Насколько ему было известно, Эмма начала ходить по врачам уже в конце февраля, но, сколько бы он ни пытался выспросить у нее подробности и результаты обследования, она ничего ему не говорила. В большинстве случаев Мартин наивно полагал, что это связано с постоянным присутствием Мэйлин, и поэтому, придя к ней одним мартовским вечером и обнаружив, что в квартире только Эмма и София, он даже обрадовался.

Эмма сидела за швейной машиной и сосредоточенно прилаживала друг к другу детали, вырезанные из хлопчатой цветастой ткани. Судя по ее виду, это занятие требовало максимальной концентрации. По крайней мере, она не обращала внимания на притихшую Софию, сидевшую у противоположной стены на одном из стульев.

– Вы с Мэй уже принимаете заказы? – спросил он, взяв себе другой стул и подсев ближе к Эмме.

Ее брови собрались на переносице, а между ними залегла грозная складка, так что вид у нее был даже комичный.

– Нет, это я взяла дополнительную работу со смены. Сейчас весна, девушки не справляются. Работаем уже в трех цехах, и все равно не успеваем.

– Но разве ты не должна выспаться? – удивился он.

– Я спала достаточно долго.

– А как же клиника? Ты не ходишь к врачу?

Эмма подняла сердитое лицо и на мгновение поджала губы перед тем, как ответить:

– Нет, пока что я не хожу ни к каким врачам. Сейчас я не могу тратить на это столько времени. Я истратила кучу денег, и сейчас нужно сосредоточиться на заработке, а не на всяких глупостях.

Мартин осознал одновременно несколько вещей, от которых ему стало действительно не по себе. Первое – Эмма взяла работу не потому, что фабрика не справлялась с заказами, а потому что ей нужны были сверхурочные деньги. Второе – из-за этой работы она перестала уделять внимание своему здоровью. Третье – к тому, что она не ест, прибавилось еще и то, что она не спит. Все три открытия раздражали в одинаковой степени, и он вздохнул, стараясь сдержаться.

– Значит, ты берешь дополнительную работу, чтобы получать дополнительные деньги и поэтому лишаешь себя отдыха? Я, кажется, еще чего-то не знаю, потому что этой картине явно не хватает логики.

– Все логично, Мартин, – опять отрываясь от работы, сказала она. – В прошлом месяце мы купили мебель, и пусть она и была подержанной и затрёпанной, она все же чего-то стоила. Потом мы выкупили машинку – зная о том, что мне тоже придется ею пользоваться, я заплатила половину. Деньги, которые я откладывала на стиральную машину для мамы, сам понимаешь, исчезли. Переезд. Еда. Дорога и еще куча всего. В результате, в прошлый раз я отвезла домой то, что могла бы отложить и до следующего месяца, потому что сумма вышла смешная и жалкая. Такой идиоткой я себя не чувствовала очень давно. А когда я начала объяснять маме, куда ушли деньги, у нее был такой вид… – Эмма осеклась и покосилась на Софию. – Я почувствовала, что устраиваю свою собственную жизнь и совсем забыла про нее. А ведь уезжала я оттуда с благими намерениями – буду зарабатывать и помогать ей. Получается, что толку от меня нет никакого, и с такими успехами я могла бы остаться там, чтобы драить туалеты в школе или еще что-то вроде того. Потому что и в том, и в этом случае я приношу домой одинаковые деньги. Так что я подумала и приняла решение. Чем тратить бесконечные часы на просиживание в коридорах клиники я лучше посижу за машинкой и заработаю лишний грош. Как тебе логика?

– Глупо, – отозвался он. – Когда ты умрешь, твоя работа и твои деньги уж точно покатятся сама знаешь, куда.

– Да ну? – ухмыльнулась она. – А если я буду здоровая, но бесполезная, то…

– Все, лучше замолчи, – прервал ее он. – И откуда это у тебя? Как будто тебя не родили, а выпустили на заводе, чтобы ты оправдала все расходы и принесла еще прибыли.

– Не мели ерунды, – огрызнулась она.

Нужно было сменить тему, не то они могли бы разругаться в пух и прах, а этого Мартин хотел меньше всего.

– Открыть тебе окно? – поворачиваясь к Софии, спросил он. И тут же поправился: – Нет, точнее, закрыть тебе его? Я могу завязать ручки, и ты посидишь на своем любимом месте.

Эмма за его плечом как-то напряглась, но ничего говорить не стала, хотя он и почувствовал, что ей явно есть чем поделиться на этот счет. Однако она ждала, что скажет София, и через несколько секунд малышка оправдала ее ожидания.

– Я лучше тут посижу, – сказала она.

– Почему? – все еще ничего не понимая, продолжил он.

– Потому что я ее наказала, – быстро ответила Эмма, начиная стучать машинкой.

– Наказала? За что? – удивился он.

Насколько он помнил, подобного с ними прежде не случалось. Воспитание Софии ограничивалось только небольшими замечаниями – иногда Эмма журила ее за плохое поведение или неопрятность, но до наказаний не доходило никогда. Видимо, сейчас произошло нечто из ряда вон выходящее.

Никто из них не спешил отвечать на его вопрос, но Мартин терпеливо ждал. В конце концов, Эмма посмотрела на Софию и кивнула:

– Ему можешь сказать, если хочешь. Если не хочешь, я тоже не скажу.

– Это что – такая тайна вселенская?

– Не вселенская, но тайна.

София сидела, глядя в пол и раздумывая над тем, стоит ли ей сейчас говорить о чем-то. Потом, решившись, она подняла глаза и призналась:

– Я подралась.

Насколько он понял, София дралась довольно часто, но, очевидно, на сей раз у Эммы просто лопнуло терпение. Все-таки она была не самым спокойным человеком.

Через некоторое время София продолжила:

– Я пошла в гости и там подралась.

Теперь многое становилось яснее. Мартин кивнул, стараясь не рассмеяться. Эти двое выглядели до невозможного забавными в своей серьезности. Эмма смешила его своим сердитым и даже обиженным видом, а София – искренним раскаянием и страхом.

– Были причины? – поинтересовался он.

София слабо кивнула, покосившись на Эмму.

– Она смеялась надо мной.

«Она» – вероятно, подружка, к которой София отправилась в гости.

– Это действительно очень плохо, – согласился он.

Эмма продолжала строчить на машинке, но по ее едва заметно изменившемуся взгляду было ясно, что она внимательно слушает их разговор. Не аннулирует ли Мартин ее решение и не оправдает ли поступок Софии? На самом деле он, конечно, был не самым умным человеком, но сейчас ему вполне хватило сообразительности на то, чтобы оставить все как есть. Ему просто было интересно, и он задавал вопросы, зная, что сейчас София будет отвечать ему.

– Она смеялась над моими рисунками. Даже помяла один. Специально помяла.

– Это еще хуже, чем смеяться, – продолжил он.

– И я ударила ее. А она ударила меня. А потом все само получилось.

Машинка продолжала размеренно и громко стучать иглой, но Эмма уже полностью отстранилась от работы – она подняла голову и быстро двигала ногой, качая педаль и пытаясь закончить строчку как можно скорее.

– Я сломала ее куклу, – отрывистая исповедь продолжалась, и Мартин вслушивался в каждое слово. – И она стала плакать. Она как тетя – постоянно плачет из-за всяких пустяков, и все ее жалеют. И я опять виноватая. Я к ней больше не пойду.

Разумеется, не пойдет – вряд ли после такого ее вообще пригласят.

Зато теперь картина стала понятной и вполне себе разборчивой.

– А что тебе сказала Эмма перед тем, как наказать? – спросил он, зная точно, что Эмма не могла просто оставить Софию один на один с этой виной.

– Сказала, что лучше бы я ушла оттуда сразу, как только она начала смеяться. Что драться так часто нельзя. И что если смеются, то лучше вообще с ними не дружить.

– Она смеялась над тобой и до этого?

– Да.

– Тогда ты действительно не должна была ходить к ней в гости.

– Я хотела дружить.

– У тебя будут другие подруги, – пообещал ей он, хотя и сам не был уверен в том, что говорит правду.

София кивнула и погрузилась в молчание. Эмма тоже не говорила ни слова, и Мартин почувствовал себя так, словно вошел в давно заброшенный семейный склеп. Поэтому, когда в квартиру ворвалась Мэйлин, пестрящая новыми тканями и идеями, он даже обрадовался.

Она ввалилась в комнату, рассыпав по дороге пуговицы и булавки.

– София, тебе придется полчаса посидеть на стуле и не двигаться. Надеюсь, ты не хочешь писать? – застыв над рассеянными по паркету блестящими английскими булавками, затараторила она. – Я сейчас все сама соберу. Привет, Мартин. Ты тоже лучше не двигайся. Эмма, ты скоро закончишь? Я принесла формулу для прекрасного платья.

– Тебе еще кроить и вырезать, так что я успею, – отозвалась Эмма.

– Ну, это до завтра, – согласилась Мэйлин. – Я еще боюсь сразу же резать по живому. Надо все несколько раз перепроверить, и только потом раскладывать. И вообще, зря я, конечно, тебя тороплю. Мартин, ты давно пришел?

– Нет не очень, и уйду еще не скоро, – сразу же отвечая на все вопросы, сказал он.

Эмма подняла голову и потерла ладонью затекшую шею.

– Пожалуй, я пойду на кухню и выпью чаю, – сказала она, явно приглашая его с собой.

Правильное решение – лучше ему не находиться с Мэйлин в одной комнате слишком долго. Он послушно встал и вышел следом за ней, оставив Софию с ее стулом наказаний и суетливой Мэй.

За кухонным столом Эмма как-то сразу изменилась – плечи поникли, а взгляд из просто усталого превратился в полностью потухший. Мартин знал, что с одной стороны это можно считать хорошим признаком – она стала открывать при нем свои уязвимые стороны. В прежние времена они не доходили до столь доверительных отношений.

– Тебе есть, что еще сказать? – спросил он, наблюдая за тем, как она заваривает чай и хмурится своим мыслям.

– Да, – со вздохом согласилась она.

– Я тебя слушаю.

Она оставила в покое чайник и подняла взгляд.

– В прошлый раз, когда я проходила обследование, мне приходилось говорить, что я замужем. В большинстве случаев такой вопрос вообще не поднимался, поскольку женщина с подозрением на беременность считается замужней без разговоров. Однако сейчас все немного сложнее. Мы ведь с тобой не так близки, как тогда. Я не знаю, могу ли солгать, назвав тебя своим мужем. Если я этого не сделаю, то ко мне станут относиться как…

Она выдержала паузу, позволив ему домыслить фразу самостоятельно. Большого труда для этого не потребовалось.

– А незамужних что – не осматривают? – удивился он.

Эмма сжала губы в прямую линию и потрясла головой.

– По понятным причинам к ним вообще не прикасаются. Боятся товар попортить перед замужеством.

– Ну, это… я даже не знаю, как сказать… А без гинекологов никак?

– Если бы можно было обойтись без них, то я бы так и поступила, потому что мне тоже не хочется туда возвращаться. Но меня проверили почти полностью, и нигде не нашли отклонений.

Мартин кивнул. Нужно было и самому догадаться, но за сегодняшний вечер он уже получил приличную долю информации, и теперь не мог так быстро на все реагировать.

– Послушай, что я тебе скажу, – начал он через некоторое время. – Мне кажется, что сейчас мы с тобой близки даже больше, чем тогда, когда ты обследовалась в первый раз. Если им нужны бумажки, то они будут – мы можем пожениться хоть завтра, и ты знаешь это.

Ее полный благодарности и облегчения взгляд был самым ярким ответом, и Эмма благоразумно не стала ничего к нему прибавлять. Некоторое время они просто молча пили чай, и Мартин думал о том, что с тех пор, как они вместе мыли посуду, совместное молчание стало таким же приятным, как и разговоры. Однако через некоторое время он все же заговорил, поскольку его одолевало любопытство, и дело относилось к Софии.

– Давно она стала драться? – зная, что она поймет его без лишних уточнений, спросил он.

– Почти сразу же, как я стала оставлять ее на время работы. Там кроме нее еще несколько других детей, и она почти ни с кем из них не дружит. Я думаю, это от того, что она редко общалась с другими детьми своего возраста. Поначалу она бежит к ним со всей душой, а потом, понимая, что они смеются над ее наивностью или просто пользуются ее добротой, начинает обижаться и дает волю кулакам. Не знаю, как научить ее быть хоть сколько-нибудь уравновешенной.

– Значит, ее обижают? Я не думал, что она может стать изгоем. Обычно такими бывают некрасивые или слишком уж тихие дети.

Эмма посмотрела на него с теплой улыбкой, за которой читалось легкое снисхождение.

– Она относится ко второй группе – уж очень тихая. Несмотря на все свои драки и приключения. А теперь я сама ее наказала, и мне так паршиво из-за этого. Ей и без того несладко, а тут еще я со своим воспитанием. Будь моя воля, я вообще никогда ее бы не наказывала, но мне-то известно, что без таких болячек стать человеком почти невозможно. И все равно, легче не становится.

Он немного подумал, а потом, осторожно выбирая слова, сказал:

– Насколько я понял из твоих рассказов, в прошлом у нее вся жизнь была таким вот наказанием. Кажется, тетушка заставляла Софию сидеть тихо на одном месте, даже если та ни в чем не была виновата. То, что для тебя наказание, для нее – обычная жизнь. Я не говорю, чтобы ты ужесточила свои воспитательные меры – в таком случае ты совсем сгрызешь себя заживо, – но, думается мне, ты не сделала ничего слишком уж плохого. Просто не принимай все так близко к сердцу.

Она внимательно слушала его, кивая и глядя куда-то в сторону. После непродолжительной паузы она вновь повернулась к нему и поблагодарила:

– Без твоей рассудительности мне не прожить, честное слово. Ты сказал – и сразу полегчало.

Слышать такое было приятно. Иногда Мартину казалось, что Эмма вполне могла бы обойтись и без него – она пыталась решать свои проблемы сама, почти никогда не просила помощи и постоянно искала дополнительные способы заработка. Поэтому, когда она говорила о том, как сильно он ей нужен, Мартин убеждался в том, что его старания не напрасны, и он приносит хоть какую-то пользу. Рассуждая здраво, можно было понять, что на самом деле большую часть ее сложностей решал именно он, но Мартин относился к редкому типу людей, не считавших свои заслуги и всегда стремившихся помочь.

Вечером, когда настало время принимать душ, а потом идти спать, София настороженно остановилась, прислушиваясь к настроению Эммы. Срок наказания закончился уже давно, и она могла делать что угодно, но забираться на подоконник ей не хотелось, и она просидела почти весь вечер, перебирая пуговицы в картонной коробке и раскладывая их по цветам. Это занятие оказалось на редкость интересным и захватывающим, и она даже сама не заметила, как пролетело время. Единственное, что не давало покоя – настроение Эммы. Она впервые рассердилась всерьез и даже отругала Софию. Теперь девочка начала опасаться, что испортила своим плохим поведением все, что обрела с таким трудом. Ей хотелось спросить Эмму продолжает ли она любить ее или после такого трудного дня она хочет отправить ее обратно. Однако она даже не могла посмотреть на нее, не то, что заговорить с ней. Поэтому поздним вечером, когда Эмма достала полотенце и сказала, что пора идти в душ, София молча кивнула и поплелась к нужной двери. Сказать было нечего, а раздражать свою взрослую подругу еще сильнее ей не хотелось. Через некоторое время Эмма вошла в душевую и отрегулировала воду, чтобы она не была слишком холодной или горячей. Принесла душистое мыло и положила его на полку. Все это время она не говорила ни слова, и София помимо желания начала думать о самом плохом. Когда дверь за Эммой закрылась, она разделась и встала под теплые струи воды, а потом заплакала. Она прижала ладони к лицу, уткнулась в стену и зарыдала так горько, как не плакала со времен смерти Филиппа.

Как она могла все испортить? Эмма взяла ее с собой, забрала от тети Ирены и привезла в этот дом, а она умудрилась так быстро ее разочаровать. Наверное, теперь Эмма думает о ней так же, как говорила когда-то тетя. Наверное, она и вправду такая – неблагодарная, жестокая и неряшливая девочка, с которой никто и никогда не будет дружить. И никто не станет любить ее, потому что она слишком плохая для этого. Теперь она вернется в тот дом, и снова будет жить в той комнате, где они спали когда-то с братом. При мысли о соседстве с кроватью Филиппа София заплакала еще сильнее. Горло свело спазмом, и она едва не задохнулась от боли и горечи. Какая же она гадкая, непослушная и глупая девочка!

Через некоторое время в дверь постучали, и она оторвалась от стены, разворачиваясь и стараясь ответить – Эмма говорила, что в таком случае нужно обязательно что-нибудь сказать. Она попыталась подать голос, но ничего не получилось – судорожные всхлипы перехватили горло, не давая заговорить.

Прошло еще несколько мгновений, прежде чем дверь осторожно отворилась.

Эмма не вошла внутрь и даже не заглянула, она просто спросила через открывшуюся щель:

– Милая, ты в порядке?

И София соскользнула на гладкий белый пол, вновь закрывая лицо и уже полностью отдаваясь слезам. На сей раз от облегчения. Эмма помедлила еще немного, а потом все-таки зашла внутрь и плотно закрыла за собой дверь. Потом она забралась под душ прямо в одежде и подняла Софию, чтобы крепко прижать к себе.

– Ну, что же ты? – убирая с ее лица прилипшие волосы, ласково спросила она. – Не обижайся на меня, я ведь не хотела так сильно тебя расстраивать. Я должна была поговорить с тобой, все спросить и узнать, как следует, а не кричать сразу же.

София схватилась за промокшие рукава халата Эммы, и прижалась лицом к ее груди. Ей хотелось сказать очень многое, но она не могла выдавить из себя ни звука и продолжала всхлипывать и икать, не зная, как ей выразить все то, чем было переполнено ее сердце.

После этого они, промокшие и порядком уставшие, лежали в кровати и глядели в темный потолок, который казался черной пропастью, перевернутой вверх тормашками. София лежала, продолжая держать в руках край ночной сорочки Эммы и стараясь не шевелиться. Она думала о том, что если бы Филипп был с ними рядом, то он тоже смог бы стать добрее и счастливее, а еще в ее голове всплывал образ Мартина, задававшего ей странные и неудобные вопросы. Но самое большое место в ее душе было отведено Эмме – той, что была способна дарить такую любовь, какой София никогда не знала.

Уже засыпая, она повернулась к ней лицом и едва различимым шепотом спросила:

– Ты ведь всегда будешь любить меня, правда?

– Я всегда буду любить тебя, – ответила Эмма, а потом прижала к себе и поцеловала ее в лоб. – Всегда, – повторила она, и голос у нее почему-то стал печальным.