– Ну, конечно, я поняла, что вы виделись с Софией на прошлой неделе. Думаете, я совсем уж безнадежная идиотка? И, конечно, я вас не осуждаю. Даже хочется поблагодарить. Понимаете, у меня совершенно нет времени заниматься девочкой, потому что есть и своя дочь, которая еще совсем маленькая. Она, конечно, нуждается во мне куда больше, чем племянница…

Ирена говорила и говорила, а Эмма не знала – слушать ли ее или просто изобразить внимание. Все дела были закончены, она привела домой Софию после длительной прогулки, и теперь ей хотелось вернуться к себе.

– Вы не должны ничего мне объяснять, – чувствуя себя не очень удобно, сказала она. – У вас сейчас сложное время, и я рада, что могу хоть чем-то помочь.

Стандартные слова, которые можно было говорить с чистой совестью любому, кто принимался рассыпаться в благодарностях. Эмма не любила, когда ее хвалили, благодарили или когда перед ней оправдывались. Это заставляло ее ощущать нечто вроде чувства вины – словно она обманом вынуждала людей поступать таким образом.

– Нет, послушайте, я просто не знаю, с кем еще об этом поговорить. Мои подруги рассказали, что такое бывает – иногда дети привыкают к соседям или к тем, кого считают добрыми людьми, и это вполне нормально. С возрастом такое должно пройти, но до тех пор их нельзя отталкивать. Если София попросту отнимает ваше время, мне очень жаль, но я не могу сейчас запретить ей ходить к вам.

– Она мне не мешает, я и сама очень ее полюбила.

– Полюбили? – Ирена смерила ее взглядом, а потом ее словно осенило. – Вы меня осуждаете, да? Вам кажется, что я обделяю Софию потому что… Боже, кто знает, что вы обо мне думаете. Я могу вам сказать одно: пока вы не замужем и своих детей у вас нет, вы никак не сможете понять, что я чувствую.

Эмма на мгновение опустила ресницы, скрывая всколыхнувшуюся внутри ненависть. Нет, эта волна ярости была направлена не конкретно на Ирену – она злилась на всех довольных жизнью матерей, которым было отмерено это счастье, в то время как она не могла даже мечтать о подобном. Разумеется, Эмма осознавала, что это неправильно, и в ее болезни никто не виноват, так что ненавидеть и завидовать просто бесполезно, но что она могла сделать? Оставалось лишь сдерживать себя, надеясь, что хватит сил промолчать.

Тем временем Ирена продолжала:

– Это сейчас вам кажется, что любить Софию легче простого – вы встречаетесь с ней всего два раза в неделю и проводите вместе по паре часов. А знаете, сколько сил отнимает ежедневная забота? Что значит жить круглыми сутками под одной крышей, терпеть капризы, перепады настроения и вытирать слезы трем детям, едва успев родить только одного? Если бы я была на вашем месте, то также смогла бы стать доброй тетей, спасительницей и героиней.

– Лучше вам не быть на моем месте, – не удержалась Эмма.

– Это вам сейчас так кажется, потому что вы еще не родили своего малыша. Носить девять месяцев, отдать все ценное из своего тела, ощущать толчки еще не родившегося ребенка, ждать как… как подарка всей жизни, не спать ночами и наблюдать за тем, как ребенок растет… вы только потом все это почувствуете. А сейчас как вы может судить меня? Поверьте, легко судить, когда нет своих детей. Племянники кажутся самыми лучшими и милыми, пока не появится свой собственный ребенок. И потом, ведь вы уезжаете в большой город и несколько дней проводите вдали отсюда, не вспоминая о Софии. У вас там друзья, работа, развлечения… вы ведь можете себе это позволить, верно? За это время легко успеть соскучиться, это правда.

Слова, которые должны были растрогать ее до глубины души или, на худой конец, пробудить в ней искры понимания и сочувствия, произвели обратный эффект. С трудом сохраняя бесстрастное лицо, Эмма согласно кивнула:

– Я понимаю, и никого не осуждаю, честное слово. Просто пока есть такая возможность, я была бы рада проводить с Софией больше времени.

Ирена как-то сникла, и ей даже показалось, что хозяйка дома начала сожалеть о своей эмоциональной речи. Когда она заговорила вновь, Эмма поняла, что не ошиблась.

– Да, простите меня, пожалуйста. Мне правда очень помогает то, что вы делаете для Софии. Она стала спокойнее, послушнее и теперь совсем на меня не обижается. Но очень скоро наша постоянная горничная должна родить, а это значит, что с будущей недели я приглашу другую девушку. Она живет недалеко – на соседней улице. Будет приходить всегда, даже в выходные.

Такие новости заставили Эмму быстро позабыть о своих мелочных обидах. Разве Ирена не сказала, что не может запретить Софии видеться с ней?

Получается, это последний раз, когда она смогла прийти в этот дом. Что же ей делать дальше?

– Значит, мне уже не приходить в следующую субботу? – уточнила она.

– Да, ваша помощь нам больше не потребуется. Я пытаюсь быть объективной, и судить не только с одной стороны. У новенькой девушки совсем нет работы, и ей не на что рассчитывать. Вы ведь просто подрабатывали у нас, и наши деньги не играли для вас большой роли. Я имею в виду, вы зарабатываете достаточно, уезжая по будням? Так что я решила, что вся оплачиваемая работа будет доставаться Милене. Думаю, это справедливо.

– Да, конечно.

– Но если вы хотите, то можете забирать Софию так же, как и сейчас. Пусть она ходит к вам домой, если вы не возражаете.

Надежда, которая стала исчезать, засияла вновь, и Эмма открыто улыбнулась, не скрывая своей радости.

– Я буду рада принимать ее в своем доме.

Ирена удовлетворенно кивнула:

– Хорошо, тогда еще кое-что. Как вы поняли, я чрезвычайно дорожу своей семьей и ни в коем случае не хочу ставить ее под удар. Поэтому я прошу вас, постарайтесь сделать так, чтобы соседи знали о нашей договоренности как можно меньше.

– Я и сама бы этого хотела, – вполне искренно согласилась Эмма.

– Вот и славно. Мне бы не хотелось, чтобы у моего супруга начались проблемы. Вернее… короче говоря, это будет выгодно всем нам, правда?

– Конечно.

Не вполне понятное замечание насчет супруга должно было насторожить Эмму, но ее радость была так велика, что она предпочла не думать о плохом. В конце концов, какая теперь разница? Она будет видеться с Софией и ей разрешено соблюдать конспирацию. Разве это не здорово? Пока планы Ирены совпадали с ее желаниями, Эмма не хотела задавать лишние вопросы и волноваться. На какое-то время в ее жизни наступило затишье, которое должно было помочь ей и ее маленькой подружке позабыть обо всех тревогах и волнениях.

Никто и никогда не мог понять, что за настроение было у Мэйлин. Эта девушка постоянно принимала независимые решения, которые почти ничем не объяснялись. Когда она начала встречаться с Паулем, Эмма считала, что у этих легкомысленных отношений нет никакого будущего. Слишком уж самостоятельная Мэй не могла провести так много времени в обществе сосредоточенного и немного занудного молодого человека, лицо которого постоянно было стянуто недовольной гримасой.

Пауль был высоким, худым и сухим. Он вяло взирал на мир со своей высоты, и его глаза по временам освещались признаками одобрения. В основном это происходило, когда рядом с ним находилась его избранница. Активная и беспокойная Мэйлин нередко доставляла ему дискомфорт и неудобства, но, несмотря на, это Пауль продолжал приходить к ней почти каждый день, исправно покупая билеты, угощения и разные безделушки. Эмма пыталась вообразить его в магазине. Как бы выглядел Пауль, покупающий подвески с золотым напылением? Скупой на слова и еще более сдержанный в эмоциях, он был настоящим проклятием для продавцов – они никогда не знали, что именно ему нравится, а что вызывает недовольство.

После того, как минул пятый месяц с тех пор, как маленькая и верткая Мэй отправилась на первое свидание, Эмма с удивлением осознала, что меняет свое мнение. Теперь ей казалось, что у Пауля, вполне возможно, было какое-то будущее рядом с этой очаровательной непоседой. Первое разочарование сменилось напряженным ожиданием, после которого наступил долгожданный покой – Эмма была действительно рада за свою подругу, поскольку считала, что Мэй заслуживает счастливой семейной жизни. Правда чуть позже выяснилось, что сама Мэй не слишком жаждала всех этих радостей, и это стало еще одним поводом для тревоги.

В конце сентября, когда Мэй зашла в ее комнату без стука и упала прямо на постель, не снимая при этом туфель, Эмма поняла, что все ее опасения оказались лишь ошибочно направленными страхами. На самом деле бояться стоило другого.

– Что случилось?

Ничего более оригинального придумать не удалось.

– Пауль сказал, что встретил другую девушку. У меня все пройдет, я в порядке, и жалеть меня не надо. И вообще, не стоит сейчас меня трогать.

Невзирая на четкие инструкции, Эмма все же легла рядом на постели и повернулась набок, положив ладонь на живот Мэй.

– Расскажи, – попросила она, глядя на плотно сомкнутые веки подруги.

Мэй покачала головой, не издав при этом ни звука, только ресницы чуть заметно затрепетали. Ясно – ей нужно время для того чтобы собраться и выложить все без позорных слез и жалоб. Они полежали немного в молчании, а потом она заговорила, оправдывая ожидания Эммы.

– Пришел. Что-то странное лицо у него было – я сразу заметила. – Сама Эмма искренне считала, что у Пауля почти всегда одно и то же выражение лица, но Мэйлин, разумеется, было виднее. – Спросила, что с ним. Сказала, что ему, наверное, лучше пойти домой, поспать, отдохнуть. Он вытащил руки из своих чертовых карманов и сказал: «Это наше последнее свидание. Я познакомился тут кое с кем». Я сказала: «Очень мило, но ты ошибся – если ты познакомился там кое с кем, то это у нас вовсе не свидание». – Мэйлин сделала небольшой перерыв для следующего рывка. – Зачем-то он пустился в объяснения. Видимо, решил, что нужно как-то скрасить совершенное только что уродство. «Просто ты же сама не хочешь выходить замуж, а для чего же тогда нужны все эти наши встречи? Смысла я в них не вижу».

– А что же ты?

– А я в ответ: «Хорошо, ты прав». – Она неожиданно засмеялась, но ее смех прервался так же быстро, как и начался. – Нет, на самом деле, я сказала: «Я выйду замуж за того, кто умеет ждать и принимать проверенные решения». И я ушла. На этом все. Теперь я свободна, как и ты, после того, как дала отставку Мартину. Я бы присоединилась к тебе на кухне, но Мартин успел занять это место еще задолго до меня, и теперь нам там будет тесновато. И чем же мне заняться?

– Сейчас ты этого не знаешь, но я уверена в том, что позже ты найдешь решение.

– Слушай, Эмма, а почему ты так в меня веришь?

– Потому что даже такая кошелка, как я, сумела найти себе занятие по душе.

– Ты имеешь в виду то, что начала мыть посуду и зарабатывать левые деньги?

– Нет, я имею в виду то, что стала продумывать наши игры с Софией и посвящать все мысли этому чудесному ребенку. Хотя, мытье посуды также входит в список моих маленьких радостей.

Мэйлин тоже повернулась набок:

– Я бы также хотела найти любовь всей жизни. Заметь, я говорю не о мужчине. Ты вот, к примеру, полюбила Софию, и, думается мне, пронесешь это чувство до старости. А у меня такого нет.

– Это может появиться в любой момент. Я ведь тоже не ждала, что познакомлюсь с малышкой как раз тогда, когда мое сердце будет разбито больничным вердиктом. Как-то все слишком гладко у меня получилось.

Мэй ухмыльнулась:

– Просто ты сейчас с благодарностью ко всему относишься, считаешь, что тебе повезло. Как только твой взгляд изменится, и ты поймешь, что абсолютно всего добилась сама, сразу станет ясно, как много сил ты на все это потратила.

– Не думаю, что такой момент когда-нибудь наступит.

– Хорошо, хорошо. Но речь сейчас обо мне.

– Да, я помню, но не знаю, какой практический совет тебе дать. Разве может быть в этой ситуации какой-то ответ? Тем более сейчас, когда все так неожиданно навалилось.

Мэйлин кивнула, поджала губы и нахмурилась. Затем она сказала:

– Я переживу расставание с Паулем, не сомневайся. Просто мне нужно чем-то занять голову. Господи, я бездушная кукла – даже не могу погоревать как все нормальные люди.

Эмма откинулась на спину и положила руки под голову.

– Нет, ты просто очень активный человек. Первая женщина-реалист в нашем общежитии.

На улице становилось все холоднее, и теперь подолгу сидеть на крыльце было нельзя. София выбиралась во двор, собирала опавшие листья и рассматривала их резные края, выбирая самые красивые и целые для своей новой коллекции. После смерти Стекляшки, повлекшей за собой полное разорение ее тайника, София начала создавать новую сокровищницу. Теперь туда включались разные вещи, которые ей удавалось отыскать на улице или во дворе дома Эммы. Иногда Эмма предлагала ей красивые стеклянные камушки из старой трубы для узоров (калейдоскоп, какое сложное название), и соблазн взять их был слишком велик, но София все равно отказывалась. В ее коллекции должны были находиться только те вещи, которые она добывала сама, собственными руками. От этого они становились еще более драгоценными и замечательными.

Филипп выбрался следом за ней – наверное, его послала тетя Ирена, чтобы он вернул сестру домой.

– Эй, пора заходить, – нарочно напустив на себя грозный вид, скомандовал Филипп.

София тихонько засмеялась:

– Я так и знала.

– Эмма сделала тебя разговорчивой, – непонятно, то ли с одобрением, то ли с осуждением, заметил он.

– Это плохо? – решила уточнить София.

– Смотря для чего, – еще более витиевато ответил Филипп, спускаясь к ней по ступенькам. – Чего копаешься в этом мусоре?

– Это не мусор.

– Ну, конечно, – скептически глядя на нее с высоты своего роста, улыбнулся он. – Если Милена увидит, что ты разворошила все то, что она так тщательно собирала в кучу, она тебя убьет.

Да, характер у Милены был суровый. По сравнению с ней тихая и даже временами добрая Инесс казалась очень хорошим человеком. Милена была строгой, неразговорчивой и не проявляла к детям никакого интереса, если только это не касалось ее работы. София сразу же решила, что новая горничная ей не нравится, и теперь держалась подальше от кухни и ванной комнаты.

– Не убьет.

– Это была шутка, дурочка.

– Я не дурочка. – Она еще не понимала шуток и фигуральных выражений, а потому продолжала упрямо всему перечить.

Это упрямство было новой чертой в ее характере, и София пробовала его во всем – за едой, в разговорах с Филиппом, в своих играх и даже в мыслях. Она все отрицала и смотрела, как люди реагируют на ее твердое «нет».

Тетя Ирена приходила в ярость. Поначалу она удивлялась, а потом начинала злиться и долго говорить о том, как должны вести себя хорошие девочки. Софии не нравилось слушать такие речи, но она все равно продолжала провоцировать свою тетушку.

Дядя Шерлок веселился. Он, казалось, нарочно задавал ей самые глупые вопросы, а потом, услышав «нет», начинал смеяться, и просил повторить. Она боролась с этим как могла – хранила молчание и дожидалась, когда он успокоится.

Милена не обращала на это никакого внимания – она вообще почти ни о чем не спрашивала и ничего не говорила, слепо выполняя указы хозяйки.

И только Филипп был единственным человеком, на которого «нет» производило нормальный эффект. Конечно, для этого стоило немного подождать – иногда он бывал похожим на дядю Шерлока, и София благоразумно ничего ему об этом не говорила. Он также дразнил ее, приставая с одним и тем же вопросом по несколько раз, но потом приходил в равновесие и объяснял ей причины, по которым он говорил те или иные вещи.

Вот и сейчас Филипп принялся втолковывать ей суть своих слов:

– «Дурочка» – это не очень обидно. Вот если назовут «дура» или «идиотка», тогда можешь даже двинуть такому по морде.

– Тетя иногда называет меня «идиотка».

– Нет, тетю трогать не стоит, все-таки мы с ней живем.

– А я и не буду.

– Правильно. Тетю лучше вообще не слушать – она редко говорит что-то умное.

– Она умная, – продолжая гнуть свою противоположную линию, вставила София.

– Это тебе сейчас так кажется, потому что ты еще маленькая. Вот Эмма – она действительно еще ничего. Кажется, мозгов у нее побольше, чем у остальных.

Отрицать это было бы предательством по отношению к Эмме, и София промолчала.

– Кстати, чем вы там занимаетесь, когда она забирает тебя к себе? – поинтересовался тем временем Филипп.

– Играем. Она мне читает книжки. Дает вкусное молоко.

– Ты что – спишь у нее?

– Иногда. Я… – София помедлила перед тем, как признаться: – я притворяюсь, что сплю.

Ей всегда хотелось рассказать об этом брату, потому что для нее подобные разговоры были все равно, что исповедью. Лишь поделившись своими грехами с Филиппом, она испытывала облегчение. Поскольку притворяться было нехорошо, она со страхом созналась в своей хитрости, не зная, как брат отреагирует на это.

На сей раз, Филипп понял ее не совсем правильно.

– Если она тебе надоела, то ты можешь просто перестать с ней видеться. Никто же тебя не заставляет, зачем тогда притворяться. В следующий раз, если хочешь, я скажу ей, что ты больше не будешь к ней ходить.

– Нет, нет, – испугалась она. – Я наоборот, люблю у нее лежать. Когда она читает книжку, я лежу у нее на коленях и закрываю глаза. Она думает, что я сплю, и целует меня в лоб. А еще говорит мне всякие хорошие слова.

– Что ты хорошая девочка?

– Да, – почему-то чувствуя себя глупо, кивнула София.

– И вы никогда не ругаетесь, и тебе все нравится? – недоверчиво спросил Филипп.

– Иногда бывает, мне не нравится. А еще я ее расстраиваю, только она не говорит.

– А что тебе не нравится? Она на тебя кричит?

– Нет, просто… я не знаю. Она живет странно. У них телефон громкий. И вода у них очень горячая. Не люблю руки мыть перед обедом.

Филипп засмеялся:

– Это мелочи, переживешь. Ну, а ты сама чем ее расстраиваешь?

– Не знаю. Иногда она бывает грустная.

– Понятно… все с вами понятно. Но если тебе нравится, как она тебя целует, тогда ты должна ей прощать почти все. Только если она кричать начнет или забудет покормить, ты сразу мне скажешь, хорошо?

– Да, – взяв его под руку, пообещала София.

Вначале Эмма забирала ее на два часа, а потом это время увеличилось до целого дня. Мамы Эммы вечно не было дома, и все комнаты были в их распоряжении – они проводили вместе всю субботу и почти половину воскресенья. В прошлый раз Софии даже удалось остаться там на всю ночь, и тогда она впервые спала в кровати рядом с взрослой тетей. Она искупалась в чужой ванне и ей разрешили пользоваться взрослым мылом, которое пахло как настоящие духи. Потом София оделась в теплую рубашку с закатанными рукавами и легла у стенки, а Эмма лежала на краю. И все чудища, которые обычно прятались в шкафу или за окном, испугались и убежали, потому что Эмма обнимала Софию и гладила ее спину своей рукой.