Глава 1

В окружающем мире наступила осень. С деревьев падали листья. А за закрытыми окнами нашего дома все оставалось прежним, если не считать нас с Линди. Мы изменились. Мы учились вместе. Она действительно была умна и очень много знала, но и я на ее фоне не выглядел полным тупицей. Вряд ли она меня ненавидела. Мне хотелось так думать. Возможно, я ей даже нравился.

Как-то поздно вечером разразилась гроза. Молнии были похожи на ослепительные полотнища, и за ними почти сразу же следовали сильнейшие раскаты грома. От этого грохота я и проснулся. Мне показалось, что подо мной трясется кровать. Я наспех оделся и поднялся на второй этаж, где ни как не ожидал увидеть Линду.

— Адриан?

Линди сидела на диване, выбрав тот край, что был дальше от окна.

— Я испугалась грома. Он похож на стрельбу.

— Стрельбу! — усмехнулся я.

Может, в том жутком месте, где она жила, стрельба по ночам — не редкость?

— Это всего-навсего гром. Дом у нас крепкий. Ты в безопасности.

Я сообразил, что ляпнул глупость. Какая безопасность, если Линди до сих пор оставалась моей пленницей?

— Я далеко не всегда жила в безопасных местах, — сказала она.

Ее слова подтвердили мои мысли насчет того района.

— Смотрю, ты отсела подальше от окна.

— Думаешь, я пугливая дурочка?

«Только бы мне не спугнуть ее», — подумал я.

— Почему же? Ты, наверное, читала, сколько людей погибает от гроз. Так что это обоснованный страх. Видишь, меня гром тоже разбудил. А чего мы так просто сидим? Я схожу на кухню, приготовлю попкорн, а потом пощелкаем по каналам. Хочешь что-нибудь посмотреть?

— Попкорн — это здорово. Ты можешь сделать две порции? Я очень люблю попкорн.

Я отправился на кухню, похвалив себя за осторожность. Нечего лишний раз пугать Линду своей внешностью, особенно ночью. За эти месяцы мы с Линдой впервые оказались наедине. Рядом с нами все время были то Уилл, то Магда, то они оба. И сейчас мне захотелось, чтобы Линди поверила мне. Убедилась, что я не воспользуюсь ситуацией и не сделаю ей ничего плохого.

На кухне я нашел большой пакет с попкорном. Оставалось только загнать его в микроволновку. Линди пощелкала по каналам и на одном из них нашла старый фильм «Принцесса-невеста[25]Фильм 1987 г. американского режиссера Роба Райнера, снятый по одноименному роману Уильяма Голдмена (1973); романтическо-приключенческая комедия с элементами фэнтези.
».

— Хороший фильм, — сказал я, слушая, как в микроволновке потрескивает попкорн.

— Я его не видела.

— Тебе понравится. Там есть сцены на любой вкус. Я предпочитаю сражение на мечах. Ну а тебе понравится все, что касается принцессы.

Первая порция была готова. Я запустил вторую и вернулся в гостиную.

— Только не считай мои слова… как это называется? Мужским шовинизмом.

— А я не считаю. Ты все равно не поймешь, каково быть девушкой. В общем-то, каждая воображает себя принцессой. Даже если ее реальная жизнь очень далека от этого. И мне нравятся слова в сказках про принцесс: «А потом они жили долго и счастливо».

Фильм этот я видел не один раз и не боялся пропустить начало. Я пошел на кухню, где к тому времени поспела вторая порция попкорна. В моей прежней жизни, когда я приглашал девчонок, Магда готовила попкорн и приносила нам в миске. Я стоял на кухне, раздумывая: сделать то же самое или оставить в пакетах?

— Тебе как больше нравится: когда попкорн в общей миске или в пакетах? — спросил я Линду.

Я даже не знал, где у Магды лежат миски.

— В пакетах вполне нормально, — ответила Линди.

Я принес оба пакета в гостиную. Возможно, Линди не хотела, чтобы наши руки соприкасались, и попросила себе пакет. Я не сердился на нее за это. Спасибо, что выдерживает мое присутствие во время занятий. Я сел на расстоянии фута и тоже стал смотреть кино. Как раз показывали сцену, где пират Уэстли сражался с разбойником Виццини.

— Ты пал жертвой классического заблуждения! — язвительно заявлял с экрана Виццини. — Выступить против сицилийца — значит обречь себя на быструю и неминуемую гибель!

К тому времени, когда Виццини, невзирая на хвастливое заявление, валялся на полу мертвый, я целиком умял свою порцию попкорна. Мне захотелось еще. Похоже, я, как настоящий зверь, постоянно ощущал голод. Интересно, если ко мне вернется человеческий облик, не окажусь ли я толстяком?

— Ты хочешь еще попкорна? — вдруг спросила Линди.

— Не-а. Это ты говорила, что очень его любишь.

— Да. Но ты сделал большую порцию. Давай разделим ее.

— Ладно. — Я пододвинулся ближе.

Линди не вскрикнула и не отодвинулась от меня. Я взял горсточку попкорна, надеясь донести до рта и не рассыпать. В это время гром загрохотал так, что Линди подпрыгнула. Половина оставшегося попкорна просыпалась на пол.

— Ой, извини, — смутилась она.

— Ничего страшного.

Я собрал рассыпанный попкорн в свой опустевший мешочек.

— Остальное замету утром.

— Ничего не могу с собой поделать. Вроде уже не маленькая, а боюсь грома и молнии. В детстве, когда я засыпала, отец куда-нибудь исчезал. Однажды была сильная гроза. Я проснулась, а его нет. Я ужасно испугалась.

— Представляю, каково тебе было. Я тоже просыпался по ночам. Мои родители сердились. Говорили, что мальчики должны быть смелыми, и прочую чепуху. Лишь бы их я оставил в покое… Смотри, тут еще немного есть.

— Спасибо. — Она взяла попкорн. — Мне нравится…

— Что?

— Ничего. Спасибо за попкорн.

Линди сидела так близко, что я слышал ее дыхание. Мне хотелось придвинуться еще ближе, но я не решался. Мы сидели, освещенные мерцающим экраном, и молча смотрели фильм. Только когда он закончился, я увидел, что Линди спит. Гроза стихла. Мне хотелось просто сидеть здесь, охранять ее сон и любоваться ею, как я любовался розами. Но если Линди вдруг проснется, это может показаться ей очень странным. Я и так для нее — странное существо.

Я выключил телевизор. В комнате стало совсем темно. Я поднял Линду на руки, чтобы отнести в ее спальню.

На лестнице она проснулась.

— Что это?

— Ничего особенного. Ты уснула. Я несу тебя в твою спальню. Не волнуйся, я не сделаю тебе ничего плохого. И не уроню тебя. Обещаю. Можешь мне верить.

Я едва чувствовал ее вес. Сильное чудовище.

— Я могу дойти сама, — сказала она.

— Конечно, если ты хочешь. Но мне показалось, ты устала.

— Есть такое.

— Ты мне не веришь?

— Верю. Если бы ты захотел что-то со мной сделать, то уже бы сделал.

— Я не намерен причинять тебе вред, — сказал я.

Значит, все это время ее не оставляла такая мысль? Я невольно содрогнулся.

— Я пока не могу тебе объяснить, зачем ты здесь. Но совсем не для таких целей.

— Понимаю.

Она прижалась к моей груди. Я поднялся на третий этаж. Повернуть дверную ручку, удерживая Линду, было непросто. К счастью, Линди сама открыла дверь.

— Меня еще никто не носил на руках, — сказала она.

— Я почти не ощущаю тяжести. Я очень сильный.

Удивительно, но Линди снова уснула. Как ребенок на руках у взрослого. Она доверяла мне. Я осторожно шел по темной комнате, старясь ни за что не задеть. А ведь для Уилла такая «ночь» длится постоянно. Подойдя к кровати, я опустил Линду и прикрыл ее одеялом. Мне хотелось ее поцеловать. В темноте это было бы проще. Я соскучился по прикосновениям к другому человеку. Со времени прошлогоднего Хэллоуина я никого не брал за руку. Но я не смел воспользоваться сложившейся ситуацией. Если Линди проснется, она мне этого никогда не простит.

— Спокойной ночи, Линди, — сказал я и пошел к двери.

— Спокойной ночи, Адриан, — вдруг услышал я.

— Спокойной ночи, Линди. Спасибо, что посидела со мною. Это было замечательно.

— Замечательно, — повторила она.

Ее кровать скрипнула. Наверное, Линди повернулась на другой бок.

— Знаешь, Адриан, почему-то в темноте твой голос кажется мне знакомым.

 

Глава 2

Осень становилась все холоднее и дождливее, но меня это не волновало. Главное — теперь я мог говорить с Линди и не бояться, что мои слова насторожат ее или испугают.

Как-то после занятий Линди вдруг спросила:

— А что у тебя на пятом этаже?

Я прекрасно слышал ее вопрос, но сделал вид, будто о чем-то думаю. На пятом этаже я не бывал со времени появления Линды. Для меня этот этаж был символом безнадежности. Сразу вспомнилось, как я сидел там у окна, читал «Собор Парижской Богоматери» и чувствовал себя не менее одиноким, чем Квазимодо.

— Извини, задумался. Ты, кажется, о чем-то спросила?

— Я спросила про пятый этаж. Ты живешь на первом. На втором — кухня и гостиная. На третьем — мои комнаты. На четвертом живут Уилл и Магда. Но я точно помню: в доме пять этажей. Когда мы подходили к нему, сосчитала.

Пока она говорила, я мысленно подготовился.

— Ничего там особенного нет. Склад старья. Ящики, коробки.

— Ой, как интересно. Можно посмотреть? — спросила она, направляясь к лестнице.

— Ну что интересного может быть в старых коробках? Ничего, кроме пыли. Будешь чихать.

— Пыли я не боюсь. А ты хоть знаешь, что в тех коробках?

Я покачал головой.

— Какой ты нелюбопытный. А вдруг там сокровища?

— Сокровища? В Бруклине?

— Ну, может, не такие, как в сказках. Другие. Старые письма, открытки. Или картины.

— То есть разный хлам.

— Не хочешь, я одна схожу. Я только хотела спросить разрешения.

— Нет уж, пойдем вместе. Мало ли что…

Мне жутко не хотелось заглядывать в мое недавнее прошлое. Даже в животе заурчало, будто я наелся гнилого мяса. Но я пошел. Нельзя было упустить возможность побыть с Линдой наедине.

На пятом этаже Линди уселась на старый диван. На мое место. Мне сразу вспомнилось, сколько времени я провел здесь, в тоске глядя на улицу. Должно быть, и Линди скучала по внешнему миру.

— Как хорошо видно. Тут, оказывается, есть станция метро. Как она называется?

— Не знаю, — соврал я. — Отец привез меня сюда на машине. И вообще, мне быстро надоело смотреть на улицу. Утром люди спешат на работу. Вечером возвращаются. Что тут интересного?

— А тебя… раньше возили в школу на машине? Или ты пешком ходил?

— Пешком. Было недалеко.

— А я ездила на метро. Как все эти люди. Утром в школу, потом обратно.

Я понял: она до сих пор скучает по той жизни. Лучше не раскручивать эту тему.

Линди наклонилась к окну, разглядывая улицу. Ее толстая коса доходила до пояса. Солнечный свет золотил рыжие волосы. Веснушки на белой коже стали еще заметнее. Интересно, ее веснушки появились все разом или постепенно? Глаза у Линды были светло-серые, с белесыми ресницами. Добрые глаза. Но хватит ли этим глазам доброты, чтобы простить мне мой звериный облик?

— А как насчет поиска сокровищ? — спросил я.

— Совсем забыла!

Я чувствовал, что ей хотелось еще смотреть на улицу.

— Знаешь, в окно интереснее смотреть в пять вечера. Люди возвращаются с работы. — Заметив ее удивленный взгляд, я тут же добавил: — Когда мы въехали, я забредал сюда пару раз.

Мы наугад открыли первую коробку. В ней оказались старые книги. Казалось бы, Линду книгами не удивишь. На полках в ее библиотеке их стояли сотни. И тем не менее…

— Надо же, «Маленькая принцесса[26]Детский роман англо-американской писательницы Фрэнсис Элизы Бёрнетт (1849–1924).
»! — взволнованно воскликнула Линди. — В пятом классе это была моя самая любимая книжка.

Я взглянул на старую книжку. И чего девчонки любят так охать из-за разных сентиментальных глупостей?

Следующее восклицание Линды было еще громче:

— И «Джейн Эйр»! Чудная книга. Я ее несколько раз перечитывала.

Я сразу вспомнил, как зеркало впервые показало мне Линду Оуэнс. Она сидела в своей обшарпанной комнате и читала «Джейн Эйр».

— У тебя в библиотеке столько книг, — сказал я. — Неужели ты нашла здесь хоть что-то, чего там нет?

— Но книга книге рознь. Ты посмотри на этот том.

Я взял из рук Линды книгу. Она странно пахла — так пахнет в метро. Издание 1943 года. В нем попадались черно-белые иллюстрации на целую страницу. Я раскрыл том на картинке, изображавшей пару, любезничающую под деревом.

— Надо же, картинки в книге для взрослых, — удивился я. — Впервые вижу такое. Круто.

Линди забрала у меня книгу.

— Я люблю этот роман. Люблю сюжет. Знаешь, о чем это? Если двоим суждено быть вместе, они все равно будут вместе, даже если что-то их разделяет. В этом есть своя магия.

Я вспомнил, как мы с Линдой встретились впервые у дверей танцевального зала, как потом я увидел ее в зеркале. И вот она здесь, рядом со мной. Было ли это магией, колдовством Кендры? Или просто везение? В том, что магия действует, я не сомневался. Только не знал, сработает ли она для меня.

— А ты веришь в такую магию в жизни? — спросил я.

Лицо Линды стало серьезным. Мои слова заставили ее задуматься.

— Не знаю, — призналась она.

Я листал старую книгу.

— Мне нравятся картинки.

— Правда, они в точности соответствуют сюжету?

— Я не читал «Джейн Эйр». Думал, такие книги больше нравятся девочкам.

— Ты не шутишь? Ты действительно не читал «Джейн Эйр»?

Я догадывался, что за этим последует.

— Тебе обязательно нужно прочесть этот роман. Пожалуй, «Джейн Эйр» — самая удивительная книга в мире. Это история о любви. Я читала ее всякий раз, когда у нас выключали свет. Ее здорово читать при свечах.

— Выключали свет? У вас плохие электрические сети? Не помню, чтобы у нас его когда-нибудь выключали.

— Насчет сетей не знаю. А свет отключали по одной простой причине: отец не оплачивал счета.

«Он оставлял дочь без света, но о собственных нуждах не забывал», — подумал я.

Наши отцы были очень похожи: один — наркоман, другой — работоголик. Разница лишь в том, что первый вид зависимости общество осуждало, а второй — одобряло и считало добродетелью.

— Я возьму эту книгу с собой, — сказал я Линде. Сегодня же начну читать.

Мы открыли другую коробку. Тут лежали альбомы с газетными и журнальными вырезками, и все они были посвящены актрисе по имени Ида Данливи. Кроме вырезок мы нашли старые театральные афиши. Ида Данливи в роли Порции в шекспировском «Венецианском купце». Ида Данливи в «Школе злословия».

Здесь были и рецензии на спектакли с ее участием.

- Послушай, что о ней писали, — сказала Линди.

«Ида Данливи — восходящая звезда сцены, которой суждено стать одной из великих актрис нашего времени».

— Я о такой даже не слышал, — признался я, глядя на вырезку из газеты 1924 года.

- Смотри. А она была красивая. - Линди показала мне другую вырезку — фотографию темноволосой женщины в старомодном платье.

В следующем альбоме были собраны вырезки, посвященные свадьбе Иды Данливи.

«Актриса Ида Данливи выходит замуж за преуспевающего банкира Стэнфорда Уильямса».

Сообщения о премьерах и сценических успехах сменились заметками о рождении детей. В 1927 году родился Юджин Данливи-Уильямс, а двумя годами позже — Уилбур Стэнфорд Уильямс. Газеты подробно, в старомодной манере (мне она показалась чересчур восторженной и слащавой) описывали прелестных малышей. В альбом даже были вклеены локоны детских волос.

Тон вырезки из газеты 1930 года был уже совсем другим: «Банкир Стэнфорд Уильямс покончил с собой».

— Он выпрыгнул из окна небоскреба, — сказала Линди, пробежав глазами заметку. — Бедняжка Ида.

— В двадцать девятом началась Великая депрессия. Многие разорились. Прокатилась волна самоубийств, — сказал я, вспомнив какую-то телепередачу.

— Неужели эта семья жила здесь? — спросила Линди, водя пальцем по пожелтевшей газетной бумаге.

— Может, не они, а их дети или внуки.

— Грустно, — вздохнула Линди. — Теперь понятно, почему мы ничего не знаем об Иде Данливи.

Она стала листать альбом дальше. Еще пара заметок о разорении Стэнфорда, фото двух малышей (на вид им было три или четыре года) и… пустые страницы.

Под коробкой с вырезками была другая. Открыв ее, Линди обнаружила мягкую упаковочную бумагу. Бумага была настолько ветхая, что рассыпалась от первого прикосновения. На дне коробки лежало атласное платье желтовато-зеленого цвета.

— Смотри! — воскликнула Линди. — Да это же платье Иды! Она в нем сфотографирована.

Линди осторожно развернула старое платье и принялась разглядывать.

— Не хочешь примерить? — в шутку спросил я.

— Вряд ли оно мне подойдет, — отмахнулась Линди.

Тем не менее она продолжала рассматривать платье с пожелтевшим кружевным воротником. Он был расшит бисером. Кое-где нити порвались, но в остальном время пощадило этот наряд.

— И все-таки примерь его! Если стесняешься меня, спустись вниз.

— Боюсь, оно будет на мне висеть.

Тем не менее Линди взяла платье и понесла вниз.

Я раскрыл пыльный чемодан, рассчитывая обнаружить там что-нибудь оригинальное и тоже нарядиться к возвращению Линды. В шляпной картонке лежал цилиндр. Я примерил его, но он не держался на моей звериной голове. Я зашвырнул цилиндр за диван. В чемодане нашлись перчатки и старомодный шарф. Кому они принадлежали? Если Стэнфорду, у него были крупные руки. Перчатки налезли и на мои, хотя не без труда. Больше в чемодане ничего не было. Тогда я открыл стоящий рядом сундук. Вот они — «сокровища», о которых говорила Линди. Старый граммофон и пластинки. Я уже собирался вытащить граммофон, когда Линди вернулась.

Я оказался прав: платье сидело так, будто его шили специально для нее. Я привык видеть Линду в свитере и джинсах и считал, что фигура у нее самая заурядная. Но старый желтовато-зеленый атлас подчеркивал удивительно женственные очертания ее тела. Я смотрел на нее и не мог оторваться. Цвет ее глаз тоже изменился: из светло-серых они стали зелеными, под цвет платья. Может, я слишком давно не видел девушек, но Линди выглядела неотразимо. Неужели за месяцы, прошедшие с того злополучного вечера, она так сильно изменилась (но в отличие от меня в лучшую сторону)? Или она и тогда была красивой, но я этого не заметил?

— Распусти волосы, — выпалил я и лишь потом подумал, что такая просьба может ее испугать.

Линди капризно наморщила лоб, но согласилась. По ее плечам заструился огненный водопад.

— До чего же ты красивая, Линди, — прошептал я.

Она засмеялась.

— Ты считаешь меня красивой только потому… - Она осеклась.

— Потому что я сам уродлив? — закончил я за нее.

— Я не это хотела сказать, — возразила Линди, но покраснела.

— Не бойся, меня это не задевает. Я же знаю, как выгляжу. На что же обижаться?

— Ты меня не дослушал. Я хотела сказать: ты считаешь меня красивой, поскольку не видишь других девчонок. По-настоящему красивых.

— И все равно ты красивая.

Я представил, как здорово было бы коснуться ее, провести рукой по гладкому атласу, ощущая под ним ее тепло… И тут же себя одернул. Нельзя потакать таким мыслям. Я должен держать себя в руках. Если она почувствует, как сильно я ее хочу, наши отношения, с таким трудом построенные, развалятся и их уже не восстановишь. Я подал Линде зеркало — ведьмино зеркало. Она разглядывала свое отражение, а я тайком наблюдал за ней. Наверное, она не привыкла ходить с распущенным волосами. Я заметил, что Линди подкрасила губы помадой вишневого оттенка и чуть подрумянила щеки. Раньше я никогда не видел у нее на лице косметику. Однако я тут же охладил свой пыл: она просто «вошла в образ» и все это — дополнение к старому платью.

Пока ты ходила, я раскопал старый граммофон с пластинками. Сейчас посмотрим, работает ли.

— Настоящий? Здорово! — захлопала в ладоши Линди.

Мы вытащили граммофон из сундука, приладили потускневшую трубу. Я наугад выбрал пластинку. У меня были виниловые пластинки, но эта была вдвое толще и меньше по размеру. На этикетке значилось: «Голубой Дунай».

Я покрутил пыльную ручку, щелкнул рычажком. Диск сделал несколько оборотов и замер. Я его снова толкнул — тот же результат. Наверное, старый пружинный механизм требовал чистки и смазки, но музыки мы так и не дождались.

Линду это немного опечалило. Потом она улыбнулась и сказала:

— Наверное, это к лучшему. Я все равно не умею танцевать вальс.

— Я умею. Мой…

Я вовремя прикусил язык и не сказал, что в одиннадцать лет ходил на уроки танцев. Мать моего дружка Трея возила нас в какой-то загородный клуб.

— Ты чего замолчал?

— Я хотел сказать, мой отец делал передачу с одним преподавателем танцев. Уроки танцев по телевидению. Мне было интересно. Я смотрел и, в общем-то, научился. Могу показать. Это легко.

— Тебе легко.

— И тебе тоже.

Я достал из чемодана шарф и перчатки. Перчатки оказались как нельзя кстати — мне не хотелось вызывать у Линды отвращение, дотрагиваясь до нее своими когтями. Надев перчатки, я протянул ей руку.

— Позволь пригласить тебя на танец.

— И что я должна делать?

— Взять мою руку.

И она взяла мою руку. Это было так неожиданно, что я застыл на месте.

— А другую руку куда? — спросила Линди.

— Положи ее мне на плечо. А теперь…

Я обнял Линду за талию и повернул голову к окну, чтобы не слишком пугать ее своим видом.

— Теперь в точности повторяй мои движения.

Я стал показывать ей самые простые движения вальса.

— Вперед. Теперь в сторону. А теперь приближайся ко мне.

Линди старательно подражала мне, но у нее не получалось.

— Попробуем еще раз.

Я притянул ее ближе, чем следовало бы, и почувствовал, как ее нога коснулась моей. У меня напрягся каждый мускул. Сердце бешено застучало. Я надеялся, что Линди этого не заметит. Я терпеливо показывал ей, как надо двигаться, и через некоторое время у нее стало получаться.

— Но у нас нет музыки, — сказала она.

— Сейчас будет.

Я стал напевать мелодию «Голубого Дуная». Мы кружились по полу, старательно огибая коробки. Когда танцуешь вальс, обязательно касаешься друг друга. Мне эти прикосновения были очень дороги. Линди не только подкрасила губы и подрумянила щеки. Она слегка надушилась. Я вдыхал запах ее духов, и у меня кружилась голова. Но я продолжал напевать знаменитый вальс. Вспомнив, что говорили нам на уроках танцев, я старался двигаться по кругу. К сожалению, я помнил далеко не всю мелодию, и через какое-то время танец окончился.

— Вы танцевали божественно, дорогая Ида, — сказал я, подражая героям старых фильмов. — По сравнению с вами я чувствую себя деревенщиной.

Линди весело захихикала. Она отпустила мою руку, но стояла рядом.

— Я впервые вижу такого, как ты, Адриан.

— Да уж.

— Я не то хотела сказать. У меня еще не было такого друга, как ты.

Друг. Она назвала меня другом. Что ж, это лучше, чем прежние слова «похититель» и «тюремщик». Но мне этого было недостаточно. Мне хотелось большего. Думаете, меня не угнетало, что мы с ней до сих пор не поцеловались и она не захотела меня по единственной причине — из-за моего уродства? Угнетало, и еще как. Будь я понастойчивее, Линди не обратила бы внимания на мою внешность и увидела бы меня настоящего.

А если нет?

«Меня настоящего». Я сам не понимал, что это такое. За эти месяцы я изменился, и не только внешне.

— Раньше я ненавидела тебя за то, что ты насильно удерживаешь меня здесь, — сказала она.

— Знаю. И причина, Линди, не только в сделке с твоим отцом. Я устал от одиночества. А это единственный…

— Думаешь, я не понимаю?

Если честно, мне было мало ее понимания. Мысленно я представлял, как говорю Линде, что она свободна и может идти куда пожелает, а она отвечает:

«Нет, я останусь. И не потому, что ты меня принуждаешь. Не из жалости к тебе, а потому что хочу быть рядом с тобой».

Но я знал, что ничего подобного не скажу и не услышу. Но почему она больше не требовала отпустить ее на свободу? Не хотела возвращаться в прежнюю жизнь? Может быть, она была счастлива? Я не осмеливался надеяться. Тогда зачем она надушилась? Ведь об этом я не просил. Я думал, что эти стороны женской жизни ее не интересуют. А вдруг?..

— Адриан, почему ты… такой?

— Какой?

— Не обращай внимания. — Она отвернулась. — Извини.

Но я прекрасно понял, о чем она не решилась спросить.

— За время, что ты здесь, я ничуть не изменился. Скажи: я настолько ужасен, что тебе противно на меня смотреть?

Она ничего не ответила и не смотрела на меня. Мы оба затаили дыхание. Все, что я успел выстроить, казалось безнадежно разрушенным.

— Нет, — наконец сказала Линди.

Мы оба вздохнули.

— Мне не важно, как ты выглядишь. Я привыкла к твоему облику. Ты очень добр ко мне, Адриан.

— Я твой друг, Линди.

Мы почти до вечера просидели на пятом этаже, забыв про учебу.

— Я попрошу Уилла завтра начать попозже, — сказал я Линде.

Перед тем как уйти с пятого этажа, Линди сбегала переодеться и убрала зеленое платье обратно в коробку. Но поздно вечером я тихонечко поднялся наверх, вытащил платье и унес к себе. Я положил его под подушку. Оно хранило слабый запах духов Линды. Однако для моего животного обоняния запах был достаточно сильным и напоминал о тех часах наверху. Я спал, положив платье рядом. Мне снилось, что я держу Линду в объятиях и чувствую ее желание. Это был только сон. Наяву она назвала меня другом.

Тем не менее к завтраку Линди вышла с распущенными и тщательно расчесанными волосами. От нее пахло духами.

Во мне затеплилась надежда.

 

Глава 3

Комнаты Линды находились в двух этажах над моими. Она была совсем близко, в одном доме со мной, и сейчас спала. Одна. Мне эти мысли отбивали сон. Я почти физически чувствовал ее тело, и ощущал, как она переворачивается во сне, шурша простынями. Мне хотелось рассмотреть каждую золотистую веснушку на ее коже. Линди спала, а мне было не до сна. Я сбрасывал одеяло, сминал горячие простыни, мокрые от пота, от которого зудела моя поросшая шерстью кожа. Я мучительно желал Линду. Я представлял, что мы лежим вместе. Засыпая, я думал о ней и с этой же мыслью я просыпался, представляя вместо сбитых в комок промокших простыней ее. Я жаждал оказаться в ее объятиях, жаждал, чтобы наши тела сплелись. И не мог забыть тот день, когда Линди примеривала старое платье и я увидел ее изящную женственную фигуру. Я чувствовал, что она была бы очень нежна со мной.

— Жаль, что мы с тобой не можем вместе ходить в школу, — сказала Линди.

Сегодняшние занятия окончились, и Уилл пошел к себе.

— В какую школу? — не сразу понял я.

— В мою. Ту, где я раньше училась.

Значит, ей по-прежнему хочется вырваться отсюда? Новым было то, что она не мечтала по возвращении в свой мир забыть меня, как кошмарный сон.

— Думаешь, мне бы там понравилось? — небрежным тоном спросил я, открывая ставни.

В комнату хлынуло предвечернее солнце, позолотившее волосы Линды. Мне очень хотелось зарыться в эти волосы, но я не смел даже прикоснуться к ним.

Мой вопрос заставил ее задуматься.

— Наверное, нет. Туда ходили высокомерные детишки из богатых семей. Я была белой вороной. Они презирали тех, кто учился за счет субсидий.

Знала бы она, что когда-то и я презирал тех, чьи родители не в состоянии оплачивать учебу в Таттл!

— А что бы сказали твои друзья, увидев чудовище вроде меня?

— У меня там не было друзей, — улыбнулась Линди. — Насчет самих ребят не знаю. А вот члены родительского комитета встретили бы тебя в штыки.

Я рассмеялся.

Я даже знал, кого она имеет в виду. По причине своей вечной занятости мой отец в родительский комитет не входил. Но были родители (вроде мамаши Трея), ходившие на все собрания и вечно брюзжавшие, недовольные то преподавателями, то программой обучения, то еще чем-то. Они бы встретили меня в штыки.

— Наверное, подняли бы жуткий вой, — сказал я, помогая Линде собирать книги. — «Я не желаю, чтобы мой ребенок учился в одном классе с такими чудовищами!» Или: «Я плачу вам достаточно денег, и вы не имеете права принимать в школу разный сброд!» Так бы они сказали?

— Вот-вот, — засмеялась Линди.

Она сложила книги аккуратной стопкой, и мы пошли в оранжерею. Это стало нашей ежедневной привычкой. После лекций Уилла (его уроки правильнее было называть именно так) у нас был ланч. Потом мы что-нибудь читали и обсуждали прочитанное — своеобразное домашнее задание для учеников, не покидавших дома. Затем Уилл шел к себе отдыхать, а мы с Линдой отправлялись в оранжерею, где она помогала мне возиться с розами.

— Теперь здесь не так жарко. Можно было бы перенести наши занятия сюда, — предложил я.

— Я бы с удовольствием.

— Тебе нужны цветы в комнаты?

Этот вопрос я задавал Линде ежедневно. Если розы в ее комнатах увядали, мы тут же заменяли их свежими. То был единственный подарок, который я мог предложить Линде и который она соглашалась принимать. Я предлагал и другие, но она всегда отвечала «нет».

— Я хочу вот эти, — сказала Линди. — А тебе не жалко их срезать?

— И да и нет. На кусте розы живут дольше. За то я счастлив, что они порадуют тебя. Так здорово, когда есть кому дарить розы.

Она улыбнулась. Мы стояли возле куста с белыми чайными розами.

— Я знаю, каково быть одной. Я была одинока всю жизнь, пока…

Она вдруг замолчала.

— Пока что?

— Ничего. Прости. Залюбовалась розами и забыла, что хотела сказать.

Я улыбнулся.

— Потом вспомнишь. Какую розу срезать тебе сегодня? В прошлый раз у тебя была красная, но красные вянут быстрее других.

Линди наклонилась к белой розе, проведя пальцами по лепесткам.

— А знаешь, в той школе я вдруг по уши влюбилась в одного парня.

— Серьезно? — с деланной небрежностью спросил я, хотя эти слова подействовали на меня, как удар молотка по затылку.

Наверное, я знал его.

— И как выглядел… твой избранник? — спросил я.

— Потрясающе, — со смехом ответила Линди. Как с обложки журнала. Красивый, все стремились с ним дружить. Я считала, что он еще и умный, но, скорее всего, мне просто хотелось этого. Сама удивлялась: как я могла влюбиться в красивую внешность, не зная, что у человека внутри? Ты-то меня понимаешь.

Я отвернулся. Не мог смотреть на свою когтистую лапу возле роз. На фоне этих идеальных цветов и воспоминаний Линды о красавце я еще сильнее чувствовал собственное уродство.

— Странное дело, — продолжала она. — Люди обращают столько внимания на внешность. А когда привыкнешь к человеку, тебе уже неважно, как он выглядит. Кто-то красив, кто-то не слишком. Не это главное.

— Ты так думаешь? — спросил я, представляя, как здорово было бы погладить когтистым пальцем завиток ее уха и вдохнуть удивительный запах этих рыжих волос. — Кстати, а как звали того парня?

— Кайл. Кайл Кингсбери. Тебе эта фамилия ничего не говорит? Его отец — ведущий новостей, телезвезда. Я иногда смотрю его выпуски и вспоминаю Кайла. Они очень похожи.

Мне захотелось закрыть лицо руками. Я боялся выдать свои чувства.

— Значит, ты влюбилась в этого Кайла из-за красоты, богатого отца и громкой фамилии?

— Ну, не только поэтому, — смущенно хихикнув ответила Линди. — Он казался мне уверенным и смелым, а во мне не было ни уверенности, ни смелости. Он говорил то, что думал. Кайл вряд ли знал о моем существовании. Только один раз… и то как-то глупо получилось.

— Все-таки расскажи, — попросил я, прекрасно зная, какую историю услышу от нее.

— У нас устраивали бал. Я стояла у входа и проверяла билеты. Я терпеть не могла так глупо тратить время. Но когда за твое обучение платят не родители, отказываться не принято. Словом, самое место для такой нищей дурочки, как я. В тот вечер я не особо возражала. Мне хотелось увидеть Кайла. Он пришел туда со своей подружкой Слоан Хаген. Таких злых и капризных девчонок, как она, еще поискать. Кайл купил ей к платью восхитительную белую розу, похожую на эти. - Линди снова провела пальцем по лепесткам. - А Слоан устроила ему скандал. Она, видите ли, хотела орхидею, и как он посмел не выполнить ее желание? Сейчас я уже не помню всех ее глупых претензий. Я тогда подумала: если бы такой парень, как Кайл Кингсбери, подарил мне розу, я была бы на седьмом небе. И представляешь: как только я об этом подумала, он вдруг подошел ко мне и протянул розу!

— В самом деле? — спросил я, ощущая комок в горле.

Она кивнула.

— Казалось бы, ничего особенного, и роза куплена не для меня. Но мне никто и никогда не подарил ни одного цветка. Я любовалась ею, забыв обо всем на свете. Потом бережно везла ее в метро. Дома я поставила розу в баночку с водой, чтобы продлить ей жизнь. А как она пахла! Потом, она все-таки увяла, я положила ее между страницами книги, чтобы засушить и сохранить.

— И ты до сих пор хранишь ту розу?

— Да. В книге, которую привезла с собой. После бала в понедельник, я хотела разыскать Кайла и еще раз поблагодарить его за подарок, но он в школу не пришел. Потом я узнала, что он заболел и до конца учебного года его не будет. А осенью мне сказали, что теперь Кайл учится в каком-то загородном интернате. Больше я его не видела.

Вид у Линды был совсем грустный.

А если бы Кендра не наложила на меня заклятие? Представляю, как бы я посмеялся над Линдой, подойди она ко мне в понедельник с благодарностью за помятую розу. Я бы расхохотался ей в лицо, а Слоан и мои дружки постарались бы сделать из нее посмешище. Впервые я обрадовался, что в тот понедельник никуда не пошел. Кендра уберегла девочку от моих издевательских насмешек.

— Здесь все розы — твои. Выбирай сколько захочешь.

— Мне нравятся только те, которые даришь ты, Адриан.

— Ты серьезно?

Она кивнула.

— Мне никогда не дарили ничего красивого, теперь — почти каждый день цветы. Мне грустно видеть, как розы вянут. Желтые самые стойкие, но и их жизнь коротка.

— Я тоже хотел любоваться розами постоянно, потому и построил оранжерею. Скоро выпадет снег, а внутри всегда будет лето.

— Но я и зиму люблю. Рождество уже близко. Я так давно не брала в руки снег…

— Прости, Линди. К сожалению, я не могу дать тебе все, что ты хочешь.

Я старался изо всех сил. Я пытался скрасить ее затворническую жизнь, принося ей розы и читая стихи. Тому Кайлу Кингсбери не потребовалось бы никаких усилий, чтобы осчастливить эту девушку. Затворничество рядом с ним показалось бы ей раем. И сейчас, запертая в одном доме со мной, она думает о нем. Но даже если бы я вернул свой прежний облик, я бы не смог жить вчерашней жизнью и делать то, что делал раньше. Я бы не смог больше жить, как мой отец, для которого красивая внешность и деньги превыше всего. Наверное, я был бы несчастлив и не знал почему.

Если бы я не превратился в чудовище, я бы не узнал многих сторон жизни, на какие раньше и внимания обращать не желал. За эти месяцы я многое узнал и многое понял. И даже если мне суждено навсегда остаться чудовищем, это лучше, чем моя прежняя жизнь.

Я достал из кармана секатор, выбрал самую красивую белую розу, срезал ее и подал Линде. Мне хотелось отдать этой девчонке все. Даже ее свободу.

«Я люблю тебя, Линди».

Я не осмелился произнести это вслух. Нет, я не боялся, что она рассмеется мне в лицо. Линди была слишком добра, чтобы позволить себе такое. Я боялся другого: не услышать тех же слов в ответ, что было куда страшнее.

— Она никогда меня не полюбит, — сказал я Уиллу.

— С чего ты решил? По-моему, ваши отношения прекрасно развиваются. Заниматься с вами — одно удовольствие. Я ощущаю, что между вами возникла «химия». Раньше говорили — флюиды.

— Уилл, не надо меня успокаивать. Я ей не нужен. Она хочет видеть рядом с собой нормального парня, который поведет ее гулять по снегу. С которым она может спокойно выйти из дома. А кто я? Чудовище. Со мной никуда не выйдешь. Линде нужен человек.

Уилл потрепал загривок Пилота и что-то ему шепнул. Пес подошел ко мне.

— Адриан, уверяю тебя: ты в большей степени человек, чем большинство людей. Ты здорово изменился.

— Но этого недостаточно. У меня звериный облик. Если я куда-нибудь выйду, люди завопят от страха. Внешность для многих важнее внутреннего мира. Такова печальная реальность.

— В моем мире реальность другая.

Я погладил Пилота.

— Мне нравится ваш мир, Уилл, но его население невелико. Думаю, мне нужно предоставить Линде свободу.

— Ты уверен, что именно этого она хочет?

— Я уверен, что она никогда меня не полюбит, и…

— И что?

— Знаете, каково находиться рядом с девушкой, когда хочешь ее обнять, но не смеешь даже коснуться? Если она не полюбит меня, я хотя бы избавлю себя от этих мук.

Уилл вздохнул.

— И когда ты скажешь ей об этом?

— Не знаю.

Мне было больно произносить эти слова. Каждое из них рвало мне горло. Я понимал: если я расстанусь с Линдой, то, скорее всего, насовсем. Было бы нечестно просить ее иногда навещать меня. Возможно, она бы согласилась. Из жалости. Но для меня ее визиты будут напоминанием о том, что когда-то мы жили под одной крышей и я не сумел завоевать ее любовь.

— Наверное, скоро, — добавил я и тоже вздохнул.

— Я больше не собираюсь удерживать Линду, — сказал я отражению Кендры в зеркале.

— Что? Ты спятил?

— Нет. Но я хочу позволить ей уйти.

— Зачем?

— Я не имею права держать ее в плену. Она ни в чем передо мной не провинилась. Она не должна и дальше мучиться из-за своего никчемного отца. Пусть живет так, как хочет, делает, что ей нравится. Пусть гуляет по этому дурацкому снегу, ей нужна зима.

В комнате одной знакомой девчонки я видел плакат с изображением бабочки. Внизу было написано: «ЕСЛИ ТЫ УМЕЕШЬ ЛЮБИТЬ — ОТПУСТИ ЕЕ».

Я не сказал Кендре, что вся затея с «осчастливливанием» Линды виделась мне теперь совершенно дурацкой.

— Ей нужен снег? — спросила Кендра. — Разбери оранжерею, и сад быстро покроется снегом.

— Линде нужен не только снег. Она скучает по жизни во внешнем мире.

— Кайл, от этого зависит твоя дальнейшая жизнь. Это более важно, чем…

— Я Адриан. И для меня самое важное — то, чего хочет Линди.

Кендра задумалась.

— Но в таком случае ты никогда не снимешь заклятие.

— Знаю. В общем-то, я и не пытался его снять.

Перед обедом я принял душ и расчесал волосы. Точнее, шерсть. Я слышал, как Магда меня зовет, но медлил. Есть мне не хотелось. Выходить к обеду тоже не хотелось, поскольку ему суждено было стать нашим последним совместным обедом. Я надеялся, что Линди согласится переночевать и уедет только утром, а еще лучше — через несколько дней. Это время ей понадобится на сборы, чтобы упаковать книги, одежду и прочие вещи. А вдруг ей ничего моего не нужно и она уйдет со своим стареньким чемоданом? Это еще тяжелее. Книги и вещи будут напоминать о ней, словно она умерла.

На самом деле в глубине души у меня теплилась сумасшедшая надежда. Я очень, очень надеялся, что Линди скажет:

— Адриан, я не могла и думать о том, чтобы покинуть тебя. Я тебя так люблю. И я так тронута твоим бескорыстием и великодушием, что мне хочется тебя поцеловать.

Мы поцелуемся, проклятие будет снято, и ей уже не понадобится никуда уходить. Она навсегда останется со мной. Мне очень хотелось навсегда остаться вместе с ней.

Но мечтать можно сколько угодно. А надежды чаще всего не сбываются.

— Адриан! — Магда стучала мне в дверь. Я опаздывал на целых пять минут.

— Входи.

Она не вошла, а влетела.

— Адриан, у меня появилась идея.

Я попытался улыбнуться.

— Нам незачем отпускать мисс Линди! Я думала о том, как сделать ее жизнь более свободной и дать ей то, чего она хочет.

— Я не могу выйти с нею во внешний мир, — сказал я, вспомнив, чем кончился для меня прошлый Хэллоуин. — Это невозможно.

— Здесь — да, невозможно. Но послушайте меня. Я придумала способ.

— Нет, Магда. Нет никаких способов.

— Вы любите ее или нет?

— Да. Но это безнадежная любовь.

— А ведь девочка тоже нуждается в любви. Я по ней вижу. Прежде чем возражать, выслушайте, что я придумала.

 

Глава 4

Через пару дней я проснулся очень рано, в четыре утра. Я ждал внизу, пока Магда разбудит Линду. Улица была пуста. «Город, который никогда не спит», спал (во всяком случае, в нашей части Бруклина).

Ночью прошел небольшой снег. Тротуары остались безупречно белыми, их еще не истоптало множество ног. Даже мусороуборочные машины еще не начали свой трудовой день.

— Куда мы поедем? — зевая, спросила Линди.

— Ты мне веришь?

Я затаил дыхание, ожидая ее ответа. У нее были все основания мне не верить. Кто я? Похититель. Человек, удерживающий ее в плену. Но сейчас я скорее согласился бы умереть, чем повредить хотя бы волосок на ее голове. Я надеялся, что за пять месяцев жизни под одной крышей со мной она в этом убедилась.

— Верю, — наконец ответила Линди, не меньше моего удивленная переменой в привычном распорядке нашей жизни.

— Мы поедем в одно потрясающее место. Думаю, тебе там понравится.

— Мне собрать вещи?

— Я собрал все, что тебе понадобится.

Подошел Уилл. Мы все вышли через калитку в заборе, над которой была укреплена камера слежения. Я держал Линду за руку. Именно держал, а не удерживал. Она больше не была узницей. Если бы сейчас она бросилась бежать, я бы не стал ее догонять.

Но она не бросилась бежать. В глубине сердца я надеялся, что она не хотела расставаться со мной. А может быть, она просто не знала, что я не стану ее удерживать. Так мы дошли до ожидавшего нас лимузина.

С машиной мне помог отец. И не только с машиной. После разговора с Магдой я позвонил отцу на работу.

Нас не сразу соединили, но в конце концов, я услышал его голос. Вероятно, отец был не один и потому выбрал интонацию «отцовская забота».

— Кайл, мне через считанные минуты выходить в эфир.

Была четверть шестого вечера.

— Я не отниму у тебя много времени. Мне нужна помощь. Ты задолжал мне.

— Я? Тебе?

— Да, ты не ослышался. Я больше года прожил затворником в Бруклине и ни разу тебе не пожаловался. Не связался ни с одним из конкурирующих каналов и не рассказал им захватывающую историю о сыне Роба Кингсбери, превратившегося в чудовище. Согласись, не так уж мало.

— И чего ты хочешь от меня, Кайл?

Я вкратце объяснил.

— Так ты живешь с какой-то девочкой? — спросил он, выслушав меня.

— Под одной крышей, но не так, как ты подумал.

— Ты хоть имеешь понятие об ответственности, которую на себя взял?

«Папочка, с тех пор как ты сплавил меня с глаз долой и оставил на попечении домработницы, ты лишился права вмешиваться в мое поведение».

Конечно, я ему этого не сказал. Глупо злить человека, а потом просить у него помощи.

— Можешь не волноваться. За все время не сделал ей ничего плохого. Я же знаю, ты не меньше моего желаешь, чтобы заклятие было снято.

Эту фразу я заимствовал у Уилла, поскольку не отличался особой дипломатичностью. Спасибо, Уилл!

— Сейчас мне очень нужна твоя помощь, — продолжал я. — Чем раньше я избавлюсь от заклятия, тем меньше шансов, что кто-то пронюхает обо всем, что со мной случилось.

Я говорил понятным отцу языком, повторяя его мысли.

— Ладно, я подумаю, чем тебе помочь, — сказал отец. — А сейчас мне пора. Через минуту выход и эфир.

Отец и на этот раз сдержал обещание. Он позаботился о месте, машине и о многом другом… кроме моих роз. Я сам нашел человека, чтобы следить за оранжереей, пока меня не будет дома. Все эти хлопоты остались позади. Я смотрел на дремлющую Линду. Машина ехала по Бруклинскому мосту. Я чувствовал себя так, словно на краю пропасти мне бросили спасительную веревку. Я получил еще один шанс, но если я потерплю неудачу, то упаду в эту самую пропасть.

Линди уснула, а я не мог. Я смотрел на поток встречных машин. Люди ехали в Нью-Йорк на работу, а мы удалялись от мерцающих городских огней. Нельзя сказать, чтобы сильно похолодало.

К полудню выпавший снег превратится в скользкое месиво. Но на Рождество ожидались морозы и снегопад. Скорей бы!

Магда и Уилл спали на заднем сиденье. Пилот лежал рядом. Увидев пса, водитель поморщился.

— Мне про собаку не говорили.

— Это собака-поводырь. Очень воспитанный пес, — объяснил ему Уилл.

— Вы уверены, что он не сделает лужу на сиденье?

Я едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Я снова оделся как бедуин. Но сейчас, когда от водителя нас отгораживала непрозрачная стенка, я снял свою маскировку и осторожно провел рукой по волосам Линды.

— Ты все-таки скажешь мне, куда мы едем? — Спросила она, когда лимузин вынырнул из Голландского туннеля[27]Holland Tunnel — автомобильный туннель под рекой Гудзон, связывающий Нью-Йорк и Джерси-Сити.
.

— Я и не знал, что ты проснулась, — сказал я, поспешно убирая руку.

— Так приятно спать, когда укачивает.

«Знает ли она, что я ее люблю?»

— А ты видела настоящий восход?

Сзади, над зубчатой линией небоскребов Манхэттена, небо прочертили розовые полосы — вестницы скорого восхода солнца.

— Как красиво, — прошептала Линди. — Мы уезжаем из города?

— Да.

«Да, любовь моя».

— Я никогда не покидала Нью-Йорка. Можешь поверить?

— Вполне. Как-то мне попалась книжка о людях, которые десятки лет не покидали Манхэттен.

Линди не стала спрашивать, куда мы едем. Она опустила голову на подушку, прихваченную мною из дома, и опять заснула. Мы медленно ехали на север. Линди, по-моему, совсем не испытывала желания выпрыгнуть из машины. Когда мы подъехали к мосту Джорджа Вашингтона, я тоже заснул.

Проснулся я около девяти утра. Вдали виднелись заснеженные вершины гор. Линди жадно глядела в окно.

— На завтрак останавливаться нигде не будем, — сказал я ей. — Поедим в машине. Магда обо всем позаботилась.

Линди покачала головой.

— Посмотри, какие холмы. Как в фильме «Звуки музыки».

— Это не холмы, а горы. Скоро мы к ним подъедем.

— Правда? Слушай, мы все еще в Штатах?

Я засмеялся.

— Мы все еще на территории штата Нью-Йорк. Я решил показать тебе настоящий снег, а не серое городское месиво. Там, куда мы едем, можно гулять по снегу и даже валяться в нем.

Линди молча глядела в окно. По обеим сторонам дороги встречались фермерские дома. В одном месте нам попалось несколько пятнистых коров и лошадь.

— В этих домах живут люди? — спросила Линди.

— Конечно.

— Какие они счастливые. Тут есть где погулять.

Мне опять стало стыдно за то, что я обрек Линду на затворническую жизнь. Но я торопился все исправить.

— Мы тоже будем гулять. Тебе понравится, Линди.

Еще через час мы свернули с шоссе и остановились возле красивого дома, окруженного заснеженными соснами.

— Вот и приехали, — сказал я.

— Это что?

— Это дом, где мы будем жить.

Линди широко раскрытыми глазами смотрела на занесенную снегом крышу и красные ставни. С другой стороны к дому примыкал холм, за которым виднелось замерзшее озеро.

— Это твой дом? — спросила она. — Весь?

— На самом деле не мой, а моего отца. В детстве мы приезжали с ним сюда несколько раз. Но это было давно. А потом отец все больше времени стал отдавать работе. Боялся лишний день отдыха прихватить, будто его за это уволят. Когда я подрос, то ездил сюда с друзьями на Рождество. Мы тут на лыжах катались.

Я замолчал, не веря своим словам про друзей и катание на лыжах. Чудовища на лыжах не катаются. У чудовищ нет друзей, а если и были, это вызывало массу вопросов. Странно. Я был готов рассказать Линде все, даже то, что скрывал от других и от себя самого. Но лучше было ничего не рассказывать.

К счастью, Линди не очень вслушивалась в мои слова. Она вылезла из машины и — как была, в розовом халатике и домашних тапках, — начала кружиться по расчищенной дорожке.

— Неужели твоего отца не тянет в эти удивительные места? Волшебная страна!

Я тоже вылез. За мной с опаской выбрался Пилот. Чувствовалось, ему хотелось как следует облаять все окрестные сугробы.

— Линди, тебе нельзя разгуливать по снегу в такой одежде. Сейчас холодно.

— Мне совсем не холодно!

— Ты в машине разогрелась. А погода морозная.

— Неужели? — смеялась она, кружась розовым пятном на ослепительно белом снегу. — А я хочу поваляться в пушистом снежке! Разве это плохо?

— Это очень плохо.

Я подошел к ней. Конечно, мне со своей шерстью было вполне тепло.

— Пушистый снежок быстро станет мокрым и холодным, а если ты простудишься, мы не сможем играть во дворе.

«Но я могу тебя согреть».

— Я захватил подходящую одежду.

— Это какую?

— Шерстяное белье.

Водитель лимузина выгрузил наши чемоданы. Я торопливо надел через голову спортивный костюм и взялся за ручку красного чемодана.

— Это твой. Отнесу его тебе в комнату.

— Какой большой. Сколько же мы здесь пробудем?

— Хоть всю зиму, если тебе понравится. Нам не надо ходить ни на работу, ни в школу. Неподалеку летний курорт. Некоторые приезжают и зимой — покататься на лыжах в уик-энд. А в остальное время тут ни души. Если мы пойдем гулять, меня никто не увидит. Здесь я в безопасности.

Линди окинула меня взглядом, словно забыла, с кем находится. Могло ли такое быть? Потом она вновь закружилась по снегу.

— Ой, Адриан! Зима! На деревьях сосульки — как драгоценные камни.

Она нагнулась, слепила снежок и бросила в меня.

— Берегись! Это сражение ты проиграешь, — сказал я.

— А я думаю, что выиграю.

— В тонком халатике и тапках?

— Это вызов на поединок?

— Прошу повременить с вызовами, — сказал Уилл, направляя Пилота к дому. — Предлагаю вначале отнести вещи в дом, потом надлежащим образом одеться и позавтракать.

Я поднял чемодан Линды.

— Надлежащим образом? — шепнула она.

— В теплое белье, — шепотом ответил я, и мы оба расхохотались.

Спасибо отцу — он выполнил все, о чем я просил.

В доме было чисто. Полы и панели сверкали и вкусно пахли чистящим средством. В камине пылал огонь.

— Как тепло! — воскликнула Линди.

— Вы не продрогли, мисс? — спросил я тоном английской горничной из старого романа.

Комната, отведенная Линди, вызвала у нее искренний восторг. Там тоже был камин и кровать, покрытая лоскутным одеялом, не говоря уж об эркере, выходящем прямо на пруд.

— Такая красота, и никто в ней не живет. На целые мили вокруг — ни души.

Я не знал, как воспринимать ее слова. Может, она все-таки думала о побеге?

Будто в ответ на мои невысказанные опасения, Линди призналась:

— Я всегда была бы здесь счастлива.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива.

— Я уже счастлива.

После завтрака мы надели теплые куртки, непромокаемые сапоги и вышли из дома.

— Я попросил Уилла, чтобы основные занятия он распределил на выходные дни, когда сюда приезжают люди. Думаю, ты возражать не будешь. Кстати, ты еще не отказалась от поединка в снежки?

— Нет. Но можно сначала попросить тебя кое о чем.

— Проси о чем хочешь. Я к твоим услугам.

— Я никогда в жизни не лепила снеговика. Только в книжках читала. Ты это умеешь?

— Когда-то умел.

Я едва помнил то время, когда лепил снеговиков с мальчишками. Неужели у меня были друзья? Или лишь партнеры по играм?

— Смотри. Вначале нужно слепить маленький крепкий снежок. Это самая трудная часть. Только не бросай его в меня.

— Обещаю.

Не снимая рукавиц, Линди слепила снежок и… бумс! Он полетел в мою голову. - Я же говорил! Это самая трудная часть работы. Попробуй еще.

— Сейчас.

Она слепила второй снежок и, не удержавшись, снова швырнула в меня.

— Вызов принят! — объявил я.

Мне не требовались рукавицы. Покрытые шерстью руки не мерзли, а когти как нельзя лучше подходили для лепки снежков.

— Ты еще пожалеешь, что связалась с чемпионом мира по метанию снежков, — сказал я и бросил снежком в Линду.

Мы сражались, пока нам не надоело. Точнее, пока не надоело Линде, убедившейся, что ей меня не переиграть. Тогда она слепила снежок и подала мне в качестве основы для снеговика.

— Замечательно. К концу зимы мы с тобой станем искусными снеговыми скульпторами.

На самом деле мне хотелось ей сказать: «Я тебя люблю».

— А теперь нужно катать этот снежок по снегу, пока он не превратится в большой ком. Когда его станет трудно катать, основание готово.

Линди добросовестно скатывала снежный ком. Ее лицо раскраснелось. Зеленые глаза, под цвет ее куртки, сверкали.

— Такого хватит? — спросила она.

— Нет. Для основания маловато. И посмотри, у тебя получился не шар, а булочка. Хитрость в том, чтобы постоянно менять направление. Тогда снег будет налипать равномерно.

Линди послушно стала превращать свою «булочку» в круглый ком. Она катала его с особым изяществом, почти не оставляя борозд в довольно глубоком снегу. Когда ком вырос до размера пляжного мяча, я подключился к работе. Мы скатывали снежный ком, двигаясь плечом к плечу.

— А хорошо у нас получается вместе, — заметила Линди.

Мне понравились ее слова, и я улыбнулся. Мы и правда действовали на удивление слаженно, когда не предупреждая друг друга, меняли направление.

Наконец нижний ком достиг необходимых размеров.

— Самая сложная часть снеговика — средний ком, — сказал я. — Он тоже должен быть достаточно большим, но не слишком, иначе ты его не поднимешь, чтобы посадить на нижний.

Мы с Линдой слепили замечательного снеговика, а затем сделали ему подругу. Даже снежному человеку нельзя быть одному. Потом сходили к Магде за морковками для носов и прочими украшениями. Линди прилаживала нос снежной подруге.

— Адриан?

— Да. Что-то не так?

— Нет. Спасибо, что привез меня сюда.

— Это самое малое, что я мог для тебя сделать.

Вообще-то я хотел сказать совсем другое:

«Оставайся. Ты не узница. Ты можешь уехать в любое время, но остаешься, потому что любишь меня».

В конце нашего первого дня, ложась спать, я не стал запирать входную дверь. Я не сказал об этом Линде. Сама увидит, если наблюдательна.

Я лег достаточно рано и просто лежал, прислушиваясь к ее шагам. Если она подойдет к двери, если откроет и уйдет, я не стану ее удерживать. Если Линде суждено стать моей, пусть она это сделает добровольно, а не по моему принуждению. Я лежал, смотрел на мерцающее двоеточие цифровых часов. Время текло, но сон не шел. Полночь. Час ночи. Я продолжал ворочаться с боку на бок. Когда часы показали два часа, я тихо, словно зверь, выбрался из комнаты в коридор и подошел к двери комнаты Линды. Я потрогал ручку. Если Линди вдруг проснется и застигнет меня, я не смогу объяснить свое вторжение.

На ее двери была защелка. Я думал, что Линди закроется изнутри. В нашем бруклинском доме она поначалу демонстративно запиралась на случай, если я решу ворваться и сделать «то, о чем не говорят». Так она это называла. Потом она вроде бы успокоилась, но я ни разу не проверял, запер та ли у нее дверь.

Я думал, что на новом месте она обязательно запрет дверь. Я ошибся. Сердце у меня ушло в пятки. Если дверь открыта, это значит, Линди ушла. Я ведь не бодрствовал каждую минуту. Возможно, даже засыпал, сам того не замечая. Ей этого хватило. Если я сейчас открою дверь, меня встретит пустая комната. Линди исчезла. Это конец моей жизни.

Возле дома на целые мили вокруг на заснеженных равнинах и холмах царила тишина. Я затаил дыхание, приоткрыл дверь и вошел. Линди спала и никуда не сбежала! Она спала, уставшая за день от игр на воздухе и наглотавшаяся этого самого воздуха. Она могла убежать, но осталась. Я верил ей, а она поверила мне!

Линди повернулась во сне. Я застыл на месте. Может, она слышала звук открываемой двери? Слышала гулкие удары моего сердца? Отчасти мне хотелось, чтобы она увидела меня, стоящего на цыпочках и глядящего на нее. Но Линди ничего не видела. Ее рука натянула одеяло. Линди замерзла. Я осторожно выбрался в коридор, нашел встроенный шкаф, где хранились одеяла. Взял то, что показалось мне самым теплым, вернулся в ее комнату и потеплее укрыл Линду. Она свернулась калачиком и продолжала спать. Я долго смотрел на нее. Удивительно, что и солнечный, и лунный свет придавали ее волосам золотистый оттенок.

Я вернулся к себе, быстро уснул и спал на удивление крепко. Наверное, этому способствовали холодная ночь и теплая постель.

Утром Линди вышла из комнаты, держа в руках это одеяло. Взгляд у нее был недоуменный, но она ничего не сказала.

Все время, что мы жили в этом доме, входная дверь на ночь оставалась незапертой. Мои ночные опасения не исчезли до конца. Иногда я просыпался среди ночи и мысленно спрашивал себя, не ушла ли она. Но каждое утро Линди выходила из своей комнаты.

 

Глава 5

Прожив в этом доме неделю, мы вдруг обнаружили санки. Точнее, их нашла Линди. Утром она из любопытства забрела на чердак и… Крик раздался такой, что на мгновение я подумал, не напало ли на нее настоящее чудовище.

Когда мы поднялись на чердак, то увидели Линду, с восторгом разглядывавшую пыльные санки, придавленные грудой старья.

— Ты испугалась обыкновенных санок? — спросил я.

— Я впервые вижу настоящие санки. Понимаешь, у меня их никогда не было. Я только читали, как ребята катались на них с гор.

Она прыгала, как маленькая. Не могла дождаться, пока я вытащу санки. После этого я внимательно осмотрел неожиданную находку. У санок было лакированное деревянное сиденье со спинкой и металлические полозья. Полозья выглядели почти новыми. Сзади на спинке была этикетка с названием фирмы. Линди хлопала в ладоши.

— Жаль, что санки одни. А то бы мы устроили гонки.

Я улыбнулся.

С моей помощью Линди наверстывала зимние забавы, которых была лишена в детстве. Мы слепили целую армию снеговиков («снежных людей», как называла их Линди). Не далее как вчера я проснулся раньше обычного, взял лопату и пошел расчищать пруд, чтобы потом покататься на коньках. Конечно, весь пруд я расчистить не мог — он был большой. Работа оказалось довольно тяжелой, я весь взмок. Но усилия того стоили.

— Мы будем кататься на коньках! — обрадовалась Линди. - На настоящем льду! Я чувствую себя Джо Марч.

Мне не надо было объяснять, кто такая Джо Марч. Линди заставила-таки меня прочитать «Маленьких женщин[28]Роман американской писательницы Луизы Мэй Олкотт.
», хотя я отнекивался, считая эту книгу типичным женским романом.

Надо же, я совсем забыл про эти санки. Отец купил их, когда мне было лет пять или шесть. В санках помещались двое. Помню, мы поднялись с ним на вершину холма (тогда холм казался мне горой). Съезжать вниз один я не решался. Это был уик-энд. Рядом катались другие ребята, но они были старше. Потом на вершину поднялись мальчишка моего возраста с отцом. Они уселись в санки: отец сел сзади, сын — спереди. Чтобы мальчишка не выпал, отец обхватил его руками, потом оттолкнулся, и под счастливые крики моего ровесника они понеслись вниз.

— Давай и мы спустимся вдвоем, — попросил я отца.

— Кайл, неужели ты боишься? Ведь все так просто. Смотри, другие ребята съезжают сами.

Я был уверен, что мы скатимся вниз вместе. Зачем же отец поднимался сюда со мной?

— Но эти ребята старше меня. Ты видел, как мальчик поехал вместе с отцом?

— Зачем брать пример с малышей? Ты уже большой. Покажи всем, что ты не боишься.

Отец стал усаживать меня в санки. Я испугался и заплакал. Другие мальчишки смотрели на меня и усмехались. До сих пор не понимаю, почему отец не согласился съехать вниз вместе со мной. Наверное, ему хотелось, чтобы у него был идеальный сын, а я, как говорится, портил ему сценарий. Наконец он предложил мальчишке постарше пять долларов за то, что тот спустится со мной. После того первого раза я не боялся кататься на санках, но желание быстро прошло. И вот теперь — такая возможность.

— Одевайся, — сказал я Линде. — Мы идем кататься.

— И ты научишь меня управлять санками?

— Конечно. Для меня нет большего счастья, чем сделать что-то для тебя, — ответил я.

Я мысленно отметил, насколько изменилась моя речь с тех пор, как в нашем доме появилась Линди.

Я стал говорить… изысканнее, что ли? Мои фразы все больше напоминали разговоры героев любимых книг. Помнится, когда мы начинали заниматься с Уиллом, он жаловался, что моя речь засорена подростковым жаргоном. В Таттл это считалось нормой. Но сейчас, несмотря на манерность моих слов, я говорил правду! Для меня не было большего счастья, чем подняться с Линдой на вершину холма и помочь ей забраться в санки. Если она не будет возражать, мы и спустимся вместе.

Она надела ярко-красную куртку с капюшоном.

- В такой куртке ты точно не потеряешься, — пошутил я. — Идем.

Близлежащие холмы не годились для катания — можно было запросто напороться на куст или удариться о дерево. Я повел Линду на тот самый холм. Дорога заняла около часа.

Линди уселась в санки.

Когда спускаешься один, лучше не сидеть, а лежать. И обязательно лицом вперед. И показал ей, как надо ложиться.

— Мне как-то страшновато, — призналась она.

— Хочешь, спустимся вместе? - Если она согласится, мне придется сесть сзади и держать ее за талию. По-другому нельзя, иначе мы оба можем выпасть на спуске.

— Да, — ответила она. — Спустимся вместе.

— Конечно, — облегченно выдохнул я.

Я подвел санки к последнему ровному участку, за которым начинался спуск, и сел. Махнул Линде, чтобы садилась впереди. И обнял ее за талию, ожидая услышать крик ужаса. Но Линди молчала. Наоборот, она прижалась ко мне крепче. Мне вдруг показалось, что я могу ее поцеловать. Точнее, она не станет возражать, если я это сделаю.

Однако я не решился и лишь сказал:

— Раз ты сидишь впереди, тебе и управлять санками.

А мой звериный нос остро чувствовал запах ее волос — смешанный запах шампуня и духов. Я ощущал, как бьется ее сердце. Живая, настоящая, она сидела рядом, и это наполняло меня радостью.

— Готова? — спросил я. — Ее сердце забилось чаще.

— Да.

Я оттолкнулся, прижал Линду еще крепче, и мы с детским хохотом и визгом понеслись вниз.

Вечером я устроил костер. Но не на улице, а в гостиной. Широкий камин вполне это позволял Разведение костров — навык из моей прежней жизни, когда я еще не был чудовищем. Для растопки я выбрал сосновые полешки и наколол из них лучинок. Для розжига взял старые газеты, свитые в жгуты. Поверх сложенного «шалашика» я поместил толстое полено. Затем чиркнул спичкой поджег газетные жгуты. Они быстро вспыхнули. Линди сидела на диване. Я устроился рядом. Наверное, пару дней назад я бы не решился это сделать и сел отдельно. Но ведь сегодня мы катались с горы, я обнимал Линду за талию, и она не попыталась вырваться. Тем не менее я сел на расстоянии фута от нее. Никаких возражений. Линди с наслаждением смотрела на огонь.

— Как красиво. За окнами — белый снег. В доме — пылающий огонь. Пока я не встретила тебя, камины я видела только в фильмах.

— Все для вас, миледи.

— Я благодарю вас, сэр, — в тон мне ответила она. — А где Уилл с Магдой?

— Уилл любит читать в постели. У Магды что-то спина побаливает. Тоже решила лечь пораньше.

Я слукавил. Я сам попросил Уилла и Магду не выходить в гостиную. Вдруг этот вечер станет для меня решающим?

— А тишина какая, — сказала Линди. — Даже не верится. В Нью-Йорке и ночью не бывает по-настоящему тихо.

Она забралась на диван с ногами, встала на колени и выглянула в окно.

— И никаких фонарей. Каждую звездочку на небе видно. Посмотри!

Я тоже повернулся и оказался совсем рядом с ней.

— Я бы поселился среди такой красоты и не тосковал по городу… Линди?

— Что?

— А ты действительно больше не чувствуешь ненависти ко мне?

— Ты-то сам как думаешь? — вопросом ответила она, продолжая глядеть на звезды.

— Я думаю, твоя ненависть прошла. А ты была бы счастлива, если бы навсегда осталась жить со мною?

Как уже не раз бывало, я затаил дыхание, ожидая ее ответа.

— В чем-то я гораздо счастливее себя прежней. До этого моя жизнь была ежедневной борьбой. Отец никогда обо мне не заботился. Ты удивился, что нам отключали свет. Это не самое страшное. Хуже, когда ты ходишь по соседям и просишь у них либо еду, либо деньги на еду. Когда я подросла, один из учителей в школе сказал, что у меня есть единственный способ выбраться из этой кошмарной жизни — образование. И тогда я стала не просто хорошо учиться. Учеба заменила мне все. Я боролась за муниципальную стипендию и добилась ее.

— Но ведь ты очень способная, Линди.

— В моем положении способностей было недостаточно. Требовалась усидчивость. Я без сожаления жертвовала развлечениями. А здесь я впервые играю. Просто играю, как все дети.

Я улыбнулся. Огонь в камине добрался до полена, охватил его со всех сторон. Значит, костер сложен правильно.

— Так ты счастлива?

— Очень счастлива. Если бы не…

— Если бы — что? Ты же знаешь, Линди: тебе достаточно попросить, и ты получишь все, что хочешь.

Она глядела куда-то вдаль. Может, на звезду, может — просто в темноту.

— К сожалению, не все. Я часто думаю об отце, и до сих пор не знаю, как он. Поначалу я была очень зла на него. Считала, что он продал меня в рабство, потом злость прошла. Знаешь, Адриан, он не такой уж плохой человек… если бы не наркотики. Он болен. Я знаю, что не могу его вылечить. Но мне удавалось хоть как-то заботиться о нем. Ты, конечно же, скажешь, что глупо заботиться о том, кто мог продать тебя за щепотку зелья. Кто схватил свой чертов героин и ушел не оглянувшись. Но все равно я о нем беспокоюсь.

— Почему же глупо? Родители бывают разные. Даже если они тебя не любят…

Теперь Линди глядела на огонь. Я тоже стал смотреть, как он неторопливо пожирает полено.

— Адриан, я по-настоящему счастлива здесь. Только… только хотела бы убедиться, что с отцом все более или менее в порядке.

Неужели ее поведение — умело разыгранный спектакль? Может, она преодолевает отвращение ко мне, чтобы добиться от меня чего-то дорогостоящего? Например, устройства ее папаши в хорошую клинику, где его попытаются избавить от тяги к героину?

Я вспомнил наше катание на санках, то, как крепко она прижималась ко мне. Не верю, чтобы и это было частью шоу. И все равно у меня от сомнений заболела голова.

— Если бы я могла хоть на несколько минут увидеть отца…

— Тогда ты осталась бы здесь, со мной?

— Хотела бы остаться. Только бы…

— Ты можешь его увидеть. Подожди.

Я ушел, чувствуя на спине ее взгляд. Входная дверь, как всегда, осталась незапертой. Думаю, Линди это заметила. Она могла уйти прямо сейчас. Скрыться в темноте, и я бы не стал возвращать ее назад. Но она этого не сделает. Она сказала, что счастлива со мной. Она готова и дальше оставаться в этом доме, однако ей нужно время от времени видеть отца. Наверное, если она увидит его вместе с его наркотой, вполне довольного жизнью, это успокоит ее. Я понимал чувства Линды. Смотреть на своего отца я мог по нескольку раз в день — достаточно включить телевизор. Пусть она посмотрит на своего.

Я вернулся с ведьминым зеркалом. Линди все так же сидела на диване.

— Что это? — удивилась она, увидев у меня зеркало.

Линди оглядела серебряную оправу, затем повернула зеркало стеклом к себе.

— Это волшебное зеркало, — сказал я. — Заколдованное. Глядя в него, ты можешь увидеть любого человека, где бы он ни находился.

— Хорошая шутка.

— Это не шутка.

Я забрал у нее зеркало и, держа перед собой, произнес:

— Хочу видеть Уилла.

В то же мгновение мое уродливое лицо исчезло, и мы увидели Уилла. Он действительно лежал в постели и читал книгу. В комнате не было света, кроме лунного, но Уиллу было все равно.

Я вернул зеркало Линде. Она недоверчиво поглядела на свое отражение и хихикнула.

— Значит, это не шутка? И я тоже могу попросить зеркало показать мне того, кого захочу?

Я едва успел кивнуть, как она сказала:

— Хочу увидеть… Слоан Хаген.

Поймав мой вопросительный взгляд, Линди пояснила:

— Помнишь, я тебе рассказывала про эту злую и капризную девицу? Она еще устроила Кайлу скандал из-за розы.

В зеркале появились очертания комнаты Слоан. Сама Слоан сидела перед туалетным столиком и тоже смотрелась в зеркало, выдавливая прыщик. Прыщик был большой, из него выползала противная белая слизь.

— Ого! — засмеялся я, глядя на панически испуганную Слоан.

Линди тоже рассмеялась.

— Не повезло красавице… На кого бы мне еще посмотреть?

Я замер. Вдруг ей захочется взглянуть на Кайла Кингсбери? Она же говорила, что влюбилась в него по уши. И каково ей будет увидеть в зеркале мою звериную физиономию?

— Ты сказала, что хочешь увидеть отца. Развлекаться с зеркалом мы можем и потом. Если хочешь, увидишь даже президента. Я однажды застал его в туалете Овального кабинета.

— Оказывается, ты представляешь угрозу для национальной безопасности, — засмеялась Линди. — Хорошо, президент от нас никуда не денется. Но сначала, — она заглянула в зеркало, — я хочу видеть своего отца.

И вновь изображение поменялось. Мы увидели темный и грязный нью-йоркский перекресток. Возле стены дома лежал какой-то человек, бесцветный, как любой другой бездомный Нью-Йорка. Зеркало показало его ближе. Человек кашлял и дрожал от холода. Ему было очень плохо. Я с трудом узнал в нем отца Линды.

— Боже мой! — всхлипывала Линди. — Что с ним? И он хвастался, что прекрасно проживет без меня!

Ее плач перерос в рыдания. Я попытался ее обнять, но Линди оттолкнула мои руки. Я все понимал без слов. Она винила меня. Это из-за меня ее отец остался без присмотра. Вполне вероятно, что он теперь жил на улице.

— Тебе нужно поехать к нему.

Едва произнеся эти слова, я страстно пожелал вернуть их обратно. Но это было невозможно.

Я должен был что-то сказать, чтобы она прекратила плакать и злиться на меня. Хотя бы это. Прежде всего это.

— Поехать к нему?

Линди подняла голову, решив, что ослышались.

— Да. Завтра утром. Я дам тебе денег, и ты поедешь ближайшим автобусом.

— Уехать? Но…

Рыдания стихли.

— Ты не пленница, я не собираюсь удерживать тебя насильно. Мне хотелось, чтобы ты оставалась со мной, поскольку…

Я замолчал, не решаясь закончить фразу. В камине; ярко и весело пылало бревно. Но если не подложить другое, огонь очень скоро погаснет.

— Я хочу, чтобы ты поехала и нашла отца.

— И ты без возражений отпускаешь меня?

— Каким бы он ни был, он твой отец. Ты ему сейчас очень нужна. Вернешься, когда захочешь и если захочешь. Как друг, а не как пленница.

Я тоже плакал и потому говорил очень медленно, чтобы голос меня не выдал. Слез на моем лице она, конечно же, не видела.

— Я никогда не считал тебя пленницей. Тебе нужно было лишь сказать, что ты хочешь уйти А теперь это необходимо.

— А как же ты?

Вопрос, на который у меня не было ответа, но отвечать пришлось.

— Обо мне не беспокойся. Я останусь здесь на зиму. Тут можно гулять, не опасаясь чужих взглядов. А весной вернусь в город, к своим розам. В апреле. Ты придешь меня навестить?

Линди замешкалась с ответом.

— Да. Ты прав. Я приду тебя навестить. Но я буду по тебе скучать, Адриан. По времени, которое мы провели вместе. Все эти месяцы… Ты мой самый верный друг.

Друг. Это слово рубануло меня, как топор, которым я колом поленья на лучинки. Друг. Дружба — единственно возможные отношения между нами. Значит, я прав, отпуская Линду. Чтобы снять заклятие, дружбы недостаточно. Но ничего другого у меня не было, и часть меня отчаянно цеплялась за дружбу.

— Линди, тебе нужно ехать. Завтра же. Я вызову такси, и оно довезет тебя до ближайшей автостанции. К вечеру будешь в Нью-Йорке. Но прошу…

Я отвернулся.

— О чем, Адриан?

— Не сердись, что утром я не выйду проститься с тобой. Иначе я… могу не отпустить тебя.

— Может, мне не ехать?

Они обвела взглядом уютную гостиную с пылающим камином, потом взглянула на меня.

— Если тебе будет плохо, я не поеду.

— Нет, так нельзя. Ты останешься, а думать будешь об отце. И этот дом превратится для тебя в настоящую тюрьму. Удерживать тебя глупо и эгоистично. Не хочу, чтобы ты считала меня эгоистом.

— Ты не эгоист, Адриан. Ты относился ко мне добрее, чем кто-либо в моей жизни.

Она схватила мою руку — мою уродливую когтистую руку. Линди с трудом сдерживала слезы.

— Тогда и ты будь ко мне добра. Постарайся уехать, не задерживаясь. Это все, о чем я тебя прошу.

Я осторожно высвободил руку.

Линди посмотрела на меня, попыталась что-то сказать, потом кивнула и выбежала из гостиной.

Я вышел из дома и побрел наугад. На мне были лишь джинсы с футболкой. Я быстро промерз до костей (шерсть не помогла), но в дом не вернулся. Пусть хотя бы холод заглушит ощущение пустоты и утраты. В комнате Линды горел свет. Несколько раз за плотными шторами мелькнул силуэт. Она собирала вещи. Ее окно было единственным пятном света в холодной и темной ночи. Я поискал глазами луну, но ее закрывали деревья. Небо было усыпано яркими точками звезд.

Таких звезд не увидишь в Нью-Йорке. Но сейчас я не мог смотреть на их блеск. Красота этих сиявших россыпей, их веселое перемигивание причиняли мне боль. Мне нужна была луна, холодная, одинокая, пустынная луна. Свет в комнате Линды погас. Я ждал, когда она заснет. Я уже не мечтал оказаться в одной постели с нею. Мне хватало боли и без этих мечтаний…

Наверное, она уснула. Я повернул голову и за сосной увидел луну. Я присел на корточки, запрокинул голову и завыл. Завыл, как зверь. Ведь я был зверем и, наверное, навсегда им останусь.

 

Глава 6

Следующий день был субботним — день наших совместных занятий. И вдруг — внезапный отъезд Линды. Вызвав такси и проверив расписание автобусов, я ушел к себе и наблюдал за ней в зеркало. У меня была мысль отдать зеркало Линде: пусть смотрит на меня и помнит обо мне. Но я почувствовал, что не могу расстаться с подарком Кендры. Мне не хотелось терять возможность видеть Линду. К тому же, если я отдам ей зеркало, она и не захочет смотреть на меня. Вдруг она постарается меня забыть? Эта мысль была невыносима.

Я держал перед собой зеркало и смотрел, как Линди собирает вещи. Она взяла книги, которые мы вместе читали, и фотографию нашего первого снеговика. Моих снимков у нее не было. Я вдруг разозлился на себя. Сколько можно лежать и терзать свое сердце? Я встал и пошел завтракать. Когда я вернулся, в моей комнате сидел Уилл.

У него был брайлевский вариант книги, которую мы вместе читали.

— Я только что заглядывал в комнату Линды и услышал весьма странную новость.

— Про ее отъезд?

— Да, — ответил Уилл и вопросительно посмотрел на меня незрячими глазами.

Мне не хотелось говорить ему про зеркало. Пришлось соврать.

— Линди мне вчера сказала, что очень беспокоится об отце. У нее предчувствие, что ему совсем плохо. Я ее понимаю: каким бы мерзавцем он ни был, это ее отец. И я сам предложил ей уехать и узнать, что и как с отцом.

Уилл по-прежнему глядел на меня.

— У нас сегодня день занятий. Может, к ним и перейдем? Кстати, я уже дочитал «Отверженных» Забавная книга.

— Послушай, Адриан. У вас все так замечательно складывалось. Я думал…

— Было бы лучше, если бы я силой заставил ее остаться? Она не моя собственность. Я слишком ее люблю, чтобы удерживать подле себя. И она дала слово, что весной вернется.

Уилл хотел сказать что-то, но не стал. Он отложил книгу и спросил:

— И какие мысли появились у тебя по поводу полицейского Жавера?

— Если бы на Бродвее поставили мюзикл «Отверженные», Жавер стал бы одним из главных персонажей, — ответил я и заставил себя рассмеяться.

Естественно, мне было не до смеха. Я взглянул на часы. Такси подъедет с минуты на минуту. Ближайший автобус отойдет где-то через час. Будь это сентиментальный фильм с непременным хэппи-эндом, сейчас разыгралась бы драматическая сцена. Я бы вызвал другое такси, помчался бы на автостанцию, упал к ногам Линди и умолял ее не уезжать. А она, вдруг осознав, как много я для нее значу, поцеловала бы меня. Заклятие снято! Впереди — долгая совместная жизнь.

Но в реальной жизни я отвечал на вопрос Уилла о политических взглядах Виктора Гюго, которые тот выразил в романе «Отверженные». Я уже не помню, что говорил. Зато помню, как в 9:42 за Линдой приехало такси. Когда она вылезла на автостанции, было 10:27. В 11:05 отошел автобус на Нью-Йорк. Я не смотрел на часы, но почему-то знал время с точностью до минут. И в зеркало я тоже не смотрел. В этом сценарии хеппи-энда не было.

Всю зиму я провел за городом. Какой смысл возвращаться в слякоть Нью-Йорка и затворническую жизнь в пятиэтажном бруклинском доме? Здесь я мог уходить далеко-далеко, и никто, кроме зверей, меня не видел. Постепенно я стал замечать, что птицы, оставшиеся зимовать, летают не беспорядочно, как им вздумается. Их полет имел определенный рисунок, причем очень красивый. Я находил места, где прячутся белки, натыкался на кроличьи норы. А ведь я могу проводить здесь каждую зиму. Через какое-то время появится легенда об американском «снежном человеке». Раньше я не верил в «снежных людей», считал рассказы о них чепухой и журналистскими домыслами, сейчас я был убежден в их реальности. Не удивительно, если кого-то из этих существ тоже когда-то прекратили в чудовище.

Признаюсь, я брал зеркало и шпионил за Линдой. У меня не было роз, и подглядывание стало моей жизнью, моим наваждением.

В свое оправдание скажу: я разрешал себе наблюдать за Линдой не более часа в день. Она разыскала отца. Мои предположения подтвердились, с прежней квартиры его выгнали. Они поселились в другой, еще обшарпаннее той. Их жилье находилось в самой отвратительной части Браунсвилла. Линди ходила в школу, один вид которой вызывал содрогание. Я был виноват в этом. Решив поселить ее в своем доме, я разрушил то, чего она добивалась несколькими годами упорного труда. Ее стипендия была аннулирована, путь в школу уровня Таттл закрыт. Я смотрел, как Линди по грязным улицам идет в школу мимо ветхих домов со стенами, густо разрисованными графити. Тут же ржавели брошенные раскуроченные машины. Рядом играли дети, весь мир которых ограничивался улицей. Линди входила в школу, шла по узким, людным коридорам. На шкафчиках висели здоровенные замки. Со шкафчиками соседствовали «вдохновляющие» плакаты вроде: «УСПЕХ — В ТВОИХ РУКАХ!»

Как, должно быть, Линди ненавидела меня.

В марте я перенес наблюдения за ней на вечер. Это было еще хуже. Я не знал, скучает ли она по мне и думает ли обо мне вообще. Я видел ее склонившейся над книгами. И снова: учеба, учеба и ничего другого.

Наконец я передвинул наблюдения на ночь. Дождавшись полуночи, я брал зеркало и смотрел на спящую Линду. Так я хотя бы мог фантазировать, что она видит меня во сне. Она все время мне снилась.

Но в апреле, когда она не вернулась, я понял все кончено.

На земле появлялись проталины. Лед на пруду начал таять и крошиться. В воде плавали маленькие айсберги, будившие заспавшихся лягушек. Скоро начнется туристский сезон, и по горным речкам понесутся любители спускаться на плотах и надувных лодках.

— У тебя еще не появилась мысль вернуться домой? — спросил меня Уилл.

Была суббота, как и в тот раз. Мы обедали втроем. Я перестал выходить на прогулки и дни напролет смотрел в окно. По дороге, недавно такой пустой, ездили машины. Туристские лагеря готовились к открытию сезона. Заслышав шум мотора, я уходил в глубь комнаты или задергивал шторы.

— Домой — это куда? Дом там, где семья. У меня нет дома. А может, мой дом здесь, — сказал я, глядя на Магду, сидевшую напротив.

Я давно перестал относиться к ней как к прислуге и старался не загружать ее лишней работой.

— Прости меня, — сказал я Магде. — Я знаю, ты очень давно не видела свою семью. Наверное, ты думаешь о моей неблагодарности.

— Нет, я так не думаю, — возразила она. — За два года ты очень сильно изменился.

Услышав про «два года», я остолбенел. Два года еще не прошли, но до конца срока оставалось совсем немного.

- Раньше ты был жестоким парнем, умел лишь унижать людей да говорить им гадости. Теперь ты добрый и внимательный.

— Добрый и внимательный, — повторил я, передернув плечами. — А что толку?

— Если бы на земле была справедливость, ты бы освободился от этого ужасного заклятия. Тебе бы не пришлось пытаться сделать невозможное.

— Почему невозможное? Это было вполне возможно, — сказал я, поигрывая суповой ложкой. (Кстати, я неплохо научился есть и своими когтистыми лапами.) — Но я оказался недостаточно добрым и внимательным. — Я повернулся к Уиллу. — Ты спросил, собираюсь ли я домой. А зачем? И здесь, и там я пленник. Возвращение в город напомнит о том, как много я потерял.

— Но, Адриан…

— Уилл, я не строю иллюзий. Она не вернется.

Я по-прежнему не рассказывал ему про зеркало и потому не мог сказать, что Линди не выказывает ни малейших признаков тоски по мне.

— Я не могу вернуться в город и постоянно ждать, придет она или нет.

Ночью, когда я взял зеркало и собрался взглянуть на спящую Линду, вместо нее я увидел Кендру.

— Ну и когда ты возвращаешься в город?

— Почему все пристают ко мне с этим вопросом? Мне здесь нравится. Ради чего мне возвращаться в Нью-Йорк?

— Ради Линды.

— Каждый день тешить себя надеждой: вдруг придет?

— У тебя еще есть целый месяц.

— Это невозможно. Игра закончена. Я проиграл. Мне суждено навсегда остаться чудовищем.

— Адриан, ты ее любишь?

Она впервые назвала меня Адрианом. Я смотрел в странные зеленые глаза ведьмы.

— Ты никак сделала новую прическу? Уложила волосы. Кажется, даже завила… Тебе идет.

Она засмеялась.

— Прежний Кайл Кингсбери вряд ли заметил бы мою новую прическу.

— Прежний Кайл Кингсбери как раз заметил бы это и всласть поиздевался над тобой. Но я не имею с ним ничего общего. Я не Кайл Кингсбери.

Она кивнула.

— Знаю. Оттого-то мне и грустно, что ты вынужден нести на себе чужое проклятие. — Почти то же самое я сегодня слышал от Магды. — Я снова задаю тебе вопрос, от которого ты так блестяще уклонился. Ты любишь Линду?

— А почему я должен тебе об этом рассказывать?

— Потому что у тебя есть жгучая потребность хоть кому-то об этом рассказать. Я слышу, как стучит твое сердце. Тебе необходимо с кем-то поделиться.

— И ты думаешь, я открою свое сердце… тебе? Ты разрушила мою жизнь. Теперь тебе нужна моя душа? Отлично. Да, я любил Линду. И до сих пор люблю. Она единственная, кто не испугался меня, кто общался со мной не из-за красивой внешности или знаменитого папочки. Она увидела мою внутреннюю суть, и облик чудовища… пусть и не сразу… перестал ее пугать. Но она так и не полюбила меня.

Я не смотрел в зеркало. Я не мог туда смотреть, поскольку, при всей язвительности моего тона, говорил правду.

— Без нее у меня не останется никакой надежды. Я проживу никчемную жизнь и умру в одиночестве.

— Адриан…

— Я еще не закончил.

— По-моему, закончил.

— Впрочем, ты права. Я — конченый человек. Да и человек ли? Будь у меня обычное, человеческое уродство, я мог бы рассчитывать на какие-то отношения с Линдой. Я не говорю о прежней красоте. Но глупо ожидать, что девчонка влюбится, даже заинтересуется тем, кто вовсе не человек, она не сумасшедшая.

— Ты человек, Адриан. И в твоем распоряжении — месяц. Неужели ты не хочешь вернуться в город хотя бы на месяц? Ты что же, не веришь в нее?

Я не знал, что ответить ведьме.

— Лучше я останусь здесь. Здесь не так тошно.

— Всего месяц, Адриан. Ты ничего не потеряешь.

Я задумался над ее словами. В общем-то, я уже сдался. Смирился с дальнейшей жизнью в облике чудовища. Мне было трудно возвращаться — хоть на один месяц — и будить в себе надежду. Но без надежды… у меня не оставалось никаких перспектив, кроме вечного затворничества до конца своих дней. Комфортабельная пятиэтажная тюрьма, исправно финансируемая моим отцом, бесконечные эксперименты с розами, чтение до одури и… ожидание смерти.

— На один месяц, — согласился я.

 

Глава 7

Я вернулся в Нью-Йорк. Человек, которого я нанял ухаживать за розами, оказался вруном и бездельником. Он ничего не смыслил в цветах и, судя по всему, появлялся в оранжерее от случая к случаю. Половина кустов засохла, а остальные требовали срочной подрезки и подкормки. Вместо усыпанных бутонами кустов меня встретили одиночные чахлые цветки.

— Настоящее чудовище сожрало этого парня с потрохами, — сказал я Уиллу.

Но все это меня не слишком расстроило. Розы были моим увлечением, а перепоручить увлечение невозможно. Катастрофическое состояние кустов лишь подтверждало, что розы нуждаются и моем внимании. Хорошо, что хоть кому-то требовалось мое внимание. Может, завести себе домашнего питомца? Скорее всего, кота, поскольку его не надо выгуливать.

Я мысленно представил ситуацию. Одного кота станет мало. Появится второй, третий и… я окончу свои дни сумасшедшим стариком в окружении кошачьего выводка в несколько десятков голов. Однажды соседи обратят внимание на жуткое зловоние, вызовут полицию, и обнаружится, что я мертв, а голодные кошки изгрызли мой труп.

И все-таки розы розами, а кот — живое существо. С ним можно разговаривать, брать с собой в оранжерею… если его не потянет «удобрять» мои розы.

А вообще, зачем мне оранжерея? Я решил проводить зимы в отцовском загородном доме. В теплое время розы могут прекрасно расти и на открытом воздухе, наслаждаясь солнечным светом.

Словом, я начал планировать свою дальнейшую жизнь в облике чудовища.

По ночам я все так же доставал зеркало и смотрел на спящую Линду. Неужели она ни разу не вспомнила обо мне? А может, эти месяцы были для нее чем-то вроде странного сна, куда незачем возвращаться?

Схожие мысли одолевали и Уилла.

— От Линди по-прежнему никаких вестей? — вопреки своей деликатности спросил он.

Я не ответил.

Это было четвертого мая. Месяц, как мы вернулись в город. До роковой даты оставалось неполных два дня. Мы с Уиллом сидели в саду. Мы только что завершили чтение «Джейн Эйр». Я не сказал ему, что уже читал этот роман, что однажды мы с Линдой почти целый день провели на пятом этаже, где нашли старое издание «Джейн Эйр». Я все время вспоминал тот день. Старое зеленое платье по-прежнему лежало у меня под подушкой, хотя запах духов давно выветрился. Это был замечательный день; возможно, самый лучший в моей жизни. Тогда я впервые поверил, что Линди сможет меня полюбить.

— Знаешь, никогда бы не подумал, что мне понравится такой роман, как «Джейн Эйр», — сказал я, меняя тему. — Особенно часть, посвященная храброй и решительной английской гувернантке.

— Бывает, мы удивляем самих себя. И что же тебе понравилось?

— Давай я лучше расскажу, что мне не понравилось. Джейн слишком добродетельна, что ли. Она полюбила Рочестера. Он единственное светлое пятно в ее жизни. У нее нет ни семьи, ни друзей, ни денег. По-моему, ей бы стоило крепко держаться за Рочестера.

— Но у него была безумная жена, которую он прятал в мансарде.

— Об этом никто не знал. А Джейн по-настоящему его любила. Если любишь человека, никто не должен стоять на твоем пути. Тем более жена Рочестера свихнулась на ревности и бесконечных упреках. С какой стати он обязан был хранить ей верность?

— Адриан, ты судишь с позиций современной эпохи. Тогда нормы морали были иными. Возможно, сейчас Рочестер отправил бы свою жену в закрытую клинику для душевнобольных. Но он был человеком другого времени. Он считал, что тоже повинен в болезни жены и обязан о ней заботиться… А я не думал, что ты так романтически настроен, Адриан.

— У меня нет причин для романтического настроения.

Уилл постукивал пальцами по брайлевской версии «Джейн Эйр». Он ждал моего ответа.

— Ты спрашивал, есть ли вести от Линди. Отвечаю: никаких.

— Сочувствую тебе, Адриан.

— А теперь я расскажу о том, что мне действительно понравилось в романе.

Я подошел к кустам с миниатюрными розами. «Маленькая Линди» ожила и великолепно набирала силы.

— Мне понравился эпизод… когда Рочестер и Джейн были в разлуке, он подошел к окну и стал звать: «Джейн! Джейн! Джейн!» И она услышала его и даже ответила. Вот это и есть настоящая любовь. Любимый человек становится частью твоей души. Ты каждую минуту знаешь, что он чувствует, о чем думает.

Я сорвал розочку с куста и приложил к щеке. Мне захотелось увидеть Линду в ведьмином зеркале. Беседу с Уиллом можно продолжить и потом. Я хотел увидеть Линду, даже если она не любит меня и не скучает по мне… Потом я одернул себя. К чему растравлять душу? Что это мне даст?

— И какую книгу мы будем читать теперь? — спросил я. — Что-нибудь о войне? А можно и приключенческую. Например, «Моби Дик».

— Мне очень жаль, Адриан.

— Мне тоже.

Пятое мая. Вечер. Половина одиннадцатого. Осталось менее двух часов. За эти два года я потерял всех своих друзей, девчонку, которая, как мне казалось, любит меня, а также своего отца. Нет, они все были живы, но их не было в моей жизни.

Зато я обрел двоих настоящих друзей — Уилла и Магду. У меня появилось увлекательное занятие - розы. И еще — я нашел настоящую любовь. Я любил Линду, даже если она не отвечала мне взаимностью.

Но мое лицо, мое ужасное лицо не изменилось. Оно по-прежнему оставалось звериной мордой, я считал, что это нечестно. Совсем нечестно.

На небе висела полная луна. Совсем как в тот самый вечер, когда я сказал Линде, что ей нужно ехать к отцу. Но сейчас я смотрел на луну в нью-йоркском небе, где звезд почти не видно, кроме самых ярких. Я подошел к окну, открыл створки. Мне хотелось, как тогда, завыть на луну. Однако вместо звериного воя из моего горла вырвалось ее имя:

— Линди!

Я ждал. Ответа не было.

Я посмотрел на часы. Я знал: мне больше не на что надеяться. И все равно я достал зеркало. Держа его перед собой, я сказал:

— Хочу увидеть Линду.

Но прежде чем в зеркале появилось изображение, откуда-то донесся пронзительный крик. Это был ее голос! Я узнал бы голос Линды даже через сто лет. Я думал, что больше никогда его не услышу. Она находилась где-то рядом. Я подбежал к окну в надежде ее увидеть. Потом я догадался, что крик исходит из зеркала.

Я схватил зеркало и почти вплотную поднес к глазам. В зеркале было совсем темно. Я не различал ничего, не видел даже силуэта Линды, зато отчетливо слышал ее голос:

— Адриан, помоги мне! Умоляю, помоги!

Постепенно глаза привыкли к темноте. Я начал различать силуэты домов. Я видел этот квартал, но днем. Неужели Линди поздним вечером ходит по таким опасным местам? Значит, ходит. Теперь я увидел, что она не одна. С нею был какой-то человек. Он держал Линду за руку и тащил ее по лестнице пустующего дома с заколоченными окнами.

Не раздумывая, я бросился на улицу. Пусто. Ни одного такси. Да и кто бы меня взял? Тогда я побежал к станции метро, где не был более года. Я бежал, держа перед собою зеркало. На улице было светло от луны и фонарей. Невзирая на поздний час, навстречу мне по тротуару шли люди. Их было много.

— Кто это? — испуганно крикнула какая-то женщина, но я уже был далеко.

Наверняка на меня оглядывались, но видели только спину. Я бежал что есть сил; я мчался на голос, позвавший меня по имени.

Я выскочил из дома в футболке и джинсах, не подумав надеть куртку. Я бежал по улице — зверь в мире людей. Может, они подумали, что я нарядился зверем? Нью-Йорк полон сумасшедших. Я бежал дальше. Люди вскрикивали. На меня показывали пальцем. Наконец я скрылся в метро. Я надеялся, что теперь меня оставят в покое, час пик давно прошел. Летними ночами поезда ходят практически пустыми. У меня не было ни времени, ни денег, чтобы покупать карточку. Я просто перемахнул через турникет. Сонный дежурный не обратил на меня внимания. Мне повезло. К платформе подошел поезд. Я рассчитывал увидеть пустой вагон. Увы! Народу там хватало. Должно быть, болельщики «Метс[29]«New York Mets» — профессиональная бейсбольная команда.
» возвращались с матча.

Я очутился в вагоне. Практически все сидячие места были заняты. На родительских коленях дремали дети. Те, кто был вынужден стоять, держались за металлические поручни. Всем хотелось скорее добраться домой. Я надеялся затеряться среди пассажиров, не привлекая внимания.

И вдруг я услышал детский крик:

— Там чудовище!

Лицо мальчишки лет четырех-пяти оцепенело от страха.

— Закрой глазки и спи, — сказала ему мать. - Нет никаких чудовищ.

— Мама, я его боюсь! Чудовище!

— Дорогой, не выдумывай. Чудовища бывают только в…

Она подняла голову, и ее глаза встретились с моими. Вскоре уже десятки пар глаз глядели на меня.

— У дяди такая маска, — сказала мать мальчишки.

Еще кто-то решил, что я вздумал пошутить над пассажирами, и вцепился мне в затылок и лицо, пытаясь снять «маску». Люди становились все агрессивнее. Мне не оставалось ничего иного, как показать им зубы и когти.

— Чудовище! — завопило сразу несколько глоток.

— Чудовище! — подхватили другие.

— Зверь в метро!

— Позвоните в управление городского транспорта!

— Вызовите полицию!

Пространство вокруг меня гудело от криков, люди, от которых я два года прятался и которым не сделал ничего дурного, бесновались, полные страха и ненависти. Им хотелось наброситься на меня, но зубы и когти охлаждали их пыл. Пассажиры лихорадочно доставали мобильные телефоны. Что будет дальше? Меня ждет арест? И куда потом? В тюрьму или в зоопарк?

Этого нельзя допустить. Я должен найти Линду.

Линди.

Она нуждалась в моей помощи. Вокруг меня продолжали кричать и бесноваться. Кто-то ударил меня в спину кулаком. Потом еще и еще. Я глянул в зеркало, пытаясь запомнить дом, улицу и услышать адрес. Я стал пробираться к выходу. Крики усилились. Разгоряченные, потные от духоты и возбуждения люди пытались мне помешать.

— Не ешь меня! — закричала какая-то женщина.

— Где же полиция?

— Никак не дозвониться. Слишком много звонков из одного места. Соединение слетает.

— Не выпускайте его! — истошно вопил мужской голос.

— Да что с ним цацкаться! Столкнуть на рельсы, пока не сожрал кого-нибудь.

— Скинуть его на рельсы! На рельсы!

Они боялись меня, а я боялся их. Я не имел права погибать. Осталось немного. Я должен попасть в тот трущобный дом и спасти Линду. Она звала меня. Я слышал ее крики. Я должен найти ее. Спасти ее. А потом… жизнь или смерть — мне все равно. Я понял, как действовать. Когда поезд резко остановился, я кинулся к выходу. Рослый мускулистый парень преградил мне путь. У меня было единственное оружие — зеркало. Я замахнулся подарком Кендры и швырнул его парню в голову. Стекло с треском разлетелось. Или это треснул череп? Возможно, и то и другое, Дождь осколков заставил толпу броситься прочь. Люди не понимали, куда лезут. Они забыли, что это вагон. И все истерично кричали. Даже не верилось, что меня столько месяцев окружала полная тишина. Зеркало упало на пол. Его затоптали и раздавили. Исчез последний шанс увидеть Линду.

Теперь обезумевшая толпа надвигалась на меня со всех сторон. Они были готовы меня растерзать. Я испустил дикий звериный крик. Это их остановило. Я встал на четвереньки и стремглав понесся к дверям вагона.

— Столкните его на рельсы! — опять закричал кто-то.

— Сбросьте чудовище на рельсы!

Я успел выскочить, но вслед за мной на перрон выбежало несколько десятков пассажиров. Поезд двинулся дальше. Орущая толпа теснила меня к самой кромке перрона. Еще немного — и они скинут меня на блестящие рельсы, где высокое напряжение оборвет мою жизнь. Или будут удерживать, пока не появится полиция.

Я не цеплялся за жизнь. Я не боялся погибнуть от рук толпы, если бы не Линди.

Я потратил немало усилий, чтобы научиться сдерживать звериную ярость. Заставлял себя убирать когти и прятать клыки. Помнил: я — человек, не имеющий права превращаться в зверя. И вот теперь я превратился в зверя. Оскалил зубы. Выпустил когти. Я стал львом, медведем, волком, слоном, я стал зверем. Мое рычание разносилось по всей станции, перекрывая человеческие крики и стук поездов. Испробовавшие на себе силу моих когтей в панике разбегались. Я знал: если меня поймают, то убьют. Меня и так могли застрелить любую секунду. Надо воспользоваться мгновением замешательства. И я на четвереньках понесся к опустевшим ступеням. Наверх. На улицу. Здесь было тихо. Но эта тишина скоро взорвется воплями и шумом погони. Оказывается, бежать на четвереньках быстрее и удобнее. На перекрестке ошивалась компания парней, встреча с которыми даже днем не сулила ничего хорошего. Завидев меня, они расступились, и я промчался мимо.

Теперь меня вели память и животный инстинкт. Я помнил, где находится Линди. Я помнил ее крики. Они и сейчас звучали у меня в голове. Они служили мне навигационными сигналами. Я миновал один квартал, другой. За мною гнались. Пускай. Этим обезумевшим людям меня не поймать.

Я свернул в переулок, пробежал мимо нескольких домов и остановился возле того самого, с заколоченными окнами. На втором этаже сквозь щели в досках пробивался слабый свет.

Я вбежал в темную парадную, поднялся на второй этаж и толкнул незапертую скрипучую дверь.

 

Глава 8

Я попал в логово двуногого зверя, который держал Линду за руку и рычал:

— Твой папаша вздумал меня кинуть? Как и в прошлый раз?.. Что? У тебя денег нет? Есть и другие способы оплаты.

— Не смейте! Отпустите меня!

— Линди! — крикнул я.

Они оба повернулись в мою сторону. Да, это была Линди, моя Линди. Звериное чутье меня не подвело. Тем временем двуногий зверь (как я понял — наркоторговец) схватил ее за волосы и приставил голове револьвер.

— Линди! — крикнул я и бросился к ней.

— Ты здесь!

— Не шевелись, девка, а то бошку продырявлю.

Наркоторговец по-прежнему держал револьвер у ее головы. Это что же, я мчался сюда, чтобы двуногая тварь у меня на глазах застрелила Линду? Я зарычал, как зверь перед прыжком.

— Кому сказал, не дергаться!

И вот тут он разглядел, кто я. Настолько, насколько позволяла тусклая лампочка, висевшая под потолком. Его звериные глаза встретились с моими звериными глазами. Я почуял его страх.

— Это… что?

— Это то, чего ты никогда не видел, — прорычал я. — Только посмей ее тронуть, и я перегрызу тебе глотку!

— Полегче, чудовище, — ответил он.

И все-таки он струсил. Револьвер был единственной его защитой. Наркоторговец убрал оружие от головы Линды и направил на меня. Это мне и было нужно. Я бросился на него. Мои зубы впились в его руку, когти потянулись к его шее. Он выстрелил, но я успел дотянуться зубами до его горла. И он перестал шевелиться.

Я отшвырнул его от себя и стал оседать на пол.

Из раны текла кровь. Странно, у меня ведь все раны мгновенно затягивались. Я снова взглянул на рану. Кровь продолжала течь, теперь уже сильнее. Может, перед пулей колдовство ведьмы бессильно? Скорее всего, так, но мне было больно. Линди бросилась ко мне и чуть не споткнулась о раненого наркоторговца.

— Адриан! Ты здесь! Даже не верится!

— Да, я здесь.

Окружающий мир погружался в туман. Очертания комнаты расплывались. Потом стало темно Воздух был удивительно чистым. Пахло розами.

— Как ты узнал? — спросила Линди. — Как ты меня нашел?

— Я узнал…

Он ранил меня в живот, и это место сильно болело.

— Я узнал…

«Магия. Любовь. Звериный инстинкт. Узнал, как Джейн узнала про Рочестера».

— Просто узнал.

Туман рассеялся, но Линду я видел расплывчато. Я потянулся к ней.

— Что же я стою? Надо вызвать «скорую помощь». И сообщить в полицию.

Мобильника у нее не было. Куда она пойдет? Опять на улицу, разыскивать уличный телефон? Я вспомнил толпу в метро. Представил, как сюда приедет полиция. Меня запихнут в полицейскую машину, где я и умру. Едва найдя Линду, я ее потеряю.

— Линди, не уходи. Прошу тебя. Останься со мной. И вообще… будь со мной.

— Я хотела быть с тобой. — Она вдруг заплакала. — Помнишь, ты говорил, что ждешь меня весной? Я хотела вернуться. Отец и здесь меня обманул. Все его слова — сплошной обман. Когда я его нашла, он обещал, что пойдет лечиться, а после найдет себе работу. Его хватило на неделю, а потом он взялся за старое. Начал кричать на меня. Говорил: как мне не стыдно покушаться на свободу собственного отца и принуждать его работать. Все это я слышала и раньше, но теперь мое отношение к нему изменилось.

— Почему? — спросил я.

Я старался говорить обычным голосом, подавляя стоны. Если Линди почувствует, что мне больно, она непременно побежит звонить. Но мне действительно было больно, очень больно. Я чувствовал, как жизнь уходит из меня. Наверняка подо мной уже растеклась целая лужа крови.

— Потому что я узнала другую жизнь. Жизнь с тобой. До этого я знала лишь жизнь дочери наркомана. Главным для меня было — чтобы день прошел без происшествий. Ты показал мне, что можно жить иначе… когда с тобой общаются, о тебе заботятся… когда тебя…

— Любят, — с трудом прошептал я.

Краешком глаза я взглянул на свои часы. Без одной минуты полночь. Сейчас мой шанс уйдет навсегда. Но Линди со мной, рядом. Этого было достаточно.

— Почему ты не вернулась?

— Я очень хотела вернуться, но потеряла адрес. Пыталась спросить у отца. Сначала он говорил, что не помнит. Потом и вовсе понес разную чепуху: будто я все придумала. Еще и обвинил меня, что я тоже принимаю наркотики, раз у меня съехала крыша и я придумываю небылицы. Но я знала, что твой дом неподалеку от станции метро. Помнишь, мы видели ее из окна?

Я кивнул.

— Но все станции выглядят одинаково. Просто спуск вниз. Я решила побывать на всех станциях метро в Бруклине и поискать дом с оранжереей. Каждый день после школы я отправлялась на очередную станцию, бродила вокруг. Надо было искать по-другому, но я не знала как. А сегодня вечером я почувствовала, что найду тебя. Если бы понадобилось, я бы обшарила каждый дюйм Бруклина, только бы тебя найти. Я искала и звала тебя по имени.

— Звала меня по имени?

— Да. Как Джейн Эйр. На этой неделе я снова перечитала роман. Я думала о тебе. О том, как влюбленные разлучены…

— Влюбленные?

Мне было трудно держать глаза открытыми. Линди здесь, рядом со мной. Я чувствовал, что в любую секунду могу потерять сознание.

— Адриан! Тебе же совсем плохо. Я должна вызвать, «скорую». Если с тобой что-то случится, я…

Из последних сил я заставил себя приподняться.

— Я люблю тебя, Линди.

Полночь прошла. Я потерял свой шанс. Я так и останусь чудовищем. Зато Линди вернулась. Она была рядом.

— Я знаю, ты не можешь полюбить такого урода, как я. Но я всегда…

— И я люблю тебя, Адриан. А сейчас я должна…

Я схватил ее за руку.

— Тогда поцелуй меня. Пусть во мне останется память о твоем поцелуе, даже если я и умру.

Было поздно. Слишком поздно, но Линди все равно наклонилась и поцеловала меня: мои глаза, щеки и, наконец, мой безгубый рот. Я куда-то проваливался, однако почувствовал этот поцелуй. Почувствовал ее. Это все, чего мне не хватало. Линди, любимая. Я умру, познав счастье.

Краем глаза я увидел шевельнувшуюся тень.

— Линди, берегись! — крикнул я, чувствуя внезапный прилив сил.

В воздухе вдруг густо запахло розами. Откуда им взяться в этой трущобе? Наверное, почудилось.

— Он сзади!

Наркоторговец очнулся. Я попытался броситься к нему, как в первый раз. Но тело меня не слушалось. Оно отяжелело, одеревенело, как будто я уже умер. Я видел, что Линди тянется к револьверу. Между нею и наркоторговцем завязалась борьба. Две пары рук стремились завладеть оружием. Потом раздался выстрел. Зазвенело разбитое стекло. К двери метнулась тень.

Линди повернулась ко мне. В руках у нее был дымящийся револьвер.

— Адриан! Ты где?

Выстрел уничтожил единственную лампочку, и в комнате стало почти темно, не считая слабого отсвета уличных фонарей. У меня отчаянно кружилась голова. Вокруг так же отчаянно пахло розами. Моя руки наткнулись на… лепестки роз. Они были повсюду: на мне, подо мной, даже на волосах Линды. Откуда в гнусной трущобной комнате появились розы?

— Я здесь, любовь моя.

Неужели я так и сказал — «любовь моя»? Но меня удивили не столько эти слова, сколько странная легкость в теле. Боль исчезла. Может, я уже умер?

Однако странности на этом не кончились.

— Кайл Кингсбери?.. — удивленно спросила Линди. — А где… Адриан?

Наверное, я ослышался.

— Я здесь, Линди. Как ты меня назвала?

— Ты же Кайл Кингсбери? Ты раньше учился в школе Таттл. Возможно, ты меня не помнишь. Однажды ты подарил мне розу.

Линди продолжала озираться по сторонам.

— Розу… Адриан, ты где?

— Линди…

Я поднес к глазам свою руку… Человеческая рука! Сильная, красивая мужская рука. Я провел по лицу. Гладкая кожа! Шерсть исчезла. Человеческое лицо!

— Линди, это я.

— Ничего не понимаю. Где парень, который только что здесь был? Его зовут Адриан. Он…

— Уродливый, с лицом чудовища?

— Нет! Его ранили. Я должна его найти!

Она побежала к двери.

Я вскочил на ноги. Силы возвращались. На полу белели лепестки роз. И никакой лужи крови. Никакой боли в животе. Я без труда догнал Линду и схватил за руку.

— Пожалуйста, подожди и выслушай меня.

— Не могу, Кайл. Ты не понимаешь. Здесь был парень, и его…

— Это был я. — Я схватил ее за вторую руку. — Этим парнем был я.

— Нет!

Она силилась вырваться, но я крепко держал её руки.

— Кайл, мне сейчас не до твоих шуток!

— Подожди.

Я притянул Линду к себе. Я был выше, чем прежний Кайл, и сильнее. Я крепко прижал Линду к себе. Ей было не вырваться. Она извивалась всем телом, пыталась лягаться, но все бесполезно.

— Линди, это не шутка. Сейчас я тебе кое-что напомню. Никакой Кайл не мог бы этого знать. Только закрой глаза.

Для верности я прикрыл ей глаза ладонью.

— Однажды ночью разразилась сильная гроза. Ты проснулась, тебе было страшно, и ты спустилась на второй этаж. Мне тоже не спалось. Я приготовил два пакета попкорна. Мы сидели и смотрели по телевизору «Принцессу-невесту».

Линди перестала вырываться.

— Ты узнаешь мой голос, Линди? Тогда ты не досмотрела фильм и уснула. А я взял тебя на руки и отнес в твою комнату.

Линди привалилась ко мне. У нее подгибались ноги.

— А потом ты проснулась в темноте и сказала, что тебе знаком мой голос. Так оно и было. Потому что Адриан — это я, Кайл Кингсбери. Когда я превратился в чудовище, мне захотелось сменить имя, чтобы не иметь ничего общего с наглым и самоуверенным Кайлом. В ту ночь у меня впервые появилась надежда. Ты говорила со мной, не обращая внимания на мое уродство, на звериную внешность. Я впервые подумал: а вдруг ты сумеешь меня полюбить?

— Адриан? Но как это…

— Как это случилось? Магия все-таки существует. Одна ведьма наложила на меня страшное заклятие. Но как видишь, оно оказалось не таким страшным, поскольку привело меня к тебе.

— А что сняло заклятие?

— Тоже магия. Другая, которая называется любовью. Я люблю тебя, Линди.

Я наклонился и поцеловал ее. Она ответила мне тем же. Не знаю почему, но меня разобрал смех.

— Адриан?

— Да, любовь моя.

— Поехали домой… К тебе домой.

Я кивнул.

— Придется ехать на метро.

Я оглядел себя. Прежняя одежда висела на мне.

— Вид у меня, конечно, немного странный. Но вряд ли кто-то это заметит.

Мистер Андерсон: Добрый вечер! Рад вас всех видеть снова.

Медведочеловек: Привет всем. Хочу вас: кое с кем познакомить.

Беляночка: Привет! Меня зовут Беляночка, не надо путать с *той* Белоснежкой.

Розочка: Ты постоянно говоришь одно и то же. Все подумают, что ты дура.

Беляночка: Просто ты злишься, что парень достался мне!

Мистер Андерсон: Девушки, девушки…

Медведочеловек: Как бы там ни было, мы с Беляночкой помолвлены.

Нью-Йоркское Чудовище: Всем привет! Я вас тоже хочу познакомить. Это Линди. Она сняла с меня заклятие. Я больше не чудовище!

ЛилЛиндироза: Привет всем! Рада знакомству с вами.

Беляночка: Поздравляю!

Розочка: Потрясно!

Мистер Андерсон: Мне не терпелось поговорить с тобой, Чудовище. До меня дошли слухи о каком-то чудовище, пробравшемся в Нью-Йоркскую подземку, не ты ли это был?

Нью-Йоркское Чудовище: Разумеется, не я!

ЛилЛиндироза: Похоже, люди стали жертвой коллективной галлюцинации:)

Нью-Йоркское Чудовище: Но как раз в тот вечер мы встретились, и Линди сняла с меня проклятие.

ЛилЛиндироза: Выводы можете сделать сами.

Лягушан: У мня тже есть нвости.

Нью-Йоркское Чудовище: Какие, Лягушан?

Лягушан: Я встртил прнцессу.

Медведочеловек: Серьезно? И она поцеловала тебя? Или что там нужно было сделать, чтобы снять заклятие?

Лягушан: Пка ще нет но она скзла что пцелует.

Нью-Йоркское Чудовище: Отличная новость, Лягушан. Как ты с ней встретился?

Лягушан: Она игрла с электрнй игршкой и урнила в пруд. Я дстал игршку прнцесса общала мня пцелвать.

Мистер Андерсон: Замечательно! Рад за тебя, Лягушан.

Лягушан: я не слшкм тешу сбя ндеждами, прнцессы бвают кпризнми и ненадежнми.

Мистер Андерсон: Как интересно. Получается, каждый из вас нашел свою настоящую любовь.

Нью-Йоркское Чудовище: Не каждый.

Медведочеловек: Он про ДевуМолчальницу. Ей не повезло.

Нью-Йоркское Чудовище: Да, я скучаю по ней.

Мистер Андерсон: Как я говорил…

Лягушан: Прнцесса идет. Медвдчелвек пжелай мне удчи.

Лягушан покинул чат.

Мистер Андерсон: Что ж, наверное, и нам стоит разойтись. Мои поздравления счастливым парам. Значит, мы скоро услышим звон свадебных колоколов?

Беляночка: Естественно. Я говорю: если ты помогла парню убить карлика, он должен на тебе жениться.

Розочка: Вот она всегда такая. Обязательно что-то урвет для себя.

Нью-Йоркское Чудовище: Мы с колоколами повременим. Мы еще школу не закончили. Но в свое время…….

ЛилЛиндироза: В свое время….

Нью-Йоркское Чудовище: А пока до свидания. И спасибо за поддержку.

Нью-Йоркское Чудовище покинуло чат.