей было по-настоящему стыдно. – Просто моя хозяйка Ирена сказала, что завтра я должна прийти в десять часов. Завтра суббота, и я надеялась, что смогу успеть на прием к врачу. Мой доктор принимает по субботам только в первой половине дня, а я и так уже просрочила визит на две недели… В общем, я пришла просить, вас о том, чтобы… нет, Боже, как же сложно подобрать правильные слова.

– Эмма приедет только завтра утром, и я не могу сразу же отправить ее на работу. Если бы Ирена согласилась подождать хотя бы до обеда…

Ситуация показалась уставшей и измученной Инесс почти безвыходной, и она опустила голову, стараясь не заплакать. Беременность изменила ее характер, она стала эмоциональнее, и теперь ей было сложно скрывать свои настоящие чувства.

– Хорошо, я все поняла. Простите меня, пожалуйста, – понижая голос, чтобы скрыть подступающие слезы, сказала она.

Из-за этой работы она пропустила уже несколько приемов. А что если с малышом происходит что-то страшное? В последнее время Инесс страдала от учащенного сердцебиения, и это не прибавляло комфорта.

Проклятая нищета. Из-за вечного недостатка денег ей приходится работать, поправ собственную усталость и закрыв глаза на растущий живот.

– Детка, не плачь. Я поговорю с Эммой, может быть, она успеет. Я позвоню тебе завтра в восемь часов, в это время она уже будет здесь. Ты вполне успеешь к врачу.

Жизнь вновь приобрела смысл, и Инесс выдавила из себя улыбку.

– Спасибо. Я обязательно зайду в воскресенье и поблагодарю ее лично. И если нужно, я отдам все свое жалование за прошедшую неделю.

– Ну, что ты такое говоришь, – тепло обнимая ее за плечи, сказала Эмили. – Эмма будет рада тебе помочь.

Дорога к дому на сей раз далась ей проще, чем в прошлую субботу. В автобусе не было никаких плачущих детей, а тротуары оказались пустыми и безлюдными. Очевидно, горожане пользовались началом выходного для того чтобы как следует отоспаться.

Эмма несла матери большую сумку, ремень которой натирал плечо даже через толстый ситец простой рубашки. Два дня назад она получила зарплату, в связи с чем они с Мэйлин совершили вечерний набег на ближайшие магазины, купив все то, о чем просила Эмили еще в начале мая. Полотенца с вышивкой, пластмассовые кувшинчики и обычные парафиновые свечи были задвинуты в один угол сумки, в то время как в другом Эмма сложила все редкие фрукты, песочное печенье и три средние пачки самого лучшего сливочного масла. Все это великолепие следовало принести домой в целости и сохранности, но после долгой дороги она уже ни в чем не была уверенна.

Вчера вечером она позвонила матери, чтобы уточнить в какое время лучше приехать. Ответ Эмили несколько ее озадачил – по ее словам, она должна была сесть на первый же экспресс, чтобы уже к восьми часам прибыть в родной город. К чему такая спешка? Задавать вопросы Эмма не любила, и потому покорно согласилась со всеми требованиями, а затем повесила трубку. Мэй, конечно, возмущалась, но пришлось объяснить ей, что у Эмили ничего не бывает без особой причины.

Все оказалось куда интереснее, чем она могла предположить. Выяснилось, что той самой непонятной Инесс снова нужна была помощь, и на сей раз даже больше, чем на прошлой неделе. Срочность имела такой высокий приоритет, что Эмме даже не разрешалось отдохнуть после дороги. Поэтому, оставив в гостиной все еще запакованную сумку со всеми многочисленными покупками, Эмма наскоро позавтракала и отправилась к уже знакомому дому, ненавидя всех и каждого.

Дверь и на сей раз открыл мальчик, и Эмма даже подумала, что у него, наверное, такая обязанность – встречать всех, кто приходит.

– Опять вы? – без особого интереса спросил он, все же сторонясь и давая ей дорогу.

– Да, опять я.

– Снова вместо нее?

– И здесь угадал, – кивнула она. – Хозяйка дома?

– Да. Она ждет кого-то из вас в гостиной. Дорогу найдете или провести? – почесав затылок, осведомился мальчик.

– Найду.

Нехитрая планировка дома позволяла за один короткий визит запомнить, какие комнаты располагались на первом этаже. Стараясь не топать слишком громко, Эмма добралась до гостиной, в которой и нашла Ирену, сидевшую на диване и игравшую с младенцем.

Не глядя на нее, но, очевидно, услышав, что к комнате подошел взрослый человек, Ирена сразу же начала:

– Ты пришла рано, но так даже лучше. Сегодня тебе придется поработать чуть побольше. Скопилось довольно много стирки, в том числе и постельное белье. Еще нужно приготовить обед и сделать так, чтобы завтра утром у меня не было проблем с завтраком. Детям нужно хорошо питаться, деньги есть, а времени на готовку совсем не остается. Еще у Софии под кроватью завелась какая-то мерзость, нужно успокоить девочку и попросить ее избавиться от животного. У нас тут совсем маленькая Диана, ни к чему разводить заразу.

– Что-нибудь еще? Какие-то пожелания касательно обеда? – спросила Эмма, пытаясь выяснить детали. Работать на кухне два часа только ради того чтобы получить кучу замечаний и полезной информации касательно предпочтений этой довольно капризной дамочки, ей не хотелось.

Только после этого хозяйка удосужилась поднять голову и посмотреть на нее.

– Простите, я думала, что это Инесс. На обед… я дам вам денег на мясо и овощи, было бы прекрасно, если бы вы приготовили что-то в этом духе.

В каком таком духе должен нужно было приготовить обед, Эмма понимала слабо.

– У вас есть духовка? – пытаясь получить хоть какой-то внятный ответ, спросила она.

– Конечно, у нас есть духовка! – даже возмутилась женщина. – Мой муж позаботился о том, чтобы у нас было все самое лучшее.

– Тогда я попробую запечь мясо с картофелем, – вздохнула Эмма.

– Нужно не пробовать, а сделать… – недовольно поправила ее работодательница. – И желательно сделать хорошо.

Часть той ненависти, которую она питала к Инесс, испарилась, уступив место искреннему состраданию. Если девушке приходится работать у такой грубоватой хозяйки, то ей остается только посочувствовать.

Эмма кивнула, не особо надеясь на то, что хозяйка это увидит, а затем удалилась. Для начала нужно было собрать белье. Она уже отходила от двери, когда в спину ей донеслось:

– Все, что нужно постирать, вы найдете в корзинах. Их три штуки, стоят вдоль стены.

Первые по-настоящему точные и дельные слова Ирены вогнали Эмму в состояние, близкое к шоку. Однако делать было нечего – пришлось проигнорировать ноющие и уставшие ноги, а затем отправиться на поиски трех корзин.

Стирать нужно было вручную, поскольку стиральную машину в этом прекрасно оборудованном доме Эмма не нашла. Как выяснилось через час, Ирена просто забыла показать ей путь в чулан, где и покоилась сия полезная вещь. К этому времени Эмма уже успела выстирать примерно половину, так что смысла выволакивать и подключать к сети металлическую бочку с электроприводом, уже просто не было.

Она так увлеклась работой, что лишь к самому концу, когда собрала все выстиранное белье в огромный таз и собралась развесить все это на заднем дворе, увидела Софию, осторожно притаившуюся за самой дверью. Глазки-бусинки смотрели на Эмму со смесью восхищения и страха, и она даже остановилась на мгновение, а потом и сама не поняла, с чего вдруг родилось такое решение, но все же предложила:

– Хочешь помочь мне?

София с любопытством поглядела на ожерелье из деревянных прищепок, красовавшееся на шее Эммы, затем перевела взгляд на таз, где покоились скрученные в тугие жгуты простыни, и лишь после этого едва заметно кивнула.

– Хочу.

– Тогда идем со мной, – наклоняя голову набок и пытаясь вытереть воротником рубашки каплю пота со своей щеки, пригласила ее Эмма.

Девочка даже придержала перед ней дверь, пока Эмма выносила таз с бельем, а затем встала рядом с ней, очевидно, не зная, что ей дальше делать.

– Я буду развешивать, а ты подавай, – объяснила Эмма, поправляя колючее ожерелье.

– Ладно, – чуть слышно и снова со странной хрипотцой ответила София.

Конечно, назвать это помощью можно было лишь с большой натяжкой – слабенькие ручки малышки едва ли были способны поднять из таза большую и утяжеленную водой простыню. Однако София стоически терпела все неудобства, и каждый раз смешно морщила носик, когда мокрая ткань задевала ее лицо или плечи. Эмма решила, что лучше доверить ей ожерелье с прищепками.

– Тебе, наверное, совсем тяжело. Вот, тогда, держи прищепки. Когда я буду просить, просто подавай мне их по очереди. Попробуй снять одну.

София сосредоточенно закусила губу, и, придерживая одной рукой тряпичный шнур, на котором держались все эти «бусины», а затем слегка нахмурив брови и явно прилагая усилия, сняла одну прищепку.

– Получилось, – поднимая сияющие неподдельной радостью глаза, прошептала она.

– Тебе не будет тяжело делать это каждый раз? – сразу же спросила Эмма, заодно предупреждая: – Белья еще много, а прищепок понадобится еще больше. Сил хватит?

– Да, – без колебаний ответила София.

В результате, промучившись примерно пятнадцать минут, они вернулись домой, гремя тазом и прищепками.

Завершив все дела в ванной, Эмма отправилась на кухню, отметив, что маленький хвостик двинулся следом за ней. Стараясь держаться естественно и не пугать малышку, она сразу же заговорила, обращаясь к Софии.

– Посмотрим, что у нас есть? Нам же нужно понять, что купить в магазине. Так… – Она заглянула в шкаф, оценивая содержимое полок. В маленьких корзинках покоились остатки моркови и лука. Больше ничего обнаружить не удалось. Эмма посмотрела на часы, а потом повернулась к Софии. – Я сейчас сбегаю в магазин и куплю еще кое-что, а потом вернусь.

Девочка ничего не ответила, лишь опустив глаза и явно расстроившись.

– Тебе ведь не будет скучно? – спросила Эмма, сомневаясь, стоит ли прикасаться к малышке. Ей хотелось бы погладить ее по светлым пушистым волосам, но она не решилась сделать это.

– Я здесь подожду, – ответила София, и при этом в ее голосе зазвучало даже какое-то упрямство.

Оставалось только кивнуть и отступить к выходу, надеясь, что София не слишком обидится на нее за бегство. Рядом с чужим ребенком Эмма чувствовала себя не очень комфортно. Наверное, все дело было в предостережениях Мэйлин, в ее трезвых словах о материнских правах и чувствах. Ради собственного душевного равновесия нужно было держаться подальше от маленьких детей. Сейчас, когда она так уязвима, легче всего совершить ошибку и поддаться соблазну поиграть в заботливую мамочку для грустной маленькой девочки. Но, как бы то ни было, ни к чему хорошему такие спектакли не приведут, только хуже станет. Эмма набрала полные легкие воздуха, а потом медленно выдохнула. Нужно было собраться, отработать этот день, а потом уйти домой и постараться посмотреть три телепередачи кряду, не завыв при этом от тоски.

Она прошла в прихожую – там, на полочке трельяжа лежали приготовленные хозяйкой деньги. Тщательно пересчитав кучку разноцветных бумажек, Эмма вдруг вспомнила, что забыла взять с собой корзинку или хотя бы сумку. Конечно, в магазине могут дать бумажный пакет, но в их глухом городке нередко можно было наткнуться на вежливое и грубое одновременно: «Сегодня пакетов нет, закончились. Будут завтра». Так что подстраховаться было бы не лишним.

Пришлось вернуться к кухне, чтобы захватить лежавшую на одном из стульев корзинку с крашенными зелеными прутьями, которую она приметила пять минут назад. Когда она переступила порог, ее сердце замерло, и она чуть было не выронила деньги из рук.

София по-прежнему стояла на том же месте, где она ее и оставила. Ее голова была все так же опущена, а руки безжизненно висели вдоль тела. Словно этот ребенок испытывал невероятную внутреннюю боль, парализовавшую не только тело, но и саму душу этого невинного создания. Эта странная неподвижность пугала Эмму больше всего, и теперь она ощутила горячее желание помочь малышке или хотя бы как-то ее утешить.

Она подошла к девочке и опустилась на колени.

– Если я попрошу твою маму отпустить тебя вместе со мной в магазин, ты пойдешь? – тихо спросила она.

София не дрогнула, но ответила, все так же глядя в пол.

– Да, пойду.

Нужно было найти хозяйку, и Эмма, преодолевая нежелание бродить по чужому дому, прошла к гостиной. Ее надежды оправдались, хозяйка была здесь, только теперь молодая женщина работала за гладильной доской, которую установила в центре большой комнаты.

Как только Эмма встала в дверях, хозяйка подняла голову и отложила в сторону утюг.

– Что случилось? – сдвинув идеально выщипанные и подрисованные брови, спросила она.

– Я хотела спросить, можно ли мне взять с собой в магазин вашу старшую дочь? – Только теперь, когда слова прозвучали отчетливо и ясно, Эмма поняла, как нагло и глупо звучит эта просьба. Впрочем, отступать было некуда, да и незачем, поскольку она уже заметила, что молчаливая София успела прийти следом за ней. Теперь она стояла совсем рядом и напряженно прислушивалась к разговору.

– Это не моя дочь. София моя племянница, и вы можете взять ее с собой, если вам этого хочется. – Впервые за все время женщина улыбнулась. – Только не потеряйте ее по дороге.

– Конечно, – почти с благодарностью пообещала Эмма. – Все будет хорошо, я обязательно приведу ее домой.

Когда они отошли от гостиной, она повернулась к Софии и спросила:

– Ты не хочешь переодеться?

– Нет.

– Так и пойдешь в этом платье?

– Да.

– Ну, ладно. Это платье тоже неплохое, отчего бы в нем не пройтись…

До магазина нужно было идти примерно двадцать минут по нагретой летним солнцем асфальтированной дороге. Автомобилей в это время было мало, и они спокойно шли по обочине. Эмма постоянно поглядывала на малышку, слишком сильно боясь, что упустит ее из виду, и за это время с ней случится что-нибудь непоправимое. Хотя, что могло произойти на залитой яркими солнечными лучами и абсолютно пустой дороге?

В очередной раз, посмотрев на Софию, она заметила, что ее личико сморщено в уморительную гримасу – слепящее солнце заставляло девочку щуриться.

– Хочешь примерить мои очки? – спросил Эмма, оглядываясь по сторонам и желая убедиться, что вокруг до сих пор нет ни души.

Большие очки с черными стеклами в толстой деревянной оправе висели на первой пуговице ее рубашки, и она даже забыла о них, увлеченная своей маленькой спутницей. Сейчас она сняла их, и, взяв в свободную руку, протянул Софии.

– А можно? – с сомнением глядя на дорогую вещь, осведомилась малышка.

– Конечно, можно. Я ведь сама предлагаю.

София еще немного посомневалась, а потом кивнула и осторожно взяла из ее рук очки. Они остановились прямо посреди дороги, чтобы ей было проще надеть их. Огромные темные стекла с закругленной нижней частью и прямой верхней линией сделали ее еще более забавной, но Эмма удержалась даже от улыбки.

– А теперь примерь-ка мою шляпу, – снимая с головы широкополую белую шляпу, сказала она.

Маленькая девочка превратилась в низенький белый грибочек, и ее голова почти исчезла за широкими и волнистыми полями.

Главной целью всех этих манипуляций была вовсе не игра, а стремление защитить детскую голову от слишком сильного жара и слепящего света.

– Ну, вот и хорошо, – довольно кивнула Эмма, вновь начиная шагать по дороге.

Когда они подходили к магазину, людей на дороге стало гораздо больше. Все они оглядывались на Софию, а затем переводили взгляд на нее, и Эмма отвечала им широкой улыбкой. Так было нужно, и она не сомневалась, что люди поймут ее благие намерения.

Пока она стояла у прилавка, белый грибочек находился рядом, не шевелясь и не изъявляя желания убежать и поглазеть на витрины. Это ненормальное спокойствие удивляло и также немного беспокоило Эмму. Она не могла понять, с чем связаны такие странные взрослые привычки.

Купив все, что нужно и погрузив все это в корзинку, они отправились в обратный путь, и София при этом все еще скрывалась под белой шляпой. Насколько Эмма могла судить по ее подпрыгивающей и размашистой походке, малышке уже нравилось носить эти вещи. Ну, хоть на какие-то эмоции этот ребенок был способен.

Вспомнились слова хозяйки о неизвестном животном под кроватью Софии. Если уж она завела себе зверька, значит, проявляла инициативу и питала какие-то естественные детские желания. Котенок или щенок в таком возрасте были просто необходимы, и Эмма сама помнила, как ей хотелось, чтобы у нее был пушистый друг. В том, что София хотела иметь домашнего питомца, не было ничего плохого, проблема заключалась в том, что она могла запереть там мышонка или еще кого-нибудь, не приспособленного к домашней жизни. Такое положение вещей грозило укусами, чего допускать было нельзя.

Когда они прошли примерно половину пути, Эмма осторожно сказала ей, что хозяйке дома все известно о новом жильце.

– Это Стекляшка, она хорошая, – проявляя невиданное доселе красноречие, ответила София.

Она не отказывалась от признания и не увиливала, из чего Эмма сделала вывод, что она просто не считает свой поступок плохим.

– А кто такая Стекляшка? Это маленькая мышка? – спросила она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно мягче.

– Нет, мышек у нас нет, дядя Шерлок их убивает, – с явным осуждением сказала София. – Это лягушка. Мы с ней познакомились в нашем саду.

Еще лучше. Под кроватью у Софии жила лягушка.

– И ей нравится там жить?

– Да. Я положила ей тарелку с водой.

– А что же она кушает?

– Я даю ей листочки.

– Лягушки не едят листочки, – заметила Эмма.

– Стекляшка тоже не ест.

– А зачем же ты ей их даешь? Ей же нужно чем-то питаться.

– Я не знаю, что можно ей дать. – В голосе Софии появились нотки отчаяния.

– Нужно просто отпустить ее, чтобы она сама нашла себе еду, – посоветовала Эмма, стараясь соблюсти интересы хозяйки и при этом не обидеть девочку.

– Нет, – твердо сказала София.

– Иначе она может сильно проголодаться и заболеть, – продолжила Эмма.

– Нет, она убежит и не вернется. Я принесу ей покушать, она не будет голодная.

– Но как ты узнаешь, что ей нужно?

– Филипп скажет.

Филипп – это, наверное, тот самый мальчик, который всегда открывает дверь, а затем исчезает без следа.

– А если он не знает?

София вдруг остановилась, сняла с головы шляпу, а затем взяла в другую руку очки и протянула все это Эмме. Малышка обиделась и разозлилась, это было ясно по ее резким движениям.

– Он спросит у дяди Шерлока, потому что дядя все знает, – довольно-таки жестко сказала она и побежала к дому, оставив Эмму позади.

«Тетя Ирена и дядя Шерлок… Это настоящие имена или они просто так называют друг друга? Мало ли какими глупостями занимаются влюбленные. Было бы прекрасно, если бы у дяди был друг Джон и брат Майкрофт».

Эмма тяжело вздохнула и двинулась следом.

 

Глава 5

Холодный трупик Стекляшки покоился на дне белой коробки из-под старых туфель тети Ирены. Что она сделала неправильно? София вытирала носик подолом собственного платьишка и всхлипывала, наблюдая за тем, как Инесс вынимает из ее тайника все драгоценности.

Пользуясь тем, что убирались в комнате не каждый день, София придумала хороший способ прятать вещи – она проползала под кровать и переворачивалась на спину, после чего складывала все свои драгоценности на специальную полочку. Посередине, между полом и самой кроватью, проходила небольшая доска, на которой можно было оставлять разные сокровища. Когда Инесс заглядывала под кровать, она смотрела только на пол, не догадывалась поднять взгляд чуть выше.

Теперь с этим было покончено – все камешки, кусочки красивого материала и особенно удачные рисунки Филиппа, которые он бездумно дарил ей, были извлечены на свет и валялись на полу как кучка мусора. Однако все это интересовало Софию меньше всего – сейчас все ее мысли были заняты только Стекляшкой.

– Она умерла? – глядя на то, как Инесс тычет в бок Стекляшке абсолютно прямой палочкой из запасов ее тайника, спросила София. – Если не умерла, ей больно.

– Ей не больно, – вздохнула Инесс. – Она ничего не чувствует.

– Почему?

– Потому что, как ты и догадалась, она умерла. Зачем ты посадила ее в коробку?

София вспомнила тот день, когда она, счастливая и довольная принесла Стекляшку, держа ее прямо в своих крохотных ручках. Она показала свою новую подружку Филиппу, и он сразу же посоветовал ей избавиться от лягушки, но ей показалось, что эти слова не очень разумные. Как можно говорить такое? Теперь у нее будет настоящий зверек, о котором можно заботиться, разве это не здорово? Несмотря на все свои увещевания, Филипп согласился раздобыть ей картонную коробку и даже проделал в крышке дырочки для того чтобы Стекляшка могла дышать. Эта коробка заняла почетное место на тайной полке, что помогало ей благополучно избегать обысков. Тетя Ирена заподозрила неладное (и как ей удалось?), и начала искать зверюшку, но ничего не смогла найти. Она даже сказала Эмме. Ну почему они не хотят, чтобы у Софии был дружок?

– Я хотела, чтобы она осталась со мной, – роняя слезы, тихо ответила София.

– Ей нужно было жить на воле и скакать по лужам, а не сидеть в сухой коробке. Конечно, она умерла, ей же совершенно нечего есть и нечем дышать.

– Мы сделали дырки в крышке, ей было чем дышать!

– Но ей нужна вода, понимаешь? И вообще, зачем ты берешь домой такую гадость? – Инесс устало вздохнула и поднялась с колен, подпирая рукой поясницу. Филипп говорил, что она так делает, потому что у нее тяжелый живот, который перевешивает ее вперед, и чтобы не упасть лицом вниз, ей нужно держаться за собственную спину. Такого объяснения Софии было достаточно. – Коробку тоже придется выкинуть. Что поделать? Не нужно было разводить под кроватью лягушек.

Только сегодня, проснувшись ни свет, ни заря и поскорее нырнув под кровать, София обнаружила, что Стекляшка совсем не двигается и даже не дышит. Она разбудила Филиппа, за что чуть было не получила подушкой по голове, но ей было все равно. Через несколько минут старший брат остыл и принялся осматривать безжизненное тело лягушки. А еще через некоторое время он сказал, что Стекляшка умерла.

После этого София заплакала и побежала к тете Ирене, попутно покаявшись во всех своих грехах. Она рассказала о том, что убила несчастное создание, и бедная Стекляшка погибла в страшных муках, потому что она была голодная и сильно скучала по своим садовым лужам. Малышка всерьез считала себя убийцей, и полагала, что ее жизнь окончена, поскольку она злая и вредная девочка, которая довела до смерти невинное животное. Всхлипы и жалобы разбудили Диану, и София схлопотала подзатыльник, что случалось очень и очень редко – обычно тетя Ирена только ругалась и читала нотации.

Все эти события и привели к тому, что явившаяся в десятом часу Инесс сразу же была направлена в детскую спальню, где позже и устроила этот варварский осмотр. Все еще расстроенная и раскаивающаяся София показала ей свой тайник, надеясь хоть так искупить часть своей вины, но даже это не помогало.

Если для того чтобы вновь заслужить доверие и любовь взрослых ей придется пожертвовать всем, что у нее есть, это не беда. Пусть забирают и выбрасывают все, что ей удалось накопить и собрать по кусочкам, лишь бы не сердились на нее. Инесс выложила на пол все содержимое полки, немного отдохнула, а потом принесла большой бумажный пакет и убрала все из комнаты.

Ей отчаянно хотелось пожаловаться хоть кому-нибудь, но все твердили ей, что она сама во всем виновата. Тетя Ирена запретила ей ходить с грустным лицом и оплакивать бедную Стекляшку. Поэтому, едва сумев пережить длинный и мучительный завтрак, София убежала в свою комнату, легла на кровать и натянула простыню до самой макушки, закрываясь от всего внешнего мира.

А ведь Эмма говорила ей, что лягушку лучше отпустить. Какая же она гадкая девчонка! Она не только не послушалась совета, она еще и обидела Эмму. София тихонько шмыгнула, вытирая кулачком горячие слезы. Теперь никто не будет ее жалеть. Никто, даже Филипп.

Убийца, убийца, убийца…

София безутешно рыдала, закрыв лицо руками и желая больше никогда не вставать с постели. Вся надежда была на то, что приедет дядя Шерлок. Хотя она и понимала, что уехал дядя совсем недавно, малышка все равно продолжала ждать его и верить, что он спасет ее от этой страшной боли.

Прошло два невозможно растянутых и мрачных дня, прежде чем она обрела такое необходимое утешение.

Приехать домой в середине недели было почти невозможно, но иногда такие дни все же выпадали. Эмма ехала в автобусе, наблюдая за тем, как сгущаются сумерки и, размышляя о том, как странно порой складывается жизнь. Она скучала по Мартину, вспоминая о нем каждую свободную минуту, но в то же время она ни о чем не жалела. В первые дни после расставания ее одиночество скрашивалось вечерними посиделками с Мэйлин и прочими девушками.

В конце концов, для чего еще ей нужно было работать в другом городе и жить так далеко от матери? Ее целью был заработок денег, поскольку в родной местности найти работу было слишком уж сложно. Ограничиваться глажкой, стиркой и уборкой Эмма не хотела, поскольку едва ли такие деньги могли прокормить двух взрослых женщин. К тому же, нужно было содержать дом своего детства, оплачивать налоги и следить за тем, чтобы Эмили хорошо одевалась и имела все необходимое. Эмма мечтала купить ей холодильник или хотя бы стиральную машину, но для этого нужно было копить еще пару месяцев.

С другой стороны, жизнь в большом городе приносила и иные возможности. Эмма покупала себе красивую одежду, привозила матери редкие подарки и регулярно обеспечивала ее продуктами, которые было просто невозможно достать в провинциальном городке. Небольшие издержки в форме расходов на экспресс и трехчасовых поездок не могли перекрыть всех преимуществ, а потому Эмма усердно работала у конвейера по восемь часов в сутки, а затем возвращалась в свою комнату.

Вот поэтому, через некоторое время после заключительного разговора с Мартином, она начала подрабатывать по вечерам посудомойкой в собственном общежитии. Должность казалась многим девушкам позорной, но благодаря этому Эмма убивала долгие вечера, пока подружки и соседки ходили развлекаться. Несколько лишних монеток всегда были полезными, а монотонная работа помогала разобраться с мыслями и успокоиться. Всего через три дня она смогла привыкнуть к новым обязанностям, и на четвертый отправилась к кухонному помещению почти с радостью. Присцилла встретила ее весьма радушно, пообещав, что на сей раз сможет предоставить ей особые льготы в пользовании горячей водой. Теперь Эмма могла свободно преодолевать потайные двери и принимать душ, находившийся в служебной половине дома. Здесь же ей разрешалось стирать всякую мелочь вроде носовых платков, чулок и маечек, что также было немаловажным плюсом.

Все эти небольшие радости, которые с трудом компенсировали ощущение пустоты и потерянности, занимали ее мысли, когда она ехала домой, отвечая тем самым на мамин звонок.

Эмили сказала, что ей нужна помощь, и Эмма мчалась за сто километров ради того чтобы провести рядом с матерью всего несколько часов. Прибыв на автовокзал уже в девятом часу вечера, она попросила знакомого водителя довезти ее до нужной улицы.

Жаркий дневной воздух остыл и стал приятно тяжелым и теплым. Эмма шла, подставив плечи легким прикосновениям ветра и почему-то улыбаясь. Эмили ждала ее у ворот.

– Мама, что случилось? – сбрасывая с плеча ремешок сумки и перехватывая свободной рукой свой нехитрый багаж, сразу же спросила Эмма. – С чего срочность такая?

– Детка, мне нужно срочно уехать, а дом оставить просто не на кого, – посетовала Эмили, разводя руками.

– И куда же тебе нужно уехать? – довольно грубо спросила Эмма.

– На другой конец города, к Инесс, у нее какие-то проблемы с животиком, а никого рядом нет. Из клиники ее выгнали как какую-то бездомную собаку, даже не позволили ей полежать хотя бы сутки. Она сейчас совсем одна, ее муж в командировке.

Эмма сжала зубы. У этой незнакомой и неведомой Инесс был муж, она ждала ребенка.

– Ну и ехала бы к ней, – с ощутимым раздражением сказала она. – Что может случиться на одну ночь? В нашем городке ничего не происходит, и никого не обворовывают.

– Это тебе так кажется, а на самом деле… а, тебе-то что? Ты все равно живешь в большом городе, наверняка твоя комнатушка на четвертом этаже, и бояться совершенно нечего. Ты уже и забыла, каково это – жить в нормальном доме.

– Хорошо, хорошо, уезжай сейчас, – уже жалея о своем выпаде, но, все еще злясь, заговорила Эмма. – Я приехала, так что ты свободна как ветер.

Эмили кинула на нее сердитый взгляд, а затем выбежала за калитку. Эмма едва успела спросить, есть ли у нее деньги на дорогу, на что та ответила коротким кивком.

Делать было нечего. Если из-за чужих проблем ее оторвали от работы на кухне, оставалось лишь наслаждаться теми благами, которые предлагал родной дом.

В темно-синих сумерках она не успела разглядеть, как выглядели соседние дома, и был ли кто-нибудь на дороге. Ей просто хотелось зайти внутрь, сбросить всю одежду и принять душ, а затем выбрать виниловую пластинку и улечься в кровать под звуки хорошего джаза.

Половину из этого сделать ей удалось – она только вышла из ванной, когда в дверь забарабанил нетерпеливый посетитель.

Все еще вытирая волосы полотенцем, она вышла в прихожую и открыла дверь, за пестрым витражом которой в свете дворового фонаря угадывалась невысокая фигура.

Нарушителем спокойствия оказался Филипп. По крайней мере, мысленно Эмма назвала мальчика именно так.

– Моей мамы нет дома, она будет только завтра утром, – сообщила она, считая своим долгом отправить его назад как можно скорее.

Он хмуро оглядел ее с ног до головы, а потом, без приветствия, сразу же заговорил о сути своего дела.

– Я видел, как вы приехали. Кажется, Инесс нездоровится. Во всяком случае, она сегодня не пришла, и София целый день ждала вас вместо нее.

– С ней что-то случилось? – отступая внутрь и давая ему дорогу, спросила она.

– Да. Нет. Да, скорее всего. В общем, случилось, но не с ней. Ее лягушка умерла.

Ничего удивительного в этом не было, но Эмма все равно не удержалась:

– Стекляшка? Боже, малышка, наверное, очень переживала.

– Она и сейчас переживает. У нас гости, тетя Ирена очень занята, и она не заметит, если я приведу Софию к вам. Вы сможете успокоить ее?

– А когда же умерла Стекляшка? – сама не зная, зачем, спросила Эмма.

– Несколько дней назад. В понедельник, кажется. Так я могу привести ее к вам?

Разбираться в причинах и уточнять, почему он выбрал именно ее в качестве утешителя для своей маленькой сестры, Эмма не собиралась. Если ребенок так долго страдал, то нужно было действовать очень быстро. Ей казалось, что дорога каждая минута, и она прижала полотенце к груди, стараясь сообразить, как лучше поступить в этой сложной ситуации.

– Если ты приведешь ее сюда, ваша тетя все равно об этом узнает, – сказала она через некоторое время. – Лучше подожди меня пару минут, я оденусь, и мы вместе придумаем что-нибудь по дороге к вашему дому.

Она оставила его в гостиной, а сама помчалась в свою комнату, лихорадочно стараясь придумать хоть какой-то предлог для того чтобы прийти в дом непрошеным гостем. Ну, разве это не безумие? Чистый маразм, не иначе! Из-за какой-то дохлой лягушки устраивать такую сцену и суетиться!

Все трезвые доводы остались за спиной, руки сами отыскали старое полосатое платье, и через несколько мгновений сухая слежавшаяся и помятая ткань тяжело заскользила по мокрой коже. Она вышла в гостиную, обнаружив Филиппа все еще сидящим в кресле, но уже с каким-то журналом в руках. Слава Богу, хотя бы эта неподвижность не является их наследственной чертой.

– Мы скажем, что ты пришел ко мне и сказал, что у вас в доме вечеринка… нет, нет, лучше скажем, что ты знал, как сильно будет нужна помощь после вечеринки и внезапно увидел меня на улице. Спросил, не смогу ли я поработать вместо Инесс, как это было в прошлый раз. Я, конечно же, согласилась, – тараторила она, пока они в темноте шли к соседскому дому.

– Вы что – собираетесь мыть посуду? – Он явно был неприятно удивлен.

– А что еще остается? Мне это тоже не нравится, – нахмурилась она.

– Да плевать мне на то, что вам не нравится, – резонно заметил Филипп. – Просто я ожидал, что вы проведете это время с моей сестрой, а не будете зарабатывать деньги.

Она остановилась посреди дороги и взяла его за руку, чуть выше локтя, крепко сжав при этом пальцы и глядя прямо ему в глаза.

– Мне хватает денег, у меня хорошая работа, и я не горю желанием подрабатывать посудомойкой у твоей тетушки, понял ты меня? – четко выговаривая каждое слово, сказала она. – Однако это единственный способ прийти к вам в дом и встретиться с Софией, не подвергнув при этом никого из вас риску. Если мы сделаем такую ерунду, какую предлагал ты, то завтра вас обоих хорошенько вздуют за то, что вы сбежали из дома и пошли к соседям, не спросив разрешения.

Эта не слишком длинная речь произвела на Филиппа нужное действие, и он молча кивнул, а затем высвободил свою руку и снова двинулся по дороге бодрым шагом.

Убедить счастливую Ирену в правдивости этой наскоро сочиненной лжи было легко – пинап-модель приняла Эмму с распростертыми объятиями, обрадовавшись тому, что ей не придется мыть всю посуду в одиночку. Пока гости все еще были в доме, Эмма суетилась на кухне – разрезала покупные пироги и укладывала фрукты в красивые вазочки. Ей приходилось забирать из гостиной грязные стаканы и менять их на чистые. Зато красивая и выхолощенная хозяйка смогла усесться среди гостей и с чистой совестью принимать все похвалы и комплименты.

Кромешный ад длился еще полтора часа, а потом гости начали покидать теплый дом тетушки Ирены. Малышка Диана спокойно спала в своей кроватке, видимо, устав от бесконечных сюсюканий и поцелуев, а Эмма засела на кухне, радуясь отремонтированному смесителю, благодаря которому из крана веселой струйкой бежала горячая вода.

Она только справилась со стеклянной посудой, когда на кухню проскользнула маленькая тень. Продолжая делать вид, что она ничего не видит, Эмма старательно орудовала тряпкой и губкой, по временам осторожно косясь в сторону привычно тихой Софии. Через ее руки прошли фарфоровые чашки, тонкие блюдца с ручной росписью, изящные и неудобные графины со следами вина и соков, а также вполне себе земные тарелки с крошками из-под пирожных. Она терпеливо смывала следы пиршества и раскладывала все по аккуратным стопочкам. Стаканы следовало перевернуть на застеленный хлопчатым полотенцем поднос, а стеклянные кувшинчики расставить на специальной полке. Кухня не носила следов хозяйки, здесь чувствовалась чужая, слегка безразлична рука, которая ставила все на свои места, но не заботилась о комфорте. Было видно, что женщина, привыкшая следить за чистотой в этом доме, относилась к нему с холодностью служащего, а не с душой живого человека. Эмме это даже нравилось – можно было импровизировать в мелких деталях, не боясь, что хозяйка потом будет делать ей замечания. Если она не прикладывала сил для того чтобы привести в порядок кухню, значит, ей неизвестно, где должны лежать те или иные вещи.

Эмма старательно игнорировала Софию даже тогда, когда приходилось поворачиваться к ней лицом или подходить к ней совсем близко. Почему-то ей казалось, что так правильнее. Спугнуть малышку было слишком просто, и она не хотела действовать необдуманно. С другой стороны, существовал риск, что София просто подумает, что ее присутствие не вызывает интереса, и уйдет. Такого допускать тоже было нельзя.

Девочка разрешила все сомнения сама – когда Эмма расправила влажные полотенца на краю стола и сняла фартук, София заговорила первой.

– Моя Стекляшка умерла, – шепотом сказала она, глядя исключительно вниз и не поднимая глаз.

Эмма подошла к ней и опустилась на колени, чтобы посмотреть ей в лицо.

– Ты не виновата, – сказала она.

– Я виновата, – покачала головой София, и ее носик заметно покраснел. – Она была голодная, и ей было плохо в коробке. Я плохая, я убила ее.

– Нет, что ты, – впервые прикасаясь к ней и накрывая маленькие ладошки своими руками, прошептала Эмма. – Не надо так думать, София. Ты не плохая. Может быть, она умерла от старости?

– Нет, Инесс сказала, что лягушке нельзя без воды.

– Но ведь у нее была вода? Ты же поставила ей тарелочку?

София подняла голову и с надеждой посмотрела на Эмму, не пытаясь при этом убрать свои руки из-под чужих ладоней.

– А ей бы хватило? – спросила она одними губами.

– Отчего же нет? Если тарелка была глубокая, то лягушка могла в ней посидеть, когда ей очень хотелось поплескаться в воде.

– Тарелка была большая, я даже не смогла ее положить в коробку сама. Филипп затолкал ее в коробку.

Эмма даже улыбнулась от таких милых подробностей. Небрежный с виду и любящий внутри, Филипп, как оказалось, был хорошим братом.

– Ну, вот видишь, – улыбнулась она. – Все хорошо. А без еды она могла прожить немножко дольше.

На самом деле Эмма не знала, сколько могут прожить лягушки, которым нечего есть, но сейчас нужно было утешить Софию.

– А вы не обижаетесь на меня? – все еще глядя на нее с доверием, которое просто нельзя было обмануть, спросила девочка.

– Нет, не обижаюсь.

Как странно – она помнит, что повела себя довольно грубо в прошлую субботу.

– И вы не приходили не потому, что я плохая?

Ей вдруг захотелось поцеловать эти еще по-младенчески пухлые щечки, но она заставила себя удержаться.

– Я просто работаю в другом городе, очень далеко отсюда. Приезжаю только на выходные.

– А сегодня выходной? – со свойственной детям простотой поинтересовалась София.

– Нет, сегодня нам просто повезло.

Пальчики под ее ладонями зашевелились, и скоро София сама взяла ее за руку.

– Она точно умерла не из-за меня? – видимо, желая удостовериться в том, что она не виновата, переспросила малышка.

– Точно. Ты никого не убивала. Ты хорошая девочка, София, и никогда не слушай тех, кто скажет, будто ты плохая.

Глядя в эти красивые голубые глаза, Эмма поняла или даже почувствовала, в чем заключалась причина таких странных поступков. София была до боли одинокой, она хотела, чтобы у нее был друг, и поэтому она поймала лягушку, а потом поселила ее у себя под кроватью. Одиночество, которого не должен знать ни один малыш, поедало душу этой девочки, и жгучее желание помочь Софии почти затопило Эмму с головой.

Поэтому, когда София спросила:

– А когда будут еще выходные?

Эмма ответила:

– К счастью, очень скоро. Я вернусь домой, и мы с тобой еще увидимся.

 

Глава 6

Поездка в провинцию отняла у Мартина последние силы. Он лежал в своей квартире, глядел в потолок и думал о том, что сегодня вечером, в день его приезда, ему просто не с кем выйти в город. Все друзья были заняты со своими возлюбленными, в то время как он остался в полном одиночестве. Мысли сами собой возвращались к Эмме, с которой он так непонятно распрощался в прошлый раз. Ему казалось, что все ее слова не были серьезными. Скорее всего, она не рассуждала как взрослый человек, а лишь шла на поводу у своих эмоций, когда так старательно обижала его во время их последней прогулки. Однако в ее облике было нечто необъяснимое, но тревожное и болезненное, и это не позволяло Мартину подняться и пойти в ее общежитие прямо сейчас. Он полагал, что должен дать ей еще немного времени, хотя после их неудачной встречи прошел почти месяц.

Августовские вечера были теплее и медленнее, нежели июльские, сумерки сгущались быстрее, и Мартин думал о том, что ему стоит пройтись в одиночестве. Он поднялся со своей кровати, сменил рубашку, оставив расстегнутой последнюю пуговицу, а затем закрепил подтяжки и вышел на улицу, прихватив с собой серый пиджак.

Пришлось признать, что он даже побаивался Эмму. От нее исходило странное чувство силы – как физической, так и внутренней. Она была красива, как кинозвезда, но при этом избегала слащавости и искусственной хрупкости. В ее уверенных движениях, пружинистой походке и идеальной осанке угадывался строгий и тяжелый характер, и одно это уже должно было оттолкнуть или хотя бы предостеречь его от близкого знакомства с ней, однако Мартин помимо воли потянулся к этой необычной девушке. В Эмме было столько прямоты и искренности, что общение с ней не могло не доставлять удовольствие.

Все началось с мимолетного прикосновения – покупая себе утреннюю булочку и пытаясь одновременно прочесть хотя бы первую страницу газеты, Мартин по неосторожности задел локтем стоявшую рядом девушку. Был самый что ни на есть лютый февраль, и толстое приталенное пальто наверняка защитило ее от удара, но Эмма все равно сердито фыркнула и отвернулась от него, стараясь не упустить свою очередь в лавочку. Она купила самую большую булку и попросила завернуть ее в бумагу, попутно оглядываясь на свою подругу. Рядом с ней, конечно, была Мэйлин – невысокая, изящная и опасная, как и все, что веет азиатской экзотикой.

– Мне удалось взять последнюю, – радостно сообщила Эмма, глядя на подругу совершенно счастливыми глазами.

Казалось, что она позабыла о нем сразу же, хотя с того момента, как они столкнулись, прошло чуть более одной минуты.

– Я прошу прощения, – попытался вклиниться со своими извинениями он, уже позабыв о газете и своем холодном завтраке.

Она окинула его еще одним не менее холодным взглядом, но ее полные изящные губы тронула улыбка и на щеках появились красивые ямочки. И все же, она проигнорировала его слова и продолжила говорить с Мэйлин, отводя ее в сторону от толпившихся возле лавочки покупателей:

– В обед постараемся купить сыру и ветчины, а то сегодня вечером на кухне профилактическая чистка. Не хотелось бы остаться без ужина, – звонко сказала она, протискиваясь мимо него.

– Вы меня очаровали! – уже глядя ей вслед, обреченно выкрикнул он.

Рассчитывать на то, что она обернется, не было смысла, но Эмма остановилась и повернулась к нему, а затем подарила ему еще одну улыбку.

Не теряя времени, пока она не отвлеклась от него окончательно, он еще более отчаянно спросил, до смешного повышая голос:

– Когда будет следующая профилактика на вашей кухне? Хотелось бы встретиться с вами у этой же самой лавки еще как-нибудь.

– Не обязательно у этой лавочки, – рассмеялась она, стряхивая снег с аккуратных локонов. – Можно встретиться и в другом месте.

Ее глаза были полны озорных искорок, и она так сильно отличалась от той грустной и грубоватой девушки, с которой он расстался больше месяца назад. Впрочем, перемены не имели значения – Мартин все так же тосковал по ней, а потому он даже не удивился, обнаружив, что стоит у дверей в ее общежитие. Теперь было жарко, и он держал свой сложенный пиджак в руках, неловко переминаясь у входа. Благо, консьержка была с ним знакома и даже знала, к кому он приходит. Он уже хотел заговорить с ней, спросить, где и с кем сейчас Эмма, но в этот момент из внутренней двери показалась стройная фигурка Мэйлин, и Мартин бросился к ней.

– Добрый вечер, Мэйлин, – крепче сжимая свой пиджак, поздоровался он.

– Добрый ли. – Вопреки словам, глаза у девушки были веселыми.

– Надо надеяться, что да, – вздохнул он. – Не пройдешься со мной?

– Некрасиво гулять с бывшим парнем подруги, – отодвигая его в сторону своими тонкими, но сильными руками, сказала она.

– Так я уже бывший? – направляясь следом за ней к выходу из здания, спросил он.

– А как же? – Голос Мэйлин был спокойным, без осуждения и гнева, что несколько успокаивало, хотя ее слова по-прежнему звучали более чем тревожно. – Я иду за апельсинами, так что у тебя десять минут, не больше.

– Хорошо, хорошо, – принимая все условия, закивал Мартин. – Она встречается с кем-то другим?

Мэй посмотрела на него, а потом ее накрашенные ресницы медленно опустились и поднялись, когда она завела глаза к небу.

– Нет, Мартин, она еще не нашла тебе замену.

Создавалось ощущение, будто Эмма кого-то искала, но уточнять не хотелось – презрительная и ироничная Мэйлин могла выставить его идиотом. Такое уже случалось, и он ненавидел ее в такие минуты.

– Так она проводит вечера одна? – избегая опасных двусмысленностей, спросил он.

– Как и до твоего появления.

– И как она себя чувствует?

– Спроси у нее.

– Ты издеваешься? Я же не могу войти в жилую часть общежития.

– Нет, я не издеваюсь, и тебе не обязательно подниматься на второй этаж, ты можешь попросить, чтобы ее вызвали к тебе в приемную. Как тебе план? Ну, разве не здорово? Кстати, теперь я немножко издеваюсь, но у меня просто такая привычка, так что не обижайся, ладно? Хотя… вряд ли она выйдет к тебе. Она бывает очень занята каждый вечер…

– Ты же сказала, что она ни с кем не встречается, разве нет?

– Как будто у девушек больше нет других занятий, кроме как гулять с парнями, просиживать по два часа в кино, есть мороженное и заново красить губы через каждые тридцать минут, – придерживаясь своего язвительного тона, мудро заметила Мэйлин. – Она подрабатывает.

– Подрабатывает?

– Ты прекрасно все слышал, – сворачивая за угол дома и направляясь к магазину, ухмыльнулась она.

– Но где? Можно мне будет прийти к ней на работу?

– Если только ты сможешь найти черный ход в кухню, – пожала плечами девушка, останавливаясь у самой двери магазина и сразу же вынимая из кармана платья свернутую бумажку. На миг Мартин остался за полем ее зрения, и она обратилась к молоденькому продавцу в ядовито-зеленом фартуке и полосатой рубашке: – Мне два апельсина. Нет, самые большие. Ой, ладно, если нет, то давайте три маленьких. Спасибо.

Наверное, второй апельсин она отдаст Эмме, а третий они разделят пополам. Насколько ему было известно, подруги всегда делились друг с другом почти всем, что покупали.

– До черного хода я не доберусь, да и потом, ваша Присцилла прогонит меня поганой метлой, – вяло заметил он, когда они отошли от магазина. – Вот, что Мэй, у меня просьба.

– Что такое? – нахмурив свои черные брови, забеспокоилась она.

– Не могла бы ты передать Эмме кое-что от меня вместе с одним из этих апельсинов?

– Ну, а если и могла бы? Что это будет?

– Я сейчас напишу записку. – Мартин полез в карман за блокнотом и карандашом, радуясь тому, что рабочая привычка брать с собой письменные принадлежности пришлась кстати. – Вот, всего пару слов.

– Пару слов, я, пожалуй, донесу.

Он открыл чистый лист, остановился и нацарапал: «Поговори со мной».

Мэйлин даже не взглянула на записку. Она просто свернула листочек и положила его в свой карман. Она была кристально честной, и Мартин был благодарен ей за то, что она не стала влезать в чужое дело, читать ему морали или разводить сплетни.

– А теперь уходи с этой улицы, – приказала она, улыбаясь и давая ему тем самым слабую тень надежды на то, что все еще можно исправить.

Стала бы она улыбаться ему, если бы Эмма была слишком обижена на него? Зная о том, как крепка их дружба, Мартин мог сказать, что Мэй даже не заговорила бы с ним, если бы все было слишком плохо.

Взрослые всегда норовили обмануть. Конечно, они делали это не специально, так просто получалось, но боль от этого не становилась слабее. Филипп привык сталкиваться с предательством каждый день.

Когда умерли мама и папа, поначалу он считал, что в этом и вправду нет их вины. Он скучал по ним, и ему становилось больно от одной лишь мысли об их смерти. Они были такими молодыми и красивыми, они могли бы жить еще очень долго. Впрочем, теперь думать поздно – все равно, их больше нет. А он и София остались, и в этом заключалась самая большая несправедливость. Как можно было оставить их одних, совершенно одних? Как можно было бросить детей в мире, где они больше никому не нужны? С момента гибели родителей прошло три года, но Филипп думал о них каждую минуту, обвиняя во всем, что случалось с ним и его малюткой-сестрой.

Умом он прекрасно понимал, что в смерти Стекляшки, нет ничьей вины. Разве что София немного виновата. Однако горечь от собственной беспомощности перенаправлялась на тех, кого не было рядом, и, глядя на слезы своей маленькой сестры, он не переставал винить отца с матерью. Если бы они были рядом, то малышке не пришлось бы искать грязных лягушек, заводить с ними ненормальную дружбу, а потом выслушивать упреки от недалекой тетки и ограниченной прислуги.

Когда дядя Шерлок взял их к себе, он не обещал им, что они будут хорошо жить – просто сказал, что сделает все возможное. Филипп тоже не клялся быть хорошим мальчиком, но про себя решил, что постарается быть благодарным и воспитанным. Ему было всего девять лет, и он, как и любой ребенок, жаждал защиты, но вместо этого пришлось смириться с новой правдой своей жизни. Дядя работал в гражданской авиации, зарабатывал большие деньги и каждую неделю привозил им новые игрушки, но рядом его не было почти никогда. Нет, он проводил в городе по паре дней, но почти всегда был на свиданиях со своей красавицей. Во всяком случае, когда они действительно в нем нуждались, рядом его не было. Филипп научился сам обрабатывать свои коленки и лечить голову Софии холодными компрессами, если она падала со стула или стукалась о мебель. Однако когда она упала в колючий кустарник, он испугался по-настоящему. Ему было так страшно, что он не сразу догадался позвонить в скорую помощь. Она лежала во дворе, и ее тельце было исколото сухими иглами, которые впились в ее крохотные ручки. Редкие темные точки на светлой коже Софии можно было разглядеть до сих пор. А потом примчался дядя и устроил ему такую взбучку, что Филипп стал всерьез жалеть, что не утопился в реке месяц назад, когда у него впервые возникла такая мысль.

Потом явилась Ирена, которая в скором времени стала тетей Иреной. Она была красивой, доброй и ласковой. В первые дни она была действительно хорошей и заботилась о Софии. Она покупала девочке платья, наряжала ее как куклу и купала каждый вечер в теплой ванне с душистой пеной. У них каждый день была хорошая еда и чистая одежда. А потом тетя забеременела, и все хорошее исчезло. Они снова стали никому не нужны, и это продолжалось уже два года. Маленькая Диана была кричащим красным комочком, и все умилялись над ней, немедленно превращаясь в сборище сюсюкающих идиотов. Все вели себя как слабоумные, стоило им увидеть младенца – все, даже дядя Шерлок. Хотя, с чего бы ему быть в своем уме – все-таки Диана была его родной дочерью.

Филипп и София больше никому не были родными, и рассчитывать на настоящее тепло им не приходилось. Сам он понял это уже очень давно, но ему было очень тяжело объяснить эти истины младшей сестре. Доверчивая и добрая, она искала недостающую любовь везде, где только могла. Она пыталась подружиться с подругами тети, ходила следом за Инесс, тянулась к вечно занятому дяде Шерлоку. Филипп как мог объяснял ей, что теперь вести себя подобным образом просто опасно, но она слабо понимала смысл его слов. Ей казалось, что он просто слишком злой и раздражительный. Несколько воспитательных бесед обернулись противоположным эффектом, и София начала бояться собственного брата. Маленькая и наивная девочка не понимала, что все те, кого она считала отзывчивыми и милыми, на самом деле были эгоистичными и лицемерными прохвостами, в то время как внешне грубоватый и не по годам циничный Филипп действительно желал ей добра.

Смерть проклятой лягушки не казалась ему большой катастрофой, но для Софии это был настоящий конец света. Она плакала ночами напролет, накрывшись с головой и беззвучно всхлипывая. Звук ее плача, спрятанного и зажатого подушкой, был самым страшным из всего, что ему приходилось слышать. Ей всего пять, и она не должна лить слезы, скрываясь под ночным мраком и постельным бельем. Это несправедливо! Почему все остальные дети получают все, все без остатка, а его маленькой сестре приходится глотать слезы в одиночку? Почему никто не может ее успокоить и приласкать? Неуклюжие попытки утешить Софию оборачивались странным оцепенением, когда она сидела, настороженная и тихая как замерзший воробышек, а он просто стоял рядом, не зная, обнять ли ее или уйти прочь.

Малышке нужна была женщина – взрослая, рассудительная и сильная. Та, которая смогла бы забрать всю боль, прижав к себе Софию и пообещав ей, что все будет в порядке. Конечно, Эмма приходила ему на ум несколько раз – он вспоминал о ней каждый вечер, стараясь понять, подходит ли эта девушка на роль временной утешительницы для Софии. Нет, ни к чему им няньки и новые разочарования – как только они начинали считать кого-то своим другом или защитником, сразу же происходило нечто, вколачивавшее гвозди в нежные тела зарождавшихся дружеских отношений. Еще одна дыра в сердце ни Филиппу, ни крошке Софии была не нужна. Дядя Шерлок отдалился от них ради своей распрекрасной Ирены, а сама Ирена в свою очередь бросила их, когда в ее животе начала расти будущая крикуша Диана. Довольно обманов и пустых надежд, Филипп был уже слишком мудрым для того чтобы верить взрослым после всех предательств. Эмма могла стать лишь временным обезболивающим, необходимой мерой для того чтобы успокоить сестричку, и не более.

Он стал ждать прихода Эммы, чтобы перехватить ее у порога и сразу же сказать, чего он от нее хочет. По рассказам Софии Эмма была доброй и спокойной барышней, так что Филипп рассчитывал хотя бы на призрачную тень понимания. Зная о том, что София часто преувеличивает положительные качества других людей, он думал, что Эмма всего лишь наполовину так добра, как утверждала его сестренка. Этого ему могло бы вполне хватить. Вся беда заключалась в том, что Эмма приходила очень редко – она была в этом доме всего два раза, и при этом каждый ее визит приходился на выходные, до которых было весьма сложно дожить – Стекляшка умерла в понедельник. Другим признаком появления Эммы было отсутствие Инесс, и на это условие ориентироваться было куда проще. Поскольку Инесс и сама успела обзавестись внутренним младенцем, ее самочувствие становилось все хуже и хуже – она едва ходила, тяжело дышала и работала очень медленно. Хороший день выдался в четверг – тогда Инесс снова не пришла, и у Филиппа появилась надежда. Однако прошел целый день, и наступил вечер, а Эмма так и не появилась.

Лишь вечером, сидя на крыльце и глядя через забор на всю улицу, Филипп заметил знакомую высокую фигуру, и его сердце забилось чаще. Эмма шла по дороге, но ее уже ждала соседка тетя Эмили, так что соскочить и побежать к ней сразу же не удалось. Пришлось ждать. Он засек время по старым настенным часам, висевшим в коридоре, и мысленно отмерил Эмме на ужин полчаса. Когда стрелка доползла до нужного деления на циферблате, он помчался к уже известному дому и постучался в дверь.

Если бы он еще мог верить людям, то решил бы, что Эмме действительно не наплевать на Софию – она так быстро согласилась пойти и так живо интересовалась несчастной лягушкой, что он всего на миг позволил себе поверить в ее искренность. Был короткий момент слабости, а потом открылась правда – она хотела лишь заработать еще денег, поскольку решила предложить свои услуги избалованной за время беременности и недолгого материнства Ирене. Впрочем, когда Эмма схватила его за руку и выстрелила ему в лицо гневными словами, Филипп подумал, что в чем-то она действительно права. Ее грубость должна была оттолкнуть его, но почему-то он решил, что это хороший знак – по крайней мере, она не прикидывалась добренькой.

Он попытался отправить Софию вниз, сказав, что у них на кухне прямо сейчас находится Эмма. Прошло несколько часов, прежде малышка сдвинулась со своей кровати – она отлично знала, что попадаться на глаза гостям сейчас нельзя. Лишь когда на дворе стихли звуки и шумные прощания, она тихонько выскользнула из-под простыни и шмыгнула за дверь. Вернулась она примерно через час, и к этому времени с ней произошли чудесные перемены. Скорее всего, волшебство сотворила Эмма, и Филиппу даже было интересно, что такого она сказала его сестре.

С тех пор он стал допускать мысль о том, что Эмма может немного отличаться от всех остальных самодуров-взрослых, с которыми им приходилось иметь дело. Она приезжала в город на выходные и обязательно находила повод встретиться с ними. Июль и начало августа были отмечены для его сестры бесконечным и тихим ожиданием суббот и воскресений, суливших встречу с новой подругой. Они вместе ходили за покупками, и за время этих коротких вылазок Эмма всегда успевала сделать девочке какой-нибудь подарок – она позволяла ей примерять красивые взрослые вещи, катала на такси (всего пять минут, но все же) и учила ее всякой девчачьей чепухе, постигнуть смысл которой Филиппу не удавалось. Такие передышки были Филиппу по душе – Эмма не старалась казаться новой мамочкой, но при этом давала Софии то драгоценное внимание и одобрение, которых так жаждала его маленькая сестренка.

И все-таки, где-то другом городе у этой странной женщины должна была быть своя собственная жизнь, о которой она никому ничего не рассказывала. Именно это удерживало Филиппа на расстоянии и заставляло держаться с предельной осторожностью.

 

Глава 7

Даже при всем желании соответствовать высоким нормам поведения для воспитанной и хрупкой девушки, Эмма не могла вписаться в классический образ, навязанный телевидением и литературой. Она оставалась грубоватой, слишком уж живой и настойчивой для того чтобы казаться эфемерной и трогательной. У нее были крепкие руки, широкие плечи и сильные ноги, и она не собиралась притворяться другим человеком в угоду провинциальным вкусам. В большом городе было проще затеряться и не привлекать внимания – здесь она могла раствориться в толпе, слившись с безликой массой пестрых платьев, пышных юбок и серых костюмов в мелкую клетку. Фетровые шляпы, тряпичные зонтики, крупные солнцезащитные очки, устойчивые каблуки и прочие атрибуты городской жизни делали ее обычной девушкой, ничем не выделявшейся из толпы.

Такая анонимность нравилась Эмме – никому не было дела до ее чересчур решительной походки и широких шагов, размашистых жестов и низкого голоса. Однако личное пространство ценилось даже больше – оставшись наедине с собой, она могла предаваться своим мыслям и размышлениям, расставлять все по местам и строить планы на будущее. К слову, с последним у нее пока что были большие проблемы.

Что будет дальше? Эмма старательно избегала мрачных мыслей, но все вероятные перспективы просто пугали своей однообразностью и обреченностью. Можно, конечно, постараться заработать достаточно денег и остаться в городе. Поступить в университет? Нет, для этого нужно время и немалые способности, которых у нее не наблюдалось. Выйти замуж? После новостей о бесплодии подобные мысли отметались еще до того, как их первые проблески успевали зародиться в мозгу. Так что же делать?

Пока она старательно приводила мысли в порядок, ее ровесницы крутили летние романы, приносили шоколадные плитки от своих ухажеров, покупали новые платья и ездили за город на выходные. Все это оставалось за пределами кухни, и Эмма находила свое собственное наслаждение в уединенности и замкнутости выложенных белым кафелем стен. Шумная жизнь оставалась за пределами слышимости, оставляя лишь тишину и бездумную несложную работу.

Едва научившись ценить эти блага, Эмма с удивлением обнаружила, что ее новому мирку грозит опасность – записка от Мартина всколыхнула затихшие аккорды ее души, и она со вздохом признала, что хотела бы ответить согласием. Мэйлин, как обычно, ни на чем не настаивала – она лишь передала послание, улыбнулась и предложила ей выпить чаю с печеньем.

Продумав два дня, Эмма решила, что должна завершить начатое – просто отмолчаться и подождать, пока он окончательно обидится и охладеет к ней. Она продолжала ходить на работу и старательно избегала знакомых мест вроде булочной лавочки и газетных киосков, возле которых она виделась с Мартином в прежние времена. Августовские дни постепенно плавились в календаре, подходя к завершению, и ей казалось, что совсем скоро по тротуарам полетят сухие листья, открывая новый сезон. Так можно поставить точку и отпустить все то, что осложняет жизнь. По вечерам она находила спасительную тишину на кухне, перемывая тарелки в полной безмятежности и апатии. Вторая работа превратилась для нее в нечто вроде утренних пробежек – она с трудом заставляла себя отправляться на кухню, но едва взяв в руки мочалку, уже не могла остановиться или представить себе другое занятие. Какая ирония! Может быть, это и есть ее истинное призвание?

Идиллические настроения разбились в самом конце августа, когда в заднюю дверь настойчиво постучался какой-то нахал. Поначалу Эмма решила сделать вид, что внутри никого нет, но стук повторялся раз за разом, пока не вывел ее из себя окончательно. Она оставила свои тарелки, сняла перчатки и решительно направилась к двери, чтобы задать трепку непонятливому гостю.

Возникший на пороге Мартин мигом растворил все мысли в душном и тяжелом воздухе.

– Добрый вечер, Эмма, – глядя себе под ноги, промямлил он.

– Говори, зачем пришел, или уходи сейчас же, – холодно сказала она, радуясь тому, что он не смотрел ей в лицо.

– Пришел, чтобы помочь тебе отмыть большие кастрюли и жирные противни.

– Я прекрасно справляюсь сама.

– Да брось, денег я за свою помощь не возьму. Никто не узнает, поверь.

Она отступила на шаг, окидывая его беглым взглядом. Потертые брюки без подтяжек, серая рубашка с закатанными рукавами, пыльные сандалии. Его внешний вид соответствовал словам, и это почему-то побудило ее уступить.

– Хорошо, только учти, что второго фартука у меня нет.

– Тогда ты можешь отдать мне свой, – невозмутимо предложил он, продолжая изучать заасфальтированную поверхность, стелившуюся до самого порога.

– Это еще почему? – возмутилась она.

– Потому что ты здесь живешь, а мне еще ехать до дому на трамвае.

Отсутствие романтики и слезливых обвинений также подействовало отрезвляюще и вместе с тем положительно.

– Ну, и отлично, – согласилась она, развязывая затянутые в узел тесемки за своей спиной. – Все сковородки и противни лежат в дальнем правом углу, возле входной двери. Мочалку найдешь на шкафу, там же, где и порошок.

Он ничего не говорил и не задавал вопросов. Мартин ушел, едва справившись с противными чугунными посудинами. Затем он пришел еще раз, и еще раз. И продолжал приходить каждый день. Когда дошло до пятницы, она поинтересовалась, придет ли он в субботу, на что он ответил:

– Нет, в субботу у меня другие дела.

– Жаль. Думаю, Присцилла была бы рада твоей помощи, – улыбаясь, сказала она.

– Придется разочаровать ее. Что поделать, жизнь несправедлива, – пожал плечами он, прежде чем снять фартук через голову. – Я приду в понедельник.

Потом он не спеша повесил фартук на крючок, снял перчатки и стряхнул невидимые крошки со своих темных брюк.

– До понедельника? – сама не зная, как у нее это вырвалось, спросила она.

– Да, до понедельника, – не меняясь в лице, кивнул он.

Странная жизнь пошла – дети, к которым она рвалась всей душой на выходных, не были ее детьми. Мужчина, которого она стала ждать будними вечерами, не был ее мужем или женихом. К чему можно прийти с такой жизнью?

Единственное, что оставалось неизменным и держало ее как якорь – ночные разговоры с Мэйлин. Подруге она могла признаться во всех своих мысленных грехах, смутных догадках и тайных опасениях.

Вернувшись в комнату тем же вечером, она дождалась Мэй и обо всем ей рассказала.

– Я не понимаю, зачем он приходит, – поделилась она, наблюдая за тем, как Мэйлин раскрывает подаренный Паулем шоколад.

– Если бы я знала тебя чуть хуже, то непременно решила бы, что ты просто ждешь, когда я скажу тебе: «Ах, милая, это же и идиоту ясно – он приходит, чтобы побыть рядом с тобой». – Мэйлин вручила ей кусочек плитки, а потом облизнула самые кончики пальцев. – Но поскольку я знаю тебя не первый день, позволю себе предположить, что ты действительно не понимаешь очевидных вещей. Итак, Эмма, вот что я думаю: Мартин пытается донести до тебя свои намерения. Он не собирается тебя бросать, вот и все.

– Если так, то я должна рассказать ему про Софию и Филиппа. Это очень важная часть моей жизни, так что я не могу оставить ее в стороне.

– Поступай, как знаешь, – отламывая и для себя небольшой квадратик шоколада, покачала головой Мэйлин. – Однако я не верю, чтобы эти детки были действительно так важны. Нет, стой, я неправильно выразилась. Я не верю, что эти детки у тебя надолго. Ты просто помогаешь их тетечке по выходным, вот и все. Когда ваша мученица Инесс разродится, эта самая Ирена найдет другую постоянную прислугу, и тогда ты уже будешь не нужна в том доме.

Правдивые слова оказались холодными и неприятными – впрочем, как того и следовало ожидать. Если кто-то и мог облить Эмму ледяной водой, вернув трезвый взгляд на вещи, то этим человеком была именно Мэй.

– Кабы все дело только в работе. Думаешь, мне так нравится мыть у нее посуду?

– Ну, тебе же нравится мыть посуду здесь, – резонно заметила Мэйлин.

– Нет, здесь это совсем другое. Способ отгородиться от мира.

– Там это тоже способ отгородиться от настоящей жизни. Здесь ты моешь посуду, чтобы не думать о плохом и не тосковать, лежа в кровати, а там ты нанимаешься горничной ради игры в мамочку с несчастными детьми. Тоже иллюзия, которую ты оплачиваешь своим трудом. Я говорю как последняя стерва, но на самом деле я не знаю тех детей и мне по большому счету безразлично, что у них за жизнь. Я знаю тебя и я люблю тебя, а потому не хочу, чтобы тебе стало еще больнее.

– Так давай я тебя с ними познакомлю, – поднимая глаза, с надеждой предложила Эмма.

– Познакомишь?

– Да.

– И как же?

– Если ты поедешь со мной, я смогу показать тебе хотя бы Софию. Иногда мне удается привести ее к себе домой на часок или даже на два – так проще говорить и играть. У них в доме нельзя даже топать слишком громко, ибо просыпается эта очень чутко спящая Диана, потом она начинает плакать, а потом Ирена начинает нервничать и тоже плакать, а потом она орет на Софию и плачет уже она.

– Дурдом, – подвела разумный итог Мэйлин, отпивая чай из большой керамической кружки.

– Вот именно, других слов просто не существует. Поэтому я привожу ее к себе. Филиппа я тоже приглашаю, но он, правда, отказывается. Впрочем, это не страшно. Он теперь в таком возрасте, когда хочется доказать свою самостоятельность.

– Ну, вот поеду я к тебе в город в субботу утром. Дальше что?

– Придем домой. Мама угостит нас завтраком. Потом я пойду к ним.

– А я останусь с твоей мамой?

– Нет, – Эмма грустно покачала головой. – Мама не сидит дома – она уходит к Инесс, помогать ей по хозяйству.

Слова отозвались тупой ноющей болью. Смириться со своей ущербностью у нее не получалось, и всякий раз, упоминая о чьих-то детях, пусть даже и будущих, она надевала искусственную улыбку, скрывая кровоточащие раны даже от себя самой.

– И она разрешит мне остаться в вашем доме в полном одиночестве? А если что-то пропадет?

– Господи, Мэй, откуда такие мысли? Ничего же не пропадало все эти дни, когда дом пустовал!

– Ну и что? А вот я приеду, и какая-нибудь серебряная ложка возьмет и исчезнет из набора. Твоя мама не будет подозревать меня?

– Нет, не будет. Хотя, если ты не веришь, а я сейчас вижу, что мне тебя не убедить, то ты не обязана рисковать.

Мэйлин пересела на кровать, опустившись напротив Эммы.

– Ты действительно хочешь просто познакомить меня с Софией?

– Нет, просто… просто я привязалась к ней всей душой, но никто этого не понимает. Маме откровенно наплевать, а с Мартином я об этом не разговариваю. Глупо, но мне так хочется, чтобы хоть кто-то понял меня.

– Тогда я поеду вместе с тобой, и когда твоя мама уйдет, я выйду из дома вместе с ней. Пару часов погуляю по городу, а потом вернусь. Успеешь за пару часов?

Эмма порывисто обняла подругу, прижав ее к себе и сжимая зубы, чтобы не разрыдаться. С ней почти не случалось ничего подобного, и она не знала, как выразить эту всеобъемлющую благодарность.

Эмили почти никак не отреагировала на появление Мэйлин, и это уже само по себе было хорошим знаком – обычно, если кто-то ей не нравился, она сразу же недовольно хмурилась, при этом искренне полагая, что со стороны выглядит доброжелательной и гостеприимной. Стоило отдать должное и самой Мэй – она держалась тихо, скромно и незаметно. За завтраком она почти ничего не говорила, а Эмили не задавала вопросов. Понимая, что ее мысли совершенно детские и неуместные, Эмма все равно чувствовала некоторую обиду – ее матери не были интересны ее друзья, в то время как дочь подруги казалась ей важной и незаменимой. Со стороны казалось, что Эмили тревожится о благополучии Инесс так, как почти никогда не беспокоилась о самой Эмме.

Ну и пусть. К черту все, какая разница, кого она считает своей настоящей дочерью? Главное работать, приносить деньги, продукты и платить за дом. Остальное пусть остается как есть, тем более, сейчас у нее достаточно других забот. Неловкий завтрак закончился почти так же тихо, как и начался, и Эмили засобиралась уходить. В будние дни она не могла помогать Инесс, потому что та работала и возвращалась в свой дом только поздно вечером. По словам Эмили, у бедной девочки скапливалось немало стирки и прочей работы, так что все выходные проходили в трудах праведных, в то время как ей уже нельзя было брать на себя такую тяжелую работу. Эмма старалась все понимать и не возражать, старательно глотая возмущение и обиду. Плевать, зато Мэйлин приехала чтобы познакомиться с Софией.

Как все-таки глупо получается! Она собиралась познакомить лучшую подругу с маленькой девочкой, словно она хотела удочерить Софию, что, конечно же, было невозможно.

Не слишком умный поступок, но Эмма не могла остановить себя. Подозрительность Мэйлин, ее предостережения и беспокойства – все это должно было испариться, едва она увидела бы этого чудесного ребенка. Эмма хотела, чтобы подруга поняла, почему она так привязалась к малышке, почему она говорит о ней без умолку и постоянно думает о грядущих выходных. Впрочем, от ее желания здесь зависело слишком мало, но попытаться все же стоило.

Из дома они вышли втроем, и Мэйлин сразу же предупредила, что непременно разузнает расписание местного кинотеатра, пройдется по всем магазинам и покатается на автобусе. Отпустив мать и свою гостью, сама Эмма направилась к соседнему дому, уже предвкушая встречу со своим маленьким лучиком.

София умела радоваться по-тихому. Каждый раз, встречая Эмму у порога, она просто смотрела на нее сияющими глазами, улыбалась и сжимала кулачки. Она не бросалась к ней на шею, как это любили делать прочие дети, не визжала от восторга и не спешила показывать ей свои достижения. Она просто стояла, глядя на нее со смесью счастья и настороженности, словно боясь, что сегодня Эмма сделает вид, будто не знает ее.

– Привет, милая, – наклоняясь к малышке и целуя ее в щеку, улыбнулась Эмма.

– Привет, – оттаивая прямо на глазах, радостно ответила София.

Ожидание предательства поселилось в душе этого ребенка так глубоко, что София, вполне возможно, и сама не понимала, с чем связаны все эти страхи. И уж тем более о них ничего не было известно Эмме. Все что оставалось – ловить отголоски детской боли и стараться исправить все это мимолетными встречами, происходившими только по выходным. Как мало она могла предложить этому ребенку! За последний месяц в голову Эммы все чаще закрадывались мысли о том, что она должна оставить жизнь в большом городе ради того чтобы чаще видеться с девочкой. Однако такое решение уж точно не могло найти понимания и поддержки Эмили, а потому Эмма с трудом отмела эту идею. Оставалось ограничиваться тем, что было.

Они вместе прошли по коридору, поскольку нужно было получить директивы от Ирены.

– Я пришла. Что сегодня? – появляясь в дверях гостиной, спросила она.

Хозяйка отвлеклась от своей неизменной работы за гладильной доской, подняла глаза и вздохнула:

– Обед и уборка. Нужно убраться в детской спальне. Инесс уже не может двигать кровати, а у меня на это нет времени. Обязательно приведите в порядок ванную комнату, там просто ужасная грязь. Ну, и коридор, конечно же.

Даже прекрасно зная, что речь идет о ее собственном доме, Ирена умудрялась говорить так, словно Эмма сама довела комнаты до полного запустения и беспорядка.

– Хорошо, – все еще сжимая ладошку Софии, кивнула Эмма. – Что лучше приготовить к обеду?

– Ой, только не надо жирного, мне от такого плохо становится.

– Понятно.

Не дожидаясь, пока Ирена добавит что-нибудь еще, Эмма ушла и увела с собой малышку. Она уже привыкла к тому, что все дела выполнялись в присутствии Софии и под ее чутким наблюдением. В первое время девочка ни о чем не спрашивала, но теперь, немного привыкнув и осознав, что Эмма не собирается ругать ее за несвоевременные вопросы, она стала изредка любопытствовать и тихонько уточнять некоторые моменты. Работать рядом с ней было приятно и легко – время пролетало незаметно, и Эмма даже не замечала, как приходила пора возвращаться домой. Это значило, что для них наступал еще один этап долгожданного выходного – возможность побыть только вдвоем, поиграть, пошуметь и вдоволь побегать вокруг дома.

Однако сегодня был особый день, и Эмма не знала, сможет ли она организовать такие же бурные игры, если рядом будет находиться трезвомыслящая и вечно осуждающая Мэйлин.

Нужно было подготовить Софию заранее, и поэтому Эмма начала издалека, почти сразу же после того как они оказались на кухне. Занимаясь приготовлением обеда, выстирывая грязные простыни из детской, орудуя тряпкой и передвигая мебель, она осторожно рассказывала Софии о том, что дальше ее ждет знакомство с новой тетей.

– Ты не должна бояться, – уверенно говорила она. – Мэйлин очень хорошая.

– Такая же, как ты? – поинтересовалась София, перебирая пальчиками бахрому, свисавшую с оконных занавесок.

Вопрос-комплимент. Маленькое чистое сердечко считало Эмму хорошим человеком. София верила в то, о чем Эмма предпочитала даже не задумываться. Вряд ли она была хорошим человеком, и ей не хотелось обманывать ребенка, но сейчас был неподходящий момент для развенчания мифов – нужно было сосредоточиться на предстоящей встрече. Главное, чтобы София не испугалась и не спряталась в свою скорлупу, из которой ее так сложно выманить.

– Нет, она совсем на меня не похожа, – ответила Эмма, и это было чистой правдой.

Мэйлин была ее полной противоположностью почти во всем, кроме некоторых особенностей характера.

Закончив со всеми делами, Эмма накормила Софию обедом, а потом они известили Ирену о том, что собираются уходить, и получили в ответ молчаливый, но точный кивок: она их поняла и одобрила. Или просто ей было все равно, чем они будут заниматься – это казалось более честным толкованием сего краткого жеста.

Оставив позади дом и узкую дорожку, они подошли к калитке дома Эммы, и София впервые сама по собственной инициативе взяла ее за руку, выдав свое волнение. В этот момент Эмма почувствовала настоящее тяжелое раскаяние, внезапно осознав, что уговаривая Мэйлин приехать и посмотреть на Софию, она совсем не подумала о том, что будет чувствовать девочка.

– Не бойся, – накрыв ее ладошку второй рукой, прошептала она. – В доме еще никого нет, Мэй придет чуть попозже.

Словно подтверждая ее мысли, из-за дальнего поворота показался силуэт Мэйлин, а чуть позже в воздухе разнеслось постукивание ее каблучков.

– А вот и она, – вздохнула Эмма, чувствуя, что и сама начинает нервничать.

Боже, ну что за детский сад? Она отлично знает Мэй, и ей известно, что ничего плохого от одного простого знакомства не будет. Какая идиотская неуверенность, просто нелепость какая-то.

Успокаивающий эффект таких одергиваний сходил на нет перед очевидной правдой – довольно хорошо зная Мэйлин, она оставалась в полном неведении касательно загадочной души маленькой Софии. В этом чистом разуме хранились впечатления о боли и разочарованиях, и иногда отблески этих мрачных воспоминаний всплывали на поверхность выжидающими взглядами и моментами сбивавшего с толку молчания. Как повлияет на нее эта встреча?

Они подождали, когда Мэйлин приблизится к ним, и когда между ними осталось не больше десяти шагов, Эмма заговорила первой:

– Ну, и как тебе мой родной город?

– Потрясающе, – с лучезарной улыбкой ответила Мэйлин. – А как вы провели все это время?

Правильный ход – она смотрела только на Эмму, но обратилась к ним обеим, показывая, что заметила и Софию.

– Мы тоже неплохо потрудились, – открывая калитку и впуская внутрь подругу, честно сказала Эмма.

Следом за Мэй во двор проскользнула София, а потом уже и сама хозяйка.

В доме она отвела своих гостей на заднюю веранду, где всегда было тихо и спокойно. Все трое расселись по плетеным из ивовых прутьев стульям и погрузились в недолгое, но тягостное молчание.

Первой заговорила Мэйлин, чему Эмма совсем не удивилась.

– У меня такое чувство, что София хочет кушать, – впервые одаривая девочку прямым и долгим взглядом, проницательно сказала она.

– Нет, – покачала головой София.

– Не хочешь? Уже обед, – продолжала наступать Мэй.

– Я кушала.

– Готова спорить, что было не очень вкусно.

– Было очень вкусно, – почему-то хмурясь, заупрямилась София. – Эмма всегда делает хороший обед.

– Нет, – без колебаний затрясла головой Мэй – нет, нет, Эмма не умеет хорошо готовить. Там, где мы живем, она всегда готовит всякую бяку.

Глаза Софии округлились от возмущения, но вместе с тем в ее взгляде проскользнули робкие смешинки, словно она начала понимать, что Мэй всего лишь дразнит ее.

– А нам она готовит вкусную еду, – тем не менее, возразила она.

– Что-то мне не верится, – скептически поджав губы и явно веселясь, протянула Мэй, а затем оживилась: – А пусть докажет, что она умеет печь хорошие блинчики, а?

– Блинчики? – уже переключаясь на другую линию, спросила София.

– Да, вкусные блинчики со сладким джемом. Знаешь, это бывает здорово.

По лицу Софии было видно, что это предложение показалось ей более чем заманчивым, но разум брал свое, и она все еще сомневалась.

– Эмма устала, – проявляя неожиданную силу воли, отказалась она. – Будем отдыхать.

– А вот я не устала, – уже смеясь, заявила Мэй. – Так что, может мне испечь эти самые блинчики?

– Умеете? – с ощутимым недоверием поинтересовалась София.

Происходили чудеса – иначе назвать этот разговор было нельзя. Без стандартного сопливого «Ой какая лапушка! А как зовут такую красавицу? А ты скажешь тете свое имя?», Мэйлин удалось выудить из Софии больше слов, чем Эмма смогла услышать за весь первый месяц общения.

– Конечно, умею, – с шутливо оскорбленным видом, закивала Мэй. – Ну, так как? Не откажешься?

София едва заметно покачала головой.

В результате кухня превратилась в игровое поле, где Эмма, Мэй и София шумно готовили блинчики. Справедливости ради стоило отметить, что в основном весь шум шел от Мэйлин, но, кажется, Софии это даже нравилось. После целого часа шуток, восклицаний и вопросов, они разместились все на той же веранде и принялись пить чай. Выходной удался даже лучше, чем она могла предполагать, и Эмма испытывала облегчение, а также всеобъемлющую благодарность по отношению к подруге.

Мэйлин уехала уже после обеда, пообещав, что в понедельник они обязательно встретятся и подробно обо всем поговорят.

 

Глава 8

Радостная суббота сменилась странным и весьма неожиданным воскресеньем. Когда она постучалась в дверь дома Ирены, открыл ей только Филипп, хотя в последние недели он всегда был в сопровождении своей маленькой сестры. После этого он обычно уходил в дальнюю комнату или вообще собирался и шел к друзьям. По крайней мере, за работой Эмма его не видела. Ей всегда было интересно узнать, как он проводит это время и не занимается ли он чем-нибудь опасным. Оставив позади бурное отрочество, она понимала, что подростки очень любят играть с огнем, и испытывают невыразимый восторг от риска и нарушения всяческих запретов.

Вообще, Филипп оставался для нее главной загадкой. Она не могла понять, о чем он думал, какие выводы делал и чем мотивировал те или иные поступки. Конечно, она хотела бы познакомиться с ним поближе, но в его нагловатом взгляде ясно читалась старательно скрываемая боль, которая делала их с Софией особенно похожими и в то же время служила предостережением. Не уверен – не подходи.

– Где София? – спросила она, прежде чем он успел скрыться из поля зрения.

– Ее нет, – с какой-то странной улыбкой ответил он, а затем просто поднялся по лестнице на второй этаж.

Увидеть свою маленькую подружку в тот день Эмме так и не удалось. Работа уже не приносила былого удовлетворения, и она снова чувствовала усталость, озлобленность и разочарование. Эта девочка была маленьким лучиком, скрашивавшим однообразную серость рабочей жизни, и Эмма только сейчас стала осознавать, что привязалась к малышке гораздо сильнее, чем отдавала себе в этом отчет.

Завершив все дела, она попыталась подняться в детскую, но по дороге ее перехватила Ирена, которую явно удивили такие намерения.

– Куда это вы собрались? – приподняв тщательно выщипанные брови, спросила она.

Привыкнуть к этому тонкому голосу было практически невозможно – каждый раз, слыша свою временную работодательницу, Эмма с трудом преодолевала желание зажмуриться или сморщить переносицу.

– Хотела проведать Софию, – честно ответила она, понимая, что ничего плохого в таких планах нет.

– Лучше сходите в магазин и купите чего-нибудь к чаю. – Ирена со снисходительной улыбкой вытащила из кармана своего домашнего платья свернутую кучку купюр. – Только не печенье и не вафли. Что-то более праздничное, вроде бисквитов или даже торта.

Унизительное положение прислуги требовало повиновения. Эмме пришлось взять деньги и молча выйти за дверь.

София была в доме. Где еще она могла находиться? Если бы ее отправили к родственникам, то Ирена наверняка сказала бы ей об этом.

Эмма ломала голову над загадочным исчезновением малышки, не понимая, почему еще вчера все казалось нормальным, а сегодня уже рассыпалось в прах. Причиной таких перемен стал визит Мэйлин – это было единственным, в чем она не сомневалась. Но ведь София так легко общалась с незнакомкой, а Эмма не оставляла их в наедине ни на секунду. Когда же могла произойти та катастрофа, которая заставила Софию прятаться от нее? Чем они ее обидели?

Размышления не покидали ее и на следующий день, когда она встретилась с Мэйлин в общежитии. Весь рабочий день, а потом и всю кухонную смену Эмма продолжала думать о причинах своей внезапной потери. В чем она провинилась? Она привязалась к Софии всем сердцем, и ей было больно думать о том, что эта хрупкая дружба исчезнет, а она так и не узнает, почему это произошло.

Разумеется, на первый план выходило самобичевание. Только совершенно безголовому человеку придет в голову такая идея. Зачем она повезла Мэйлин в свой город? Никто от этого явно не пришел в восторг. Эмили было плевать на все, сама Мэйлин уехала из провинции сразу же, как только появилась возможность, а София вообще больше с ней не разговаривает. Правильно. Все верно, так и должно было случиться, ведь приглашая подругу в свой дом и планируя встречу с малышкой, Эмма думала только о себе. Так ей и надо, впредь будет неповадно использовать людей в своих целях. Впервые за долгое время Эмма ощущала жгучие угрызения совести и корила себя за опрометчивость.

С трудом дождавшись завершения всех дел, приняв душ и переодевшись, Эмма устроилась в своей комнате и стала ждать, когда Мэй вернется со своего очередного свидания.

– Я принесла нам яблоки, – радостно сообщила Мэйлин, едва оказавшись в комнате. – Говорят, что на ночь лучше есть фрукты.

– Спасибо, – принимая небольшую корзинку, улыбнулась Эмма.

Мэй прошла в комнату и плюхнулась на кровать, не заботясь о том, как она выглядит.

– Знаю, знаю, ты жаждешь узнать, что я думаю по поводу Софии, – скидывая на пол туфельки-балетки, пропела она. – Малышка просто прелесть. Такой ребенок удивительный, я думала, настолько милых детишек вообще не существует. Обычно дети застенчивы только поначалу, но стоит тебе показать им свою доброту, как они тут же начинают скакать у тебя на макушке. Твоя София совсем другая. Если бы я заранее знала, что у меня будет такая дочка, то постаралась бы забеременеть в самом ближайшем будущем. Нет, правда, девочка очень милая, красивая, воспитанная и смышленая.

– Однако? – уже предчувствуя подвох, помогла ей Эмма.

Она села рядом с Мэй и тоже забралась на кровать с ногами.

– Яблоки мытые, можешь есть, – мимоходом заметила подруга, взяв аппетитный плод в руки. – Однако… она к тебе очень привязана. Почти болезненно, понимаешь? Она смотрит на тебя как на богиню, к которой ей позволено прикасаться. Черт возьми, Эмма, это просто кошмарная ответственность! Учитывая, что живет она в чужом доме, и у нее, вроде бы, есть семья. Ну, сама подумай – со стороны всем кажется, что у малышки и ее братика полный порядок с жизнью, ведь так? Я имею в виду, что сейчас полно людей, которые могут сказать: «После войны тысячи детей остались на улице, и теперь они живут в приютах, так что скажите спасибо, что у вас есть дядя и тетя, которые кормят вас по три раза в день и покупают по паре новых штанов через каждые полгода. У миллионов людей нет даже этого, и они были бы счастливы оказаться на вашем месте».

– Согласна, – кивнула Эмма, наблюдая за тем, как Мэй перекатывает яблоко в ладонях.

– Значит, объяснить окружающим, почему София проводит с тобой так много времени, будет невозможно. Ладно бы у нее был неблагополучный дом, а дядя с тетей прикладывались к бутылке каждое утро. Тогда все было бы ясно – тебя, как благодетельницу поняла бы вся улица одним махом. Но со стороны все сейчас выглядит так, будто ты просто лезешь не в свое дело. Ты можешь разбиться вдребезги, но людям просто не объяснишь, что кроме еды и платьишек Софии нужно еще и душевное тепло. Сейчас, когда в провинциальных городах все еще царит нехватка продуктов, люди разучились думать о душах – им лишь бы тела накормить и спать в нормальной постели, и то радость. Понимаешь, к чему я клоню? Ты можешь пострадать.

– Все равно, – вздохнула Эмма. – Кажется, София на меня обиделась. По крайней мере, вчера она не спустилась ко мне и все время, пока я работала в доме, просидела в своей комнате. То есть, Филипп сказал, что ее нет, но я точно знаю, что это было ложью.

С Мэйлин такое случалось крайне редко, но она замолчала, и на время погрузилась в раздумья. Кажется, ее эти новости озадачили почти так же сильно, как и саму Эмму.

– Ничего не понимаю, – спустя несколько минут, сказала она. – Я думала, что девочке все понравилось. Ума не приложу, где я могла так промахнуться. Может, не стоило говорить о тебе плохие вещи? Конечно, я шутила, но ведь она могла этого не понять…

– София не такая, она все понимает, – печально покачала головой Эмма. – Я не знаю, что должно было случиться всего за один вечер в ее сознании, но теперь она не хочет меня видеть. Так что тебе уже не нужно беспокоиться – никто ничего не успеет подумать.

Сколько времени нужно было предоставить Эмме для того, чтобы она все поняла и сжалилась над ним? Мартин терпеливо ходил к ней каждый вечер и даже купил для этого фартук. Он редко занимался подобной работой у себя в доме, предпочитая платить соседке напротив – эта мать-одиночка, овдовевшая, как и тысячи других несчастных женщин, была рада заработать легкие деньги. Раз в неделю она прибирала в его комнате, мыла пол, стирала накопившуюся одежду и гладила рубашки. За это он платил ей очень щедро, зная, что ее младшая дочь имеет слабое здоровье. Иногда, если он пил кофе дома (что случалось крайне редко), Мартин просил ее зайти во время дня и помыть посуду. За такую работу полагалась отдельная плата.

Хороший заработок был для него результатом тяжелой и скучной работы. Мартин возглавлял отдел кадров средней фабрики по производству бытовых товаров из пластика. Недорогая продукция приобрела особенную популярность в послевоенные годы, когда люди нуждались в новых вещах, но не могли позволить себе большие расходы. Рабочих рук вечно не хватало, хотя даже при таком положении вещей у него всегда копились документы, которые следовало рассмотреть, одобрить, отправить или отклонить. Впрочем, последний тур по маленьким городам принес хорошие плоды – уже сейчас на фабрику потянулись люди из провинции, которым предоставляли жилье в специальном кампусе. Условия жизни там были скромными, но терпимыми – на каждом этаже имелось тридцать небольших комнат, две душевые, две общие уборные и одна кухня. Постоянно поступавшие жалобы перенаправлялись в отдел кадров, и Мартин ежедневно решал вопросы, которые не входили в его компетенцию – ему приходилось навещать общежития, вызывать мастеров, беседовать с комендантами, улаживать конфликты и нанимать специальный персонал для обслуживания инженерных сетей. После такой работы ему меньше всего хотелось идти в другое общежитие и вымывать жирную посуду, но надежда на встречу с Эммой скрашивала все неудобства, и он дисциплинированно приходил в один и тот же час.

Они мало говорили, но при этом он чувствовал, что такая молчаливая совместная работа сблизила их больше, чем все месяцы пустых свиданий. Наверное, все дело было в том, что в ресторанах, кинотеатрах и парках их постоянно окружали другие люди, которые забирали часть внимания себе. Разум Эммы всегда был занят прохожими, временными владельцами соседних столиков или зрителями, сидевшими по обе стороны от них во время сеансов кино. В душной кухне не было никого. Здесь они оставались одни. Им было достаточно ощущать присутствие друг друга и знать, что они всегда могут рассчитывать на помощь. Эмма привыкла просить его поднимать тяжелые кастрюли, переставлять с места на место котлы и носить к шкафу стопки тяжелой керамической посуды. Он, в свою очередь, не всегда мог разобраться с техникой работы, поскольку вообще не привык чистить, мыть и ополаскивать.

Хотя, кое-какие изменения, конечно, были. Теперь она открывала ему дверь почти сразу же после первого стука – значит, ждала его прихода. Она не задавала вопросов, но он частенько ловил на себе ее изучающий взгляд. Разумеется, ей было интересно, почему он продолжает приходить. В целом, он отлично знал, зачем нужны все эти хлопоты. Найти себе подружку на вечер было легко, но Мартин не хотел видеть других женщин. Хмурая, пугающе немногословная и вечно иронизирующая Эмма была для него самой красивой и привлекательной. Однако вдумываясь в детали, он и сам начинал теряться. Надеялся ли он на то, что между ними все наладится? Нет, конечно же, нет. Зная характер Эммы (или думая, что знает), Мартин был уверен в том, что ее решение было окончательным. Так к чему же эта кухонно-посудная возня? Только ради того чтобы посидеть рядом с ней часок-другой, погреметь тарелками и задать пару вопросов типа «Куда ты положила порошок»? Галиматья, да и только.

Поэтому, придя к ней в очередной день, Мартин решился на более конкретные действия. До этого момента все шло хорошо, раз уж она до сих пор не выставила его за дверь. Его общество не было ей противно – и на том спасибо. Нужно лишь солгать, сказав одну простую фразу: «Ничего личного».

– Мы уже помыли столько посуды, так почему бы нам не поужинать как-нибудь? – вытирая руки полотенцем, спросил он. – Думаю, мы заслужили такое право, раз уж отдали этой кухне почти месяц.

– Ты отдал месяц, а я чуть больше.

– Ну, тем более.

– Хорошо, я попрошу Присциллу, чтобы она завтра оставила для нас кое-какие объедки, – сохраняя вполне серьезное лицо, сказала Эмма.

– Ты же это не всерьез, – с опаской уточнил он.

– Нет, не всерьез, можешь не бояться. Просто обычно я не ем так поздно.

– А если я принесу что-нибудь прямо сюда?

– Тогда я заварю нам чай, и мы немного похулиганим здесь с посудой, – улыбнулась она.

Видимо, идея поесть прямо на этой кухне показалась ей вполне приемлемой, раз уж она так быстро согласилась.

Завершать разговор на этом не хотелось, и Мартин задал первый возникший в уме вопрос:

– Кстати, а что Присцилла делает с остатками еды? Я не видел здесь мусорных баков…

– Мы отправляем их на ближайшую свиноферму – к вечеру все то, что не съели мы, достается поросятам и хрюшкам.

– Справедливо, – одобрительно кивнул он. – Кто-то получает за это деньги?

– Не очень большие. В основном эти деньги идут на оплату моего труда.

– А хозяин общежития знает?

– Нет. Он не хочет ничего об этом знать – Присцилла сама нашла этот способ. Вообще, мусорные баки здесь есть, но она просто не может выбрасывать столько еды на помойку. Только не после голода и нищеты.

– Понимаю. Иногда я чувствую себя виноватым за свое благополучие.

– Да брось, сейчас жизнь для всех стала значительно проще, так что не стесняйся. Да и к тому же, разве ты получаешь свои деньги даром? Насколько я помню, тебе приходится тяжело работать.

– Каждый работает, как умеет, – скромно вздохнул он, все-таки ощущая приятное тепло от ее слов.

– Да, все мы должны выполнять свои обязанности. Или чужие. Иногда приходится делать то, что вообще тебя не касается. Ничего не попишешь. – Она вздохнула. – Я была рада поболтать, Мартин, но мне нужно идти. Ты тоже, скорее всего, еще не отдыхал после работы.

– Но ведь завтра мы встретимся опять? – уточнил он.

– Конечно. Ты обещал купить что-нибудь вкусное.

Для Софии прошедшее воскресенье стало самым тяжелым днем жизни. В ее памяти не сохранились воспоминания о смерти родителей, и единственной большой потерей, которую она могла точно охарактеризовать, стала гибель Стекляшки. Однако с Эммой было совсем другое дело.

Эмма поймет, что София предала ее. Эмма обидится и больше никогда ее не простит. Она не будет ей улыбаться и не станет разговариваться с ней. Может, не надо было рассказывать Филиппу о той странной тете, с которой ее познакомила Эмма? Тогда бы все обошлось, и ничего бы не случилось.

Нет, София привыкла рассказывать Филиппу обо всем, не пропуская даже самых глупых мелочей. Любое событие своей жизни она должна была обязательно изложить старшему брату, и лишь после этого ее беспокойное сердце успокаивалось. Когда она что-то утаивала от него, ей казалось, что она поступает нехорошо, и ее сразу же начинала терзать совесть. А уж такое большое событие, как появление новой тетеньки, она должна была непременно описать во всех красках.

Только реакция у Филиппа была какой-то странной. Она не рассказала ему ничего плохого – та тетя Мэй была даже милой и вполне доброй. Почему же он так разозлился? Гнев брата был таким неожиданным и страшным, что София даже начала всерьез думать, будто сделала что-то постыдное.

Когда Филипп немного успокоился, он усадил ее на свою кровать и заговорил. Его слова были непонятными, но София ощущала, что он не потерпит возражений.

– Эмма больше тебе не друг. Ты не должна ей верить, понимаешь? Я думал, что она лучше, чем остальные, в том числе, и наши опекуны, но она оказалась такой же обманщицей. Тебе это понять нелегко, а потому объяснять я ничего не буду. Просто ради собственного блага теперь держись от нее подальше. Она может и дальше изображать из себя паиньку, но теперь мне все ясно. Короче говоря, София, завтра, когда она придет, ты не должна идти к ней. Пусть поймет, что мы ее раскусили.

– Нет, я пойду, – с несвойственным ей упрямством, затрясла головой София.

– Не пойдешь, – крепко взяв ее за запястье, настаивал Филипп.

– Она хорошая.

– Для других, а не для нас. Помнишь, что дядя Шерлок тоже был поначалу хорошим?

– Он и сейчас хороший.

– Да ни черта. И тетя Ирена тоже довольно долго притворялась добренькой. А что теперь? Нам нельзя топать, смеяться, пердеть, отрыгивать и даже задавать вопросы. А дядя наплевал на все, он позволяет ей делать это с нами. Вот какие они хорошие.

– Все равно хорошие, – уже начиная плакать, попыталась возразить София.

– Нет, они оба просто… неважно. Важно одно: больше нас никто так не проведет. Стоит поверить одному из них, раскрыться и начать думать, что все хорошо, как обязательно случается какая-нибудь ерунда. С меня довольно. И с тебя тоже, кстати.

– Нет, – вытирая слезы свободной рукой, прошептала София.

– Нет? Тебе мало того, что нам уже сделали? Ты еще хочешь?

– Нет, – окончательно запутавшись, повторила она.

– Вот и хорошо. Значит, завтра ты будешь сидеть здесь, пока она не уйдет. Отвыкай от нее, София, не то потом станет только хуже.

Она проворочалась с боку на бок полночи, после чего, наконец, уснула. На следующий день после завтрака ей пришлось пройти в свою комнату под бдительным надзором Филиппа, где он и оставил ее одну. А потом он просто закрыл дверь снаружи, и София заплакала. Она лежала до самого обеда, и когда тетя Ирена освободила ее, чтобы она спустилась на обед, ей уже ничего не хотелось. У нее не было аппетита, и даже обычно раздражительная и холодная тетя стала беспокоиться. Вечером она принесла Софии теплого молока и впервые за много дней поцеловала на ночь. Раньше этого было бы достаточно для того чтобы девочка почувствовала себя счастливой, но теперь внимание тети не принесло ей облегчения – София тосковала по Эмме и страстно желала ее увидеть.

 

Глава 9

Мартин пришел без опоздания – как всегда, переодетый после работы, подготовленный и бодрый. Эмма даже удивилась его оптимистичному настрою – в те дни, когда они встречались, он был немного усталым и даже отрешенным. Куда теперь делись эти вечные мысли о работе?

– И что ты мне принес? – спросила она, пропуская его за дверь.

– Покажу, когда закончим работать.

Теперь Эмма даже удивлялась тому, как много оставалось для нее неизвестным в то время, когда они просто гуляли и развлекались. Совместный труд открыл для нее совершенно другого Мартина, и она была готова поклясться, что такой Мартин нравился ей куда больше, чем вечно занятый, серьезный и сосредоточенный молодой человек, который встречал ее у парадного входа каждый будний вечер.

Прошел целый час, прежде чем они управились со всей посудой и умылись оставшейся горячей водой.

Без накрашенных ресниц, без красивых платьев и босоножек на каблуках Эмма чувствовала себя легко и уверенно, что казалось странным. И почему девушки так боятся показаться на людях без макияжа? Будто парни никогда не увидят их ранним утром, сразу после пробуждения. Ведь надеются они когда-нибудь выйти замуж и проснуться рядом с супругом? Или придется подняться еще засветло, и нанести косметику еще до того, как проснется муж? А как же эти идиотские бигуди, которые обычно затягиваются сеточкой? Как в этом можно спать?

Эмма даже ухмыльнулась, и Мартин, который всегда очень внимательно следил за ней, сразу же встревожился:

– Что смешного?

Как обычно, он подумал, что она смеется именно над ним. С другой стороны, о чем еще ему было думать? На кухне находились только они, и его выводы были даже логичными.

– Нет, ничего, – вытирая шею большим хлопчатым платком, успокоила его она. – Я просто думаю о том, что теперь ты уж точно не видишь меня романтической героиней. Ну, знаешь, я тут стою в бриджах и клетчатой рубашке, вся такая бледная и без макияжа. Ручаюсь, ты нечасто видишь таких вот девушек.

Мартин подошел чуть ближе, словно пытаясь лучше разглядеть ее лицо.

– Вообще-то, я никогда особо не думал о том, что ты красишь губы или глаза. Я не замечал этого.

Милая ложь, которая должна была приятно удивить ее, подействовала иначе – Эмма почти разочарованно вздохнула.

– Завтра надо будет воспользоваться косметикой, чтобы ты мог сравнить выводы.

– Ты меня не поняла, – откладывая на ближайший стол свое полотенце, тоже вздохнул Мартин. – Я знаю разницу между просто лицом и лицом с макияжем, и, думаю, любой дурак ее знает. Просто я не очень обращал внимание на твои туалеты. Платья, прически…

– Я не делаю никакие прически.

– Тем более. Вот ты сама помнишь, в каких костюмах я ходил с тобой на свидания?

Пришлось признаться:

– Нет.

– Ну, вот видишь. Когда хочется просто быть рядом с человеком, тебе все равно, как он выглядит. Ты просто приходишь к нему и стараешься провести с ним как можно больше времени.

Вот и ответ. Все это время она хотела узнать, для чего конкретно он приходил, и теперь он сам все сказал – нужно было лишь немного открыться ему, и он ответил тем же.

– Вот и хорошо, – завершая сентиментальную часть беседы, улыбнулась она. – Что ты принес?

Мартин ответил на ее улыбку, а потом развернул бумажный пакет и извлек наружу два газетных свертка.

– Это селедка с картофелем, – с широкой улыбкой пояснил он, разворачивая один сверток. – Надеюсь, ты на меня не обидишься.

– Селедку я, пожалуй, поем, – почти радостно сказала она.

– Картофель тоже придется съесть, потому что он жареный, – показывая ей нарезанные соломкой ломтики, рассмеялся Мартин.

– Жареный картофель с рыбой? – тоже начиная смеяться, спросила Эмма. – Это, наверное, самое романтичное лакомство за всю историю человечества.

– Но ведь у нас не свидание, – с легкой иронией заметил он, отдавая ей раскрытую упаковку.

– В точку, – согласилась она, поворачиваясь к металлическому ящику, в котором были сложены столовые приборы.

– Нет, нет, вилка с ложкой тебе не понадобятся – только пальчиками, – предупредил Мартин, наблюдая за ней и угадывая ее намерения.

– Что, серьезно? – удивилась она.

– Конечно.

– Ладно, – возвращаясь к столу, кивнула Эмма.

Есть руками было непривычно, но интересно. Эмма без зазрения совести облизывала пальцы и вытирала губы тыльной стороной ладони. Если бы ее увидела Эмили, у нее наверняка случился бы удар.

Мартин также чувствовал себя просто отлично – он привычными движениями разделял рыбу на кусочки и показывал ей, как правильнее всего обращаться с такой необычной едой. Пару раз она даже просила его разобраться с ее селедкой своими руками, нисколько не смущаясь мысли, что он тоже облизывал свои пальцы.

– У тебя сноровка лучше, – признала она, отправляя в рот очередной кусочек селедки. – И где ты научился?

– Дома. Когда мама уезжала к бабушке, мы с отцом часто так развлекались. Это не очень дорого, и к тому же, ничего не надо готовить.

– А еще это очень вкусно и просто. Если не считать того, что я измазалась почти до локтей.

– Ничего, со временем, если будешь часто так себя баловать, научишься есть с минимальными потерями.

– Я, если честно, не ожидала, что ты принесешь такую простую еду. Не потому что я рассчитывала на пирожные или шоколадки, нет. Просто ты всегда казался таким серьезным и интеллигентным. Я немного стеснялась себя на твоем фоне.

– Ты? – Казалось, Мартин ей не поверил.

– Ну, да. Ты красивый, состоятельный, востребованный специалист и самый успешный молодой человек, из числа тех, что входили в двери нашего общежития.

– Ерунда. Я обычный парень, которому просто повезло выводить в свет красивую девушку. Это длилось недолго, но было очень ярко.

– Спасибо, Мартин, – искренне поблагодарила его она. – Если честно, я не знаю, к чему нас приведут такие встречи. Просто я ничего не могу с ними поделать, потому что ты сам приходишь сюда.

– Да ладно, я ни к чему тебя не обязываю. Если встречу девушку своей мечты, то перестану приходить. А пока что мне просто нечем занять вечера.

– Ясно, – легко принимая эту ложь, закивала она.

– Зато нам стало проще. Теперь нет этих проклятых обязательств. Ненавижу покупать пирожные и вообще сладости – все так понимающе кивают, словно уже знают, что я собираюсь на свидание. Девушки за прилавками даже краснеют, заворачивая выпечку для молодого покупателя мужского рода. А сегодня, когда я покупал рыбу и картошку, никто даже внимания на меня не обратил. Просто, зато с удовольствием.

– Мне сегодняшняя еда очень нравится. Я вообще люблю поесть.

– Что, правда? – снова глядя на нее с недоверием, уточнил он.

– Чистая. В жизни не так много удовольствий, а потому я считаю, что нужно ценить любую радость.

– Немного странная точка зрения для молодой девушки. По правде говоря, звучит даже грустно. У тебя проблемы?

– Наверное. Сама не знаю. Как-то тревожно.

– Скажешь, в чем причина?

– Нет. Пока что не могу рассказать, иначе ты сочтешь меня ненормальной.

– Тебе должно быть все равно, о чем я подумаю.

– А мне почему-то не все равно. Сама себе удивляюсь.

– Ладно, если так, то я лучше не буду настаивать. Расскажешь, когда сочтешь нужным. А если такой момент не наступит никогда, то можешь хранить свое молчание. У тебя была, есть и будет Мэйлин, а значит, ты никогда не останешься одна, и это главное.

Эмма помолчала, кусая губы, а потом сказала:

– Я обязательно все тебе расскажу, только дай время. Может, нам обоим и нужно было время для того чтобы стать такими как сейчас. Я ведь даже подумать не могла, что мы можем вот так сидеть за кухонным столом, и это будет прекраснее, чем свидание в любом ресторане. Кто знает, возможно, в будущем мы станем еще ближе и сделаем другие открытия?

Мартин отложил еду, поднял лицо и посмотрел ей прямо в глаза смелым, честным и долгим взглядом.

– Договорились. Ты даешь время мне, а я тебе, получается? Я не тороплю, а ты не прогоняешь.

– Согласна.

Дожидаться выходных стало сложнее. Каждый день Эмму разрывали противоречивые желания – с одной стороны ей хотелось, чтобы суббота не наступала никогда, а с другой она жаждала отправиться в родной городок и выяснить причины странных перемен. Однако, как только она оказывалась в доме Ирены, как на нее нападала совершенно несвойственная ей робость, и она тихо выполняла свою работу, ощущая присутствие Софии в доме, но не имея возможности встретиться с ней лично. Надежды на то, что она сможет случайно встретиться с малышкой почти не осталось.

Впрочем, от ее желаний здесь зависело очень мало – после череды одинаковых будней наступал вечер пятницы, а за ним и субботнее утро, которое ей так не хотелось встречать.

Мягкий сентябрь коснулся дорог, деревьев и полей. Эмма совершала свой обычный ритуал – возвращалась в дом детства, чтобы потом опять заменить Инесс. Встреча с матерью, завтрак и ожидание – все прошло как обычно. Скучная череда занятий усыпила Эмму, и она почти не слушала разговоров своей матери, когда они сидели за столом. Даже слова Эмили о приближающихся родах Инесс не задели Эмму и не причинили ей прежней боли. Все ее мысли были заняты предстоящим походом в дом, где жила София, и она едва могла обращать внимание на что-то другое. Заметив это, Эмили обеспокоенно спросила:

– С тобой все в порядке?

– Нет, мама, мне страшно и больно, – глядя на мать пустыми глазами, откровенно ответила Эмма.

Логичнее было бы отшутиться или солгать, произнеся стандартное: «Нет, с чего бы? Со мной все хорошо». Однако сейчас она ответила честно, потому что хотела увидеть, как отреагирует Эмили. Она была почти уверена в том, что ничем не рискует – наверняка мать не стала бы уточнять подробности, и ей не пришлось бы выкладывать всю глупую правду о том, как она подружилась с соседской малышкой, вместо того чтобы просто отрабатывать по паре часов в выходные.

Эмили удивила ее. Как и ожидалось, она ничего не сказала, но остановилась на пороге, а затем отложила легкий плащ и сумку – вещи, заранее подготовленные для того чтобы уйти к Инесс. Женщина просто замерла на пороге, глядя на свою дочь настороженными глазами и взволнованно дыша.

– Когда она родит, я вообще перестану с тобой встречаться, – горько продолжила Эмма. – Я бы и сама с радостью родила малыша, но мне это не грозит.

Невольно вырвавшиеся слова были продиктованы обидой, вспыхнувшей под действием постоянного страха и неуверенности. То, что она так легко скрывала все это время, обнажилось из-за мучительной размолвки с Софией.

Мать в ответ лишь опустила глаза, продолжая молчать. Это ее полное отсутствие желания защититься и оправдаться заставило Эмму пожалеть о своих нападках, и она ощутила раскаяние.

– Прости, мама, – не особенно рассчитывая на прощение, попросила она. – Я просто идиотка.

– Что я должна сделать? – поднимая густые ресницы, спросила, наконец, Эмили. – Ты все еще ходишь в клинику? Мне пойти вместе с тобой в следующий раз?

– Я никуда не хожу, потому что с этим ничего нельзя сделать. Так что тебе не придется тратить на меня свое время.

Боже, и кто же это всего несколько секунд назад просил прощения? Почему она снова говорит совсем не то, причиняя боль родному человеку?

– Иди, – не зная, что еще можно сказать, Эмма подошла к двери и открыла замок. Лучше положить конец этой беседе и прекратить наносить раны собственной маме. – Не обращай внимания на мои гадкие выпады, у меня просто небольшие проблемы с работой.

– Ты справишься сама?

Вопрос отозвался немедленным желанием сказать едкое «Я ведь отлично справлялась до этого и без тебя», но Эмма проглотила это замечание и просто покачала головой:

– Разумеется, там ничего серьезного.

Когда дверь за Эмили закрылась, Эмма прислонилась спиной к внутренней стороне и закрыла лицо руками.

Ну, какая же она дрянь. Что еще сказать?

Теперь Филипп носил рубашки с длинными рукавами, манжеты которых принципиально не застегивались. Наверное, Ирену это просто бесило – насколько Эмма смогла понять, Филипп часто делал определенные вещи только из желания побесить свою тетушку. Он встретил ее у порога, и они обменялись уже традиционными молчаливыми кивками.

Помыть посуду, выстирать покрывала с мебели в гостиной, вытереть следы извести с кухонных окон, привести в порядок ванную комнату – список дел был объемным и удручающим. Ирена обещала хорошо заплатить, и Эмма не сомневалась в том, что это правда – с деньгами всегда был полный порядок. Такой перечень заданий заведомо не мог уложиться в пару часов, так что она выполняла каждый пункт с неспешностью и тщательностью, стараясь найти предлог для того чтобы подняться в детскую.

И почему с тех пор, как София перестала к ней спускаться, Ирена еще ни разу не поручила ей сделать что-нибудь в детской? Эмма одернула себя. Наверное, у нее развилась паранойя – иначе, чем еще можно объяснить такие бредовые мысли?

Работу с окнами было решено оставить на потом – после обеда она вернулась в этот дом, заранее предупредив об этом хозяйку. Пользуясь тишиной второй половины дня, когда маленькая Диана мирно спала в своей комнате под чутким оком своей матери, Эмма прошла к кухне, взяв по пути ведерко с водой.

Погрузиться в размышления не составило труда – именно так она проводила все дни. Однообразная работа при минимальной ответственности создавала подходящий фон для длительных раздумий, но стоило признать, что пользы такие самокопания не приносили никакой. Днем по будням она работала на небольшом предприятии, которому косметическая компания заказывала изготовление упаковок. Каждый день Эмма клеила маленькие картонные коробочки, не боясь допустить ошибку или сбиться с ритма. То же самое касалось и хозяйства, которым она занималась в чужом доме.

Ей не удалось заметить, в какой момент Филипп оказался рядом с ней. Когда она обратила на него внимание, он уже сидел за столом и наблюдал за тем, как она вытирает стекло сложенным куском газеты.

– Ты все ходишь к нам домой, – подпирая подбородок кулаком, заговорил он. – Я думаю, что тебе нужно перестать.

– Скоро Инесс родит, и твоя тетя наймет кого-нибудь другого на полную ставку, вот тогда и перестану, – ответила Эмма, не делая никаких скидок на возраст своего собеседника.

Филипп никогда не казался ей просто ребенком, и теперь, когда они оказались с глазу на глаз, его слишком рано повзрослевшая и огрубевшая душа проступила еще явственнее.

– Так я и знал, – почти с удовлетворением сказал он. – Тебе все равно, что будет с нами, ты просто работаешь, пока есть такая возможность. И много успела накопить?

Эмма оставила промокшую бумагу и слезла с подоконника. Разговор обязывал пересесть за стол, и она опустилась напротив Филиппа.

– Не очень много. Я не коплю – отдаю деньги матери.

– А детей у тебя в другом городе нет? – глядя на нее с каким-то необъяснимым презрением спросил Филипп.

Озарение пришло быстро и легко, но оно сразило Эмму почти наповал. Причина странного молчания Софии сидела прямо перед ней, теперь в этом можно было не сомневаться. И то, что она не поняла этого раньше, казалось даже глупым.

– Нет у меня никаких детей, – тем временем, автоматически ответила она.

– А муж? Муж есть?

– Нет, я не замужем.

– Все понятно. Знаешь, если ты работаешь, то работай, не трогая других. Я думал, что София действительно что-то значит для тебя, но на самом деле ты просто еще одна пустышка, которую нам подсунул кто-то сверху.

– И когда ты сделал такой вывод?

– Когда ты устроила из моей сестры зоопарк для своей приезжей подружки.

Все верно – в тот день и произошла та небольшая катастрофа, которая привела к отчуждению.

– Зоопарк?

– Да. Никто не смеет издеваться над нами, и уж тем более делать из нас посмешище.

– Я не делала из нее посмешище.

– Твоя подруга дурачила Софию, а потом вы смеялись над ней. Разве не так?

– Нет, было совсем не так. Я не…

– Ну и плевать на то, что там на самом деле было. У тебя, оказывается, есть друзья, которые тебе намного дороже Софии, так что когда-нибудь тебе надоест играться с маленькой девочкой, и ты ее просто бросишь, чтобы вернуться к своим взрослым подругам. Чтобы ходить с ними гулять, покупать тряпки и обсуждать всякую лабуду. Ты забудешь ее, а она этого не перенесет и станет такой же, как я.

– Я дорожу Софией.

– И поэтому продолжаешь ходить сюда, даже если она не выходит? Если бы ты приходила к ней, то уже давно перестала бы стучаться к нам домой. Какая тебе радость скакать на побегушках у моей тети, если Софии все равно нет рядом? Ты врешь, Эмма. Тебе нужны только деньги, и за ними ты и приходишь.

– Не нужны мне эти деньги, я прекрасно обходилась и без них до встречи с вами. Я работаю по двенадцать часов в сутки, приезжаю домой только по субботам и воскресеньям, и живу в общежитии, где даже постирать нельзя, не отстояв трехчасовую очередь. Думаешь, я забесплатно все это терплю? Вот так я и зарабатываю настоящие деньги, и должность горничной мне в этом совсем не помогает.

– Ты лгунья, каких я еще не видел, – обреченно покачал головой Филипп. – Просто редкостный экземпляр.

– Да плевать мне, веришь ты или нет.

– А вообще, тебя это должно волновать. Потому что сейчас София любит меня больше, чем тебя, и она будет делать так, как говорю ей я. Она меня слушается, и только от меня зависит, увидишь ты ее снова или нет.

– Разве тетя и дядя не принимают серьезных решений в этом доме?

– Мы не часть этого дома, так что, может, в своей семье они что-то и решают, но между нами с Софией действуют совсем другие силы. Тетя Ирена и рада бы избавиться от нас, да некуда.

– Ты такой маленький поганец, что я бы с удовольствием тебе врезала пару раз, – призналась Эмма. – Однако вынуждена признать, ты действительно прав. Кто я такая, чтобы вмешиваться в вашу жизнь?

– И зачем же ты играла тогда в добрую фею? Захотелось ощутить себя благодетельницей?

– Я не знаю.

– Чего именно не знаешь?

– Прежде всего, мне неизвестно, почему я так привязалась к твоей сестре.

– Да что ты? Привязалась она, надо же.

– Знаешь, что? – Его ирония почти вывела ее из себя. – Я только затем и продолжаю ходить сюда – надеюсь хоть мельком ее увидеть. Хотя бы один раз, мне много не надо.

– А что же твоя подруга? – поднимая подбородок и насмешливо глядя на нее, поинтересовался Филипп.

– Я привела ее, потому что хотела показать ей, как много София значит для меня. Теперь я понимаю, что вела себя как дура, но тогда мне казалось, что это разумное решение.

– Хочешь сказать, эта самая Мэй так хорошо разбирается в людях?

– Эта самая Мэй очень за меня беспокоится.

– А при чем здесь София?

– При том, что из-за моей дружбы с чужим ребенком мне могут как-нибудь начистить рожу, ты так не считаешь? Никогда не слышал о том, что соседи любят лезть не в свои дела? В один прекрасный день, пронюхав о том, что я сблизилась с девочкой из соседней семьи, они могут объявить мне войну, обвинив в том, что я разрушаю чужой дом и сбиваю с толку маленького ребенка. Я всего этого не знала, пока Мэй не открыла мне глаза. В ответ я решила, что нужно познакомить ее с Софией, показать ей, какая она замечательная девочка, и что ради нее стоит рисковать. Вот за этим я и привела ее в свой дом.

Мальчик ничего не ответил. Эмма долго ждала хоть какой-то реакции, но через несколько минут Филипп поднялся из-за стола и вышел из кухни, оставив дверь открытой.

 

Глава 10

Возможность хорошо зарабатывать оставалась главной причиной, по которой Шерлок терпел разлуку с семьей. Когда Диана только родилась, ему хотелось все время быть дома, рядом со своей женой и дочерью, видеть, как растет девочка, наблюдать за ее жизнью и ловить каждое движение. Тех редких дней, которые он проводил в доме, катастрофически не хватало, и он проклинал свою работу каждый раз, когда наступало время уезжать. Однако содержать большую семью было непросто, и он понимал, что должен быть благодарным за то, что в столь молодом возрасте смог стать первым пилотом и зарабатывать хорошие деньги.

Да, признаваясь себе по чести, Шерлок уверенно отдавал предпочтение своей родной дочери, но в его сердце было достаточно места и для племянников. Когда погибли Марк и Луиза, Шерлок поначалу просто не знал, что делать. Стало ясно, что племянники будут жить у него, но он не представлял, как сможет справиться с такой ответственностью. София была еще совсем малышкой, а Филипп отчаянно нуждался в отцовском воспитании, чего Шерлок, конечно же, не мог ему дать. Не зная, как приступить к общению с детьми, он предпочел уйти в работу, доверяя все заботы нанятым горничным и нянькам. Кроме того, у него была Ирена, которую он любил всем сердцем.

Они поженились, несмотря на то, что в его доме жили дети старшего брата, и он считал, что Ирена пошла на серьезный риск. Поначалу все казалось идеальным, и он гордился своей женой, рассказывая всем друзьям о том, что она так замечательно заботится о детях, с которыми ее не связывали кровные узы. Он перестал тревожиться за Софию, понимая, что теперь рядом с ней находилась женщина, с которой можно было брать пример. Казалось, что все наладилось…

Приехав в очередной раз, он понял, насколько сильно заблуждался.

Конечно, это бросилось в глаза не сразу – понадобился целый день, чтобы понять: в доме произошло что-то неприятное. Причем касалось это только старших детей – Ирена и Диана были в полном порядке и как прежде ворковали со своим «папочкой». Все, о чем могла говорить жена – это о подвигах единственной дочери. Она подробно описывала ему каждый осмысленный поступок Дианы и с гордостью звала его в комнату всякий раз, когда малышка делала попытки встать на нетвердые пухлые ножки. Он тонул в этом спокойном, теплом и родном мире, где не было опасностей, суеты и ответственности за десятки пассажирских жизней.

И все же, он заметил, что за обедом София почти ничего не ела, а Филипп находился в каком-то мрачном настроении. Не то, чтобы он вообще был жизнерадостным и веселым – большую часть времени Филипп был настороженным и грубоватым подростком, чьи поступки вгоняли в ступор обоих опекунов. Однако теперь было ясно, что между состоянием Софии и поведением ее старшего брата существовала прочная связь.

Зародившаяся тревога побудила его прийти вечером в детскую спальню. Воспользовавшись тем, что Ирена унесла дочь в ванную, где им предстояло пройти ежедневный ритуал купания, он поднялся на второй этаж и постучался в дверь.

Филипп впустил его почти сразу же, но разговаривать не стал – он вернулся к своей кровати и лег поверх покрывала, взяв в руки книгу. София лежала у другой стены, почти без движения, она даже не обратила на него внимания.

– Милая, что с тобой? – опустившись на колени у изголовья кровати, спросил Шерлок.

– Ничего, – ответила она.

– Тебе плохо? Что-то болит?

– Нет.

– Тогда почему ты такая грустная?

– Не знаю.

Никогда прежде он не замечал, чтобы она что-либо скрывала от него, и теперь он был неприятно удивлен.

– Скажи мне, детка, что случилось. Я могу помочь, только скажи.

– Обними меня, – посмотрев на него глазами, в которых застыли слезы, попросила она.

Шерлок и сам чуть было не разрыдался. Он осторожно поднял ее с кровати и уложил к себе на колени, укачивая как младенца. Ему даже показалось, что она похудела и стала легче.

– Маленькая, тебя кто-то обидел? Скажи мне, что происходит? Ты молчишь, и мне становится страшно.

София прижалась лицом к его рубашке и отчаянно заплакала, схватив в кулачки его рукава. От этих сдавленных рыданий стало еще больнее, и Шерлок перехватил ее покрепче, не зная, что должен сделать. Он беспомощно посмотрел на Филиппа, но мальчик упорно глядел в книгу, хотя было ясно, что чтение его не занимало.

Девочка начала что-то бормотать, но ее голос был слишком тихим для того чтобы разобрать слова. Все, что удалось понять: «Мне плохо». Что он должен был сказать ей? Стоило ли пообещать, что все обязательно пройдет? Несмотря на то, что она была совсем еще маленьким ребенком, Шерлок чувствовал, что ее горе самое настоящее. Это значило, что обращаться с ней нужно было бережно и внимательно, без скидки на возраст и, отбросив мысли о том, что у детей проблем не бывает.

Она продолжала плакать, постепенно затихая и судорожно вздрагивая от икоты и всхлипов. Его рубашка промокла от детских слез, и впервые в жизни Шерлок ощутил настоящий страх за Софию. Племянница всегда была беспроблемной малышкой – она не норовила сделать что-нибудь назло, исправно выполняла все требования и старалась помочь. Ласковая, светлая и необидчивая, София была настоящим теплым лучиком, который никто не умел ценить по достоинству. Кажется, теперь было уже слишком поздно что-то менять – столкнувшись с ее болью, Шерлок так сильно испугался открывшейся картины, что ему показалось, будто впереди нет никакой надежды.

Дождавшись, когда она перестанет плакать, он уложил ее на кровать, накрыл одеялом и поцеловал в горячий лоб. Слезы вымотали и без того обессилевшую девочку, и она заснула прямо у него на руках, даже не заметив, когда он оставил ее.

Вернувшись в свою супружескую спальню, Шерлок обнаружил, что Ирена уже ждала его.

– Что случилось с Софией? – сразу же спросил он. – Кто ее расстроил?

– С ней не происходило ничего плохого, все было как обычно, – пожала плечами она. – Ты пробовал спросить у нее?

– Я пытался, но она ничего не говорит.

– Это пройдет, у детей такое бывает.

Он сел на другую сторону кровати и тяжело вздохнул:

– Как долго она страдает?

Даже не глядя на нее, он почувствовал, что Ирена завела глаза к потолку:

– Она еще слишком маленькая для того чтобы страдать. Обычная хандра, что тут такого криминального? Я не знаю, почему она такая грустная.

– И почему она так плохо ест ты, тоже не знаешь? – ощущая, как внутри поднимается едкая злоба, спросил он. – Ты понятия не имеешь, по какой причине ребенок заболел и потерял интерес к жизни. Как тебе кажется, это вообще нормально?

– Черт возьми, Шерлок, мне хватает и других забот! У меня маленький ребенок, который учится ходить. Я должна постоянно быть рядом с нашей дочерью, и мне некогда заниматься выяснением причин, по которым твоя племянница теряет аппетит.

Он повернулся к жене, желая видеть ее лицо, поскольку ему казалось, что такие слова просто не могут быть сказанными всерьез.

– Ирена, ей всего пять лет, она тоже маленькая. Куда ты, черт тебя подери, смотришь, и чем занимаешься целыми днями, если даже не можешь уследить за таким спокойным ребенком, как София?

Хотелось добавить что-нибудь о деньгах, которые он зарабатывает, жертвуя своим здоровьем, но он разумно воздержался от подобных высказываний. И без того было ясно, что он наговорил лишнего. Когда они только поженились, он был уверен, что в их семье никогда не будет места пустым упрекам и замечаниям, он клялся себе, что не станет упрекать жену за то, что она не работает или не успевает следить за домом. Ему хотелось быть внимательным и заботливым, стать настоящей скалой, за которой его хрупкая Ирена могла бы спрятаться от всех жизненных невзгод. Однако сейчас ее равнодушное отношение к болезни Софии привело его в настоящее бешенство, и Шерлок сказал все то, что ему меньше всего хотелось произносить вслух.

Ирена застыла, сидя на кровати и глядя на него широко раскрытыми глазами.

– Шерлок, о чем ты говоришь, – почти шепотом заговорила она, и ее нижняя губа задрожала.

Можно было бы подумать, что она собирается спекулировать слезами, но Шерлок знал, как действует на его жену грубость – всякий раз, когда он повышал голос, ей становилось слишком страшно, и она едва могла себя контролировать. Или может, дело было не в страхе?

– Прости, милая, просто я совсем не ожидал, что найду ее в таком состоянии.

– Думаешь, я не пыталась ей помочь? Она не принимает ничью помощь, и ей не нужна ласка. Это продолжается примерно месяц, и я уже устала ходить вокруг нее на цыпочках. Почему ты сам раньше этого не заметил?

– А почему ты мне не сказала? Думаешь, мне интереснее смотреть на то, как Диана в очередной раз вылезает из своей кроватки? Чем показывать мне всякую ерунду, лучше бы рассказала о действительно важных вещах!

И этого также не стоило говорить. Она была права – ему действительно следовало приглядеться к Софии раньше. Однако то, что Ирена сказала правду, почему-то и разозлило его больше всего. Досада на самого себя вылилась в очередную ошибку, и он причинил жене еще больше боли.

– Наша дочь, по-твоему, ерунда? – уже теряя голос от возмущения, спросила она.

– Я не это имел в виду, не надо цепляться к словам, я тебя прошу.

– Хорошо… хорошо, я не буду вести себя так, как это делают все жены. Я не стану кричать, причитать и закатывать истерики. Чего тебе нужно, Шерлок? Я смотрю за домом, слежу за твоими племянниками…

– Нашими племянниками, Ирена, – предостерегающе поправил ее он. – Ты что же это – не считаешь, что мы с тобой одна плоть?

– Отлично, теперь ты еще цепляешься к моим словам. Ладно, черт с ним, оставим это позади. Так вот, о чем же я говорила… я все для тебя делаю, и не получаю никакой благодарности.

Как же ему хотелось напомнить ей о том, что в их доме наводит порядок беременная женщина, которой сама Ирена платит деньги! Понимая, что для одного вечера гадостей достаточно, Шерлок промолчал, слушая ее монолог.

– Я не говорила тебе, потому что считала, будто приезжая домой, ты не хочешь заниматься проблемами. Прости, но мне казалось, что тебе хочется отдыхать, а не выслушивать новости о том, что твоя племянница впала в уныние!

– Наша племянница, черт бы тебя побрал! – Ей все же удалось вывести его из себя.

Она сразу сникла, и ее плечи опустились.

– Прости, – едва шевеля губами, попросила она.

Сказать на это было нечего. Шерлок отвернулся от нее, расстегивая рубашку и спуская с плеч резиновые подтяжки.

Прежде чем он вновь вернулся к ней и заговорил, прошло несколько минут, но когда их взгляды встретились, Ирена по-прежнему сидела в том же положении, не двигаясь с постели.

– Это ты меня прости, – остывая и осознавая собственную глупость, наконец, сказал он. – Но ты должна понять – Филипп и София очень важны для меня. Конечно, Диану я люблю больше, врать не стану. Однако сейчас, сравнивая первые шаги нашей дочери и серьезную болезнь Софии, я ставлю выше второе, потому что маленький ребенок, жизнь которого протекает в нашем доме, действительно страдает. Ирена, ты хоть видела, как она плачет? Не все взрослые мужчины не сдавливают себе горло так, как научилась она. Это настоящая боль, понимаешь, это не игры. Мне сегодня стало страшно, и я собираюсь попросить знакомого, чтобы он заменил меня. Останусь здесь с вами, посмотрю, что можно сделать.

Это Ирене было нужно меньше всего. Она ждала приездов Шерлока как праздников, но сейчас ей казалось, что его затянувшиеся выходные могли все испортить.

Конечно, она догадалась об истинных причинах тоски, с которой не могла сладить маленькая София. Сама Ирена не имела ничего против дружбы племянницы и временной горничной, но она понимала, что если о ней узнает Шерлок, это может сыграть против нее. Почему девушка, которая приходит в дом только два раза в неделю, стала для малышки ближе и роднее, чем женщина, с которой она живет под одной крышей?

Ирена безумно любила своего мужа, и ей хотелось, чтобы Шерлок считал ее самой лучшей во всем и всегда. До сего момента ей удавалось сохранить эту иллюзию – она исправно платила Инесс и Эмме, следила за собой и за ребенком, а также делала все необходимое для племянников. Сейчас все это могло треснуть как стеклянная крыша – одна маленькая деталь грозила обрушить сверкающий замок благополучия прямо на голову собственной хозяйки, и Ирена хотела исправить ситуацию до того, как станет слишком поздно.

Поговорив с Филиппом, Эмма осталась в полном замешательстве. Неясный финал этой напряженной беседы почему-то оставил в ее сердце слабую надежду на то, что все еще можно исправить. Она часто спрашивала себя: почему доверие маленького ребенка значило для нее так много? У нее было немало знакомых среди взрослых людей, но отношениями с ними она дорожила значительно меньше. Если бы с ней перестали общаться разом все соседки по общежитию (кроме Мэй, разумеется), она не стала бы из-за этого убиваться – ей было бы все равно.

Поэтому, сидя в автобусе и глядя на пробегавшие мимо столбы с провисающими проводами, Эмма испытывала не самые приятные чувства. Ей было страшно и вместе с тем, она хотела вернуться в тот дом, чтобы снова поговорить с Филиппом.

Однако уже в доме ее ждали еще более неожиданные новости: Эмили встретила ее у порога и сразу же сказала, что сегодня ее услуги Ирене не требуются.

– Мальчик, кажется, Филипп, прибежал еще вчера вечером, но я забыла позвонить тебе.

– Забыла? – приподнимая брови, переспросила Эмма.

– Ну, что же мне теперь, плакать из-за этого? Господи, ты заводишься из-за каких-то мелочей. Подумаешь, узнала сегодня. Какая разница?

– Никакой разницы, ты права.

Раздражение казалось беспричинным и необъяснимым, но навалившееся разочарование было слишком тяжелым. А ведь можно было обойтись и без напряженного ожидания – если бы мама позвонила еще вчера, то сегодня она могла бы собраться и приехать со спокойной душой. Впрочем, кого это интересовало?

– И не надо смотреть на меня так, будто я тебя предала. Я себя чувствую так, словно сделала что-то ужасное. Можно подумать, если бы я сказала тебе вчера, то сегодня ты бы не приехала.

– Это все просто усталость, – желая поскорее положить конец этой странной вспышке эмоциональности, вздохнула Эмма.

– Усталость, ну конечно.

Оставалось только закопать поглубже свое возмущение, съесть завтрак и закрыться в ванной комнате. Провожать маму к Инесс ей не хотелось, и Эмма сделала вид, что просто забыла об этом. Входная дверь захлопнулась, и в коридоре раздались щелчки, говорившие о том, что Эмили воспользовалась своим ключом и закрыла замок.

Обычно Ирена не отказывалась от помощи по хозяйству – каждый раз, когда Эмма приходила к ней в дом, ее ожидал целый список заданий разной сложности. Что же случилось сейчас? Неужели Филипп убедил ее найти другую прислугу? Кажется, в прошлый раз он говорил о том, что она должна перестать приходить в их дом. Наверное, ему удалось подговорить тетушку отказаться от услуг Эммы.

Ну и пусть. Эмма приняла теплый душ, вытерлась полотенцем и вышла из ванной, шлепая мокрыми ступнями по гладкому линолеуму. Ладно, если так получилось, нужно жить дальше. Может, так даже лучше – теперь София сможет свободно ходить по дому, а не сидеть в своей комнате и ждать, когда Эмма уйдет. Если она так сильно обидела ребенка, то лучшей ей действительно не высовываться и перестать травить себе душу. Она с трудом натянула на себя старое серое платье и уселась в кресло в гостиной. Одна во всем доме. Наверное, такой будет ее старость. Перед глазами появилась незамужняя, бездетная старуха, которая прожила десятилетия в доме своего детства, ничего не меняя и никуда не стремясь. Вот ее будущее.

Эмма закрыла глаза, откидывая голову назад и расслабляясь. Нет, пока еще рано ставить на себе крест. Нужно постараться что-то изменить. Может, когда ее отношения с Мартином обретут ясность, она сможет взять ребенка на усыновление? Этот вопрос витал над ней несколько месяцев, с тех самых пор, как она узнала о своем бесплодии. Нерегулярный менструальный цикл, боли в правом боку и в низу живота, странные перепады настроения – все это напоминало ей об ущербности собственного тела. Неполноценная. Недоразвитая. Бесполезная.

«Не расстраивайтесь, жизнь ведь на этом не заканчивается. Голубушка, вы еще так молоды. Выйдете замуж, начнете жить с мужем, и тогда мы с вами еще поговорим».

А если ничего не изменится? Она что, должна сказать мужу: «Извини, я думала, что излечусь после свадьбы, но, как видишь, не сработало»?

В другой клинике ей говорили:

«Нет никакой точной надежды, и я бы не советовал вам строить планы на семью. Скорее всего, это навсегда».

В третьей речь шла о другом:

«Почему вы так поздно обратились? Боже, если нерегулярный цикл у вас с четырнадцати, вы уже давно должны были показаться врачу! Тогда еще можно было все исправить, но теперь я даже не знаю, на что вы можете рассчитывать. Нужно было думать об этом раньше».

Эмма сжала зубы так, что свело виски. Сквозь зажмуренные веки просочились горячие слезы, но она не могла дать себе волю и заплакать в голос. Как давно она привыкла к беззвучному горю? Ее раздражали театральные рыдания с завываниями и причитаниями на публику, и она сама никогда не позволяла себе ничего подобного. Даже если оставалась в полном одиночестве.

Жалость к себе оглушила ее на некоторое время, и весь прочий мир перестал существовать. В такое состояние Эмма погружалась очень редко, запрещая себе думать о плохом, но теперь ее просто затопило грустью и болью. В конце концов, почему она не может оплакать свою собственную жизнь? Некоторые барышни заливаются слезами из-за испорченной стрижки, так что не настолько уж глупыми кажутся ее истерики, которые, к тому же, проходят при закрытых дверях.

Поначалу ей показалось, что стук в дверь был лишь игрой сознания, словно желание оказаться не одной, спровоцировало слуховые галлюцинации. Однако звук повторился, и Эмма поднялась с кресла, вытирая слезы рукавом и шмыгая как маленькая девочка.

– Да открой ты уже чертову дверь, – ворчал кто-то, стоявший по другую сторону стекла.

Голос Филиппа можно было узнать сразу же – он был по-мальчишески высоким, но временами уже срывался на забавный бас, и поэтому ругательства звучали из его уст особенно умильно.

– Ну и? – открывая дверь, сразу же пошла в наступление она. – Зачем пришел?

– Давай быстрее, у нас мало времени, – в тон ей продолжил Филипп.

Только сейчас, опустив глаза и рассматривая его, Эмма поняла, что он был не один. За ним стояла София, которая держалась за его руку, но при этом оставалась позади.

– Чего уставилась? Впусти нас, пока соседи не засекли, – толкая ее внутрь, заворчал Филипп. – Сама говорила, что от длинных языков могут быть проблемы.

Эмма посторонилась, а потом закрыла за ними дверь.

– В общем, так… я оставлю Софию у тебя, пока наши родственнички и их орущее дитя развлекаются в городе. У вас не больше часа, а потом я заберу ее, ладно?

– Да, все понятно. У вас что-то случилось?

– Ну, это я тебе вечером объясню, если ты мне дверь откроешь, – ухмыльнулся Филипп, прежде чем выскользнуть на улицу.

Они с Софией остались одни.

Прежнее оцепенение вернулось к малышке, и Эмма с горечью поняла, что она снова начала ее бояться.

На размышления о том, откуда взялась эта спонтанная щедрость Филиппа, не оставалось времени. Она опустилась на колени, осторожно касаясь легкой курточки, в которую он одел свою младшую сестру.

– Хочешь снять ее? Если нет, то так и оставим. Просто я хотела пойти на кухню. Сделаю тебе сладкий чай, и угощу вкусным печеньем, которое привезла сегодня утром.

София подняла ресницы, и в ее взгляде отчетливо отразилось волнение, сменившееся теплотой узнавания.

– Надо снять, – очень тихо сказала она, сама принимаясь расстегивать пуговицы. – Жарко будет.

– Правильно, там, где стоит плита, всегда жарко.

Когда они разобрались с пуговицами, София дотронулась до ее руки своими пальчиками и задержалась всего на мгновение. Невесомое прикосновение и выжидающий взгляд подсказали Эмме, что теперь она могла обнять свою маленькую подругу, не боясь, что ее оттолкнут.

Маленькие руки сомкнулись за ее шеей, и София повисла на ней всем телом, прижимаясь к ее груди и дрожа. Эмма поднялась на ноги, все еще крепко держа малышку и отрывая ее от пола.

– Можно полежать с тобой? Не надо печенек, хочу просто полежать, – прошептала София, почти прижавшись губами к ее уху.

– Конечно, солнышко. Все, что захочешь.

 

Глава 11

Маленькие дети порой обладают удивительной мудростью. Если бы все дела предоставили Эмме, то она потратила бы целый час на пустую беготню по кухне, но простая и ясная просьба Софии помогла сберечь драгоценные минуты и провести каждую из них с пользой.

Лежать рядом с другим человеком Эмме не приходилось довольно давно. Теперь маленькое теплое тело прижималось к ней сквозь несколько слоев одежды, и она ощущала, как бьется сердце ребенка. София ничего не говорила, и Эмма старалась ни о чем ее не спрашивать – молчание было успокаивающим, правильным и приятным. Зачем портить момент и выяснять то, что все равно не пригодится?

– У тебя есть дочка? – Когда время стало подходить к концу, София заговорила сама.

– Нет.

– А у тети Ирены есть. У Инесс тоже кто-то будет.

– Да, я знаю.

– А муж у тебя есть?

– Нет.

– Хорошо. Когда у тебя будет дочка, ты уже не захочешь лежать со мной рядом.

– У меня не будет детей, – целуя ее в макушку, прошептала Эмма.

С тех пор, как прошла та безумная неделя в середине лета, она в первый раз произнесла это вслух, и при этом ее слова были обращены к маленькой девочке. И впервые за все эти месяцы Эмма не ощутила боли, думая о своей болезни.

София перевернулась и обняла ее, прижимаясь лицом к ее плечу.

– Ты умеешь петь? – спросила она.

– Да, немного.

Она подумала, что сейчас девочка попросит ее спеть что-нибудь, но вместо этого София прошептала:

– Научишь меня когда-нибудь?

– Конечно. Правда, у меня получается не очень хорошо.

– У тебя все получается хорошо, – искренне заверила ее малышка, очевидно, свято веря в правдивость собственных слов.

– Спасибо, добрый человечек, – улыбнулась Эмма, обнимая ее в ответ.

В этих скупых разговорах, в теплых объятиях и мягком дыхании было больше близости, чем в бесконечных сюсюканиях и постоянном беспокойстве. Эмма все еще опасалась называть Софию родным человеком, поскольку не могла сказать точно, нормальны ли такие отношения с ребенком из соседнего дома, но сейчас все стало гораздо проще. Чужой она назвать эту малышку уж точно не могла, а это значило, что рядом с ней лежал родной человек. Девочка, ради благополучия которой Эмма была готова пожертвовать собственными интересами, полностью доверялась ей и рисковала при этом даже больше – насколько можно было понять, Софию уже не раз предавали и обманывали.

София ожила. Шерлок наблюдал за ней, сидя во главе стола и делая вид, что поглощен ужином. Ирена, вне всяких сомнений, тоже это заметила – она бросала на малышку беглые взгляды и улыбалась. Пока их не было, в доме явно произошли какие-то перемены, которые затронули девочку и исцелили ее измученную детскую душу. Судя по виду Филиппа, он явно знал, в чем было дело, но спрашивать его об этом было бесполезно – в каких-то вопросах он был непреклонным и очень упрямым. Мальчик оставался загадкой для Шерлока, и он даже побаивался собственного племянника, не зная, с какой стороны лучше к нему подступиться.

Он снова перевел взгляд на Софию – она сидела за столом, и тихо, как мышка, ела свой ужин. Если бы он был знаком с ней чуть хуже, то этот спокойный и сдержанный вид мог бы его обмануть, но он изучил поведение племянницы достаточно хорошо, чтобы увидеть едва заметные перемены. Ее движения больше не были скованными и медленными, а взгляд был загадочно скрыт под длинными ресницами. София берегла одну только ей понятную радость от окружающих, старательно хранила молчание и глядела исключительно в свою тарелку.

Даже зная, что он не имеет на это права, Шерлок все равно отчаянно хотел знать, что произошло с ребенком. Что за неведомые причины заставляют ее впадать в транс и отстраняться от жизни, а потом возвращают ей радость и аппетит?

После ужина он на время ушел в детскую комнату к дочери, поскольку Ирена должна была закончить все дела на кухне. Поиграв немного с Дианой, он дождался, когда вернется жена, а потом прошел в гостиную, где в это время обычно сидела София. Она пользовалась временным затишьем и проводила примерно час перед сном в постоянных тихих играх, основанных только на ее воображении.

Сейчас она сидела за столом и передвигала маленькие керамические фигурки – его подарок на ее пятый день рождения – по полированной поверхности, приговаривая что-то себе под нос. Она часто говорила сама с собой, но никто и никогда не пытался вникнуть в суть ее монологов. В прежние времена, когда он наблюдал за ней достаточно долго, ему начинало казаться, что она просто рассказывает сама себе истории собственного сочинения. Теперь такой маневр не удался – едва он сел в кресло в дальнем углу комнаты, как она тут же перестала играть и подняла глаза, глядя прямо на него.

Все-таки она была поразительно умна и проницательна. Шерлок полагал, что ранняя потеря родителей сделала его племянников полудетьми-полувзрослыми, непонятными и грустными людьми, способными чувствовать гораздо больше, чем полагается ребятам их возраста.

– Ничего, играй, – отчего-то шепотом сказал он.

Она никак не отреагировала на его слова, просто продолжила глядеть на него с непонятным выражением, в котором с трудом можно было угадать настороженность.

– Когда уедешь? – тоже шепотом спросила она.

– Очень скоро. Наверное, послезавтра.

– А приедешь когда?

– Еще не знаю.

София кивнула каким-то своим мыслям, а потом взяла в руки одну фигурку и стала ее разглядывать.

– Ты больше не хочешь видеть своего дядюшку? – страшно волнуясь, спросил он.

– Хочу, – все еще сжимая игрушку, сказала она.

– А почему тогда ты меня спрашиваешь, когда я уеду? Я тебе надоел?

Малышка вздохнула, а потом поставила фигурку на стол и подошла к нему.

– Мне нравится с тобой разговаривать. – Она едва заметно улыбалась.

Шерлок взял ее к себе на колени и обнял, чувствуя, что шаткое примирение с реальностью для нее на сей раз завершилось успешно. Что бы там ни случилось – все осталось позади. Очень хотелось узнать, что же все-таки с ней произошло, и чем они занимались сегодня днем, пока взрослых не было дома, но Шерлок предпочел помолчать, чтобы сохранить этот момент.

Филипп пришел ровно через час, и, забирая свою младшую сестру, пообещал, что вернется вечером.

– Приходи к заднему двору, я открою тебе оттуда, – предупредила Эмма.

Эта идея ему явно понравилась.

– А ты понятливая, – ухмыльнулся он.

– Что же тут сложного? Твоя тетя явно не хочет сегодня меня видеть, а значит, и вам тоже нужно быть осторожными. Надеюсь, это только на сегодня.

– Посмотрим, – неопределенно пожал плечами он.

Вернулся он только поздно вечером, и Эмма не понимала, зачем ему это понадобилось. Она впустила его на веранду, пользуясь тем, что уставшая Эмили легла спать сразу после ужина.

– Твои дядя и тетя уже спят? – спросила она, усаживаясь за стол рядом с ним.

– Нет, но они думают, что мы спим. Что касается Софии, это правда – она уснула минут десять назад.

– А если кто-то из них зайдет, чтобы проверить, все ли с вами в порядке?

Филипп прыснул, не скрывая своего презрительного веселья:

– Проверить? Поверь, они не так сильно любят нас. Точнее, им вообще все равно, что там с нами. Так что не бойся – никто к тебе не прибежит.

– Ну, хорошо.

Он не говорил ничего еще некоторое время, а потом вдруг судорожно вздохнул и поднял ноги на стул, подтягивая колени к груди.

– Ты выросла в нормальной семье? Тебя любили, нянчились с тобой?

– У меня хорошая семья, но никто со мной не нянчился.

– Оно и видно. Ты не такая избалованная как Ирена. Она совсем… жалкая, скажем так.

– Не называй свою тетю жалкой.

– Да ладно, ты ведь и сама так считаешь.

– Это уже мое дело.

– А вот и нет. Рядом с этим убожеством растет моя сестра, и самое обидное, что она любит этих поганцев. Любит так, как никто из них не заслуживает.

– Твой дядя зарабатывает деньги для того чтобы вы могли жить нормально, а не побираться. А если бы не твоя тетя, мы бы с тобой вообще не встретились.

Филипп подчеркнуто кивал все это время, а потом повернулся к ней:

– Выполнила свой долг? Совесть очистилась? А теперь давай по-честному, ладно?

– Я не лгу, я действительно так думаю.

– А я думаю, что ты врешь. И если ты будешь продолжать так же, то я опять запрещу Софии с тобой разговаривать.

Эмма даже присвистнула:

– Такая честность заслуживает уважения. Хотя, я и сама уже догадалась, что именно из-за тебя я так долго не могла увидеть Софию.

– А то, – даже с каким-то самодовольством признался он. – София слушается меня во всем.

– Чем же я перед тобой провинилась? Все дело только в том, что я познакомила ее со своей подругой или есть еще что-то?

– Ну, да, я неправильно все понял. Я и без тебя знаю, что чуть не убил ее, так что стыдить меня не надо, мне и самому плохо. Она же… почти ничего не ела и даже не реагировала на все эти поцелуи Ирены.

– Значит, мне не показалось, что она похудела…

Он еще раз повернулся к ней и открыто рассмеялся:

– Только вот не надо притворяться, как будто ты такая заботливая и добрая.

Да сколько же можно это терпеть? Пренебрежительный тон Филиппа и прежде доводил ее до полного бешенства, но теперь Эмма склонилась к нему, приблизив свои глаза к его глазам:

– Хочешь подраться? Драться я умею, не сомневайся. Нечего разговаривать со мной так, словно ты все обо мне знаешь, а не то я живо выбью из тебя эту дурь.

Несмотря на то, что он продолжал улыбаться, по его взгляду было ясно: он ей поверил.

– Ну и ладно, – беспечно и в то же время примирительно кивнул он. – Это хорошо, что ты драться тоже умеешь. Я почему-то так и думал. Руки у тебя совсем не такие, как у всех этих тупоумных дамочек, с которыми обнимается моя уважаемая тетушка Ирена. Но пришел я не для того чтобы мериться силами. Хотел объяснить кое-что, чтобы ты не думала, будто я полоумный какой-то.

– Я тебя слушаю, – уже успокоившись, сказала она.

– По порядку, наверное, начну. Короче говоря, моя уважаемая тетушка очень любит нашего дорогого дядюшку. Прямо жить без него не может. И она прячет от него красивых женщин, да и дружит только с уродками.

– Боже мой, где же ты таких слов набрался.

– Поздно жалеть об этом, мне эти слова уже успели понравиться. Я думаю, именно поэтому она решила, что тебе лучше не показываться сегодня у нас дома – ты выглядишь ничего, а наш дорогой дядя почему-то не уехал и уже почти неделю сидит дома как привязанный. Мне это, конечно, не очень-то нравится, но выгнать я его не могу. Скорее, он меня выгонит.

– Теперь ясно, почему от моих услуг отказались.

– Ну, да. Как это называется? Ревность, вроде?

– Да.

– Ага, вот эта самая ревность сейчас и душит мою тетушку. Она действительно без ума от дяди, но еще больше она любит свою сопливую девчонку, вокруг которой и скачет целыми днями. Ирена не дает никому ее на руки, и если Диана улыбается другим людям, она обижается и даже начинает плакать. Моя уважаемая тетушка на самом деле истеричка, и мне жаль, что я раньше этого не понял. Ну, как тебе сказать… поначалу она была нормальная, а потом пошло-поехало… сейчас мы в доме, как в тюрьме. А София не помнит нашу маму, потому что когда родители разбились, ей было совсем мало лет. Да что там, я и сам не всегда могу вспомнить их лица. Словом, когда дядя женился на этой припадочной, София очень обрадовалась – подумала, что у нее теперь будет кто-то вроде мамы. Как видишь, не получилось. Все бы хорошо, только теперь она снова думает, что нашла себе маму. Тебя, понимаешь? И если в этот раз тоже не получится, она, наверное, совсем умрет. А если она умрет, то я тебя убью.

Эмма не могла подобрать правильных слов. Да и существовали ли верные слова, которые не звучали бы глупо после всего, что он ей сказал?

Филипп продолжал:

– Мне-то самому все равно – мне уже никто не нужен. А она еще глупая – маленькая совсем. Эмма, я прошу тебя помочь ей вырасти. – Он смотрел прямо перед собой, словно боясь повернуться к ней. – Ты, вроде, нормальный человек, не тупая и не хлипкая. Такая, как надо. Я не все тут понимаю, но мне кажется, что ты могла бы потратить на это несколько лет. В общем, ей много и не надо. Только хвалить иногда, обнимать или что там еще ты делала… Ей же было хорошо, когда вы с ней играли, так что сама знаешь. Мы ничего не сможем дать взамен, но я знаю, что София не сумеет вырасти сама по себе, как это сделал я. Ну, так как? Не откажешься?

Она ничего не ответила, но он и не торопил ее. Однако когда молчание затянулось, Филипп все-таки посмотрел на нее, пытаясь разобрать в темноте, не заплакала ли она.

– Ты не плачешь случайно? Я не для этого все тебе рассказал.

– Нет, я в порядке, – глухо ответила она. – Знаешь, Филипп, я бы и так сделала для твоей сестры все, что только смогла бы. Хотя сейчас, когда у меня есть твое разрешение, мне стало гораздо легче. Если бы у меня был такой брат, то мое детство прошло бы гораздо лучше.

Филипп только ухмыльнулся, а потом поднялся со стула и поправил штаны.

– Я уже спать хочу, – заявил он, закладывая руки в карманы. – Выпустишь меня?

Пить в будние дни Эмма не любила. Вообще, она и по праздникам редко брала в руки бокал, но теперь для этого имелся особый повод.

Разговор с Филиппом прояснил очень многое, но при этом оставил даже больше вопросов. Откровенность этого почти взрослого человека с манерами испорченного подростка было крайне нелегко заслужить, и Эмма понимала, что поговорив с ней так честно и искренно, Филипп, можно сказать, оказал ей честь.

Наверное, его впечатлили эти странные и нехарактерные для женщины манеры, которые Эмма невольно демонстрировала каждому, кто ее видел. Впрочем, сейчас думать об этом было слишком поздно – она уже накрепко связалась с этими детьми и приняла на себя этот груз. Разумнее было бы вообще перестать видеться с ними, уйти пока не поздно – сделать то, о чем просила ее Мэйлин. Но как оставить Софию? Как можно закрыть глаза на одиночество маленького ребенка?

С другой стороны, для нее самой это оборачивалось губительной неизвестностью. Кто знает, как может повести себя ревнивая жена. К тому же, как она станет приходить в тот дом, когда ей найдут замену? Эмма отложила в сторону полупустой бокал и поднялась с постели. Нужно пойти вниз и позвонить маме, узнать, сколько еще есть времени и на что можно рассчитывать.

В фойе было пусто – в поздний час здесь находился только скучающий сторож, который тихонько дремал за стойкой.

Эмма зашла в стеклянную кабинку и закрыла за собой дверь, надеясь, что ее разговор будет не слишком сильно мешать спящему человеку.

– Мама, ты не спишь?

Глупый вопрос. Разумеется, она не спала, если сняла трубку.

– Нет, Эмма, я еще не легла. Что случилось?

– Я хотела спросить, когда Инесс должна родить.

– Зачем тебе это?

Не рассказывать же все по телефону. Хотя, Эмма не была уверена в том, что смогла бы объясниться даже с глазу на глаз.

– Интересно.

– Срок подходит в конце сентября. У нее, наверное, будет двойня. Врач сказал, что прослушивается два пульса.

Эти подробности были абсолютно бесполезными, но она не смогла пропустить их мимо ушей. Счастливая Инесс – у нее будет два малыша. Зная с самого детства, что завидовать нельзя, Эмма все равно ощутила ядовитый укол, который проник куда глубже, чем она могла предположить.

– Понятно, – потухшим голосом ответила она.

– Детка, с тобой все в порядке? Точно?

– Нет, мама, со мной еще не скоро все будет в порядке, но я обещаю, что справлюсь. Еще хотела кое-что спросить. Можно?

Сквозь шорох и шуршание донесся глубокий вздох, за которым последовало:

– Конечно, о чем угодно, родная.

– Ты ведь не оставишь меня, если все ополчатся против?

– С чего такие мысли?

– Просто скажи мне, как ты поступишь, если все кругом будут твердить, что я неправа.

– Я буду с тобой, ты же моя дочь.

«Тогда почему сейчас ты не со мной? Почему ты знаешь все о чужой девушке, а о моих проблемах тебе приходится спрашивать? Мама, задержись на минутку, хотя бы попытайся побыть со мной по-настоящему…»

– Спасибо.

– У тебя намечаются какие-то проблемы? Что тебя тревожит?

– Нет, какие у меня могут быть проблемы. Просто я в странном настроении, вот и все.

– Эмма, – голос Эмили звучал взволнованно – я тебя чем-то обидела?

– Ну, что ты такое говоришь, – прикрывая глаза, покачала головой Эмма.

– Тогда встретимся в субботу?

– Да, конечно. Спокойной ночи.

Даже не имея возможности находиться рядом с матерью, Эмма поняла, что эта ночь для Эмили вряд ли будет спокойной. Их переменчивые отношения метались от полного безразличия к чрезмерной опеке, и она не могла понять, по каким причинам происходят такие колебания. Винить Эмили было бы слишком просто – она и сама прекрасно знала, что не была идеальной дочерью. Никогда не отличаясь ласковостью, мягкостью и кротостью, Эмма доставляла своей матери множество хлопот в то время, когда была подростком. Возможно, Эмили не совсем отвыкла от этого – порой она продолжала воспринимать свою взрослую дочь как неразумное дитя. В другое время она полностью отстранялась, словно забывая о том, что их вообще связывали какие-либо узы.

Уже возвратившись в свою комнату и лежа на кровати с бокалом в руке, Эмма думала о том, что ей стоит прекратить рассчитывать на поддержку своей мамы. Все проблемы происходят от лишних ожиданий. Если она сочла себя достаточно взрослой для того чтобы уехать в другой город, то должна и вести себя соответственно – справляться сама, не надеясь на понимание и сострадание.

 

Глава 12

– Ну, конечно, я поняла, что вы виделись с Софией на прошлой неделе. Думаете, я совсем уж безнадежная идиотка? И, конечно, я вас не осуждаю. Даже хочется поблагодарить. Понимаете, у меня совершенно нет времени заниматься девочкой, потому что есть и своя дочь, которая еще совсем маленькая. Она, конечно, нуждается во мне куда больше, чем племянница…

Ирена говорила и говорила, а Эмма не знала – слушать ли ее или просто изобразить внимание. Все дела были закончены, она привела домой Софию после длительной прогулки, и теперь ей хотелось вернуться к себе.

– Вы не должны ничего мне объяснять, – чувствуя себя не очень удобно, сказала она. – У вас сейчас сложное время, и я рада, что могу хоть чем-то помочь.

Стандартные слова, которые можно было говорить с чистой совестью любому, кто принимался рассыпаться в благодарностях. Эмма не любила, когда ее хвалили, благодарили или когда перед ней оправдывались. Это заставляло ее ощущать нечто вроде чувства вины – словно она обманом вынуждала людей поступать таким образом.

– Нет, послушайте, я просто не знаю, с кем еще об этом поговорить. Мои подруги рассказали, что такое бывает – иногда дети привыкают к соседям или к тем, кого считают добрыми людьми, и это вполне нормально. С возрастом такое должно пройти, но до тех пор их нельзя отталкивать. Если София попросту отнимает ваше время, мне очень жаль, но я не могу сейчас запретить ей ходить к вам.

– Она мне не мешает, я и сама очень ее полюбила.

– Полюбили? – Ирена смерила ее взглядом, а потом ее словно осенило. – Вы меня осуждаете, да? Вам кажется, что я обделяю Софию потому что… Боже, кто знает, что вы обо мне думаете. Я могу вам сказать одно: пока вы не замужем и своих детей у вас нет, вы никак не сможете понять, что я чувствую.

Эмма на мгновение опустила ресницы, скрывая всколыхнувшуюся внутри ненависть. Нет, эта волна ярости была направлена не конкретно на Ирену – она злилась на всех довольных жизнью матерей, которым было отмерено это счастье, в то время как она не могла даже мечтать о подобном. Разумеется, Эмма осознавала, что это неправильно, и в ее болезни никто не виноват, так что ненавидеть и завидовать просто бесполезно, но что она могла сделать? Оставалось лишь сдерживать себя, надеясь, что хватит сил промолчать.

Тем временем Ирена продолжала:

– Это сейчас вам кажется, что любить Софию легче простого – вы встречаетесь с ней всего два раза в неделю и проводите вместе по паре часов. А знаете, сколько сил отнимает ежедневная забота? Что значит жить круглыми сутками под одной крышей, терпеть капризы, перепады настроения и вытирать слезы трем детям, едва успев родить только одного? Если бы я была на вашем месте, то также смогла бы стать доброй тетей, спасительницей и героиней.

– Лучше вам не быть на моем месте, – не удержалась Эмма.

– Это вам сейчас так кажется, потому что вы еще не родили своего малыша. Носить девять месяцев, отдать все ценное из своего тела, ощущать толчки еще не родившегося ребенка, ждать как… как подарка всей жизни, не спать ночами и наблюдать за тем, как ребенок растет… вы только потом все это почувствуете. А сейчас как вы может судить меня? Поверьте, легко судить, когда нет своих детей. Племянники кажутся самыми лучшими и милыми, пока не появится свой собственный ребенок. И потом, ведь вы уезжаете в большой город и несколько дней проводите вдали отсюда, не вспоминая о Софии. У вас там друзья, работа, развлечения… вы ведь можете себе это позволить, верно? За это время легко успеть соскучиться, это правда.

Слова, которые должны были растрогать ее до глубины души или, на худой конец, пробудить в ней искры понимания и сочувствия, произвели обратный эффект. С трудом сохраняя бесстрастное лицо, Эмма согласно кивнула:

– Я понимаю, и никого не осуждаю, честное слово. Просто пока есть такая возможность, я была бы рада проводить с Софией больше времени.

Ирена как-то сникла, и ей даже показалось, что хозяйка дома начала сожалеть о своей эмоциональной речи. Когда она заговорила вновь, Эмма поняла, что не ошиблась.

– Да, простите меня, пожалуйста. Мне правда очень помогает то, что вы делаете для Софии. Она стала спокойнее, послушнее и теперь совсем на меня не обижается. Но очень скоро наша постоянная горничная должна родить, а это значит, что с будущей недели я приглашу другую девушку. Она живет недалеко – на соседней улице. Будет приходить всегда, даже в выходные.

Такие новости заставили Эмму быстро позабыть о своих мелочных обидах. Разве Ирена не сказала, что не может запретить Софии видеться с ней?

Получается, это последний раз, когда она смогла прийти в этот дом. Что же ей делать дальше?

– Значит, мне уже не приходить в следующую субботу? – уточнила она.

– Да, ваша помощь нам больше не потребуется. Я пытаюсь быть объективной, и судить не только с одной стороны. У новенькой девушки совсем нет работы, и ей не на что рассчитывать. Вы ведь просто подрабатывали у нас, и наши деньги не играли для вас большой роли. Я имею в виду, вы зарабатываете достаточно, уезжая по будням? Так что я решила, что вся оплачиваемая работа будет доставаться Милене. Думаю, это справедливо.

– Да, конечно.

– Но если вы хотите, то можете забирать Софию так же, как и сейчас. Пусть она ходит к вам домой, если вы не возражаете.

Надежда, которая стала исчезать, засияла вновь, и Эмма открыто улыбнулась, не скрывая своей радости.

– Я буду рада принимать ее в своем доме.

Ирена удовлетворенно кивнула:

– Хорошо, тогда еще кое-что. Как вы поняли, я чрезвычайно дорожу своей семьей и ни в коем случае не хочу ставить ее под удар. Поэтому я прошу вас, постарайтесь сделать так, чтобы соседи знали о нашей договоренности как можно меньше.

– Я и сама бы этого хотела, – вполне искренно согласилась Эмма.

– Вот и славно. Мне бы не хотелось, чтобы у моего супруга начались проблемы. Вернее… короче говоря, это будет выгодно всем нам, правда?

– Конечно.

Не вполне понятное замечание насчет супруга должно было насторожить Эмму, но ее радость была так велика, что она предпочла не думать о плохом. В конце концов, какая теперь разница? Она будет видеться с Софией и ей разрешено соблюдать конспирацию. Разве это не здорово? Пока планы Ирены совпадали с ее желаниями, Эмма не хотела задавать лишние вопросы и волноваться. На какое-то время в ее жизни наступило затишье, которое должно было помочь ей и ее маленькой подружке позабыть обо всех тревогах и волнениях.

Никто и никогда не мог понять, что за настроение было у Мэйлин. Эта девушка постоянно принимала независимые решения, которые почти ничем не объяснялись. Когда она начала встречаться с Паулем, Эмма считала, что у этих легкомысленных отношений нет никакого будущего. Слишком уж самостоятельная Мэй не могла провести так много времени в обществе сосредоточенного и немного занудного молодого человека, лицо которого постоянно было стянуто недовольной гримасой.

Пауль был высоким, худым и сухим. Он вяло взирал на мир со своей высоты, и его глаза по временам освещались признаками одобрения. В основном это происходило, когда рядом с ним находилась его избранница. Активная и беспокойная Мэйлин нередко доставляла ему дискомфорт и неудобства, но, несмотря на, это Пауль продолжал приходить к ней почти каждый день, исправно покупая билеты, угощения и разные безделушки. Эмма пыталась вообразить его в магазине. Как бы выглядел Пауль, покупающий подвески с золотым напылением? Скупой на слова и еще более сдержанный в эмоциях, он был настоящим проклятием для продавцов – они никогда не знали, что именно ему нравится, а что вызывает недовольство.

После того, как минул пятый месяц с тех пор, как маленькая и верткая Мэй отправилась на первое свидание, Эмма с удивлением осознала, что меняет свое мнение. Теперь ей казалось, что у Пауля, вполне возможно, было какое-то будущее рядом с этой очаровательной непоседой. Первое разочарование сменилось напряженным ожиданием, после которого наступил долгожданный покой – Эмма была действительно рада за свою подругу, поскольку считала, что Мэй заслуживает счастливой семейной жизни. Правда чуть позже выяснилось, что сама Мэй не слишком жаждала всех этих радостей, и это стало еще одним поводом для тревоги.

В конце сентября, когда Мэй зашла в ее комнату без стука и упала прямо на постель, не снимая при этом туфель, Эмма поняла, что все ее опасения оказались лишь ошибочно направленными страхами. На самом деле бояться стоило другого.

– Что случилось?

Ничего более оригинального придумать не удалось.

– Пауль сказал, что встретил другую девушку. У меня все пройдет, я в порядке, и жалеть меня не надо. И вообще, не стоит сейчас меня трогать.

Невзирая на четкие инструкции, Эмма все же легла рядом на постели и повернулась набок, положив ладонь на живот Мэй.

– Расскажи, – попросила она, глядя на плотно сомкнутые веки подруги.

Мэй покачала головой, не издав при этом ни звука, только ресницы чуть заметно затрепетали. Ясно – ей нужно время для того чтобы собраться и выложить все без позорных слез и жалоб. Они полежали немного в молчании, а потом она заговорила, оправдывая ожидания Эммы.

– Пришел. Что-то странное лицо у него было – я сразу заметила. – Сама Эмма искренне считала, что у Пауля почти всегда одно и то же выражение лица, но Мэйлин, разумеется, было виднее. – Спросила, что с ним. Сказала, что ему, наверное, лучше пойти домой, поспать, отдохнуть. Он вытащил руки из своих чертовых карманов и сказал: «Это наше последнее свидание. Я познакомился тут кое с кем». Я сказала: «Очень мило, но ты ошибся – если ты познакомился там кое с кем, то это у нас вовсе не свидание». – Мэйлин сделала небольшой перерыв для следующего рывка. – Зачем-то он пустился в объяснения. Видимо, решил, что нужно как-то скрасить совершенное только что уродство. «Просто ты же сама не хочешь выходить замуж, а для чего же тогда нужны все эти наши встречи? Смысла я в них не вижу».

– А что же ты?

– А я в ответ: «Хорошо, ты прав». – Она неожиданно засмеялась, но ее смех прервался так же быстро, как и начался. – Нет, на самом деле, я сказала: «Я выйду замуж за того, кто умеет ждать и принимать проверенные решения». И я ушла. На этом все. Теперь я свободна, как и ты, после того, как дала отставку Мартину. Я бы присоединилась к тебе на кухне, но Мартин успел занять это место еще задолго до меня, и теперь нам там будет тесновато. И чем же мне заняться?

– Сейчас ты этого не знаешь, но я уверена в том, что позже ты найдешь решение.

– Слушай, Эмма, а почему ты так в меня веришь?

– Потому что даже такая кошелка, как я, сумела найти себе занятие по душе.

– Ты имеешь в виду то, что начала мыть посуду и зарабатывать левые деньги?

– Нет, я имею в виду то, что стала продумывать наши игры с Софией и посвящать все мысли этому чудесному ребенку. Хотя, мытье посуды также входит в список моих маленьких радостей.

Мэйлин тоже повернулась набок:

– Я бы также хотела найти любовь всей жизни. Заметь, я говорю не о мужчине. Ты вот, к примеру, полюбила Софию, и, думается мне, пронесешь это чувство до старости. А у меня такого нет.

– Это может появиться в любой момент. Я ведь тоже не ждала, что познакомлюсь с малышкой как раз тогда, когда мое сердце будет разбито больничным вердиктом. Как-то все слишком гладко у меня получилось.

Мэй ухмыльнулась:

– Просто ты сейчас с благодарностью ко всему относишься, считаешь, что тебе повезло. Как только твой взгляд изменится, и ты поймешь, что абсолютно всего добилась сама, сразу станет ясно, как много сил ты на все это потратила.

– Не думаю, что такой момент когда-нибудь наступит.

– Хорошо, хорошо. Но речь сейчас обо мне.

– Да, я помню, но не знаю, какой практический совет тебе дать. Разве может быть в этой ситуации какой-то ответ? Тем более сейчас, когда все так неожиданно навалилось.

Мэйлин кивнула, поджала губы и нахмурилась. Затем она сказала:

– Я переживу расставание с Паулем, не сомневайся. Просто мне нужно чем-то занять голову. Господи, я бездушная кукла – даже не могу погоревать как все нормальные люди.

Эмма откинулась на спину и положила руки под голову.

– Нет, ты просто очень активный человек. Первая женщина-реалист в нашем общежитии.

На улице становилось все холоднее, и теперь подолгу сидеть на крыльце было нельзя. София выбиралась во двор, собирала опавшие листья и рассматривала их резные края, выбирая самые красивые и целые для своей новой коллекции. После смерти Стекляшки, повлекшей за собой полное разорение ее тайника, София начала создавать новую сокровищницу. Теперь туда включались разные вещи, которые ей удавалось отыскать на улице или во дворе дома Эммы. Иногда Эмма предлагала ей красивые стеклянные камушки из старой трубы для узоров (калейдоскоп, какое сложное название), и соблазн взять их был слишком велик, но София все равно отказывалась. В ее коллекции должны были находиться только те вещи, которые она добывала сама, собственными руками. От этого они становились еще более драгоценными и замечательными.

Филипп выбрался следом за ней – наверное, его послала тетя Ирена, чтобы он вернул сестру домой.

– Эй, пора заходить, – нарочно напустив на себя грозный вид, скомандовал Филипп.

София тихонько засмеялась:

– Я так и знала.

– Эмма сделала тебя разговорчивой, – непонятно, то ли с одобрением, то ли с осуждением, заметил он.

– Это плохо? – решила уточнить София.

– Смотря для чего, – еще более витиевато ответил Филипп, спускаясь к ней по ступенькам. – Чего копаешься в этом мусоре?

– Это не мусор.

– Ну, конечно, – скептически глядя на нее с высоты своего роста, улыбнулся он. – Если Милена увидит, что ты разворошила все то, что она так тщательно собирала в кучу, она тебя убьет.

Да, характер у Милены был суровый. По сравнению с ней тихая и даже временами добрая Инесс казалась очень хорошим человеком. Милена была строгой, неразговорчивой и не проявляла к детям никакого интереса, если только это не касалось ее работы. София сразу же решила, что новая горничная ей не нравится, и теперь держалась подальше от кухни и ванной комнаты.

– Не убьет.

– Это была шутка, дурочка.

– Я не дурочка. – Она еще не понимала шуток и фигуральных выражений, а потому продолжала упрямо всему перечить.

Это упрямство было новой чертой в ее характере, и София пробовала его во всем – за едой, в разговорах с Филиппом, в своих играх и даже в мыслях. Она все отрицала и смотрела, как люди реагируют на ее твердое «нет».

Тетя Ирена приходила в ярость. Поначалу она удивлялась, а потом начинала злиться и долго говорить о том, как должны вести себя хорошие девочки. Софии не нравилось слушать такие речи, но она все равно продолжала провоцировать свою тетушку.

Дядя Шерлок веселился. Он, казалось, нарочно задавал ей самые глупые вопросы, а потом, услышав «нет», начинал смеяться, и просил повторить. Она боролась с этим как могла – хранила молчание и дожидалась, когда он успокоится.

Милена не обращала на это никакого внимания – она вообще почти ни о чем не спрашивала и ничего не говорила, слепо выполняя указы хозяйки.

И только Филипп был единственным человеком, на которого «нет» производило нормальный эффект. Конечно, для этого стоило немного подождать – иногда он бывал похожим на дядю Шерлока, и София благоразумно ничего ему об этом не говорила. Он также дразнил ее, приставая с одним и тем же вопросом по несколько раз, но потом приходил в равновесие и объяснял ей причины, по которым он говорил те или иные вещи.

Вот и сейчас Филипп принялся втолковывать ей суть своих слов:

– «Дурочка» – это не очень обидно. Вот если назовут «дура» или «идиотка», тогда можешь даже двинуть такому по морде.

– Тетя иногда называет меня «идиотка».

– Нет, тетю трогать не стоит, все-таки мы с ней живем.

– А я и не буду.

– Правильно. Тетю лучше вообще не слушать – она редко говорит что-то умное.

– Она умная, – продолжая гнуть свою противоположную линию, вставила София.

– Это тебе сейчас так кажется, потому что ты еще маленькая. Вот Эмма – она действительно еще ничего. Кажется, мозгов у нее побольше, чем у остальных.

Отрицать это было бы предательством по отношению к Эмме, и София промолчала.

– Кстати, чем вы там занимаетесь, когда она забирает тебя к себе? – поинтересовался тем временем Филипп.

– Играем. Она мне читает книжки. Дает вкусное молоко.

– Ты что – спишь у нее?

– Иногда. Я… – София помедлила перед тем, как признаться: – я притворяюсь, что сплю.

Ей всегда хотелось рассказать об этом брату, потому что для нее подобные разговоры были все равно, что исповедью. Лишь поделившись своими грехами с Филиппом, она испытывала облегчение. Поскольку притворяться было нехорошо, она со страхом созналась в своей хитрости, не зная, как брат отреагирует на это.

На сей раз, Филипп понял ее не совсем правильно.

– Если она тебе надоела, то ты можешь просто перестать с ней видеться. Никто же тебя не заставляет, зачем тогда притворяться. В следующий раз, если хочешь, я скажу ей, что ты больше не будешь к ней ходить.

– Нет, нет, – испугалась она. – Я наоборот, люблю у нее лежать. Когда она читает книжку, я лежу у нее на коленях и закрываю глаза. Она думает, что я сплю, и целует меня в лоб. А еще говорит мне всякие хорошие слова.

– Что ты хорошая девочка?

– Да, – почему-то чувствуя себя глупо, кивнула София.

– И вы никогда не ругаетесь, и тебе все нравится? – недоверчиво спросил Филипп.

– Иногда бывает, мне не нравится. А еще я ее расстраиваю, только она не говорит.

– А что тебе не нравится? Она на тебя кричит?

– Нет, просто… я не знаю. Она живет странно. У них телефон громкий. И вода у них очень горячая. Не люблю руки мыть перед обедом.

Филипп засмеялся:

– Это мелочи, переживешь. Ну, а ты сама чем ее расстраиваешь?

– Не знаю. Иногда она бывает грустная.

– Понятно… все с вами понятно. Но если тебе нравится, как она тебя целует, тогда ты должна ей прощать почти все. Только если она кричать начнет или забудет покормить, ты сразу мне скажешь, хорошо?

– Да, – взяв его под руку, пообещала София.

Вначале Эмма забирала ее на два часа, а потом это время увеличилось до целого дня. Мамы Эммы вечно не было дома, и все комнаты были в их распоряжении – они проводили вместе всю субботу и почти половину воскресенья. В прошлый раз Софии даже удалось остаться там на всю ночь, и тогда она впервые спала в кровати рядом с взрослой тетей. Она искупалась в чужой ванне и ей разрешили пользоваться взрослым мылом, которое пахло как настоящие духи. Потом София оделась в теплую рубашку с закатанными рукавами и легла у стенки, а Эмма лежала на краю. И все чудища, которые обычно прятались в шкафу или за окном, испугались и убежали, потому что Эмма обнимала Софию и гладила ее спину своей рукой.

 

Глава 13

Если раньше для Шерлока все приезды домой были, прежде всего, возможностью встретиться со своей женой и дочерью, то теперь ко всему прибавлялось напряженное ожидание. В каком состоянии будет София, когда он встретится с ней? Он всегда считал ее жизнерадостным и беспроблемным ребенком, но сейчас его прежние мысли казались просто последствиями недостаточной осведомленности.

Быть хорошим дядей для Софии всегда было просто. Что может быть легче, чем оставаться ласковым с ребенком, который ловит каждое движение, улыбается в ответ и всегда готов поболтать о пустяках? Для Филиппа стать хорошим опекуном было сложнее. Мальчику постоянно что-то не нравилось, он рос страшно упрямым и всегда норовил сказать или сделать что-нибудь наперекор.

Вернувшись домой одним осенним днем, Шерлок с ужасом заметил, что София, похоже, переняла эту черту у старшего брата. Теперь она отвечала отрицательно на каждый вопрос и говорила все противоположное тому, что слышала. Ирена утверждала, что с возрастом это пройдет, но Шерлок опасался, что ждать придется слишком долго. Характер малышки постоянно менялся, и его расстраивало то, что он не мог видеть причин всех этих метаморфоз, а его жене было попросту все равно.

Присутствие постороннего человека стало явственно проступать несколько позже – София перестала болезненно нуждаться в его обществе. В прежние времена она осторожно ходила за ним следом или ждала его, притаившись в гостиной, но теперь она часто сидела в своей кровати, занимаясь другими, одной ей понятными делами. Ее взгляд приобрел более осмысленное выражение, а в ее манерах стали появляться незнакомые черты. Сомнений быть не могло – малышка нашла себе эталон для подражания.

Поначалу Шерлок ошибочно связывал ее поведение с появлением новой горничной, но Ирена сразу же сказала, что Милена не общается с детьми. Она даже жаловалась на новенькую, говоря, что от общения с ней удовольствия не больше, чем от работы с утюгом или стиральной машиной, на что он резонно отвечал, что платят они прислуге не за душевные разговоры. Но если на Софию влияла не Милена, то кого нужно было благодарить на несколько отвердевший характер племянницы?

Только после нескольких недель раздумий, потратив изрядное время на исследование собственной памяти, Шерлок смог выудить имя, которое когда-то услышал от самой Софии. Эмма. Кажется, та соседка произвела на девочку очень сильное впечатление.

Как-то после ужина, когда дети мирно сидели по своим комнатам, а Диана ходила по периметру гостиной, держась за стены и хватая все, до чего она могла дотянуться, Шерлок завел разговор о своих предположениях.

– Кстати, та девушка, которая работала у нас по выходным, – она больше не приходит?

Ирена пожала плечами, глядя при этом в какой-то модный журнал.

– Нет, не приходит, – ответила она.

– Милена справляется всю неделю?

– Ну, зачем же… она ведь не приходит, когда ты приезжаешь домой.

– Но Эмма больше здесь не работает? – продолжал расспрашивать он.

Ирена подняла глаза и медленно закрыла журнал.

– Эмма? – переспросила она, и в ее взгляде мелькнул опасный огонек. – Да, ее помощь в доме больше не нужна. А почему ты спрашиваешь? Встретил ее на улице, когда шел домой?

– Нет… хотя, если и встретил, то не узнал – я ее еще ни разу не видел. И, скорее всего, не увижу. Если только она не приглядывает за Софией время от времени.

Его жена вздрогнула, и ее брови поползли вверх.

– Кто тебе это сказал? – спросила она, тем самым выдавая себя.

– Я сам догадался. София стала какой-то странной, и она все меньше походит на тебя. Помнишь, когда мы только поженились, она во всем старалась тебя копировать? Теперь от этого не осталось и следа.

Она все так же медленно кивнула:

– Да, теперь я отпускаю Софию к ней домой, они подружились. Я ведь не могу заниматься ее воспитанием, а Филипп для нее плохой пример, сам понимаешь.

Получив подтверждение своих догадок, Шерлок ощутил горькое разочарование.

– И почему же ты не можешь сама стать для нее другом?

Ирена отвернулась. Все равно, такого разговора было не миновать – сколько можно скрывать от мужа то, что происходит? К тому же, она не считала, что совершает смертный грех, позволяя Софии ходить в гости к незамужней соседке. Почему бы и нет? У Эммы нет детей, и она сама сказала, что хотела бы продолжать видеться с девочкой.

– Ты, конечно, хочешь знать, почему Эмма так сблизилась с Софией за короткий промежуток времени. Если честно, этого я не знаю, и мне это не интересно. Главное, что нашелся человек, готовый отдавать ребенку свое время, а остальное не так уж и важно.

Шерлок опустил голову и вздохнул:

– Вообще-то, все остальное еще как важно. Я хотел, чтобы ты смогла поладить хотя бы с ней. Филипп – мое упущение. Я не сумел вовремя подобрать к нему ключик, и теперь он растет диким и опасным. Зачем допускать такую же ошибку с Софией? Ее мы еще можем воспитать как надо.

– А почему ты считаешь, что Эмма с этим не справляется? Смотри, София стала сильной и самостоятельной, ты ведь сам это говоришь каждый раз, когда приезжаешь домой. Разве это плохо?

– Но я хотел, чтобы это было твоей заслугой, а не чьим-то чужим трудом, понимаешь? Мне неприятно, что моя племянница ходит черт знает куда, а ты еще ей в этом потакаешь. Откуда ты знаешь, чем они там занимаются?

Ирена даже закатила глаза:

– Боже, только не начинай говорить о растлении и побоях – Эмма хорошая девушка, и София всем довольна.

– Я не говорю о преступлениях, просто, может они… ну, не знаю, не могу точно сказать, чего нужно бояться. Но вот это как раз и пугает, понимаешь? Полная неизвестность, подумать только!

– И ты хочешь, чтобы я отняла у ребенка последнюю радость?

Шерлок перевел дух, выгадывая себе несколько секунд для того чтобы правильно сформулировать мысль.

– Ну, хорошо. Начнем с того, что у Софии не должно быть никаких последних радостей. Она еще совсем маленькая, а когда ты маленький, для тебя вся жизнь – сплошные чудеса. Так что на первом этапе нужно решить эту проблему – почему у маленькой девочки, живущей в нормальном доме и с взрослыми людьми нет никаких удовольствий и развлечений. Неужели тебе сложно уделить ей хотя бы час между обедом и ужином?

– Все мое внимание принадлежит Диане, и я не вижу в этом ничего плохого, – отрезала Ирена. – У Эммы отлично получается, и она сама этого хочет, так почему бы не позволить ей? И потом, у тебя ведь тоже не все гладко получается с Филиппом, не так ли?

Замечательно – она решила нанести ответный удар, указав на больное место. Как опрометчиво с его стороны было говорить ей о том, что воспитание Филиппа испорчено по его вине.

– Не получается, потому что я вынужден работать, – сам себя ненавидя за то, что отвечает ей колкостью на колкость, угрожающе произнес Шерлок. – Я же не могу сидеть дома целыми днями.

– Можешь добавить: «как ты», – язвительно улыбаясь, договорила она. – Ты действительно не можешь сидеть дома целыми днями как я, и поэтому ты не видишь, как много дел остается дома.

– Какие, например? Горничная делает недостаточно?

К таким вопросам Ирена была готова еще с прошлой ссоры, когда они переговаривались приглушенным шепотом в своей спальне. Тогда она ожидала, что он упомянет о прислуге, и с тех пор поняла, что ей нужно заранее продумать ответ на такой случай.

– Ты, кажется, нанимал домработниц и до того, как мы поженились. И как, много от них было толку?

Любые возражения не имели смысла – Шерлок и так прекрасно знал, что на самом деле от работы прислуги дом оставался чистым, но не более. Теплую атмосферу здесь создала Ирена – именно ее руками были проделаны все перемены. Она украсила и оживила комнаты, превратив их в настоящее жилище, пристанище и родную крепость. До ее появления никакого уюта здесь не наблюдалось, и он даже сам с неохотой возвращался в эти стены. К тому же, нанятые работницы не могли находиться здесь круглыми сутками, и Шерлок очень переживал за детей, когда оставлял их без присмотра. Теперь он забыл о подобном страхе – Ирена всегда была рядом. Она могла помочь им во время болезни, предостеречь от несчастных случаев и других опасностей. Конечно, она справлялась не настолько хорошо, как хотелось бы, но, по крайней мере, она была хоть какой-то защитой для осиротевших племянников.

Не так хорошо, как хотелось бы…

Не в этом ли заключены все причины его недовольства? Возможно, он слишком многого от нее хочет?

– Хорошо, – успокаиваясь и сбавляя тон, примирительно начал Шерлок – ладно, тогда позволь мне хоть один компромисс.

– Какой именно? – Очевидно, ощутив перемену его настроения, Ирена также сделала шаг навстречу.

– Могу я хотя бы познакомиться с этой Эммой? Можно мне ее увидеть, чтобы я мог не сомневаться в ее психическом здоровье и дееспособности?

Еще лучше. Ирена отодвинулась от него, словно стараясь взглянуть со стороны и оценить безопасность его намерений.

– Значит, моему мнению ты не доверяешь?

– Я просто хочу ее увидеть, вот и все. Ты и сама сейчас мне не доверяешь. Перестань прятать меня от женщин. Или прятать от меня женщин? Какая разница, самое главное, что мне это надоело. Я уже женился на тебе, так что хватить бояться, что меня кто-то уведет, – устав вилять и осторожничать, прямо выложил он.

Выражение ее лица мигом сменилось – из настороженного превратилось в насмешливое.

– А кто боится? Можно подумать, что ты будешь нужен кому-то еще, кроме такой дурочки, как я. Если хочешь познакомиться – на здоровье. Правда, она бывает здесь только по выходным, а в остальные дни живет в другом городе.

– По выходным? – Шерлок озадаченно потер подбородок, как будто пытаясь нащупать прорастающую щетину. – Ладно, с этим я что-нибудь придумаю.

Только в октябре Мартину надоело приходить в кухонное помещение общежития и тратить драгоценные часы на отмывание посуды. Он внимательно следил за Эммой, чтобы понять, собирается ли она принимать его «ухаживания» или хочет просто выгнать его. Утешением служили их редкие совместные ужины в тишине чистого, но заставленного всякой утварью помещения. Тогда он чувствовал, что все его усилия не пропали даром – Эмма начинала говорить с ним, интересовалась его делами и училась получать удовольствие от простой еды его детства.

Сумерки стали сгущаться значительно быстрее, и теперь, покидая кухню, он выходил в темный двор, откуда пробирался переулками к сверкающей огнями дороге. После почти романтических вечеров весь путь домой проходил в размышлениях и воспоминаниях, но в другие дни, когда они расставались сразу же после работы, Мартин чувствовал себя подавленным и обессиленным.

Наверное, ей тоже все это наскучило. Во всяком случае, одним прекрасным дождливым вечером Эмма сообщила, что в скором времени перестанет мыть посуду.

– У тебя появились другие дела? – боясь услышать новости о каком-нибудь парне, осторожно поинтересовался Мартин.

Эмма покачала головой и принялась опускать и поправлять рукава своей рубашки. Ее недавно подстриженные волосы завивались на концах крупными кольцами и выглядели так, словно она только что вышла из парикмахерской.

– Не то чтобы дела… просто Мэй нашла курсы медсестер, и я обещала пойти вместе с ней. Это бесплатно – в клинике за углом набирают девушек и по вечерам показывают, как делать уколы, ставить капельницы и клизмы. Короче, вход свободный.

– И так что – каждый день?

– Да. По будням, разумеется. В выходные я езжу к маме, сам понимаешь.

– Хочешь стать медсестрой?

Эмма улыбнулась и подняла глаза. Ее взгляд был ясным и добрым.

– Нет, и я даже не уверена, что Мэйлин этого хочет. Она ищет себя, открывает новые горизонты, и пока у меня есть возможность, я буду делать это вместе с ней.

Мартин положил руки в карманы, выпрямил спину и расправил плечи, разгоняя кровь после длительного пребывания в одном положении.

– Она думает, что сможет стать гениальной медсестрой?

В ответ она сразу же ощетинилась:

– А почему нет?

Он поспешил пояснить свои слова, пока между ними вновь не развезлась пропасть отчуждения. Все, что касалось ее подруги, Эмма воспринимала очень серьезно.

– Я о том, что можно найти и более перспективные занятия. Чего она сможет добиться, научившись делать уколы?

Эмма понимающе кивнула:

– Да, знаю, выбор странный, но она просто хочет с чего-то начать. И потом, в жизни женщины бывают разные моменты – умение заботиться о больном человеке никогда не помешает.

– Здесь ты права. Дополнительные навыки нужны всем. Главное, чтобы польза была.

Она засмеялась, оттаивая окончательно.

– Даже если мы ничему не научимся, по крайней мере, будем знать, что медицина – это не наше. Тоже хорошо.

– Вам виднее, – совсем сдался Мартин. – Так значит, я тебя больше не увижу?

Эмма пожевала нижнюю губу, а потом, набравшись решимости, сказала:

– Мартин, ты ведь не просто так приходил сюда. Я не делилась с тобой заработком, ты ни о чем не просил. Нужно уже положить конец этим блужданиям вокруг да около, слишком долго мы с этим тянем, согласен?

– Полностью.

– Я ведь уже говорила тебе, что не хочу никаких разочарований и боли.

– Да, ты говорила, что любишь себя гораздо больше, чем меня. Я это переживу, не бойся.

– Уверен? Потому что у меня есть один… помнишь, я обещала рассказать тебе о том, что меня тревожит?

Конечно, он отчетливо помнил ее странное удрученное настроение, которое она не решалась ему объяснить. Теперь, похоже, настал тот самый момент, когда она могла внести немного ясности и поделиться с ним своими переживаниями.

– Ты обещала сказать, как будешь готова.

– Сейчас такой случай. Если ждать, когда я буду совсем готова, такой момент никогда не придет, а времени у нас, к сожалению, не остается. Так вот, Мартин, о чем я умолчала в тот раз. Я нашла ребенка, маленькую девочку, которой отдаю все, чем не могу поделиться с другими. Она для меня теперь все, понимаешь? Все самое важное, ценное и любимое – это София. Не могу этого объяснить, так что тебе придется поверить на слово. Возможно, я втянула себя в историю, выбраться из которой мне будет не под силу – все-таки у нее своя семья, пусть и не самая лучшая. Ты видишь, куда это ведет? Я не только не могу рожать детей, я еще и связала себя с ребенком, которого официально воспитывают другие люди. Подумай, нужны ли тебе такие проблемы.

Быть честной – это я умею, но нужно ли? Я люблю тебя, это правда, и отрекаться от этого нет смысла. Но я не могу пожертвовать этим ребенком в угоду своей личной жизни. Ты должен подумать и осознать, что ты взвалишь на себя, если решишь продолжить. Пока ты ходил сюда эти пару месяцев и каждый вечер мыл со мной посуду, я все ждала, что ты перестанешь и махнешь на меня рукой. Это было бы проще и логичнее. Я уже однажды ошиблась в тебе, подумав, что ты меня совсем не любишь, так что я не хотела еще раз принять опрометчивое решение. Ты оказался непредсказуемым и сложным. Вот почему я не могу сделать выводы за тебя. Остается только одно – подумай, прими решение и скажи мне об этом. В ближайшее время я буду жить здесь, и ты знаешь, как меня найти.

Мартин отодвинул стул и присел, опершись локтем о металлическую столешницу, на которой повара обычно раскладывают тарелки.

Пища для размышлений оказалась слишком калорийной, и ему нужно было немного времени для того чтобы все осмыслить. Однако, как ни странно, ему захотелось узнать больше, и поэтому, немного придя в себя и поразмыслив, он попросил:

– Расскажи о девочке. О Софии.

Эмма тоже взяла себе стул и опустилась рядом.

– Ей пять лет, но она очень умная и чуткая. Еще очень нежная – кажется, можно принести ей боль неосторожным движением. Она мало разговаривает и редко задает вопросы. Настоящая красавица – голубоглазая, со светлыми волосами.

Она прервалась, видимо, не зная, как продолжить. Было видно, что ее переполняют эмоции, но она не может облечь их в слова.

– Что еще? Как вы с ней встретились?

Эмма повернулась к нему, и некоторое время безотрывно смотрела ему в глаза. А потом она вновь заговорила, но на этот раз медленно и вдумчиво. Описать девочку ей не удалось, но рассказать о том, каким было знакомство и все, что за ним последовало, Эмма смогла лучшим образом.

Слушая ее необычный рассказ, Мартин постепенно составлял картину ее жизни – открывал ту половину, что была скрытой от него все это время. Образ Софии оставался расплывчатым, поскольку он не мог представить, как она выглядела. Зато он почувствовал, что Эмма не случайно полюбила этого ребенка – в чем-то она и сама походила на потерянную и брошенную маленькую девочку. Через весь рассказ сквозило тяжелое неотступное одиночество, которое пожирало Эмму и заставляло ее искать другого человека. То же самое, но гораздо больнее и страшнее воздействовало на Софию. У одной была масса нерастраченной нежности, которая оказалась никому не нужна, а вторая как раз этого и жаждала.

Можно ли было осуждать ее за то, что она поддалась соблазну и позволила себе почувствовать себя кем-то вроде матери для бедной соседской девочки? Долг взрослого и трезвомыслящего человека призывал его развеять ее иллюзии и сказать, что у такого кратковременного счастья не может быть нормального будущего, но Мартин был уверен, что все это Эмма уже слышала от Мэйлин.

Разве он сам не был так же одинок? Почему он настойчиво продолжал искать общества Эммы, хотя в этих встречах не было определенности? Мартин чувствовал, что только рядом с ней пустота, которая поглощала каждый день его жизни, немного отступала. Подобно ему, сама Эмма не могла отказаться от общения с Софией. И только для ребенка все было просто, или, во всяком случае, казалось, что все было легко и понятно.

А не стоит ли ему взглянуть на девочку?

– Я хотел бы ее увидеть, – сказал он, когда Эмма закончила свой рассказ. – Не могу сделать никаких выводов, пока сам все не пойму и не встречусь с ней лицом к лицу. Во всяком случае, она – живой настоящий человек, а значит, за нее стоит бороться. – Заметив, что Эмму сбили с толку последние слова, он добавил: – Не обязательно в кровь на копьях и мечах. Можно бороться так, как я борюсь за тебя. Медленно, упорно и неумолимо.

Его слова заставили ее задуматься, и Эмма опустила голову, спрятав от него лицо. Потом она словно нехотя вернулась к нему, и в ее глазах пряталась робкая улыбка.

– Я должна спросить у кое-кого разрешения, но хочу, чтобы ты знал – мне нравится эта идея.

– Судя по тому, что ты уже рассказала, тебе нужно получить благословение Филиппа, – широко улыбнулся он.

Взгляд Эммы стал теплым, почти таким же, каким он был в дни их первых свиданий.

– Ты запомнил, – сказала она. – Ты действительно меня слушал.

– Ну, а как же иначе, – почему-то смутившись от этих ее слов, отшутился Мартин. – Зачем я буду спрашивать и просить, если мне не интересно. Конечно, я слушал тебя так же внимательно, как очередного жалобщика из рабочего общежития.

– Что же, я польщена, – подхватила она, поднимаясь со стула. – По крайней мере, от нашего разговора есть хоть какая-то польза.

 

Глава 14

Инесс родила двух девочек, и теперь Эмили говорила о них постоянно – встречая Эмму у порога, заваривая чай, завтракая и даже собираясь в дорогу, она продолжала делиться с ней своими впечатлениями. Эмма слушала все это с терпеливостью человека, наделенного надеждой на избавление от мук. С момента рождения девочек – Анжелики и Вероники – прошел целый месяц, и все это время ей приходилось выслушивать восторженные рассказы о том, как быстро растут эти младенцы, и какие они смышленые уже с самых пеленок.

Судить Эмили за это было грешно – ей не с кем было поделиться своей радостью, своими историями и достижениями. Она почти прекратила встречаться со своими подругами, и теперь все свободное время отдавала Инесс и ее чудесным деткам. Эмма все понимала и старалась не обижаться, но избалованная вниманием единственная дочь иногда просыпалась в ее душе, и она незаметно дулась на мать, не желая слушать рассказы о чужих детях. Иногда ей казалось, что Эмили действительно хотела внуков, просто молчала об этом.

Во избежание конфликтов – разменяв пятый десяток, Эмили распрощалась с терпением и умением принимать чужое мнение – Эмме приходилось держать все вопросы при себе. Ей хотелось спросить, куда делась подруга Эмили, та самая, которая и произвела на свет Инесс, но она знала, что за этим последует целая буря ответных нападок и обвинений. Такое ей было нужно меньше всего, и поэтому она молчала.

Поговорить с Филиппом можно было, только забирая Софию из дома. Он, как обычно, открывал ей дверь, впускал внутрь и задавал пару ничего не значащих вопросов. Каждый раз ее мучило желание пригласить его к себе вместе с малышкой, но она не знала, как он может на это отреагировать. Страх быть осмеянной держал ее на расстоянии. Впрочем, теперь ей в любом случае следовало заговорить с ним прежде, чем она встретится с Софией. При малышке таких разговоров вести не стоило.

Было бы логичнее поставить в известность и Ирену, но Эмма уже знала, что ей будет безразлично, с кем проведет свои выходные София. Обратиться к Ирене означало соблюсти формальности. Посоветоваться с Филиппом – попросить разрешения у человека, которому малышка действительно небезразлична. Между первым и вторым Эмма выбирала второе.

Встретившись с ним у дверей, она остановилась на пороге и кивком подозвала к себе. Филипп вышел на два шага и закрыл за собой дверь.

– Что такое? – нахмурившись, спросил он.

Она взялась за полы своей спортивной куртки и глубоко вдохнула.

– Хочу спросить у тебя кое-что.

– Ну, спрашивай. – В глазах Филиппа проснулось любопытство.

– Я кое с кем встречалась все это время.

– Можешь выйти замуж, я тебя благословляю, – ухмыльнулся Филипп, за что ей захотелось дать ему хорошего подзатыльника.

– Спасибо, но мне нужно разрешение на другое. Мартин хочет познакомиться с Софией.

Он кивнул:

– О, так вот у кого ты собираешься просить благословения? Все понятно. Я тут при чем?

Эмма даже опешила от такого вопроса. Его простота объяснялась либо хорошей игрой, либо очень плохой памятью.

– Мало ли чего мы хотим, Филипп, – пожала плечами она. – Главное – то, что ты нам позволишь.

– А почему именно я? Ты что, с тетей поговорить не могла? – Он продолжал упорно задавать свои глупые вопросы.

– Можно подумать, она может мне что-то запретить. В смысле, если бы она запретила, то я бы, конечно, прислушалась к ее словам, но она не интересуется нашими делами. Ты единственный взрослый человек, которому есть дело до Софии, к тому же, именно ты поручил ее мне. Не хочу вновь тебя разочаровать и лишиться возможности видеть ее.

Очевидно, эти ответы его удовлетворили – Филипп погрузился в задумчивое молчание. Поначалу Эмма подумала, что ему нужно время все осмыслить, но когда тишина затянулась, стало ясно, что он просто не знает, что сказать. Тогда ее решение немного изменилось, и она вновь заговорила:

– Может быть, если он приедет, ты мог бы составить нам компанию?

Он не дрогнул, но по просветлевшим на мгновение глазам Эмма поняла, что задала правильный вопрос.

– Ты приглашаешь меня? – уточнил он, поднимая подбородок. – Ты должна знать, что я не умею вести себя с гостями.

Неужели она одержала маленькую победу в деле сближения с Филиппом? Заслужить расположение этого подростка было нелегко – обученный обманчивой внешностью своих опекунов, он не спешил идти на контакт. Знакомство с ним продвигалось вперед маленькими шагами, и каждый небольшой прорыв доставлял Эмме огромную радость. После таких успехов она начинала даже гордиться собой, поскольку знала – доверие Филиппа невозможно получить за красивое лицо или приятный голос. Тут нужны были поступки, которым действительно можно верить.

– Да, я приглашаю тебя, и мне все равно, как ты ведешь себя. Об одном прошу – не делай о Мартине поспешных выводов. Я на нем тоже один раз уже обожглась, и теперь мне стыдно. Не хочу, чтобы у тебя было нечто подобное.

– Ладно. Когда он приедет?

То, как быстро он согласился, было даже подозрительным, но Эмма ответила почти сразу:

– На следующей неделе мы с ним встретимся, а в выходные уже приедем, если все будет хорошо.

– Нам подготовиться? – неожиданно спросил он.

Эмма непонимающе уставилась на него, боясь задать лишний вопрос и рассмешить Филиппа. Поняв ее замешательство, он улыбнулся:

– Ну, там чистая одежда, расчески, подстриженные ногти…

– Это не обязательно, – испытывая облегчение, перемешанное с желанием расплакаться, покачала головой она. – С нами вы можете быть такими же, как и всегда.

Филипп отвел взгляд, совершенно растерявшись и даже смутившись.

Еще один правильный поступок.

– Ну и ладно, – после секундной заминки вздохнул он. – Теперь можно звать Софию? А то она, наверное, уже извелась.

– А куда пойдешь ты?

– К друзьям. Мне с вами делать нечего, – правильно истолковав ее вопрос, ответил он. – Но я могу прийти на обед, если ты впустишь. То, что готовит Милена, нравится только тете. По-моему, дядя только притворяется, что это можно есть. Ему-то хорошо – все равно он дома бывает раз в неделю, а то и реже.

Эмма отпустила, наконец, свою куртку и коротко рассмеялась:

– Приходи на обед, Филипп. Я приготовлю спагетти с фрикадельками.

– Посмотрим, может, и не приду.

Конечно, он пришел – почему-то Эмма и не сомневалась в том, что сможет увидеть его еще раз в этот день. Она специально приготовила чуть больше, чем обычно, и София это заметила.

– Мы столько не скушаем, – мудро заметила она, глядя на то, как Эмма высыпает лапшу в кипящую воду.

– На всякий случай столько еды не помешает, – уклончиво ответила она, не желая радовать Софию заранее.

Когда Филипп постучал в дверь, Эмма сама прошла в прихожую, а малышка осталась за столом. Они уже давно договорились о том, что когда в дом приходят посторонние, София не должна показываться им на глаза. Им обеим не хотелось пустых вопросов, а девочка не отличалась особым любопытством. Во всяком случае, случайные гости и коммивояжеры ее совсем не привлекали.

– Проходи, все уже почти готово. – Стараясь сдержать торжествующую улыбку, Эмма пропустила его внутрь.

К ее удивлению, Филипп остановился, будто не решаясь пройти дальше.

– Я вот не знаю… сам пришел, глупо, конечно. Только вот София не будет ревновать? Ты же… как бы… только ее подруга. Вдруг ей не понравится?

Она положила руку ему на плечо и крепко сжала пальцы.

– Ну, давай проверим. Иногда мне кажется, что она чувствует себя не очень хорошо и не может радоваться в полную силу, потому что тебя нет рядом.

– Да ну, – недоверчиво отстраняясь, все-таки смутился он.

Услышав приглушенные голоса, София тихонько подошла к самому порогу кухни, откуда можно было увидеть прихожую и тех, кто в ней находился. Она встала за косяком и осторожно выглянула одним глазом, проверяя, не ослышалась ли она. Эмма повернулась к ней, стараясь понять, что выражает ее взгляд, и в этот момент София вышла из своего убежища.

– Ты покажешь ему, где мыть руки? – попросила ее Эмма, надеясь, что слова Филиппа оказались лишь пустым беспокойством.

София кивнула, а потом посмотрела на брата:

– Идем, я все покажу. Здесь очень хорошее мыло.

Филипп хмыкнул:

– Я не сомневаюсь.

Он послушно зашагал следом за младшей сестрой, и Эмма поняла, что бояться было нечего. София слишком сильно любила своего брата для того чтобы начать ревновать и жадничать.

Когда они вернулись на кухню, Эмма уже остужала лапшу, промывая ее под проточной водой.

– Обед будет холодным? – удивился Филипп.

– Нет, соус горячий, так что все в порядке, никто не простудится, – возвращаясь к столу, сказала она.

– Так вкусно, вот увидишь, – с надеждой сказала София, которая уже вскарабкалась на стул и уселась, положив локти на стол.

– Дома тетя убьет тебя за такие манеры, – заметил Филипп, сталкивая один из ее локтей вниз.

София упрямо вернулась в прежнее положение и с явным раздражением (новая черта, раньше Эмма такого не замечала) отмахнулась:

– Я могу так сидеть, пока я здесь. Эмма разрешает.

– Начнешь путаться и получишь по шее, – рассудительно сказал Филипп.

– Не начну.

Филипп перевел взгляд на Эмму:

– Она в последнее время все отрицает и делает наперекосяк. Наверное, характер появляется.

Эмма засмеялась:

– Ничего страшного, нам и так хорошо. Все равно она добрая девочка, и ничего вредного не сделает.

Она разложила еду по тарелкам и поставила на стол блюдо с овощным салатом.

Филипп видел и замечал все. Эмма чувствовала его цепкий взгляд постоянно. Когда она подавала Софии салфетку, когда поправляла рукава и разливала теплый чай – его глаза внимательно следили за каждым ее движением. Под таким надзором она чувствовала себя неудобно, но приходилось делать вид, что ничего не происходит.

После того, как обед закончился, София соскользнула со стула и принялась сновать вокруг стола, собирая тарелки и приборы. Она аккуратно сложила посуду, а потом подвинула стопку на самый край стола.

– Смотри осторожно, а то разобьешь еще. – Видимо по уже отработанной привычке Филипп снова предупредил ее.

– Я все время прибираю здесь и еще ничего не сломала, – напустив на себя важный вид, ответила София. Она так и светилась от гордости.

Потом, когда она убежала в туалет, Филипп вновь переключился на Эмму. Она стояла к нему спиной и мыла посуду, но он все равно решил заговорить:

– С ней так никогда не нянчились. Салфетки, тряпочки и все такое, я имею в виду. Ты ее избаловала вконец, она ведет себя здесь как хозяйка.

– Ну и хорошо, – не поворачиваясь к нему, ответила она.

– Ничего хорошего. – Несмотря на слова, было заметно, что ему все нравится. – Она и с тобой вредничает?

– А то, – согласилась Эмма. – Еще как. В последнее время что-то частенько у нее это стало проявляться. Думаю, уж не я ли ее испортила.

– Может, и ты, кто знает, – едва ли не по-старчески задумчиво произнес он. – Хотя, она уже большая. Не может же она вечно ангелочком быть.

Закончив с последними ложками, Эмма повернулась к нему.

– Да, ты прав. Ей нужно учиться стоять за себя. Надо как-то втолковать ей, что упрямствовать правильно только с некоторыми людьми, а не со всеми подряд. Ума не приложу, как это сделать, но нужно что-то предпринять.

– Придумаешь, что сделать, – с польстившей ей уверенностью сказал Филипп. – Найдешь какой-нибудь способ, ничего.

София вернулась к ним, и ее лицо сияло безмятежной улыбкой. Эмма перевела на нее взгляд и тоже улыбнулась. Она редко видела малышку такой счастливой.

Мэйлин дисциплинированно конспектировала лекции, пока Эмма старалась слушать и не выбиваться из учебного настроения. По правде говоря, ей было скучно и хотелось спать, но она обещала подруге, что поддержит ее на первых курсах, а потому она изо всех сил старалась держаться уверенно и оптимистично. Хотя бы внешне.

Пока старшая медсестра ходила взад и вперед по своей импровизированной сцене, рассказывая о том, как нужно мыть волосы тяжелобольным пациентам, Мэйлин, не отрываясь, писала что-то в своей толстой тетради. Иногда Эмма склонялась к ней, спрашивая, не хочет ли она посмотреть на то, что происходит на сцене, но Мэй только молча качала головой и продолжала записывать. Иногда из числа студенток вызывали добровольца или даже нескольких для того чтобы показать, как выглядит со стороны идеальная ванна для лежачего больного. В такие моменты Эмма немного оживлялась, поскольку тогда теория становилась хоть сколько-то понятной.

Медицина никогда ее не привлекала. Она не принадлежала к числу тех, кто боится крови и визжит при виде разбитого носа, но ей не казалось интересным делать уколы, проверять температуру или смешивать травяные настойки. О более глубоком погружении в уход за больными людьми она и не помышляла. Хотя, сейчас, посетив уже несколько уроков, она поняла, насколько глупыми были ее соображения – если ей так хотелось иметь детей, то она должна была заранее научиться накладывать повязки и оказывать первую помощь. Знания, полученные в военное время, почти изгладились из памяти – все-таки тогда она была еще совсем девчонкой. Да ей и не пришлось ни за кем ухаживать – она просто прошла краткий курс вместе с остальными школьницами, но особо ничего ей сделать не удалось.

Между тем вечерние занятия подошли к концу, и Мэй зашуршала своими бумажками, укладывая все записки и заметки в тетрадь. Закончив с этим, она повернулась к Эмме и заправила за ухо тонкую выбившуюся прядь.

– Выглядишь ты неважно, – сказала она, понимаясь со стула. – Идем, пройдемся пешком, подышим воздухом.

Гулять осенью было не так приятно, как летом, однако в прохладном воздухе и мокрых тротуарах тоже была своя прелесть. Путь от клиники до общежития занимал примерно полчаса, и, несмотря на то, что стрелки показывали половину десятого, Эмма согласилась.

– И почему курсы проводятся так поздно? Если бы я об этом знала, то осталась бы на кухне, все равно можно успеть перемыть всю посуду и потом прийти сюда.

Мэйлин шла, прижимая к груди портфель и задумчиво глядя вперед. Окна жилых домов давали достаточно света для того чтобы они могли идти без страха и неуверенности.

– Если бы ты осталась, то Мартин тоже начал бы приходить, и ваша работа заняла бы куда больше времени, – сказала она.

Пришлось согласиться:

– Наверное, ты права.

– Кстати, ты встретишься с ним еще раз?

– Да, я повезу его домой в эту субботу.

От таких вестей Мэйлин даже остановилась.

– Уже? Эмили что, научилась интересоваться твоими делами?

– Нет, – взяв ее под локоть, возразила Эмма. – Нет, с мамой это не связано. Хочу познакомить его с Софией.

– О, понятно. Хотя, Эмили все равно его увидит.

– Да, но с этим я что-нибудь придумаю. Ее ведь не слишком впечатлил твой приезд, так что с чего бы нам сейчас волноваться.

Мэйлин покачала головой:

– Ничего ты не понимаешь. Твоя мама соблюдает формальности. Что я? Я всего лишь подруга, а такие меняются каждый день. Сегодня я есть, завтра меня нет, и соседям не обязательно меня запоминать. И родственникам меня представлять не нужно. А вот Мартин – другое дело. Ты приведешь его домой – поверь, даже если на улице вы ни с кем не встретитесь, слухи поползут уже на следующее же утро. Начнутся вопросы. Ей придется сказать, что он твой жених, а это породит еще множество других проблем. Мартин мужчина, а это уже совершенно другой уровень. Привести домой молодого человека – не то же самое, что приехать с подругой на выходные. Господи, и все-то тебе нужно объяснять.

Эмма согласно кивала все время, пока ее подруга объясняла элементарные вещи, а потом заговорила сама:

– Знаешь, я, если честно, сыта по горло всякими этими штучками. Что скажут те, что скажут эти… катись оно все к черту, честное слово. Когда мне было плохо, рядом со мной оказалась только ты. Никто не проявил ко мне ни капли жалости, да и Мартин, если честно… хотя, насчет него я не уверена, скорее всего, я просто неправильно истолковала его слова. В общем, что касается соседей, то те вообще ни о чем даже не знали и знать не хотели. Так что моя жизнь их вообще не касается. Мы с Софией приходим ко мне через заднюю дверь, мы вынуждены красться переулками, словно какие-то преступники. А вот Мартин уж пусть приезжает, когда угодно. Тебе никогда не казалось странным, что с родителями принято знакомить, когда все уже решено? Ведь именно тогда и поздно что-либо менять. Понятное дело, что живут вместе только два человека, но родители обеих сторон могут здорово испортить жизнь, ты же знаешь – вот, посмотри на девушек с работы. Получается, ты обручаешься с молодым человеком, и только после этого сваливаешь ему на голову свою семью. Втягиваешь во все свои дела, не дав шанса отступить.

– Всегда есть шанс отступить.

– Значит, еще лучше. За те недели, что мы провели с Мартином на кухне, я поняла одно: он хороший друг и вообще редкий человек. Я хочу быть с ним честной – показать всю правду еще до того, как он решит, что должен на мне жениться. Разве это плохо?

Мэйлин даже обняла ее за талию, на секунду прижав к себе, но не сбавляя шага.

– Я все прекрасно понимаю, но не гарантирую, что твоя мама будет со мной одного мнения.

– Мама… мама уйдет к Инесс, помогать ей стирать пеленки, ей со мной не интересно, – потухшим голосом сказала Эмма. – Не факт, что и с Мартином будет интересно. Да и вообще, пора бы мне уже перестать ждать от нее чего-то, ясно же, что я уже должна сама справляться.

– Так ты и справляешься, – утешающе сказала Мэйлин. – Ох, Эмма, мне кажется, ты такая одинокая.

Эмма посмотрела на подругу, понимая, что сейчас и стоит сказать слова, которые отражают настоящее положение вещей.

– Нет, Мэй. У меня есть ты, и я могу с тобой поговорить. У меня есть Мартин, с которым я могу помолчать. Что еще нужно? Это такая роскошь, многие люди о подобном только мечтают.

– Возможно, – нейтрально вздохнула Мэй. Однако было заметно, что ей все же было приятно. – А еще у тебя есть София, которая бесконечно тебе преданна.

– Я не хочу, чтобы она была мне преданна, – опуская глаза, призналась Эмма. – Мне хочется просто дарить ей все то, что у меня есть. Кажется, ей это по душе.

– Конечно. Мне вот, тоже по душе, что ты ходишь со мной и дремлешь на курсах, вместо того, чтобы нежиться в теплой постели или проводить романтические вечера с Мартином. Кстати, когда вы с ним встречаетесь?

Как обычно, начиная смущаться или поддаваться сентиментальному настроению, Мэй уводила разговор в другое русло, и Эмма не возражала.

– Завтра в обеденный перерыв. Он сегодня звонил, а потом оставил записку у консьержки.

Они уже подходили к общежитию, и Мэйлин бросила взгляд внутрь через застекленную дверь.

– Нашей консьержке можно доверять. Одна девочка на работе рассказала, что их дамочка умудрилась зарабатывать дополнительные денежки, продавая любовные записки девушек их соперницам.

 

Глава 15

Помощь Мартина оказалась кстати. Конечно, думать подобным образом было не слишком прилично, но Эмма внутренне благодарила его за то, что он взял на себя все тяжелые сумки, которые она упаковала еще два дня назад, после того, как получила заработную плату за предыдущий месяц.

– Я слышал, что твоя фабрика закрывается, – сидя в автобусе и держа на коленях корзинку с поздними яблоками, медленно, словно предупреждая ее об опасности, проговорил он. – Это правда?

– Не знаю, есть такие слухи. Все как всегда – знают те, кто работает вокруг, а мы сами слышим обо всем от других. По крайней мере, на нас не нагоняют страх. Может быть, они еще ничего не решили. Найдут другого заказчика, на этой парфюмерной компании свет клином не сошелся.

– Возможно, – с осторожностью согласился он. – Просто я знаю точно, что ваш заказчик, то есть фирма, которая производит духи, крема и всякие прочие косметические смеси, запускает собственный конвейер по коробкам. Сочли, что так будет дешевле. Не хочу тебя пугать, просто говорю заранее, чтобы ты могла уволиться и подать заявление напрямую в новый цех, если решишь.

Эмма вздохнула и расстегнула верхнюю пуговицу плаща.

– Спасибо, Мартин. Мне действительно никак нельзя оставаться без работы, иначе придется вернуться домой и искать место в прачечной или магазине. Платить будут гораздо меньше, с домом начнутся проблемы. Маме одной не вытянуть, это точно. Хотя, знаешь, иногда хочется действительно оставить город и перебраться поближе к Софии.

– Боже, неужели я скоро ее увижу. Просто сгораю от нетерпения.

Она довольно закрыла глаза и улыбнулась.

– У меня такое ощущение, что я принуждаю тебя удочерить ее или что-то типа того. На самом деле, ты просто должен знать, с кем тебе придется делить меня, вот и все. Ее брат тоже будет там, и к нему тебе также нужно присмотреться. Он необычный парнишка.

– Я буду очень внимательным, – пообещал Мартин.

Ей хотелось положить голову ему на плечо и забыться сладким сном на пару часов – как раз до прибытия на место. Кровотечение, начавшееся два дня назад не оставляло ее в покое, и даже таблетки действовали очень слабо. Так было всегда – иногда менструации не наблюдалось по несколько месяцев кряду, а после неожиданно начиналась слишком интенсивная потеря крови. В такие дни Эмма подолгу лежала, и даже на работе выкраивала свободные минуты для того чтобы отдохнуть в раздевалке. Сейчас у нее кружилась голова, и она изнывала от утомления, хотя день только начался. В другое время она осталась бы в городе и ограничилась лишь звонком домой, но теперь был совершенно другой случай.

– Если ты хочешь спать, то спи, – наклонившись к ней слишком близко, прошептал Мартин. – Я погляжу в окно и подумаю о своем.

– Да, я бы с удовольствием вздремнула.

– Ночь была тревожной и нервной? – спросил он, так и не отстранившись от нее.

Рассказывать о своих болезнях она еще не научилась, и тем более не собиралась излагать столь неблаговидные подробности Мартину. Поэтому она неопределенно пожала плечами и откинулась на спинку.

– Так… волновалась немного.

Она вовсе не собиралась спать всю дорогу, но когда Мартин осторожно сжал и потряс ее плечо, оказалось, что они уже прибыли к конечной остановке.

– Не хочу тебя расстраивать, но сам точно не справлюсь, – с улыбкой сказал он. – Я в этом городе ничего не знаю, и мне неизвестно куда ехать дальше.

Она потерла глаза, радуясь тому, что теперь не пользовалась косметикой, как это делала Мэйлин.

– Хорошо, я сейчас, только дай мне секунду. Как тебе дорога?

– Отлично. Голые коряги торчали над высохшими полями, и еще два раза крапал дождь.

– Зато не трясло.

– Еще как трясло, только ты спала очень крепко. Тебе, наверное, казалось, что ты снова маленькая, и мама укачивает тебя в колыбельке.

Эмма поднялась с сидения.

– У меня не было колыбельки, я спала вместе с родителями в одной кровати, пока не стала слишком большой для этого.

– А я спал на полу, потому что постоянно падал с постели.

– Что, младенцем тоже? – с недоверием спросила она, спускаясь по ступенькам и спрыгивая на землю.

– Нет, младенцем я спал в большой корзине для белья.

Она повернулась, принимая у него одну сумку – разумеется, самую легкую.

– Правда?

– Да, я не шучу. И не смотри на меня с сочувствием, там было неплохо. Я, правда, точно не помню, но, полагаю, что было очень даже хорошо.

Через такие короткие разговоры она смогла многое о нем узнать. Теперь она представляла, как прошло его детство, и каким он был ребенком. Постепенно складывая редкие кусочки информации, которые он ронял в перерывах между молчанием, работой и спорами, Эмма начинала лучше его понимать.

За исключением ненастной погоды, этот день не готовил Эмили никаких сюрпризов. По крайней мере, ей так казалось. Все иллюзии рухнули в тот момент, когда она открыла дверь своей дочери. Эмма всегда приезжала в одно и то же время, и Эмили заранее готовила завтрак, чтобы встретить ее с горячим кофе и булочками. Если бы ее предупредили о том, что дочь явится в компании молодого человека, о котором Эмили знала лишь по рассказам, то она приготовила бы что-то более интересное, чем обычные булочки.

– Привет, мама. – Почему-то Эмма выглядела очень усталой. – Это Мартин. Мартин, – она повернулась к гостю – познакомься, это моя мама. Ее зовут Эмили.

– Очень приятно. – Мартин вежливо пожал ей руку и вполне искренно улыбнулся.

Она ответила тем же, а потом отступила, наконец, сообразив, что держит их на пороге. Когда он прошел в ванную, чтобы привести себя в порядок после дороги и помыть руки, Эмили взяла дочь за руку и прямо спросила у нее:

– Скажи честно, ты меня предупреждала, а я просто забыла, или ты действительно ничего мне об этом не сказала?

Эмма помолчала, а потом выдохнула:

– Прости, мама. Я не думала, что это вызовет большие неудобства. Он не задержится здесь надолго, я отправлю его обратно сегодня вечером или завтра рано утром.

– Как я могу уйти, зная о том, что ты останешься наедине с ним? Разве так поступают? Мне придется позвонить Инесс, надо предупредить ее, что я сегодня не смогу прийти.

В глазах Эммы отразилось что-то подозрительно похожее на разочарование, и Эмили отпрянула от нее.

– Ты хочешь остаться с ним наедине?

– Мы не останемся одни, скоро я пойду за Софией.

Эмили все еще ничего не понимала.

– Но зачем тебе сегодня нужна София? Она же будет отвлекать тебя. И, кроме того, я считаю, что не стоит показывать ее Мартину – вряд ли ему понравится, что ты лезешь в чужую семью.

Взгляд Эммы стал жестким и холодным, но Эмили слишком поздно это заметила.

– Я все ему рассказала, так что уже поздно опасаться, – ровным голосом сообщила она. – Пусть познакомится с ней, все равно я не собираюсь отказываться от нее ради успешного замужества.

Ответить было нечего, но это было и не нужно – Мартин вышел из ванной. Вид у него был бодрый и аккуратный, так что Эмили даже улыбнулась, несмотря на то, что ее настроение порядком испортилось.

Завтрак прошел за тихими разговорами. Эмили осторожно задавала интересовавшие ее вопросы, а Мартин давал определенные и быстрые ответы. За время их ненапряженной беседы она успела понять, что в основном Эмма уже рассказала о нем все самое главное, и все ее слова соответствовали истине.

Она еще не решила, нужно ли ей идти к Инесс или нет, но после завтрака, помыв посуду и прибрав со стола, Эмма сразу дала понять, что не намерена менять планы.

– Я скоро уйду, но меня не будет минут пятнадцать, не больше. Подождешь?

– Да, конечно, – с готовностью кивнул Мартин.

В их мимолетном обмене словами явственно проглянула заблаговременно наведенная договоренность. Проследив за их оточенными движениями и короткими фразами, Эмили поняла – они уже все решили. Возможно, Мартин уже с самого начала знал о том, что его ждет встреча с маленькой девочкой.

– Что ж, пусть так. – Она не заметила, что мысли вырвались словами, произнесенными вслух. – Тогда я, пожалуй, тоже пойду.

Все-таки оставлять Мартина одного в незнакомом доме было слишком уж неприлично. Поэтому она дождалась, пока вернется Эмма, и лишь после этого засобиралась уходить. Она впервые увидела, что Эмма приводит девочку через заднюю дверь, что они держатся за руки почти все время, и что София смотрит на свою старшую подругу с выражением безграничного доверия. До сего момента Эмили покидала дом еще до того, как Эмма и София появлялись во дворе, а потому сейчас она даже испытывала любопытство. Дочь никогда не скрывала, что по выходным она проводит много времени с чужим ребенком, но Эмили еще не интересовалась тем, как именно проходят такие дни. В большинстве случаев она уходила к Инесс, где подолгу помогала ей заниматься хозяйством.

Без Эммы дом казался пустым и серым. Когда дочь уехала в большой город и устроилась на работу, в первые дни Эмили не находила себе места. Стены давили на нее, комнаты казались темными и страшными, а сама она бродила по коридорам словно тень. Потом она открыла для себя мир бесконечных разговоров с подругами. Наладились старые связи, появились новые знакомства, и она каждый день то принимала в своем доме гостей, то сама отправлялась к кому-нибудь на чай. Пустота не ушла, но стала уже не такой заметной. Лишь по ночам ее терзала тоска, и появлялся холодный страх. Эмма приезжала на выходные, они вместе смотрели телевизор, обменивались новостями или просто лежали в одной гостиной и читали книги – каждая свою.

Едва она привыкла к такой жизни, как Инесс сообщила о том, что ждет ребенка. Она и прежде нравилась Эмили – тихая, усердная и безропотная девушка не могла оставить ее равнодушной. Помощи по дому явно не хватало, и когда Эмили устраивала генеральную уборку всех комнат, Инесс вызывалась ей помочь. Еще до того, как забеременеть, она приходила и убирала двор, выбрасывала мусор и мыла окна на веранде. Все это время Эмма работала в городе, и Эмили казалось, что дочь забыла о ней.

Это была простая признательность – она хотела помочь Инесс справиться с первыми месяцами беременности. Ежедневная тошнота, депрессия и прочие неприятности преследовали девушку, и при этом бедняжка проходила через такие муки впервые, так что ей казалось, будто ее жизнь катится в пропасть. Эмили все ей объясняла, заботилась о ней и искренне сочувствовала молодой женщине, вынужденной зарабатывать деньги тяжелым трудом, несмотря на интересное положение. Дальше все закрутилось в бесконечном вихре забот, советов и благодарностей. Инесс нуждалась в ней, в то время как Эмма стала все больше и больше отдаляться – у нее появились свои подруги, с которыми ее объединяли общие знакомые, вечеринки и прочие радости жизни в большом городе.

Конечно, она никогда не хотела, чтобы такое произошло, но теперь, глядя на счастливые лица Эммы и Софии, Эмили вдруг остро ощутила боль, разраставшуюся в груди. Она явно пропустила нечто важное.

Эмма стала совершенно чужой – даже появляясь в доме, она все равно занималась своими делами, и родной матери об этом ничего не было известно. Как такое могло с ними произойти?

Эмили остановилась посреди прихожей, не зная, как сейчас правильнее поступить. Она некоторое время постояла, глядя то на Мартина, то на Эмму, а потом сняла с вешалки свой новый плащ и потянулась за зонтом. Чувство собственной ненужности стало слишком ярким, почти непереносимым – она ощутила себя лишней среди этих людей. Решение было очевидным – пойти туда, где ее ждали.

София наблюдала за Мартином, зная точно, что сейчас следует вести себя очень осторожно. Нет, она не сомневалась в том, что Эмма не станет отчитывать ее, если она прольет чай на скатерть или скажет лишнего, но воспитание тети Ирены сказывалось даже сейчас. Безопасность превыше всего. Кто знает, что это за человек?

В самом начале Мартин показался ей жутко некрасивым. Черные волосы, смуглая кожа, длинный нос и какие-то очень уж тонкие, почти невидимые губы. Что это за лицо такое? Совсем не похож на дядю Шерлока, какой-то ненастоящий и вообще просто неприятный человек. Однако когда они устроились в гостиной, и Мартин начал читать книгу, София переменила свое решение. Может быть, она уже привыкла к его лицу? А может быть, все дело было в том, что он очень хорошо читал – не слишком быстро и не чересчур медленно, как раз, как надо. Голос у него был не громкий, слова выходили мягко и даже ласково. И он умел читать с выражением – слушать его было интересно. София лежала в одном кресле с Эммой, прижимаясь к ее теплому животу и потихоньку выглядывая, чтобы посмотреть на Мартина. Хорошо, что он был занят книжкой – он ее точно не видел. Скоро должен был прийти Филипп, потому что он обещал присоединиться попозже. София знала, что у него нет никаких дел, и ей было непонятно, почему он сказал, что не успевает прийти вместе с ней. Наверное, у него для этого были какие-то свои причины.

Филипп появился только через час – настороженный, заранее настроившийся на худшее и даже сердитый. Он сухо поздоровался с Мартином, но когда тот подал ему руку, мальчик ответил на рукопожатие. Эмма старалась не следить за ним слишком явно, но любопытство перевешивало, и по временам она все равно косилась в его сторону. Мнение Филиппа было для нее таким же ценным, как и точка зрения самой Софии, и поэтому она опасалась, что Мартин покажется им слишком умным, скучным или непонятным.

Дети пробыли у нее еще три часа, и за это время они успели посмотреть все вместе телевизор, приготовить общими силами обед и даже посидеть на веранде, наблюдая за дождем. Именно там, скрытые от посторонних глаз и умиротворенные, они наконец-то разговорились.

Первым, как ни странно, подал голос Филипп.

– Ненавижу дождь, скорее бы уже снег пошел, – мрачно глядя на летевшие с неба капли, заявил он.

Вряд ли его обучали искусству светской беседы, но он начал разговор в духе всех воспитанных мальчиков – с замечания в адрес погоды. Эмма даже улыбнулась от этой мысли, но решила поддержать его инициативу.

– А я люблю смотреть на дождь.

– И я люблю, – добавила София, на что Филипп многозначительно ухмыльнулся.

– Ну, конечно, прямо сейчас и полюбила, – грубовато заметил он. – Как раз после того, что Эмма сказала.

София насупилась и исподлобья уставилась на брата. Такого прежде Эмме замечать не доводилось, и она с интересом повернулась к малышке.

– Я люблю снег, – последним высказался Мартин. – Дождь делает все грязным и ничего не отмывает, а вот от снега такое ощущение, что везде чисто и опрятно.

– Снег хотя бы не затекает за воротник, – продолжил перечислять достоинства своего варианта Филипп.

– Зато набивается, куда не надо, – желая подразнить его, вставила Эмма.

– Со мной такого не бывает, – отрезал Филипп.

– Значит, ты не играешь со снегом, – сделал вывод Мартин. – Любой, кто хоть раз успел повозиться в снегу, обязательно приносил домой снежные комки, которые приходится вытряхивать из подвернутых штанин и сапогов.

– Только идиоты валяются в снегу, – повернувшись к нему, сказал Филипп, и лицо при этом у него было серьезное.

– Значит, мы с Эммой идиоты, – без всякой агрессии ответил Мартин. – В прошлом феврале мы однажды играли за зданием кинотеатра.

София с интересом приподнялась, позабыв о своей недавней обиде.

– Вы и в этом году будете играть? – с надеждой спросила она.

– Да, если Эмма захочет.

Эмма поплотнее закуталась в свою кофту и кивнула:

– Почему бы и нет? Теперь можно не нарушать покой горожан, а просто повеселиться прямо здесь. – Она кивнула на довольно большой задний двор, который в этот момент был совершенно мокрым и от того выглядел уныло. – Здесь всем хватит места. Нужно только попросить маму, чтобы она не трогала снег до моего приезда, а то она любит убирать его сразу же после того, как он выпадет.

– А когда пойдет снег? – загоревшись новыми планами, полюбопытствовала София, чем вызвала приступ смеха у Филиппа.

– Ты узнаешь, когда он выпадет, – справившись со своим весельем, ответил он.

– Но это будет скоро? – упорствовала она.

Мартин повернулся к ней, и на его лице светилась добрая улыбка.

– Ты сама не заметишь, как настанет это время.

– И вы приедете, когда выпадет снег? – скептически приподняв брови, спросил Филипп. – С Эммой все понятно, она здесь живет, но ведь вам опять придется приехать.

– Если она не будет возражать, то я приеду с ней еще раз. И вообще, возможно, еще много раз.

Эмма подняла пятки на сидение, обняла колени и опустила подбородок.

– Конечно, я буду только рада, – пытаясь скрыть то, насколько она была довольна, сказала она.

Филипп заверил ее, что сам отведет Софию домой, и Эмма доверилась ему. Впрочем, она простояла у внутренней дороги, на которую выходили все задние дворы двух соседних улиц, почти пять минут, пока они окончательно не скрылись из виду – дальше им оставалось лишь свернуть направо и пройти пару шагов до своего дома. Мартин все это время ждал ее на веранде, и когда она вернулась к нему, он уже все обдумал.

– Как себя чувствуешь? Наверное, устал? С ними можно очень быстро утомиться.

Он отрицательно покачал головой и жестом пригласил ее занять прежнее место рядом с ним.

– София хорошая девочка. Ее брат, правда, не совсем воспитанный паренек, но с ним все очень сложно. Повезло хотя бы с тем, что он в своей сестре души не чает. Славные дети.

– Славные, но не мои, – со вздохом сказала Эмма.

– Да ну? Кажется, что ты воспринимаешь их как родных, и они относятся к тебе, как к члену семьи. София точно, насчет Филиппа уверенно сказать не могу, но подозреваю, что он просто скрывает все свои мысли от нас. Что же ты будешь с этим делать, Эмма?

– Я еще не знаю. Буду жить, как живется – приезжать по выходным, отдавать все, что смогу обоим и наслаждаться этим временем. О будущем лучше сейчас не думать.

– А как же я?

Несмотря на вопрос, голос у Мартина был бесстрастный и ровный.

– Разве ты захочешь стать частью этого сумасшествия? – горько рассмеялась Эмма.

– Когда София станет взрослой и выйдет замуж, тебе будет уже… примерно сорок, а может и чуть меньше. Мне будет около сорока пяти. Как думаешь, вытянем этот груз, не надорвемся?

– Мы не сможем их усыновить. Даже Софию удочерить не получится. У них уже есть дом, и это все усложняет.

Мартин кивнул:

– Я знаю, Эмма. Но ведь это не имеет значения. Некоторые дети живут с родственниками или соседями, несмотря на то, что их родители еще живы. Бумаги не настолько важны, как кажется. Совсем другое дело, что я не могу переехать сюда, потому что здесь нет работы, да и ты тоже обосновалась в городе. Значит, видеться с ними будешь как сейчас – по выходным и только. Со временем им этого станет мало. Вряд ли ты сможешь заменить им мать при таких делах. Самое большее, на что мы можем рассчитывать – стать лучшими друзьями этих детей, потому что для более близких отношений нужно видеться каждый день.

– Мне все равно.

– Ты готова пожертвовать своими амбициями, Эмма? Быть другом – дело неблагодарное. Ты потратишь на это лучшее время своей жизни, а все почести будут отданы их опекунам. Со стороны будет казаться, что благополучное детство Софии создано руками этих людей, в то время как все самое ценное отдашь именно ты. Разве тебе не будет обидно?

– Не знаю. Возможно, будет.

Эмма откинула голову назад. Она держалась все время, пока дети были в доме, но теперь ее просто скашивала тяжелая слабость. Перед глазами расплывались черные пятна, ее снова клонило в сон, а то и дело вытекавшая из тела кровь давала о себе знать дискомфортом, гадливостью и тупой болью.

– Ты себя плохо чувствуешь, – не спрашивая, а утверждая, сказал Мартин. – Давай-ка ты пойдешь и полежишь в своей спальне, а я подремлю в гостиной.

– Обо мне не беспокойся, я ведь в своем доме нахожусь, так что не пропаду, – отшутилась Эмма. – Хочется чаю. И шоколаду. Но поскольку пока мы обедали с детьми, конфет не было, я не могу себе позволить поехать сейчас в магазин и купить что-то сладкое. Это будет подло по отношению к ним.

Мартин тяжело вздохнул.

– Ну, мед, по крайней мере, на столе точно был. Если хочешь выпить чаю с чем-нибудь вкусным, то предлагаю тебе хлеб, сливочное масло и мед. Кажется, будет неплохо?

– А ты вскипятишь чай? – спросила она, оживляясь и ощущая, что сил становится чуть больше.

– Конечно. Только проводи меня к кухне, я еще путаюсь в твоем доме.

Филипп лежал в своей кровати, глядя в темный потолок и слушая, сопение Софии, доносившееся от противоположной стены. Дядя Шерлок приехал поздно вечером, и теперь дом еще не погрузился в темноту окончательно – они с тетей Иреной сидели в гостиной и говорили о своем. До него и Софии, как обычно, никому не было никакого дела. В другое время он бы просто изнывал от бессильной злобы, но теперь ему это даже нравилось.

Наверное, именно такой глупый восторг испытывала София, когда в первый раз побывала в гостях у Эммы. Он, вообще-то, тоже приходил на обед на прошлой неделе, но в тот раз впечатления были не такими яркими, как сегодня. Незнакомый и основательный Мартин внес нечто интересное, придав настоящий вес всему, что происходило. Филипп не был уверен, но ему казалось, что именно так должны чувствовать себя дети, которые провели целые выходные всей семьей. С родителями, а не просто сами по себе.

Взрослый мужчина спрашивал его мнение, делился своими мыслями, говорил с ним, как с равным. Понятно, почему Эмма полюбила этого Мартина – он такой необычный, умный и, кажется, даже богатый.

Филипп не питал напрасных надежд и не видел в женихе Эммы родственника, но он признавался сам себе, что был бы рад иметь такого друга. Он был очень грубым и подчас вел себя по-свински с дядей Шерлоком, и поэтому сейчас ему было даже стыдно, но назад пути Филипп не видел. Если начинать общаться с Мартином, то можно постараться сразу вести себя как нормальный человек, а не как дикое животное.

Хотя, о чем это он. Все взрослые рано или поздно начинают обманывать, и сегодняшний гость Эммы не исключение. Да и сама она, возможно, тоже такая же, как и все. Ну, может, только чуточку другая – у нее хотя бы ума побольше, чем у прочих куриц. Так что главное – следить за Софией. Если вдруг он заподозрит неладное, то сможет быстро разорвать отравляющую связь и спасти сестру от боли. Нельзя терять бдительности и верить людям. Это недопустимая роскошь, о которой следует помнить постоянно.

Только почему иногда так хочется забыть об этом?

 

Глава 16

Едва стоило Эмме расслабиться и поверить в лучшее, как на ее голову сразу же посыпались плохие новости, причем все происходило так быстро, что она не успевала освоиться с поступавшей информацией.

Мартин заночевал в гостевой спальне, а рано утром позавтракал и отправился в город, поскольку его там ждали некоторые незавершенные дела. Он собирался потратить все воскресенье на разрешение конфликтов между подчиненными, а потому сказал, что позвонит только вечером. Она проводила его до дороги, посмотрела, как он сел в такси, а потом вернулась домой. Эмили бросала на нее какие-то нечитаемые взгляды, и Эмма силилась понять, что же происходит, но времени на это не осталось – мама ушла в свое обычное время, не забыв напомнить ей о том, что она должна постирать постельное белье из комнаты, где спал Мартин.

Все зависело от того, сколько времени будет у Софии. Эмма думала о том, что если девочка сможет остаться до вечера, то они постирают вместе. Если же малышке будет нужно возвращаться через пару часов, то она, лучше отложит стирку до послеобеденного бдения.

Она никак не ожидала, что когда постучится в дверь знакомого дома, ей откроет неизвестный мужчина. За все время, что она проработала здесь и за все последующие выходные Эмма привыкла к тому, что навстречу выходил Филипп, за спиной которого иногда пряталась София. Однако сегодня перед ней стоял высокий, рослый темноволосый мужчина, глядевший на нее с придирчивым любопытством.

– Добрый день, – стараясь не выдавать своего волнения от неожиданной встречи, поздоровалась она.

– Добрый день, – продолжая откровенно разглядывать ее, ответил он. – Вы и есть Эмма?

– Да.

– Я Шерлок, дядя Софии и Филиппа. – Он протянул ей руку, и она ответила на его жест, пожав его большую теплую ладонь. – Давно хотел с вами познакомиться. Зайдете?

– Не знаю… я только пришла чтобы… – Почему-то она растерялась и стала мямлить.

– Да ладно вам, мы оба знаем, зачем вы пришли. Проходите, можете не стесняться, вы ведь не впервые в этом доме.

– Ну, хорошо, – понимая, что отвечать отказом сейчас никак нельзя, она согласилась.

Ей впервые разрешили присесть в гостиной. Шерлок сидел напротив – большой, расслабленный и уверенный в себе. От него исходило ощущение физической мощи и какого-то спартанского спокойствия, и это заставляло ее нервничать даже сильнее. В его лице можно было легко найти сходство с Филиппом, но вот светленькая и милая София совсем не походила на своего дядю.

– И давно вы ходите за Софией? – спросил он, очевидно, решив, что пауза слишком затянулась.

– С лета.

– С какого месяца? Как долго, я имею в виду. Я ведь могу узнать, как вы считаете? Я ее законный опекун.

Два предложения подряд начались с местоимения «Я» – плохой знак. Утверждается в своих правах, показывает свою власть. Чертов сноб.

– Подружились почти сразу, – Эмма тяжело выдохнула, давая себе секунду собраться с мыслями. – В гости ко мне она стала ходить уже осенью.

– Два месяца?

– Да, около того. – Она еще раз вздохнула, пытаясь обрести равновесие и избавиться от лишней напряженности.

Лицо Шерлока расплылось в обманчиво добродушной улыбке:

– Что же вы так боитесь меня, я же не собираюсь вас судить или обвинять. Просто интересуюсь. Это ведь и мое упущение – племянница подружилась с соседкой, а я обо всем узнал последним. Наверстываю упущенное, только и всего.

Наверстывает упущенное, надо же. И где его распрекрасная и ревнивая жена? Эмма была готова поклясться, что сейчас Ирена ей бы очень пригодилась, но хозяйка дома не спешила появляться в гостиной.

– Понятно, – чтобы хоть как-то заполнить гнетущую тишину, кивнула она. – Это хорошо.

Шерлок откинулся на спинку своего кресла и внимательно посмотрел на нее – показалось, что он даже прищурился.

– Так зачем вам все это? – не отводя взгляда, спросил он. – Чего вы от нас хотите?

Она даже не сразу поняла, что разговор сменил настроение – теперь это была уже не беседа, а допрос с пристрастием.

– Ничего я не хочу, – автоматически начиная защищаться, насторожилась она. – Я всего-то провожу время с Софией, готовлю для нее обед.

И откуда взялся проклятый обед? В их встречах еда вообще почти не играла никакой роли – покормить Софию могли и дома.

Шерлок придерживался того же мнения:

– Ну, обедать она может и в доме. А чем еще вы с ней занимаетесь?

Эмма почувствовала, что краснеет от возмущения и страха – странная смесь эмоций.

– Играем. Я читаю ей вслух, иногда мы рисуем или… просто отдыхаем.

– Полежать она тоже может в своей кровати, у нас чудесная спальня для детей. Я хочу знать, что такого вы можете ей дать, чего не в состоянии обеспечить мы?

Наглость этого человека переходила все границы.

– Я не считаю, что справляюсь лучшего вашего, просто мне хочется проводить с ней какое-то время.

– И зачем?

– София очень хорошая девочка…

– Мне это и так известно. Эмма, не сочтите меня грубым, но ваше поведение кажется мне очень странным.

Просьба не считать его грубым показалась ей насмешкой, и Эмма сама ухмыльнулась, чувствуя, что ее терпение трещит по швам.

Нет, нет, нет, нужно держаться, иначе можно разозлить этого хлыща и лишиться даже того немного, что у нее есть. И почему она всегда вынуждена унижаться за то, что другим дается просто даром?

– Вы говорите так открыто, – начала она, пытаясь сохранить остатки достоинства. – Могу я ответить тем же?

– Я этого от вас и добиваюсь.

Этот добрый дядя Шерлок оказался настоящим поганцем. Восторженные слова Софии теперь казались преувеличением ее доброго сердечка – реальность не соответствовала рассказам ни на грош. Он вел себя с ней так, словно она нанималась драить туалеты в его конторке, и за ее спиной стояли еще десятки девушек, желавших получить это место.

Говорить открыто… а что она скажет? С чего начнет?

«После того, как я узнала, что неспособна рожать детей, встреча с Софией показалась мне божьим провидением»?

«Ваша жена обращается с малышкой просто по-скотски, и я решила хоть как-то это компенсировать»?

«София сама первая ко мне привязалась»?

Что нужно сказать, чтобы он не счел ее сплетницей, клеветницей, юродивой или полоумной?

– Вы тут набросились на меня с подозрениями, обвинениями, стали уверять в том, что я напрасно стараюсь. Не могу понять, чем я все это вызвала, мы ведь только сейчас встретились, и, смею заметить, что я от нашего знакомства в таком же восторге, как и вы. – Слова появились сами, едва Эмма сумела обуздать свою ярость и перевести дух. – Вы хоть сами заметили, что София очень мало разговаривает? Почему она беззвучно смеется и плачет? Когда я только начала с ней беседовать, у нее был хриплый голос – в этом доме ей рта не давали раскрыть. А когда умерла ее лягушка, все только обвиняли ее, не сподобившись даже задуматься о том, почему она принесла домой животное! И вы смеете меня подозревать? Да кто вы такой, черт вас дери?

Шерлок даже оживился – похоже, эта гневная тирада вовсе его не разозлила.

– Лягушка? А с этого момента можно помедленнее, я ничего об этом не знал.

Очевидно, она еще не успела остыть и одуматься, а потому почти сразу начала объяснять:

– У Софии была лягушка. Она держала ее под кроватью, назвала ее Стекляшкой. А потом Стекляшка умерла, и София очень расстроилась. Она считала себя убийцей, но никто не сказал ей, что в смерти лягушки нет ее вины. Понимаете, ей ведь не лягушка была нужна – она просто хотела, чтобы у нее появился друг.

В его глазах мелькнули опасные искорки, и он совершенно серьезно предложил:

– Может, мне в таком случае купить ей щенка? Тогда ваша помощь будет больше не нужна.

Эмма встала с кресла и поправила брюки – совсем как Мартин.

– Благодарю за беседу. Я так поняла, сегодня мне с Софией не увидеться, так что, пожалуй, пойду домой.

Он рассмеялся:

– Ей-богу, как вас легко обидеть.

Раз уж она и так все испортила, нужно было пойти до конца – все равно, с этим мужчиной говорить было невозможно. Потом она будет жалеть об этом и проклинать себя за несдержанность, но сейчас молодость и отвратительное самочувствие – боли в глубине живота стали просто адскими, и ей пришлось с самого утра пить обезболивающее – не позволили ей остановиться.

– Ей-богу, теперь я понимаю, почему дети так несчастливы. Ваша жена хорошо за ними следит – они всегда сыты и тепло одеты, но если вы каждую неделю так же над ними насмехаетесь, то я не удивлюсь, если кто-то из них наложит на себя руки. Мне жаль ваших племянников, и я надеюсь, что с дочерью вы так поступать не станете.

– Господи, да сядьте вы уже ради всего святого. Сядьте, я не хотел вас обидеть.

Эмма выпрямилась, возвышаясь над сидящим Шерлоком – хотя бы так почувствовать свое преимущество.

– Вы мне приказываете?

Он прикрыл глаза, продолжая по-идиотски улыбаться.

– Нет, я прошу. Пожалуйста, присядьте на минутку. Возможно, я не с того начал.

– И продолжили тоже неудачно, – все еще стоя над его душой, добавила Эмма.

– Да, признаю, я хватил лишку. Просто и вы поймите меня – моя племянница уходит в другой дом, а когда у нее нет такой возможности, она впадает в транс – не ест, не пьет и ни с кем не разговаривает. Вы ее что, околдовали?

– Нет, – смилостивившись, покачала головой она.

– А что если вы выйдете замуж и нарожаете своих детей? Она ведь вам станет не нужна.

Ей до ужаса захотелось закатить глаза или сделать еще чего похуже. Почему люди всегда говорят одно и то же? «Она станет тебе не нужна», «Заведи своих детей», «У нее уже есть семья, люди не поймут тебя», «У тебя будут проблемы», «Выйдешь замуж и все бросишь». Почему они так узколобы? Хоть бы кто-нибудь придумал свою версию будущего.

– Ну а что, если она все так же будет мне нужна? Вы ведь не можете решить за меня или предсказать мое будущее, верно?

– Вы тоже не знаете, что будет дальше. Я просто хочу сказать, что вы играете с огнем. И, кроме того, я бы не хотел, чтобы вы отнимали у моей жены возможность самой заниматься воспитанием этого ребенка. Ирена рассчитывает на вас и совершенно не беспокоится о Софии, но я прошу заметить, что большую часть времени племянница проводит с ней, а не с вами. Поэтому, нам нужно прийти к общему знаменателю.

– Отлично, и где же, по вашему мнению, он находится?

– По уже изложенным причинам я не могу запретить Софии ходить к вам в гости – иначе она просто умрет от голода или тоски. Вы также выразили мнение, что ваша привязанность к ней останется неизменной, и хотя я вам не особо верю, все же мне придется на вас положиться – хотя бы в ближайшее время. Поэтому остается одно – ограничить время, которое София будет проводить у вас в доме. Я слышал, что однажды она даже осталась на ночь. Такое недопустимо. Можете сколько угодно сверлить меня глазами, мне совсем не больно. – После этого замечания Эмма спрятала взгляд, опустив ресницы. – Отныне и впредь, вы не должны задерживать ее у себя больше, чем на два часа. Надеюсь, вы меня хорошо поняли?

Раньше ей казалось, что никто не сможет испортить ей настроение, если впереди ее ждет встреча с малышкой, но теперь Эмма поняла, что могла заблуждаться, потому что не была знакома с Шерлоком. Эти странные и запоздалые переговоры оставили у нее неприятный осадок, так что, даже забрав Софию и вернувшись домой, она не могла отделаться от ощущения, будто ее облили грязью.

– У нас всего два часа, – открыв дверь ключом и пропустив Софию внутрь, сообщила она.

– Что делать будем? – подняв голову и доверчиво глядя на нее снизу, спросила малышка.

– Не знаю.

Два часа очень сильно отличались от пары часов. За пару часов можно было сделать что угодно – поиграть, почитать, поговорить. Ограниченные и строгие два часа вгоняли их в жесткие рамки, и теперь Эмма даже не знала, на что их потратить, чтобы потом не осталось сожалений. Она опустилась на шкафчик для обуви и сложила руки на коленях. София подошла к ней и оперлась об ее ноги, заглядывая ей в лицо своими теплыми глазами.

– Чем бы ты хотела заняться? – спросила Эмма, развязывая на ней шапочку и улыбаясь.

– Полежать, – ответила София.

– А чаю выпьешь?

– Нет.

– Ну, хорошо, – уже приступая к пуговицам курточки, согласилась Эмма. – Значит, будем лежать. Только как бы не заснуть, а то…

«…твой дядя будет ругаться». Нельзя было говорить что-то плохое о Шерлоке. В конце концов, разговор был между ними, ребенок здесь абсолютно не при чем.

Они пролежали вместе все отведенное время и при этом почти не разговаривали. София находила для себя нечто особенное в таких тихих часах, когда они обе не спали, но и не старались ничем заняться. Эмма полагала, что именно так – лежа под одеялом и осторожно перебирая ножками, чтобы тело не затекло окончательно, София добирала то, чего ей так отчаянно не хватало. Она не могла просить о том, чтобы ее обнимали и целовали, но ей хотелось физического тепла и ласки, а потому она молча лежала рядом, едва дыша и боясь сделать что-то такое, из-за чего этот хрупкий момент мог бы разрушиться.

Когда зазвонил будильник – Эмма все-таки не хотела пропустить назначенное время, а потому заранее позаботилась о сигнале – София нехотя поднялась с постели и выскользнула на пол.

– Ты уходишь? – глядя исключительно на ковер, спросила она.

– Нет, – поспешила ответить Эмма.

– А почему мне нельзя остаться?

– Твой дядя все тебе объяснит. – Пришлось свалить ответственность на другого человека.

София не стала задавать других вопросов и только покорно кивнула. Не зная, что делать и как правильнее себя вести, Эмма чуть не заплакала от досады. Она опустилась на колени, поправляя Софии платье и старательно улыбаясь.

– А в следующий раз мне можно будет прийти? – подняв пушистые ресницы, спросила София.

– Да, конечно. Конечно, я буду ждать этого и сама приду за тобой, как обычно.

Боль стала возвращаться – к обеду обезболивающее уже начало терять действие, и Эмма едва заметно поморщилась, вставая на ноги.

Она привела Софию домой и специально прошла в прихожую, чтобы встретиться с Шерлоком. Несмотря на утреннюю беседу, он не спешил выходить к ней навстречу, но она попросила Филиппа, чтобы он позвал своего дядю. Уйти просто так казалось неправильным, и Эмма решила довести дело до конца.

– Вы хотели меня видеть? – как ни в чем не бывало, улыбнулся он, выходя в прихожую.

– Да. Я хотела попросить вас, чтобы вы сами объяснили Софии, почему ей нельзя оставаться у меня больше, чем на два часа. Сама я, боюсь, не справлюсь с этим. Могу оговорить вас или передать ей свою злость, а этого никто из нас не хотел бы, я уверена.

– Отлично. Что же я, по-вашему, должен ей сказать?

– Откуда мне знать? Я и сама не понимаю, почему вы наложили такое ограничение, но, как и она, я не вправе уточнять и возражать. Поэтому скажите то, что считаете нужным, только прошу вас, не обманывайте ребенка.

С этими словами она открыла дверь и вышла на улицу, оставив его в одиночестве и полной растерянности. Девушка оказалась куда более необычной, чем он мог подумать. Шерлок не ожидал, что она станет так яростно защищаться и даже нападать на него, поскольку почти все женщины, с которыми он был знаком, таяли от его красоты и мужественности. Зная об этом, иногда он без тени сожаления пускал в ход свое обаяние, но с Эммой все с самого начало было ясно – на нее не действовали ни улыбки, ни украдкой брошенные взгляды. Осознав это, он стал говорить с ней открыто и честно, не желая обидеть, но и не скрывая собственных мыслей. Вышло слишком уж грубо, и Эмма не замедлила дать отпор.

Повернувшись, чтобы направиться обратно в гостиную, Шерлок к своему ужасу натолкнулся на открытый и полный растерянности взгляд Софии. Она стояла в своей курточке, шапка сползла на самый затылок и держалась на шерстяных шнурках, завязанных под подбородком, и весь ее вид выражал крайнее недоумение.

– Дядя, ты ненавидишь Эмму? – очень и очень тихо спросила она.

– Нет, с чего бы, – стараясь казаться беззаботным, рассмеялся он.

– А почему ты ругался на нее?

– Я не ругался.

Во всяком случае, сейчас этого уж точно не было. Однако для Софии не играло роли количество слов или тон, которым они были сказаны – она видела то, что скрывалось за голосом и интонациями. И здесь источником агрессии был именно он.

– Она очень хорошая, – стараясь защитить свою подругу, сказала она.

– Я понял это, солнышко. Но я боюсь, что ты отвыкнешь от тети Ирены и перестанешь любить ее так, как это было раньше. Не хочу, чтобы чужая женщина заняла для тебя место родной тети, понимаешь? Это будет неправильно. У тебя есть мы, зачем тебе кто-то еще? Мы ведь стараемся делать для тебя все, что нужно.

Она медленно и рассеянно кивала, словно до нее не доходила суть его аргументов, и она лишь надеялась положить конец этой речи.

– А разве Эмму любить нельзя? – с убивающей все его доводы простотой спросила она. – Она добрая, и она любит меня.

Он подхватил ее на руки и унес в гостиную, где опустился на диван и принялся стягивать с нее курточку, чтобы хоть чем-то себя занять. Нужно было объяснить все правильно, и только теперь он стал понимать в полной мере, почему Эмма отказалась делать это.

– София, послушай, что я тебе скажу. Эмма хорошая, я это тоже знаю и я верю, что она тебя любит. Но никто не будет любить тебя больше чем мы, понимаешь? Мы твоя семья, а она просто соседка, чужой человек. Она может баловать тебя, играть с тобой и покупать тебе всякие вещи, но когда тебе будет плохо, только я и тетя Ирена будем рядом. Только нам будет дело до твоих проблем, детка, пойми меня, пожалуйста. Может быть, со временем Эмма вообще выйдет замуж и уедет отсюда. Она забудет о тебе, а мы останемся с тобой. А теперь скажи, разве это справедливо, чтобы ты любила ее больше, чем нас?

София сжала зубы так, что ему стало страшно – это было взрослое движение, от которого заходили крошечные желваки.

– Эмма не обманщица, – только и сказала она. – Я люблю и тебя и тетю, но Эмма меня не обманывает.

Переубедить ее сейчас было нельзя. Похоже, что София не просто переняла упрямство своего брата – она действительно была такой же упорной и уверенной в своей правоте. Шерлок обнял ее покрепче и с тоской подумал о том, что доказать ей верность его слов может только время, которое не будет предупреждать перед ударом – оно просто сокрушит ее детские иллюзии, рассыпав их словно карточный домик.

– Где София? – едва зайдя за порог, сразу же спросила Эмили.

– Она уже дома.

– Что такое? Ей нездоровится?

– Нет, с ней все в порядке. Ее дядюшка не хочет, чтобы она проводила в нашем доме слишком много времени. Это кажется ему неподобающим.

Как обычно, у Эмили был отсутствующий вид, и Эмма подумала, что все ее слова прошли мимо, словно задав вопрос, мать не собиралась выслушивать ответ на него.

Она прошла в дом, а потом сразу завернула на кухню, где села за стол и налила себе чашку холодного чаю, не снимая плаща и даже не развязывая шелковый шейный платок.

– Этого и нужно было ожидать, – сделав глоток, сказала она. Внешность была обманчивой, и на самом деле она все прекрасно слышала. – Девочка все равно чужая.

– Мама, пожалуйста, мне и так плохо.

– Что такого? – возмутилась Эмили. – Я просто жалела тебя и ничего не говорила, но на самом деле, это и так было ясно. Как можно было считать, что все обойдется? Ты еще отделалась малой кровью, поверь мне.

Она, наконец, начала раздеваться, и принялась развязывать узел платка.

– Да, пожалуй, ты права. – Эмме пришлось сказать то, что на самом деле не соответствовало ее мыслям.

– Ради бога, не нужно строить из себя жертву, – с раздражением выпалила Эмили. – Ты слишком сильно увлеклась, совершенно без меры стала посвящать всю себя этой девочке. Я не говорю, что она плохая, напротив, София очень хороший ребенок. Но ты не думала о последствиях, и теперь тебе просто некого обвинять. Да и потом, разве это вообще здоровая привязанность?

– Мама, не начинай, – не выдержала Эмма.

– А почему я не должна начинать? Да и вообще, я устала молчать. Ты привела сюда Мэйлин, и я промолчала, хотя уже тогда подумала о том, что София не такая уж и важная персона, чтобы устраивать ей торжественные знакомства с подружками. Я подумала, что это можно пропустить, ты просто ошиблась, с кем не бывает. Но потом ты привела Мартина! Как будто София – и есть твоя мама, подумать только! Я потратила всю ночь на то, чтобы понять, что же здесь не так. И только под утро до меня дошло, что на самом деле, ты даже не думала знакомить меня, свою родную мать, с человеком, за которого собралась замуж!

– Я не собираюсь замуж! – вспылила Эмма. – О свадьбе вообще еще никто ничего не говорил!

Эмили подняла на нее гневный взгляд:

– И к чему же тогда все эти знакомства? Что такого важного в этой маленькой девочке, что ты притащила сюда своего парня?

– Я хотела, чтобы он знал, кого еще я люблю, кроме него.

– А как насчет меня? Меня ты не любишь?

Вопрос застал ее врасплох. Эмма не могла и думать о том, что ее мама когда-нибудь потребует заверений в любви. Ей казалось, что поступков было достаточно. Она ведь работала и использовала каждую возможность для того чтобы облегчить своей маме жизнь, она выполняла все ее просьбы и заказы, покупая в городе продукты, которые вполне можно было приобрести и здесь. Она носила тяжелые сумки, в то время как ее ровесницы красовались с крохотными корзинками. Ей приходилось каждую неделю глотать собственную боль от того, что Эмили совсем не ждала ее приездов, предпочитая ходить к Инесс, у которой и без того было все, о чем сама Эмма могла только мечтать. Этого оказалось мало, и теперь она не знала, что еще нужно сделать.

– Люблю. Люблю, поверь мне, мама. Но у меня тоже должна быть своя жизнь, понимаешь?

– Не такая ненормальная жизнь, а такая, как у всех, Эмма!

– Такая же, как у Инесс?

Нет, все-таки стервозность всплывала на поверхность подобно масляным пятнам в холодной воде. Эмма отлично это понимала, но сейчас, когда плотину самообладания прорвало гневом, она уже не знала, как затормозить.

Эмили усмехнулась, с горечью кивая и говоря:

– Я так и знала, что ты это скажешь. Не вмешивай в это дело Инесс. Считай, что тебе еще повезло, что дядя Софии разрешил тебе вообще с ней увидеться. Мог бы пригрозить, что вызовет полицию или обвинит тебя в похищении. Я говорю это ради твоего же блага. Это к лучшему, что теперь ты не будешь с ней видеться.

– Нам разрешили видеться по два часа в выходные.

– У тебя что, совершенно нет гордости? – Эмили так и ахнула от такой хладнокровной констатации факта. – Зачем нужны такие унижения? Лучше брось все это первой, я не для того тебя родила, чтобы какие-то недоумки пользовались твоим трудом, и еще… о боже, Эмма, как ты можешь это терпеть?

– Могу, потому что я хочу видеться с Софией. Она много для меня значит, мама, я не собираюсь бросать ее ни сейчас, ни потом.

– Тебе нечем заняться в выходные? Если дело в этом, я найду тебе полезное занятие, только послушай меня…

Эмма не стала ждать, пока она закончит. Она почти никогда не перебивала мать, но сейчас просто не смогла удержаться.

– Если София исчезнет, то я перестану приезжать сюда. Буду высылать деньги почтой, а сама останусь в городе. Для чего мне будет сюда возвращаться? У тебя появилась другая дочь, о которой ты заботишься так, как мне и не снилось. Так что, ты все равно не заметишь разницы, а валяться целый день в кровати я могу и в общежитии.

У Эмили был такой вид, будто ее ударили по лицу, и Эмма немедленно пожалела о своих словах. Весь боевой дух смыло волной раскаяния, но вернуть произнесенные вслух слова было уже нельзя.

– Мама, – она попыталась приблизиться и дотронуться до руки матери, но Эмили отпрянула и оттолкнула ее.

– Убирайся к черту! – роняя злые слезы, прокричала она. – Убирайся с глаз моих, ты неблагодарная тварь!

– Мама, я не то хотела…

Из обвиняющей Эмма в одно мгновение превратилась в умоляющую о прощении, но Эмили осталась непреклонной.

– Уйди от меня, уйди прочь, прочь, прочь! – распаляясь все больше, кричала Эмили, начиная хлестать ее по рукам бумажным кухонным полотенцем. – Как ты смеешь?! Убирайся, чтобы я тебя больше не видела!

Что оставалось? Пришлось утереть собственные слезы и выйти из кухни.

Со всеми этими событиями, следовавшими одно за другим, Эмма совершенно забыла о том, что Мартин обещал позвонить ей вечером. Поэтому когда он все же сдержал слово, она даже удивилась, поскольку совсем не ждала звонка. К этому времени она была обессиленной и опустевшей, но услышать хоть чей-то голос было приятнее, чем ходить по дому, стараясь не встретиться с собственной матерью.

– Как ты? – Сквозь помехи и потрескивания его голос казался ломким и эфемерным. – Живот все болит?

Наверное, он предположил, что у нее просто несварение желудка.

– Нет, все уже прошло, – солгала она, предпочитая не думать о том, что всего полчаса назад выпила еще одну таблетку.

– Ты плачешь?

Здесь даже ложь не могла бы ее спасти, и Эмма призналась:

– Немного. Телевизор смотрела, пустяки.

– А, ну конечно, – недоверчиво рассмеялся он. – Как день прошел?

– Хорошо. Как у тебя все получилось? Много скандалов сумел предотвратить?

– О черт, Эмма, лучше тебе и не знать. Скоро я стану настоящим рефери.

Сегодня днем его тут не хватало – миротворческие таланты ей явно помогли бы.

– Понятно. Я тобой горжусь.

– Да ну, – как-то смущенно протянул он. – У тебя точно все нормально? Я тут просто узнал кое-что.

Мартин замолчал, видимо, ожидая ее отклика, чтобы решить, продолжать или нет.

– Конечно, я в порядке. Что ты хотел сказать?

– В общем, те слухи о том, что твоя фабрика закрывается… это правда. Следующая неделя у вас последняя. Нужно что-то делать, причем срочно. Ты только не расстраивайся, мы обязательно найдем тебе другую работу.

Для одного дня это было слишком. Эмма опустила голову и сползла по стенке, усаживаясь прямо на пол.

– Мартин, – необычно глухим голосом позвала его она. – Ты встретишь меня? Уже восемь часов, но я успею сесть на последний автобус к половине девятого. В городе буду в двенадцатом часу. На автовокзале.

На том конце раздался вздох, а потом Мартин осторожно осведомился:

– Ты точно в порядке? Сможешь доехать одна?

– Да. Все лучше, чем оставаться.

– Тогда я обязательно приеду за тобой.

– Спасибо. Пойду собираться.

Эмили не вышла проводить ее. Слова Эммы прожгли в ее груди зияющую дыру, и сейчас ей казалось, что она никогда не сможет простить свою дочь за эти сказанные в сердцах ядовитые слова.

 

Глава 17

Поиски работы были мучительным и слишком уж сложным делом. Конечно, ей приходилось обивать пороги и раньше, но тогда она смогла найти место уже через три дня после начала своих мытарств.

Их сократили всем коллективом – просто распустили предприятие. На все это ушло меньше недели, и теперь Эмма доживала последние дни ноября в своей комнате, зная точно, что зимой ей придется покинуть город и вернуться домой. Платить за жилье ей будет нечем, делать покупки в городе станет невозможно. Что еще останется? Только сдать комнату и сесть в автобус. Приехать в пустой дом, куда нельзя нормально привести Софию; где днем никого нет, а по вечерам можно ходить лишь украдкой, чтобы не столкнуться с обиженной Эмили. Что это будет за жизнь?

Эмма попыталась устроиться в новый цех, открывшийся в пределах парфюмерной фабрики, но обнаружила, что все места уже заняты. Наверное, десятки девушек уже заранее знали о том, что готовится открытие нового цеха. А может быть, их просто пригласили или порекомендовали родственники, которые уже работали на предприятии до этого. Кто знает?

Дальше были ткацкие фабрики, пекарни, кафе и даже магазины. Везде она наталкивалась на упрямые отказы, которые с каждым разом становились все более жесткими. Или ей просто так казалось? Измученная ежедневным пренебрежительным отношением, Эмма стала внутренне ощетиниваться на любой вопрос, хотя и не позволяла себе вольностей.

Избавление приходило в лице Мэйлин. Возможно, для самой Мэйлин присутствие Эммы значило примерно столько же. Они вместе отправлялись на очередные курсы, где Эмма усердно училась печь хороший хлеб, выбирать макароны, подавать соусы и взбивать сливки. Кулинарные курсы проводились по понедельникам, средам и пятницам, их возглавлял шеф-повар небольшого ресторанчика. За обучение нужно было вносить небольшую плату, но почти все деньги шли на продукты, которые использовались в ходе обучения. Поскольку даже при таком раскладе с финансами у Эммы наметился заметный кризис, она стала приходить в качестве вольного слушателя – ей разрешали смотреть, учиться и наблюдать, но к плите она и близко больше не подходила. Другие курсы – писательские – проводились только по четвергам. Здесь тоже требовалась оплата, и потому Эмма все также приходила как вольный слушатель – она не сдавала свои сочинения на проверку и уж точно не получала рецензий. Хотя ей справедливо казалось, что бесплатные лекции уже сами по себе являются невероятной роскошью. Мэйлин готовила этюды, писала рецензии на книги и составляла планы сочинений. Эмма просто наблюдала за этим, понимая, что к эпистолярному жанру у нее душа уж точно не лежит.

Как бы то ни было, в такие вечера она забывала о дневных невзгодах и позволяла себе не думать о деньгах. В компании Мартина, когда они встречались во время обеденного перерыва или по вечерам во вторник, Эмма часто говорила о том, как продвигаются поиски работы, и проблемы всегда оставались между ними. Мартин говорил очень мало, но при этом умел хорошо слушать. Она хотела ответить ему тем же и сама просила его рассказать о том, как идут дела у него на работе. Он улыбался и делился с ней своими новостями.

С тех пор, как они расстались, а потом сошлись вновь, их отношения очень сильно изменились. Прежде они обращали внимание лишь на внешние проявления чувств и внимания. Теперь же на первый план выходило то, о чем они не упоминали вслух и то, что пытались скрыть. В таком сдержанном обмене нежностями Эмма находила куда больше прекрасного, чем в комплиментах, подарках и улыбках.

В один из таких дней они сидели в небольшом кафе, и Мартин рассказывал о том, как один из комендантов рабочего общежития заявился к нему в контору с жалобой, причем нанес визит одновременно с членами проверяющей комиссии. Рассказ сопровождался эмоциональными пародиями на каждого участника сего действия. Мартин довольно редко бывал таким раскрепощенным и активным в разговоре, но сейчас крайняя степень возмущения заставила его позабыть о контроле.

– И как же ты справился? – спросила она, сделав глоток горячего чаю.

– Пришлось спрятать его от глаз подальше, пока он не успел еще как-нибудь меня опозорить. Хотя, делу это не особо помогло – проверка документов затянулась, настроение у всех испортилось. Сейчас они ушли, но после таких случаев приходится еще несколько дней отходить и наводить порядок. – Он вздохнул и покачал головой, словно ему не хватало слов для того чтобы выразить, как ему надоела эта бесконечная возня. Потом он поднял взгляд и как-то неожиданно спросил: – У тебя опять нет аппетита?

Она пожала плечами:

– Из-за того, что все мысли о работе, которой нет, я не могу ничего есть.

– Да брось, я за все могу заплатить сам, не обязательно каждый раз унижать меня при людях и рассчитываться из своего кармана.

– Не в этом дело, просто я не чувствую голода.

– Но тебе же нужно как-то жить, Эмма. А для этого необходимо хотя бы иногда подзаряжать свой организм едой.

– Не хочу я ничего есть, – потеряв терпение, раздраженно выпалила она. – И вообще, меня тошнит, я даже смотреть на еду не могу.

Мартин поднял брови и отложил ложку.

– Если бы мы с тобой были в прежних отношениях, я бы подумал, что ты беременна.

Она хмыкнула:

– Мы уже однажды подумали, что я забеременела. Ни к чему хорошему в тот раз это не привело.

Именно с того момента и начались путешествия по коридорам разных городских клиник. Вначале выяснилось, что никакого ребенка не существовало, потом возникли дополнительные вопросы, а дальше все завертелось само по себе. В результате выяснилось, что Эмма вообще не может иметь детей, после чего они с Мартином расстались на довольно долгий срок. Хотя, даже сейчас, когда они виделись несколько раз в неделю и проводили рядом достаточно времени, Эмма не могла сказать, что между ними состоялось полное воссоединение. Ничего подобного не было – они по-прежнему общались как пара хороших друзей, но не позволяли себе ничего более конкретного.

Впрочем, тот случай, когда он приехал к ним домой, все равно сыграл свою роль. Он уже несколько раз заводил речь о том, что скоро наступит зима и выпадет снег, намекая на то, что она должна еще раз пригласить его в гости. Всякий раз, когда они встречались после выходных, Мартин расспрашивал ее о детях, не делая особой разницы между Софией и Филиппом – ему было интересно знать, как продвигаются дела у них обоих.

Эмма вздыхала и говорила, что характер Филиппа стал резко ухудшаться уже в самом начале осени, но теперь, когда стало холоднее и свободы убавилось, он стал совершенно невыносимым. У Софии все было прекрасно, если не считать того, что она очень скучала по тем временам, когда они могли проводить вместе целые дни напролет.

– Ты выполняешь условия этого деспота? – улыбался Мартин, желая подразнить ее.

– А что остается? У него все права на ребенка. Полагаю, надо радоваться, что он вообще не запретил мне общаться с Софией.

Он хмурился, но ничего не говорил. Добавить было нечего – ее слова были чистой правдой, с которой не стоило спорить.

Как-то в конце ноября Мартин принес хорошие новости – когда они встретились, его лицо так и светилось от надежды. На сей раз, они сидели в гостиной женского общежития, и им приходилось говорить вполголоса, чтобы сидевшие в других креслах девушки не вникали в детали их беседы.

– Что случилось? – поинтересовалась она.

– Ты умеешь шить? – с широкой улыбкой, спросил он, вместо того чтобы ответить на ее вопрос.

– Шить?

– Да, платья всякие там… рубашки, штаны.

– Нет. – Он сразу сник, и Эмма поспешила уточнить: – Я, конечно, училась в школе и умею сидеть за машинкой, но кроить – это явно не мое.

Мартин вздохнул – как ей показалось, с облегчением – и продолжил:

– Кроить и не нужно – это сделают другие люди.

– Я не очень понимаю, о чем ты сейчас говоришь, – прямо сказала она. – Так что лучше начни по порядку.

– Если все получится, и ты захочешь работать на текстильной фабрике, то…

Она даже сползла на самый край сидения, подавшись всем телом вперед:

– Конечно, я хочу работать!

– Ну, тогда я нашел тебе хорошее место.

– Расскажи подробнее, – нетерпеливо попросила она.

Мартин выдержал недолгую паузу, словно собираясь с мыслями.

– Ездить тебе придется на другой конец города, но я думаю, ты сможешь обходиться только подземкой. Либо, придется переехать поближе. Там, конечно, не настолько хорошие общежития, но… решать тебе, разумеется. Работа посменная, хотя график я еще не уточнял.

От облегчения, благодарности и всепоглощающей радости Эмма даже взвизгнула, хотя прежде она даже и не подозревала, что способна на такие глупости.

Через несколько дней у нее уже была новая работа. Согласившись на неделю испытательного срока, Эмма потратила последние деньги – первые дни на новом месте ей не оплатили. Однако все это меркло по сравнению с блестящей перспективой вновь зарабатывать на жизнь, покрывать расходы и делать то, ради чего она и покинула дом. За то время, что она провела без работы, Эмма измучилась угрызениями совести и мрачными размышлениями, которые всегда вели к одному и тому же: возвращение в родной город, статус старой девы и домработницы, ежедневные встречи с матерью.

Наконец, все вопросы были разрешены. Она стала ездить домой по три раза в неделю, благодаря чему ей даже удалось немного обхитрить Шерлока – теперь вместо положенных четырех часов в неделю, иногда ей удавалось провести с Софией целых шесть часов. С самим Шерлоком она больше не встречалась, чему была очень рада.

Молчаливая война с Эмили продолжалась постоянно. Несмотря на полное спокойствие в разговорах и при обмене новостями за завтраком, теперь между ними ощущалось напряжение, временами скатывавшееся к неприятному холоду, за которым разрасталось отчуждение. Эмма старалась не думать об этом, но иногда у нее возникал соблазн бросить все свои горделивые привычки и упасть перед матерью на колени. Единственное, что удерживало ее – полная уверенность в том, что Эмили это нужно меньше всего. Поэтому она подавляла все свои напрасные порывы и выносила образовавшуюся пустоту со всем терпением, на которое была способна.

Словом, жизнь начала хоть как-то налаживаться только в декабре. Оказалось, что это было лишь обманчивой короткой передышкой, за которой всех их поджидала оглушительная катастрофа.

Ирена ходила с загадочным, но счастливым видом почти весь день, но на все вопросы лишь качала головой, заставляя его нервничать и теряться в догадках. Явившийся домой только поздно вечером, Шерлок был слишком усталым, чтобы наблюдать за домочадцами. Поэтому он стал замечать странности только утром нового дня, когда жена подавала завтрак. Она ничего не говорила, но он точно знал, что у нее были какие-то новости, которые она берегла для лучших времен.

Новостей, к слову сказать, действительно хватало – не так давно на главной площади города открылся довольно дорогой салон красоты, оборудованный по последнему слову техники. Хозяин, старый школьный друг Шерлока, купил специально для своего маленького предприятия самые новые фены, удобные кресла и другие непонятные электрические приборы, которые имели даже устрашающий вид. Он гордился тем, что теперь является владельцем самого лучшего салона во всем городе, но его радость была недолгой.

В первые же выходные, когда ожидался самый активный наплыв клиентов, уже с раннего утра весь коллектив парикмахеров получил плохие известия, причем для этого не потребовалось произносить длинные речи. Вообще можно было ничего не говорить. Главная вывеска, на которой местный художник изобразил классическую голубоглазую красавицу с идеальной прической и аккуратно накрашенными алыми губами, была испорчена рукой неизвестного вандала. Теперь это была бородатая красавица, лицо которой вряд ли могло привлечь клиентов.

Ирена рассказывала об этом с крайним возмущением – очевидно, ее такая ситуация вовсе не забавляла, хотя сам Шерлок находил все это смешным. Позже ему тоже стало не до смеха – оказалось, что подслушав разговор Филиппа, она выяснила личность преступника, но сдать его в руки горюющего владельца салона, к сожалению не смогла. Единственное, что оставалось – отколотить несознательного гражданина самой, хотя и это удалось с трудом. Мальчик стал слишком большим и ему все эти шлепки явно не доставляли ощутимой боли.

– Он стоял и ухмылялся, представляешь? – жаловалась она прямо за обедом, пользуясь тем, что вся семья собралась за одним столом.

Зная о том, что он должен поддержать жену в воспитательном процессе, Шерлок постарался скрыть свое веселье и повернулся к Филиппу с логичным вопросом:

– Зачем ты это сделал?

Филипп лениво отодвинул от себя тарелку и поднял глаза:

– Можно подумать, что я кого-то убил.

– Человек вложил в это деньги, потратил много времени и сил вовсе не для того, чтобы какой-то поганец потом все испортил, – назидательно продолжил Шерлок, уже чувствуя отвращение к самому себе. – Тебе нужно будет извиниться. Мы не можем покрывать тебя в этом преступлении.

– Ну и ладно, – почти безразлично пожал плечами Филипп. – Делайте что хотите.

– Если ты объяснишь мне причины, по которым тебе пришло в голову сделать это, то, возможно, мы найдем другой выход.

– Я решил, что будет весело.

Шерлок даже развел руками, явно потерявшись от такой наглости. Никакого стыда Филипп не испытывал, да и вообще ему было все равно.

– Ты понимаешь, что испортил человеку все настроение, спровоцировал ненужные расходы? А что если, исправлять это придется мне? – Позабыв о том, что сам не далее, чем две минуты назад находил рассказ жены смешным, Шерлок уже начал злиться. – Представляешь, сколько стоит новая вывеска? И кто заработает эти деньги? Ты?

Филипп вздохнул:

– Может, и я.

– И как же это, интересно мне знать?

– Посмотрим.

– Пока ты будешь смотреть… Черт, теперь я понимаю, почему Ирена так злится на тебя. После обеда мы с тобой вместе должны будем пойти в этот салон и во всем признаться.

– Ладно.

– И это все? Подумай, что ты скажешь, там одним «ладно» не отделаешься. Тебе нужно будет извиниться и принять на себя все последствия.

Обед завершился в молчании, и только София изредка шмыгала, нарушая тишину. Поначалу он подумал, что она заплакала, но на ее лице не было слез, и она оставалась совершенно спокойной, словно ее вовсе не волновало то, что происходило за столом.

Выговоры, жалобы и даже шантаж – все это пришлось выслушать вместе с Филиппом. Никто и не говорил, что будет легко, но сейчас Шерлок терял терпение, понимая, что всего этого можно было избежать, если бы его племяннику не вздумалось разрисовать чертову вывеску.

Выждав примерно полчаса постоянных причитаний, Шерлок воспользовался секундной передышкой и заверил, что готов возместить все убытки. Это вывело разговор в новое русло, и еще через полчаса они пришли к выводу, что Филипп будет приходить в салон еще две недели – он будет мыть полы, протирать пыль и расчищать снег на дорожке, ведущей к двери.

Шерлок ожидал, что племянник начнет возмущаться и оправдываться, но он лишь стоял, не говоря ни слова. Это поведение должно было его озадачить или хотя бы насторожить, но злость, досада и разочарование заглушили все прочие чувства, так что он не обратил особого внимания на пассивность Филиппа.

Даже многочасовые перелеты не утомляли его так, как вымотал один разговор, во время которого ему пришлось раз десять приносить извинения и выслушивать одни и те же слова.

«Все воскресенье было безнадежно испорчено», «А сколько денег мы потратили на художника!», «Теперь мой салон вызывает только смех, а ведь я вложил в него столько денег», – старый приятель не уставал расписывать в красках размеры и тонкости понесенного им ущерба.

Домой они возвращались пешком, в полном молчании и без настроения. Шерлок боялся заговорить с Филиппом, зная о том, что стоит ему сказать хоть слово, и он уже не сможет остановиться. Ему не было известно, насколько сильно Филиппу досталось от Ирены, но его удар явно оказался бы куда больнее. Поднимать руку на племянника ему не хотелось, и дабы позже не мучиться совестью, Шерлок старательно боролся с желанием начать неприятный разговор.

Ирена открыла им дверь в одиночестве – София осталась в своей комнате. На это тоже стоило обратить внимание, но у него уже ни на что не оставалось сил. Он чувствовал себя раздавленным, сердитым и абсолютно беспомощным человеком, об которого только что вытерли ноги.

Не принимая ванну и даже не пожелав поужинать, он отправился прямиком в спальню, где улегся на постель и долго думал, глядя в потолок. Что нужно сделать, чтобы Филипп научился жить, как нормальный человек? Неужели слишком поздно? А что будет дальше, если оставить все, как есть?

Только когда Ирена вошла в спальню и включила свет, Шерлок осознал, что пролежал до самой ночи, не поднимаясь и почти не двигаясь.

– Дела совсем плохи? – тихо спросила она, усаживаясь перед зеркалом и распуская волосы.

– Нет. Он сам отработает все деньги, так что, может быть, чему-то и научится.

Она улыбнулась:

– Вот видишь, не все так страшно. Просто ты устал.

– Наверное.

– Тогда, возможно, мои новости будут не к месту, но я больше не могу терпеть. Честное слово, я уже пожалела о том, что завела разговор о вывеске. Я просто думала, что ты должен знать обо всем, что происходит, и не ожидала, что ты так рассердишься.

Он уселся на постели и, желая переменить тему, спросил:

– Так о чем ты хотела поговорить?

Ирена сделала глубокий вдох, и радостное выражение не сходило с ее лица.

Почему-то слова не потребовались – он и так понял, что она хотела сказать. Ее тщательно скрываемая гордость, почти триумфальная улыбка и взволнованная дрожь ладоней сообщили ему все необходимые новости.

Еще более удивительным было то, что она почувствовала это.

– Десять недель. Ты не представляешь, как много сил мне потребовалось, чтобы не сваливать тебе не голову все мои подозрения. Промучилась примерно месяц, и вот, только на прошлой неделе доктор сказал точно.

Все мысли просто вылетели из головы. Гнев и досада на Филиппа отошли на задний план, но осознать и обрадоваться новым известиям он еще не успел. Шерлок выпрямился и просто уставился на жену, которую явно пугало такое поведение.

– Значит, еще один ребенок?

Он кивнула, пытаясь не рассмеяться от радости. Чтобы скрыть улыбку ей даже пришлось закусить губу и отвести взгляд.

– Разве ты не рад? – спросила она, когда молчание стало слишком угнетающим.

– Я… конечно, я рад. Просто дай мне время свыкнуться с этой мыслью.

Она кивнула:

– Хорошо, я не тороплю. По правде говоря, я думала, что ты будешь счастлив…

Итак, момент, к которому она так долго готовилась, был безнадежно испорчен. Сколько терпения ей понадобилось для того чтобы сдержаться и не выложить все вчера вечером! Ирена знала, что в вечер приезда Шерлок обычно бывал слишком усталым, и поэтому она не стала нагружать его новостями, боясь, что он может неправильно их воспринять. Днем рядом с ними постоянно кто-то был, отвлекая внимание на себя. Шерлок стал тщательнее следить за Софией, и пока она была в поле зрения, он старался по мере возможности замечать все, что она делала. Поэтому в дневное время Ирена также терпела, воздерживаясь даже от намеков. Чтобы отвлечься, она стала рассказывать ему о том, что происходило на прошлой неделе, но она никак не ожидала, что из-за этого все ее планы испортятся окончательно.

Во всем виноват этот Филипп – непослушный, злобный и упрямый мальчик, от которого одни проблемы. Ирена улеглась в постель и потушила свет, уже не надеясь на то, что муж скажет хоть что-нибудь. Горькое разочарование готовилось вырваться слезами, но в этот момент он пошевелился, поворачиваясь к ней.

– Я счастлив стать отцом второго ребенка, – прошептал он. – Если бы не ты, я бы, наверное, вообще сошел с ума.

Она мечтала не о таких словах, но сейчас ей показалось, что ничего лучше и придумать было нельзя.

Филипп лежал лицом к стене, не поворачиваясь и не шевелясь. София сидела на своей кровати и смотрела на его спину, не зная, как правильнее поступить. Она знала точно, что испорченная вывеска была не его работой, но теперь все это уже не имело значения. Два дня назад они пережили настоящий ад – по крайней мере, для Софии все так и было. Тетя закатила такой скандал, которого они еще не видели в своей жизни. Она то плакала, то кричала, то угрожала, то оскорбляла, то опять принималась лить слезы.

«За что мне это? Почему вы меня позорите, что я вам такого сделала? Может быть, вы хотите другую тетю? Вот, что я вам скажу, другой тети у вас все равно нет, так что вам придется смириться со мной. А пока вы живете в этом доме, я не потерплю таких безобразий! Зачем ты разрисовал вывеску? Отвечай, ты неблагодарная скотина!».

София даже сейчас невольно зажала уши, хотя голос звучал только у нее в голове. Тетя обозвала Филиппа скотиной. Она вообще много чего кричала ему, но именно это слово врезалось в память девочки, впившись в оголенные нервы раскаленной стрелой. А потом тетя начала бить Филиппа. Она била его всем, что попадалось под руку, и гоняла его по всему дому, выдирая из его головы волосы и бросая в него разными вещами. Почему она стала такой злой? Раньше она только плакала и сидела с каменным лицом, отчего София начинала чувствовать себя виноватой. В те времена она подходила к своей тете, обнимала ее колени и начинала просить прощения, несмотря на то, что Ирена отталкивала ее, говоря: «Уйди, я хочу побыть одна».

Сколько унижений нужно было пережить, чтобы тетя простила Филиппа? София была готова на все, лишь бы она перестала злиться на брата. Когда крики стихли, тетя закрылась в своей спальне, а Филипп остался лежать в коридоре на втором этаже. Он лежал на дорожке, прямо как сейчас – без движения, едва дыша.

София осталась между ними – она не знала, пойти ли ей к тете или подбежать к Филиппу. Ее сердце разрывалось на части, и она боялась, что совершит ошибку. Выбор был слишком сложным для маленькой девочки, но Филипп помог ей принять решение – он зашевелился и перевернулся набок. Отбросив все сомнения, София помчалась к нему, стараясь не топать слишком громко. Но едва она упала рядом с ним на колени, как дверь комнаты, в которой была тетя, снова открылась. Увидев, что Филипп лежит на полу, а София обнимает его за плечи, Ирена разозлилась еще больше.

– Ну, давайте, изображайте из себя бедненьких! Да, я злая, я отвратительная и никчемная, можете даже пожаловаться на меня своему дяде. Можете вообще уйти к своей Эмме, если вам так будет лучше! Ой, да, я совсем забыла – вашей распрекрасной Эммы сейчас здесь нет! Она веселится со своими друзьями в городе, а на вас ей плевать! Так что кроме меня у вас все равно никого не остается. Филипп, поднимайся немедленно! Убирайся в свою комнату, чтобы я тебя больше не видела!

София попыталась что-то сказать, но горло перехватил спазм, и она удивленно распахнула глаза – голосовые связки отказались издавать звуки. Слезы побежали по ее лицу, и она стала задыхаться, судорожно захватывая воздух ртом и цепляясь за плечо брата.

– Притворяться вздумала? Уходи вместе с ним, маленькая паршивка!

Возможно, тетя ударила ее не так сильно, но ей хватило и слабого толчка – София упала набок, оказавшись рядом с Филиппом. Он, в свою очередь, поднялся на ноги и подхватил ее, держа под мышками, как котенка.

– Вставайте! – не замечая, что они оба уже поднялись, кричала тетя. – Идите, прячьтесь в своей комнате!

Филипп потащил Софию по коридору, и когда они добрались до двери в свою комнату, он повернулся и сказал то, что до сих пор приводило малышку в настоящий ужас:

– Чтоб ты сдохла, Ирена. Я тебя ненавижу, и всегда буду ненавидеть.

Только намного позже Милена снизошла до объяснений – на следующий день, когда она мыла посуду, а София с трудом доедала свой завтрак, новая домработница заговорила с ней в первый раз. Она не поворачивала головы, и вообще с виду казалось, будто Милена говорила сама с собой, но София знала, что все слова обращены к ней.

– Я открою тебе секрет, и ты никому не должна об этом говорить. Ваша тетя сожалеет о том, что вчера наказала вас. Она не виновата – просто сейчас у нее в животе растет ребеночек, и поэтому она такая расстроенная.

Еще один ребеночек? София продолжила жевать кусочек яичницы, не зная, как заставить себя проглотить еду. Сколько же еще ребеночков нужно тете и дяде?

Тем временем Милена продолжала:

– У нее теперь часто будет плохое настроение, потому что она скучает по вашему дяде, а его рядом нет. Ей будет грустно, и она станет чаще кричать на вас. Не расстраивайтесь, это временное – родится младенец, и она станет спокойнее.

Нет, Милена ничего не понимает – родится еще одна лялька, и Ирена станет совсем невыносимой. София помнила, во что превратился дом после того, как сюда привезли Диану, и ей вовсе не хотелось, чтобы такое повторилось.

– Не злись на свою тетю. Она очень сожалеет о вчерашнем.

Как не злиться? Верить было нельзя никому, и теперь, глядя на неподвижное тело брата, София понимала, почему он стал таким злым и жестоким. Лучше пусть он отталкивает ее руки и прогоняет от себя, чем это будет делать тетя. Она сползла со своей кровати и подошла к нему, а затем осторожно забралась на краешек его постели.

– Он бил тебя, Филипп? – спросила она, боясь и одновременно желая услышать ответ.

– Лучше бы он меня бил.

– Что он тебе сделал?

– Иди спать, София. Мне уже лучше.

– Я боюсь, – призналась она. – Я теперь их тоже ненавижу. Они тупые, злые и грязные.

– И дядя тоже? – Филипп повернулся к ней.

– Да, и он тоже.

Он рассмеялся:

– Не надо из-за меня их ненавидеть. Если они сделают что-то тебе, тогда можешь злиться на них, но сейчас тебя никто не трогал.

– Когда бьют тебя, мне тоже больно. Они трогали тебя, и мне было плохо.

Филипп вздохнул, а потом сел на кровати и обнял ее обеими руками – такое с ним было впервые, и София замерла, боясь, что отпустит ее, если она пошевелится.

 

Глава 18

Чтобы выполнить обещание и привезти Мартина домой еще раз, нужно было соблюсти слишком много тонкостей, которые, увы, не находились в ее власти. Теперь, когда скользящий график расставлял выходные среди недели, ее «воскресенья» не совпадали со свободными днями Мартина. Кроме того, снег почему-то выпадал короткими перебежками – едва успев опуститься, сразу же таял. В лучшем случае лежал день-другой, смешиваясь с грязью и превращаясь в слякоть. Поэтому приехать вдвоем они смогли только ближе к середине декабря, когда предрождественская суета залила все улицы блестящими, мигающими и веселящимися огоньками. В ее родном городе, как ни странно, было буднично и тихо – словно здесь никто и не думал встречать праздники. Впрочем, Эмма и сама заметила это только после того, как об этом сказал Мартин.

– Странные у вас люди, – шагая рядом с ней по улице и уже подходя к дому, сказал он. – Почти никто не наряжает елки и не украшает дома. Да и витрины в магазинах все такие же, как и осенью.

– Почему же? Кажется, на главной площади была довольно-таки нарядная вывеска с иллюминацией и неоном.

– Та самая?

Она вздохнула и сжала лежавшие в карманах руки в кулаки.

– Да, та самая, черт бы ее побрал. К моему удовольствию, этот салон теперь все равно зовут не иначе как «С бородатой теткой».

Мартин позволил себе короткий смешок, но потом быстро взял себя в руки:

– Ты хоть пробовала ходить туда?

– Нет, зачем мне это. Если будет нужно, схожу в городе.

– Я о том, что можно было бы поговорить с владельцем, может… может, он сократит срок работы для Филиппа.

Эмма открыла калитку и остановилась, пропуская его.

– Если бы все так просто, – с грустью улыбнулась она. – Филипп очень сложный мальчик, он не примет такую помощь. Ему достаточно того, что я верю в его невиновность.

С тех пор, как он начал работать в салоне, Филипп старался приходить к ней на обед всякий раз, когда она была в городе. Он стал более разговорчивым, а София относилась к нему с таким трепетом, словно он был святым мучеником, и это даже озадачивало Эмму. Несправедливость была налицо, но они еще и очень сильно драматизировали ситуацию. Хотя, вполне возможно, она знала далеко не все. Филипп не был сторонником откровенных разговоров, и, поскольку чаще всего он бывал рядом, София также почти ничего не рассказывала. Если бы она не пригласила Филиппа на обед, когда он проходил мимо по улице, ей наверняка вообще ни о чем не было бы известно.

В тот день она вышла во двор, поскольку увидела, что Филипп остановился у ее забора, разговаривая с одним из своих приятелей. Она вышла из дома в одном шерстяном платье, не позаботившись о том, чтобы набросить на плечи пальто.

– Филипп, как поживаешь? – подходя к самой калитке, поздоровалась она. – Ты придешь сегодня на обед? Мы с Софией запекаем кусочки утки.

Он повернулся к ней, и ее даже отпугнул его мрачный взгляд.

– А не боишься, что я у тебя в доме стены разрисую? – с какой-то злостью спросил он, отчего она даже отступила.

– Что за глупости? Я просто пригласила тебя, вот и все.

Филипп улыбнулся, но доброты его лицу это не прибавило.

– Просто?

– Да. Готово будет через полчаса, так что, если сочтешь нужным, приходи, я оставлю и на тебя.

Он опустил глаза, а потом снова посмотрел на нее и кивнул:

– Ладно, я приду. Только Софии пока не говори, вдруг не получится.

– Договорились.

– Хотя… вы ведь все равно прощаетесь? – спросила она, на что приятель Филиппа уверенно кивнул. – Тогда заходи прямо сейчас. Я хочу сказать, что буду рада, если ты придешь чуть раньше.

С этими словами, она развернулась и забежала в дом, поскольку холод уже пробрался к самой коже. К ее удивлению, сзади раздался голос:

– Так я могу зайти сейчас?

Уже у самой двери она повернулась к нему и улыбнулась:

– Открой калитку сам – там крючок в самом верху. Потом закрыть не забудь.

Он догнал ее довольно быстро – когда она оказалась в прихожей, он уже взбегал по ступенькам к двери. Когда закрылась дверь, они на миг остались одни, и он быстро зашептал:

– Все знают, что я испортил вывеску в новом салоне красоты, разве ты не слышала? Меня отволокли к этому слюнтяю, чтобы я покаялся, и мне пришлось взять все на себя. Теперь я работаю там уборщиком, еще десять дней осталось. София тебе не рассказала?

– Нет, – едва успевая усваивать все его слова, покачала головой она.

– Вот и правильно. Короче говоря, теперь вся улица тыкает в меня пальцем. Взрослые с укоризной, а дети со смехом. Как-то… паршиво.

Ей пришлось схватить его за воротник куртки, поскольку он собирался войти в дом, а она хотела поговорить еще немного.

– Тебе пришлось? – спросила она. – Пришлось?

– Ну, да.

– Так это не твоих рук дело? Кто виноват в этом на самом деле?

– Друг мой. – Заметив изменившееся выражение ее лица, Филипп поспешил пояснить: – Не тот, которого ты сейчас видела.

– И ты все равно с ним общаешься? С тем, который нарисовал бороду?

– Так ты уже слышала?

– Да, мама рассказала.

– А обо мне она ничего не говорила? Она тоже считает, что это я.

– Так ты до сих пор с ним дружишь? – настойчиво повторила она.

– Ну, да. Он-то не при чем, Ирена сама все неправильно подслушала.

Эмма разжала пальцы и поправила смятый воротник.

– Решай сам, но я бы на твоем месте точно ему рожу начистила. Он должен был прийти вместе с тобой или хотя бы признаться позже.

– А толку? Все равно ему бы никто не поверил. У него нормальная семья, не то, что у меня.

– Плевать, поверили бы или нет. Главное постараться сказать правду.

– Только не говори, что ты побежишь говорить эту правду.

Она вздохнула:

– Мне достаточно того, что я ее знаю. А теперь иди мыть руки.

Это было еще на прошлой неделе, но Эмма помнила каждое слово, произнесенное в тот момент. Мартину она рассказала почти все, так как ей хотелось предупредить его о том, что сейчас с детьми лучше быть осторожнее. Он на удивление спокойно к этому отнесся, сказав, что лучше вообще сделать вид, будто ничего не происходит – так легче не задеть гордость Филиппа, который наверняка везде видит неодобрительные или злорадствующие взгляды. Лучше подарить ему пару часов свободы от этого.

Встретившись с Эмили, Мартин вновь превратился в спокойного, благодарного и галантного молодого человека, который произвел такое хорошее впечатление при знакомстве. Поскольку Эмма заблаговременно позвонила домой и предупредила мать о том, что он приедет вместе с ней еще раз, теперь Эмили была полностью подготовлена к встрече. Благодаря этому завтрак прошел без каких-либо затруднений. Вскоре они остались одни, и Эмма начала собираться за Софией. Мартин стоял в прихожей, положив руки в карманы и глядя на то, как она суетится у двери.

– Я успею переодеться? – спросил он, помогая ей надеть пальто.

– Конечно.

– Ну, хорошо. Постарайся привести сразу двоих, ладно? Так больше шансов, что мы проведем время с пользой.

– Это зависит не от меня, но я сделаю все возможное, – честно ответила она.

Дверь за ней закрылась, но Мартин простоял без движения еще несколько мгновений. Он был один в ее доме, и в это верилось с большим трудом.

Ему удалось переодеться в привезенную с собой одежду, умыться и даже посидеть в гостиной с той же самой книгой, которую он читал Эмме и Софии в прошлый раз.

Судя по топоту у двери, их было трое – София явно не могла шуметь наравне с хозяйкой дома. Мартин поднялся с кресла и прошел в прихожую как раз в тот самый момент, когда вся компания оказалась внутри.

– Здравствуйте, – на удивление вежливо поздоровался Филипп.

Следом за ним подала голос и его младшая сестра:

– Доброе утро, – еще более учтиво, поприветствовала его она.

– Ну, привет, – неформально и даже весело ответил обоим сразу Мартин. – Вы уже подросли, надо же. Особенно София.

Малышка радостно улыбнулась, но ее лицо на миг скрылось за шарфом, который разматывала Эмма, а когда она вновь посмотрела на него, выражение восторга уже исчезло.

– Что мы будем делать? Времени у нас, оказывается, мало, так что нужно решить сразу, – продолжил Мартин, наблюдая за тем, как они проходят в комнаты.

– Вы об играх в снегу? – скептически приподняв брови, спросил Филипп.

– Да, я об этом.

– Нет, сегодня не то настроение.

В результате они решили, что лучше Эмма и София уйдут на кухню готовить что-нибудь вкусное, а Мартин и Филипп посидят на веранде. Эмма дала им детские одеяла, которые остались еще с ее ранней юности, объяснив, что их придется постелить на стулья. Конечно, они просто сложили их на столе.

Филипп уселся рядом с Мартином и разочарованно протянул:

– И что нам все это время делать?

– Посмотрим, может, и придумаем что-нибудь интересное. Или просто помолчим – тоже неплохая идея.

Он не смотрел на Филиппа и потому не знал, какой была реакция на его слова, но, судя по воцарившейся тишине, мальчик выбрал второй вариант. Из кухни даже через закрытую дверь и несколько пустых помещений доносились звуки, свойственные процессу приготовления пищи – Эмма и София гремели посудой и переговаривались. Им приходилось повышать голос, чтобы пересилить шипение масла на плите и журчание воды в раковине. Было странное ощущение – Мартин не мог сказать, что чувствовал себя как дома, но в то же время он не ощущал себя чужим.

– Вам когда-нибудь казалось, что все вокруг просто идиоты? – спросил Филипп, первым нарушив молчание. И сам же, не дожидаясь ответа, продолжил: – Эмма, наверное, уже рассказала вам. Я вовсе не считаю, что это смертельно и если бы я просто работал, то все было бы хорошо. Но меня бесит, что они не захотели меня слушать. Она неправильно все поняла, и ее было не переубедить. Он услышал все от нее, и этого было довольно – он верит только ей. А еще она ударила Софию. Ненавижу их обоих.

Мартин дождался, когда эта прерывистая речь подошла к концу, а потом вздохнул и начал медленно говорить.

– О прощении я сейчас с тобой беседовать не стану. – Приходилось очень осторожно подбирать слова. – Просто, возможно, мы знаем не все.

– Все? В меня бросили утюгом. Холодным, разумеется. Не попали, зато сломали эту тяжелую штуку. А рядом стояла София. Маленькая дурочка, умереть же могла. Я ей кричал, чтобы она ушла в комнату, но она не слушала меня. Она вообще ничего не понимала, я думал, она умрет от страха. Меня обзывали так, как даже во время драки с друзьями никто не осмеливался. У меня со спины до сих пор синяки не сошли. И кто-то еще будет говорить, что эту тварь нужно беречь? Что, мол, она беременна, и все поэтому. Нет, нет, никакого прощения не будет. Ей это и ни к чему – она прекрасно живет и без нашей любви. И она ударила Софию. Она ударила ее, когда София плакала и задыхалась. Она подняла руку на мою сестру. Нет, никакого прощения, никогда.

Оставалось только молча слушать и не перебивать. Филипп начал изливать душу, и на первых минутах Мартин даже опешил – настолько неожиданным был этот горячий и откровенный монолог. Наверное, Филипп и сам понял, что его слепая исповедь была слишком неожиданной. Или он устыдился своей слабости? В любом случае, его речь прервалась так же быстро, как и началась. Выждав несколько секунд, Мартин заговорил:

– То, что случилось – непростительно, я с тобой согласен. Я бы тоже ни за что не стал прощать такие поступки, тем более, если бы это касалось Эммы или кого-то другого, близкого мне. Однако мы часто делаем то, чего вообще не нужно делать. Я уверен, твоей тете тоже стыдно за то, что она сорвалась на вас.

– Ей? – Филипп усмехнулся. – Ей не бывает стыдно. Она всегда думает, что права, даже если на самом деле это не так.

– Ну, вот, видишь. На самом деле, нет такого человека, который всегда считал бы себя самым правильным. Есть те, кто никогда в этом не признается. Твоя тетя, вероятно, из числа таких людей. Так что даже если она и сожалеет, то все равно ты об этом не узнаешь. Такое происходит от… – он остановился, подбирая правильное слово – от гордости или глупости. Может быть, она излечится, а может быть, и нет.

– Мне все равно, что с ней будет.

– Нет, тебе не все равно. По крайней мере, не должно быть, потому что тебе и твоей сестре придется жить с ней еще очень долго. – Он еще немного подумал, а потом заговорил вновь: – В одном ты, конечно, прав – повлиять на нее ни ты, ни я, не сможем. Так что, если тебе действительно наплевать на то, что с ней происходит, тебе будет проще. К тому же, чем больше боли и разочарований ты сумеешь вынести, тем сильнее станешь.

– Сильнее?

– Да. Научишься выживать, забывать и идти вперед. Тебя сейчас никто не поддерживает, так что это очень сложно, но если ты научишься справляться сам, то в будущем, когда все твои ровесники только начнут жить самостоятельно, тебе не придется страдать и совершать ошибки. Только все это станет возможно, если ты научишься забывать то, что нужно забыть. Не все подряд, а только самое бесполезное.

– И что сейчас кажется вам бесполезным?

Слишком прямой вопрос вновь заставил его замолчать. Нужно было обдумать ответ как следует, без спешки и волнения.

– Давай оттолкнемся от того, что полезно, – предложил он через некоторое время.

– Не понимаю, чего вы хотите.

– Полезно – то же самое, что и важно. Так что определить, где тут ненужное, и где нужное, можно довольно легко. К примеру, тебе важно, что у тебя остались синяки на спине? – Филипп покачал головой, и Мартин продолжил: – Значит, это не в счет. Тебе важно, что сломался утюг? – Филипп снова покачал головой и теперь даже ухмыльнулся. – А считаешь ли ты важным, что тетя ударила Софию?

– Конечно.

– Значит, это нужно сохранить.

– И зачем?

– Смотри, – Мартин переменил положение, стремясь найти удобную позицию, поскольку разговор выходил сложнее, чем он мог подумать. – Тетя хотела причинить боль тебе, а досталось еще и сестренке. Правильно я говорю?

– Ну, да.

– Значит, такого допускать больше нельзя.

– Закрыть Софию в комнате в следующий раз?

– А как ты думаешь – поможет?

– Не знаю. Она, вообще-то, может и потом на нее накричать. Она не только ее ударила, она еще и обозвала ее. Даже говорить не хочу об этом.

– Закрывать в комнате – не самое лучшее решение, согласен. Нужно искать другое.

– Ага, понял. Чтобы тетя не злилась.

– Наверное. Сам решай, я тут тебе ничего посоветовать не могу. Кстати, получаться будет далеко не всегда, но если тебе удастся хоть разок предотвратить подобное, то можешь считать себя гением.

Филипп кивнул, показывая, что ему ясна мысль, а потом вдруг спросил:

– Вы собираетесь жениться на Эмме?

Мартин тяжело вздохнул. Ответить нужно было так, чтобы потом не было стыдно за излишнюю самоуверенность.

– Не знаю. Я никого ни к чему не обязываю, а свадьба – это очень большие требования. Я пока что не могу попросить ее, чтобы она на всю жизнь поклялась мне в верности. Ей и так нелегко.

– А с вами ей разве не станет проще?

– Только если она сама так решит.

Филипп засмеялся:

– Если даже мне стало легче, то ей, наверное, тоже будет хорошо рядом с вами.

Подобрать разумный ответ было слишком сложно, и Мартин даже смутился. Его спасла София, которая подбежала к застекленной двери и негромко постучала, привлекая к себе внимание. Когда они повернулись, она жестом показала, что пора идти обедать, и они оба с облегчением покинули веранду, радуясь тому, что им не придется продолжать зашедший в тупик разговор.

 

Глава 19

Рождественская суета всегда приносила Ирене радость, но сейчас ежедневная слабость и общая раздражительность отняли у нее почти половину удовольствия. Заметив это, Шерлок предложил ей поехать к его родителям всей семьей. Эта идея поначалу показалась им обоим очень удачной, но когда настало время сборов, они поняли, как сильно заблуждались.

Все началось с того, что, узнав об их планах, родители Ирены также решили поехать вместе с ними. Шерлок относился к ним очень хорошо, но перспектива ехать вместе почти три часа, а потом еще нагружать собственную мать лишней работой и приготовлениями показалась ему просто чудовищной. Только на следующий день было решено, что мама Ирены отправится первой и поможет на месте с уборкой, готовкой и прочей работой. Далее, выяснилось, что для Дианы нужна была целая большая сумка – у маленького ребенка оказалось больше вещей, чем у Филиппа и Софии вместе взятых. Шерлок просил супругу облегчить багаж, но Ирена наотрез отказалась идти ему навстречу, после чего в доме разразилась еще одна война местного масштаба. Ее характер совсем испортился, и Шерлок порой даже жалел о том, что она вообще забеременела.

Дальше Филипп вдруг заявил, что не хочет никуда ехать, хотя в прошлом году они с Софией с восторгом отнеслись к идее поехать к бабушке с дедушкой. Еще одна сцена с криками и слезами вынудила мальчика изменить свое решение – пусть и с неохотой, но Филипп все же собрал свою сумку во второй раз, демонстративно смяв все вещи и затолкав их внутрь как попало. После всех этих истерик, капризов и проблем София стала слишком тихой, и Шерлок случайно обмолвился о том, что ему надоело постоянно трястись над ней. К несчастью София услышала эти слова, хотя он и пожалел о том, что они прозвучали, сразу же после того, как это произошло. Малышка посмотрела на него долгим взглядом, а потом встала и вышла из комнаты. У нее появился характер? Она пыталась показать ему свой норов? Что это значило? Ему вдруг захотелось догнать, схватить и накричать на нее, но он решил, что не станет подавлять только начавшую зарождаться в ребенке твердость. Если хочет изображать из себя обиженную и обделенную, то пожалуйста. Все равно, со временем поймет, что на свете есть и более ужасные вещи, чем жить в одном доме с родным дядей.

Мучения продолжались и в день отъезда. Ссылаясь на плохое самочувствие, Ирена объявила, что не желает ехать автобусом, и это значило, что нужно нанять такси. Шерлок знал, что лучше сразу уступить жене, но еще он сразу понял, что в небольшом автомобиле на всех вряд ли хватит места. Отец Ирены, переносная колыбель с Дианой, сама беременная и, собственно Шерлок – пассажиров было более чем достаточно, учитывая, что водителю тоже нужно было где-то сидеть. Филипп сказал, что может усадить Софию к себе на колени, на что Ирена презрительно фыркнула:

– И вы вдвоем будете сидеть в багажнике?

Устав от постоянной возни и суеты, Шерлок, наконец, сорвался.

– Хорошо, тогда мы все никуда не поедем! Оставайтесь дома, если вы не можете договориться даже о такой чепухе, как место в такси! Черт возьми, Ирена, ты можешь взять колыбель на колени? Или может, твой отец согласится взять ее?

– Сам возьми! – взвилась Ирена. – Пусть папа сядет рядом с водителем, а ты оставайся со мной на заднем сидении и держи колыбель на коленях, и тогда я посмотрю, как тебе будет удобно!

– Нам нужно всего одно место для Филиппа и Софии, и мы не можем его найти? Господи, как же вы все мне надоели…

София прижалась к Филиппу, глядя куда-то в сторону, и, проследив за ее взглядом, Шерлок не смог найти ничего интересного – она смотрела в пустую стену. После того, как произошел конфликт из-за разрисованной вывески, она отдалилась от него окончательно, компенсировав это усилившейся привязанностью к брату.

– Мы поедем на автобусе, – ровным голосом, без гнева и возмущения, сказал Филипп. – Если сможете, заберите наши вещи в багажнике.

– Что значит, «если сможете»? – Ирена уже разогрелась, и каждое слово воспринимала как личное оскорбление. – Ты хочешь сказать, какие мы злые и бессовестные? Хочешь это мне сейчас показать? Тогда ладно, я поеду с вами в автобусе, и пусть меня вытошнит прямо в салоне! Пусть я вообще сдохну по дороге, если вы все такие бедные!

Шерлок остановился. Все выходило гораздо хуже, чем он вообще мог предположить. Нужно было немедленно внести здравое предложение, которое удовлетворяло бы интересы всех сторон, но придумать ничего не удавалось.

– Вы сможете подождать с Софией здесь? – спросил он, обращаясь к Филиппу. – Я отвезу тетю и дедушку первыми, а потом вернусь за вами. Это будет не так долго, вы успеете даже отдохнуть. У нас осталась еда? – Филипп неуверенно кивнул, и Шерлок вздохнул с облегчением. – Хорошо, значит, вы сможете пообедать вдвоем. А потом я приеду сюда, и мы тоже поедем на такси. Как вам идея?

Потом, вспоминая и прокручивая этот момент в памяти, Шерлок проклинал себя всеми возможными словами, но тогда ему показалось, что в Филиппа просто вселился какой-то бес.

– Нет, мы поедем на автобусе. Я смогу привезти Софию сам, а вы поезжайте на такси.

– Нет, ты только посмотри на него! – всплеснула руками Ирена. – Он опять за свое, подумать только. Опять мы с тобой плохие, а они бедненькие сиротки!

Теряя остатки своего жалкого терпения, Шерлок угрожающе произнес:

– Филипп, не говори глупостей. Лучше останься и дождись меня.

– Нет, мы поедем автобусом. – Ответ остался прежним. Его тон был четким и непреклонным.

Посмотрев на Софию, увидев ее застывший взгляд и полную неподвижность, Шерлок понял, что она встанет на сторону брата, даже если это будет стоить ей жизни.

– Ну и черт с вами. Делайте, как хотите.

Они быстро устроились в машине и отъехали. Уже выезжая за поворот, Шерлок обернулся назад, но никого не увидел. Племянники не вышли проводить их.

В доме стало тихо. София поднялась в спальню и принялась вытаскивать из своего шкафчика одежду. Филипп пришел следом за ней. Пока она копалась в своих вещах, он успел полностью одеться, а после помог ей натянуть колготки и застегнуть все пуговицы колючего шерстяного платья.

– Мне страшно, – призналась она, когда они уже закрывали дом.

– Не бойся, я с тобой. Нет взрослых, но это не страшно. Мои одноклассники сами ездят куда хотят, и ничего с ними не случается. С нами тоже все будет хорошо, да?

– Да, – не слишком твердо согласилась она.

Они прошли к дороге, держась за руки и не говоря ни слова. София боялась почти всего, и ей даже казалось, будто они вышли на улицу голыми – никакой защиты она не чувствовала. Однако сказать об этом брату было все равно, что предать его, и поэтому она молчала.

Стоять на дороге пришлось довольно долго, и у нее начали замерзать ноги, но когда она решила немного попрыгать на месте, вдалеке показался автобус, и она обо всем забыла. Филипп крепче сжал ее руку и предупредил:

– Это то, что нужно. Только держись меня, не отставай. Постараемся усадить тебя у окна.

Он подтолкнул ее снизу, когда она забиралась по ступенькам. Внутри было мало людей, и от этого сразу стало легче. Они уселись рядом, и Филипп, как и обещал, посадил ее у окна. Ощутив прохладное сидение и прижавшись к брату, София, наконец, начала успокаиваться, а когда автобус тронулся с места, ее мятущаяся душа уже полностью пришла в равновесие.

Мимо понеслись картинки из настоящих полей, деревьев и редко расставленных деревянных столбов. Убаюканная однообразным ритмом, София уснула.

Ее разбудил страшный грохот, который, казалось, раздавался со всех сторон сразу. Однако не успела она открыть глаза, как ее сознание прорезала острая молния боли, которая растеклась по всему плечу. Не успев оправиться от этого удара, она ощутила еще один – на этот раз уже в спину. Из нее выбило весь воздух, и София зажмурилась, пытаясь хоть как-то собраться. Потом ее потянуло вниз, и она покатилась по полу, только сейчас осознав, что уже не сидит возле окна. Шум нарастал, и до ее слуха стали доходить отдельные голоса – кричали люди, которые сидели вокруг. Кто-то ударил ее ногой, и она, наконец, обретя способность издавать звуки, тоже закричала.

– Филипп! Филипп, спаси меня!

Чужое большое тело прижало ее сверху, и она вновь задохнулась – на сей раз от тяжести.

Он рассчитывал, что София и Филипп доберутся до места назначения через час после того, как приедут они сами. Встреча с родителями, бурная радость и оживленная беседа с матерью – все это отвлекло его на какое-то время. Ирена сменила свою мать на кухне, а та осталась играть с уже научившейся ходить Дианой. Тепло родного дома усыпило его бдительность, и когда он бросил взгляд на часы, то удивился.

Дети не приехали ни через три часа, ни через пять. Шерлок уже начал всерьез волноваться, но Ирена предположила, что они провозились дольше положенного и просто не успели на автобус. Значит, придется им переночевать одним. Сами виноваты, нечего выставлять свою гордость напоказ. Так им и надо.

Не особо слыша ее слова, он только кивал, потому что ему не хотелось провоцировать еще одну истерику со слезами и криками. Когда же часы пробили шесть и на улице сгустились сумерки, он решительно поднялся с кресла.

– Я поеду домой. Они не могут ночевать одни, это недопустимо.

– Что с ними случится? На нашей улице вообще ничего не происходит, за одну ночь они уж точно не умрут. – Ирена попыталась его остановить.

– Нет, я должен вернуться за ними.

За прошедшее время Шерлок успел отойти от своего гнева, и теперь начинал жалеть о том, что был таким грубым с племянником. Стремясь загладить свою вину и удостовериться в том, что ничего непоправимого не произошло, он оделся и вышел на улицу. Ирена, чувствуя его решительное настроение, не стала больше его удерживать.

Для того чтобы поймать такси и доехать до дома ему потребовалось почти четыре часа, и когда он добрался до двери, то был совершенно обессиленным и голодным. Все окна были темными, и в доме стояла глухая тишина. Конечно, Филипп и София были выдрессированы как настоящие цирковые тигры, но, несмотря на это, они оставались лишь детьми, которым время от времени хотелось повеселиться, а потому тишина сама по себе показалась недобрым знаком. Шерлок постучался в дверь, но никто ему не ответил. Тревога нарастала с каждой минутой, и он постучал еще несколько раз, прежде чем догадался открыть дверь своим ключом.

Пустота и темнота. В доме никого не было.

Куда они делись? Что за глупые вопросы, они же должны были уехать. Тогда почему не добрались до дедушки с бабушкой? Где они сейчас?

Смутно понимая, что результата это не даст, Шерлок двинулся по коридору, направляясь к лестнице и выкрикивая имена детей. Он попутно зажигал все лампы, но никакого оживления дому это не принесло – на его зов никто не откликнулся.

Он прошел до самой спальни детей, но и здесь никаких признаков жизни не оказалось. Дом оставался безжизненным и брошенным, внутри никого не было – разумеется, кроме него самого. Шерлок остановился в полной растерянности. Как нужно поступить? Что делать? Где искать детей?

Он уселся прямо на пол под дверью, стараясь припомнить, хотя бы какую-то сходную ситуацию из своего прошлого, чтобы выудить что-нибудь полезное. Ничего подобного с ним никогда не происходило. Он оказался дезориентированным, раздавленным и покинутым в своем собственном доме. Беспомощность и страх навалились на него тяжелой плитой, лишив возможности двигаться и принимать решения.

Дети исчезли. Сбежали? Спрятались? Ушли к Эмме? Куда они делись?

Зная, что оставаться на одном месте нельзя, Шерлок тяжело поднялся на ноги, а потом вышел из дома, с трудом припомнив, что дверь нужно закрыть на ключ. Первым делом надо сходить к Эмме. Где она жила? Ирена как-то показывала ему этот дом. Маленький, ничем не примечательный, хотя и вполне аккуратный. Калитка с тонким изогнутым крючком. Тонковатая дверь.

Он постучался, не подумав о том, что в десять часов ночи хозяйка может уже спать.

– Чем могу помочь? – навстречу вышла незнакомая женщина средних лет, имевшая отдаленное сходство с Эммой. Наверное, ее мать.

– Эмма… я искал Эмму. Я Шерлок, она иногда играет с моей дочерью… племянницей. Просто Софии нет дома, и я подумал, что мог бы найти ее здесь.

Почему он назвал Софию дочерью? Шерлок отмахнулся от этой ошибки, ведь самым главным было найти детей, все остальное могло подождать.

– Эммы сейчас здесь нет, она работает в городе.

– Но ведь праздник…

– До праздника еще два дня.

Да, он совсем забыл – они ведь заблаговременно поехали к его родителям, чтобы потом не попасть в самую толпу на дороге.

– Так значит, она не приехала?

Эмили пожала плечами:

– Судя по тому, какая дикая авария случилась на дороге, я рада, что она осталась в городе. Надеюсь, когда она будет ехать домой, там уже все уберут.

Его руки похолодели, а в животе образовался тяжелый ком, который потянул вниз все внутренности. Авария на дороге.

Нет, чушь, быть такого не может. И все же, нужно уточнить – кто знает…

– А что случилось? Кто-то погиб? – громче, чем следовало, спросил он.

– Насколько мне известно, там много пострадавших – перевернулся автобус. Их всех увезли в больницу, и там, на дороге полно крови. Но, к счастью, говорят, что автобус был полупустой. Только… – Она осеклась. Ее лицо побледнело, и он заметил это даже в тусклом свете электрической лампы. – Где ваши племянники? – быстро переменив направление разговора, спросила она. – Они с вами?

Шерлок открыл рот, но ничего не смог из себя выдавить.

Эмили продолжила:

– Вам не о чем переживать, это вовсе не обязательно ваши дети. Там, в автобусе были двое без присмотра. Маленькая девочка и мальчик лет…

Похоже, она поняла, насколько глупо звучали ее слова о том, что в автобусе могли быть какие-то другие дети. Ее голос прервался, и она уставилась на него с выражением безграничного ужаса.

– Они умерли? Где они? – не заметив, что начинает кричать, потребовал Шерлок.

– Я не знаю. Я не знаю, их всех увезли. Так мне сказали, меня ведь самой там не было. Просто я услышала об этом от своей подруги. Она сказала, что их всех увезли в городскую больницу. Вам лучше поехать туда.

Дорога до больницы превратилась в одно пятно, состоявшее из ночных огней, дорожного полотна и денежных купюр, прилипших друг к другу и не желавших разделяться. Кажется, он отдал таксисту весь сверток, и тот сам отсчитал, сколько было нужно.

Стерильный запах лекарств и хлорки ударил ему в нос, и он немного пришел в себя. Видимо, все страсти уже улеглись – в приемном покое было довольно тихо, хотя на стульях у стены сидели две женщины, на лицах которых застыло выражение оглушающей скорби.

Он бросился к медсестре, дремавшей за стойкой.

– Вы не знаете, где лежат дети, которые попали в аварию? Сегодня, на дороге… автобус… там были маленькая девочка и подросток.

Наверное, столь жесткий ответ был вызван тем, что он так бесцеремонно ее разбудил – девушка не успела опомниться и как следует проснуться, когда из нее стали вытряхивать информацию, задавая такие непростые вопросы.

– Мальчик уже умер, а девочка лежит в отделении травматологии. У нее всего лишь…

Это вовсе не обязательно были его Филипп и София. Теоретически он еще ни в чем не мог быть уверен, но Шерлок застыл на месте, понимая, что ошибки быть не могло. Автобус, дорога, мальчик и девочка. Слишком много совпадений.

Мальчик уже умер.

Мальчик уже умер.

Мальчик умер.

Филиппа больше нет.

Медсестра, слишком поздно осознав, что сболтнула лишнего, выбежала из-за стойки, подхватывая его под локоть и беспомощно озираясь по сторонам.

– Кто-нибудь! Позовите дежурного доктора, пожалуйста! Тут отец погибшего мальчика, он, кажется, сейчас…

Он с трудом отстранился, высвободил руку и покачал головой:

– Я в порядке. Где мальчик? Я хочу посмотреть на него. – Он немного помолчал, ожидая, когда она ответит, и зачем-то добавил: – Его зовут Филипп.

Это ошибка. Это неправда. Он не умер, они что-то напутали, подумаешь, медсестра сказала – она же не врач, откуда ей знать. Наверное, он просто потерял сознание или в коме, он не мог умереть.

Шерлок шагал по коридору, глядя на блестящие полы из полированного бетона и с трудом преодолевая подкативший к горлу рвотный спазм. Рядом шли какие-то люди, но они благоразумно хранили молчание. Хотя, даже если бы они говорили, он все равно ничего не смог бы услышать и понять.

Тело лежало на металлической каталке в крохотной каморке, за которой открывалась еще одна дверь. С ног до головы его закрывала белая простыня, но даже сейчас можно было узнать эти очертания. Или ему просто показалось, что он узнает Филиппа? Что можно понять, по белой глыбе, из которой выделяются только носки ступней и нос?

Доктор откинул верхний край простыни, и Шерлок отпрянул. Бледное, спокойное лицо.

Он зажал рот ладонью и отчаянно заплакал.

Филипп умер, он действительно умер. Ничего нельзя было изменить – тело принадлежало тому, кто еще сегодня утром был способен злиться, упорствовать и бросать вызов. Теперь это еще по-детски нежное лицо было обескровленным, холодным и противоестественно прекрасным. Темные ресницы, казалось, лежали на самых щеках, а контур губ обозначился резче. Линия острого подбородка переходила в тонкую шею.

– Разрыв аорты, внутреннее кровотечение. Двойной перелом позвоночника и ушиб головного мозга.

Кто это сказал? Зачем они говорят такие вещи? Шерлок думал, что ноги не способны его держать, но он все еще стоял, боясь дотронуться до тела.

– Он умер быстро? – отняв ладонь от лица, хрипло спросил он.

Врач – совсем молодой мужчина, может, даже младше самого Шерлока – ответил:

– Довольно быстро.

– Ему было очень больно?

– Нет, он умер, не приходя в сознание.

Он, наконец, набрался смелости, чтобы прикоснуться к Филиппу. Взяв хрупкое запястье в руку, Шерлок слабо сжал пальцы и опустился перед каталкой на колени. Это был конец всех надежд. Ему и в голову не приходило, что Филипп может умереть – казалось, будто этот ребенок будет жить еще очень долго, и успеет понять, как сильно ошибался, когда грубил своим опекунам или вел себя слишком вызывающе.

Но он умер первым, и теперь всю свою вину предстояло осознать именно Шерлоку, а не кому-то другому.

 

Глава 20

Расколотый косметический зуб был удален, мизинец правой руки с раздробленными костями ампутировали. София лежала на кровати, и ее тело казалось слишком маленьким и хрупким. На левой стороне лица, от самого лба и почти до подбородка расползался черневший кровоподтек, захватывавший веко и скулу. Сломанная левая рука лежала на перевязи, а ушибленные ребра аккуратно забинтовали и затянули белой тканью.

Она спала или была без сознания – Шерлок так и не понял, в каком состоянии она находилась. Одно было ясно точно: так ей не приходилось чувствовать боль.

– Прости меня, – глядя на то, как медленно поднимается и опадает ее грудь, прошептал он. – Или не прощай. Делай что угодно, только живи, прошу тебя. Только живи.

Светлые ресницы изредка вздрагивали, и ему казалось, что она может проснуться. От этой мысли внутри просыпался страх. Что он скажет ей? Как правильнее себя повести? Медсестра заглянула в палату и попросила его выйти из помещения, на что Шерлок откликнулся почти с облегчением.

Проходили часы, а София не просыпалась. Приближалось утро, и когда в палату заглянул доктор, Шерлок остановил его, положив руку на его локоть.

– Простите, я понимаю, у вас нет времени, но я ее родственник, и хотел бы знать, что с ней произошло. Вернее, я знаю, что случилось, но вы не могли бы сказать, в каком она сейчас состоянии.

Доктор посмотрел на него поверх очков в толстой роговой оправе и нахмурился.

– Сказали, что ее нашли возле брата, и она отбивалась как дикое животное. Синяки сойдут, фантомные боли на месте ампутированного пальца прекратятся, а зуб у нее обязательно вырастет – он и так бы выпал через годик-другой. Но подумайте об ее рассудке. Я не детский врач и уж точно не психолог, но могу сказать, что вам придется пойти на большие жертвы, чтобы она смогла излечиться.

Пророческие слова. Шерлок кивнул, покорно отпуская руку врача и усаживаясь на стул. Нужно было как-то известить Ирену, и ему пришлось вновь вступить в переговоры с медперсоналом, дабы предупредить о том, что ему нужно отлучиться на несколько часов. Медсестра одарила его осуждающим взглядом, и он решил, что она сочла его безответственным и легкомысленным прохвостом, но затем она просто сказала:

– Вам и так не обязательно все время здесь сидеть. Оставьте номер своего домашнего телефона, если он у вас есть, и мы сами позвоним, когда девочка проснется. Совсем скоро ее нужно будет перевести в детскую клинику.

Он продиктовал ей по цифрам нужный номер, а потом поспешно вышел за дверь, намереваясь пуститься в обратный путь к родительскому дому, в котором как раз-таки и не было телефона. Он жалел о том, что родители отказались переехать к нему. Теперь слишком много сожалений просыпалось в памяти, и он не знал, что с ними делать.

Почему они с Иреной отказались от поездки к морю, которую ему предложили в качестве рождественского подарка? Да, все верно. В их семье пять человек, а номер рассчитан только на двоих. Они могли бы взять с собой Диану, поскольку она еще совсем малышка, но вот Софию и Филиппа поместить было бы некуда. Он остановился прямо посреди тротуара, и шедшая позади него дама недовольно охнула, обходя его стороной. Можно было забронировать другой номер за свой счет, ведь не обязательно же ограничиваться только тем, что предоставила авиакомпания. Филипп и София могли бы спать даже в другом корпусе – мальчик очень самостоятельный. Был самостоятельным. Если бы они догадались снять еще один номер и потратить немного денег, то сейчас он был бы живым, а не мертвым.

А ведь их еще можно было бы отправить вместе с матерью Ирены – тогда они прибыли бы в дом бабушки и дедушки немного раньше. Конечно, теща не слишком любила его племянников, считая, что они повисли на шее ее драгоценной дочери, но она бы сумела довезти их в целости и сохранности. По крайней мере, с ее автобусом ничего не случилось. Если бы они поехали с ней, то Филипп сейчас не лежал бы в морге, а у Софии на руках остались бы все десять пальцев.

И почему нужно было нанимать такую тесную машину? Возможно, если сидения были бы просторнее, то места хватило бы всем. Они могли бы по очереди брать колыбель на колени, а для Софии можно было бы захватить маленький стульчик и посадить ее между передней парой сидений. Где были эти полезные мысли тогда?

А еще можно было бы отказать жене хоть раз в жизни – сказать ей, что на самом деле ее родителям нечего делать в доме его отца и матери. Зачем эти странные встречи, от которых нет ни капли тепла? Нужно было не бояться ее слез, а просто все ей объяснить. В конце концов, она и так постоянно плачет.

Теперь перед ним неожиданно открылись десятки вариантов, воспользовавшись которыми, он мог бы спасти жизнь Филиппа.

Больше никто не будет доводить его до полного бешенства своими шутками. Больше не с кем будет играть в шашки по понедельникам. Никто больше не будет баловать Софию дешевыми конфетами и остатками цветной бумаги. Им придется выбросить его одежду и перестать откладывать деньги на велосипед. Оставалось положить в копилку еще совсем чуть-чуть, и они смогли бы купить ему настоящий двухколесный велосипед для взрослых. Они ждали весны – когда со всех дорог сойдет снег. Надо было хотя бы сказать ему об этих планах, может быть, тогда он перестал бы считать, что его не любят.

На центральной площади появились еще не все таксисты, и Шерлок встал рядом с первой машиной, пытаясь объяснить, куда он хочет попасть. Взгляд упал на злосчастную вывеску, с которой улыбалась сладко-приторная девица с идеально завитыми волосами. Будь оно все проклято. Из-за этой дешевой и пошлой вывески они заставляли Филиппа приходить сюда каждый день и выметать чужие волосы под колкие замечания дамочек и подзатыльники парикмахеров.

Будь оно все проклято. И они с Иреной тоже.

Это было удивительно и даже больно, но Ирена не сразу поверила ему. Вначале ей показалось, будто он шутит, но когда он ясно дал понять, что Филиппа действительно больше нет, она упала в кресло и заплакала. Мать и отец ничего не говорили – они просто закрылись в своей спальне, оставив других наедине с этим горем. Родители Ирены почти сразу уехали в свой дом, а он, не успев пообедать или переодеться, решил отправиться назад, пока София не пришла в себя. Кто знает, может быть, сейчас она уже проснулась и увидела вокруг себя незнакомых людей. Чужая кровать, чужие лица, незнакомое тело – ей придется заново познавать саму себя, привыкать к несколько ограниченным возможностям. Он должен быть рядом с ней, когда она откроет глаза.

Было решено, что в эти дни Ирена должна пожить у его родителей, пока он был занят улаживанием формальностей с похоронами. Он также хотел сам забрать Софию домой и подумать о том, что делать дальше. От слова «подумать» у Шерлока возникло желание рассмеяться, хотя ему было вовсе не до веселья. Он закрыл за собой дверь и уехал, надеясь, что в больнице ему не добавят плохих новостей.

София не говорила с ним ни после пробуждения, ни даже оказавшись в своей комнате. Ее разрешили забрать домой уже на следующий день. Обошлось без детской больницы, и Шерлок старался радоваться хотя бы этому. Однако она продолжала молчать, а когда он пытался обнять ее или взять на руки, малышка отстранялась, словно его прикосновения были неприятны ей. Это продолжалось слишком долго – на похоронах и в последующие дни она не проронила ни слова.

Он и Ирена словно перестали для нее существовать. Это произошло именно в тот момент, когда они оба так старались найти способ облегчить ее боль или хотя бы пробудить в ней интерес к жизни. Только тогда до него вдруг стало доходить, как мало ему известно о ребенке.

Ирена предложила приготовить любимую еду Софии, и они тут же поняли, что не знают, каким блюдам она отдавала предпочтение. Они не знали, каким был ее любимый цвет, а потому не смогли купить красивую одежду. Никто из них понятия не имел о ее мечтах, интересах и маленьких радостях. Закрытая, замкнутая и отрешенная, София стала неприступной крепостью, которую невозможно было взять ни штурмом, ни измором. Рождество осталось позади, наступило затишье перед Новым годом, а в их доме воцарилась пугающая тишина.

Он часто просыпался по ночам от пугающих снов, в которых вновь и вновь видел собственными глазами эту аварию. Автобус, который скользит по дороге, легковой автомобиль, едущий навстречу, переворачивающаяся гора, состоящая из металла и стекла, и люди… люди, которых бросает из стороны в строну. Их тела ударяются о поручни, металлическую обшивку, соседние сидения. Эти тяжелые и неповоротливые тела, облаченные в толстую зимнюю одежду, падают друга на друга и сминаются в страшной давке, а автобус все скользит по дороге, только теперь на боку. И где-то у самых задних сидений кричит маленькая девочка, которая осталась без брата.

Совсем одна. Никого из взрослых нет рядом, и никто из пассажиров не знаком с ними лично. Некому сказать, где живут ее опекуны. Если кто-то и может показать их дом, то пользы от этого немного – все равно он пустует. А Филипп истекает кровью, лежа на замерзшем асфальте, с переломанным позвоночником и сотрясением мозга. И, возможно, он был еще жив, когда София оказалась рядом. Когда люди забирали их в больницу, он был уже мертв, но она-то, она была все еще в сознании. Она отбивалась и кричала. Как сказал врач? «Как дикое животное». С раздробленным мизинцем, с ушибленными ребрами и рассеченной бровью. С кровоточащей десной, из которой еще торчали осколки зуба.

Шерлок просыпался от ее криков и долго смотрел в темноту, понимая, что все это уже позади. Тело Филиппа предано земле, а София спит в своей комнате, все позади. Нужно жить дальше.

На второй день после того, как они похоронили Филиппа, он понял, что София тоже умирает. В первый день, когда он привез ее домой, она ела с большой неохотой. Потом ее можно было накормить лишь силой. Дальше она перестала есть и пила воду только когда о начинал настаивать.

Это должно было произойти – кто-то должен был нарушить ее молчание. К сожалению, таким человеком оказалась Ирена. Наверное, ей надоело, что дом превратился в усыпальницу, что Диане нельзя было топать, кричать и смеяться, потому что София не могла выдержать громких звуков. Дом стал тем самым адом, в котором жили племянники после того, как родилась Диана, но Ирена, почему-то отказывалась жить в этом кошмаре.

После, когда Софии уже не было рядом, Ирена призналась в том, что не хотела говорить лишнее при малышке, но ее обманула видимая пассивность племянницы. Со стороны и вправду казалось, что София уже ничего не слышала, а если и слышала, то вряд ли понимала. Как выяснилось позже, наружность была обманчивой.

Слова о том, что Филипп, в какой-то мере виноват сам, разбудили все то, что дремало или, вполне возможно, даже умирало вместе с Софией.

– Если бы он согласился подождать, а не торопился. Кому он хотел доказать…

Глухой и хриплый голос прервал ее, и Ирена повернулась к Софии, лежавшей на диване в гостиной – Шерлок настаивал на том, чтобы ее не оставляли в одиночестве.

– Это ты виновата, – с жутким хрипом заговорила София, преодолевая боль в горле. – Это дядя виноват. Я вас ненавижу. Ненавижу!

Ирена остолбенела, приложив руку к животу и инстинктивно защищая своего младшего ребенка. Шерлок отложил газету, и даже маленькая Диана перестала шуршать бумажным пакетом, с которым она увлеченно играла в последние десять минут.

– Это все из-за вас, – продолжала София. Ее дыхание было прерывистым и нездоровым. – Он умер! Он из-за вас умер, из-за вас, все это вы виноваты. Вы его не любили. Ты его била, ты била его, ты делала ему больно, ты обзывала его! А он лежал прямо на полу, и ему было очень больно, а ты кричала и обзывала его, я все помню, я никогда это не забуду! Я тебя ненавижу! Ненавижу вас всех! Ты оставил нас, мы тебе не нужны. Ты любишь только Диану, а нас никто никогда не любил. Никто нам не верил, а он был не виноват! Не виноват, это все другой мальчик, я знаю. А ты не верила ему, ты ударила его, ты кричала на него! Я теперь вас тоже не люблю и никогда не буду с вами жить. Я лучше умру, как Филипп!

Ирена шлепнула ее по щеке, заставив замолчать.

– Думаешь, мне не стыдно за то, что я так себя вела? – прошептала она. – Но почему ты такая злая, София? Почему не хочешь нас простить?

Шерлок поднялся с кресла и направился к племяннице – ему не хотелось, чтобы жена еще раз ударила ее.

– Не трогай ее, – сжав плечо Ирены, сказал он. – Пойдем, София. Расскажи мне, что на самом деле было. Чему мы не поверили?

Он хотел взять ее за руку, но она метнулась в сторону, словно боясь, что он может ее обжечь.

– Теперь поздно. Он не узнает.

Ее голос звучал по-старчески – уверенно и в то же время безнадежно.

С этого момента начались самые длинные сутки в его жизни. Взорвавшись и выпустив всю злость, копившуюся долгими неделями, София снова сникла, но на сей раз, она стала угасать по-настоящему. Ему показалось, что изменился сам оттенок ее кожи, что ее дыхание стало еще более тихим, а потухший взгляд лишился последних крупиц осмысленности. Она просто лежала на диване, не предпринимая попыток подняться или уйти. Несколько раз, когда они не успевали вовремя отреагировать, Диана подбегала к ней и начинала тянуть за руку, пытаясь вовлечь в свои игры, но София даже не смотрела на нее. Ей было все равно.

Утром следующего дня стало ясно, что она держит свое слово. Сказав, что она не будет жить с ними, София не шутила и не пыталась поймать их на детский шантаж. Она полностью остыла, и жизнь стала покидать это крохотное тело.

К обеду перепуганный и раскаивающийся Шерлок опустился рядом с ней и взял ее изувеченную и перебинтованную ладонь в свои руки.

– Что мне сделать? Что сделать, чтобы ты нас простила? Скажи, чего ты хочешь, и я выполню любое твое желание. Клянусь, я все сделаю, только не умирай.

Его слова не встретили отклика, и, посидев так некоторое время, он был вынужден подняться и уйти. За кухонным столом его ждала Ирена, которая пила остывший чай и грызла высохшее печенье. Вид у нее был подавленный и даже виноватый.

Когда он вошел, она подняла глаза и встретилась с его взглядом.

– Не получилось? – спросила она.

Говорить не хотелось, и он просто покачал головой. Она продолжила:

– Я знаю, что мы должны сделать. Нам нужно пригласить Эмму, чтобы она пожила здесь с нами в грядущие выходные. Только так можно вернуть Софию.

– А почему ты не хочешь попытаться сделать хоть что-нибудь?

– Потому что я жду ребенка и у меня уже есть маленькая дочь. Я не могу отдавать все свое время Софии, понимаешь?

Шерлок покачал головой:

– Ты просто не хочешь, хотя мне кажется, что так было бы разумнее. Воспитание Софии доверили нам, и именно мы несем ответственность за ее жизнь, а Эмма не имеет к ней отношения.

– Но у нее получается, разве ты не видишь? Эмма справляется лучше, чем я. Пусть мне и нелегко это признавать, но я хочу остаться честной с тобой. Теперь уже поздно добиваться любви Софии, нужно признать, что мы проиграли. Обидно, конечно, но это сейчас и не важно. Главное, чтобы ей стало легче.

– Тебе плевать, станет ли ей легче, ты просто хочешь от нее избавиться.

Ирена встретила эти слова вполне достойно, со спокойствием, которого он от нее не ожидал.

– Нет, если бы мне было все равно, то я не стала бы ничего предлагать. Я бы просто дождалась, пока София умрет.

Он опустил голову и положил руки поверх скатерти. Последние дни выжали из него все силы, и он едва мог контролировать свою речь. Соблазн сорваться на Ирену, обвинив ее в том, что она пускает в ход рукоприкладство и относится к Софии несправедливо, был слишком велик. Еще больше ему хотелось узнать все подробности о том дне, когда она подумала, что проклятую вывеску разрисовал именно Филипп. Однако копаться в прошлом означало бы отдать время мертвым, в то время как им стоило подумать о живых.

– Хорошо, я поверю тебе. – Он поднял голову и устало посмотрел ей в глаза. – Но почему мы должны отдавать ее чужой женщине? Что такого может сделать эта Эмма, что будет не под силу нам?

Ирена ухмыльнулась и снова принялась грызть печенье.

– Если бы я знала, то непременно сказала бы тебе, – вздохнула она. – Поверь мне, я бы обязательно все тебе объяснила и разложила по полочкам. Но, к сожалению, мне не известно, почему София так безгранично верила Эмме и так сильно любила ее. Остается надеяться, что она и сейчас будет рада ее увидеть.

Внутренне он был готов согласиться с женой, но собственное упрямство и какая-то необоснованная надежда держали его еще какое-то время, прежде чем он понял, что София действительно уходит от них. Второго января он проснулся ранним утром и прошел в ее спальню, только чтобы обнаружить, что она лежит на полу возле кровати Филиппа. Она не спала – ее глаза были обращены к шкафу, в котором еще хранилась одежда брата. Крохотное личико, казалось, просто ссохлось от горя, и она почти беззвучно всхлипывала. Тихие, сдавленные рыдания без слез. Взглянув на нее, он понял, что тянуть больше просто нельзя – ему пришлось выйти из комнаты и направиться к дому, в котором жила Эмма.

 

Глава 21

София любила тех, кого считала своей семьей. Она продолжала любить их, когда они не замечали ее. Она хранила им преданность даже в те дни, когда у них не оставалось на нее времени. Когда ей забывали купить новую одежду или обещанные ранее игрушки. Ей было легко забыть о том, что в дни первой беременности Ирена часто отталкивала ее от себя, потому что ее тошнило от всех и вся. Это было жестоко и несправедливо по отношению к маленькому ребенку, но София терпела пренебрежение, считая, что чем-то заслужила такое наказание. Каждый день, просыпаясь в своей кровати, она надеялась на то, что станет лучше. Она вновь и вновь подбегала к своей тете и обнимала ее, желая показать, как сильно она ее любит. В ответ девочка получала лишь усталое: «Убери руки, они у тебя липкие». И лучше не становилось, напротив – каждый день нес в себе какие-то ограничения.

Нельзя громко кричать. Нельзя бегать по дому. Нельзя разговаривать на первом этаже после обеда. Нельзя смеяться и прыгать на кровати. Нельзя пачкать одежду. Много запретов? Нет, нет, если ты не согласна, тетя Ирена будет плакать. Разве ты хочешь, чтобы ей стало плохо? Хочешь, чтобы тетя Ирена плакала? Тогда будь хорошей девочкой, слушайся и не мешай.

Ее отодвигали к стене, об нее спотыкались, о ней вспоминали лишь тогда, когда другие дела были завершены. Филипп не прощал такого отношения, а она, отчаянно нуждаясь в понимании, ласке и заботе, ловила скупые крупицы любви, которые роняли равнодушные взрослые. Более того – она благодарила их за это, потому что после рождения Дианы ей стало казаться, будто она крадет то, что принадлежит младенцу.

И вот теперь она кричала, что ненавидит их.

Ирена смотрела на спящую Софию и старалась мысленно проследить, как все менялось. Ей было нужно понять, почему она не заметила, что добрая и наивная девочка осваивает это новое для себя чувство – ненависть. Почему она попробовала этот яд именно в своем доме? Чистое, нежное и ласковое создание было безнадежно испорчено и погублено – теперь от нее остались лишь обугленные останки, которые было невозможно опознать.

Весной ей исполнится шесть лет, а ее душа уже состарилась. Ирена опустила голову на сложенные руки, которыми опиралась об самый край кровати. Она убила ребенка. Нет, не Филиппа – она по-прежнему считала, что он сам ответственен за свою смерть. Она погубила сердце Софии, спалив дотла то, что бросила к ее ногам доверчивая детская душа. Этому нет оправдания.

Когда же вернется Шерлок? Он обещал, что найдет Эмму, а если он дал слово, то обязательно сдержит его.

Эмили открыла дверь не сразу – она собиралась идти к Инесс и как раз надевала платье, когда из прихожей донесся настойчивый стук. Пытаясь застегнуть пуговицу на спинке платья, она прошла к двери и выглянула в боковое стекло. На крыльце стоял тот самый Шерлок, который приезжал несколько дней назад.

– Добрый день, – вежливо поздоровался он. – Я снова ищу Эмму. Она уже приехала?

– Если бы она приехала, то уже наверняка пришла бы к вам за девочкой.

Только сейчас он начал понимать, насколько странным было молчание Эммы. Почему она не пришла на похороны? По какой причине так долго отсутствовала? Поглощенный собственным горем, он и думать забыл о том, что такая преданная подруга могла хотя бы заглянуть в их дом и поинтересоваться делами Софии. Неожиданно где-то внутри всколыхнулось плохое предчувствие, и он подумал, что Эмма просто бросила все и сбежала. Может быть, ей вообще наплевать на то, что происходит с девочкой.

– Простите. – Он уже хотел уйти, но бросив мимолетный взгляд на припорошенные снегом ступеньки, где ясно читались его собственные следы, вдруг понял, что возвращаться ни с чем он просто не имеет права. Пришлось возвратиться к хозяйке дома, ожидавшей от него дальнейших объяснений. – А могу я узнать, почему ее так долго нет?

– Ей нездоровится. Я не сказала ей о том, что произошло – не хотела расстраивать.

В два недлинных предложения уместилось очень много информации.

– То есть как? Она не знает? – не скрывая своего удивления, уточнил он.

– Не знает. Она думала, что вы останетесь у своих родителей – Филипп сказал ей, что вы пробудете там всю первую неделю нового года. Я решила ее не беспокоить.

– Не беспокоить?

Эта женщина говорила так, словно Филипп был лишь жалким тараканом, смерть которого не заслуживала внимания.

– Я понимаю ваше возмущение, но ей сейчас и так нелегко.

– Ей нелегко, – глупо повторил он, не зная, как перейти к сути своей просьбы. По правде говоря, он вообще не знал, о чем должен попросить. – Дело в том…

Слова потерялись в водовороте мыслей. Холодный взгляд женщины явно не помогал ему подбирать правильные фразы, и Шерлок на несколько секунд отвел глаза, мечтая только о том, чтобы она не закрыла дверь перед его носом.

– Я думаю, что София нуждается в вашей дочери, – прямо сказал он, когда его мысли пришли в некоторый порядок. – Она не ест уже несколько дней, плохо спит и не разговаривает. – О случае, когда София кричала на них, признавшись в том, что ненавидит его и Ирену, Шерлок старался не вспоминать. – Я и моя жена, мы уверенны, что только Эмма сможет хоть как-то вернуть ее к жизни.

– А что же вы? – невозмутимо спросила женщина.

– Я… я потерпел крах. Думал, что смогу дать Софии и ее брату – называть Филиппа по имени было тяжело, и он по возможности избегал этого – все самое лучшее. Мы с женой не справились, но у вашей дочери неплохо получалось. Я думаю, что если София не увидится с ней сегодня же, то она, скорее всего, умрет. Она умирает, понимаете вы меня или нет?

Эмили отошла внутрь, решив впустить, наконец, незваного гостя. Инесс, возможно, лучше подождать.

Она провела его в гостиную и усадила в кресло.

– Чего же вы от меня хотите? – спросила она, складывая руки на коленях. – Простите, что говорю об этом в такой момент, но мне кажется, что моя дочь и без того отдала очень многое вашим племянникам, хотя от вас ей так и не довелось услышать ни слова благодарности.

– Я был неправ. – Сейчас он был готов сознаться в чем угодно. – Признать по чести, до вчерашнего вечера мне казалось, что Эмма не сможет заменить никого из нас, но, как оказалось, это мы не в силах сделать то, что делала она. Я прошу вас, позвольте мне связаться с ней и попросить ее об одолжении. Если жизнь Софии ей не безразлична, она приедет.

Эмили посмотрела на него внимательнее. Разумеется, он говорил серьезно, но в данный момент ее не интересовал сам Шерлок. Глядя на его состояние, она пыталась определить, так ли все страшно, как он пытается это представить. Неужели Эмма действительно так сильно нужна этой тихой маленькой девочке?

Между ней и дочерью еще не было прежних близких отношений. Один короткий разговор разрушил многолетнюю дружбу, и Эмили отлично понимала, что он был лишь тонкой корочкой льда, под которой протекала бурная река обид, невысказанных упреков и ожиданий. И все же, ни ей, ни Эмме не хватало мужества сделать первый шаг к примирению.

– Вы просите меня дать вам номер телефона общежития? – спросила она после недолгого раздумья. – Потому что я не стану передавать ваши слова ей.

– Да, если бы вы дали мне телефонный номер, это было бы прекрасно.

Что же в нем особенного? Почему ей казалось, что в этом почти незнакомом Шерлоке угадывалось что-то простое и до ужаса родственное?

Эмили еще немного помолчала, а потом вздохнула:

– Хорошо. Я понимаю, что она вряд ли меня простит за то, что я умолчала о смерти Филиппа. Однако мне уже нечего терять – наши отношения и так безнадежно испорчены. Я лишь старалась уберечь ее от лишней боли. Не хотела, чтобы она была на похоронах, видела все это…

Признание вылетело само собой, Эмили вовсе не собиралась рассказывать кому бы то ни было о том, что между ней и Эммой не все в порядке. Просто сейчас, наблюдая за скорбным выражением, застывшим на лице Шерлока, она помимо сознания прочла истинные чувства этого человека. Нет, это не скорбь по погибшему, хотя горя и боли в его лице было не меньше. Эта странная маска была точным отражением ее собственного лица. Такое появляется только от гнетущего чувства вины.

– Я дам вам этот номер, но прошу только об одном: не взваливайте на нее все разом. Она гораздо слабее, чем может показаться.

Эмма лежала в постели, а возле окна ее крошечной комнаты на стуле сидела Мэйлин. День клонился к вечеру, и за стеклом не происходило ничего интересного. Все было серым, пустым и каким-то опустошенным – таким же, каким бывает после всех больших праздников. Казалось, будто люди израсходовали весь запас веселья и радости на неделю вперед, и теперь по улице крались тихие тени, которые изредка останавливались, чтобы зайти в магазин или перейти дорогу.

– Когда же закончатся эти выходные? – с разочарованием протянула Мэйлин. – Скучно сидеть без дела. Мне не терпится сходить на те курсы, которые ты мне посоветовала.

Еще до того, как начались праздники, Эмма узнала, что одна из девушек, с которой она попала в одну смену, ходит на дополнительные курсы. Этой девушке нравилось шить одежду и работать за машинкой, но она мечтала открыть свое собственное ателье, а потому училась моделировать и кроить сама. Зная о том, что Мэйлин пробует свои силы в каждом доступном деле, Эмма посоветовала ей сходить на эти курсы и полюбопытствовать. В конце концов, отношения с кулинарией у Мэй не складывались, да и писатель из нее не получился. Она была близка к унынию, поскольку ей пришлось отказаться уже от трех профессий, в которых она пыталась освоиться, и казалось, будто она вообще не способна найти хорошую работу. Теперь перед ней появилась новая перспектива, и Эмма была очень этому рада, хотя в глубине души опасалась, что если у подруги не получится стать закройщицей или модельером, она совсем загрустит. Впрочем, пока что оставалась призрачная надежда на успех, и они обе предпочитали надеяться на лучшее, а не бояться худшего.

– Хотя, на выходные грех жаловаться, – со вздохом переворачиваясь на спину, сказала Эмма. – У меня до сих пор голова кружится, и я стараюсь не думать о том, как буду работать, когда все закончится.

Мэйлин отошла от окна и легла рядом с ней.

– Тебе нужно сходить к врачу и все ему рассказать.

– Это не от кровопотери, меня просто постоянно тошнит.

– Я думаю, это как-то связано с тем, что ты постоянно мучаешься с этим циклом.

– А я думаю, что мне просто нужно перестать нервничать.

– И как же это сделать?

– Надо помириться с мамой. Чем дальше, тем хуже. Господи, и когда все это закончится?

– Ты собираешься рассказать, что с вами произошло?

– Нет. Может, позже. Вот помиримся, пройдет еще лет десять, и тогда я, может быть, расскажу. Сейчас не хочу.

– Как знаешь, – сдалась Мэй. – Только вот если ты из-за этого ни спать, ни есть не можешь, тебе стоит поторопиться.

Эмма вздохнула.

– Может быть, это не только из-за мамы. Я давно не видела Софию и Филиппа.

Мэй даже завела глаза к потолку:

– Это очень легко исправить, надо просто подняться и поехать домой. Можно даже одним махом решить обе проблемы.

– А смысл? Их сейчас все равно нет, они у бабушки и дедушки. Придется подождать.

Мэйлин уже набрала в легкие воздуха для того чтобы ответить, но в этот момент раздался нетерпеливый стук в дверь, и она поднялась с постели.

– Можешь лежать, я сама открою, – подходя к двери, сказала она.

Нарушителем спокойствия оказалась одна из девушек, проживавших на том же этаже, что и Эмма. Судя по тому, что на ней было припорошенное снегом пальто, она пришла с улицы совсем недавно.

– Что случилось? – не удосужившись поздороваться, спросила Мэйлин.

– Там мужчина спрашивает Эмму, – ответила девушка. – Его впустили в гостиную, так что поторопись, не то ему достанется от других. Хотя, кажется, он и сам очень спешит.

– Это Мартин? – приподнявшись на локтях и пытаясь рассмотреть соседку, уточнила Эмма.

Девушка фыркнула:

– Если бы это был он, я бы так и сказала. Ну, все мне пора бежать, главное я тебе передала.

Вставать не хотелось, но пришлось подняться и набросить на плечи толстую фланелевую рубашку. Эмма поморщилась и обменялась с Мэй тревожными взглядами. Кто бы это мог быть? Оставалось только спуститься в гостиную и увидеть посетителя своими глазами.

Она ожидала увидеть Мартина, которого вполне могла не узнать спешившая соседка. В глубине души Эмма также надеялась на то, что это Пауль, который одумался и решил попросить прощения у Мэйлин. На худой конец она могла представить своего прямого начальника, руководившего целой сменой портных – она подспудно ожидала, что ее вызовут на работу раньше положенного, потому что праздничные выходные были какими-то неестественно длинными. Однако она уж точно не ожидала, что встретится с Шерлоком.

Можно было напустить на себя безразличный вид и наказать его за все те неудобства, которые он ей принес. Конечно, это было бы прекрасно и даже в какой-то мере справедливо, но ей хватило и одного взгляда, чтобы отказаться от этих намерений. Выражение его лица было каким-то диким – в нем горела надежда, которая непостижимым образом сочеталась с обреченностью.

– Вы по делу? – не растрачивая время на приветствия и расшаркивания, спросила она.

– Да. Я… я не знаю, с чего начать, у меня там ребенок в такси лежит, я заплатил, но не знаю можно ли так. Он ведь не уедет с Софией на заднем сидении?

С каждой следующей секундой лицо Шерлока становилось все более жутким – когда он заговорил, на нем отразилось отчаяние пополам со смертельным страхом.

– София? – переспросила она, поскольку ей показалось, что она ослышалась.

– Да, я должен был ее привезти. Мы можем выйти к ней прямо сейчас? Я все объясню, клянусь, только нужно поскорее. Она там одна с незнакомым человеком, а на улице темно…

Не говоря больше ни слова, Эмма кивнула и направилась к выходу. Он двинулся следом, и когда они вышли, она услышала за своей спиной облегченный вздох: Шерлок увидел дожидавшегося водителя, курившего у обочины.

– Я задержался? – спросил он, вынимая из кармана пальто деньги.

– Нет, не надо денег, только заберите ее отсюда, я не могу стоять так долго, когда в салоне лежит чужой ребенок. Это привлекает лишнее внимание.

Только сейчас, когда об этом упомянул водитель, Эмма поняла, что именно было таким непривычным и настораживающим – оба говорили, что София именно лежала, а не сидела. Для сна было еще слишком рано. Устала или заболела? Она подбежала к дверце и открыла ее, опередив Шерлока. Получилось не очень красиво, но извинения было решено отложить на потом.

София действительно лежала на заднем сидении. Она равнодушно смотрела в потолок, и когда Эмма заглянула внутрь, малышка медленно перевела взгляд на нее. А потом она вскочила и набросилась на нее с кулаками.

Первый слабый удар пришелся по лбу, и Эмма рефлекторно прикрыла лицо руками, пока София шлепала ее раскрытыми ладонями и как-то надрывно дышала.

– За что? – выгадав свободную секунду, взмолилась Эмма. – Что я тебе сделала?

Но София продолжала бить ее, храня при этом зловещее молчание.

Чьи-то руки схватили ее за талию и оттащили от машины, а справа раздался возмущенный голос таксиста: «Так она еще и дерется у вас?».

– Отойдите от машины, я ее успокою, – шептал Шерлок, поднимая ее от земли и пытаясь переставить на тротуар.

Она отвела руки от лица и увидела странную картину – как только к Софии приблизился Шерлок, она сразу же успокоилась. Поначалу это показалось даже обидным, но когда он с трудом вытащил девочку из машины, она поняла, что это еще не все. Взгляд Софии совсем ничего не выражал, если она смотрела на своего дядю, но тут же наливался гневом и болью, когда ей на глаза попадалась Эмма.

Шерлок отпустил таксиста, а потом повернулся к ней, виновато разводя руками и шмыгая носом. Он ничуть не изменился внешне, но все же выглядел совершенно по-другому, разительно отличаясь от надменного хозяина, с которым она говорила в первый раз.

– Мы можем пойти куда-нибудь? – спросил он. – Есть здесь место, куда можно зайти с ребенком? Кафе или магазин, мне все равно – нужно просто постоять в относительной тишине несколько минут. Я все объясню.

Эмма закуталась в рубашку, ощущая как колючий холод пробирается под толстую ткань.

– Идемте, – вздохнула она и повела его в обход здания, стремясь быстрее добраться до задней двери на кухню.

Если повезет, то Присцилла будет еще на месте и откроет им.

В душном помещении, где воздух был влажным и пряным, Шерлок, наконец, размотал свой шарф и вдохнул полной грудью. Он не думал, что София так бурно отреагирует на присутствие Эммы. Нет, он, конечно, надеялся на чудесное преображение, но явно не представлял, что племянница захочет выдернуть у Эммы целый клок волос. Жажда к жизни просыпалась, но направление этому процессу было задано в корне неверно.

Пока что малышку усадили на высокий стул, и она притихла, не выказывая ни малейшего любопытства к незнакомой обстановке.

– Я не знаю, с чего мне лучше начать, – признался он, комкая в руках шапку. – Может, с того, что… Филипп умер.

Он не смотрел на собеседницу, и понял, что его слова стали для нее настоящим ударом, лишь по тому, как она отступила – ее ноги сделали шаг назад, а затем он услышал, как она упирается поясницей в высокий разделочный стол.

– Вы… что шутите? – осипшим голосом спросила она. – Он был совершенно здоров.

– Я знаю, что был. Он и София… они ехали в автобусе, который перевернулся. Погибло пять человек, включая моего племянника.

Осознав, что он слишком быстро и грубо выкладывает такую оглушающую информацию, Шерлок поднял глаза и взглянул на нее. Эмма стояла, глядя прямо перед собой и приоткрыв рот. Ее глаза были наполнены слезами, но ни одна из них еще не скатилась по лицу.

– Когда? – одними губами спросила она.

– Неделю назад.

– Так долго… я ничего не знала. Я бы примчалась, как только…

Слезы, наконец, побежали по ее щекам, но она не всхлипывала и не причитала. Она просто молча плакала, стараясь вместить все то, что уложилось в несколько коротких предложений.

– Он… долго мучился?

– Нет. Он не страдал, сказали, что он умер, не приходя в сознание.

Эмма кивнула, судорожно вдыхая тяжелый влажный воздух и стараясь сохранить самообладание.

Шерлок сомневался, что сможет перейти к следующей части. Он был уверен в том, что известие о смерти Филиппа не произведет на Эмму такого сокрушающего действия, и она сможет быстро принять Софию, выслушав все его просьбы и замечания. Возможно, он даже надеялся, что встретится со здравомыслящим и трезвым человеком, чей холодный ум придаст ему уверенности. Этого не произошло – оказалось, что ее просто раздавила эта новость, и теперь он совершенно неожиданно для себя почувствовал, что ему становится легче. В этом было что-то эгоистичное и даже нечистоплотное, но боль, которую сейчас испытывала Эмма, как будто подействовала на него успокаивающе.

Он повернулся к Софии, пытаясь вспомнить о цели своего приезда. Нельзя оставлять все так, как есть, он должен найти способ для того чтобы спасти племянницу, чтобы сберечь хотя бы того, кто был еще жив.

Все мысли исчезли, когда он увидел, что София сползла со своего стула и на нетвердых ногах направилась к своей подруге. Он думал, что нужно предупредить Эмму, поскольку не далее, чем десять минут назад, София осыпала ее настоящим градом шлепков и ударов, но в этот момент девочка обняла ее, смяв в кулачках свисавшие полы рубашки. В ответ Эмма склонилась и подняла малышку на руки, прижав к себе и почти усадив к себе на талию.

Через секунду они обе заплакали, и он впервые услышал, как София всхлипывает и жалуется. Разобрать слова было невозможно, но, видимо, это не имело большого значения – главное, что она дала волю своему горю. Она разделила свою боль с Эммой, не пожелав поделиться с ним или с его женой. Наблюдая за ней, он понял, что его облегчение объяснялось так же просто – Эмма была способна понять их несчастье. Она приняла их утрату близко к сердцу. Ей было не все равно, и от этого становилось проще.

 

Глава 22

Ехать зимой на море – это было решение, которое поставило в тупик почти всех, кому они об этом сказали. Когда Шерлок завел речь о поездке, Эмма почти ничего не понимала и лишь кивала, сраженная и сбитая с толку всеми страшными новостями, которые он ей выложил, не дав времени подготовиться и прийти в себя.

Теперь они с Софией лежали на большой кровати номера на двоих, и ей казалось, что они обе оглохли от этой всепоглощающей тишины. Они приехали в почти пустую гостиницу, и получили ключи от обещанного Шерлоку номера, после чего обосновались в этой огромной комнате, оккупировав кровать и разбросав по полу вещи.

Из окна открывался прекрасный вид на море, и Эмма подумала, что в летний сезон, когда эти номера подорожают, вряд ли начальство Шерлока вздумает дарить своим сотрудникам путевки в тропический рай. Теперь, когда наплыв отдыхающих давно остался позади, глухое умиротворение их временного мирка нарушали лишь горничные, которые лениво передвигались между номерами, сметая пыль с казенной мебели и протирая полы, по которым никто не успевал пройтись.

Утром она открыла окно, впустила свежий воздух, и София почти сразу же проснулась. Она по-прежнему не говорила, но Эмма и без слов понимала, что нужно делать. Кормить ее было слишком сложно, и пока что они обходились только горячим молоком. Обессиленная долгой тоской и депрессией, София с трудом могла осилить полчашки, а потом ложилась на кровать и часами оставалась без движения. Она потеряла интерес ко всему, что прежде вызывало у нее восторг, и Эмма не заставляла ее гулять, ходить и даже не читала ей вслух. Они обе нуждались в свободном времени, и, к счастью, впереди у них была целая неделя.

Сейчас они лежали рядом, и Эмма находила утешение в том, что София хотя бы начала плакать, отпуская на волю свою боль. Им было некуда спешить, и Эмма прокручивала в воспоминаниях тот самый разговор, который привел их сюда.

Они сидели за столом, и София дремала у нее на коленях – приступы гнева и слез измучили ее, и после них она нуждалась в отдыхе. Присцилла гремела посудой в дальнем углу, а Шерлок говорил и говорил, не обращая на нее внимания.

– Есть много случаев, которые я вспоминаю раз за разом, понимая, что вел себя как последнее животное. У меня была масса возможностей все исправить, сделать что-то для него, помириться с ним, сблизиться и понять, но я не видел этого. Я был вечно занят, торопился, меня одолевали другие проблемы. Казалось, что я еще успею поговорить с ним, и я думал, что гораздо важнее воспитывать, а не баловать детей. А теперь все пошло прахом – я уже ничего никогда не смогу ему сделать. – Он прерывисто вздохнул и на мгновение закрыл глаза, погрузившись в непродолжительное молчание. – Вам что-нибудь известно об их родителях? – Эмма покачала головой, и он продолжил: – Марк – мой брат – и его жена Луиза умерли, когда Софии было два года. Ему было девять лет, и он отлично все помнил, а вот ей повезло чуть больше. Мои родители хотели взять детей к себе, но я знал, что для них это будет слишком тяжело. София была еще совсем крошкой, а Филипп всегда отличался сложным характером. Я настоял на том, чтобы они жили со мной. Наверное, мне стоило согласиться с родителями. Все равно, в итоге я не справился.

София похожа на Луизу. Очень красивая, тихая и внимательная. За то время, что она прожила в нашей семье, у нее почти не возникало конфликтов с моей матерью, хотя с Иреной такое случается часто. Он больше походил… на меня, как это ни странно. С Марком у него было отдаленное сходство, и с самого рождения он был почти копией меня в детстве. У нас есть фотографии, вы можете проверить. Хотя, сейчас это уже ни к чему. Может, позже, когда… когда-нибудь.

Я был уверен, что у меня все получится. Он обещал мне помочь, и в первое время все было неплохо. А потом София упала в колючий кустарник, и все сорвалось. Я не помню, что я ему сделал – наверное, ударил. Его все били, господи, подумать только. Не так давно София обмолвилась о том, что Ирена тоже как-то его наказывала. Она тогда еще разговаривала. Это, вообще-то был последний раз, когда она хоть что-то сказала.

Как-то все у нас покатилось… не так, как хотелось бы. Не так, как правильно. Я оставил их на жену. Родилась Диана. Вы вот, потом появились. А еще чертово такси, в которое не поместились дети. Упрямый такой, не переубедишь. И Ирена опять беременна, а еще ее отец, который тоже с нами ехал. В общем, места не всем хватило.

Несмотря на то, что его речь была сбивчивой и беспорядочной, Эмма поняла, что именно произошло и почему Филипп с Софией оказались одни в том автобусе. Ее помимо воли захлестнул безотчетный гнев вперемешку с желанием ударить сидевшего перед ней мужчину. Ей вдруг захотелось накричать на него, расцарапать его лицо в кровь и причинить ему боль, но она удержалась.

Словно не замечая происходивших в ней перемен, Шерлок все продолжал говорить, словно исповедуясь ей в своих грехах.

– Мы не знали. Как и вы, так что вы должны меня понять. У них ни документов при себе не оказалось, ни знакомых никаких в автобусе не встретилось. Несколько часов одни. А потом она уже одна – его не стало. Когда я примчался в больницу, все было кончено. Палец ей уже отняли, зуб удалили. А его уже… уложили в морге. – Он вдруг уронил голову на руки, и его плечи затряслись, но только через несколько секунд Эмма смогла понять, что он заплакал навзрыд. Глухой, скрипучий и по-звериному страшный голос прорывался сквозь стиснутые зубы, и он сжимал свою голову, вероятно, впервые открываясь перед кем-то в своей беззащитности. – Мы с ним расстались очень плохо. Он меня не простил. Страшная смерть была. Я не верю, что он был без сознания, но так удобнее. Позвоночник сломан в двух местах. Может быть, он не чувствовал боли, но он знал, что умирает. Он думал, что мы его бросили, и он был прав! Я не видел этого, понимаете, я ничего не видел! Я не знаю, как это было, и это просто убивает меня. Неизвестность. Каждую ночь вижу разные сны… он умирает, каждый раз по-разному. И каждую следующую ночь все страшнее. А она рядом с ним, вся в крови. Сказали, она его защищала, как будто кто-то их обидеть хотел.

Слова закончились, но слезы у него еще оставались. Он рыдал и рыдал, и совсем скоро Эмма поняла, что если она его не остановит, он будет не в состоянии уйти из кухни на своих ногах. Поэтому она протянула руку и провела ладонью по его плечу, стараясь не тревожить при этом спавшую Софию.

– Да полно вам, – не зная, что еще можно сказать, не вполне владея собственными эмоциями, все еще безумно злясь и негодуя, она стала поглаживать его руку, пытаясь привести в чувство. – Все уже позади. Главное решить, как жить дальше.

Он вдруг поднял голову, показав ей свое покрасневшее, но совершенно сухое лицо. Ей казалось, что он должен был обливаться слезами, но никаких следов недавние рыдания на нем не оставили. И именно в тот момент ей стало жаль его. Эта ядовитая горечь, которая отныне угнездилась в его сердце, не могла найти выхода. Он как будто был обречен на долгую и мучительную смерть, и Эмма впервые подумала о том, что этот человек действительно любил своих племянников.

– Да, вы правы, – горячо согласился он. – Еще до всего этого мне предлагали праздничный отпуск с женой. Номер в гостинице предоставляла авиакомпания, и расходов было совсем мало, но я отказался, потому что жена беременна, и она не сможет выдержать дорогу. Если еще не поздно, я возьму оставшиеся дни и отдам их вам.

– Что? – Она не поняла, что именно он собирался сделать, поскольку его настроение изменилось слишком быстро.

– Если тот номер еще не отдали другому пилоту, я скажу, что готов использовать оставшиеся дни. Отвезу вас и Софию туда, вы сможете побыть вдвоем какое-то время. Ей слишком плохо у нас дома, а здесь вам вдвоем не выжить. Я хочу, чтобы вы провели вместе несколько дней, может быть, тогда она сможет прийти в себя. Она уже несколько дней ничего не ест и почти не пьет, и если вы сделаете с этим хоть что-то, то я буду безмерно вам благодарен. Понимаете, она не может умереть, только не она. Мой брат и его жена разбились в дороге, и их старший сын тоже. Все умерли, она последняя из той семьи, и я не хочу, чтобы так продолжалось. Пусть она будет вашей, пусть станет частью новой семьи, но только пусть она будет с кем-то. Она еще слишком маленькая, чтобы быть последней.

– София – часть вашей семьи, – напомнила ему Эмма, хотя это и стоило ей больших усилий.

Он потряс головой:

– Нет. Она пыталась, но мы не впустили ее. Не нарочно, конечно, как-то так само получилось. А теперь она не хочет. Они были отдельной маленькой семьей, внутри нашего дома, а мы ничего не знали об этом. Не знаю, помните ли вы… скорее всего, помните. Это уже третий раз, когда ей нужна помощь. В первый раз это случилось, когда умерла лягушка – вы сами рассказывали об этом. Во второй раз – потому что она не виделась с вами, насколько я понимаю. С каждым разом такие приступы становятся все опаснее. Она не может жить одна, но я знаю, что если бы вы захотели ее принять, то она согласилась бы. Ну, хотя бы на время. Я оплачу все, что нужно. Если вы не сможете договориться на работе, я сделаю это за вас.

Стоит отметить, что договариваться на ее работе пришлось Мартину – именно он смог убедить начальника в том, что если она пропустит несколько дней, ничего особенно страшного не случится. Пришлось заплатить некоторую сумму денег, но здесь, как он и обещал, Шерлок сам восполнил все затраты. Лихорадочные сборы, торопливые звонки («Мамочка, я улетаю на неделю, я правда не специально, когда вернусь обязательно приеду и все объясню»), последние инструкции («Мэй, запомни – курсы проводятся два раза в неделю по вторникам и пятницам. Спросишь там Ханну, сядешь рядом с ней, она обещала все объяснить») – все слилось в сплошное месиво слов, неясных воспоминаний и волнений. Все это время София тайно жила в ее комнате, и Эмма покупала для нее молоко в магазине и грела его на плитке Мэйлин. Вечером, когда все ложились спать, она выносила ее в служебную душевую, где купала под теплой водой, а потом заворачивала в свое полотенце и несла обратно.

Сейчас об этой секретности можно было забыть – они могли шуметь сколько угодно.

В обед ей удалось уговорить Софию съесть небольшой кусочек хлеба, и это было настоящей победой. Малышка выпила целую чашку молока, а потом, когда они лежали на кровати, она неожиданно заговорила.

София лежала на боку, и ее лицо было обращено к груди Эммы, ее глаза оставались закрытыми, а слова было очень сложно разобрать.

– Я ползла на коленях, – свистящим шепотом произнесла она. – По окнам. Стекло разбилось, рука порезалась, но не больно. Филипп лежал у водителя. Странно лежал, нога кривая была. Стекло ему в лицо попало. Все красное. Я ползла к нему. Тетенька упала на меня, она такая тяжелая была, у меня рука заболела. Какой-то дядя ее убрал, а потом наступил на мою руку. Сказал, нечаянно. Палец больно совсем сделал. Филипп глотал кровь. Пузырь во рту красный такой надулся. Снова тот дяденька его поднял, а я заплакала, потому что думала, он его выбросит совсем. Я не знала, куда он его положил. Потом меня рядом положил. Пузырь тогда уже лопнул, только кровь текла. Холодно очень. А потом… он стал… он дышать быстро так. И голос у него страшный был такой. И я… я кричала, я тебя звала, так долго, так громко, только тебя, чтобы ты пришла, чтобы спасла его, а ты не пришла, ты не слышала, ты про нас забыла, и я одна там была, одна, одна, одна…

Она снова заплакала, только на сей раз уже в голос, и Эмма прижала ее к себе так сильно, насколько это вообще можно было сделать, не причинив ребенку боли. Она целовала искалеченную руку Софии, не сдерживая своих слез и не зная, как утешить девочку. Да и можно ли было хоть как-то избавить ее от этих страшных воспоминаний?

Эта картина была намного страшнее того, что описал ей Шерлок, и Эмма подумала, что лучше ему никогда ничего подобного не слышать.

После этого разговора София заметно переменилась – на ужин она сама попросила какой-нибудь другой еды кроме молока, а вечером легла рядом с Эммой и молча показала на путеводитель, который лежал на тумбочке.

– Это путеводитель, его не читают, – несколько смущенно объяснила Эмма. – Там только неинтересные истории.

– Картинки, – все еще хриплым голосом попросила София.

– Ну, хорошо, – улыбнулась Эмма, потянувшись за книжицей.

Они просмотрели примерно половину картинок, когда София зевнула и легла, прижавшись лбом к плечу Эммы. Они заснули, не переодевшись и даже не погасив свет.

Иногда Эмма ловила себя на мысли, что ей жутко не хватает присутствия Филиппа. Наслаждаться тишиной и безмятежностью пустой гостиницы без него было слишком сложно. Просматривая меню, она помимо сознания выделяла блюда, которые, как она думала, могли бы ему понравиться, а когда они выходили гулять, она думала о том, что Филипп был бы рад оказаться рядом с ними. Такие мысли постоянно держали ее в напряжении, и Эмма даже боялась представить, о чем думала София.

Однако в этой застывшей жизни без суеты и шума было как раз то, чего они обе так хотели. На третий день София сама выбралась из кровати и нашла на полу маленький колокольчик – подарок, который Эмма купила ей накануне после обеда, когда девочка еще спала. Она медленно подкралась к игрушке, словно боясь, что ее за это отругают или обвинят в краже. Эмма лежала на кровати, наблюдая за ней и не решаясь вмешаться.

Интерес, любопытство, желание – жизнь просыпалась в этом крохотном теле, и состарившаяся прежде времени душа вновь обретала настоящие оттенки осмысленных цветов. Траурный черный фон заполнялся другими формами, и Эмма старалась не торопить этот процесс, понимая, как много страха и боли пережила София.

Присев на корточки в своей довольно длинной белой рубашке, София осторожно приблизилась к колокольчику, а затем коснулась завязанного на ручке шелкового бантика. Осторожные пальчики пробежались по тонкой ленте, а затем ухватились за ручку, и по комнате разнесся тонкий, мелодичный звон. Она вздрогнула и замерла, не отпуская свою находку. Потом позвонила еще раз, уже увереннее. Звук был чистым, негромким и немного вибрирующим. Эмма уселась на кровати, улыбаясь и глядя на то, как София переворачивает колокольчик и заглядывает внутрь, рассматривая язычок и золотистую кайму по краю. Внимательно рассмотрев все, что ее интересовало во всех подробностях, она повернулась к Эмме и на ее лице всего на одно мгновение появилась робкая улыбка.

– Хороший, – очень тихо сказала она. – Мой?

– Твой, – согласилась Эмма. – Теперь можешь всюду носить его с собой. Если не хочешь, чтобы он звонил, тебе нужно потянуть за петлю на ручке. Видишь ее? Если ты ее затянешь, тогда язычок не будет болтаться, и ты сможешь просто держать его в руках. Когда захочешь позвонить, тогда запусти руку внутрь и потяни за язычок – он снова станет длинным.

София покачала колокольчик еще раз, а потом вздохнула и вернулась в кровать, не выпуская свой подарок из рук.

Она опустила голову на подушку и прикрыла глаза, но Эмма знала, что она больше не собиралась спать.

– Я больше не поеду к ним, – сказала София через некоторое время. – Никогда.

– Они тебя очень ждут.

– Ну и пусть.

– София, они твоя семья, – вздохнула Эмма, укладываясь рядом с ней.

– Нет. А как ты думаешь, где сейчас Филипп? – Видимо, для Софии обсуждение семейных связей было закончено, и она переключилась на другую тему.

Эмма даже растерялась от такого прямого вопроса. Она и сама никогда не задумывалась о том, куда после смерти отправляются люди.

– Я не знаю.

– Он на небе?

– Не думаю.

– А где тогда? Ему также плохо? Он там скучает по мне?

Эмма перевернулась и положила руку ей на живот.

– На все вопросы я ответить не могу, но знаю точно, что ему больше не больно.

– И он не плачет? Филипп почти никогда не плачет. Он такой сильный, такой смелый. Если даже там вокруг одни чужие люди, он все равно не боится их. Скоро у него будут друзья, и он найдет себе дом. Только он забудет обо мне, а я всегда буду его помнить.

Пришлось сморгнуть слезы и сделать глубокий вдох, чтобы сказать хоть что-нибудь в ответ.

– Филипп никогда тебя не забудет, – прошептала она. – Он всегда будет тебя помнить. Он любит тебя и всегда очень сильно любил.

София подняла на ее глаза, в которых отразилось бесконечное доверие.

– Он самый лучший, – сказала она. – Я его тоже люблю.

– Он знал это.

– И ты его любила, – уверенно сказала София. – Он тоже это знал. Ты никогда его не ругала.

– Иногда ругала. Теперь мне за это стыдно.

– Я не слышала, – пожала плечами малышка. – Филипп сказал, что ты вкусно готовишь и дома у тебя очень хорошо. Что он бы жил с тобой.

От этих слов на Эмму накатила теплая волна облегчения. Она и сама не понимала, как сильно нуждалась в прощении и признании. Безотчетная преданность Софии была сильнее любых обещаний и формальностей, но стать другом Филиппа было значительно сложнее. Теперь, когда все закончилось, не успев как следует начаться, Эмма жалела о том, что не начала заботиться о нем раньше. Она потеряла столько времени, уделяя внимание только Софии, она долгими месяцами упускала из виду Филиппа и опомнилась очень поздно. Упущенные возможности, грубые слова, неправильные решения – все это возвращалось к ней каждый день, и она думала о том, что для Шерлока его собственный груз казался и вовсе жерновом, тянущим на дно. Если она, успев провести с ними всего полгода и не имея перед ними никаких обязательств, все равно чувствовала вину, то как ужасно, должно быть, ощущал себя их родной дядя и прямой законный опекун?

– Он сказал, что Мартин умный и хороший и вообще похож на тебя, только дяденька.

Эмма засмеялась:

– Приятно слышать это. Мне всегда казалось, что Мартин намного лучше меня.

София снова посмотрела на нее, и на сей раз в ее взгляде ясно прослеживалось осуждение.

– Никто не лучше тебя, – серьезно сказала она.

– Спасибо, – склонившись и поцеловав ее в лоб, поблагодарила Эмма. – Мне просто очень повезло познакомиться с вами. С тобой и Филиппом. Вы сделали меня лучше.

– А если я буду одна? Тебе еще будет хорошо со мной или… без Филиппа…

Не позволив ей договорить, Эмма еще раз поцеловала ее и горячо зашептала:

– Ну, конечно, София. Мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с тобой.

 

Глава 23

На третье утро в гостинице появился новый постоялец. Эмма узнала об этом первой – Мартин отыскал окна их номера и тихонько позвал ее, стоя под окном спальни.

– Привет. Не сочти меня полным идиотом, но я просто не мог остаться в городе, зная, что ты будешь здесь. – В расстегнутом пальто, с небольшим чемоданом и съехавшей на самый затылок шляпой Мартин действительно выглядел немного глупо. – Здесь теплее, чем я мог подумать, а номер в гостинице удалось забронировать по телефону.

Она запахнула теплый платок – утром было прохладно, несмотря на то, что к обеду даже морской ветер начинал заметно теплеть.

– София еще спит, – сказала она. – Где ты остановился? Здесь же? – Мартин только кивнул, и тогда она предложила: – Тогда я приглашаю тебя на завтрак. Давай пройдем в ресторан? Там сейчас только один человек, но кофе нам нальют.

– Только чемодан в номер заброшу, – снимая с головы потрепанную шляпу, улыбнулся он.

Эмма махнула ему рукой и удалилась, чтобы одеться и выйти из номера. София крепко спала и даже не почувствовала, что осталась одна. Судя по тому, что в прежние дни она поднималась только после девяти, у Эммы был еще примерно час или даже полтора. За это время она могла спокойно поговорить с Мартином, узнать все новости, а также причины, по которым он явился следом.

Стараясь не скрипеть, она закрыла дверь и побежала по пустому коридору. Она и сама не ожидала от себя подобной спешки, но ей хотелось поскорее встретиться с Мартином лицом к лицу, проверить, действительно ли он оказался здесь или ей все это только показалось. Поэтому, обнаружив, что он опередил ее и уже уселся за один из столиков, она даже обрадовалась.

– Рассказывай, – опустившись напротив, потребовала она. – Как ты тут оказался? Что у тебя нового?

Мартин, как всегда, спокойно кивнул, а потом принялся отвечать на все вопросы, расставляя их в собственном порядке.

– Ничего нового не произошло. Разве что, Мэйлин сходила на эти самые курсы. Я об этом чисто случайно узнал – встретил ее, когда она возвращалась обратно. Судя по виду, ей там понравилось, хотя, как я понял, судить еще рано.

– Ну, да, у нее довольно быстро меняется мнение, – согласилась Эмма.

– А насчет моего приезда… воспользовался своими привилегиями, так сказать. Три дня у меня есть, так что отдохнуть успею. Ты не переживай, я же буду жить в другом номере, мешать не стану.

– Я и не переживаю. Хотя, сдается мне, что приехал ты именно к нам.

– Конечно, к вам, – со вздохом подтвердил ее слова он. – К кому же еще мне тащиться в такую даль. Просто… объяснить сложновато, но я постараюсь.

Она улыбнулась и положила руки на стол, повернув ладони вниз.

– Со мной непросто, да, Мартин? – бодро спросила она, но за этим напускным задором скрывалось настоящее беспокойство. – Чтобы побыть вдали от суеты нужно приехать сюда, где я скрываюсь вместе с чужим ребенком в гостинице, выбранной для меня чужим мужчиной, который даже не родной отец Софии. Как все запутанно и тяжело.

– Не для меня, – устало поднимая брови, пожал плечами он. – Я же не первый день с тобой знаком. Хотя, сегодня едва смог тебя узнать. Ты употребляешь какую-нибудь пищу?

– В целом, да.

– Что-то не очень похоже, – недоверчиво засмеялся он. – Кожа пергаментная, вид болезненный. Не пойми меня превратно, ты все так же красива, но сейчас создается такое ощущение, что ты страдаешь от какого-то недуга.

– Да, наверное, это правда. Я боюсь говорить о том, как сильно скучаю по Филиппу, потому что есть люди, которые имеют гораздо больше оснований для скорби. А еще я очень давно не виделась с мамой, и это тоже меня грызет. Всего понемногу, как видишь. Утешаюсь только тем, что София пошла на поправку.

На его лице появился вполне искренний интерес, и он тут же спросил:

– В чем это проявляется?

Если бы он задал другой вопрос, то она, наверняка, ему бы не поверила.

– Я подарила ей колокольчик, и она обрадовалась.

Он сморщился, чем заставил ее еще раз улыбнуться.

– Колокольчики напоминают мне о телятах, которым вешают на шею звенящие штуки, чтобы они не потерялись.

– Нет, я не для того, чтобы она не потерялась. Во-первых, он очень красивый и звенит тоже вполне сносно. И потом… она рассказала, что звала меня в тот день, когда… все случилось. Ей показалось, что я ее бросила. В ближайшее время я не хочу, чтобы это повторилось, так что теперь, если услышу колокольчик, сразу же прибегу на звон. Тут, как ты понял, совсем другая параллель – раньше в богатых домах хозяйки имели при себе такой же звонок, чтобы сигналить горничным.

Мартин понимающе кивнул.

– А что еще? Она-то хоть ест что-нибудь?

– Да, вчера она съела булочку с маслом и яблоко. Сегодня, надеюсь, удастся покормить ее горячим.

– Ясно. Ты не ешь, потому что у нее тоже нет аппетита?

– Что ты привязался? – возмутилась она. – Я взрослый человек, сама справлюсь.

Он тяжело вздохнул с видом человека, который вынужден объяснять элементарные вещи.

– Вот именно, Эмма – ты взрослая, и кушать тебе тоже нужно чуточку больше, чем ей. И вообще, насколько я помню, у тебя проблемы с едой начались еще задолго до этого момента. Ты не хочешь сходить к врачу?

– Нет, не хочу. В последний раз, когда я там была, ничего интересного со мной не произошло.

– Я отлично помню, что там произошло, – нахмурился Мартин.

– Откуда? Тебя там не было.

– Ты сама рассказала.

– Можно подумать, ты внимательно меня слушал.

– Стало быть, слушал, если помню.

Конечно, ей очень хотелось возразить, но никакого смысла сопротивляться не было, и она просто пробубнила:

– Все со мной хорошо, не надо трястись надо мной так, словно я умираю.

– Мне кажется, что скоро дойдет и до этого. И к кому тогда будут возить Софию? Кто вообще тогда будет ею заниматься?

Вспомнив нечто более важное, чем обсуждение ее аппетита, Эмма даже оживилась, хотя разговор предстоял неприятный – она заранее предвидела, что последующие фразы, которые им придется произнести, будут наполнены неопределенностью и пафосом. Впрочем, это ничего не меняло, все равно ей было нужно с кем-то посоветоваться.

– Знаешь, она сказала, что больше не хочет возвращаться домой, – осторожно начала Эмма.

– И где она собирается жить? – Такой поворот несколько озадачил Мартина, и его ответный вопрос прозвучал даже грубо. Почувствовав это, он поспешил объясниться: – То есть, я хочу сказать, что жить с тобой ей будет очень неудобно. В общежитии для нее вряд ли найдется место.

Эмма согласно кивнула:

– И я о том же. Она сказала это только вчера, но я уже кучу всего передумала. Наверное, нужно искать общежитие, в которое пустят с ребенком.

Мартин передернул плечами:

– Там нужны документы. Ты не сможешь прийти и просто сказать, что у тебя есть девочка, и вам негде жить. Порядок вещей совсем иной, с этим приходится мириться, так что лучше сразу снять квартиру – для этого нужны деньги и ничего больше. Бумажки и прочее – не самое главное. Хотя, в некоторых случаях для такого нужно где-то регистрироваться и получать разрешение, но у тебя с документами порядок. Съемное жилье оформят на тебя, а Софию ты сможешь привести сама – никому ничего объяснять не придется.

Эмма опустила голову и поджала губы. Деньги – это еще хуже, чем документы. Хотя, нет, их ведь, в крайнем случае, можно заработать, а вот с бумажками такой номер не пройдет. София ей не родственница и не дочь. Что же делать? Ждать нельзя, ведь когда они вернутся, им придется где-то жить, а прятать Софию в комнате долго не удастся, хотя бы из-за того же самого колокольчика. Да и вообще, что она будет делать целыми днями одна? Сойдет с ума от своих грустных мыслей.

– С деньгами у меня проблемы. Работу я бросить пока не могу – нужно и о маме помнить тоже. – Она скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула. – Вот что называется безвыходной ситуацией.

Мартин задумчиво кивнул, а потом выпил одним глотком весь свой оставшийся кофе и вздохнул так сильно, что теплый рассеянный ветерок от его дыхания долетел даже нее.

– Время еще есть – целых три дня. Успеем что-нибудь сообразить.

– Как со мной сложно. Постоянно одни проблемы – то у меня приступы в связи с бесплодием, то чужие дети на руках, то работы нет…

Он рассмеялся, и Эмма даже немного обиделась – она ведь говорила вполне серьезно. Мартин поспешил объясниться:

– На самом деле с тобой действительно тяжело, но не от того, что ты такая проблемная. Поверь, у других столько же проблем, сколько и у тебя, да и неприятностей они доставляют не меньше. Думаешь, этому Шерлоку очень сладко живется со своей плодовитой женой? Вся разница между тобой и этой Иреной лишь в том, что ты считаешь и фиксируешь каждый раз, когда нарушаешь чей-то покой, а она об этом даже не думает. В каком-то плане с ней должно быть проще. По крайней мере, мужу не приходится ее успокаивать. С тобой не так – ты очень болезненно воспринимаешь каждый свой промах, и даже то, в чем ты не виновата. Вот что действительно осложняет жизнь.

Речь Мартина была проникновенной, но ровной и складной – впрочем, как и всегда. Он не умел пользоваться витиеватым слогом, но в то же время был способен правильно излагать свои мысли и использовать при этом необидные слова.

София лежала на песке и смотрела в небо. Вообще, если говорить честно, то лежала она не совсем на песке – между ней и пляжем проходила граница из грубого полотняного покрывала, которое матерчатой пленкой разделяло ее толстое драповое пальто и мягкий сыпучий песок. Было странно – не очень тепло и совсем не холодно. Зато был ветер и слепящее солнце, которое, как ей казалось, заполнило все небо – даже там, где пространство было темно-голубым, на него все равно было больно смотреть. София щурилась и пыталась сморгнуть слезы, которые скопились в уголках глаз, но продолжала глядеть вверх. Эмма лежала рядом, а следом за ней расположился Мартин, но его она уже не чувствовала. Увидеть его можно было, только если приподняться на локтях.

Почему-то когда она увидела Мартина, ей стало грустно. Еще больше захотелось, чтобы Филипп был рядом. Чтобы он смог поговорить с этим спокойным дяденькой, и чтобы Мартин его успокоил. Как тогда, с этой вывеской и утюгом. Только Филиппа не было, а Мартин был здесь, и это казалось несправедливым. Поэтому сейчас София лежала на другом краю одеяла, хотя вначале ей очень хотелось лечь посерединке. Так можно было притвориться, что у нее есть мама и папа, которые лежат по бокам и защищают ее от воображаемых врагов. Только вот зачем нужны мама и папа, когда нет Филиппа? Разве можно получать радость от жизни, когда он больше никогда не будет смеяться вместе с ней?

Она закрыла глаза и вслепую потянулась к Эмме – пощупать «взрослый» драп ее зимнего жакета, а потом перебраться к самым пальцам и сжать ладонь. Ее руке не хватало мизинца, и София сморщилась – ощущения все еще были незнакомыми. Она не гляделась в зеркало и не ловила свое отражение в полированных дверцах гостиничной мебели. Она судила о своей внешности по тому, как реагировала на нее Эмма, когда купала по вечерам.

В первый день, когда Эмма унесла ее в странного вида тесную комнатку, где вода капала с самого верху, а вместо ванной был только один скользкий кафель, София поняла, что выглядит очень плохо. Догадаться было не сложно – Эмма очень уж медленно и осторожно умывала ее лицо, ласково касаясь одной щеки – той самой, что болела каждый раз, когда она переворачивалась набок и прижималась лицом к подушке. Тогда Эмма украдкой начала вытирать слезы, и София сделала вид, что ничего не заметила. Потом тонкая и хитрая тетя Мэй перевязывала ей руку. Вначале ей пришлось убрать старый бинт, который был больше похож на грязную серую тряпку. Когда его размотали, Эмма стала плакать, уже не скрываясь и не стараясь улыбаться. На свою голую руку София не смотрела. Она сама не знала, почему – то ли было не очень интересно, то ли слишком страшно. Сейчас рука почти не болела, а противный толстый бинт сняли, и она постепенно привыкала к тому, что теперь на одной руке у нее было всего четыре пальца. Сама она переживала это не так тяжело, как Эмма, и ей казалось, что плакать тут абсолютно незачем. Она бы с удовольствием отдала целую руку, если бы взамен ей вернули Филиппа.

Еще она постоянно трогала языком опустевшее место между передними зубами. Первая пара уцелела – почему-то раскололся второй справа. Десна на том месте был немного кислой на вкус и еще чуть-чуть шершавой. Впрочем, все это не имело такого уж большого значения – София постепенно возвращалась к жизни после двухнедельного прыжка через зияющую пропасть. Тяжелые сны, в которых она видела все в мельчайших подробностях, теперь прогоняла Эмма – она зажигала лампу и качала Софию в своих руках, а иногда даже плакала вместе с ней.

Эмма сжала ее руку в ответ, и София улыбнулась, не открывая глаз. Солнце просачивалось через сомкнутые веки, из-за чего все перед глазами было красным и немного светящимся. Она перевернулась набок и открыла один глаз, обнаружив, что Эмма тоже смотрит на нее. Эмма очень часто смотрела на нее.

– Ты красивая, – улыбнулась Эмма, и ветер набросил светлые волосы ей на глаза, а София даже смутилась от таких неожиданных слов. Эмма продолжила: – Мы с тобой даже похожи, но ты гораздо лучше.

– Я похожа на тебя? – переспросила София, чувствуя необычайную гордость.

– Да, что-то у нас есть. Волосы светлые, глаза голубые. Носы курносые. – Эмма засмеялась. – Этого вполне достаточно.

– Дядя всегда говорил, что я похожа на свою маму. Потом тетя злилась на него, и он перестал такое говорить.

– Твоя тетя ревнивая. Хотя, я ее не осуждаю.

С другой стороны Мартин взял Эмму за руку, и хотя София не могла этого видеть, она все прекрасно почувствовала. Это вышло само собой – она не угадала и не прочла это по движениям, просто ей было известно, что другая рука Эммы теперь лежит в руке Мартина.

Она нахмурилась и поджала губы. Ей хотелось, чтобы сейчас Эмма принадлежала только ей, и она, как ей казалось, имела на это право.

Холодный пляж, мокрый ветер, слепящее небо – все это отдавалось неразборчивым шепотом в ушах, и София прислушалась, стараясь не думать о том, что с другой стороны лежал Мартин, который забирал половину Эммы себе.

– А если я усну? – на всякий случай спросила она.

Эмма улыбнулась:

– Если захочешь спать, то засыпай. Я отнесу тебя в комнату на руках, так что не беспокойся.

– Отнесешь? – удивилась София.

– Да. Если устала, то просто закрой глаза и чуть-чуть подожди.

– А Мартин не обидится?

И почему она задала такой вопрос? С чего бы Мартину обижаться? София даже сама удивилась своей глупости, а потому поспешила отвернуться, чтобы сделать вид, что ничего не говорила.

– Нет. – Эмма все-таки ответила, причем вполне серьезно.

Раздался голос самого Мартина, и София почему-то еще больше убедилась в том, что он действительно держит вторую руку Эммы, хотя никакой связи между руками и голосом не было.

– Я могу и сам тебя отнести. Мы здесь не пролежим очень долго, а то можно замерзнуть. Так что ты никому ничего не испортишь.

София повернулась на спину, а потом привстала, опираясь на локти и глядя на невысокие и редкие морские волны.

– Тогда можно я лягу между вами?

Вопрос сам слетел с губ, и она опять удивилась тому, что ее язык стал таким своенравным.

В ответ Эмма поднялась, взяла ее за бока и переложила на нужное место, одновременно отодвигаясь и комкая несчастное покрывало. И в этот момент София поняла, что на самом деле поступила правильно, попросив разрешения лечь именно сюда. Потому что между Эммой и Мартином безопасно, и для этого даже не нужно притворяться, что они ее родители. Она сжала обе руки – те, что принадлежали разным людям, рядом с которыми она чувствовала себя очень хорошо. Ревности больше не было, и София воспринимала такую перемену как само собой разумеющееся.

Мартин повернулся ней – об этом сказало еле слышное шуршание одеяла, которое с трудом можно было разобрать через шум ветра и плеск воды.

– Я тоже хочу, чтобы он был здесь, – сказал он.

И София отчаянно нахмурилась и покачала головой. Чувство, что она предавала Филиппа, стало исчезать, и она цеплялась за него, понимая, что так даже хуже. Лучше страдать и чувствовать все наполовину, отдавая другую часть своему брату, которого сейчас нет рядом. Однако ухватить пропадавшее ощущение вины не удалось – наверное, виновата была рука, на которой не хватало пальца. Она вздохнула, и складка, которая украшала ее светлый лоб, разгладилась.

Жить без него можно, и можно даже радоваться, если есть причины. Главное – помнить о нем. И пока они будут о нем помнить, София сможет улыбаться.

Поздно ночью, когда София уже спала в постели, Эмма надела первое, попавшееся под руку платье, и вышла из номера. Они договорились встретиться еще днем, расставаясь после прогулки по пляжу. Теперь настало самое время постучаться в его дверь и разбудить, если он уснул.

Дверь открылась еще до того, как она успела приблизиться к ней на расстояние вытянутой руки. На пороге возник сонный, но до смешного серьезный Мартин.

– Куда пойдем? – спросила она, скользя ладонями по платью и проверяя, нет ли на нем карманов.

– Туда, где можно посидеть в тишине, – улыбнулся он.

Посидеть в тишине можно было даже прямо на ковровой дорожке, тянувшейся от одного конца коридора до другого. В здании, где почти никто не жил, не было смысла прятаться или наоборот – выставлять что-то напоказ. И все-таки, дабы обозначить границы своих странных отношений, Эмма и Мартин предпочли не оставаться в его номере, а прошли в пустующий зал ресторана. Приглядев столик у стены, Мартин опустил водруженные на столешницу стулья, и они уселись рядом, а не напротив.

– Если бы передо мной не стоял этот вопрос, я бы подумала, что впереди у нас еще целая пропасть времени, – задумчиво сказала Эмма. – Но теперь, когда почти все мои мысли занимает новая задача, я не могу спокойно отдохнуть.

– В общем, я так и думал, что у тебя здесь появится проблема. Поэтому и приехал, оставив все дела. Кстати, мне этого на работе не забудут – придется расплачиваться.

– Как?

– Пока не знаю, и от этого еще страшнее, – пожал плечами он, но заметив, настороженность в ее взгляде, рассмеялся: – Ничего особо страшного не случится. Ничего такого, с чем бы я не справился. И не начинай обвинять себя, пожалуйста.

– Да, ты от этого устал, – кивнула она, возвращаясь к прежнему настроению. – Я все думаю о том, где будет жить София.

– Где вы с ней будете жить, – поправил ее Мартин.

– Где она, там и я, что тут сложного. Просто все эти деньги-документы очень утомляют даже если о них просто думать, а уж когда примусь за дело, то вообще…

Мартин на мгновение поджал губы и сдвинул брови, становясь похожим на пьяного.

– Думать всегда страшно, но когда начнешь действовать, все станет проще. По крайней мере, исчезнет эта неизвестность.

Эмма оглянулась, чтобы еще раз удостовериться в том, что в зале действительно никого нет, а потом подняла ноги на стул, накрывая подолом коленки и драпируя складками все лишнее.

– Сколько ты платишь за свою квартиру? – спросила она.

– Она у меня однокомнатная.

– Ну и что? Мне на большее денег все равно не хватит. Да и на такое жилье, наверное, тоже. Просто любопытствую.

Он прикрыл глаза, словно вспоминая точную сумму, чтобы не ошибиться. А когда ответил, Эмма поняла, почему ему было так сложно озвучить настоящую цифру.

– Это много, – разочарованно сказала она.

– Не настолько. Если снимать двухкомнатную, то будет гораздо выгоднее.

– Да ну? – Она недоверчиво улыбнулась.

– Да. Санузел, кухня – все это в той же комплектации, увеличивается только объем жилой площади. Простая логика.

Разговоры о такой квартире все равно казались бессмысленными – он менять жилье не собирался, а она не смогла бы найти столько денег. Тем более что с Софией расходы должны были несколько увеличиться. Еще нужно было подумать и о работе – где и с кем будет оставаться малышка, когда она сама выйдет в свою смену. Слишком много неразрешенных вопросов, к которым не хотелось ничего добавлять, давили ей на плечи, и поэтому следующий вопрос был закономерным и вполне объяснимым.

– И к чему все это?

– К тому, что если жить в одной квартире, то мы могли бы делить расходы пополам. Я уже подсчитал, в таком случае тебе бы хватило денег для того чтобы жить со спокойной совестью. Платить за всю площадь ты мне, конечно, не позволишь.

Для того чтобы понять, насколько реальны эти слова, ей пришлось повернуться и внимательно рассмотреть его лицо.

– Мы не женаты, нас не поймут. К тому же, зачем тебе… – Она замолчала, оборвав свою не успевшую развиться речь на полуслове. Мартин не любил, когда она прятала свои проблемы, боясь доставить неудобства. Привыкать к этому было сложно, тем более что начала она только сегодня утром. – Жить с ребенком, да еще и с таким большим – совсем не то, что можно подумать. Я и сама не знаю, как это будет. Не знаю, вообще, смогу ли я договориться с ее дядюшкой. Он и без того сейчас убит горем, а я еще хочу отнять у него племянницу.

– Ну, давай подумаем так, как будто все это происходит не с нами, – предложил он. – Согласна?

– Давай.

Слушать размышления Мартина всегда было интересно. Он пользовался простой логикой в любых случаях – в первый раз она познакомилась с его мыслями вслух, когда они выбирали кинотеатр прошлой зимой.

– София сказала, что жить с ними не будет. Как думаешь, она изменит свое решение?

– Нет.

– Конечно, можно ее заставить. Это будет хорошо?

– Нет.

– Значит, это от тебя не зависит. Ты ведь хочешь, чтобы ей было хорошо. Мы оба этого хотим. Вывод первый: искать жилье придется в любом случае.

– Понятно.

– Едем далее…

Мартин закрыл глаза и притих, и Эмма насторожилась. Затянувшееся молчание уже начало тяготить ее, но она почему-то понимала, что сейчас его нельзя трогать. В такое оцепенение он при ней еще ни разу не впадал, и ей было неизвестно, о чем он мог думать.

Впрочем, даже если бы она прочла его мысли, то вряд ли ей удалось бы ощутить всю их глубину и болезненность. Потому что мысли Мартина сами собой унеслись на веранду ее провинциального дома, в тот самый снежный день, когда он точно так же рассуждал с Филиппом, вычленяя нужные и бесполезные моменты из любых жизненных ситуаций. Потому что только сейчас он вдруг осознал, что тот разговор был, наверное, самым необычным из всего произошедшего в его жизни. Дикий, озлобленный и разочарованный мальчик слушал его слова и со всем соглашался. Можно было считать, что он его приручил и подтолкнул в правильном направлении. Только одного разговора оказалось мало, и теперь Мартин почувствовал звенящую пустоту от того, что он больше никогда не сможет поделиться с Филиппом чем-то полезным. Мальчик был одним из немногих людей, которым это было нужно, и ему стоило бы отдать все без остатка, но теперь такой возможности уже не будет.

– Прости, – с трудом вернувшись к обеспокоенной Эмме, вздохнул он. – Что у нас было?

– Что все равно придется искать квартиру.

– Да. Так вот, пункт второй – переговоры с Шерлоком. И почему я его никогда не видел? Так было бы проще его представить и подсказать тебе, как лучше к нему подступиться.

– Он каждый раз разный, так что смотреть на него не обязательно.

– Если София не станет с ними жить, то тебе или нам – тут уж как решишь – придется идти до победного конца. Пока он не даст согласие и не отпустит ее, уйти будет нельзя. Она решила это за всех, так что разговор будет не о том, что он разрешит или запретит, а о том, как быстро он смирится.

– Понятно.

– Финал переговоров ясен заранее, остается искать способ облегчить процесс. И знаешь, что тут главное?

– Что?

– Главное – быть уверенной в том, что поступаешь правильно. А если ты отправишься к нему, не имея ничего, то уверенности у тебя тоже не будет. Так что, когда начнется разговор, тебе лучше знать, что у тебя есть основа – деньги, дом, работа. Что ты не просто так забираешь ее – у тебя есть все, чтобы о ней позаботиться. Конечно, не обязательно тыкать ему этим в нос, потому что от такого он еще больше разозлится. Однако если ты будешь просто знать, что у тебя за спиной кое-что имеется, этого будет достаточно.

Эмма положила подбородок на согнутые колени и опустила ресницы.

– Ты во всем прав. Но как же нам быть с тем, что мы не женаты?

– Это можно исправить, если тебе так сильно хочется.

Она повернулась к нему и без всякой злобы сказала:

– Ох, как мне хочется царапнуть тебя… или шлепнуть. Ты же сам знаешь, почему я не могу.

– Я знаю, почему ты не хочешь, а почему не можешь, мне неизвестно.

Она тоскливо перевела взгляд на пустой стол и вздохнула:

– Мне вдруг захотелось поесть, но, как назло, заказать ничего нельзя.

– И что это значит? – Мартин решил проявить нехарактерную для него настойчивость в разговоре.

Пришлось признаться:

– С каждый днем я люблю тебя все больше и больше. Ты, наверное, не нуждаешься в моих подсказках для того чтобы это почувствовать. Но, Мартин, я не могу убить свою маму двумя новостями одновременно. Как она отнесется к тому, что я выхожу замуж и почти удочеряю Софию? Ей сейчас и так кажется, что я ее бросила. Не приехала на праздники, не говорила с ней уже черт знает сколько времени, не просила прощения за ту отвратительную сцену, хотя я вообще-то пыталась, но, видимо, момент был неудачный. Так что хватит ей уже одного того, что я забираю соседского ребенка, я даже не уверена, что она сможет пережить хотя бы это.

Он вздохнул, умудрившись вложить в свой вздох всю обреченность и грусть только что сказанных ею слов. Ощутив это, Эмма стала торопливо объяснять:

– Я верю тебе, и сейчас чувствую, что готова отступиться от своего страха перед проклятым будущим, в котором мне вечно рисуются мерзкие картины, но, как и все хорошее, наше супружество стоит ожидания. По крайней мере, мне так кажется.

Он почесал лоб и кивнул:

– Согласен, торопиться не стоит. Но что ты будешь делать?

– Я попытаюсь найти квартиру и попрошу Мэйлин переехать со мной. Это будет чуть дороже, и поэтому есть риск, что она откажет.

Мартин улыбнулся:

– Она согласится, вот увидишь.

– Мне так повезло с вами, ребята, – отвечая на его улыбку, рассмеялась она. – Никто и никогда не получал столько поддержки от своих друзей, сколько довелось почувствовать мне.

– Мне казалось, что в прежние времена я тебе не особо нравился. Если честно, та твоя летняя речь, когда мы прогуливались по набережной, до сих пор мне покоя не дает. Вроде, как я из тебя идиотку делал, и ты не была готова терпеть это всю жизнь. И еще что-то даже более обидное, сейчас всего не вспомнить, но бывает, что ночами твои слова прямо в ушах звенят.

Эмма опустила голову. Ей было действительно стыдно за тот свой срыв, который почти отнял у нее замечательного друга и любимого человека. Почувствовав это, Мартин продолжил:

– Но на самом деле, в этом была и моя вина – совсем чуть-чуть, ибо по незнанию. Я смотрел на тебя, и мне казалось, что тебе нужен такой успешный, серьезный и состоятельный молодой человек. А я просто старый зануда, у которого даже на работе приятелей нет. Думая, что тебе будет со мной не очень интересно, я пытался играть… да что уж там, притворяться тем, кем, ты хотела бы меня видеть.

– Я никем кроме тебя самого не хотела тебя видеть.

– Ну, теперь-то мне это известно, а тогда я тебя знал немного хуже. Мне просто нравилась твоя красота и непосредственность.

– Большое спасибо.

– Да что ты, не за что, – обрадовавшись пробудившемуся в ней чувству юмора, тут же отшутился он. – В общем, потом ты все равно со мной расправилась, и я себя почувствовал обманутым и одураченным. Хотя, справедливости ради, отмечу, что я сам себя ввел в заблуждение. Потом я нашел тебя опять. На кухне. Там уже не было смысла притворяться и играть в галантного джентльмена – все равно, ты меня бросила. И вот там-то, почему-то и раскрылась вся правда. Зануда и молчун тебе понравился куда больше, чем тот, кого я тебе пытался нарисовать.

– Кстати, я там тоже другая была. Раздражительная, сварливая, вечно замученная своими проблемами. Но ты все равно приходил.

– Я, вообще-то, не заметил, чтобы ты так сильно там изменилась. Сбросила с себя кое-что и все.

– Да, это точно. Но зато ты полностью преобразился. Поначалу было не очень заметно, я только потом поняла, что ты стал другим. И таким ты понравился мне гораздо больше.

– Ну, хорошо. Раз ты так говоришь, я пожалуй, попытаюсь поверить. В таком случае, придется нам, наверное, подождать еще немного? Пока твоя мама привыкнет к Софии, я имею в виду.

– Спасибо, – едва заметно улыбаясь, поблагодарила его она.

 

Глава 24

Дорожка шла, пересекая все кладбище от ворот до задней стены. От нее отходили небольшие тропинки, которые еще не были заасфальтированы – администрация приняла решение отложить такие работы до весны. Филиппа похоронили далеко от стены и от всех ограждений. Его могила была еще слишком свежей на вид – даже снег и подтаявший лед не смогли превратить ее в одно целое с более ранними захоронениями. Земля еще не слежалась – она выделялась небольшим холмиком, привлекая к себе внимание. Ирена не стала подходить ближе. Она просто указала рукой на могилу, а сама осталась на дорожке, позволив тем самым Эмме самой справиться со своими чувствами.

Мраморное надгробье с фотографией под стеклянной пластиной. Это не могло быть могилой Филиппа, потому что ему еще слишком рано лежать в земле. Эмма не верила своим глазам, хотя осознание смерти мальчика пришло в ее разум уже очень давно. Эта мерзлая земля не могла прикрывать ребенка, которому нужно было еще так много успеть сделать. Это надгробье не могло принадлежать ему, потому что одной мраморной глыбы было недостаточно, чтобы удержать его.

Эмма подошла к плите, и, не снимая перчатки, счистила ладонью снег с гладкой поверхности.

Ему было всего двенадцать лет, и он навсегда останется таким. София перерастет своего брата, станет мудрее, умнее и рассудительнее. Она будет самостоятельной и сильной, а он так и останется импульсивным, эмоциональным и ненормально одиноким ребенком, лежащим под тяжелым камнем. Так не должно быть – он должен был проходить все первым, как это было до сих пор. Он первопроходец, защитник и эталон для своей маленькой сестры – именно Филипп должен был постигать все премудрости жизни, чтобы потом показать и объяснить все Софии.

– Прости меня, – прошептала она. – Я должна была быть рядом.

Конечно, она не была обязана следить за этими детьми. Это не включалось в ее задачи – она вообще ничего им была не должна. Но сейчас, столкнувшись с холодным и упрямым фактом, глядя на эту могилу и осознавая, что Филипп действительно похоронен, Эмма начинала понимать в полной мере то глубокое и неистребимое чувство вины, которое пожирало Шерлока.

– Прости нас всех, пожалуйста. Мы тебя не понимали и не старались остановиться, а тебе это было так нужно. Взрослые так устроены – они редко видят что-либо кроме собственной правоты. Ты научил нас тому, что иногда мы тоже способны ошибаться, но этот урок оказался очень жестоким. Мы будем любить и помнить тебя. Спасибо тебе за ту боль, которая сделает нас умнее. Я надеюсь, что никто из нас этого не забудет и не посмеет закрыть глаза на то, что произошло с тобой.

София ждала ее в машине, и Эмма знала, что малышка следит за ней сквозь стекло и кованые решетки забора. Нужно было возвращаться. Она отошла от могилы и зашагала к Ирене.

– Вы не виноваты, – едва она приблизилась к ней, Ирена заговорила первой, проявив при этом удивительную бестактность вкупе с проницательностью. Необычным было и то, что ей удалось скомбинировать две вещи, которые совершенно не сочетались.

– Отчасти все мы виноваты.

– Что вы могли сделать? В той ситуации я могу представить только то, что вы поехали вместе с ними как сопровождающий взрослый, вот и все. Филипп все равно бы умер по дороге, и вы, возможно, к нему бы присоединились. К чему такие жертвы? Вы гораздо нужнее живая, чем мертвая.

Они шли рядом, шаг в шаг, постепенно подходя к машине и переговариваясь на ходу.

– Спасибо, – искренне поблагодарила ее Эмма. – Мне хотелось бы также хоть чем-то облегчить вашу боль.

– Это очень мило, но невозможно. Просто невозможно. Сейчас поедем домой, и поговорим об этом подробнее.

Когда Эмма и София вернулись в городок, Шерлока в доме не оказалось. Ирена встретила их в компании Дианы, сразу же сообщив, что ее муж снова вышел на работу. Ничего удивительного в этом не было – шла почти середина января, пора бы уже вернуться к нормальной жизни. Однако дом до сих пор был тихим, словно погруженным в спячку. Необычный контраст сразу же бросался в лицо, заставляя Эмму задуматься о том, как выглядел дом ее детства. Когда Филипп и София жили у своего дяди, их присутствие ощущалось, даже если они просто сидели в своей спальне. Неуловимая жизненная энергия наполняла каждую комнату и помещение, она сквозила во всем. Теперь в доме был мертвый порядок – все лежало на своих местах, а воздух казался застоявшимся и холодным. Ирена не могла заполнить этот дом без них. Потом они поехали на кладбище – хозяйка сама предложила это, понимая, что они поступили нехорошо, похоронив Филиппа и не сообщив ничего Эмме. Исправить это было нельзя, но показать место, где лежал мальчик, стоило.

А сейчас они сидели в гостиной так же, как когда-то Эмма сидела с Шерлоком в их первую встречу. Софию отправили наверх, чтобы она выбрала лучшие вещи, которые хотела бы взять с собой.

– Я знала, что вы ее заберете. Это правильно, хотя, признаюсь честно, мне бы не хотелось ее отпускать. Можете не верить, но я люблю их обоих. Я бы и сама не поверила, потому что никогда об этом не задумывалась. Все как-то времени не было. Но я никогда не желала им зла, поверьте.

Эмма думала о том, что ей стоило подняться с Софией, поскольку оставлять ее одну в спальне, где они жили вместе с братом, было слишком опасно. Однако серьезные и полные горечи слова Ирены отвлекли ее от этих мыслей.

– Вы, наверняка, внутренне считаете меня виноватой. Не спорьте, я и так это знаю. Боже мой, я ведь и сама виню себя во всем. Я была эгоистичной и капризной идиоткой, думала только о своем будущем ребенке. – Эмма уже и не помнила, знала ли она о беременности Ирены. Возможно, она слышала об этом впервые, а потому слова заставили ее даже вздрогнуть. Ирена тем временем продолжала: – Если бы не я, они ни за что не сели бы в тот проклятый автобус и сейчас все было бы хорошо. Я должна была оставить им место или отказать своим родителям, сказать, чтобы они не приезжали. Но я… я не могла этого сделать. – Тут она опустила голову, и Эмма поняла, что сейчас Ирена заплачет. В подтверждение этих ожиданий ее голос действительно задрожал. – Я не привыкла отказывать им в чем бы то ни было. Они обижаются на меня за то, что вышла замуж за Шерлока и оставила их одних, я всегда чувствую перед ними свою вину. Я всегда пытаюсь доказать самой себе, что не зря поступила так, что я действительно должна была выйти замуж за человека, которого так сильно люблю, но всякий раз случается что-то, чего я не могу предусмотреть. Они говорили: «Вот видишь, он повесил тебе на шею своих племянников. Разве так поступают любящие мужья?», а я пыталась закрыть уши и не верить им. И все-таки их слова отравили меня, ведь я, сама того не понимая, начала верить этому. Я начала винить детей. Да и разве только в этом моя вина? Есть еще много чего. Та вывеска, к примеру…

Эмма даже подобралась, напрягаясь всем телом. История с вывеской и двухнедельной отработкой до сих пор вызывала в ней возмущение и даже гнев, но сейчас нужно было сдерживаться, дабы не сделать еще хуже.

Ирене, в свою очередь, было уже все равно, кому и что она говорит. Она боялась признаться во всем Шерлоку, но чувствовала непреодолимое желание поделиться и покаяться. Эмма оказалась рядом, и она не могла остановить себя – слова сами текли, вынося на свет то, что ей удавалось прятать во тьме.

– Я не просто ударила его. Я била его всем, что попадало под руку. Господи, я истязала их своим истерическим гневом, понимаете? Я кричала битых два часа. То замолкала, то снова начинала голосить, и меня было никак не остановить. А они просто терпели, потому что им было некуда идти. Уже и не помню, что я ему сделала, но он упал на пол и остался лежать. Может быть, ему было не так больно, но он уже просто не мог меня слушать. Он лежал, а София сидела рядом, и, увидев их, я разозлилась еще больше. Я ударила ее, понимаете вы это? Мне показалось, что они изображают мучеников, пытаясь показать мне, как им больно и какая я плохая. И это не дает мне успокоиться, я даже спать не могу. Я вижу, господи, я просто вижу и слышу собственные крики, и я сама себе противна в этот момент! Если бы я знала, что он умрет, если бы я только это знала, я бы никогда не подняла на него руку. А с другой стороны, знаете, мне ведь в свое время не повезло вот так умереть, как ему. Иногда я дохожу до того, что начинаю думать, будто он нарочно это сделал. Будто он специально умер, чтобы мы с Шерлоком мучились всю оставшуюся жизнь. Я, кажется, уже схожу с ума.

Она замолчала на какое-то время, а потом вновь начала плакать. Ее плечи вздрагивали, а из горла вырывались громкие всхлипы, и Эмма уже начала опасаться за ее здоровье. Можно ли беременным так сильно волноваться? Не случится ли с ней беды?

– Моя мама тоже избивала меня, – несмотря ни на что, Ирена продолжала говорить, с трудом преодолевая икоту и судороги. – Я пожалею о том, что сказала вам, но я должна с кем-то поделиться, потому что никогда и никому такого не говорила. Она тоже била меня и очень сильно. Порой она кричала часами и тоже бросала в меня разными вещами. И она оскорбляла меня словами, которые я никогда не произнесу вслух при своей дочери. Но она была и хорошей. Баловала меня в те дни, когда я вела себя хорошо, защищала меня и заботилась обо мне лучше, чем кто-либо еще. И мое сердце разрывалось от страха, любви и ненависти. Она моя мама, и любовь всегда побеждала, потому что я боготворила ее. Я забывала побои и синяки, как только они сходили с тела. Я сама ползала перед ней на коленях, чтобы она простила меня. Я так ее любила, и была готова все ей простить, искренне считая, что прощать-то и нечего. Но я никогда не думала, что стану походить на нее, и дети, которых мне доверят, возненавидят меня всем сердцем. Как же я могла не понимать того, что я продолжала любить свою маму, потому что она – родной мне человек? Для них я была никем, и они меня не простили. И вот теперь, получилось…

Она оборвала свою речь на полуслове, и Эмма повернулась в сторону двери, понимая, что сейчас увидит Софию. Так и было – малышка стояла, прижимая к груди пыльную коробку из-под обуви и какие-то вещи, которые, судя по всему, принадлежали Филиппу.

– Иди сюда, – протянув к ней руку, позвала ее Эмма. – Покажи, что ты взяла.

София двинулась к ней, крепко держа свой багаж и глядя только на нее.

– Это мои сокровища и рубашки Филиппа.

Ирена горестно вздохнула, но Эмма решила не смотреть на нее, поскольку ей нужно было сделать небольшой перерыв после всего, что на нее излили таким бурным потоком. И почему эта семья считает, что ей можно жаловаться на жизнь? Вспомнился Шерлок, плакавший сидя за кухонным столом в ее общежитии. Теперь вот сама Ирена. И все они каются перед ней в своих грехах, будто она может облегчить их страдания или одарить их прощением.

– А как же твои вещи? В чем ты будешь ходить? – поглаживая Софию по светлым волосам, спросила она.

– Не хочу.

Хотя ответ не очень соответствовал вопросам, было ясно, что брать старые вещи София не собиралась.

– Но ведь ты не можешь носить рубашки Филиппа.

– Я не буду носить их, я буду хранить их у себя.

Как память. Больше ничего ей было не нужно. В коробке, наверняка, тоже лежали какие-то вещи, которые были ей дороги как память. Эмма тяжело вздохнула, не зная, как лучше уговорить Софию взять с собой хотя бы пару теплых платьев. Она посадила ее к себе на колени и обняла, сомкнув руки на ее животе. Нужно было подобрать правильные слова, и она сомневалась, с чего стоит начать.

– У тебя были любимые наряды? – Пришлось начать с нейтрального, но близкого к проблеме вопроса.

– Нет.

В разговор вступила Ирена, которая, видимо, решила, что Эмме нужна помощь.

– А помнишь свое зеленое платье с вышивкой красными нитками? – спросила она, и в ее голосе прозвучала почти надежда.

– Не помню.

– Тогда, может быть, лучше тебе подняться в комнату еще раз и посмотреть в своих вещах? – настаивала Ирена.

– Не хочу.

– Но как же ты можешь знать, если не помнишь? Найди его и внимательно рассмотри – вдруг захочешь взять с собой.

– Нет.

Как и многие другие маленькие дети, София могла любить и дарить всю себя без остатка, но с другой стороны, она также могла закрыться и с несвойственной характеру жестокостью отрезать все пути для возвращения. Наблюдая за упрямыми отказами, раз за разом сыпавшимися на голову Ирены, Эмма ощутила холодный страх. Что будет, если она также ошибется и станет для Софии ненавистной и чужой? Неужели ее также обрекут на безнадежность и непрощение?

– И все-таки, сходи еще раз. Посмотри, может, среди вещей Филиппа тебе понравится еще что-нибудь, – попросила Ирена. – Иди, посмотри там все еще раз.

Эмма отпустила ее, и София уныло побрела в коридор, явно не желая возвращаться в свою прежнюю комнату.

Дождавшись, когда она скрылась из виду, Ирена встала со своего места и прошла к одному из шкафов, стоявших вдоль глухой стены. Она выдвинула ящик и извлекла шкатулку, с которой и вернулась к Эмме. Внутри оказались деньги, сложенные аккуратной стопочкой и перевязанные лентой.

– Вот, возьмите. Лучше купить ей новое, чем ждать, когда она выберет старое. Я бы на вашем месте не стала ее спрашивать, что она хочет взять – просто упаковала бы ее вещи и перевезла в новую квартиру. Что она может понимать в свои пять лет? Но если вы уж решили во всем ей потакать, то возьмите лучше эти деньги.

После такой укоризненной тирады никакого соблазна перед деньгами у Эммы не возникло. Она пожала плечами:

– Я вполне могу купить все и сама. Странно, что я раньше не догадалась.

Ирена покачала головой:

– Нет, вы должны забрать это. Шерлок копил деньги, хотел весной купить Филиппу велосипед. Можно было бы и с первого раза купить, но расходов всегда почему-то было слишком много и на велосипед вечно не хватало, так что после нескольких попыток он решил растянуть все на несколько месяцев. А потом мы не успели. Да, что тут непонятного – теперь эти деньги уже не нужны. Я не могу потратить их… мы не знаем, что можно было бы на них купить. Лучше отдать их Софии, чтобы они пошли ей на пользу.

– Я не могу, – продолжила отказываться Эмма. – Вы и так почти все мне отдали. Отправили в отпуск, оплатили все расходы. Как я могу требовать что-то еще?

– Это ведь делалось для нее, а она часть нашего дома. Пока что, во всяком случае.

– К тому же, я не знаю, как ваш супруг воспримет эти новости. Я надеялась встретиться с ним сегодня, но раз уж его нет, то я даже не знаю…

– Он, как и я, к этому готов. По крайней мере, он знал, что какое-то время вы должны будете заботиться о ней вместо нас. Если бы вы видели ее в первые дни после похорон, вы бы все поняли.

Она не видела ее в первые дни, но ей было известно, как София выглядела уже потом, когда от нее почти ничего не осталось. Одичавшая, худая, бледная и пассивная, она была почти невидимкой, так что те дни, что она тайно жила в комнате Эммы, прошли без проблем.

– Не заставляйте меня так долго стоять с протянутой рукой, – укоризненно прошептала Ирена. – И не делайте глупостей. Вам будет нужно гораздо больше денег, тем более, если вы собираетесь делать все то, чего она так и не дождалась от нас.

София вернулась, держа в руках старый свитер Филиппа, который Эмме ни разу не довелось увидеть на нем. Они собрались и вышли, поблагодарив Ирену за все, что она сделала для них в этот день.

София сидела в теплой ванне. Она пообещала Эмме, что с ней все будет в порядке, и ее оставили одну. Ей хотелось полежать в одиночестве, за закрытой дверью – так легче думалось о своем.

Она будет жить у Эммы. Конечно, ее сразу предупредили, что они переедут в другое место и в этом доме они будут только по выходным, но ей было все равно, где спать и что есть – лишь бы рядом с Эммой. Еще когда они были на море, София часто просыпалась ночью и думала о том, что когда-нибудь они вернутся домой, и тогда ей придется снова жить рядом с тетей и Дианой. Тогда она начинала плакать, страстно желая, чтобы это время, которое они проводили в гостинице, никогда не закончилось. Однако она была слишком большой и хорошо понимала, что эти дни обязательно подойдут к концу, а за ними начнется другая жизнь, от которой она успела отвыкнуть. Говоря Эмме, что она не вернется домой, София и сама слабо верила в то, что все получится так хорошо. Все ее детские надежды постоянно рассыпались в прах перед лицом реальности. «Так не бывает», «Так не делают», «Это неправильно», «Ты потом об этом пожалеешь» – вереница суровых наставлений вела к тому, что она неизменно меняла свои планы и отказывалась от собственных желаний. Это взрастило в ней способность ограничивать и держать себя в руках, но София еще не понимала, насколько важны эти качества в настоящей жизни.

Немного дальше, в другой комнате Эмма проходила другой разговор – ей предстояло выслушать все, что накипело на душе у ее матери за время долгой разлуки.

Эмили не кричала – она просто говорила, глядя мимо Эммы в пустую стену, и почти не моргая.

– Ты избегаешь меня. Не приехала на праздники – бог с ними. Это не последний год, таких будет еще много, так что я не очень расстраиваюсь. Но меня удивило то, что ты сослалась на плохое самочувствие, в то время как дорога занимает всего три часа автобусом. Тебе действительно было настолько плохо? Ты бросила меня совершенно одну и осталась там со своими друзьями. Уж не знаю, чем тебе там так понравилось, да и не мое это дело. Только лгать зачем? Неужели тебе было настолько плохо, что ты не смогла приехать? Пойми меня правильно, я беспокоюсь о тебе и поначалу даже поверила, но потом, как только ты узнала обо всем, случившемся с Софией, ты сразу же чудесным образом выздоровела и легко перенесла дальний перелет. Как еще я могу это понять? И опять же, мне ты только позвонила и бросила несколько слов, хотя могла бы все объяснить и по-человечески.

Прерывать Эмили было нельзя, иначе она могла сорваться и наговорить еще больше, а потому Эмма ждала, склонив голову и выслушивая все обвинения и упреки. Это было больно и казалось несправедливым, но пришлось признать, что правды в этих словах было больше, чем догадок и простой обиды. Она действительно должна была приехать домой на праздники. Может быть, тогда она даже смогла бы связаться с Софией прежде, чем девочка достигла такого истощения.

Собственные мысли показались ей кощунственными. Перед ней была ее мама, которая высказывала все, накопившееся с самой осени, а она все равно возвращалась к ребенку, о котором ей предстояло заботиться. Что же она за дочь такая? Что она за человек? Отвратительно.

– А теперь ты приезжаешь – отдохнувшая, повеселевшая… и девочка, как я вижу, тоже в порядке. И все равно ты говоришь мне такие вещи, не считая нужным даже посоветоваться! Ты берешь на себя такую ответственность, не спросив меня, что я об этом думаю. Неужели ты считаешь, что справишься без меня? Ты, которая никогда не рожала и даже не была беременной, берешь под свою опеку уже вполне взрослую девочку. Да и вообще, почему ты разрушаешь чужую семью? Почему считаешь себя умнее и добрее них? Разве тебе не казалось, что проблема в ребенке? После войны тысячи детей остались на улице, им нечего есть и негде спать. Их растолкали по приютам как животных на скотобойне, и они рады даже этому. А у Филиппа и Софии было все – теплый дом, еда, заботливые взрослые и возможность учиться в школе. Они жили так, как тем сиротам и не снилось! Чего им не хватало? Чего они хотели? Ты что же это, считаешь, что сможешь дать ей все, чего она хочет? А не слишком ли ты высокого о себе мнения? Если даже родной человек не смог им угодить, то я вполне обоснованно сомневаюсь в том, что ты сможешь удовлетворить все ее запросы.

Эмили била по больному, не придавая этому особого значения, и Эмма старалась сдержаться, помня о том, чем завершилась предыдущая беседа на повышенных тонах. Но теперь, когда речь зашла о Софии, она решила, что должна вступиться за малышку и попытаться все объяснить.

– Даже я не знаю, как им жилось у этих людей, – начала было она, но ее очень быстро прервали.

– Опять ты за старое. Считаешь себя самой умной и мудрой. Хорошо, я не буду тебе мешать. Делай что хочешь, только справляйся со своими проблемами сама. Я не стану тебе в этом помогать, потому что я тебя предупреждала.

Эмма кивнула и поднялась с дивана, понимая, что если пробудет здесь еще немного, то обязательно наговорит лишнего и опять останется виноватой.

– Ты не хочешь слушать меня, – глядя на нее, заключила Эмили. – Тебе лучше пойти на это, хлебнуть горя, а потом сожалеть? Хорошо, если так, то ты больше и слова от меня не услышишь. Если эта девочка так дорога тебе, что ты готова отказаться от своей матери, я это переживу. В конце концов, я ведь хочу, чтобы у тебя все было хорошо, так что если ты видишь в этом свое счастье, то, пожалуйста – поступай, как знаешь.

Уходить молча и в полном непонимании не хотелось. Жажда справедливости, откровенности и доверия снедала Эмму изнутри, но она удержала себя, приложив невероятные усилия. Разве Эмили когда-нибудь могла дослушать ее до конца и не выставить ее при этом эгоисткой и самовлюбленной свиньей? Долгими годами Эмма упорно старалась пробить эту стену и донести свои мысли до матери, но некоторое время назад она поняла, что поступая так, лишь усугубляет положение вещей.

Она молча вышла из комнаты, зная, что это также не самый лучший выход из положения. Стоило бы сказать что-то примирительное или хотя бы доброжелательное, но она была слишком измотана прошедшим днем, чтобы искать способ сгладить конфликт. Единственное, что она смогла сделать – уйти прежде, чем разговор перерос в настоящую войну.

Миновав коридор и приблизившись к ванной комнате, она с удивлением поняла, что там никого не было. Свет все еще горел, но приоткрытая дверь говорила сама за себя. Она прошла немного дальше и увидела Софию, стоявшую у входной двери и глядевшую на вешалку, откуда свисало ее коротенькое пальто.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она, стараясь не переносить свой гнев на ребенка. – Потеряла что-нибудь?

София повернулась к ней, и Эмма отметила застывший взгляд, полный горечи и раскаяния.

– Я уйду, – сказала она, показав на дверь.

– Куда? – испугалась Эмма.

– К тете.

Эмма опустилась перед ней на колени и обняла за плечи. Еще час назад София была так рада возможности остаться с ней, а теперь переменила решение? Что могло случиться за такое короткое время?

– Почему? – не особо рассчитывая на исчерпывающий ответ, спросила она.

Малышка опустила ресницы, и ее губы задрожали. Она явно пыталась справиться с подступавшими слезами, но получалось у нее это очень плохо.

– Из-за меня твоя мама больше тебя не любит, – все еще не поднимая головы, сказала она. – Вы ссоритесь, потому что я пришла сюда. Я уйду, и она опять тебя будет любить.

Привычка держаться очень тихо теперь создавала для Софии и окружающих определенные трудности. Эмма понимала, что девочка смогла услышать обрывки разговора, потому что умела бесшумно ходить и не вмешиваться в разговоры старших. Наверное, София выбралась из ванной и пошла искать ее, а потом наткнулась на не слишком приятные слова, имевшие к ней самое прямое отношение. Она сделала из них одной ей понятные выводы и даже успела принять решение. Оставалось только гадать, что именно ей удалось разобрать.

Эмма подняла ее на руки и понесла в свою комнату, стараясь поскорее отойти от двери. Мысль о том, что София решила пожертвовать своим благополучием ради того, чтобы она смогла спокойно жить со своей мамой, показалась ей какой-то ненормально взрослой и страшной.

– То, что происходит между мной и моей мамой я должна решать сама, – усевшись на своей кровати и устроив Софию на коленях, сказала она. – Волноваться об этом должна я, а не ты. Я хочу, чтобы ты осталась со мной, и буду счастлива, если мы станем жить вместе.

– А как же твоя мама? – поднимая на нее залитые слезами глаза, спросила София.

– Я найду способ помириться с ней. Когда люди очень любят друг друга – любят так же сильно, как и я с мамой – они обязательно мирятся, даже если очень сильно друг на друга обижены. А сейчас нам надо лечь спать. Пока что ты поспишь со мной, хорошо? Устраивать тебе отдельную комнату еще рановато.

София прижалась лицом к ее груди и просто кивнула. Эмма была готова защищать ее, заботиться о ней и обнимать ее хоть каждый день. Это ли не настоящее счастье?

 

Глава 25

Наверное, это было расплатой за то, что все складывалось слишком просто.

Мэйлин согласилась на переезд почти сразу же. По ее словам, она влюбилась в курсы кройки и шитья в первый же вечер, а потому твердо решила обзавестись швейной машинкой, чтобы заниматься любимым делом без оглядки. К столь шумному устройству непременно прилагается некоторое количество свободного места и приватной территории, когда никто не станет стучать в стену или жаловаться коменданту на то, что «эта вредная Мэйлин так шумит, будто гоняет по рельсам поезда у себя в комнате». Поэтому идея с квартирой показалась ей просто прекрасной, и она решила, что вполне может немного переплачивать, если результатом таких расходов станет возможность творить с новенькой машинкой что угодно.

Мартин подозрительно быстро нашел квартиру в своем доме, и Эмма прекратила все поиски, в очередной раз удивившись тому, как легко ему удавалось решать проблемы насущного характера. Искать работу, жилье и улаживать проблемы с документами Мартин умел как никто другой, что было весьма редким даром даже для мужчины.

Итак, после недели непрерывных скандалов в общежитии, Эмма перевезла Софию в пустую квартиру, куда потом переехала Мэйлин, захватившая почти половину их вещей. И, несмотря на то, что множество вопросов было уже решено, оставалось еще столько же проблем, а может даже больше. С кем оставлять Софию, когда сама Эмма будет уходить на работу? Как обойтись без мебели? Стоит ли покупать что-то кроме швейной машины? Все-таки жилье было временным, и Эмма не была уверена в том, что они проживут здесь достаточно долго. Мартин посоветовал ей купить хотя бы дешевую раскладушку, поскольку спать на полу даже в многоэтажном доме было бы равносильно самоубийству, тем более, если речь шла о маленьком ребенке. В результате они разжились подержанными кроватями, складными стульями и журнальным столиком. Мэйлин привезла свою ненаглядную машинку уже через неделю, и с тех пор по вечерам в их квартире не стихали ритмичные звуки стучащей иглы и качающихся педалей.

София привыкала ко всему намного легче, чем взрослые. Она спала, где придется, ела то, что ей давали, и купалась под душем, потому что ванны в новой квартире не было. Ей было все равно, что каждый день приходилось подниматься по ступенькам на третий этаж, она не особо расстроилась, когда Эмма отвела ее к соседке, принимавшей у себя детей за небольшую плату. София была готова терпеть что угодно, зная, что теперь будет жить с Эммой. Это значило, что она сможет делать подарки, и ее маленькие рисунки больше не выкинут в мусорное ведро. Это значило, что по вечерам ее будут обнимать и укачивать, если ей станут сниться кошмары. Это значило, что образ Филиппа не будет слишком часто появляться перед глазами. А еще это значило, что она уже нескоро увидит тетю и дядю. Она спала рядом с Эммой, потому что отдельную кровать ей еще не купили, но ей так нравилось даже больше. По вечерам, когда заходил Мартин, она подолгу слушала его рассказы, хотя и не понимала их содержания. Все, что он говорил, казалось очень важным и серьезным, и, пытаясь вникнуть в суть его непонятных рабочих проблем, она чувствовала себя взрослой и такой же важной.

Единственное, что вызвало у нее настоящий восторг – вид из окна, который открывался в высоты их этажа. Двор будто оказался далеко внизу и сжался до размеров игрушечного макета. Отсюда, сверху, можно было даже заглянуть в соседний двор или посмотреть на проезжающие автомобили. Забираясь на подоконник и упираясь руками в глухо заколоченную раму, София с упоением разглядывала прохожих и пыталась разобрать по цветам занавески в окнах дома напротив. Она могла простаивать так часами, почти не шевелясь и не говоря ни слова. Эмма обычно ее не тревожила, только просила надеть теплые носки или даже летние тапочки.

Жизнь постепенно приходила в нужный ритм, и новое русло стало казаться привычным. Они сами готовили завтрак и ужин, сами стирали постельное белье и вывешивали его за окном на тонких проволоках. Им казалось, что даже если такая жизнь длилась бы вечно, она все равно не смогла бы им наскучить.

Самоуверенность, свойственная молодости, слетела с Эммы в тот день, когда приступы тошноты вернулись с новой силой. Она не говорила об этом с Мартином и уж точно не рассказывала о своей болезни Эмили. Ей казалось, что последний долгий разговор достаточно хорошо показал ей все, чего стоит ожидать и на что она может рассчитывать. Понимание, поддержка и прощение в этот список уж точно не входили.

Она подолгу лежала на кровати, пила холодную воду прямо из крана, обтирала лицо и шею мокрым полотенцем и глотала противную соду, пытаясь унять тошноту. Утром она вставала, кормила Софию и Мэйлин, а затем отправлялась на работу, где выполняла все почти автоматически. И все же, за прошедшие дни она успела испортить несколько заготовок, а потому зарплата в текущем месяце должна была стать намного меньше – убытки вычли из ее заработка. Если бы ей не нужно было покупать Софии новые колготки и весеннюю одежду, она не стала бы расстраиваться из-за потерянных денег. Однако теперь, когда она платила за дорогое по ее меркам жилье, отправляла деньги домой и старалась дать ребенку все самое лучшее, доходы перестали казаться ей внушительными и достойными. Денег постоянно не хватало, и она экономила на себе – за этот месяц она научилась обходиться без множества вещей, которые прежде казались ей полезными. Мэйлин утешала ее, обещая сшить пару сарафанов на весну, поскольку покупать новую одежду Эмма не собиралась.

– Вот увидишь, так будет даже лучше. И потом, это все так кажется, пока ты не привыкла. Нам ведь пришлось потратить деньги на мебель и прочие вещи, которые в следующий раз искать уже не придется. Даже если переедем, то заберем все с собой. Только вот твой пропавший аппетит меня беспокоит, – говорила Мэйлин, отрываясь от шитья и переключаясь на запутанные чертежи, разбросанные по полу.

– Мне уже лучше, – лгала Эмма, глядя на застрявшую между стеклом и занавесками фигурку Софии.

Суровая и жадная зима, которая отняла у них так много, постепенно отступала, и Эмма иногда открывала окно настежь. Для этого ей пришлось вытащить и сломать гвозди, которыми была забита рама. Вечером, перед тем, как София взбиралась на подоконник, они связывали ручки створок крепкой веревкой, чтобы она не выпала из окна. Наглядевшись на улицу, София сползала с подоконника, подходила к ней, забиралась под тонкое одеяло и лежала, играясь с ее ладонями.

Идиллические сцены заканчивались с приходом Мартина. Тогда они уходили на кухню, и Эмма ставила на плиту чайник, а потом, дожидаясь, пока он закипит, слушала его рассказы и смотрела в его усталые глаза. В один из таких вечеров Мартин предпочел заговорить не о себе, и она очень удивилась, услышав прямой и достаточно резкий вопрос.

– Ты все еще ешь раз в два дня?

– Нет, каждый день.

– Если по половине порции, то это раз в два дня.

Она вздохнула и поставила перед ним сахарницу, попутно бросив взгляд на запевший чайник. Мартин продолжал:

– Посмотри на себя. Тебя почти не осталось, ты вся серая и слабая. Как ты будешь работать? Как собираешься покрывать все расходы?

– Чудно, что ты заговорил о расходах. Наверное, нужно припомнить еще и то, что визит к врачу тоже обойдется в приличные деньги.

– Зато поможет сэкономить в будущем. Да и вообще, кому будет нужна София, если ты будешь целыми днями лежать пластом?

– Я не буду лежать.

– Ну конечно, – с нехарактерной для него язвительностью, улыбнулся он. – Мне надоело смотреть на то, как ты превращаешься в гербарий. Отправляйся в клинику завтра же.

– Не хочу я идти ни в какую клинику.

– Да ты идиотка! – впервые повысив на нее голос, возмутился он. – Никогда не думал, что скажу тебе это, но ты действительно идиотка.

Эмма взяла бумажное полотенце и поднялась со стула, чтобы подойти к плите и забрать чайник.

– Спасибо, что догадался, – хмуро поблагодарила она, снабдив свои слова той же долей сарказма. – Я и так с ног сбиваюсь со всеми этими делами, мне еще и на больничные стены время тратить?

– Вот вылечишься и перестанешь уставать, – назидательно заметил он. – Не понимаю, как ты можешь не осознавать таких простых вещей. Знаю, конечно, что предлагать тебе помощь бесполезно, но все-таки скажу. Если дело в деньгах, то я дам тебе столько, сколько нужно.

Эмма вздохнула:

– Ты и так сделал больше, чем…

– Ой, ну все, – перебил ее он, снова становясь непривычно сварливым и ехидным. – Все, началась эта твоя старая песня. Ты замуж-то за меня собираешься?

– Я еще не знаю, – разозлившись окончательно, пожала плечами она.

Конечно, она знала, что если Мартин не пожелает отказаться от нее или не найдет себе кого-то менее проблемного и более уравновешенного, она непременно попробует стать его женой.

– Значит, пора бы это уже выяснить и научиться принимать мою помощь. И перестань уже оскорблять меня своей тупой гордостью.

– Слова «тупая» и «идиотка» в данный момент говоришь только ты.

– Слово «тупая» относилось к твоей гордости, а не к тебе.

– А моя гордость – часть меня, причем не маленькая.

– Хватит, – положив руку на стол, попросил он. – Все, хватит спорить и цепляться к словам. Ты хотя бы говорила о своем состоянии с кем-нибудь? Со своей мамой, в конце концов?

«Если ты думаешь, что ей есть до этого дело, то ты заблуждаешься». Ей хотелось сказать ему это, но она не могла так поступить.

Между тем, Мартин все не отступался:

– Неужели ты даже с соседями не поделилась? Вокруг живет столько взрослых женщин, наверняка хоть кто-нибудь мог бы тебе посоветовать что-нибудь из этих травяных или каких там еще лекарств.

– Если я кому-нибудь скажу, то они немедленно начнут вспоминать, что в свое время им бывало даже хуже, и они мужественно преодолевали любую боль, потому что во времена их юности мир был намного более суровым, не было лекарств, хороших аптек и врачей, а были одни сплошные заводы, где они работали сутками напролет. Я начну чувствовать себя настоящей дрянью, которая скулит и жалуется на всякую чепуху, и к тошноте физической добавится еще и эмоциональная. Нет, спасибо, я как-то сама обойдусь.

– И долго ты собираешься обходиться? Нет, мне просто интересно узнать, сколько продлится твое самоедство?

– Сколько придется, – туманно ответила она. – Сколько получится.

С тех пор Мартин начал говорить с ней об этом каждый день, и такие беседы стали пугать Софию. Дошло до того, что однажды перед сном она со слезами спросила Эмму, не собирается ли та умирать и все ли в порядке у нее с животиком. Это стало последним и самым весомым аргументом. Набравшись смелости и проглотив отвращение, поднимавшееся от мысли о больничных коридорах, Эмма отвела Софию к соседке в один из своих выходных, а сама отправилась на прием к врачу.

Началось все с терапевта. Поверхностный осмотр ничего не показал, и ее отправили сдавать анализы. Впрочем, это случилось бы в любом случае – при таких серьезных проблемах с желудочно-кишечным трактом без тщательного обследования обойтись было нельзя.

Серия почти ночных вылазок – на самом деле все происходило ранним утром, но на улице было так темно, что ей казалось, будто она выбралась в полночь – перетекла в долгие часы ожидания в пропахших лекарствами коридорах. На ногах, на скамейках, на стульях, на подоконниках – она тратила часы на бесполезное ожидание, чтобы столкнуться с до дрожи одинаковыми и холодными стеклами очков, а также однообразными вопросами, выводившими из себя своей пассивностью. Больше всего раздражало то, что никто не мог дать ей вразумительного ответа. Сколько бы она ни обивала пороги, сколько бы ни давала колоть свои вены и пальцы, все как один говорили, что с желудком у нее полный порядок.

После таких сеансов разочарований она возвращалась домой, забирала Софию и готовила ей простой обед, выслушивая сбивчивые рассказы о том, с какими девочками она сегодня игралась, и с кем из них ей удалось подраться. Почему-то стремительно грубеющий характер малышки не слишком волновал Эмму, она скорее боялась, что в один прекрасный день заберет ее домой в синяках и ссадинах.

– И тебя снова поставили в угол? – спрашивала она.

София честно кивала и признавалась:

– Да, но ненадолго, там была очередь.

И все больничные невзгоды отступали, оставляя лишь добрый смех и умиление. Иногда она пробовала поговорить с Софией о том, что драться со всеми подряд нехорошо, но потом и сама вспоминала о своем бурном детстве. Приходилось внутренне благодарить девочку за то, что она хотя бы не залезала на деревья и не ломала чужие заборы новыми сапогами.

Работа шла своим чередом, и Эмма научилась получать удовольствие от того, что теперь они сменили толстые иглы и ткани на более тонкие – теплый сезон расставлял свои условия, которые они безоговорочно выполняли. Мэйлин кроила сарафаны и снимала с нее мерки по два раза в неделю, объясняя это тем, что она слишком быстро худела.

Однажды услышав об этом, Мартин посоветовал ей:

– Лучше шей по старым меркам, Эмма еще поправится.

– А если нет? Что же, на ней все должно теперь мешком висеть? – Мэйлин не любила, когда кто-то лез к ней с советами касательно шитья.

В ответ Мартин лишь покачал головой:

– Я предпочитаю не думать о том, что она останется такой худой. И на твоем месте я бы даже не говорил таких вещей.

Удивительно, как ему удавалось принимать все так близко к сердцу. Эмма хмыкнула и подошла к окну, на котором уже битый час висела София.

Перед последним рывком, включавшим в себя вояж по гинекологам и эндокринологам, Эмма решила поехать к матери на целый день. Ей хотелось побыть в доме своего детства хоть немного, и она собрала Софию, предупредила Мартина, написала Мэйлин с десяток записок с рекомендациями, а затем уехала в родной город.

Она уже давно ничего не слышала об Инесс и ее чудесных детках, и ее это не очень расстраивало. Ей хотелось поговорить с матерью, но она знала, что все разговоры будут вращаться вокруг чужих жизней, о которых она ничего не хотела слышать. Понимая, что София чувствует ее нервозность, Эмма старалась держаться спокойно, но когда они подходили к дому, она сжала руку малышки с такой силой, что самой стало стыдно.

– Она скучала по тебе, – с надеждой сказала София. – Если скучала, то больше не сердится.

И все-таки Эмили в доме не оказалось. Она ушла, несмотря на то, что Эмма позвонила ей заранее, известив о своих планах. В конце концов, почему она должна менять свой распорядок, если дочери вдруг в кои то веки захотелось приехать? Торжественная встреча не состоялась, впрочем, как и примирение. Эмма переодела Софию в чистое, сменила платье сама, а потом они отправились гулять по знакомым улицам. Вечером они зашли к Шерлоку и Ирене, и на сей раз, семья была в доме полным составом. Округлившийся живот Ирены объяснял ее безмятежное и радостное состояние, а Шерлок, казалось, уже сумел немного успокоиться. Диана даже успела позабыть Софию, и вспомнила ее только под конец, когда они собрались уходить. Она подбежала к своей двоюродной сестре и отдала ей какую-то безделушку, которую София спрятала в карман своей курточки. Наблюдая за этим, Эмма впервые поняла, как сильно повзрослела ее подопечная. Наивная и добрая Диана казалась рядом с ней настоящим младенцем, в то время как София выглядела осторожной, сдержанной и внимательной.

Эмили ждала их в гостиной. В ее глазах Эмме удалось прочесть затаенный страх перед встречей, и решив все вопросы одним махом, она подошла к матери и крепко обняла ее за плечи, прижавшись к ней всем телом и вспоминая годы своего детства. Она была готова к тому, что ее оттолкнут – даже в те счастливые годы, когда она была ребенком, Эмили часто отстранялась от своей дочери, но сейчас она ответила ей, так же крепко сомкнув руки у нее за спиной.

Побоявшись разрушить этот момент, Эмма не рассказала о своих страхах. В конечном счете, это было и не столь важно – в первый раз, когда она рассказала Эмили о своем бесплодии, никакой особой реакции на это не последовало. Нужно было радоваться тому, что им удалось восстановить мир, который был разорен сотней неосторожных слов, но возродился в полном молчании.

 

Глава 26

Насколько ему было известно, Эмма начала ходить по врачам уже в конце февраля, но, сколько бы он ни пытался выспросить у нее подробности и результаты обследования, она ничего ему не говорила. В большинстве случаев Мартин наивно полагал, что это связано с постоянным присутствием Мэйлин, и поэтому, придя к ней одним мартовским вечером и обнаружив, что в квартире только Эмма и София, он даже обрадовался.

Эмма сидела за швейной машиной и сосредоточенно прилаживала друг к другу детали, вырезанные из хлопчатой цветастой ткани. Судя по ее виду, это занятие требовало максимальной концентрации. По крайней мере, она не обращала внимания на притихшую Софию, сидевшую у противоположной стены на одном из стульев.

– Вы с Мэй уже принимаете заказы? – спросил он, взяв себе другой стул и подсев ближе к Эмме.

Ее брови собрались на переносице, а между ними залегла грозная складка, так что вид у нее был даже комичный.

– Нет, это я взяла дополнительную работу со смены. Сейчас весна, девушки не справляются. Работаем уже в трех цехах, и все равно не успеваем.

– Но разве ты не должна выспаться? – удивился он.

– Я спала достаточно долго.

– А как же клиника? Ты не ходишь к врачу?

Эмма подняла сердитое лицо и на мгновение поджала губы перед тем, как ответить:

– Нет, пока что я не хожу ни к каким врачам. Сейчас я не могу тратить на это столько времени. Я истратила кучу денег, и сейчас нужно сосредоточиться на заработке, а не на всяких глупостях.

Мартин осознал одновременно несколько вещей, от которых ему стало действительно не по себе. Первое – Эмма взяла работу не потому, что фабрика не справлялась с заказами, а потому что ей нужны были сверхурочные деньги. Второе – из-за этой работы она перестала уделять внимание своему здоровью. Третье – к тому, что она не ест, прибавилось еще и то, что она не спит. Все три открытия раздражали в одинаковой степени, и он вздохнул, стараясь сдержаться.

– Значит, ты берешь дополнительную работу, чтобы получать дополнительные деньги и поэтому лишаешь себя отдыха? Я, кажется, еще чего-то не знаю, потому что этой картине явно не хватает логики.

– Все логично, Мартин, – опять отрываясь от работы, сказала она. – В прошлом месяце мы купили мебель, и пусть она и была подержанной и затрёпанной, она все же чего-то стоила. Потом мы выкупили машинку – зная о том, что мне тоже придется ею пользоваться, я заплатила половину. Деньги, которые я откладывала на стиральную машину для мамы, сам понимаешь, исчезли. Переезд. Еда. Дорога и еще куча всего. В результате, в прошлый раз я отвезла домой то, что могла бы отложить и до следующего месяца, потому что сумма вышла смешная и жалкая. Такой идиоткой я себя не чувствовала очень давно. А когда я начала объяснять маме, куда ушли деньги, у нее был такой вид… – Эмма осеклась и покосилась на Софию. – Я почувствовала, что устраиваю свою собственную жизнь и совсем забыла про нее. А ведь уезжала я оттуда с благими намерениями – буду зарабатывать и помогать ей. Получается, что толку от меня нет никакого, и с такими успехами я могла бы остаться там, чтобы драить туалеты в школе или еще что-то вроде того. Потому что и в том, и в этом случае я приношу домой одинаковые деньги. Так что я подумала и приняла решение. Чем тратить бесконечные часы на просиживание в коридорах клиники я лучше посижу за машинкой и заработаю лишний грош. Как тебе логика?

– Глупо, – отозвался он. – Когда ты умрешь, твоя работа и твои деньги уж точно покатятся сама знаешь, куда.

– Да ну? – ухмыльнулась она. – А если я буду здоровая, но бесполезная, то…

– Все, лучше замолчи, – прервал ее он. – И откуда это у тебя? Как будто тебя не родили, а выпустили на заводе, чтобы ты оправдала все расходы и принесла еще прибыли.

– Не мели ерунды, – огрызнулась она.

Нужно было сменить тему, не то они могли бы разругаться в пух и прах, а этого Мартин хотел меньше всего.

– Открыть тебе окно? – поворачиваясь к Софии, спросил он. И тут же поправился: – Нет, точнее, закрыть тебе его? Я могу завязать ручки, и ты посидишь на своем любимом месте.

Эмма за его плечом как-то напряглась, но ничего говорить не стала, хотя он и почувствовал, что ей явно есть чем поделиться на этот счет. Однако она ждала, что скажет София, и через несколько секунд малышка оправдала ее ожидания.

– Я лучше тут посижу, – сказала она.

– Почему? – все еще ничего не понимая, продолжил он.

– Потому что я ее наказала, – быстро ответила Эмма, начиная стучать машинкой.

– Наказала? За что? – удивился он.

Насколько он помнил, подобного с ними прежде не случалось. Воспитание Софии ограничивалось только небольшими замечаниями – иногда Эмма журила ее за плохое поведение или неопрятность, но до наказаний не доходило никогда. Видимо, сейчас произошло нечто из ряда вон выходящее.

Никто из них не спешил отвечать на его вопрос, но Мартин терпеливо ждал. В конце концов, Эмма посмотрела на Софию и кивнула:

– Ему можешь сказать, если хочешь. Если не хочешь, я тоже не скажу.

– Это что – такая тайна вселенская?

– Не вселенская, но тайна.

София сидела, глядя в пол и раздумывая над тем, стоит ли ей сейчас говорить о чем-то. Потом, решившись, она подняла глаза и призналась:

– Я подралась.

Насколько он понял, София дралась довольно часто, но, очевидно, на сей раз у Эммы просто лопнуло терпение. Все-таки она была не самым спокойным человеком.

Через некоторое время София продолжила:

– Я пошла в гости и там подралась.

Теперь многое становилось яснее. Мартин кивнул, стараясь не рассмеяться. Эти двое выглядели до невозможного забавными в своей серьезности. Эмма смешила его своим сердитым и даже обиженным видом, а София – искренним раскаянием и страхом.

– Были причины? – поинтересовался он.

София слабо кивнула, покосившись на Эмму.

– Она смеялась надо мной.

«Она» – вероятно, подружка, к которой София отправилась в гости.

– Это действительно очень плохо, – согласился он.

Эмма продолжала строчить на машинке, но по ее едва заметно изменившемуся взгляду было ясно, что она внимательно слушает их разговор. Не аннулирует ли Мартин ее решение и не оправдает ли поступок Софии? На самом деле он, конечно, был не самым умным человеком, но сейчас ему вполне хватило сообразительности на то, чтобы оставить все как есть. Ему просто было интересно, и он задавал вопросы, зная, что сейчас София будет отвечать ему.

– Она смеялась над моими рисунками. Даже помяла один. Специально помяла.

– Это еще хуже, чем смеяться, – продолжил он.

– И я ударила ее. А она ударила меня. А потом все само получилось.

Машинка продолжала размеренно и громко стучать иглой, но Эмма уже полностью отстранилась от работы – она подняла голову и быстро двигала ногой, качая педаль и пытаясь закончить строчку как можно скорее.

– Я сломала ее куклу, – отрывистая исповедь продолжалась, и Мартин вслушивался в каждое слово. – И она стала плакать. Она как тетя – постоянно плачет из-за всяких пустяков, и все ее жалеют. И я опять виноватая. Я к ней больше не пойду.

Разумеется, не пойдет – вряд ли после такого ее вообще пригласят.

Зато теперь картина стала понятной и вполне себе разборчивой.

– А что тебе сказала Эмма перед тем, как наказать? – спросил он, зная точно, что Эмма не могла просто оставить Софию один на один с этой виной.

– Сказала, что лучше бы я ушла оттуда сразу, как только она начала смеяться. Что драться так часто нельзя. И что если смеются, то лучше вообще с ними не дружить.

– Она смеялась над тобой и до этого?

– Да.

– Тогда ты действительно не должна была ходить к ней в гости.

– Я хотела дружить.

– У тебя будут другие подруги, – пообещал ей он, хотя и сам не был уверен в том, что говорит правду.

София кивнула и погрузилась в молчание. Эмма тоже не говорила ни слова, и Мартин почувствовал себя так, словно вошел в давно заброшенный семейный склеп. Поэтому, когда в квартиру ворвалась Мэйлин, пестрящая новыми тканями и идеями, он даже обрадовался.

Она ввалилась в комнату, рассыпав по дороге пуговицы и булавки.

– София, тебе придется полчаса посидеть на стуле и не двигаться. Надеюсь, ты не хочешь писать? – застыв над рассеянными по паркету блестящими английскими булавками, затараторила она. – Я сейчас все сама соберу. Привет, Мартин. Ты тоже лучше не двигайся. Эмма, ты скоро закончишь? Я принесла формулу для прекрасного платья.

– Тебе еще кроить и вырезать, так что я успею, – отозвалась Эмма.

– Ну, это до завтра, – согласилась Мэйлин. – Я еще боюсь сразу же резать по живому. Надо все несколько раз перепроверить, и только потом раскладывать. И вообще, зря я, конечно, тебя тороплю. Мартин, ты давно пришел?

– Нет не очень, и уйду еще не скоро, – сразу же отвечая на все вопросы, сказал он.

Эмма подняла голову и потерла ладонью затекшую шею.

– Пожалуй, я пойду на кухню и выпью чаю, – сказала она, явно приглашая его с собой.

Правильное решение – лучше ему не находиться с Мэйлин в одной комнате слишком долго. Он послушно встал и вышел следом за ней, оставив Софию с ее стулом наказаний и суетливой Мэй.

За кухонным столом Эмма как-то сразу изменилась – плечи поникли, а взгляд из просто усталого превратился в полностью потухший. Мартин знал, что с одной стороны это можно считать хорошим признаком – она стала открывать при нем свои уязвимые стороны. В прежние времена они не доходили до столь доверительных отношений.

– Тебе есть, что еще сказать? – спросил он, наблюдая за тем, как она заваривает чай и хмурится своим мыслям.

– Да, – со вздохом согласилась она.

– Я тебя слушаю.

Она оставила в покое чайник и подняла взгляд.

– В прошлый раз, когда я проходила обследование, мне приходилось говорить, что я замужем. В большинстве случаев такой вопрос вообще не поднимался, поскольку женщина с подозрением на беременность считается замужней без разговоров. Однако сейчас все немного сложнее. Мы ведь с тобой не так близки, как тогда. Я не знаю, могу ли солгать, назвав тебя своим мужем. Если я этого не сделаю, то ко мне станут относиться как…

Она выдержала паузу, позволив ему домыслить фразу самостоятельно. Большого труда для этого не потребовалось.

– А незамужних что – не осматривают? – удивился он.

Эмма сжала губы в прямую линию и потрясла головой.

– По понятным причинам к ним вообще не прикасаются. Боятся товар попортить перед замужеством.

– Ну, это… я даже не знаю, как сказать… А без гинекологов никак?

– Если бы можно было обойтись без них, то я бы так и поступила, потому что мне тоже не хочется туда возвращаться. Но меня проверили почти полностью, и нигде не нашли отклонений.

Мартин кивнул. Нужно было и самому догадаться, но за сегодняшний вечер он уже получил приличную долю информации, и теперь не мог так быстро на все реагировать.

– Послушай, что я тебе скажу, – начал он через некоторое время. – Мне кажется, что сейчас мы с тобой близки даже больше, чем тогда, когда ты обследовалась в первый раз. Если им нужны бумажки, то они будут – мы можем пожениться хоть завтра, и ты знаешь это.

Ее полный благодарности и облегчения взгляд был самым ярким ответом, и Эмма благоразумно не стала ничего к нему прибавлять. Некоторое время они просто молча пили чай, и Мартин думал о том, что с тех пор, как они вместе мыли посуду, совместное молчание стало таким же приятным, как и разговоры. Однако через некоторое время он все же заговорил, поскольку его одолевало любопытство, и дело относилось к Софии.

– Давно она стала драться? – зная, что она поймет его без лишних уточнений, спросил он.

– Почти сразу же, как я стала оставлять ее на время работы. Там кроме нее еще несколько других детей, и она почти ни с кем из них не дружит. Я думаю, это от того, что она редко общалась с другими детьми своего возраста. Поначалу она бежит к ним со всей душой, а потом, понимая, что они смеются над ее наивностью или просто пользуются ее добротой, начинает обижаться и дает волю кулакам. Не знаю, как научить ее быть хоть сколько-нибудь уравновешенной.

– Значит, ее обижают? Я не думал, что она может стать изгоем. Обычно такими бывают некрасивые или слишком уж тихие дети.

Эмма посмотрела на него с теплой улыбкой, за которой читалось легкое снисхождение.

– Она относится ко второй группе – уж очень тихая. Несмотря на все свои драки и приключения. А теперь я сама ее наказала, и мне так паршиво из-за этого. Ей и без того несладко, а тут еще я со своим воспитанием. Будь моя воля, я вообще никогда ее бы не наказывала, но мне-то известно, что без таких болячек стать человеком почти невозможно. И все равно, легче не становится.

Он немного подумал, а потом, осторожно выбирая слова, сказал:

– Насколько я понял из твоих рассказов, в прошлом у нее вся жизнь была таким вот наказанием. Кажется, тетушка заставляла Софию сидеть тихо на одном месте, даже если та ни в чем не была виновата. То, что для тебя наказание, для нее – обычная жизнь. Я не говорю, чтобы ты ужесточила свои воспитательные меры – в таком случае ты совсем сгрызешь себя заживо, – но, думается мне, ты не сделала ничего слишком уж плохого. Просто не принимай все так близко к сердцу.

Она внимательно слушала его, кивая и глядя куда-то в сторону. После непродолжительной паузы она вновь повернулась к нему и поблагодарила:

– Без твоей рассудительности мне не прожить, честное слово. Ты сказал – и сразу полегчало.

Слышать такое было приятно. Иногда Мартину казалось, что Эмма вполне могла бы обойтись и без него – она пыталась решать свои проблемы сама, почти никогда не просила помощи и постоянно искала дополнительные способы заработка. Поэтому, когда она говорила о том, как сильно он ей нужен, Мартин убеждался в том, что его старания не напрасны, и он приносит хоть какую-то пользу. Рассуждая здраво, можно было понять, что на самом деле большую часть ее сложностей решал именно он, но Мартин относился к редкому типу людей, не считавших свои заслуги и всегда стремившихся помочь.

Вечером, когда настало время принимать душ, а потом идти спать, София настороженно остановилась, прислушиваясь к настроению Эммы. Срок наказания закончился уже давно, и она могла делать что угодно, но забираться на подоконник ей не хотелось, и она просидела почти весь вечер, перебирая пуговицы в картонной коробке и раскладывая их по цветам. Это занятие оказалось на редкость интересным и захватывающим, и она даже сама не заметила, как пролетело время. Единственное, что не давало покоя – настроение Эммы. Она впервые рассердилась всерьез и даже отругала Софию. Теперь девочка начала опасаться, что испортила своим плохим поведением все, что обрела с таким трудом. Ей хотелось спросить Эмму продолжает ли она любить ее или после такого трудного дня она хочет отправить ее обратно. Однако она даже не могла посмотреть на нее, не то, что заговорить с ней. Поэтому поздним вечером, когда Эмма достала полотенце и сказала, что пора идти в душ, София молча кивнула и поплелась к нужной двери. Сказать было нечего, а раздражать свою взрослую подругу еще сильнее ей не хотелось. Через некоторое время Эмма вошла в душевую и отрегулировала воду, чтобы она не была слишком холодной или горячей. Принесла душистое мыло и положила его на полку. Все это время она не говорила ни слова, и София помимо желания начала думать о самом плохом. Когда дверь за Эммой закрылась, она разделась и встала под теплые струи воды, а потом заплакала. Она прижала ладони к лицу, уткнулась в стену и зарыдала так горько, как не плакала со времен смерти Филиппа.

Как она могла все испортить? Эмма взяла ее с собой, забрала от тети Ирены и привезла в этот дом, а она умудрилась так быстро ее разочаровать. Наверное, теперь Эмма думает о ней так же, как говорила когда-то тетя. Наверное, она и вправду такая – неблагодарная, жестокая и неряшливая девочка, с которой никто и никогда не будет дружить. И никто не станет любить ее, потому что она слишком плохая для этого. Теперь она вернется в тот дом, и снова будет жить в той комнате, где они спали когда-то с братом. При мысли о соседстве с кроватью Филиппа София заплакала еще сильнее. Горло свело спазмом, и она едва не задохнулась от боли и горечи. Какая же она гадкая, непослушная и глупая девочка!

Через некоторое время в дверь постучали, и она оторвалась от стены, разворачиваясь и стараясь ответить – Эмма говорила, что в таком случае нужно обязательно что-нибудь сказать. Она попыталась подать голос, но ничего не получилось – судорожные всхлипы перехватили горло, не давая заговорить.

Прошло еще несколько мгновений, прежде чем дверь осторожно отворилась.

Эмма не вошла внутрь и даже не заглянула, она просто спросила через открывшуюся щель:

– Милая, ты в порядке?

И София соскользнула на гладкий белый пол, вновь закрывая лицо и уже полностью отдаваясь слезам. На сей раз от облегчения. Эмма помедлила еще немного, а потом все-таки зашла внутрь и плотно закрыла за собой дверь. Потом она забралась под душ прямо в одежде и подняла Софию, чтобы крепко прижать к себе.

– Ну, что же ты? – убирая с ее лица прилипшие волосы, ласково спросила она. – Не обижайся на меня, я ведь не хотела так сильно тебя расстраивать. Я должна была поговорить с тобой, все спросить и узнать, как следует, а не кричать сразу же.

София схватилась за промокшие рукава халата Эммы, и прижалась лицом к ее груди. Ей хотелось сказать очень многое, но она не могла выдавить из себя ни звука и продолжала всхлипывать и икать, не зная, как ей выразить все то, чем было переполнено ее сердце.

После этого они, промокшие и порядком уставшие, лежали в кровати и глядели в темный потолок, который казался черной пропастью, перевернутой вверх тормашками. София лежала, продолжая держать в руках край ночной сорочки Эммы и стараясь не шевелиться. Она думала о том, что если бы Филипп был с ними рядом, то он тоже смог бы стать добрее и счастливее, а еще в ее голове всплывал образ Мартина, задававшего ей странные и неудобные вопросы. Но самое большое место в ее душе было отведено Эмме – той, что была способна дарить такую любовь, какой София никогда не знала.

Уже засыпая, она повернулась к ней лицом и едва различимым шепотом спросила:

– Ты ведь всегда будешь любить меня, правда?

– Я всегда буду любить тебя, – ответила Эмма, а потом прижала к себе и поцеловала ее в лоб. – Всегда, – повторила она, и голос у нее почему-то стал печальным.

 

Глава 27

Стекло телефонной будки запотело от ее частого дыхания. Март катился к концу, и Эмма была одета в легкий плащ, поверх которого повязала еще и шелковый платок. Впрочем, теперь она развязала его и расстегнула первые пуговицы плаща. Может быть, жара действительно была такой невыносимой, а может быть, ей просто так казалось. Скорее всего, это было злой шуткой ее собственного тела, отказавшегося служить своей хозяйке. Всего пятнадцать минут назад, когда она сидела в кабинете у врача, ей было очень холодно, а теперь она изнывала от духоты и влажности.

Длинные гудки действовали на нервы, и Эмма до белизны закусила губу. Однако когда в трубку пошли короткие гудки, ее терпение дало трещину, и она вылетела из будки, на ходу распутывая последние пуговицы, которые шли до самого подола.

К кому пойти? Идти было некуда и не к кому. Она должна была забрать Софию, вернуться домой и засесть за машинку, но пока что об этом не могло быть и речи. Только не в этом состоянии. Пугать ребенка своими слезами? Нет уж, она достаточно насмотрелась на истеричные рыдания Ирены, чтобы понять, как отвратительно это выглядит.

Успокоиться. Успокоиться и не бросаться в панику. Ну что такого? Рак обоих яичников. Одна опухоль доброкачественная, так что можно сказать, поражен только один орган. Второй еще кое-как держится. И это еще не конец – она же не умирает. От этого вообще не обязаны умирать – операция избавит от опасности и от… от последней надежды на то, что когда-нибудь она станет матерью.

Было глупо надеяться, но она тешила себя мыслью о том, что, возможно, врачи ошиблись, и она хоть когда-нибудь сможет родить ребенка. Какая же она идиотка. Никогда этого не будет, ни-ко-гда. Потому что у нее в животе высвободится лишнее место, которое займут другие органы. Они займут место придатков и матки, заполнят собой пустоту и навсегда поселятся там, где мог бы вырасти ее ребенок.

Эмма опустилась на ближайшую скамейку, наплевав на то, что после вчерашнего дождя доски еще не совсем просохли. Она закрыла лицо руками, и ее плечи затряслись. Она пыталась ругать себя словами своей матери.

«О чем ты думаешь? Неужели тебе мало того, что у тебя уже есть? Многие люди не имеют и этого. Ты ведь не умираешь, ты будешь жить. У тебя еще есть возможность спасти свою жизнь, а ты жалеешь о детях, которых у тебя даже не было. Ты просто не представляешь, что значит быть матерью. Думаешь, это просто? Думаешь, справишься со всеми этими сложностями? Да кто ты такая, чтобы быть такой уверенной? Что ты сделала в своей жизни?».

Помогало очень слабо. Точнее, не помогало вовсе. Эмма раскачивалась, сжимая зубы и думая только об одном – как бы не завыть на всю дорогу и не распугать людей.

«У меня есть София. У меня есть София. У меня есть София. Мне больше никто не нужен. Может, это и к лучшему? Тем более, я ведь и сама знала, что не смогу иметь детей. Еще с прошлого лета. Чего же сейчас плакать? Будто-то что-то изменится. Подумаешь, просто поставили печать на вердикт, который и без того никто не отменял».

Слезы, слезы, слезы. Подступающие всхлипы глушились и проглатывались, и Эмма задыхалась, не смея отнять руки от лица.

«Все еще можно исправить. Главное остаться в живых. Но почему они не обнаружили опухоли еще прошлым летом? Почему ничего не сказали? Может быть, я смогла бы сохранить… нет, ничего бы я не смогла. Опухоли стали расти еще с подросткового возраста, куда от них денешься. Но если бы они нашли рак еще в прошлом году, то сейчас я бы уже все это пережила».

Она привыкла считать, что думать о себе – признак самого высокого эгоизма. Она редко заикалась о своих проблемах в обществе других людей, и делала исключение лишь с самыми близкими. Но теперь ей хотелось кричать на всю улицу, ей хотелось перевернуть весь мир, потому что ей вынесли приговор за преступление, которого она не совершала.

Конечно, она расскажет об этом Мартину. И Мэйлин. Потому что они все равно узнают об операции, да и Софию нужно будет с кем-то оставить на неделю. Возможно, даже придется отправить ее обратно на это время. В дом, где она жила со своим братом. Где ее били и оскорбляли. Где живет нежно любимая родная дочь Шерлока, и прекрасная тетушка, которая беременна вторым ребенком…

Она закусила внутреннюю сторону своей ладони, сжав зубы так, что затрещала кожа, которая чуть не лопнула от такой хватки. Не думать, не вспоминать и не жалеть себя! Что это еще за мода такая?

Ей потребовалось не меньше получаса, чтобы прийти в себя. После этого она поднялась со скамейки и побрела, куда глаза глядели. Она бесцельно ходила по городу, не зная, куда ей податься и чем занять свой ум, чтобы не думать о том, что она услышала.

К четырем часам пополудни она вернулась к дому, заглянула в ближайший магазин, купила булочек к чаю, а потом поднялась к соседке, у которой был импровизированный детский сад. София встретила ее с настороженным ожиданием – затянувшееся отсутствие сказало ей больше, чем она могла понять в свои теперь уже шесть лет. Она внимательно смотрела на Эмму, отчего той становилось неудобно – казалось, будто малышка видит ее насквозь, и от этого было грустно.

Они добрались до своей квартиры и обосновались на кухне.

– Как прошел день? – спросила она, закончив суетиться у плиты и усаживаясь за стол напротив Софии.

– Хорошо, – как всегда, коротко ответила та.

– И все? Может быть, было что-то интересное?

– Не знаю.

– Ладно, – решив не пытать ребенка, Эмма удовольствовалась этими скупыми ответами и закончила на этом все расспросы.

После того случая с наказанием София стала намного осторожнее. На нее больше не жаловались, и она была очень тихой, что даже наводило на некоторые подозрения. Поэтому сейчас, когда они были наедине, Эмма подумала, что настал момент поговорить с ней об этом обстоятельнее.

– София, – положив руку на стол и перевернув ее ладонью вверх, позвала ее она. – Скажи мне, тебя обижают?

– Нет.

– Нужно сказать правду, понимаешь? Я хочу знать, как к тебе в действительности относятся остальные девочки.

– Никак. Они со мной не играют.

– Ты не знаешь, почему?

София покачала головой. Вроде бы, этот жест должен был сказать Эмме, что она не знает ответа, но почему-то вышло наоборот.

– Меня тоже не очень любили в школе и в детском саду. Я была ужасно некрасивой и неуклюжей. И потом, со мной никто не дружил по-настоящему, потому что я не умела делать то, что им было интересно. – Эмма попыталась зайти с другой стороны. – Правда, потом, когда мы начали учиться в старших классах, со мной стали разговаривать. Поначалу я думала, что они просто лучше ко мне относились, а потом поняла совсем другое – они просто хотели, чтобы я помогала им с уроками.

София слушала ее с большим интересом. Эмма продолжала:

– И я перестала с ними разговаривать. Я больше любила бывать одна, если честно. Научилась лазать по деревьям и драться – бродила по улицам, и иногда приходилось защищаться.

– Ты была некрасивой? – с удивлением спросила София.

– Да. Как-нибудь, когда поедем домой, я покажу тебе свои фотографии. Я была страшна как смертный грех. Не веришь?

– Не верю, – честно ответила малышка. – Ты очень красивая.

– Это так кажется, потому что ты меня любишь. Но вот ты уж точно самая красивая девочка из всех, кого я видела. Поэтому я не понимаю, почему они с тобой не дружат.

София горестно вздохнула, отчего Эмма почувствовала, как по лицу расползается улыбка.

– Зато я угрюмая.

– Какая? – не поняла Эмма.

– Они так сказали. Угрюмая. И игрушки у меня дурацкие. И смеяться я не умею. И шуток не понимаю.

Эмма пошевелила пальцами, приглашая Софию вложить свою руку в ее ладонь. После секундной заминки девочка накрыла своей ладошкой ее пальцы, и Эмма легко сжала ее.

– Ты станешь лучше их всех, – пообещала она. – И они пожалеют о том, что говорили о тебе такие вещи. Ты научишься смеяться и радоваться, но уже не с ними. Если им не хватает ума понять, какая ты замечательная, то они не заслуживают тебя. Пусть себе играют сами, ты не должна жалеть о том, что они тебя не принимают. А насчет игрушек… что бы ты хотела?

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Может, только бумагу, чтобы рисовать.

– Тебе нравится рисовать?

Вместо того чтобы ответить, София просто кивнула.

– Хорошо. Тогда я постараюсь купить тебе альбом в ближайшее время. А пока, если тебе захочется рисовать… – Эмма поднялась, прошла в комнату и вернулась оттуда с тетрадью, в которую она записывала лекции по медицине еще в те зимние дни, когда они с Мэйлин ходили на курсы. – Здесь еще много чистых листов, можешь рисовать сколько угодно. Карандаш я тебе дам.

София перевернула тетрадь назад и стала рассматривать чистые страницы. Ее лицо светилось таким тихим, но ощутимым восторгом, что Эмме казалось, будто она даже видела слабое сияние, струившееся из-под ее ресниц.

– Спасибо, – прошептала София, закрывая тетрадь и опуская ее к себе на колени. – Здесь так много бумаги.

– Рисуй на здоровье, – улыбнулась Эмма. – Для тебя это сейчас очень важно. Я горжусь тем, что ты проявляешь к этому интерес.

Ей не хотелось портить этот момент мыслями о плохом. Будет еще время, когда им обеим придется поплакать и погрустить. Пока есть возможность, нужно пользоваться каждой минутой покоя.

У них был свой мирок, в котором остальные считались лишними. Он не был постоянным – появлялся, когда они оставались наедине и исчезал, когда рядом был Мартин. Потому что с Мартином создавался другой мир, в котором находилось место и для него.

Чем она заслужила такое счастье – знать Мартина и даже быть любимой этим человеком? Эмма не считала себя великодушной или щедрой, но знала, что все эти качества с лихвой присущи ему – человеку, ради которого она без раздумий могла бы пожертвовать собой. Его бесконечное терпение и готовность идти на уступки иногда приводили ее в полное замешательство, потому что ее странный жизненный опыт не содержал воспоминаний о людях, которые хоть сколько-нибудь походили бы на него. И чем дольше она его знала, тем сильнее удивлялась тому, каким честным и мудрым он был. С каждой новой встречей она открывала в нем новые черты и видела то, что прежде оставалось для нее закрытым.

Когда она делилась с ним своими переживаниями, Мартин мог парой слов развенчать любой миф и успокоить ее душу. Как-то раз она заметила, что другие люди считают, будто София и Филипп ждали слишком многого. Она рассказала ему о разговорах, что ходили между соседями. Люди жалели Шерлока, называя его племянников неблагодарными. Чего еще нужно детям, если у них есть крыша, еда и все самое необходимое? Им бы благодарить хотя бы за это, а не желать большего. Ей было обидно слышать такое, но хуже становилось от того, что эти пересуды заставляли ее сомневаться в правильности своего решения. Конечно, она ни за что не отдала бы Софию обратно, но порой ее начинала терзать совесть, и она почти убеждала себя в том, что поступила бесчестно по отношению к Шерлоку и его жене. На все ее слова Мартин ответил лишь одно: «Если обычная забота станет тем, за что нужно считать себя в долгу, тогда домашние побои и издевательства превратятся в норму. Не снижай планку человеческих отношений, Эмма. Пусть этим занимаются другие, но тебе такое не пристало». Эти слова подарили ей спокойствие, о котором она мечтала, и она перестала слушать людей.

Он был терпеливым и сильным. Она чувствовала в нем эту силу по его неторопливости и нежеланию выставлять себя напоказ. Мартин никогда не пытался что-то ей доказать – он лишь появлялся рядом в нужное время и направлял ее поступки, оберегая от горьких сожалений и разочарований. На фоне таких явных достоинств его редкие недостатки меркли и становились незаметными. Рядом с ним она чувствовала себя неуравновешенной и безответственной.

Именно Мартин решил вопрос с ее работой. Он подсказал, что делать с жильем и даже нашел квартиру. Он приехал за ними к морю и остался там до конца. И теперь ей предстояло выложить перед ним еще одну проблему, над которой никто из них не имел власти. Разрешить ее было невозможно, и Эмма заранее холодела от мысли, что Мартину придется вновь проходить через ее боль. Сколько можно взваливать на него свои проблемы? Конечно, можно было бы совсем ничего не говорить – просто предупредить, что ее не будет примерно неделю, лечь под нож хирурга, а потом вернуться. Только зачем обманывать? Как будто он и так не узнает всей правды. И потом, молчание оскорбило бы его, поскольку показало бы, что она ему не доверяет.

Поэтому, когда вечером он позвонил и сказал, что не может прийти, она даже обрадовалась. Это значило, что у них обоих появился целый свободный вечер. Оставалось поговорить с Мэйлин, и здесь Эмма нисколько не сомневалась – подруга сможет выслушать все без лишних сантиментов. Мэй всегда отличалась здравым и холодным умом, и это делало ее похожей на мужчину. Иногда она рассуждала даже жестоко, что временами нагоняло на Эмму настоящий ужас, хотя со временем она смогла к этому привыкнуть. Впрочем, сейчас это казалось даже преимуществом.

Оставшись наедине с Мэй, когда София отправилась в душ, Эмма решила завести разговор о насущных проблемах. В случае с Мартином или мамой это значило бы, что она перекладывает на другого человека свою ношу, но когда речь шла о Мэйлин, это было совсем другим – она выкладывала груз на пол, где они вместе рассматривали его со всех сторон.

– Расскажи, как прошел день, – попросила она, желая послушать беззаботные разговоры Мэйлин.

Подруга всегда была полна надежд на будущее, а ее голова каждый день наполнялась новыми идеями. Кажется, моделирование и шитье изгнали из ее жизни пустоту, и она без оглядки забежала в открывшуюся дверь. Эмма редко интересовалась ее делами, поскольку ей хватало своих забот, и сейчас ей было стыдно за это.

– День как день, – почти безразлично пожала плечами Мэйлин. – Что тут особенного. Нашла новую выкройку для старинного платья, но для того чтобы сшить его, нужно разжиться ручным кружевом, иначе будет выглядеть вульгарно. Вот теперь сижу и думаю, где бы его раздобыть.

– Можно заказать, – посоветовала Эмма.

На это предложение Мэйлин ответила, что такой вариант уже приходил ей в голову, и она решила, что это будет слишком дорого. Однако она обещала подумать над этим еще раз, поскольку купить что-нибудь из старых запасов чьей-нибудь бабушки было бы еще сложнее. Зная о том, что София пробудет в душе не больше пятнадцати минут, Эмма не торопила Мэйлин. Она решила, что ей все равно не хватит времени рассказать о сегодняшнем походе. Ну и пусть, ничего страшного не случится. Эмма предвидела, что ее новость собьет с ног почти всех, кому она не безразлична, и ей хотелось оттянуть этот момент. Поэтому она внимательно слушала все, что говорила Мэй, и по временам вставляла свои замечания.

Впрочем, Мэй говорила очень быстро и эмоционально, так что совсем скоро запас ее слов иссяк, и она переключилась на Эмму.

– Лучше расскажи о себе, дорогая, – улыбаясь, попросила она. – Что мои дела? Сплошные мечты и планы.

– Уж лучше мечтать, чем умирать от безнадежности, – ответила Эмма. Нужно было решиться. Еще днем ей ужасно хотелось поделиться своей болью хоть с кем-нибудь, но она сдерживала себя, понимая, что не имеет права отрывать людей от их забот только потому, что ей вздумалось пожаловаться. Теперь момент общей жажды утешения прошел, и она с удивлением обнаружила, что желание рассказать о новом диагнозе пропало без следа. Она заговорила только потому, что увиливать было некуда, да и выглядело бы это некрасиво. – Я ходила к врачу. Пришли результаты биопсии.

– И? – заметно напряглась Мэйлин. – Что сказали?

Эмма остановилась, переводя дух перед решающим прыжком.

– Сказали, что рак. Опухоли на обоих яичниках. То, что до сего момента было непонятно чем, теперь стало раком. Сдается мне, шрамы от лапароскопии теперь сладким медом покажутся – грядет операция посерьезнее.

Мэйлин застыла на своем месте. Словно Эмма была медузой Горгоной из древнегреческой легенды. Конечно, никакой медузы никогда не существовало, но эффект от только что сказанных слов оказался куда сильнее, чем смертоносный взгляд.

– Ну, что ты, – подаваясь вперед, зашептала она. – Все не так страшно. Мне сказали, что такое бывает у одной из ста тысяч женщин, и почти семьдесят процентов от этого числа выживают. Если сделать операцию вовремя, то можно…

– Эмма, ты умираешь? – беззвучно, одними губами, спросила Мэйлин, и ее глаза наполнились слезами. – Скажи, что ты не умрешь, пожалуйста. Скажи, что ты останешься жить.

– Конечно, конечно, я непременно выживу. Я ведь еще молода и полна сил, и к тому же, совсем не собираюсь покидать вас, – чувствуя, что тоже начинает плакать и ненавидя себя за это, затараторила Эмма. – Со мной все будет в порядке. Что может пойти не так?

– Все уже пошло не так, – глотая слезы, затрясла головой Мэйлин. – Ты не должна так страдать.

– Никто не должен, – согласилась Эмма. – Никто не должен, но выбирать не нам.

– Да перестань ты быть такой рассудительной! – отчаянно потребовала Мэй. – Даже мне это уже надоело! Сколько можно?

– По-другому не получается, – пожала плечами Эмма. – Я уже однажды разыграла трагедию из-за бесплодия. Знаешь, сейчас я думаю о том, что с этим вполне можно было жить.

Мэйлин закрыла лицо руками и закачалась – точно так же, как раскачивалась сама Эмма еще днем, сидя на скамейке у дороги. Эмма поднялась с кровати, перебралась ближе к подруге, а потом обняла ее за плечи и прижала к себе.

– Не плачь, – ласково попросила она. – Пожалуйста, не плачь. Будут еще у тебя в жизни моменты, когда слезы тебе пригодятся, но сегодня не такой день. Со мной все будет отлично.

Что всегда удивляло в Мэйлин – ее способность переключаться и брать себя в руки. Вот и теперь она довольно быстро пришла в себя, отдышалась и стерла с лица мокрые дорожки. Это было кстати – скоро должна была вернуться София, и такие расстроенные лица ей видеть было ни к чему.

– Прости, – севшим голосом извинилась она. – Вообще, было бы лучше, если бы утешала сейчас я, а не ты. Все-таки самое страшное выпало тебе. Но, Эмма, как мне хочется сейчас кого-нибудь убить за то, что происходит с тобой!

– Мне тоже хотелось обвинить кого-нибудь, но никто кроме самой себя на ум не приходит, – улыбнулась Эмма. – В конце концов, даже я в этом не виновата. Остается только принять все, как есть.

– Ты уже сказала Мартину? – поднимая на нее все еще красные глаза, спросила Мэй.

– Нет. К своему счастью, Мартин придет только завтра. Вот тогда и скажу.

– Я не представляю, что с ним будет.

Представлять было особо нечего – трусливость Эммы взяла верх, и она все испортила. Они встретились в обеденный перерыв, когда Эмма выскользнула из рабочего цеха на полчаса. Они уселись прямо на улице, выбрав себе пустовавшую беседку, примыкавшую к одной из детских площадок. Мартин принес свой обед, Эмма взяла с собой свой. Они сидели рядом, и какое-то время просто молчали. Только сейчас, поняв, что может все потерять, Эмма стала видеть и чувствовать, как прекрасны обычные будни, в которых прослеживались устоявшаяся закономерность и неторопливая уверенность. В их взаимном молчании было что-то до жуткого близкое и приятное, и это Эмма ценила едва ли не больше всего остального.

Как и все хорошее, эти минуты подошли к концу. Мартин свернул бумагу, в которую был завернут его обед, а затем повернулся к ней.

– Когда твой следующий выходной?

Эмма уже знала, куда он клонит – его провести было невозможно, учитывая, что идея пройти обследование принадлежала именно ему.

– Ты же знаешь, что послезавтра, – нехотя выдавила она.

– С визитами к врачу проблем нет? Я имею в виду, ты делаешь большие перерывы. Два дня – это очень много.

– Не так уж и много.

– Ну, да, к примеру, для биопсии нужно ждать несколько дней, прежде чем они выдадут тебе результат. Хотя, я слышал, что для некоторых людей и за отдельную плату биопсию проводят в пределах получаса.

– Толку-то от этой скорости. Все одно.

Он коснулся пальцами ее подбородка – всего лишь прикоснулся, не пытаясь схватить или поднять ее лицо, но Эмма послушно посмотрела ему в глаза.

– Что случилось? Ты ведь получила ответ?

– Давай вначале поговорим о тебе, – не особо надеясь на успех, попросила она.

Мартин почти неуловимо отшатнулся от нее, и Эмма поняла – он все уже знает. Говорить было незачем. Наверное, осталось только уточнить.

– Будет операция, – теряя голос, только и сказала она.

– Опухоль?

Она кивнула, потому что говорить ей уже не хотелось.

– Ты сказала маме?

Она потрясла головой.

«Я пыталась, но она не взяла трубку. Она, наверное, была в другом месте. Не может быть, чтобы не услышала. Но, Мартин, так даже лучше. Иначе я стала бы рыдать ей в трубку, перепугала или разозлила бы ее своими слезами и соплями. Зачем такое нужно? Зато у меня было время все переосмыслить и набраться смелости. Когда бы я все это успела, если бы смогла дозвониться?».

Неизвестно, удалось ли ему понять ее, но Мартин вздохнул и начал тихо рассказывать о том, что было у него на работе. Эмма благодарила его за то, что он избегал эмоций и держался спокойно – меньше всего ей хотелось сейчас кого-то успокаивать.

Он говорил о своих буднях, о мелких недочетах подчиненных и о том, во что они выливались, и Эмма честно старалась все это представить, отвлекаясь от своих невеселых мыслей. Вникать в его жизнь было куда проще, чем думать о своей. И Мартин, словно ему об этом было известно, продолжал говорить, выкладывая ей все в подробностях и ярких красках. Он смотрел куда-то вперед и старался вообще не шевелиться, и только эта застывшая осторожность говорила о том, как сложно ему дается каждое слово.

– …получается, что мне пришлось немного переработать вчера вечером. За эти сверхурочные мне, конечно, никто платить не будет – со стороны все выглядит так, словно мы сами виноваты. Парни, конечно, тоже немного расстроились. Да и секретарь тоже порядком… понервничал, – монотонно, видимо, уже утомившись от разговоров, продолжал он. Казалось, что он и сам перестал придавать особое значение тому, что говорил. – Но зато отдельный выходной у меня все-таки будет. Выберу, пожалуй, послезавтрашний день. Поеду с тобой в клинику, а оттуда вместе отправимся к твоей маме. Потому что дальше тянуть уже нельзя.

После этих слов Эмма уткнулась лбом в его плечо и вздохнула. С ним было хорошо – никакого желания плакать у нее не возникало. Оставался лишь страх перед неизвестностью, который иногда глушился болью и слабостью. Но теперь ей стало легче – он предложил свою помощь, и она, как обычно, не смогла отказаться, поскольку знала, что ей не вынести все это в одиночку.

 

Глава 28

Этот день слился у Эммы в непонятную полосу, состоявшую из беготни, ожидания, езды в транспорте и подъемов по лестницам. Они с Мартином побывали в клинике, где выслушали все условия операции и даже обговорили сроки госпитализации. Потом им пришлось вернуться домой, чтобы забрать Софию, и уже оттуда поехать к Эмили. Предупредить ее о приезде заранее так и не удалось, и из-за этого Эмма нервничала больше обычного. Конечно, у нее были свои ключи, но ей не хотелось слишком долго ждать и готовиться к разговору. Прошло достаточно времени, и она успела истерзаться постоянными размышлениями и взвешиваниями обстоятельств. В автобусе ей хотелось уснуть, но поскольку с ними была София, она не могла расслабиться. Когда берешь ребенка в дорогу, ни о каком спокойствии не может быть и речи.

Еще одним фактором стресса для Эммы было то, что София тяжело переносила любые поездки на автобусах. Для нее это по понятным причинам было связано с ужасными воспоминаниями, и, всякий раз, оказавшись на пассажирском сидении, она либо начинала нервничать, либо впадала в полное оцепенение. Трехчасовой путь стал для всех них испытанием, после которого хотелось только одного – лечь в постель и уснуть. Добравшись до дома, и обнаружив его пустым, они так и поступили.

Проспав примерно час, Эмма тихо поднялась с постели и осторожно вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. София спала очень крепко, видимо измучившись от постоянных переживаний и долгого переезда. Эмма еще не нашла в себе сил сказать ей о том, что в скором времени ляжет в больницу. Это повлекло бы за собой вопросы, ответы на которые подготовить следовало заранее.

Решив заняться именно этим, Эмма прошла в пустую полутемную гостиную и уселась в свое любимое кресло. В родном доме все казалось другим – здесь было тихо, спокойно и уютно. Она чувствовала себя так, словно в этих стенах ее тревоги слабели и тускнели, превращаясь в детские страхи и теряя значение. В детстве, когда она прибегала к своей маме и жаловалась на болячки, ссадины или обиды, Эмили всегда приводила ей в пример тех, кому приходилось гораздо хуже.

«Мамочка, у меня болит коленка!» порождало «А твоя подруга вообще целый месяц ходила с гипсом, думаешь ей было легче? Нечего жаловаться, это пройдет. Есть люди, которым гораздо больнее».

«Мамочка, мне так плохо. Они не хотят со мной играть. Они дразнят меня» влекло за собой «Нашла, о чем переживать. Невелика беда, пусть не играют, ты вполне можешь справиться и сама».

Вначале это причиняло ей боль, но со временем Эмма поняла, что таким образом Эмили воспитывала в ней жесткость и выносливость. С годами она стала менее восприимчивой к собственной боли, научилась забывать о себе и уделять меньше внимания тому, что с ней происходило. И когда другие принимались плакать и скулить, она собирала себя в кучку и латала свои раны рваными нитками. После этого оставались кривые шрамы, которые портили общий вид ее морального облика, но Эмма, по крайней мере, продолжала идти вперед.

Вот и сейчас, оказавшись в доме, она почувствовала себя маленькой девочкой, проблемы которой просто меркли по сравнению с тем, что выпадало другим. Все казалось значительно проще.

Единственной серьезной проблемой оставался вопрос о том, где и с кем будет жить София, когда Эмма ляжет на операцию. Мэйлин обещала позаботиться о ней, но на самом деле даже дураку было понятно, что ладили они с Софией только если находились рядом не больше двух часов. Если этот срок затягивался, кто-то обязательно начинал злиться, дуться или психовать. Как же они выдержат все эти дни? Конечно, был еще и Мартин, и Эмма верила, что он не оставил бы Софию надолго, но все, что он мог сделать – брать ее на прогулки каждый вечер. Может быть, приносил бы им еду – готовила Мэйлин не очень хорошо, а в последнее время ее настолько захватило шитье, что она и вовсе забывала о еде. Так что ужины, скорее всего, тоже окажутся на плечах Мартина.

Но все же, это было слишком неудобно и плохо. Эмма не хотела даже думать о том, что будет, если возникнут какие-то непредвиденные проблемы (а с Софией такое случалось постоянно). Что если они забудут завязать ручки оконных створок и в очередной вечер она выпадет из окна? От этой мысли ее пробрал такой страх, что она затрясла головой и сжала руками собственные плечи. Однако, даже избавившись от этих мыслей, она не могла забыть о других моментах. Что они станут делать, если она схватит насморк или обожжется кипятком? Кто будет следить за тем, чтобы она каждый день принимала душ и чистила зубы? И, в конце концов, кто будет выслушивать ее рассказы о том, как прошел день, кто будет хвалить ее рисунки и учить ее грамоте? За это время она успеет все позабыть, и кто знает, что еще может произойти. Эмма прикрыла глаза и тяжело вздохнула. Если бы она могла избежать операции, то непременно нашла бы способ это сделать. Но ей хотелось жить, и более того, она не имела права умирать именно сейчас, когда на ней лежала такая огромная ответственность.

Ход ее грустных мыслей прервали щелчки, раздавшиеся со стороны входной двери – Эмили вернулась и отворила дверь своим ключом. Эмма встала с кресла и прошла в коридор, чтобы встретить ее у входа.

Выражение удивления на лице Эмили быстро сменилось тревогой. Конечно, она поняла, что без веской причины дочь ни за что не приехала бы так внезапно, не предупредив и не дождавшись назначенного дня.

– Что случилось? – не растрачивая время на приветствия, спросила она.

– Со мной еще Мартин и София, – сразу предупредила Эмма. Ответить на вопрос Эмили стоило в другой обстановке и более обстоятельно. – Но пока они спят.

Эмили кивнула и показала рукой в сторону кухни:

– Пойдем, выпьем чаю или чего-нибудь перекусим. До ужина еще есть время?

– Наверное. В любом случае, мне хотелось бы побыть с тобой какое-то время, – призналась Эмма.

Она вовсе не горела желанием выкладывать всю правду прямо сейчас. Это было бы слишком жестоко и несправедливо по отношению к Эмили. Поэтому она поступила так же, как и в случае с Мартином и Мэйлин. Она предоставила инициативу своей маме, попросив ее рассказать о своих делах.

Эмили удивленно подняла брови, но задерживаться не стала. Пока на плите закипал чайник, она успела рассказать ей многое. О том, как выросли девочки Инесс, с какими болезнями они успели справиться и что за проблемы возникали с разными мелкими чиновниками в связи с новыми условиями коммунального обслуживания. Слушая ее плавно перетекавший с плоскости на плоскость рассказ, Эмма поняла, как давно она не интересовалась делами своей матери. Она была слишком сильно погружена в свои проблемы и не находила времени для хорошего теплого и доверительного разговора с собственной мамой, отдавшей ей столько лет жизни. Теперь из-за этого становилось страшно и стыдно. Говорить о своих делах расхотелось вовсе. Это чувство заполнило всю ее душу, и в ней не осталось места для привычной ревности и обиды, возникавшей всякий раз, когда она слышала о детях Инесс. Ей так и не удалось понять и принять ту мысль, что Эмили восполняет свое желание иметь внуков, проводя время с чужими детьми. Однако сейчас для подобных эгоистичных мыслей был неподходящий момент.

Эмили говорила и говорила – у нее накопилось достаточно новостей, и некоторые из них успели утратить актуальность. О многом она позабыла и вспоминала только, когда это приходилось к слову. Слушать ее речь было приятно – это действовало успокаивающе. Вникая в ее слова, Эмма все больше возвращалась к той мысли, что перед ней находился самый родной и близкий человек – единственный из тех, кому она могла безраздельно и безоглядно доверять все годы своей жизни. В детстве она очень любила отца, и продолжала любить его до сих пор, но поскольку он умер, когда она была еще подростком, его образ в ее глазах достиг почти святости – она считала его непогрешимым и самым добрым. Эмили была живой. Человеком из плоти, крови и костей. Тем самым, кто может совершить ошибку, став при этом ближе и понятнее. С ней было проще и сложнее одновременно. Именно так, как и должно было быть.

В какой-то момент, отвлекаясь на жизнь в другом городе, Эмма потеряла эту нить и утратила чувство общности и близости со своей матерью, она забыла о том, что когда-то могла делиться своими проблемами только с ней. И в том, что они стали чужими, ее вины было значительно больше, чем вины Эмили.

– Теперь твоя очередь, детка, – совершенно неожиданно завершив свой монолог, сказала Эмили. – Я уже успокоилась, настроилась и теперь готова принять все, что ты мне скажешь.

Секундное прозрение стало еще одним ударом. Она подумала, что Эмма приехала сообщить ей о скором замужестве. Конечно, а как же еще это должно было выглядеть? Она приехала с Мартином! Может, не нужно было это говорить? Но ведь он уже спит в гостевой спальне, и скрывать такие вещи нельзя, иначе станет еще хуже. Хотя, куда уж хуже…

– Ну? – сделав небольшой глоток из своей чашки, поторопила ее Эмили.

Тянуть и кружить вокруг да около было нельзя. Она и так напустила достаточно туману.

– Мама, я еще не выхожу замуж, – выбирая правильный путь и делая первый шаг, сразу сказала Эмма.

– Вот как?

Ее мысли были верными – именно о свадьбе и подумала Эмили. Хорошо, с первой проблемой она уже покончила.

– Но скорее всего, выйду замуж после операции, – делая еще один осторожный шаг, продолжила Эмма.

Операция – это надежда. Начинать стоит с надежды, а не с приговора.

– После операции? Что с тобой не так? – Эмили начала выпрямлять спину, что было безошибочным сигналом о поднимающемся страхе. – Или ты хочешь излечить бесплодие?

– Нет, мама, с этим справиться нельзя. Но операция все-таки нужна. Это будет скоро, уже на следующей неделе я лягу в больницу, а еще через шесть дней подойдет моя очередь. В мае буду как новенькая, – продолжая свою успокаивающе-подготавливающую тактику и затрачивая невероятные силы на каждое слово, говорила Эмма.

– Так скоро? – Даже при таком осторожном движении Эмили было непросто принять всю информацию.

– Да. Дело не терпит отлагательств.

– Хватит вилять! – потеряв терпение окончательно, вспылила Эмили. – Говори, что с тобой или я сейчас с ума сойду!

Нет, крики совсем не нужны – Мартин и София все еще отдыхают. Эмма примирительно кивнула, а затем спрыгнула с обрыва в ледяную воду.

– У меня рак яичников. Поражены сразу оба.

Наверное, нужно было сказать что-то еще, но все слова застряли в горле.

Вначале Эмили просто застыла. А потом начала стремительно… стареть. Эмме показалось, что морщины на лице ее матери появлялись просто ниоткуда – слишком быстро и неожиданно они избороздили ее лицо. Ее взгляд становился мутным и тусклым, а выпрямившаяся до этого спина как-то незаметно сгорбилась. Плечи поникли, и весь ее образ стал одним сплошным выражением скорби и ужаса.

Жуткое и болезненное зрелище. Словно она сама сейчас убила собственного родителя.

– Выйди-ка на минутку, детка, – шепотом попросила Эмили.

Расслышать ее слова было сложно, но в них была заложена сила, заставившая Эмму без вопросов подняться и выйти из кухни, оставив за спиной пульсирующую массу боли – горящую, рвущуюся и стонущую.

Вернуться к Эмили ей не удалось ни через минутку, ни через тридцать, ни даже через два часа. За время их разговора проснулась София, а за ней из своей комнаты вышел помятый и полинявший Мартин. Она удержала их в гостиной, зная, что когда Эмили будет готова, она сама покинет кухню и присоединится к ним. На это ей потребовалось значительно больше времени, чем можно было предположить, и Мартин, опасаясь заходить на кухню, несколько раз наведывался в ванную комнату, чтобы утолить жажду. Софии, казалось, вообще ничего не было нужно – она сидела у Эммы на коленях и листала все книги, в которых были картинки. Иногда она читала названия глав или заголовки – если шрифт был достаточно крупным. Они сидели на одном диване, и Эмма подумала, что именно сейчас она могла бы назвать этих людей своей настоящей семьей. Только в этот страшный и напряженный момент Мартин и София стали близки ей не по отдельности, а вместе, словно объединившись в одно целое и создав это неуловимое ощущение единства.

К вечеру Эмили начала греметь посудой, и Эмма поднялась с дивана, чтобы помочь ей приготовить ужин. Это было своеобразным сигналом, и они обе знали, что настало время для повторного разговора. София проводила ее встревоженным и несчастным взглядом – она до сих пор побаивалась Эмили после того вечера, когда случайно услышала кусочек взрослой беседы. Мартин пересел к ней, взял наугад одну из книг и начал читать вслух. Очевидно, малышка была не единственной, кто испытывал страх в этот момент.

– Проходи, – не оглядываясь на дверь, пробубнила Эмили.

Она счищала шелуху с лука, и вид у нее был как у человека, которого приговорили к смерти. Эмма подошла к столу и принялась за другие разложенные по корзинкам овощи. Обе искали утешения и забвения в простых действиях и суете.

– С кем останется София, когда ты… будешь в больнице? – через некоторое время спросила Эмили.

Такая проницательность не была чем-то удивительным – Эмма знала, что ее мама умеет определять вещи, которые тревожат ее больше всего. Для этого не были нужны слова или намеки, она просто знала, о чем стоит спросить и какому вопросу необходимо уделить внимание. Иногда она пользовалась этой своей способностью, но чаще игнорировала все сигналы, исходившие от дочери – такое происходило в те моменты, когда беспокойства Эммы казались ей пустыми и недостойными внимания. Сейчас был совершенно другой случай.

– Мэйлин приглядит за ней, – с неохотой сказала Эмма.

– Я могу сделать это сама, – все еще не глядя на нее, ровным голосом сообщила Эмили. – Если, разумеется, ты не хочешь вернуть ее на время в родной дом.

Хотелось сказать, что тот дом не был для Софии родным, но Эмма и сама прекрасно понимала, что вместе с ней у девочки и вовсе была только тесная квартирка, которую с большим трудом можно было назвать крепостью или убежищем.

– Я не могу привезти ее сюда надолго, – нахмурилась она. – Она только вчера рассказала, что, похоже, у нее появилась подружка, и я не хочу, чтобы она ее потеряла.

Эмили на миг остановилась, а потом снова принялась за работу.

– Какие глупости, – вздохнула она. – Подружки на то и называются подружками, что они не теряются.

– Когда ты маленький, они теряются очень часто.

– Значит, они того не стоят.

– Возможно. – Пришлось уступить, иначе разговор уехал бы в неопределенном направлении. – Но София совсем ни с кем не ладила, она дралась и ругалась почти каждый день. Ее не принимали очень долгое время, и я не знаю, сможет ли она пережить адаптацию повторно. За две недели может произойти все что угодно. Они придумают новые игры, у них появятся другие интересы. София вернется и не сможет вписаться в их обновленный мир. Она с таким трудом влилась в тот коллектив, я не могу сейчас ее оттуда вырвать. Это слишком жестоко.

– Нужно научиться выбирать и жертвовать.

Эмма прикусила губу, а потом, после недолгого раздумья, сказала:

– София и так уже слишком многим пожертвовала. Пусть отдохнет.

Эмили только кивнула, хотя было заметно, что с последними словами дочери она не согласна.

– Так значит, ты не привезешь ее сюда, даже если я предложу ей пожить в этом доме? – наконец, спросила она. – Значит, мне придется ехать в твой город?

– Ты не обязана никуда уезжать. Я же сказала, что Мэйлин…

– Нет, нет, детка, так не пойдет, – перебила ее Эмили. – Я забочусь о детях Инесс, хотя она мне не родная. Неужели я оставлю тебя? Я должна хотя бы попытаться. Конечно, София уже большая, и с ней будет значительно сложнее, но теперь ее жизнь доверена тебе, и я, получается, тоже несу за нее ответственность.

Эмма вздохнула:

– Это будет слишком долго. Чуть больше месяца, представляешь? Это очень долго. Не хочу тебя так нагружать. Там довольно маленькая квартира, и Мэй все время стучит на машинке, а ты не можешь спать, когда шумно… там нет ванной, один только душ, да и то с убогой шторкой вместо перегородки. Кухня без кафеля. Пол без линолеума. Тесно, душно и многолюдно – иногда слышно, как ругаются соседи.

На все эти сомнительные аргументы Эмили лишь качала головой. Затем, дождавшись, когда слова Эммы подойдут к концу, она заговорила.

– Я должна быть рядом. Все равно ты будешь лечиться в том городе, и я не смогу ездить к тебе отсюда каждый день.

– Каждый день и не нужно. Операция, как мне сказали, займет пару часов, а все остальное время – все эти дни – я буду просто лежать, получать уколы и готовиться. После пробуждения стану отходить от наркоза и чистить организм. Не на что будет смотреть, да и незачем тебе все это.

Эмили горько усмехнулась:

– Я должна кое-что сказать тебе, родная, – сказала она, опустив руки. – Ты ревновала меня к Инесс и ее детям, а я думала о том, что ты так и не повзрослела. Что это просто инфантильно и глупо. Раз уж ты не можешь рожать, это не значит, что другие не имеют на это права – так я считала. – Почувствовав, что Эмма близка к тому, чтобы перебить ее, Эмили подняла одну руку в предупреждающем жесте. – Помолчи, детка, послушай. Я была жестока и слепа. Ты ревновала, не потому, что тебе не удалось повзрослеть. Просто я была тебе нужна, и ты хотела, чтобы я помогла тебе. Чтобы это сделала я, а не кто-то другой. – Она опустила голову, и теперь Эмме показалось, что она близка к слезам. – Я жалею о том, что упустила то время. Потому что сейчас я тебе совсем не нужна, и ты даже не ревнуешь. Тебе все равно, что я делаю, и с кем проведу это время, пока ты там будешь страдать. У тебя есть подруга, есть Мартин, есть София, которая готова прыгнуть ради тебя в раскаленную печь. Им ты позволишь быть с тобой, а меня оставишь здесь. Справедливо, не спорю, но… Эмма, пожалуйста, дай мне исправиться. – Теперь она действительно заплакала. – Я не вынесу этих дней тут одна. Я этого не переживу, понимаешь? Я не смогу пережить то, что выпало Шерлоку и его жене. Если ты умрешь, если они тебя покалечат, а я ничего не буду знать, и меня не будет рядом, как я смогу жить после этого?

– Мама, меня никто не собирается калечить. Они просто удалят органы и спасут мне жизнь. Все будет хорошо, обещаю.

– Ты не можешь этого знать, – ломаясь окончательно и начиная рыдать, затрясла головой Эмили. – Ты не можешь обещать мне такие вещи. Господи, моя дочь собирается лечь под нож, и я даже не могу позаботиться о ее ребенке. Да, я наговорила много глупостей, но разве сейчас время вспоминать об этом? Ты не можешь так поступить, Эмма!

– Не могу, – подходя ближе и обнимая ее за плечи, согласилась Эмма. – И я буду рада, если ты позаботишься о Софии. Я буду рада, если ты познакомишься с ней и поймешь, какая она замечательная.

Они приняли верное решение, и Эмма даже удивлялась тому, что не попросила об этом сама. Это было естественно, просто и правильно. И предложить это могла только ее мама.

 

Глава 29

Оставшиеся дни летели так быстро, что Эмма не успевала за ними уследить. Перед тем как лечь в больницу, она должна была уладить очень много разных вопросов. Уволиться с работы. Договориться с воспитательницей Софии. Купить все продукты, которые пригодятся, и разложить их по ледовым коробкам. Перепроверить все расходы. Потратить те гроши, что удалось скопить, на специальную одежду – халат, пижаму, шлепанцы и рубашки. Уговорить Софию, чтобы она спала одна или рядом с Эмили. Встретить Эмили и показать ей, где находятся самые нужные магазины. Отвести ее в парк и познакомить с любимыми качелями Софии. Сообщить домоправительнице о том, что вместо нее в квартире некоторое время поживет ее мама. Заколотить окно и наладить форточку (попросить Мартина, если не получится).

Суета отвлекала от лишних мыслей, и Эмма самозабвенно погрузилась в эту круговерть, мотаясь по делам и выезжая в город по три раза в день. София странно притихла, и даже Мэйлин реже стучала машинкой. В доме было спокойно и жутко. Понимая, что это связано с грядущей операцией, Эмма не давала себе времени на анализы и раздумья, иначе можно было сойти с ума.

Увольнение прошло болезненно и неловко. В отделе кадров ее приняли с удивлением – как она могла написать заявление и уйти, если проработала всего несколько месяцев? Кто сейчас разбрасывается работой?

– Вы серьезно? – не снимая своих огромных очков, холодно поинтересовалась девица, которую назвали начальником отдела кадров.

– Да.

Девица повертела в руках листок с заявлением, а затем бросила его на стол так, что он пропарил над столешницей и приземлился на самом краю. Очевидно, ей хотелось бы, чтобы он слетел вовсе и спикировал при этом на пол. Тогда бы Эмме пришлось опуститься на колени, чтобы поднять свое заявление.

– Причины?

– По состоянию здоровья.

– Кажется, вы получаете свою порцию молока каждый вечер. У вас нет детей, насколько мне известно, так куда вы его деваете?

От бесконечных шуршащих свежевыкрашенных тканей под носом скапливались микроскопические волокна, а новая краска оседала прямо внутри ноздрей – работа считалась достаточно вредной, и за здоровьем самых активных сотрудниц следили вполне достойно. Понятно, почему заявление по состоянию здоровья так разозлило девицу.

– Дело вовсе не в работе.

– Тогда, может, и увольняться не стоит? Послушайте, я ведь беспокоюсь о вас. Я помню, как вы нуждались в работе, когда пришли сюда еще зимой. Да, да, я вас не забыла. Вы тогда были готовы на все ради этого места. А что случилось сейчас? Такие серьезные проблемы, что и переждать нельзя? Мне ведь, по большому счету, все равно, поймите меня. Я найду на ваше место другую. Даже искать не придется. Так что потрудитесь сказать мне правду, а не то, что написали на этой бумажке.

Если бы девица действительно обладала такой хорошей памятью, она бы помнила еще и то, что зимой Эмма была в два раза полнее, чем сейчас. Однако люди, хоть сколько-то наделенные властью, любят и помнят только унижения других людей. Пусть даже и те, что не приносят никакой пользы.

– Предстоит операция, после которой я не смогу работать.

– Я не понимаю, что такого сложного вам здесь приходится делать, – распаляясь все больше, высокопарно понеслась девица. – Качать педаль машинки или складывать друг с другом детали из материала? О такой работе мечтают все!

Видимо, выпал не тот день. У девицы было плохое настроение, и то, что можно было сделать за пятнадцать минут, растянулось на три часа. Эмма нервничала и потела, но сделать ничего было нельзя. Она ходила со своим листочком по этажам, и обычное увольнение превратилось в спортивное состязание. Пришлось подняться на инстанцию выше и перепрыгнуть начальницу из отдела кадров. Потом это прилетело закономерным (притворным) удивлением и тирадой, достойной театральных подмостков: «Я могла бы сделать это за минуту, а вы побежали жаловаться и ябедничать. Нарушили порядок. Без печати, без подписи. Боже мой, и почему нельзя просто потерпеть? У вас что, пожар? Я сказала просто немного подождать, это было так сложно? Что за люди пошли нынче, совершенно нет совести. Вы меня перед начальством выставили полной идиоткой. Надеюсь, вам когда-нибудь придется испытать то же самое».

Выслушав все это, наглотавшись грязных слов и оскорблений, и все-таки удержавшись от ответа, Эмма покинула территорию фабрики и унесла свои вещи.

Вечером, когда Мартин зашел к ней узнать, как все прошло, она стала жаловаться и рассказывать ему все в подробностях, пародируя каждое действующее лицо и одаривая каждого (а в особенности ту девицу) самыми ядовитыми эпитетами. Она даже сама от себя не ожидала подобной эмоциональности, но остановиться все равно не могла. Мартин, очевидно, тоже был несколько смущен таким представлением, а к концу ее пестрого монолога он даже рассмеялся.

– Смешно, не правда ли? – все еще не остыв, уточнила Эмма.

– Я сам работаю в отделе кадров и поэтому предпочту забыть о том, какими словами ты только что обзывала всех моих коллег.

– Я вовсе не имела в виду тебя.

– Понимаю, но мне все равно смешно.

Поразмыслив, Эмма кивнула:

– Да. Ты прав, лучше смеяться. Тем более, теперь я осталась без работы, а ты сам знаешь, как на меня действуют такие вещи.

Мартин вздохнул, отходя от своего веселья и возвращаясь к ней.

– Не переживай о деньгах хотя бы сейчас.

– Мы с тобой дети войны, тебе ли не знать, что о деньгах невозможно не переживать.

– Это ты была ребенком во время войны, а я тогда был уже вполне взрослым.

– Да все равно, – вяло воспротивилась она. – Все равно, каждый, кто пережил то время, всегда будет бояться голода и безденежья.

– Если что, вы с Мэйлин откроете свою лавочку – она будет делать то, что она там у себя сейчас делает, а ты будешь шить. Думаю, вам будет хорошо. Но пока что попробуй переключиться на что-то другое. – Он как-то сразу сник, и Эмма поняла, что у него уже готова важная тема для разговора. Однако даже при всей своей проницательности она никак не могла предположить, что, выдержав приличную паузу, Мартин спросит: – Как ты думаешь, это не из-за того, что мы…

Договорить ему она не позволила. Только этого еще не хватало – чтобы он винил себя во всем, что сейчас происходило.

– Нет, – твердо сказала она. – Ты еще скажи, что это кара господня за наш грех.

– Ну, насчет Господа, ты, конечно, погорячилась, но все-таки… может, мы что-то делали неправильно?

– Мы все делали неправильно, но это не имеет отношения к моим опухолям. Честно говоря, они появились еще задолго до нашего с тобой знакомства.

Конечно, он не обрадовался таким словам, но нечто вроде облегчения на его лице, все же, отразилось. Поэтому Эмма решила продолжить и все ему объяснить.

– Я с самого подросткового возраста не была такой, как все в плане развития. Может, внешне на мне это никак и не отражалось, но временами сильно беспокоило. Кровотечения, которые сменялись глухими периодами затишья, вовсе нельзя было назвать нормальными, но бушевала война, и кому было дело до чьей-то женской крови, тем более, если речь шла о подростке. Ни я, ни мама не обращали на это внимания. Потом ко всему прибавились боли. Потом исчез аппетит. Отсутствие аппетита сменилось полной ненавистью к пище. Я теряла кровь, а накопить ее было не с чего. Ошибочный диагноз, постоянная работа. И вот, только сейчас я узнала правду. Полагаю, я должна еще сказать спасибо за то, что дело не дошло до метастазов.

– Значит, твоя затянувшаяся голодовка объяснялась этим? Я должен был уже давно заставить тебя пройти обследование, – сокрушенно покачал головой он.

Эмма подалась вперед и взяла его за руку.

– Мартин, ты мне жизнь спас. Если бы не ты, я бы вообще узнала обо всем, только когда рак переселился бы в легкие или еще куда поглубже. Отправилась бы в больницу за приговором, а потом пришла домой доживать последние дни. И София бы вернулась в тот сумасшедший дом. Ты спас сразу две жизни, и ты единственный, кто не должен ни в чем себя упрекать. – Она придвинулась еще ближе и прошептала: – Я люблю тебя, Мартин. Ты самый лучший мужчина в мире, и я горжусь тем, что ты выбрал меня.

Следующие дни она провела вместе с приехавшей Эмили. Такое было впервые, и Эмма даже чувствовала себя неудобно, посвящая свою маму в таинство этой шумной механической городской жизни. Это отнимало гораздо больше сил, чем можно было представить, но в то же время дарило умиротворение. Сближаясь заново со своей матерью, Эмма чувствовала себя намного лучше, словно ей выпал шанс искупить все ошибки – даже те, о которых она ничего не знала, но которые помнила мама. София продолжала опасаться Эмили, но иногда оставалась с ней в квартире – тогда Эмма уходила в аптеку или в магазин, намеренно давая им время привыкнуть друг к другу. Возвратившись после такой отлучки в первый раз, она нашла их такими же, какими и оставила. Во второй раз они уже говорили. В третий раз София показывала Эмили свои игрушки. В четвертый и последний вечер она уже осмелилась пересесть к ней на колени.

Где-то в перерыве между этими вечерами Эмма осталась с Мэйлин. Ей хотелось помочь подруге с новыми платьями, пока была такая возможность. После увольнения времени было достаточно, и она просто уселась за машинкой, предаваясь этой прекрасной работе, оставлявшей место для любых мыслей.

– Очень красивая ткань, – улыбнулась она, разглядывая густо-синие цветы, распустившиеся на белом фоне.

– Конкурсная, – пожала плечами Мэйлин.

– Ты участвуешь? – удивилась Эмма. – Я ничего не знала. Ты говорила мне об этом?

– Нет. Я не участвую, передумала.

Вид у Мэй был подозрительно беззаботным.

– И давно передумала? – испытывая вполне обоснованные сомнения, спросила Эмма.

– Да.

Обманывать Мэй умела хуже всего остального. У нее было много разных талантов, но дар видоизменять действительность при помощи слов к ним явно не причислялся.

– Это из-за меня? – Уточнения были излишни, но без них перейти к следующему этапу не получалось.

– Нет, не из-за тебя.

– Хватит вести себя так, будто я ничего не понимаю, – уже начиная раздражаться, сказала Эмма.

– Хватит допытываться, – огрызнулась Мэйлин.

– Я не допытываюсь, а уточняю. Ты отменила свои планы из-за меня?

Мэйлин подняла голову и опустила руки.

– Будут еще другие конкурсы, – сказала она, не признаваясь напрямую, но все же подтверждая предположение Эммы.

– Нет, так не должно быть, это же твоя первая возможность показать себя, – сразу же расстроилась Эмма.

Все-таки предполагать и знать наверняка – вещи разные.

– Да что там конкурс, – вздохнула Мэйлин. – Конкурсов будет много, – на свой лад повторила она. – А у тебя сейчас беда, и я не могу тебя оставить.

Прежде чем возобновить разговор, нужно было хорошо подумать, и Эмма дала себе передышку, решая, как лучше подступиться к новой теме.

– Мое здоровье – не средоточие твоей жизни, – решив, что тянуть слишком долго тоже нельзя, заговорила она. – И никто не должен приносить себя в жертву только потому, что я плохо себя чувствую. Знакома я с одной дамочкой, которая заставила весь дом плясать вокруг своей беременности. Она каждое стороннее решение, не касающееся ее круглого живота, воспринимает как личное оскорбление, а говорить на отвлеченные темы разучилась в принципе. Через каждые пять секунд: «А меня так тошнило вчера вечером», «Мне нельзя долго голодать, я ведь теперь не одна», «Господи я так устала, эта беременность вытягивает все силы» и так далее. Как только ее муж решает сделать что-то для себя, она тут же вскидывается: «А обо мне ты подумал?». Не превращай меня в такого человека.

– Если ты не захочешь, то не станешь такой идиоткой, – разумно заметила Мэйлин.

– Но я должна помнить, что никто ничего мне не обязан. Даже мама или Мартин. А уж ты тем более. Отправляйся на конкурс, Мэй. Я буду только счастлива, если ты примешь участие. Это намного лучше, чем если ты будешь сидеть тут взаперти и переживать за меня. Пойми меня правильно, твоя поддержка нужна мне, но я знаю, что ты в любом случае со мной, даже если занята совсем другим. Никому не доставалась лучшая подруга, чем мне. Посмотри, сколько ты уже для меня сделала. Разве нужно что-то еще?

Слова закончились, и они обе замолчали.

Прошло еще немного времени, и только потом Мэйлин оживилась.

– Спасибо за то, что ты сейчас мне сказала. Правда, большое спасибо. Я поеду на конкурс, и поэтому тебе нужно оставить это платье – все должно быть честно, раз уж я собираюсь обновить заявку. Только вот что… никогда больше не говори так, словно собираешься умирать. Ты сейчас мне такого наболтала, мне показалось, что это твоя предсмертная речь. Не пугай меня так и вообще не смей даже думать в таком духе. Это мало того, что вредно тебе самой, так еще и на окружающих нагоняет тоску.

Эмма только рассмеялась, в очередной раз удивляясь тому, как ее, оказывается, легко прочесть.

Временный переезд в больницу был назначен на следующий день. Эмма собрала сумку, упаковала все вещи и расставила полезные записки по всей квартире, на что Эмили отреагировала так, словно ее оскорбили. Пришлось снять все записки и выбросить их в мусор.

Ей не хотелось отводить Софию к другим деткам в последний день. Убедившись в том, что все готово, Эмили уехала в городок – на одну ночь, чтобы проверить, в порядке ли дом. Поэтому, уладив все дела и вдоволь насуетившись, Эмма нарядила Софию в самое красивое платье, оделась сама, и они отправились гулять по городу.

Думать о смерти было нельзя, но избавиться от этих мыслей Эмма не могла. Риск не проснуться после операции был ничтожно мал, но он складывался с процентом случайных смертей, прораставших из врачебных ошибок и халатного обращения. Были еще и другие случаи – недостаток сведений, неточность анализов, плохое настроение главного хирурга. Она не позволяла себе слишком опускаться в глубины жалости и трусости, но иногда страхи прорывались наружу.

– Мы с тобой еще никогда не гуляли просто вдвоем по городу, – взяв Софию под руку, улыбнулась она. – Сегодня у нас много времени.

Последний день Эмма решила провести с Софией. Боясь, что может не вернуться обратно, она пыталась отдать малышке все, что только могла.

Прогулка вышла длинной, беспорядочной (почти бродячей) и счастливой. Они ходили пешком, потом пересаживались на трамвай, а после снова сходили на тротуары и принимались шагать. Эмма показала ей все мосты, какие ей были известны, и София с восторгом смотрела на воду, воображая, что они плыли на корабле. К обеду стало слишком жарко, и Эмма сняла плащ, а потом помогла раздеться и Софии. Они зашли в придорожное кафе и уселись у самой витрины. София никогда не бывала в подобных заведениях. Она с любопытством наблюдала за тем, что делает и как ведет себя Эмма. Ей было интересно абсолютно все, и она, не скрываясь, рассматривала других людей. Если бы день был другим, то Эмма посоветовала бы ей вести себя осторожнее, но сегодня она не могла ничего ей запретить.

– Тебе понравилось? – спросила она, когда они покинули кафе.

– Да.

– Когда вернусь, мы сходим с тобой в другое кафе. Может быть, там будет даже лучше.

Последние слова можно было и не говорить – Эмма знала по себе, что это захудалое, но первое в жизни Софии кафе останется для нее самым лучшим и удивительным. Даже если она вернется сюда через сорок лет, и приведет с собой внуков, она все равно будет ощущать тот же самый восторг, что и в этот день. Что ж, для самой Эммы каждое место, где им удалось побывать вместе, становилось особенным.

Они проходили мимо магазинов, развлекательных заведений, кинотеатров и разных лавочек. Рассматривали афиши, читали вместе объявления, наблюдали за голубями, расхаживавшими по бетонным плитам. На одной из таких площадей София уснула – прямо так, сидя на скамейке и держа в руках пакетик с сухариками, которыми она собиралась кормить голубей. Стараясь не потревожить ее сон, Эмма переложила ее к себе на колени, а потом крепко обняла, прижав к груди и накрыв своим плащом. Погода была прекрасной, но день начинал неумолимо угасать, и она застыла, пытаясь поймать и удержать ускользающие секунды. Зачем ей еще другие дети, когда она не может вместить даже то счастье, которое дарит ей София? Эмма запрокинула голову и вдохнула полной грудью. Так хорошо ей не было еще никогда.

Она не смогла дождаться, пока София проснется, но и разбудить девочку не решилась. Просидев еще полчаса, Эмма осторожно поднялась и понесла Софию на руках. Этот груз был слишком тяжелым для нее, и она знала точно, что не должна поднимать больше трех килограммов, но ей хотелось подержать ребенка на руках. Когда живот будет вспорот и зашит обратно, она уже не сможет сделать это. Ни разу.

Косые взгляды прохожих, непрошеные замечания, насмешливые реплики пассажиров с соседних сидений автобуса – все это оказалось далеко за границей ее восприятия. Эмма слышала все, но не запомнила ни слова. Она даже не смотрела в сторону говоривших. Да, София была уже слишком большой для того чтобы ее носили на руках. Да, Эмма выглядела худой и бледной. Но те, кто не знал всей правды, и кому эта правда была не нужна, не должны были вмешиваться в их дела. Если бы она могла отдать Софии за этот день еще больше, она бы обязательно это сделала.

 

Пробуждение

Первое пробуждение принесло ей только тошноту и ничего кроме нее. Продлилось это не дольше пяти минут, и после того, как ее желудок освободился от жидкости, Эмма уснула вновь. Ей не снились сны, и она не могла поймать и сформулировать ни одной мысли. Блуждающее, пьяное сознание возвращалось рывками, от которых становилось больно. Голова горела, и сквозь дымку дремоты она ощущала прохладные прикосновения ватного тампона, а затем ее руку прокалывали под локтем, и она испытывала прилив благодарности – эти уколы несли облегчение, забвение и освобождение от боли. Она хотела бы открыть глаза и поблагодарить медсестру, но ничего не получалось – только ресницы незаметно подрагивали, и под веками проскальзывали светлые тени.

Блаженная пустота заполняла ее, и она не могла точно сказать, когда спала, а когда приходила в сознание. Видимо, такие моменты были слишком уж короткими, и не учитывались. Ей показалось, что такое состояние продлилось два или три дня.

Ей сбивали жар, давали антибиотики и обтирали лицо мокрыми полотенцами. Тело занемело от постоянного лежания на спине, и Эмма начала думать, что с ней, наверное, что-то не так.

На третий день сознание прорезалось особенно остро, и всевозможные краски хлынули в ее разум, заполнив его под самую крышу. Запахи, звуки, прикосновения, мысли, беспокойства, голоса, которые складывались в слова – вокруг нее, оказывается, кипела жизнь. Неужели так было все время, с момента пробуждения?

Потом вновь наступила темнота, но на сей раз, она была приятной и прохладной. Когда она открыла глаза на следующий день, возле нее уже была Эмили. Она спала, прислонившись к спинке стула. Распущенный пояс белого больничного халата свешивался до самого пола. Возвращение и торжественная встреча? Как же…

– Мама, – просипела Эмма, не узнавая своего голоса.

Эмили тут же открыла глаза и потерла лицо руками. Ее волосы выглядели так, словно слежались от долго сна в автобусе или на вокзале.

– Детка, – протянув к ней руку, выдохнула она. – Вот ты и проснулась. Я рада, что теперь все хорошо. С тобой все хорошо. Ты понимаешь? Ничего не осталось – никаких опухолей. Все позади, ты будешь жить.

– Мама, ты давно здесь? – все еще с трудом различая собственные слова, спросила Эмма. – Давно ждешь?

– Нет, только сегодня утром пришла.

– Который час?

– Ну, зачем тебе это знать? – ласково улыбнулась Эмили. – Главное, теперь ты здесь, со мной.

Эмма скосила глаза в сторону окна – небо было еще светлым, но различить его оттенок не удалось. Наверное, послеобеденное время. Еще не сумерки, нет. Просто чуть за двенадцать. Может, два или три часа.

Эмили рассмеялась и взяла ее за руку.

– Не гадай, который час, просто лежи. Спешить некуда.

– Ага, – устав от собственных вопросов, согласилась Эмма.

Хотелось пить. А еще больше хотелось спросить, все ли хорошо с Софией и Мартином. И еще сильнее хотелось их увидеть. Чуть позже Эмма со стыдом вспомнила о Мэйлин.

– Мэй и ее конкурс… как все прошло?

– Не знаю, – беспечно пожала плечами Эмили. – Вернешься и сама обо всем ее расспросишь. Она до сих пор не приехала.

Значит, они с Софией все еще одни в той квартире. Так даже лучше. Эмили привыкла быть единственной хозяйкой, вряд ли она смогла бы ужиться с кем-то другим. А с кем-то таким же своенравным, как Мэйлин – тем более.

– А София?

– А что с ней будет? Она в порядке. Плачет ночами, но я ее успокаиваю, как умею. Она меня еще не принимает и каждый раз притворяется, что не плакала вовсе. Меня не проведешь.

Последние слова заставили Эмму улыбнуться.

– Как Мартин?

– Заходит каждый вечер, забирает ее гулять и дает мне передохнуть. Он славный молодой человек. Тебе с ним повезло.

– Как и ему со мной, – попробовала пошутить Эмма, но попытка получилась жалкой и нисколько не смешной.

Эмили серьезно посмотрела на нее:

– Как и ему с тобой, – почти повторив ее фразу, сказала она. – Он ждет тебя, но держится хорошо.

– С кем София сейчас?

На лице Эмили отразилась некоторая озабоченность, а потом она нахмурилась:

– Не успела проснуться, а уже проверяешь меня. Не веришь, значит?

– Ну, зачем ты так. Дай чего-нибудь попить, пожалуйста.

Пить пришлось по ложечкам, и этого было явно слишком мало, но Эмили предупредила ее, что глотать воду стаканами сразу после пробуждения запрещено.

– Мне сказали, что тебя нельзя нагружать. Скоро прогонят отсюда, и я приду только вечером.

Эмма сжала пальцы матери и кивнула. На разговоры сил уже не оставалось. Голос пропал, губы слиплись и за ними на очереди были веки.

К вечеру у нее поднялся жар, над которым колдовали сразу три медсестры. После примочек, уколов и обтираний Эмма с трудом выдержала перевязку, а затем снова провалилась в сон. Повторный визит Эмили, видимо, отменялся.

Она открыла глаза только поздно вечером – за окном было уже темно, и в палате горел желтый электрический свет. Эмма пошевелила рукой, и сидевшая у стенки медсестра сразу же вскочила. Она подошла к койке неровной походкой, чуть раскачиваясь и вытирая глаза тыльной стороной ладони – видимо, спала.

– Как вы себя чувствуете? – без особого интереса спросила она – просто так было нужно.

– Хорошо, – без особой искренности ответила Эмма – просто так было проще.

Медсестра протерла ей лицо и руки сухим полотенцем, и только после этого Эмма поняла, что была покрыта испариной.

– Никто больше не приходил? – спросила она, постаравшись успеть с этим вопросом, пока девушка еще не вернулась к своему посту у стены.

– К вам сейчас все равно не пустят. Что-то температура у вас пошаливает.

От этих слов стало обидно и одиноко. Она страшно истосковалась по Софии и Мартину, но встретиться с ними ей было нельзя. И это было просто гадко.

Утром ее разбудили тихие шаги – пришла новая медсестра, которая сменила вчерашнюю. Обтирания, перевязка, легкий осмотр и чашка бледного бульона. После горячего она снова вспотела, и лишь сейчас задумалась о том, что от нее, наверное, ужасно пахло.

Жар все держался – падал на три деления термометра, а потом снова упорно полз вверх. Эмма боролась с ним уже третий день, и ее пребывание в больнице затянулось. Ей говорили, что все в порядке, такое бывает и это не страшно, но она слишком сильно измучилась, чтобы трезво смотреть на вещи. На ее вопросы о том, почему у нее постоянно высокая температура, врач отвечал, что не все могут сразу же вернуться к нормальной жизни после операции. Что это вполне нормально, и что нужно просто потерпеть. И это не инфекция. И не некачественный шов. И не повреждение внутренних органов.

Бороться, лежа на одном месте и не имея возможности даже самостоятельно сходить в туалет, очень тяжело. Эмма теряла вес и думала о том, что ей, наверное, никогда не удастся вернуться домой.

Но однажды случилось чудо.

Открыв глаза и увидев дневной свет, струившийся через оконные стекла, она вдруг услышала тонкий звон колокольчика. Чистый, протяжный и по-детски наивный звук.

Время на миг остановилось, а потом, покачнувшись, продолжило ход. Медсестра соскочила со своего стула, который в тот день почему-то стоял у окна, и помчалась к двери со словами:

– Вот противная девчонка, я же сказала ей, что нельзя приносить сюда эту игрушку! Она сейчас мне тут всех перебудит! И куда смотрит папочка?

Эмма поймала ее за край белого халата и, приложив невероятное усилие, остановила. Девушка встала рядом с ней, готовая в любой момент возобновить бег, но Эмма облизнула пересохшие губы и прошептала:

– Пожалуйста, скажите ей, что я ее услышала.

Медсестра кивнула и вышла за дверь, рука Эммы свесилась с кровати. Сегодня у нее больше не оставалось сил, но на следующий день она почувствовала, что худшее осталось позади.

 

Эпилог

«… поэтому мы и не могли остаться. Нам пришлось уехать на некоторое время. Мамочка, я надеюсь, что ты не считаешь, будто я тебя предала. Я пытаюсь говорить лишь правду, но, оказывается, на расстоянии быть честной гораздо проще.

Можно было бы сказать, будто я ни о чем не жалею. Но я не могу.

Помнишь, в год смерти Филиппа, в год моей операции и замужества, мы вернулись на выходные домой? Мы с Мартином тогда решили прогуляться вдвоем – в гостях у нас была Инесс (кстати, мои ей поздравления, вторая двойня – это прекрасно) со своими детьми, а София спала после дороги. Мы встретились на улице с Шерлоком и Иреной. У нее был тогда огромный живот – вторая дочь должна была появиться со дня на день. Они шли медленно и выглядели такими счастливыми. Впереди бежала Диана (как же она успела тогда подрасти, до сих пор удивляюсь), а Ирена ждала уже второго ребенка. Можешь считать меня слезливой эгоисткой, но я сама не заметила, как прижала ладонь к животу. Как раз в том месте, где у меня до сих пор проходит шрам. Тогда он был каким-то багровым. Мартин обнял меня и зашептал слова, которые я никогда не смогу забыть. То, что останется между нами на веки вечные, даже если мы проживем до ста пятидесяти лет (чего, конечно же, не будет).

Я не жалуюсь на свою жизнь, потому что в ней столько любви и счастья, сколько я уж точно не заслужила. Но иногда боль прорывается внутри, и я проклинаю себя за слабость. И только тебе могу сказать об этом.

Прости меня, мамочка. Я не стала той, кого ты хотела во мне видеть. Я не научилась отпускать и жертвовать.

Но сейчас я слышу голос Софии, понимаю, что она играет с другими детьми, и улыбаюсь, потому что ничего другого не могу сделать. Меня распирает радость от того, что она научилась жить, и что мы приложили к этому руку. Она сильнее меня, сильнее нас всех (но, разумеется, чуть слабее Мартина, он у нас настоящий Атлант, готовый вынести на плечах весь мир). Как бы мне хотелось иметь чуть больше твоей жесткости, чтобы воспитать ее выносливой и сдержанной. Чтобы она имела самообладание и не жалела себя сверх меры. Как бы я хотела дать ей все то, что получила от тебя. Но я знаю, что не смогу, потому что никогда не была такой же твердой как ты или такой же самоотверженной, как папа.

Я люблю тебя, мама. И мы обязательно вернемся, обещаю».

«… а потом скрывать все это стало невозможно, и я решила, что должна признаться. Вела себя очень глупо, надо сказать, но что поделать. Тем более, это ведь ты научила меня не корить саму себя за мелкие глупости. Вот я и дала себе какое-то время, а потом, конечно, вернулась к здравому смыслу. И почему мы всегда должны поступать только так, как правильно?

Признаюсь честно, я всегда думала, что это несправедливо. Я имею в виду то, что нам приходится делать нечто, заставляющее нас давить в себе рвотные позывы. Сейчас, кстати, таких вещей прибавилось. Моя тайна известна только вам с Мартином, и я надеюсь, что у вас не очень часто бывают любопытные гости, которые любят хватать и читать что попало. Хотя, зная вас, могу предположить, что гостей у вас не бывает вовсе. Это хорошо, если вам нравится жить такими вот затворниками.

Я скучаю каждую минуту. По тебе, понимаешь? Всегда хочется что-то спросить, полюбопытствовать, поприставать с дурацкими просьбами. Вроде, можно было бы сделать это с тетей Иреной – она-то родила четверых на своем веку и уж точно знает, что и как там с беременностью. Только ты же знаешь, я никогда к ней не обращусь с проблемами. Она, к слову сказать, тоже еще ничего не знает. Их младшей дочери Марии уже пять лет, и они вынуждены тратить все силы на ее воспитание. Рисковые люди, что сказать. Я даже сейчас прихожу в ужас от мысли, что мне придется вот так не спать ночами и носиться за ребенком по двору, держа позади него пуховую подушку на случай падения. Впрочем, ничего такого для меня никто не делал, и я от этого не пострадала. Ты, насколько я помню, тоже. Так что мы обе знаем, что половину всех своих проблем мои родственники выдумывают себе сами. Разумеется, я никому кроме тебя, больше не говорю таких слов и ни с кем их не обсуждаю. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Совесть у меня, все-таки, твоими стараниями, осталась. Просто иногда распирает, и я не могу удержаться. Но ведь с тобой-то можно?

И знаешь, я на днях заходила в ателье к тетушке Мэйлин. У нее, как обычно, все кипит и искрит. Накупила клетчатых тканей («пепита», если помнишь, она в прошлый приезд тебе раз двадцать напомнила это название), и хочет шить жакеты на осенний сезон. Я пообещала, что куплю сразу два – в крупную и мелкую клетку. Уже приглядела подходящий фасон.

Может случиться, что я приеду вслед за письмом или даже раньше. Представляешь такое? Я просто очень хочу увидеть тебя, но сейчас без мужа уехать не могу. А пишу просто потому, что хочу много чего тебе рассказать. Можно и по телефону, конечно, но так я начинаю болтать без умолку о всякой ерунде, либо вообще молчу как рыба. В письме все как-то проще. Есть время подумать. Хотя, мне это не особо помогает.

Мысли мечутся, не могу поймать ни одну.

Всегда думаю о том, каким я была ребенком для тебя. Люблю ли я тебя так же сильно, как ты любила свою маму? Иногда я вспоминаю тот день, когда нам пришлось с ней расстаться, и мне становится страшно. Потому что я не знаю, смогу ли вынести все так же, как и ты. И потому что я не уверена в том, что вообще смогу это пережить.

Но ладно, чего это я о грустном. Пора надежд, самое лучшее время! Мы ведь еще молоды, у нас еще много чего впереди. На будущий год, когда родится малыш, я хочу приехать к вам надолго. К тебе и Мартину. Помнишь, как ты учила меня петь? Теперь (хоть это и в миллион раз сложнее), я хочу научиться у тебя быть матерью. Ты всегда говорила, что это можно только почувствовать. И я называю тебя мамой, потому что никакой другой матери мне не надо.

И, мамочка, я молюсь по ночам (хотя обычно я этого не делаю), чтобы мой малыш получил хотя бы десятую долю той любви, что выпала мне, когда я оказалась в ваших руках. Хотя бы десятую часть – и он будет счастливым».