Маленькие дети порой обладают удивительной мудростью. Если бы все дела предоставили Эмме, то она потратила бы целый час на пустую беготню по кухне, но простая и ясная просьба Софии помогла сберечь драгоценные минуты и провести каждую из них с пользой.

Лежать рядом с другим человеком Эмме не приходилось довольно давно. Теперь маленькое теплое тело прижималось к ней сквозь несколько слоев одежды, и она ощущала, как бьется сердце ребенка. София ничего не говорила, и Эмма старалась ни о чем ее не спрашивать – молчание было успокаивающим, правильным и приятным. Зачем портить момент и выяснять то, что все равно не пригодится?

– У тебя есть дочка? – Когда время стало подходить к концу, София заговорила сама.

– Нет.

– А у тети Ирены есть. У Инесс тоже кто-то будет.

– Да, я знаю.

– А муж у тебя есть?

– Нет.

– Хорошо. Когда у тебя будет дочка, ты уже не захочешь лежать со мной рядом.

– У меня не будет детей, – целуя ее в макушку, прошептала Эмма.

С тех пор, как прошла та безумная неделя в середине лета, она в первый раз произнесла это вслух, и при этом ее слова были обращены к маленькой девочке. И впервые за все эти месяцы Эмма не ощутила боли, думая о своей болезни.

София перевернулась и обняла ее, прижимаясь лицом к ее плечу.

– Ты умеешь петь? – спросила она.

– Да, немного.

Она подумала, что сейчас девочка попросит ее спеть что-нибудь, но вместо этого София прошептала:

– Научишь меня когда-нибудь?

– Конечно. Правда, у меня получается не очень хорошо.

– У тебя все получается хорошо, – искренне заверила ее малышка, очевидно, свято веря в правдивость собственных слов.

– Спасибо, добрый человечек, – улыбнулась Эмма, обнимая ее в ответ.

В этих скупых разговорах, в теплых объятиях и мягком дыхании было больше близости, чем в бесконечных сюсюканиях и постоянном беспокойстве. Эмма все еще опасалась называть Софию родным человеком, поскольку не могла сказать точно, нормальны ли такие отношения с ребенком из соседнего дома, но сейчас все стало гораздо проще. Чужой она назвать эту малышку уж точно не могла, а это значило, что рядом с ней лежал родной человек. Девочка, ради благополучия которой Эмма была готова пожертвовать собственными интересами, полностью доверялась ей и рисковала при этом даже больше – насколько можно было понять, Софию уже не раз предавали и обманывали.

София ожила. Шерлок наблюдал за ней, сидя во главе стола и делая вид, что поглощен ужином. Ирена, вне всяких сомнений, тоже это заметила – она бросала на малышку беглые взгляды и улыбалась. Пока их не было, в доме явно произошли какие-то перемены, которые затронули девочку и исцелили ее измученную детскую душу. Судя по виду Филиппа, он явно знал, в чем было дело, но спрашивать его об этом было бесполезно – в каких-то вопросах он был непреклонным и очень упрямым. Мальчик оставался загадкой для Шерлока, и он даже побаивался собственного племянника, не зная, с какой стороны лучше к нему подступиться.

Он снова перевел взгляд на Софию – она сидела за столом, и тихо, как мышка, ела свой ужин. Если бы он был знаком с ней чуть хуже, то этот спокойный и сдержанный вид мог бы его обмануть, но он изучил поведение племянницы достаточно хорошо, чтобы увидеть едва заметные перемены. Ее движения больше не были скованными и медленными, а взгляд был загадочно скрыт под длинными ресницами. София берегла одну только ей понятную радость от окружающих, старательно хранила молчание и глядела исключительно в свою тарелку.

Даже зная, что он не имеет на это права, Шерлок все равно отчаянно хотел знать, что произошло с ребенком. Что за неведомые причины заставляют ее впадать в транс и отстраняться от жизни, а потом возвращают ей радость и аппетит?

После ужина он на время ушел в детскую комнату к дочери, поскольку Ирена должна была закончить все дела на кухне. Поиграв немного с Дианой, он дождался, когда вернется жена, а потом прошел в гостиную, где в это время обычно сидела София. Она пользовалась временным затишьем и проводила примерно час перед сном в постоянных тихих играх, основанных только на ее воображении.

Сейчас она сидела за столом и передвигала маленькие керамические фигурки – его подарок на ее пятый день рождения – по полированной поверхности, приговаривая что-то себе под нос. Она часто говорила сама с собой, но никто и никогда не пытался вникнуть в суть ее монологов. В прежние времена, когда он наблюдал за ней достаточно долго, ему начинало казаться, что она просто рассказывает сама себе истории собственного сочинения. Теперь такой маневр не удался – едва он сел в кресло в дальнем углу комнаты, как она тут же перестала играть и подняла глаза, глядя прямо на него.

Все-таки она была поразительно умна и проницательна. Шерлок полагал, что ранняя потеря родителей сделала его племянников полудетьми-полувзрослыми, непонятными и грустными людьми, способными чувствовать гораздо больше, чем полагается ребятам их возраста.

– Ничего, играй, – отчего-то шепотом сказал он.

Она никак не отреагировала на его слова, просто продолжила глядеть на него с непонятным выражением, в котором с трудом можно было угадать настороженность.

– Когда уедешь? – тоже шепотом спросила она.

– Очень скоро. Наверное, послезавтра.

– А приедешь когда?

– Еще не знаю.

София кивнула каким-то своим мыслям, а потом взяла в руки одну фигурку и стала ее разглядывать.

– Ты больше не хочешь видеть своего дядюшку? – страшно волнуясь, спросил он.

– Хочу, – все еще сжимая игрушку, сказала она.

– А почему тогда ты меня спрашиваешь, когда я уеду? Я тебе надоел?

Малышка вздохнула, а потом поставила фигурку на стол и подошла к нему.

– Мне нравится с тобой разговаривать. – Она едва заметно улыбалась.

Шерлок взял ее к себе на колени и обнял, чувствуя, что шаткое примирение с реальностью для нее на сей раз завершилось успешно. Что бы там ни случилось – все осталось позади. Очень хотелось узнать, что же все-таки с ней произошло, и чем они занимались сегодня днем, пока взрослых не было дома, но Шерлок предпочел помолчать, чтобы сохранить этот момент.

Филипп пришел ровно через час, и, забирая свою младшую сестру, пообещал, что вернется вечером.

– Приходи к заднему двору, я открою тебе оттуда, – предупредила Эмма.

Эта идея ему явно понравилась.

– А ты понятливая, – ухмыльнулся он.

– Что же тут сложного? Твоя тетя явно не хочет сегодня меня видеть, а значит, и вам тоже нужно быть осторожными. Надеюсь, это только на сегодня.

– Посмотрим, – неопределенно пожал плечами он.

Вернулся он только поздно вечером, и Эмма не понимала, зачем ему это понадобилось. Она впустила его на веранду, пользуясь тем, что уставшая Эмили легла спать сразу после ужина.

– Твои дядя и тетя уже спят? – спросила она, усаживаясь за стол рядом с ним.

– Нет, но они думают, что мы спим. Что касается Софии, это правда – она уснула минут десять назад.

– А если кто-то из них зайдет, чтобы проверить, все ли с вами в порядке?

Филипп прыснул, не скрывая своего презрительного веселья:

– Проверить? Поверь, они не так сильно любят нас. Точнее, им вообще все равно, что там с нами. Так что не бойся – никто к тебе не прибежит.

– Ну, хорошо.

Он не говорил ничего еще некоторое время, а потом вдруг судорожно вздохнул и поднял ноги на стул, подтягивая колени к груди.

– Ты выросла в нормальной семье? Тебя любили, нянчились с тобой?

– У меня хорошая семья, но никто со мной не нянчился.

– Оно и видно. Ты не такая избалованная как Ирена. Она совсем… жалкая, скажем так.

– Не называй свою тетю жалкой.

– Да ладно, ты ведь и сама так считаешь.

– Это уже мое дело.

– А вот и нет. Рядом с этим убожеством растет моя сестра, и самое обидное, что она любит этих поганцев. Любит так, как никто из них не заслуживает.

– Твой дядя зарабатывает деньги для того чтобы вы могли жить нормально, а не побираться. А если бы не твоя тетя, мы бы с тобой вообще не встретились.

Филипп подчеркнуто кивал все это время, а потом повернулся к ней:

– Выполнила свой долг? Совесть очистилась? А теперь давай по-честному, ладно?

– Я не лгу, я действительно так думаю.

– А я думаю, что ты врешь. И если ты будешь продолжать так же, то я опять запрещу Софии с тобой разговаривать.

Эмма даже присвистнула:

– Такая честность заслуживает уважения. Хотя, я и сама уже догадалась, что именно из-за тебя я так долго не могла увидеть Софию.

– А то, – даже с каким-то самодовольством признался он. – София слушается меня во всем.

– Чем же я перед тобой провинилась? Все дело только в том, что я познакомила ее со своей подругой или есть еще что-то?

– Ну, да, я неправильно все понял. Я и без тебя знаю, что чуть не убил ее, так что стыдить меня не надо, мне и самому плохо. Она же… почти ничего не ела и даже не реагировала на все эти поцелуи Ирены.

– Значит, мне не показалось, что она похудела…

Он еще раз повернулся к ней и открыто рассмеялся:

– Только вот не надо притворяться, как будто ты такая заботливая и добрая.

Да сколько же можно это терпеть? Пренебрежительный тон Филиппа и прежде доводил ее до полного бешенства, но теперь Эмма склонилась к нему, приблизив свои глаза к его глазам:

– Хочешь подраться? Драться я умею, не сомневайся. Нечего разговаривать со мной так, словно ты все обо мне знаешь, а не то я живо выбью из тебя эту дурь.

Несмотря на то, что он продолжал улыбаться, по его взгляду было ясно: он ей поверил.

– Ну и ладно, – беспечно и в то же время примирительно кивнул он. – Это хорошо, что ты драться тоже умеешь. Я почему-то так и думал. Руки у тебя совсем не такие, как у всех этих тупоумных дамочек, с которыми обнимается моя уважаемая тетушка Ирена. Но пришел я не для того чтобы мериться силами. Хотел объяснить кое-что, чтобы ты не думала, будто я полоумный какой-то.

– Я тебя слушаю, – уже успокоившись, сказала она.

– По порядку, наверное, начну. Короче говоря, моя уважаемая тетушка очень любит нашего дорогого дядюшку. Прямо жить без него не может. И она прячет от него красивых женщин, да и дружит только с уродками.

– Боже мой, где же ты таких слов набрался.

– Поздно жалеть об этом, мне эти слова уже успели понравиться. Я думаю, именно поэтому она решила, что тебе лучше не показываться сегодня у нас дома – ты выглядишь ничего, а наш дорогой дядя почему-то не уехал и уже почти неделю сидит дома как привязанный. Мне это, конечно, не очень-то нравится, но выгнать я его не могу. Скорее, он меня выгонит.

– Теперь ясно, почему от моих услуг отказались.

– Ну, да. Как это называется? Ревность, вроде?

– Да.

– Ага, вот эта самая ревность сейчас и душит мою тетушку. Она действительно без ума от дяди, но еще больше она любит свою сопливую девчонку, вокруг которой и скачет целыми днями. Ирена не дает никому ее на руки, и если Диана улыбается другим людям, она обижается и даже начинает плакать. Моя уважаемая тетушка на самом деле истеричка, и мне жаль, что я раньше этого не понял. Ну, как тебе сказать… поначалу она была нормальная, а потом пошло-поехало… сейчас мы в доме, как в тюрьме. А София не помнит нашу маму, потому что когда родители разбились, ей было совсем мало лет. Да что там, я и сам не всегда могу вспомнить их лица. Словом, когда дядя женился на этой припадочной, София очень обрадовалась – подумала, что у нее теперь будет кто-то вроде мамы. Как видишь, не получилось. Все бы хорошо, только теперь она снова думает, что нашла себе маму. Тебя, понимаешь? И если в этот раз тоже не получится, она, наверное, совсем умрет. А если она умрет, то я тебя убью.

Эмма не могла подобрать правильных слов. Да и существовали ли верные слова, которые не звучали бы глупо после всего, что он ей сказал?

Филипп продолжал:

– Мне-то самому все равно – мне уже никто не нужен. А она еще глупая – маленькая совсем. Эмма, я прошу тебя помочь ей вырасти. – Он смотрел прямо перед собой, словно боясь повернуться к ней. – Ты, вроде, нормальный человек, не тупая и не хлипкая. Такая, как надо. Я не все тут понимаю, но мне кажется, что ты могла бы потратить на это несколько лет. В общем, ей много и не надо. Только хвалить иногда, обнимать или что там еще ты делала… Ей же было хорошо, когда вы с ней играли, так что сама знаешь. Мы ничего не сможем дать взамен, но я знаю, что София не сумеет вырасти сама по себе, как это сделал я. Ну, так как? Не откажешься?

Она ничего не ответила, но он и не торопил ее. Однако когда молчание затянулось, Филипп все-таки посмотрел на нее, пытаясь разобрать в темноте, не заплакала ли она.

– Ты не плачешь случайно? Я не для этого все тебе рассказал.

– Нет, я в порядке, – глухо ответила она. – Знаешь, Филипп, я бы и так сделала для твоей сестры все, что только смогла бы. Хотя сейчас, когда у меня есть твое разрешение, мне стало гораздо легче. Если бы у меня был такой брат, то мое детство прошло бы гораздо лучше.

Филипп только ухмыльнулся, а потом поднялся со стула и поправил штаны.

– Я уже спать хочу, – заявил он, закладывая руки в карманы. – Выпустишь меня?

Пить в будние дни Эмма не любила. Вообще, она и по праздникам редко брала в руки бокал, но теперь для этого имелся особый повод.

Разговор с Филиппом прояснил очень многое, но при этом оставил даже больше вопросов. Откровенность этого почти взрослого человека с манерами испорченного подростка было крайне нелегко заслужить, и Эмма понимала, что поговорив с ней так честно и искренно, Филипп, можно сказать, оказал ей честь.

Наверное, его впечатлили эти странные и нехарактерные для женщины манеры, которые Эмма невольно демонстрировала каждому, кто ее видел. Впрочем, сейчас думать об этом было слишком поздно – она уже накрепко связалась с этими детьми и приняла на себя этот груз. Разумнее было бы вообще перестать видеться с ними, уйти пока не поздно – сделать то, о чем просила ее Мэйлин. Но как оставить Софию? Как можно закрыть глаза на одиночество маленького ребенка?

С другой стороны, для нее самой это оборачивалось губительной неизвестностью. Кто знает, как может повести себя ревнивая жена. К тому же, как она станет приходить в тот дом, когда ей найдут замену? Эмма отложила в сторону полупустой бокал и поднялась с постели. Нужно пойти вниз и позвонить маме, узнать, сколько еще есть времени и на что можно рассчитывать.

В фойе было пусто – в поздний час здесь находился только скучающий сторож, который тихонько дремал за стойкой.

Эмма зашла в стеклянную кабинку и закрыла за собой дверь, надеясь, что ее разговор будет не слишком сильно мешать спящему человеку.

– Мама, ты не спишь?

Глупый вопрос. Разумеется, она не спала, если сняла трубку.

– Нет, Эмма, я еще не легла. Что случилось?

– Я хотела спросить, когда Инесс должна родить.

– Зачем тебе это?

Не рассказывать же все по телефону. Хотя, Эмма не была уверена в том, что смогла бы объясниться даже с глазу на глаз.

– Интересно.

– Срок подходит в конце сентября. У нее, наверное, будет двойня. Врач сказал, что прослушивается два пульса.

Эти подробности были абсолютно бесполезными, но она не смогла пропустить их мимо ушей. Счастливая Инесс – у нее будет два малыша. Зная с самого детства, что завидовать нельзя, Эмма все равно ощутила ядовитый укол, который проник куда глубже, чем она могла предположить.

– Понятно, – потухшим голосом ответила она.

– Детка, с тобой все в порядке? Точно?

– Нет, мама, со мной еще не скоро все будет в порядке, но я обещаю, что справлюсь. Еще хотела кое-что спросить. Можно?

Сквозь шорох и шуршание донесся глубокий вздох, за которым последовало:

– Конечно, о чем угодно, родная.

– Ты ведь не оставишь меня, если все ополчатся против?

– С чего такие мысли?

– Просто скажи мне, как ты поступишь, если все кругом будут твердить, что я неправа.

– Я буду с тобой, ты же моя дочь.

«Тогда почему сейчас ты не со мной? Почему ты знаешь все о чужой девушке, а о моих проблемах тебе приходится спрашивать? Мама, задержись на минутку, хотя бы попытайся побыть со мной по-настоящему…»

– Спасибо.

– У тебя намечаются какие-то проблемы? Что тебя тревожит?

– Нет, какие у меня могут быть проблемы. Просто я в странном настроении, вот и все.

– Эмма, – голос Эмили звучал взволнованно – я тебя чем-то обидела?

– Ну, что ты такое говоришь, – прикрывая глаза, покачала головой Эмма.

– Тогда встретимся в субботу?

– Да, конечно. Спокойной ночи.

Даже не имея возможности находиться рядом с матерью, Эмма поняла, что эта ночь для Эмили вряд ли будет спокойной. Их переменчивые отношения метались от полного безразличия к чрезмерной опеке, и она не могла понять, по каким причинам происходят такие колебания. Винить Эмили было бы слишком просто – она и сама прекрасно знала, что не была идеальной дочерью. Никогда не отличаясь ласковостью, мягкостью и кротостью, Эмма доставляла своей матери множество хлопот в то время, когда была подростком. Возможно, Эмили не совсем отвыкла от этого – порой она продолжала воспринимать свою взрослую дочь как неразумное дитя. В другое время она полностью отстранялась, словно забывая о том, что их вообще связывали какие-либо узы.

Уже возвратившись в свою комнату и лежа на кровати с бокалом в руке, Эмма думала о том, что ей стоит прекратить рассчитывать на поддержку своей мамы. Все проблемы происходят от лишних ожиданий. Если она сочла себя достаточно взрослой для того чтобы уехать в другой город, то должна и вести себя соответственно – справляться сама, не надеясь на понимание и сострадание.