Инесс родила двух девочек, и теперь Эмили говорила о них постоянно – встречая Эмму у порога, заваривая чай, завтракая и даже собираясь в дорогу, она продолжала делиться с ней своими впечатлениями. Эмма слушала все это с терпеливостью человека, наделенного надеждой на избавление от мук. С момента рождения девочек – Анжелики и Вероники – прошел целый месяц, и все это время ей приходилось выслушивать восторженные рассказы о том, как быстро растут эти младенцы, и какие они смышленые уже с самых пеленок.

Судить Эмили за это было грешно – ей не с кем было поделиться своей радостью, своими историями и достижениями. Она почти прекратила встречаться со своими подругами, и теперь все свободное время отдавала Инесс и ее чудесным деткам. Эмма все понимала и старалась не обижаться, но избалованная вниманием единственная дочь иногда просыпалась в ее душе, и она незаметно дулась на мать, не желая слушать рассказы о чужих детях. Иногда ей казалось, что Эмили действительно хотела внуков, просто молчала об этом.

Во избежание конфликтов – разменяв пятый десяток, Эмили распрощалась с терпением и умением принимать чужое мнение – Эмме приходилось держать все вопросы при себе. Ей хотелось спросить, куда делась подруга Эмили, та самая, которая и произвела на свет Инесс, но она знала, что за этим последует целая буря ответных нападок и обвинений. Такое ей было нужно меньше всего, и поэтому она молчала.

Поговорить с Филиппом можно было, только забирая Софию из дома. Он, как обычно, открывал ей дверь, впускал внутрь и задавал пару ничего не значащих вопросов. Каждый раз ее мучило желание пригласить его к себе вместе с малышкой, но она не знала, как он может на это отреагировать. Страх быть осмеянной держал ее на расстоянии. Впрочем, теперь ей в любом случае следовало заговорить с ним прежде, чем она встретится с Софией. При малышке таких разговоров вести не стоило.

Было бы логичнее поставить в известность и Ирену, но Эмма уже знала, что ей будет безразлично, с кем проведет свои выходные София. Обратиться к Ирене означало соблюсти формальности. Посоветоваться с Филиппом – попросить разрешения у человека, которому малышка действительно небезразлична. Между первым и вторым Эмма выбирала второе.

Встретившись с ним у дверей, она остановилась на пороге и кивком подозвала к себе. Филипп вышел на два шага и закрыл за собой дверь.

– Что такое? – нахмурившись, спросил он.

Она взялась за полы своей спортивной куртки и глубоко вдохнула.

– Хочу спросить у тебя кое-что.

– Ну, спрашивай. – В глазах Филиппа проснулось любопытство.

– Я кое с кем встречалась все это время.

– Можешь выйти замуж, я тебя благословляю, – ухмыльнулся Филипп, за что ей захотелось дать ему хорошего подзатыльника.

– Спасибо, но мне нужно разрешение на другое. Мартин хочет познакомиться с Софией.

Он кивнул:

– О, так вот у кого ты собираешься просить благословения? Все понятно. Я тут при чем?

Эмма даже опешила от такого вопроса. Его простота объяснялась либо хорошей игрой, либо очень плохой памятью.

– Мало ли чего мы хотим, Филипп, – пожала плечами она. – Главное – то, что ты нам позволишь.

– А почему именно я? Ты что, с тетей поговорить не могла? – Он продолжал упорно задавать свои глупые вопросы.

– Можно подумать, она может мне что-то запретить. В смысле, если бы она запретила, то я бы, конечно, прислушалась к ее словам, но она не интересуется нашими делами. Ты единственный взрослый человек, которому есть дело до Софии, к тому же, именно ты поручил ее мне. Не хочу вновь тебя разочаровать и лишиться возможности видеть ее.

Очевидно, эти ответы его удовлетворили – Филипп погрузился в задумчивое молчание. Поначалу Эмма подумала, что ему нужно время все осмыслить, но когда тишина затянулась, стало ясно, что он просто не знает, что сказать. Тогда ее решение немного изменилось, и она вновь заговорила:

– Может быть, если он приедет, ты мог бы составить нам компанию?

Он не дрогнул, но по просветлевшим на мгновение глазам Эмма поняла, что задала правильный вопрос.

– Ты приглашаешь меня? – уточнил он, поднимая подбородок. – Ты должна знать, что я не умею вести себя с гостями.

Неужели она одержала маленькую победу в деле сближения с Филиппом? Заслужить расположение этого подростка было нелегко – обученный обманчивой внешностью своих опекунов, он не спешил идти на контакт. Знакомство с ним продвигалось вперед маленькими шагами, и каждый небольшой прорыв доставлял Эмме огромную радость. После таких успехов она начинала даже гордиться собой, поскольку знала – доверие Филиппа невозможно получить за красивое лицо или приятный голос. Тут нужны были поступки, которым действительно можно верить.

– Да, я приглашаю тебя, и мне все равно, как ты ведешь себя. Об одном прошу – не делай о Мартине поспешных выводов. Я на нем тоже один раз уже обожглась, и теперь мне стыдно. Не хочу, чтобы у тебя было нечто подобное.

– Ладно. Когда он приедет?

То, как быстро он согласился, было даже подозрительным, но Эмма ответила почти сразу:

– На следующей неделе мы с ним встретимся, а в выходные уже приедем, если все будет хорошо.

– Нам подготовиться? – неожиданно спросил он.

Эмма непонимающе уставилась на него, боясь задать лишний вопрос и рассмешить Филиппа. Поняв ее замешательство, он улыбнулся:

– Ну, там чистая одежда, расчески, подстриженные ногти…

– Это не обязательно, – испытывая облегчение, перемешанное с желанием расплакаться, покачала головой она. – С нами вы можете быть такими же, как и всегда.

Филипп отвел взгляд, совершенно растерявшись и даже смутившись.

Еще один правильный поступок.

– Ну и ладно, – после секундной заминки вздохнул он. – Теперь можно звать Софию? А то она, наверное, уже извелась.

– А куда пойдешь ты?

– К друзьям. Мне с вами делать нечего, – правильно истолковав ее вопрос, ответил он. – Но я могу прийти на обед, если ты впустишь. То, что готовит Милена, нравится только тете. По-моему, дядя только притворяется, что это можно есть. Ему-то хорошо – все равно он дома бывает раз в неделю, а то и реже.

Эмма отпустила, наконец, свою куртку и коротко рассмеялась:

– Приходи на обед, Филипп. Я приготовлю спагетти с фрикадельками.

– Посмотрим, может, и не приду.

Конечно, он пришел – почему-то Эмма и не сомневалась в том, что сможет увидеть его еще раз в этот день. Она специально приготовила чуть больше, чем обычно, и София это заметила.

– Мы столько не скушаем, – мудро заметила она, глядя на то, как Эмма высыпает лапшу в кипящую воду.

– На всякий случай столько еды не помешает, – уклончиво ответила она, не желая радовать Софию заранее.

Когда Филипп постучал в дверь, Эмма сама прошла в прихожую, а малышка осталась за столом. Они уже давно договорились о том, что когда в дом приходят посторонние, София не должна показываться им на глаза. Им обеим не хотелось пустых вопросов, а девочка не отличалась особым любопытством. Во всяком случае, случайные гости и коммивояжеры ее совсем не привлекали.

– Проходи, все уже почти готово. – Стараясь сдержать торжествующую улыбку, Эмма пропустила его внутрь.

К ее удивлению, Филипп остановился, будто не решаясь пройти дальше.

– Я вот не знаю… сам пришел, глупо, конечно. Только вот София не будет ревновать? Ты же… как бы… только ее подруга. Вдруг ей не понравится?

Она положила руку ему на плечо и крепко сжала пальцы.

– Ну, давай проверим. Иногда мне кажется, что она чувствует себя не очень хорошо и не может радоваться в полную силу, потому что тебя нет рядом.

– Да ну, – недоверчиво отстраняясь, все-таки смутился он.

Услышав приглушенные голоса, София тихонько подошла к самому порогу кухни, откуда можно было увидеть прихожую и тех, кто в ней находился. Она встала за косяком и осторожно выглянула одним глазом, проверяя, не ослышалась ли она. Эмма повернулась к ней, стараясь понять, что выражает ее взгляд, и в этот момент София вышла из своего убежища.

– Ты покажешь ему, где мыть руки? – попросила ее Эмма, надеясь, что слова Филиппа оказались лишь пустым беспокойством.

София кивнула, а потом посмотрела на брата:

– Идем, я все покажу. Здесь очень хорошее мыло.

Филипп хмыкнул:

– Я не сомневаюсь.

Он послушно зашагал следом за младшей сестрой, и Эмма поняла, что бояться было нечего. София слишком сильно любила своего брата для того чтобы начать ревновать и жадничать.

Когда они вернулись на кухню, Эмма уже остужала лапшу, промывая ее под проточной водой.

– Обед будет холодным? – удивился Филипп.

– Нет, соус горячий, так что все в порядке, никто не простудится, – возвращаясь к столу, сказала она.

– Так вкусно, вот увидишь, – с надеждой сказала София, которая уже вскарабкалась на стул и уселась, положив локти на стол.

– Дома тетя убьет тебя за такие манеры, – заметил Филипп, сталкивая один из ее локтей вниз.

София упрямо вернулась в прежнее положение и с явным раздражением (новая черта, раньше Эмма такого не замечала) отмахнулась:

– Я могу так сидеть, пока я здесь. Эмма разрешает.

– Начнешь путаться и получишь по шее, – рассудительно сказал Филипп.

– Не начну.

Филипп перевел взгляд на Эмму:

– Она в последнее время все отрицает и делает наперекосяк. Наверное, характер появляется.

Эмма засмеялась:

– Ничего страшного, нам и так хорошо. Все равно она добрая девочка, и ничего вредного не сделает.

Она разложила еду по тарелкам и поставила на стол блюдо с овощным салатом.

Филипп видел и замечал все. Эмма чувствовала его цепкий взгляд постоянно. Когда она подавала Софии салфетку, когда поправляла рукава и разливала теплый чай – его глаза внимательно следили за каждым ее движением. Под таким надзором она чувствовала себя неудобно, но приходилось делать вид, что ничего не происходит.

После того, как обед закончился, София соскользнула со стула и принялась сновать вокруг стола, собирая тарелки и приборы. Она аккуратно сложила посуду, а потом подвинула стопку на самый край стола.

– Смотри осторожно, а то разобьешь еще. – Видимо по уже отработанной привычке Филипп снова предупредил ее.

– Я все время прибираю здесь и еще ничего не сломала, – напустив на себя важный вид, ответила София. Она так и светилась от гордости.

Потом, когда она убежала в туалет, Филипп вновь переключился на Эмму. Она стояла к нему спиной и мыла посуду, но он все равно решил заговорить:

– С ней так никогда не нянчились. Салфетки, тряпочки и все такое, я имею в виду. Ты ее избаловала вконец, она ведет себя здесь как хозяйка.

– Ну и хорошо, – не поворачиваясь к нему, ответила она.

– Ничего хорошего. – Несмотря на слова, было заметно, что ему все нравится. – Она и с тобой вредничает?

– А то, – согласилась Эмма. – Еще как. В последнее время что-то частенько у нее это стало проявляться. Думаю, уж не я ли ее испортила.

– Может, и ты, кто знает, – едва ли не по-старчески задумчиво произнес он. – Хотя, она уже большая. Не может же она вечно ангелочком быть.

Закончив с последними ложками, Эмма повернулась к нему.

– Да, ты прав. Ей нужно учиться стоять за себя. Надо как-то втолковать ей, что упрямствовать правильно только с некоторыми людьми, а не со всеми подряд. Ума не приложу, как это сделать, но нужно что-то предпринять.

– Придумаешь, что сделать, – с польстившей ей уверенностью сказал Филипп. – Найдешь какой-нибудь способ, ничего.

София вернулась к ним, и ее лицо сияло безмятежной улыбкой. Эмма перевела на нее взгляд и тоже улыбнулась. Она редко видела малышку такой счастливой.

Мэйлин дисциплинированно конспектировала лекции, пока Эмма старалась слушать и не выбиваться из учебного настроения. По правде говоря, ей было скучно и хотелось спать, но она обещала подруге, что поддержит ее на первых курсах, а потому она изо всех сил старалась держаться уверенно и оптимистично. Хотя бы внешне.

Пока старшая медсестра ходила взад и вперед по своей импровизированной сцене, рассказывая о том, как нужно мыть волосы тяжелобольным пациентам, Мэйлин, не отрываясь, писала что-то в своей толстой тетради. Иногда Эмма склонялась к ней, спрашивая, не хочет ли она посмотреть на то, что происходит на сцене, но Мэй только молча качала головой и продолжала записывать. Иногда из числа студенток вызывали добровольца или даже нескольких для того чтобы показать, как выглядит со стороны идеальная ванна для лежачего больного. В такие моменты Эмма немного оживлялась, поскольку тогда теория становилась хоть сколько-то понятной.

Медицина никогда ее не привлекала. Она не принадлежала к числу тех, кто боится крови и визжит при виде разбитого носа, но ей не казалось интересным делать уколы, проверять температуру или смешивать травяные настойки. О более глубоком погружении в уход за больными людьми она и не помышляла. Хотя, сейчас, посетив уже несколько уроков, она поняла, насколько глупыми были ее соображения – если ей так хотелось иметь детей, то она должна была заранее научиться накладывать повязки и оказывать первую помощь. Знания, полученные в военное время, почти изгладились из памяти – все-таки тогда она была еще совсем девчонкой. Да ей и не пришлось ни за кем ухаживать – она просто прошла краткий курс вместе с остальными школьницами, но особо ничего ей сделать не удалось.

Между тем вечерние занятия подошли к концу, и Мэй зашуршала своими бумажками, укладывая все записки и заметки в тетрадь. Закончив с этим, она повернулась к Эмме и заправила за ухо тонкую выбившуюся прядь.

– Выглядишь ты неважно, – сказала она, понимаясь со стула. – Идем, пройдемся пешком, подышим воздухом.

Гулять осенью было не так приятно, как летом, однако в прохладном воздухе и мокрых тротуарах тоже была своя прелесть. Путь от клиники до общежития занимал примерно полчаса, и, несмотря на то, что стрелки показывали половину десятого, Эмма согласилась.

– И почему курсы проводятся так поздно? Если бы я об этом знала, то осталась бы на кухне, все равно можно успеть перемыть всю посуду и потом прийти сюда.

Мэйлин шла, прижимая к груди портфель и задумчиво глядя вперед. Окна жилых домов давали достаточно света для того чтобы они могли идти без страха и неуверенности.

– Если бы ты осталась, то Мартин тоже начал бы приходить, и ваша работа заняла бы куда больше времени, – сказала она.

Пришлось согласиться:

– Наверное, ты права.

– Кстати, ты встретишься с ним еще раз?

– Да, я повезу его домой в эту субботу.

От таких вестей Мэйлин даже остановилась.

– Уже? Эмили что, научилась интересоваться твоими делами?

– Нет, – взяв ее под локоть, возразила Эмма. – Нет, с мамой это не связано. Хочу познакомить его с Софией.

– О, понятно. Хотя, Эмили все равно его увидит.

– Да, но с этим я что-нибудь придумаю. Ее ведь не слишком впечатлил твой приезд, так что с чего бы нам сейчас волноваться.

Мэйлин покачала головой:

– Ничего ты не понимаешь. Твоя мама соблюдает формальности. Что я? Я всего лишь подруга, а такие меняются каждый день. Сегодня я есть, завтра меня нет, и соседям не обязательно меня запоминать. И родственникам меня представлять не нужно. А вот Мартин – другое дело. Ты приведешь его домой – поверь, даже если на улице вы ни с кем не встретитесь, слухи поползут уже на следующее же утро. Начнутся вопросы. Ей придется сказать, что он твой жених, а это породит еще множество других проблем. Мартин мужчина, а это уже совершенно другой уровень. Привести домой молодого человека – не то же самое, что приехать с подругой на выходные. Господи, и все-то тебе нужно объяснять.

Эмма согласно кивала все время, пока ее подруга объясняла элементарные вещи, а потом заговорила сама:

– Знаешь, я, если честно, сыта по горло всякими этими штучками. Что скажут те, что скажут эти… катись оно все к черту, честное слово. Когда мне было плохо, рядом со мной оказалась только ты. Никто не проявил ко мне ни капли жалости, да и Мартин, если честно… хотя, насчет него я не уверена, скорее всего, я просто неправильно истолковала его слова. В общем, что касается соседей, то те вообще ни о чем даже не знали и знать не хотели. Так что моя жизнь их вообще не касается. Мы с Софией приходим ко мне через заднюю дверь, мы вынуждены красться переулками, словно какие-то преступники. А вот Мартин уж пусть приезжает, когда угодно. Тебе никогда не казалось странным, что с родителями принято знакомить, когда все уже решено? Ведь именно тогда и поздно что-либо менять. Понятное дело, что живут вместе только два человека, но родители обеих сторон могут здорово испортить жизнь, ты же знаешь – вот, посмотри на девушек с работы. Получается, ты обручаешься с молодым человеком, и только после этого сваливаешь ему на голову свою семью. Втягиваешь во все свои дела, не дав шанса отступить.

– Всегда есть шанс отступить.

– Значит, еще лучше. За те недели, что мы провели с Мартином на кухне, я поняла одно: он хороший друг и вообще редкий человек. Я хочу быть с ним честной – показать всю правду еще до того, как он решит, что должен на мне жениться. Разве это плохо?

Мэйлин даже обняла ее за талию, на секунду прижав к себе, но не сбавляя шага.

– Я все прекрасно понимаю, но не гарантирую, что твоя мама будет со мной одного мнения.

– Мама… мама уйдет к Инесс, помогать ей стирать пеленки, ей со мной не интересно, – потухшим голосом сказала Эмма. – Не факт, что и с Мартином будет интересно. Да и вообще, пора бы мне уже перестать ждать от нее чего-то, ясно же, что я уже должна сама справляться.

– Так ты и справляешься, – утешающе сказала Мэйлин. – Ох, Эмма, мне кажется, ты такая одинокая.

Эмма посмотрела на подругу, понимая, что сейчас и стоит сказать слова, которые отражают настоящее положение вещей.

– Нет, Мэй. У меня есть ты, и я могу с тобой поговорить. У меня есть Мартин, с которым я могу помолчать. Что еще нужно? Это такая роскошь, многие люди о подобном только мечтают.

– Возможно, – нейтрально вздохнула Мэй. Однако было заметно, что ей все же было приятно. – А еще у тебя есть София, которая бесконечно тебе преданна.

– Я не хочу, чтобы она была мне преданна, – опуская глаза, призналась Эмма. – Мне хочется просто дарить ей все то, что у меня есть. Кажется, ей это по душе.

– Конечно. Мне вот, тоже по душе, что ты ходишь со мной и дремлешь на курсах, вместо того, чтобы нежиться в теплой постели или проводить романтические вечера с Мартином. Кстати, когда вы с ним встречаетесь?

Как обычно, начиная смущаться или поддаваться сентиментальному настроению, Мэй уводила разговор в другое русло, и Эмма не возражала.

– Завтра в обеденный перерыв. Он сегодня звонил, а потом оставил записку у консьержки.

Они уже подходили к общежитию, и Мэйлин бросила взгляд внутрь через застекленную дверь.

– Нашей консьержке можно доверять. Одна девочка на работе рассказала, что их дамочка умудрилась зарабатывать дополнительные денежки, продавая любовные записки девушек их соперницам.