Ехать зимой на море – это было решение, которое поставило в тупик почти всех, кому они об этом сказали. Когда Шерлок завел речь о поездке, Эмма почти ничего не понимала и лишь кивала, сраженная и сбитая с толку всеми страшными новостями, которые он ей выложил, не дав времени подготовиться и прийти в себя.

Теперь они с Софией лежали на большой кровати номера на двоих, и ей казалось, что они обе оглохли от этой всепоглощающей тишины. Они приехали в почти пустую гостиницу, и получили ключи от обещанного Шерлоку номера, после чего обосновались в этой огромной комнате, оккупировав кровать и разбросав по полу вещи.

Из окна открывался прекрасный вид на море, и Эмма подумала, что в летний сезон, когда эти номера подорожают, вряд ли начальство Шерлока вздумает дарить своим сотрудникам путевки в тропический рай. Теперь, когда наплыв отдыхающих давно остался позади, глухое умиротворение их временного мирка нарушали лишь горничные, которые лениво передвигались между номерами, сметая пыль с казенной мебели и протирая полы, по которым никто не успевал пройтись.

Утром она открыла окно, впустила свежий воздух, и София почти сразу же проснулась. Она по-прежнему не говорила, но Эмма и без слов понимала, что нужно делать. Кормить ее было слишком сложно, и пока что они обходились только горячим молоком. Обессиленная долгой тоской и депрессией, София с трудом могла осилить полчашки, а потом ложилась на кровать и часами оставалась без движения. Она потеряла интерес ко всему, что прежде вызывало у нее восторг, и Эмма не заставляла ее гулять, ходить и даже не читала ей вслух. Они обе нуждались в свободном времени, и, к счастью, впереди у них была целая неделя.

Сейчас они лежали рядом, и Эмма находила утешение в том, что София хотя бы начала плакать, отпуская на волю свою боль. Им было некуда спешить, и Эмма прокручивала в воспоминаниях тот самый разговор, который привел их сюда.

Они сидели за столом, и София дремала у нее на коленях – приступы гнева и слез измучили ее, и после них она нуждалась в отдыхе. Присцилла гремела посудой в дальнем углу, а Шерлок говорил и говорил, не обращая на нее внимания.

– Есть много случаев, которые я вспоминаю раз за разом, понимая, что вел себя как последнее животное. У меня была масса возможностей все исправить, сделать что-то для него, помириться с ним, сблизиться и понять, но я не видел этого. Я был вечно занят, торопился, меня одолевали другие проблемы. Казалось, что я еще успею поговорить с ним, и я думал, что гораздо важнее воспитывать, а не баловать детей. А теперь все пошло прахом – я уже ничего никогда не смогу ему сделать. – Он прерывисто вздохнул и на мгновение закрыл глаза, погрузившись в непродолжительное молчание. – Вам что-нибудь известно об их родителях? – Эмма покачала головой, и он продолжил: – Марк – мой брат – и его жена Луиза умерли, когда Софии было два года. Ему было девять лет, и он отлично все помнил, а вот ей повезло чуть больше. Мои родители хотели взять детей к себе, но я знал, что для них это будет слишком тяжело. София была еще совсем крошкой, а Филипп всегда отличался сложным характером. Я настоял на том, чтобы они жили со мной. Наверное, мне стоило согласиться с родителями. Все равно, в итоге я не справился.

София похожа на Луизу. Очень красивая, тихая и внимательная. За то время, что она прожила в нашей семье, у нее почти не возникало конфликтов с моей матерью, хотя с Иреной такое случается часто. Он больше походил… на меня, как это ни странно. С Марком у него было отдаленное сходство, и с самого рождения он был почти копией меня в детстве. У нас есть фотографии, вы можете проверить. Хотя, сейчас это уже ни к чему. Может, позже, когда… когда-нибудь.

Я был уверен, что у меня все получится. Он обещал мне помочь, и в первое время все было неплохо. А потом София упала в колючий кустарник, и все сорвалось. Я не помню, что я ему сделал – наверное, ударил. Его все били, господи, подумать только. Не так давно София обмолвилась о том, что Ирена тоже как-то его наказывала. Она тогда еще разговаривала. Это, вообще-то был последний раз, когда она хоть что-то сказала.

Как-то все у нас покатилось… не так, как хотелось бы. Не так, как правильно. Я оставил их на жену. Родилась Диана. Вы вот, потом появились. А еще чертово такси, в которое не поместились дети. Упрямый такой, не переубедишь. И Ирена опять беременна, а еще ее отец, который тоже с нами ехал. В общем, места не всем хватило.

Несмотря на то, что его речь была сбивчивой и беспорядочной, Эмма поняла, что именно произошло и почему Филипп с Софией оказались одни в том автобусе. Ее помимо воли захлестнул безотчетный гнев вперемешку с желанием ударить сидевшего перед ней мужчину. Ей вдруг захотелось накричать на него, расцарапать его лицо в кровь и причинить ему боль, но она удержалась.

Словно не замечая происходивших в ней перемен, Шерлок все продолжал говорить, словно исповедуясь ей в своих грехах.

– Мы не знали. Как и вы, так что вы должны меня понять. У них ни документов при себе не оказалось, ни знакомых никаких в автобусе не встретилось. Несколько часов одни. А потом она уже одна – его не стало. Когда я примчался в больницу, все было кончено. Палец ей уже отняли, зуб удалили. А его уже… уложили в морге. – Он вдруг уронил голову на руки, и его плечи затряслись, но только через несколько секунд Эмма смогла понять, что он заплакал навзрыд. Глухой, скрипучий и по-звериному страшный голос прорывался сквозь стиснутые зубы, и он сжимал свою голову, вероятно, впервые открываясь перед кем-то в своей беззащитности. – Мы с ним расстались очень плохо. Он меня не простил. Страшная смерть была. Я не верю, что он был без сознания, но так удобнее. Позвоночник сломан в двух местах. Может быть, он не чувствовал боли, но он знал, что умирает. Он думал, что мы его бросили, и он был прав! Я не видел этого, понимаете, я ничего не видел! Я не знаю, как это было, и это просто убивает меня. Неизвестность. Каждую ночь вижу разные сны… он умирает, каждый раз по-разному. И каждую следующую ночь все страшнее. А она рядом с ним, вся в крови. Сказали, она его защищала, как будто кто-то их обидеть хотел.

Слова закончились, но слезы у него еще оставались. Он рыдал и рыдал, и совсем скоро Эмма поняла, что если она его не остановит, он будет не в состоянии уйти из кухни на своих ногах. Поэтому она протянула руку и провела ладонью по его плечу, стараясь не тревожить при этом спавшую Софию.

– Да полно вам, – не зная, что еще можно сказать, не вполне владея собственными эмоциями, все еще безумно злясь и негодуя, она стала поглаживать его руку, пытаясь привести в чувство. – Все уже позади. Главное решить, как жить дальше.

Он вдруг поднял голову, показав ей свое покрасневшее, но совершенно сухое лицо. Ей казалось, что он должен был обливаться слезами, но никаких следов недавние рыдания на нем не оставили. И именно в тот момент ей стало жаль его. Эта ядовитая горечь, которая отныне угнездилась в его сердце, не могла найти выхода. Он как будто был обречен на долгую и мучительную смерть, и Эмма впервые подумала о том, что этот человек действительно любил своих племянников.

– Да, вы правы, – горячо согласился он. – Еще до всего этого мне предлагали праздничный отпуск с женой. Номер в гостинице предоставляла авиакомпания, и расходов было совсем мало, но я отказался, потому что жена беременна, и она не сможет выдержать дорогу. Если еще не поздно, я возьму оставшиеся дни и отдам их вам.

– Что? – Она не поняла, что именно он собирался сделать, поскольку его настроение изменилось слишком быстро.

– Если тот номер еще не отдали другому пилоту, я скажу, что готов использовать оставшиеся дни. Отвезу вас и Софию туда, вы сможете побыть вдвоем какое-то время. Ей слишком плохо у нас дома, а здесь вам вдвоем не выжить. Я хочу, чтобы вы провели вместе несколько дней, может быть, тогда она сможет прийти в себя. Она уже несколько дней ничего не ест и почти не пьет, и если вы сделаете с этим хоть что-то, то я буду безмерно вам благодарен. Понимаете, она не может умереть, только не она. Мой брат и его жена разбились в дороге, и их старший сын тоже. Все умерли, она последняя из той семьи, и я не хочу, чтобы так продолжалось. Пусть она будет вашей, пусть станет частью новой семьи, но только пусть она будет с кем-то. Она еще слишком маленькая, чтобы быть последней.

– София – часть вашей семьи, – напомнила ему Эмма, хотя это и стоило ей больших усилий.

Он потряс головой:

– Нет. Она пыталась, но мы не впустили ее. Не нарочно, конечно, как-то так само получилось. А теперь она не хочет. Они были отдельной маленькой семьей, внутри нашего дома, а мы ничего не знали об этом. Не знаю, помните ли вы… скорее всего, помните. Это уже третий раз, когда ей нужна помощь. В первый раз это случилось, когда умерла лягушка – вы сами рассказывали об этом. Во второй раз – потому что она не виделась с вами, насколько я понимаю. С каждым разом такие приступы становятся все опаснее. Она не может жить одна, но я знаю, что если бы вы захотели ее принять, то она согласилась бы. Ну, хотя бы на время. Я оплачу все, что нужно. Если вы не сможете договориться на работе, я сделаю это за вас.

Стоит отметить, что договариваться на ее работе пришлось Мартину – именно он смог убедить начальника в том, что если она пропустит несколько дней, ничего особенно страшного не случится. Пришлось заплатить некоторую сумму денег, но здесь, как он и обещал, Шерлок сам восполнил все затраты. Лихорадочные сборы, торопливые звонки («Мамочка, я улетаю на неделю, я правда не специально, когда вернусь обязательно приеду и все объясню»), последние инструкции («Мэй, запомни – курсы проводятся два раза в неделю по вторникам и пятницам. Спросишь там Ханну, сядешь рядом с ней, она обещала все объяснить») – все слилось в сплошное месиво слов, неясных воспоминаний и волнений. Все это время София тайно жила в ее комнате, и Эмма покупала для нее молоко в магазине и грела его на плитке Мэйлин. Вечером, когда все ложились спать, она выносила ее в служебную душевую, где купала под теплой водой, а потом заворачивала в свое полотенце и несла обратно.

Сейчас об этой секретности можно было забыть – они могли шуметь сколько угодно.

В обед ей удалось уговорить Софию съесть небольшой кусочек хлеба, и это было настоящей победой. Малышка выпила целую чашку молока, а потом, когда они лежали на кровати, она неожиданно заговорила.

София лежала на боку, и ее лицо было обращено к груди Эммы, ее глаза оставались закрытыми, а слова было очень сложно разобрать.

– Я ползла на коленях, – свистящим шепотом произнесла она. – По окнам. Стекло разбилось, рука порезалась, но не больно. Филипп лежал у водителя. Странно лежал, нога кривая была. Стекло ему в лицо попало. Все красное. Я ползла к нему. Тетенька упала на меня, она такая тяжелая была, у меня рука заболела. Какой-то дядя ее убрал, а потом наступил на мою руку. Сказал, нечаянно. Палец больно совсем сделал. Филипп глотал кровь. Пузырь во рту красный такой надулся. Снова тот дяденька его поднял, а я заплакала, потому что думала, он его выбросит совсем. Я не знала, куда он его положил. Потом меня рядом положил. Пузырь тогда уже лопнул, только кровь текла. Холодно очень. А потом… он стал… он дышать быстро так. И голос у него страшный был такой. И я… я кричала, я тебя звала, так долго, так громко, только тебя, чтобы ты пришла, чтобы спасла его, а ты не пришла, ты не слышала, ты про нас забыла, и я одна там была, одна, одна, одна…

Она снова заплакала, только на сей раз уже в голос, и Эмма прижала ее к себе так сильно, насколько это вообще можно было сделать, не причинив ребенку боли. Она целовала искалеченную руку Софии, не сдерживая своих слез и не зная, как утешить девочку. Да и можно ли было хоть как-то избавить ее от этих страшных воспоминаний?

Эта картина была намного страшнее того, что описал ей Шерлок, и Эмма подумала, что лучше ему никогда ничего подобного не слышать.

После этого разговора София заметно переменилась – на ужин она сама попросила какой-нибудь другой еды кроме молока, а вечером легла рядом с Эммой и молча показала на путеводитель, который лежал на тумбочке.

– Это путеводитель, его не читают, – несколько смущенно объяснила Эмма. – Там только неинтересные истории.

– Картинки, – все еще хриплым голосом попросила София.

– Ну, хорошо, – улыбнулась Эмма, потянувшись за книжицей.

Они просмотрели примерно половину картинок, когда София зевнула и легла, прижавшись лбом к плечу Эммы. Они заснули, не переодевшись и даже не погасив свет.

Иногда Эмма ловила себя на мысли, что ей жутко не хватает присутствия Филиппа. Наслаждаться тишиной и безмятежностью пустой гостиницы без него было слишком сложно. Просматривая меню, она помимо сознания выделяла блюда, которые, как она думала, могли бы ему понравиться, а когда они выходили гулять, она думала о том, что Филипп был бы рад оказаться рядом с ними. Такие мысли постоянно держали ее в напряжении, и Эмма даже боялась представить, о чем думала София.

Однако в этой застывшей жизни без суеты и шума было как раз то, чего они обе так хотели. На третий день София сама выбралась из кровати и нашла на полу маленький колокольчик – подарок, который Эмма купила ей накануне после обеда, когда девочка еще спала. Она медленно подкралась к игрушке, словно боясь, что ее за это отругают или обвинят в краже. Эмма лежала на кровати, наблюдая за ней и не решаясь вмешаться.

Интерес, любопытство, желание – жизнь просыпалась в этом крохотном теле, и состарившаяся прежде времени душа вновь обретала настоящие оттенки осмысленных цветов. Траурный черный фон заполнялся другими формами, и Эмма старалась не торопить этот процесс, понимая, как много страха и боли пережила София.

Присев на корточки в своей довольно длинной белой рубашке, София осторожно приблизилась к колокольчику, а затем коснулась завязанного на ручке шелкового бантика. Осторожные пальчики пробежались по тонкой ленте, а затем ухватились за ручку, и по комнате разнесся тонкий, мелодичный звон. Она вздрогнула и замерла, не отпуская свою находку. Потом позвонила еще раз, уже увереннее. Звук был чистым, негромким и немного вибрирующим. Эмма уселась на кровати, улыбаясь и глядя на то, как София переворачивает колокольчик и заглядывает внутрь, рассматривая язычок и золотистую кайму по краю. Внимательно рассмотрев все, что ее интересовало во всех подробностях, она повернулась к Эмме и на ее лице всего на одно мгновение появилась робкая улыбка.

– Хороший, – очень тихо сказала она. – Мой?

– Твой, – согласилась Эмма. – Теперь можешь всюду носить его с собой. Если не хочешь, чтобы он звонил, тебе нужно потянуть за петлю на ручке. Видишь ее? Если ты ее затянешь, тогда язычок не будет болтаться, и ты сможешь просто держать его в руках. Когда захочешь позвонить, тогда запусти руку внутрь и потяни за язычок – он снова станет длинным.

София покачала колокольчик еще раз, а потом вздохнула и вернулась в кровать, не выпуская свой подарок из рук.

Она опустила голову на подушку и прикрыла глаза, но Эмма знала, что она больше не собиралась спать.

– Я больше не поеду к ним, – сказала София через некоторое время. – Никогда.

– Они тебя очень ждут.

– Ну и пусть.

– София, они твоя семья, – вздохнула Эмма, укладываясь рядом с ней.

– Нет. А как ты думаешь, где сейчас Филипп? – Видимо, для Софии обсуждение семейных связей было закончено, и она переключилась на другую тему.

Эмма даже растерялась от такого прямого вопроса. Она и сама никогда не задумывалась о том, куда после смерти отправляются люди.

– Я не знаю.

– Он на небе?

– Не думаю.

– А где тогда? Ему также плохо? Он там скучает по мне?

Эмма перевернулась и положила руку ей на живот.

– На все вопросы я ответить не могу, но знаю точно, что ему больше не больно.

– И он не плачет? Филипп почти никогда не плачет. Он такой сильный, такой смелый. Если даже там вокруг одни чужие люди, он все равно не боится их. Скоро у него будут друзья, и он найдет себе дом. Только он забудет обо мне, а я всегда буду его помнить.

Пришлось сморгнуть слезы и сделать глубокий вдох, чтобы сказать хоть что-нибудь в ответ.

– Филипп никогда тебя не забудет, – прошептала она. – Он всегда будет тебя помнить. Он любит тебя и всегда очень сильно любил.

София подняла на ее глаза, в которых отразилось бесконечное доверие.

– Он самый лучший, – сказала она. – Я его тоже люблю.

– Он знал это.

– И ты его любила, – уверенно сказала София. – Он тоже это знал. Ты никогда его не ругала.

– Иногда ругала. Теперь мне за это стыдно.

– Я не слышала, – пожала плечами малышка. – Филипп сказал, что ты вкусно готовишь и дома у тебя очень хорошо. Что он бы жил с тобой.

От этих слов на Эмму накатила теплая волна облегчения. Она и сама не понимала, как сильно нуждалась в прощении и признании. Безотчетная преданность Софии была сильнее любых обещаний и формальностей, но стать другом Филиппа было значительно сложнее. Теперь, когда все закончилось, не успев как следует начаться, Эмма жалела о том, что не начала заботиться о нем раньше. Она потеряла столько времени, уделяя внимание только Софии, она долгими месяцами упускала из виду Филиппа и опомнилась очень поздно. Упущенные возможности, грубые слова, неправильные решения – все это возвращалось к ней каждый день, и она думала о том, что для Шерлока его собственный груз казался и вовсе жерновом, тянущим на дно. Если она, успев провести с ними всего полгода и не имея перед ними никаких обязательств, все равно чувствовала вину, то как ужасно, должно быть, ощущал себя их родной дядя и прямой законный опекун?

– Он сказал, что Мартин умный и хороший и вообще похож на тебя, только дяденька.

Эмма засмеялась:

– Приятно слышать это. Мне всегда казалось, что Мартин намного лучше меня.

София снова посмотрела на нее, и на сей раз в ее взгляде ясно прослеживалось осуждение.

– Никто не лучше тебя, – серьезно сказала она.

– Спасибо, – склонившись и поцеловав ее в лоб, поблагодарила Эмма. – Мне просто очень повезло познакомиться с вами. С тобой и Филиппом. Вы сделали меня лучше.

– А если я буду одна? Тебе еще будет хорошо со мной или… без Филиппа…

Не позволив ей договорить, Эмма еще раз поцеловала ее и горячо зашептала:

– Ну, конечно, София. Мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с тобой.