Расколотый косметический зуб был удален, мизинец правой руки с раздробленными костями ампутировали. София лежала на кровати, и ее тело казалось слишком маленьким и хрупким. На левой стороне лица, от самого лба и почти до подбородка расползался черневший кровоподтек, захватывавший веко и скулу. Сломанная левая рука лежала на перевязи, а ушибленные ребра аккуратно забинтовали и затянули белой тканью.

Она спала или была без сознания – Шерлок так и не понял, в каком состоянии она находилась. Одно было ясно точно: так ей не приходилось чувствовать боль.

– Прости меня, – глядя на то, как медленно поднимается и опадает ее грудь, прошептал он. – Или не прощай. Делай что угодно, только живи, прошу тебя. Только живи.

Светлые ресницы изредка вздрагивали, и ему казалось, что она может проснуться. От этой мысли внутри просыпался страх. Что он скажет ей? Как правильнее себя повести? Медсестра заглянула в палату и попросила его выйти из помещения, на что Шерлок откликнулся почти с облегчением.

Проходили часы, а София не просыпалась. Приближалось утро, и когда в палату заглянул доктор, Шерлок остановил его, положив руку на его локоть.

– Простите, я понимаю, у вас нет времени, но я ее родственник, и хотел бы знать, что с ней произошло. Вернее, я знаю, что случилось, но вы не могли бы сказать, в каком она сейчас состоянии.

Доктор посмотрел на него поверх очков в толстой роговой оправе и нахмурился.

– Сказали, что ее нашли возле брата, и она отбивалась как дикое животное. Синяки сойдут, фантомные боли на месте ампутированного пальца прекратятся, а зуб у нее обязательно вырастет – он и так бы выпал через годик-другой. Но подумайте об ее рассудке. Я не детский врач и уж точно не психолог, но могу сказать, что вам придется пойти на большие жертвы, чтобы она смогла излечиться.

Пророческие слова. Шерлок кивнул, покорно отпуская руку врача и усаживаясь на стул. Нужно было как-то известить Ирену, и ему пришлось вновь вступить в переговоры с медперсоналом, дабы предупредить о том, что ему нужно отлучиться на несколько часов. Медсестра одарила его осуждающим взглядом, и он решил, что она сочла его безответственным и легкомысленным прохвостом, но затем она просто сказала:

– Вам и так не обязательно все время здесь сидеть. Оставьте номер своего домашнего телефона, если он у вас есть, и мы сами позвоним, когда девочка проснется. Совсем скоро ее нужно будет перевести в детскую клинику.

Он продиктовал ей по цифрам нужный номер, а потом поспешно вышел за дверь, намереваясь пуститься в обратный путь к родительскому дому, в котором как раз-таки и не было телефона. Он жалел о том, что родители отказались переехать к нему. Теперь слишком много сожалений просыпалось в памяти, и он не знал, что с ними делать.

Почему они с Иреной отказались от поездки к морю, которую ему предложили в качестве рождественского подарка? Да, все верно. В их семье пять человек, а номер рассчитан только на двоих. Они могли бы взять с собой Диану, поскольку она еще совсем малышка, но вот Софию и Филиппа поместить было бы некуда. Он остановился прямо посреди тротуара, и шедшая позади него дама недовольно охнула, обходя его стороной. Можно было забронировать другой номер за свой счет, ведь не обязательно же ограничиваться только тем, что предоставила авиакомпания. Филипп и София могли бы спать даже в другом корпусе – мальчик очень самостоятельный. Был самостоятельным. Если бы они догадались снять еще один номер и потратить немного денег, то сейчас он был бы живым, а не мертвым.

А ведь их еще можно было бы отправить вместе с матерью Ирены – тогда они прибыли бы в дом бабушки и дедушки немного раньше. Конечно, теща не слишком любила его племянников, считая, что они повисли на шее ее драгоценной дочери, но она бы сумела довезти их в целости и сохранности. По крайней мере, с ее автобусом ничего не случилось. Если бы они поехали с ней, то Филипп сейчас не лежал бы в морге, а у Софии на руках остались бы все десять пальцев.

И почему нужно было нанимать такую тесную машину? Возможно, если сидения были бы просторнее, то места хватило бы всем. Они могли бы по очереди брать колыбель на колени, а для Софии можно было бы захватить маленький стульчик и посадить ее между передней парой сидений. Где были эти полезные мысли тогда?

А еще можно было бы отказать жене хоть раз в жизни – сказать ей, что на самом деле ее родителям нечего делать в доме его отца и матери. Зачем эти странные встречи, от которых нет ни капли тепла? Нужно было не бояться ее слез, а просто все ей объяснить. В конце концов, она и так постоянно плачет.

Теперь перед ним неожиданно открылись десятки вариантов, воспользовавшись которыми, он мог бы спасти жизнь Филиппа.

Больше никто не будет доводить его до полного бешенства своими шутками. Больше не с кем будет играть в шашки по понедельникам. Никто больше не будет баловать Софию дешевыми конфетами и остатками цветной бумаги. Им придется выбросить его одежду и перестать откладывать деньги на велосипед. Оставалось положить в копилку еще совсем чуть-чуть, и они смогли бы купить ему настоящий двухколесный велосипед для взрослых. Они ждали весны – когда со всех дорог сойдет снег. Надо было хотя бы сказать ему об этих планах, может быть, тогда он перестал бы считать, что его не любят.

На центральной площади появились еще не все таксисты, и Шерлок встал рядом с первой машиной, пытаясь объяснить, куда он хочет попасть. Взгляд упал на злосчастную вывеску, с которой улыбалась сладко-приторная девица с идеально завитыми волосами. Будь оно все проклято. Из-за этой дешевой и пошлой вывески они заставляли Филиппа приходить сюда каждый день и выметать чужие волосы под колкие замечания дамочек и подзатыльники парикмахеров.

Будь оно все проклято. И они с Иреной тоже.

Это было удивительно и даже больно, но Ирена не сразу поверила ему. Вначале ей показалось, будто он шутит, но когда он ясно дал понять, что Филиппа действительно больше нет, она упала в кресло и заплакала. Мать и отец ничего не говорили – они просто закрылись в своей спальне, оставив других наедине с этим горем. Родители Ирены почти сразу уехали в свой дом, а он, не успев пообедать или переодеться, решил отправиться назад, пока София не пришла в себя. Кто знает, может быть, сейчас она уже проснулась и увидела вокруг себя незнакомых людей. Чужая кровать, чужие лица, незнакомое тело – ей придется заново познавать саму себя, привыкать к несколько ограниченным возможностям. Он должен быть рядом с ней, когда она откроет глаза.

Было решено, что в эти дни Ирена должна пожить у его родителей, пока он был занят улаживанием формальностей с похоронами. Он также хотел сам забрать Софию домой и подумать о том, что делать дальше. От слова «подумать» у Шерлока возникло желание рассмеяться, хотя ему было вовсе не до веселья. Он закрыл за собой дверь и уехал, надеясь, что в больнице ему не добавят плохих новостей.

София не говорила с ним ни после пробуждения, ни даже оказавшись в своей комнате. Ее разрешили забрать домой уже на следующий день. Обошлось без детской больницы, и Шерлок старался радоваться хотя бы этому. Однако она продолжала молчать, а когда он пытался обнять ее или взять на руки, малышка отстранялась, словно его прикосновения были неприятны ей. Это продолжалось слишком долго – на похоронах и в последующие дни она не проронила ни слова.

Он и Ирена словно перестали для нее существовать. Это произошло именно в тот момент, когда они оба так старались найти способ облегчить ее боль или хотя бы пробудить в ней интерес к жизни. Только тогда до него вдруг стало доходить, как мало ему известно о ребенке.

Ирена предложила приготовить любимую еду Софии, и они тут же поняли, что не знают, каким блюдам она отдавала предпочтение. Они не знали, каким был ее любимый цвет, а потому не смогли купить красивую одежду. Никто из них понятия не имел о ее мечтах, интересах и маленьких радостях. Закрытая, замкнутая и отрешенная, София стала неприступной крепостью, которую невозможно было взять ни штурмом, ни измором. Рождество осталось позади, наступило затишье перед Новым годом, а в их доме воцарилась пугающая тишина.

Он часто просыпался по ночам от пугающих снов, в которых вновь и вновь видел собственными глазами эту аварию. Автобус, который скользит по дороге, легковой автомобиль, едущий навстречу, переворачивающаяся гора, состоящая из металла и стекла, и люди… люди, которых бросает из стороны в строну. Их тела ударяются о поручни, металлическую обшивку, соседние сидения. Эти тяжелые и неповоротливые тела, облаченные в толстую зимнюю одежду, падают друга на друга и сминаются в страшной давке, а автобус все скользит по дороге, только теперь на боку. И где-то у самых задних сидений кричит маленькая девочка, которая осталась без брата.

Совсем одна. Никого из взрослых нет рядом, и никто из пассажиров не знаком с ними лично. Некому сказать, где живут ее опекуны. Если кто-то и может показать их дом, то пользы от этого немного – все равно он пустует. А Филипп истекает кровью, лежа на замерзшем асфальте, с переломанным позвоночником и сотрясением мозга. И, возможно, он был еще жив, когда София оказалась рядом. Когда люди забирали их в больницу, он был уже мертв, но она-то, она была все еще в сознании. Она отбивалась и кричала. Как сказал врач? «Как дикое животное». С раздробленным мизинцем, с ушибленными ребрами и рассеченной бровью. С кровоточащей десной, из которой еще торчали осколки зуба.

Шерлок просыпался от ее криков и долго смотрел в темноту, понимая, что все это уже позади. Тело Филиппа предано земле, а София спит в своей комнате, все позади. Нужно жить дальше.

На второй день после того, как они похоронили Филиппа, он понял, что София тоже умирает. В первый день, когда он привез ее домой, она ела с большой неохотой. Потом ее можно было накормить лишь силой. Дальше она перестала есть и пила воду только когда о начинал настаивать.

Это должно было произойти – кто-то должен был нарушить ее молчание. К сожалению, таким человеком оказалась Ирена. Наверное, ей надоело, что дом превратился в усыпальницу, что Диане нельзя было топать, кричать и смеяться, потому что София не могла выдержать громких звуков. Дом стал тем самым адом, в котором жили племянники после того, как родилась Диана, но Ирена, почему-то отказывалась жить в этом кошмаре.

После, когда Софии уже не было рядом, Ирена призналась в том, что не хотела говорить лишнее при малышке, но ее обманула видимая пассивность племянницы. Со стороны и вправду казалось, что София уже ничего не слышала, а если и слышала, то вряд ли понимала. Как выяснилось позже, наружность была обманчивой.

Слова о том, что Филипп, в какой-то мере виноват сам, разбудили все то, что дремало или, вполне возможно, даже умирало вместе с Софией.

– Если бы он согласился подождать, а не торопился. Кому он хотел доказать…

Глухой и хриплый голос прервал ее, и Ирена повернулась к Софии, лежавшей на диване в гостиной – Шерлок настаивал на том, чтобы ее не оставляли в одиночестве.

– Это ты виновата, – с жутким хрипом заговорила София, преодолевая боль в горле. – Это дядя виноват. Я вас ненавижу. Ненавижу!

Ирена остолбенела, приложив руку к животу и инстинктивно защищая своего младшего ребенка. Шерлок отложил газету, и даже маленькая Диана перестала шуршать бумажным пакетом, с которым она увлеченно играла в последние десять минут.

– Это все из-за вас, – продолжала София. Ее дыхание было прерывистым и нездоровым. – Он умер! Он из-за вас умер, из-за вас, все это вы виноваты. Вы его не любили. Ты его била, ты била его, ты делала ему больно, ты обзывала его! А он лежал прямо на полу, и ему было очень больно, а ты кричала и обзывала его, я все помню, я никогда это не забуду! Я тебя ненавижу! Ненавижу вас всех! Ты оставил нас, мы тебе не нужны. Ты любишь только Диану, а нас никто никогда не любил. Никто нам не верил, а он был не виноват! Не виноват, это все другой мальчик, я знаю. А ты не верила ему, ты ударила его, ты кричала на него! Я теперь вас тоже не люблю и никогда не буду с вами жить. Я лучше умру, как Филипп!

Ирена шлепнула ее по щеке, заставив замолчать.

– Думаешь, мне не стыдно за то, что я так себя вела? – прошептала она. – Но почему ты такая злая, София? Почему не хочешь нас простить?

Шерлок поднялся с кресла и направился к племяннице – ему не хотелось, чтобы жена еще раз ударила ее.

– Не трогай ее, – сжав плечо Ирены, сказал он. – Пойдем, София. Расскажи мне, что на самом деле было. Чему мы не поверили?

Он хотел взять ее за руку, но она метнулась в сторону, словно боясь, что он может ее обжечь.

– Теперь поздно. Он не узнает.

Ее голос звучал по-старчески – уверенно и в то же время безнадежно.

С этого момента начались самые длинные сутки в его жизни. Взорвавшись и выпустив всю злость, копившуюся долгими неделями, София снова сникла, но на сей раз, она стала угасать по-настоящему. Ему показалось, что изменился сам оттенок ее кожи, что ее дыхание стало еще более тихим, а потухший взгляд лишился последних крупиц осмысленности. Она просто лежала на диване, не предпринимая попыток подняться или уйти. Несколько раз, когда они не успевали вовремя отреагировать, Диана подбегала к ней и начинала тянуть за руку, пытаясь вовлечь в свои игры, но София даже не смотрела на нее. Ей было все равно.

Утром следующего дня стало ясно, что она держит свое слово. Сказав, что она не будет жить с ними, София не шутила и не пыталась поймать их на детский шантаж. Она полностью остыла, и жизнь стала покидать это крохотное тело.

К обеду перепуганный и раскаивающийся Шерлок опустился рядом с ней и взял ее изувеченную и перебинтованную ладонь в свои руки.

– Что мне сделать? Что сделать, чтобы ты нас простила? Скажи, чего ты хочешь, и я выполню любое твое желание. Клянусь, я все сделаю, только не умирай.

Его слова не встретили отклика, и, посидев так некоторое время, он был вынужден подняться и уйти. За кухонным столом его ждала Ирена, которая пила остывший чай и грызла высохшее печенье. Вид у нее был подавленный и даже виноватый.

Когда он вошел, она подняла глаза и встретилась с его взглядом.

– Не получилось? – спросила она.

Говорить не хотелось, и он просто покачал головой. Она продолжила:

– Я знаю, что мы должны сделать. Нам нужно пригласить Эмму, чтобы она пожила здесь с нами в грядущие выходные. Только так можно вернуть Софию.

– А почему ты не хочешь попытаться сделать хоть что-нибудь?

– Потому что я жду ребенка и у меня уже есть маленькая дочь. Я не могу отдавать все свое время Софии, понимаешь?

Шерлок покачал головой:

– Ты просто не хочешь, хотя мне кажется, что так было бы разумнее. Воспитание Софии доверили нам, и именно мы несем ответственность за ее жизнь, а Эмма не имеет к ней отношения.

– Но у нее получается, разве ты не видишь? Эмма справляется лучше, чем я. Пусть мне и нелегко это признавать, но я хочу остаться честной с тобой. Теперь уже поздно добиваться любви Софии, нужно признать, что мы проиграли. Обидно, конечно, но это сейчас и не важно. Главное, чтобы ей стало легче.

– Тебе плевать, станет ли ей легче, ты просто хочешь от нее избавиться.

Ирена встретила эти слова вполне достойно, со спокойствием, которого он от нее не ожидал.

– Нет, если бы мне было все равно, то я не стала бы ничего предлагать. Я бы просто дождалась, пока София умрет.

Он опустил голову и положил руки поверх скатерти. Последние дни выжали из него все силы, и он едва мог контролировать свою речь. Соблазн сорваться на Ирену, обвинив ее в том, что она пускает в ход рукоприкладство и относится к Софии несправедливо, был слишком велик. Еще больше ему хотелось узнать все подробности о том дне, когда она подумала, что проклятую вывеску разрисовал именно Филипп. Однако копаться в прошлом означало бы отдать время мертвым, в то время как им стоило подумать о живых.

– Хорошо, я поверю тебе. – Он поднял голову и устало посмотрел ей в глаза. – Но почему мы должны отдавать ее чужой женщине? Что такого может сделать эта Эмма, что будет не под силу нам?

Ирена ухмыльнулась и снова принялась грызть печенье.

– Если бы я знала, то непременно сказала бы тебе, – вздохнула она. – Поверь мне, я бы обязательно все тебе объяснила и разложила по полочкам. Но, к сожалению, мне не известно, почему София так безгранично верила Эмме и так сильно любила ее. Остается надеяться, что она и сейчас будет рада ее увидеть.

Внутренне он был готов согласиться с женой, но собственное упрямство и какая-то необоснованная надежда держали его еще какое-то время, прежде чем он понял, что София действительно уходит от них. Второго января он проснулся ранним утром и прошел в ее спальню, только чтобы обнаружить, что она лежит на полу возле кровати Филиппа. Она не спала – ее глаза были обращены к шкафу, в котором еще хранилась одежда брата. Крохотное личико, казалось, просто ссохлось от горя, и она почти беззвучно всхлипывала. Тихие, сдавленные рыдания без слез. Взглянув на нее, он понял, что тянуть больше просто нельзя – ему пришлось выйти из комнаты и направиться к дому, в котором жила Эмма.