Возможность хорошо зарабатывать оставалась главной причиной, по которой Шерлок терпел разлуку с семьей. Когда Диана только родилась, ему хотелось все время быть дома, рядом со своей женой и дочерью, видеть, как растет девочка, наблюдать за ее жизнью и ловить каждое движение. Тех редких дней, которые он проводил в доме, катастрофически не хватало, и он проклинал свою работу каждый раз, когда наступало время уезжать. Однако содержать большую семью было непросто, и он понимал, что должен быть благодарным за то, что в столь молодом возрасте смог стать первым пилотом и зарабатывать хорошие деньги.

Да, признаваясь себе по чести, Шерлок уверенно отдавал предпочтение своей родной дочери, но в его сердце было достаточно места и для племянников. Когда погибли Марк и Луиза, Шерлок поначалу просто не знал, что делать. Стало ясно, что племянники будут жить у него, но он не представлял, как сможет справиться с такой ответственностью. София была еще совсем малышкой, а Филипп отчаянно нуждался в отцовском воспитании, чего Шерлок, конечно же, не мог ему дать. Не зная, как приступить к общению с детьми, он предпочел уйти в работу, доверяя все заботы нанятым горничным и нянькам. Кроме того, у него была Ирена, которую он любил всем сердцем.

Они поженились, несмотря на то, что в его доме жили дети старшего брата, и он считал, что Ирена пошла на серьезный риск. Поначалу все казалось идеальным, и он гордился своей женой, рассказывая всем друзьям о том, что она так замечательно заботится о детях, с которыми ее не связывали кровные узы. Он перестал тревожиться за Софию, понимая, что теперь рядом с ней находилась женщина, с которой можно было брать пример. Казалось, что все наладилось…

Приехав в очередной раз, он понял, насколько сильно заблуждался.

Конечно, это бросилось в глаза не сразу – понадобился целый день, чтобы понять: в доме произошло что-то неприятное. Причем касалось это только старших детей – Ирена и Диана были в полном порядке и как прежде ворковали со своим «папочкой». Все, о чем могла говорить жена – это о подвигах единственной дочери. Она подробно описывала ему каждый осмысленный поступок Дианы и с гордостью звала его в комнату всякий раз, когда малышка делала попытки встать на нетвердые пухлые ножки. Он тонул в этом спокойном, теплом и родном мире, где не было опасностей, суеты и ответственности за десятки пассажирских жизней.

И все же, он заметил, что за обедом София почти ничего не ела, а Филипп находился в каком-то мрачном настроении. Не то, чтобы он вообще был жизнерадостным и веселым – большую часть времени Филипп был настороженным и грубоватым подростком, чьи поступки вгоняли в ступор обоих опекунов. Однако теперь было ясно, что между состоянием Софии и поведением ее старшего брата существовала прочная связь.

Зародившаяся тревога побудила его прийти вечером в детскую спальню. Воспользовавшись тем, что Ирена унесла дочь в ванную, где им предстояло пройти ежедневный ритуал купания, он поднялся на второй этаж и постучался в дверь.

Филипп впустил его почти сразу же, но разговаривать не стал – он вернулся к своей кровати и лег поверх покрывала, взяв в руки книгу. София лежала у другой стены, почти без движения, она даже не обратила на него внимания.

– Милая, что с тобой? – опустившись на колени у изголовья кровати, спросил Шерлок.

– Ничего, – ответила она.

– Тебе плохо? Что-то болит?

– Нет.

– Тогда почему ты такая грустная?

– Не знаю.

Никогда прежде он не замечал, чтобы она что-либо скрывала от него, и теперь он был неприятно удивлен.

– Скажи мне, детка, что случилось. Я могу помочь, только скажи.

– Обними меня, – посмотрев на него глазами, в которых застыли слезы, попросила она.

Шерлок и сам чуть было не разрыдался. Он осторожно поднял ее с кровати и уложил к себе на колени, укачивая как младенца. Ему даже показалось, что она похудела и стала легче.

– Маленькая, тебя кто-то обидел? Скажи мне, что происходит? Ты молчишь, и мне становится страшно.

София прижалась лицом к его рубашке и отчаянно заплакала, схватив в кулачки его рукава. От этих сдавленных рыданий стало еще больнее, и Шерлок перехватил ее покрепче, не зная, что должен сделать. Он беспомощно посмотрел на Филиппа, но мальчик упорно глядел в книгу, хотя было ясно, что чтение его не занимало.

Девочка начала что-то бормотать, но ее голос был слишком тихим для того чтобы разобрать слова. Все, что удалось понять: «Мне плохо». Что он должен был сказать ей? Стоило ли пообещать, что все обязательно пройдет? Несмотря на то, что она была совсем еще маленьким ребенком, Шерлок чувствовал, что ее горе самое настоящее. Это значило, что обращаться с ней нужно было бережно и внимательно, без скидки на возраст и, отбросив мысли о том, что у детей проблем не бывает.

Она продолжала плакать, постепенно затихая и судорожно вздрагивая от икоты и всхлипов. Его рубашка промокла от детских слез, и впервые в жизни Шерлок ощутил настоящий страх за Софию. Племянница всегда была беспроблемной малышкой – она не норовила сделать что-нибудь назло, исправно выполняла все требования и старалась помочь. Ласковая, светлая и необидчивая, София была настоящим теплым лучиком, который никто не умел ценить по достоинству. Кажется, теперь было уже слишком поздно что-то менять – столкнувшись с ее болью, Шерлок так сильно испугался открывшейся картины, что ему показалось, будто впереди нет никакой надежды.

Дождавшись, когда она перестанет плакать, он уложил ее на кровать, накрыл одеялом и поцеловал в горячий лоб. Слезы вымотали и без того обессилевшую девочку, и она заснула прямо у него на руках, даже не заметив, когда он оставил ее.

Вернувшись в свою супружескую спальню, Шерлок обнаружил, что Ирена уже ждала его.

– Что случилось с Софией? – сразу же спросил он. – Кто ее расстроил?

– С ней не происходило ничего плохого, все было как обычно, – пожала плечами она. – Ты пробовал спросить у нее?

– Я пытался, но она ничего не говорит.

– Это пройдет, у детей такое бывает.

Он сел на другую сторону кровати и тяжело вздохнул:

– Как долго она страдает?

Даже не глядя на нее, он почувствовал, что Ирена завела глаза к потолку:

– Она еще слишком маленькая для того чтобы страдать. Обычная хандра, что тут такого криминального? Я не знаю, почему она такая грустная.

– И почему она так плохо ест ты, тоже не знаешь? – ощущая, как внутри поднимается едкая злоба, спросил он. – Ты понятия не имеешь, по какой причине ребенок заболел и потерял интерес к жизни. Как тебе кажется, это вообще нормально?

– Черт возьми, Шерлок, мне хватает и других забот! У меня маленький ребенок, который учится ходить. Я должна постоянно быть рядом с нашей дочерью, и мне некогда заниматься выяснением причин, по которым твоя племянница теряет аппетит.

Он повернулся к жене, желая видеть ее лицо, поскольку ему казалось, что такие слова просто не могут быть сказанными всерьез.

– Ирена, ей всего пять лет, она тоже маленькая. Куда ты, черт тебя подери, смотришь, и чем занимаешься целыми днями, если даже не можешь уследить за таким спокойным ребенком, как София?

Хотелось добавить что-нибудь о деньгах, которые он зарабатывает, жертвуя своим здоровьем, но он разумно воздержался от подобных высказываний. И без того было ясно, что он наговорил лишнего. Когда они только поженились, он был уверен, что в их семье никогда не будет места пустым упрекам и замечаниям, он клялся себе, что не станет упрекать жену за то, что она не работает или не успевает следить за домом. Ему хотелось быть внимательным и заботливым, стать настоящей скалой, за которой его хрупкая Ирена могла бы спрятаться от всех жизненных невзгод. Однако сейчас ее равнодушное отношение к болезни Софии привело его в настоящее бешенство, и Шерлок сказал все то, что ему меньше всего хотелось произносить вслух.

Ирена застыла, сидя на кровати и глядя на него широко раскрытыми глазами.

– Шерлок, о чем ты говоришь, – почти шепотом заговорила она, и ее нижняя губа задрожала.

Можно было бы подумать, что она собирается спекулировать слезами, но Шерлок знал, как действует на его жену грубость – всякий раз, когда он повышал голос, ей становилось слишком страшно, и она едва могла себя контролировать. Или может, дело было не в страхе?

– Прости, милая, просто я совсем не ожидал, что найду ее в таком состоянии.

– Думаешь, я не пыталась ей помочь? Она не принимает ничью помощь, и ей не нужна ласка. Это продолжается примерно месяц, и я уже устала ходить вокруг нее на цыпочках. Почему ты сам раньше этого не заметил?

– А почему ты мне не сказала? Думаешь, мне интереснее смотреть на то, как Диана в очередной раз вылезает из своей кроватки? Чем показывать мне всякую ерунду, лучше бы рассказала о действительно важных вещах!

И этого также не стоило говорить. Она была права – ему действительно следовало приглядеться к Софии раньше. Однако то, что Ирена сказала правду, почему-то и разозлило его больше всего. Досада на самого себя вылилась в очередную ошибку, и он причинил жене еще больше боли.

– Наша дочь, по-твоему, ерунда? – уже теряя голос от возмущения, спросила она.

– Я не это имел в виду, не надо цепляться к словам, я тебя прошу.

– Хорошо… хорошо, я не буду вести себя так, как это делают все жены. Я не стану кричать, причитать и закатывать истерики. Чего тебе нужно, Шерлок? Я смотрю за домом, слежу за твоими племянниками…

– Нашими племянниками, Ирена, – предостерегающе поправил ее он. – Ты что же это – не считаешь, что мы с тобой одна плоть?

– Отлично, теперь ты еще цепляешься к моим словам. Ладно, черт с ним, оставим это позади. Так вот, о чем же я говорила… я все для тебя делаю, и не получаю никакой благодарности.

Как же ему хотелось напомнить ей о том, что в их доме наводит порядок беременная женщина, которой сама Ирена платит деньги! Понимая, что для одного вечера гадостей достаточно, Шерлок промолчал, слушая ее монолог.

– Я не говорила тебе, потому что считала, будто приезжая домой, ты не хочешь заниматься проблемами. Прости, но мне казалось, что тебе хочется отдыхать, а не выслушивать новости о том, что твоя племянница впала в уныние!

– Наша племянница, черт бы тебя побрал! – Ей все же удалось вывести его из себя.

Она сразу сникла, и ее плечи опустились.

– Прости, – едва шевеля губами, попросила она.

Сказать на это было нечего. Шерлок отвернулся от нее, расстегивая рубашку и спуская с плеч резиновые подтяжки.

Прежде чем он вновь вернулся к ней и заговорил, прошло несколько минут, но когда их взгляды встретились, Ирена по-прежнему сидела в том же положении, не двигаясь с постели.

– Это ты меня прости, – остывая и осознавая собственную глупость, наконец, сказал он. – Но ты должна понять – Филипп и София очень важны для меня. Конечно, Диану я люблю больше, врать не стану. Однако сейчас, сравнивая первые шаги нашей дочери и серьезную болезнь Софии, я ставлю выше второе, потому что маленький ребенок, жизнь которого протекает в нашем доме, действительно страдает. Ирена, ты хоть видела, как она плачет? Не все взрослые мужчины не сдавливают себе горло так, как научилась она. Это настоящая боль, понимаешь, это не игры. Мне сегодня стало страшно, и я собираюсь попросить знакомого, чтобы он заменил меня. Останусь здесь с вами, посмотрю, что можно сделать.

Это Ирене было нужно меньше всего. Она ждала приездов Шерлока как праздников, но сейчас ей казалось, что его затянувшиеся выходные могли все испортить.

Конечно, она догадалась об истинных причинах тоски, с которой не могла сладить маленькая София. Сама Ирена не имела ничего против дружбы племянницы и временной горничной, но она понимала, что если о ней узнает Шерлок, это может сыграть против нее. Почему девушка, которая приходит в дом только два раза в неделю, стала для малышки ближе и роднее, чем женщина, с которой она живет под одной крышей?

Ирена безумно любила своего мужа, и ей хотелось, чтобы Шерлок считал ее самой лучшей во всем и всегда. До сего момента ей удавалось сохранить эту иллюзию – она исправно платила Инесс и Эмме, следила за собой и за ребенком, а также делала все необходимое для племянников. Сейчас все это могло треснуть как стеклянная крыша – одна маленькая деталь грозила обрушить сверкающий замок благополучия прямо на голову собственной хозяйки, и Ирена хотела исправить ситуацию до того, как станет слишком поздно.

Поговорив с Филиппом, Эмма осталась в полном замешательстве. Неясный финал этой напряженной беседы почему-то оставил в ее сердце слабую надежду на то, что все еще можно исправить. Она часто спрашивала себя: почему доверие маленького ребенка значило для нее так много? У нее было немало знакомых среди взрослых людей, но отношениями с ними она дорожила значительно меньше. Если бы с ней перестали общаться разом все соседки по общежитию (кроме Мэй, разумеется), она не стала бы из-за этого убиваться – ей было бы все равно.

Поэтому, сидя в автобусе и глядя на пробегавшие мимо столбы с провисающими проводами, Эмма испытывала не самые приятные чувства. Ей было страшно и вместе с тем, она хотела вернуться в тот дом, чтобы снова поговорить с Филиппом.

Однако уже в доме ее ждали еще более неожиданные новости: Эмили встретила ее у порога и сразу же сказала, что сегодня ее услуги Ирене не требуются.

– Мальчик, кажется, Филипп, прибежал еще вчера вечером, но я забыла позвонить тебе.

– Забыла? – приподнимая брови, переспросила Эмма.

– Ну, что же мне теперь, плакать из-за этого? Господи, ты заводишься из-за каких-то мелочей. Подумаешь, узнала сегодня. Какая разница?

– Никакой разницы, ты права.

Раздражение казалось беспричинным и необъяснимым, но навалившееся разочарование было слишком тяжелым. А ведь можно было обойтись и без напряженного ожидания – если бы мама позвонила еще вчера, то сегодня она могла бы собраться и приехать со спокойной душой. Впрочем, кого это интересовало?

– И не надо смотреть на меня так, будто я тебя предала. Я себя чувствую так, словно сделала что-то ужасное. Можно подумать, если бы я сказала тебе вчера, то сегодня ты бы не приехала.

– Это все просто усталость, – желая поскорее положить конец этой странной вспышке эмоциональности, вздохнула Эмма.

– Усталость, ну конечно.

Оставалось только закопать поглубже свое возмущение, съесть завтрак и закрыться в ванной комнате. Провожать маму к Инесс ей не хотелось, и Эмма сделала вид, что просто забыла об этом. Входная дверь захлопнулась, и в коридоре раздались щелчки, говорившие о том, что Эмили воспользовалась своим ключом и закрыла замок.

Обычно Ирена не отказывалась от помощи по хозяйству – каждый раз, когда Эмма приходила к ней в дом, ее ожидал целый список заданий разной сложности. Что же случилось сейчас? Неужели Филипп убедил ее найти другую прислугу? Кажется, в прошлый раз он говорил о том, что она должна перестать приходить в их дом. Наверное, ему удалось подговорить тетушку отказаться от услуг Эммы.

Ну и пусть. Эмма приняла теплый душ, вытерлась полотенцем и вышла из ванной, шлепая мокрыми ступнями по гладкому линолеуму. Ладно, если так получилось, нужно жить дальше. Может, так даже лучше – теперь София сможет свободно ходить по дому, а не сидеть в своей комнате и ждать, когда Эмма уйдет. Если она так сильно обидела ребенка, то лучшей ей действительно не высовываться и перестать травить себе душу. Она с трудом натянула на себя старое серое платье и уселась в кресло в гостиной. Одна во всем доме. Наверное, такой будет ее старость. Перед глазами появилась незамужняя, бездетная старуха, которая прожила десятилетия в доме своего детства, ничего не меняя и никуда не стремясь. Вот ее будущее.

Эмма закрыла глаза, откидывая голову назад и расслабляясь. Нет, пока еще рано ставить на себе крест. Нужно постараться что-то изменить. Может, когда ее отношения с Мартином обретут ясность, она сможет взять ребенка на усыновление? Этот вопрос витал над ней несколько месяцев, с тех самых пор, как она узнала о своем бесплодии. Нерегулярный менструальный цикл, боли в правом боку и в низу живота, странные перепады настроения – все это напоминало ей об ущербности собственного тела. Неполноценная. Недоразвитая. Бесполезная.

«Не расстраивайтесь, жизнь ведь на этом не заканчивается. Голубушка, вы еще так молоды. Выйдете замуж, начнете жить с мужем, и тогда мы с вами еще поговорим».

А если ничего не изменится? Она что, должна сказать мужу: «Извини, я думала, что излечусь после свадьбы, но, как видишь, не сработало»?

В другой клинике ей говорили:

«Нет никакой точной надежды, и я бы не советовал вам строить планы на семью. Скорее всего, это навсегда».

В третьей речь шла о другом:

«Почему вы так поздно обратились? Боже, если нерегулярный цикл у вас с четырнадцати, вы уже давно должны были показаться врачу! Тогда еще можно было все исправить, но теперь я даже не знаю, на что вы можете рассчитывать. Нужно было думать об этом раньше».

Эмма сжала зубы так, что свело виски. Сквозь зажмуренные веки просочились горячие слезы, но она не могла дать себе волю и заплакать в голос. Как давно она привыкла к беззвучному горю? Ее раздражали театральные рыдания с завываниями и причитаниями на публику, и она сама никогда не позволяла себе ничего подобного. Даже если оставалась в полном одиночестве.

Жалость к себе оглушила ее на некоторое время, и весь прочий мир перестал существовать. В такое состояние Эмма погружалась очень редко, запрещая себе думать о плохом, но теперь ее просто затопило грустью и болью. В конце концов, почему она не может оплакать свою собственную жизнь? Некоторые барышни заливаются слезами из-за испорченной стрижки, так что не настолько уж глупыми кажутся ее истерики, которые, к тому же, проходят при закрытых дверях.

Поначалу ей показалось, что стук в дверь был лишь игрой сознания, словно желание оказаться не одной, спровоцировало слуховые галлюцинации. Однако звук повторился, и Эмма поднялась с кресла, вытирая слезы рукавом и шмыгая как маленькая девочка.

– Да открой ты уже чертову дверь, – ворчал кто-то, стоявший по другую сторону стекла.

Голос Филиппа можно было узнать сразу же – он был по-мальчишески высоким, но временами уже срывался на забавный бас, и поэтому ругательства звучали из его уст особенно умильно.

– Ну и? – открывая дверь, сразу же пошла в наступление она. – Зачем пришел?

– Давай быстрее, у нас мало времени, – в тон ей продолжил Филипп.

Только сейчас, опустив глаза и рассматривая его, Эмма поняла, что он был не один. За ним стояла София, которая держалась за его руку, но при этом оставалась позади.

– Чего уставилась? Впусти нас, пока соседи не засекли, – толкая ее внутрь, заворчал Филипп. – Сама говорила, что от длинных языков могут быть проблемы.

Эмма посторонилась, а потом закрыла за ними дверь.

– В общем, так… я оставлю Софию у тебя, пока наши родственнички и их орущее дитя развлекаются в городе. У вас не больше часа, а потом я заберу ее, ладно?

– Да, все понятно. У вас что-то случилось?

– Ну, это я тебе вечером объясню, если ты мне дверь откроешь, – ухмыльнулся Филипп, прежде чем выскользнуть на улицу.

Они с Софией остались одни.

Прежнее оцепенение вернулось к малышке, и Эмма с горечью поняла, что она снова начала ее бояться.

На размышления о том, откуда взялась эта спонтанная щедрость Филиппа, не оставалось времени. Она опустилась на колени, осторожно касаясь легкой курточки, в которую он одел свою младшую сестру.

– Хочешь снять ее? Если нет, то так и оставим. Просто я хотела пойти на кухню. Сделаю тебе сладкий чай, и угощу вкусным печеньем, которое привезла сегодня утром.

София подняла ресницы, и в ее взгляде отчетливо отразилось волнение, сменившееся теплотой узнавания.

– Надо снять, – очень тихо сказала она, сама принимаясь расстегивать пуговицы. – Жарко будет.

– Правильно, там, где стоит плита, всегда жарко.

Когда они разобрались с пуговицами, София дотронулась до ее руки своими пальчиками и задержалась всего на мгновение. Невесомое прикосновение и выжидающий взгляд подсказали Эмме, что теперь она могла обнять свою маленькую подругу, не боясь, что ее оттолкнут.

Маленькие руки сомкнулись за ее шеей, и София повисла на ней всем телом, прижимаясь к ее груди и дрожа. Эмма поднялась на ноги, все еще крепко держа малышку и отрывая ее от пола.

– Можно полежать с тобой? Не надо печенек, хочу просто полежать, – прошептала София, почти прижавшись губами к ее уху.

– Конечно, солнышко. Все, что захочешь.