Джо Аберкромби оказался одной из самых стремительно взошедших звезд на небосклоне фэнтези, получив признание читателей и критиков за жесткий, экономный и сугубо деловой подход к жанру. Пожалуй, самое известное его произведение – трилогия «Первый закон», первая часть которой «Кровь и железо» была опубликована в 2006 году. За ней последовали книги «Прежде, чем их повесят» и «Последний довод королей». Цикл продолжен двумя отдельными романами «Лучше подавать холодным» и «Герои». Последнее произведение Джо Аберкромби – роман «Красная страна». Кроме писательства Джо Аберкромби редактирует сценарии кинофильмов. Живет и работает в Лондоне.

На страницах остросюжетного триллера он проводит нас по грязным, запутанным, наполненным мелодиями, похожим на лабиринт улицам одного из самых опасных городов мира – Сипани, где люди играют в смертельные игры, дергая друг друга за ниточки. Ниточки… У кого же их нет?

 

Джо Аберкромби

«Жить все труднее»

Дьявольщина, как же она ненавидела Сипани.

Проклятый слепящий туман, проклятый плеск волны и проклятая всепоглощающая тошнотворная вонь отбросов. Проклятые балы, маскарады и попойки. Веселье… Здесь каждый до чертиков весел или, по крайней мере, притворяется веселым. А хуже всего, что все люди – сволочи. Все поголовно – мужчины, женщины, дети – мерзавцы. А многие еще и дураки и лжецы.

Карколф ненавидела Сипани. Но снова вернулась сюда. А теперь задавалась вопросом – и кто же здесь дурак?

Из тумана перед ней донесся взрыв смеха, Карколф скользнула под прикрытие дверного проема, одной рукой поглаживая эфес меча. Хороший курьер не доверяет никому, а она была самым лучшим. И в Сипани она доверяла… Пожалуй, меньше чем никому.

Еще одна шайка пьяных гуляк вынырнула из мрака. Человек в маске в виде «месяца» тыкал пальцем в женщину, которая нарезалась так, что свалилась, не устояв на высоких каблуках. Все хохотали. Один потрясал кружевными манжетами, словно в жизни не видел ничего более веселого, чем человек, напившийся так, что не в силах стоять на ногах. Карколф подняла глаза к небу, утешая себя мыслями, что под масками они ненавидят город так же, как и она, даже когда пытаются развлекаться.

Уединившись в арке под дверью, Карколф нахмурилась. Черт возьми, ей просто необходим отдых. Иначе она превратится в сраную сучку. Осталось не так много, а дальше будет только хуже. Уподобиться людям, которые презирали весь мир? Неужели она превращается в своего проклятого отца?

– Только не это, – пробормотала она.

В тот миг, когда пьяницы растворились в темноте, Карколф выскользнула из укрытия и припустила – ни слишком быстро, ни слишком медленно, – бесшумно ступая мягкими сапожками по мокрой мостовой. Неприметный плащ делал ее почти невидимой, скрывая очертания и позволяя затеряться среди самых обычных людей, которых в Сипани почти не осталось.

Где-то к западу отсюда ее окованная сталью карета мчится по широким улицам с немыслимой скоростью. Железные колеса высекают яркие искры из камня, грохочут на мостах. Напуганные случайные прохожие кидаются врассыпную. Кнут возницы стегает по взмыленным бокам коней. Дюжина наемных охранников топочет следом. Свет фонарей играет на капельках воды, которые усеивают доспехи. Само собой, пока люди Рудокопа не начинают свою игру: свистят стрелы, кричат люди, ржут кони, рухнувшая карета вылетает на обочину, звенят клинки, и, наконец, замок с железного сундука сорван при помощи огненного зелья, нетерпеливые ладони разгоняют клубы удушливого дыма, крышка поднята и… пустота.

Карколф позволила себе мимолетную улыбку, похлопав по выпуклости у ее ребер. Груз надежно спрятан, зашит в подкладку ее плаща.

Сосредоточившись, она слегка разбежалась и, пролетев три шага над маслянистой водой, опустилась на скрипнувшую под ее весом палубу полуразрушенной баржи, покачнулась, но устояла на ногах. Конечно, можно было пойти в обход по Финтайн-Бридж, но это лишний крюк, тем паче путь хорошо просматривался, а лодка скрывалась в тени, и, кроме того, дорога существенно укорачивалась. Она много раз это проверяла. По мере возможности Карколф старалась не полагаться на волю случая. По ее опыту, удача была той еще шлюхой.

Сморщенный тип выглянул из темноты каюты. Пар валил из помятого чайника.

– Ты кто, черт подери?

– Никто! – радостно откликнулась Карколф. – Просто иду мимо!

И прыгнула с качающихся досок на каменный парапет с той стороны канала, растворившись в тумане, который смердел сырой землей. «Просто иду мимо». Прямиком в порт, чтобы продолжить увлекательное путешествие, теперь уже по воле волн. Или, хотя бы, превратиться в сраную сучку. Везде, где Карколф бывала, она не оставляла следов. Всегда просто проходила мимо.

Где-то на востоке этот придурочный Помбрайн ехал верхом в окружении четырех телохранителей. Он совсем не похож на нее, особенно усы и всякое такое, но кутался в ее плащ с приметной вышивкой, а потому вполне мог сойти за ее двойника. Нищий сутенер, самодовольно полагающий, что вынужден играть роль Карколф, пока состоятельная дама, избегающая огласки, посещает любовника. Она вздохнула. Как бы не так… Карколф утешила себя мыслью, как обалдеет Помбрайн, когда эти два ублюдка, Омут и Отмель, выдернут его из седла и поразятся его усам, а потом, с возрастающим разочарованием, заглянут под плащ и, наконец, выпотрошат его труп, чтобы найти… не найти ничего.

Карколф вновь похлопала по выпуклости и прибавила шаг. Потому-то она и шла выверенной дорогой, в одиночку и пешком, по переулкам и подворотням, избегая проходных дворов и старых лестниц, мимо рушащихся дворцов и ветшающих доходных домов, через ворота, открытые ненадолго, согласно тайной договоренности, а потом по короткому отрезку канала, который приведет ее в порт, позволяя выгадать час или два.

Похоже, после этого задания ей в самом деле придется передохнуть. Она молча провела языком по внутренней части нижней губы, где в последнее время образовалась маленькая, но очень и очень болезненная язвочка. Все, что она видит, – работа. Может, съездить в Адую? Погостить у брата, повидать племянниц? Сколько им лет сейчас? Тьфу ты… Нет уж, она припомнила, какой мерзкой сукой была ее невестка. Одна из тех, которая готова издеваться над всеми. Похожа на отца Карколф. Не поэтому ли брат взял замуж настолько отвратную женщину?..

Когда Карколф нырнула под растрескавшуюся арку, откуда-то донеслась музыка. Скрипач либо настраивал инструмент, либо играл на удивление отвратно. Но здесь и не такое услышишь. На поросшей мхом стене хлопали и шуршали бумажки, на которых виднелись едва заметные буковки, призывающие патриотично настроенных граждан города восстать против тирании Снейка Талиса. Карколф фыркнула. Большинство обитателей Сипани предпочитали опускаться, а не восставать, а среди оставшихся патриотов днем с огнем не сыщешь.

Она попыталась пальцами оттянуть натирающие кожу брюки, но безрезультатно. Ну, сколько надо заплатить портному, чтобы получить одежду, которая не трет и не давит? Карколф перепрыгнула на узкую дорожку рядом с застоявшимся каналом, чью поверхность покрывала тина и мусор, на ходу стараясь поправить шов. Не помогало. Будь проклята эта мода на облегающие брюки! Возможно, это наказание свыше за то, что она расплатилась с портным фальшивыми монетами? Но по обыкновению Карколф больше интересовало сиюминутное благополучие, чем вселенские кары, и она стремилась уклоняться от платы всякий раз, как только могла. Это стало поистине ее жизненным принципом, а отец говорил, что человек должен во что бы то ни стало придерживаться принципов.

Дьявольщина! Она в самом деле начала превращаться в своего отца.

– Ха!

Оборванная фигура выскочила из-под арки. Слабый отсвет мелькнул на клинке. Помимо воли охнув, Карколф отпрянула, отбрасывая полу плаща и пытаясь нашарить оружие, уверенная, что пришел ее конец. Рудокоп сыграл на опережение? Или это Омут и Отмель? Или наемники Куррикана? Но никто больше не показывался. Только единственный мужчина, нечесаный, с бледной влажной кожей, кутавшийся в латаный плащ и замотавший нижнюю часть лица ветхим шарфом, поверх которого угрожающе сверкали налитые кровью глаза.

– Стоять, не двигаться! – рявкнул он слегка приглушенно из-за шарфа.

– Кто это говорит? – подняла брови Карколф.

На несколько мгновений повисла тишина, лишь бились вонючие воды о камни.

– Ты – женщина? – почти извиняясь, спросил возможный грабитель.

– А если да, ты меня пропустишь?

– Ну… э… – Разбойник, казалось, колебался, но взял себя в руки. – Все равно стоять и не двигаться!

– Но почему? – поинтересовалась Карколф.

– Потому что у меня есть кое-какой долг… – Острие шпаги неуверенно дернулось. – Не твое дело!

– Я не об этом. Почему ты не убил меня сразу, чтобы обобрать труп? Зачем предупреждаешь?

Еще мгновение тишины.

– Я думал… Я хотел бы избежать крови. Но я предупреждаю – меня не остановить!

Он оказался проклятым обывателем. Просто грабитель, наткнувшийся на нее. Случайность. Это к вопросу о шлюхе-удаче! Только не для него.

– Вы, господин, всего лишь дрянной разбойник, – сказала она.

– Я – джентльмен, госпожа.

– Ты – мертвый джентльмен! – Карколф шагнула вперед, выбрасывая отточенный до бритвенной остроты клинок длиною в фут.

Лезвие отразило свет из окна над ними. Карколф не слишком много времени посвящала упражнениям с кинжалом, но все равно управлялась с ним лучше, чем с мечом.

Этому оборванцу с помойки не справиться с ней.

– Я зарежу тебя, как…

Но человек двигался с поразительной скоростью. Звякнула сталь. Карколф даже подумала о волшебстве. Кинжал вывернулся из ее пальцев, скользнул по липким камням и плюхнулся в канал.

– Ах! – воскликнула она.

Положение менялось на глазах. Напавший на нее не был таким мужланом, как казался. Во всяком случае, когда дело касалось игры клинков. А надо было предполагать. В Сипани ничего не бывает тем, чем выглядит.

– Деньги сюда! – потребовал он.

– Да забирай! – Карколф выхватила кошелек и швырнула им в стену, рассчитывая проскочить, когда он отвлечется.

Увы, он выхватил деньги из воздуха с впечатляющей ловкостью и острием шпаги перекрыл ей путь к спасению. Легонько толкнул оружием в выпуклость под ее плащом.

– Что это… что у тебя там?

А вот это хуже, гораздо хуже.

– Ничего. Совсем ничего, – попыталась соврать Карколф с неестественным смешком. Корабль вот-вот отойдет от причала, а ее на борту не было. Не попала она на борт проклятого судна, чтобы начать путешествие в Тхонд. Она ткнула пальцем в сторону порта. – У меня есть очень важное дело, так что если…

С легким шелестом шпага разрезала ее плащ.

– Ой! – моргнула Карколф.

Боль обожгла ребра. Клинок полоснул слишком глубоко.

– Ой… – Полностью растерянная, Карколф упала на колени. Кровь сочилась между пальцами, которыми она пыталась зажать бок.

– Ох, ты ж… Нет… Простите… Я, правда… Нет, в самом деле, я не хотел вас ранить. Я просто хотел…

– Ой…

Груз, слегка измазанный кровью Карколф, выпал на мостовую. Продолговатый сверток длиной в фут, завернутый в крашеную кожу.

– Мне нужен лекарь… – выдохнула Карколф своим самым отработанным «я-беспомощная-женщина» голосом. Великая герцогиня всегда упрекала ее в чрезмерном лицедействе, но в таком положении слишком много лицедейства быть не может. Скорее всего, ей действительно нужен лекарь, и есть надежда, что грабитель наклонится, тогда она может пырнуть ублюдка ножом в лицо. – Ну, пожалуйста, прошу вас!

Он замялся, выпучив глаза. Дело явно зашло дальше, чем он предполагал. Но приблизился лишь для того, чтобы достать сверток, при этом не отводил от Карколф сверкающее острие шпаги.

Отчаянно меняя тактику, она изо всех сил старалась не допустить паники в голосе.

– Ну, хорошо, возьмите деньги, будьте счастливы с ними… – На самом деле Карколф желала ему не счастья, а сгнить в гробу. – Но для нас двоих будет лучше, если вы не прикоснетесь к свертку!

– Это еще почему? – Его рука зависла на полпути. – Что там?

– Я не знаю. Мне приказано не открывать.

– Кем приказано?

– Я не знаю, – нахмурилась она. – Но…

Кертис забрал сверток. Конечно, забрал. Он, может, и лопух, но не до такой же степени. Просто схватил сверток и побежал. Ясное дело, побежал. А как же иначе?

Резко свернул в переулок – сердце бешено стучало, наступил на поломанную корзину, поскользнулся, едва не проткнув себя собственной шпагой, проехался лицом по куче мусора, набрал полный рот отвратительной сладковатой дряни. Отплевываясь и бранясь, кинул испуганный взгляд через плечо…

Ни малейших признаков преследования. Лишь туман, глубокий туман, что кружил и шевелился, будто живой.

Он сунул сверток, теперь сырой и скользкий, под драный плащ и захромал дальше, потирая отбитую ягодицу и пытаясь выплюнуть гнилостно-сладкий привкус изо рта. Нельзя сказать, что на вкус это хуже, чем его завтрак. Пожалуй, даже лучше. Человек познается по его завтракам, говаривал его мастер по турнирам.

Кертис поглубже надвинул влажный капюшон, пропитанный запахом лука и нужды, сдернул кошелек со шпаги и вернул клинок в ножны. Потом выскользнул из переулка и затерялся в толпе, едва-едва касаясь ладонью рукояти, которая вызывала так много воспоминаний. Учеба и турниры, блестящее будущее и восхищение толпы. «Фехтование, мальчик мой, это способ достичь успеха! Зрители в Стирии знают толк в фехтовании, любят своих бойцов, ты сможешь сколотить целое состояние!» Лучшие времена… Тогда он не рядился в лохмотья, не выпрашивал обрезки у мясника, не грабил людей, чтобы выжить. Он скривился. Ограбил женщину. Можно ли назвать это борьбой за выживание? Кертис украдкой бросил взгляд через плечо. Вдруг он убил ее? От страха мурашки побежали по коже. Просто царапина. Просто царапина, правда ведь? Но он видел кровь. Господи, пусть это будет просто царапина! Он потер лицо, словно надеясь прогнать воспоминания, но не слишком преуспел. Один за другим в памяти всплывали поступки, о которых он раньше и помыслить не мог, не то что совершать. И вот они стали обыденностью.

Последний раз убедившись, что «хвоста» нет, он юркнул с улицы в зловонный двор, а выцветшие лица героев прошлого пялились на него со старых листовок. Поднялся по провонявшей мочой лестнице вокруг ствола мертвого дерева. Долго ковырялся ключом в липком замке.

– Будь ты проклят, гребаный, дерьмовый…

Бац!

Дверь неожиданно распахнулась, и Кертис ввалился в комнату, чуть не упав опять. Развернулся, запер ее и несколько мгновений стоял в затхлой темноте, тяжело дыша.

Кто мог бы сейчас поверить, что когда-то он фехтовал с самим королем? Он проиграл. Ну, конечно же, проиграл. Пропустил два укола и был повержен его величеством в пыль, но, тем не менее, он скрещивал клинки с королем? Вот этот самый клинок, сообразил он, ставя шпагу в угол за дверь. Зазубренную, потемневшую и даже слегка погнутую ближе к концу. Последние двадцать лет были одинаково неблагополучными как для шпаги, так и для ее хозяина.

Скинув плащ, Кертис швырнул его в угол и вытащил сверток, чтобы посмотреть – что же такое он раздобыл? Какое-то время возился с лампой в кромешной темноте и, наконец, получил какое-то подобие света, нахмурившись, когда жалкие закоулки его комнаты появились в поле зрения. Треснувшее стекло на окне, отсыревшая штукатурка вздулась пузырями, бугристый тюфяк, из которого торчали пучки соломы, служивший ему ложем, и немного деревянной скособоченной мебели…

На единственном стуле за единственным столом сидел человек. Крупный мужчина в широком плаще. Череп покрывала седеющая щетина. Он медленно выдохнул через плоский нос, и пара игральных костей выпала из его кулака на грязную столешницу.

– Шесть и два, – сказал гость. – Восемь.

– Кто ты, черт побери? – Голос Кертиса сорвался от испуга.

– Меня прислал Рудокоп, – он снова бросил кости. – Шесть и пять.

– Это значит, что я проигрываю? – Кертис кинул косой взгляд на шпагу, стараясь делать вид, что ничего не произошло. Интересно, как быстро он сможет прыгнуть в угол, обнажить клинок, принять стойку…

– Ты уже проиграл, – сказал здоровяк, мягко собирая кости в ладонь. Он поднял голову. Глаза невыразительные, как у мертвой рыбы. Как у рыбы, лежащей на рыночном лотке. Мертвые, темные и печально поблескивающие. – Хочешь знать, что будет, если ты полезешь за шпагой?

Кертис не был храбрецом. Никогда не был. Ему приходилось собирать все свое мужество, чтобы припугнуть кого-либо, а когда пугали его, отвага сразу же улетучивалась.

– Нет, – пробормотал он, опуская плечи.

– Кинь мне сверток, – приказал здоровяк. Кертис повиновался. – И кошелек!

Казалось, будто любое стремление сопротивляться покинуло Кертиса. Не осталось сил даже схитрить. Он едва-едва держался на ногах. Гость схватил брошенный на стол кошелек, кончиками пальцев растянул горловину и заглянул внутрь.

Заломив от отчаяния руки, Кертис простонал:

– Это все, что у меня есть.

– Я знаю, – ответил человек, вставая. – Я проверил.

Он вышел из-за стола, и Кертис отшатнулся к шкафу, в котором ничего не было, кроме пыли и паутины.

– Мой долг уплачен? – еле слышно спросил он.

– А ты как думаешь, уплачен твой долг?

Они обменялись взглядами. Кертис сглотнул комок в горле.

– А когда долг будет уплачен?

Здоровяк высоко поднял плечи.

– А как ты думаешь, когда он будет уплачен?

Кертис снова сглотнул, прошептал дрожащими губами:

– Когда Рудокоп скажет?

Здоровяк приподнял одну бровь, разделенную напополам проплешиной шрама.

– У тебя есть еще вопросы… на которые ты не знаешь ответы?

Фехтовальщик упал на колени, хватаясь за голову. Лицо гостя сквозь пелену слез расплывалось. Но стыда не было. Посещения Рудокопа лишили его остатков гордости уже давно.

– Оставь мне хоть что-нибудь… – прошептал он. – Хоть что-нибудь…

Гость обернулся, смерив его взглядом пустых рыбьих глаз.

– А зачем?

Балагур прихватил еще и шпагу – все равно, кроме нее, в комнате не было ничего ценного.

– Я приду через неделю, – сказал он.

Он не угрожал, просто предупредил заранее, в соответствии с условиями договора, но голова Кертиса дан Брой поникла, и он зарыдал.

Первым побуждением Балагура было утешить дворянчика, но он передумал. Зачем множить ошибки?

– Пожалуй, тебе не стоило залезать в долги, – бросил он на прощание.

Его всегда удивляло, что люди, которые занимали деньги, не пытались считать проценты. Знание пропорций и немного времени, а ведь как увлекательно. Не так уже трудно выучиться. Но, возможно, они склонны переоценивать свои доходы, отравляясь сладкой ложью и видя во всем только светлую сторону? Удача их не обманет, все наладится, все получится просто потому, что они такие вот особенные. Но Балагур не питал иллюзий. Он знал, что представляет собой лишь самый заурядный винтик в сложном механизме под названием жизнь. Он всегда опирался на трезвое видение мира.

Теперь он топал по улицам, отсчитывая шаги до убежища Рудокопа. Сто пять, сто четыре, сто три…

Просто поразительно, каким маленьким кажется город, если измерить его. Все его жители, все их желания, суждения и долги теснились на узкой полоске осушенного болота. По мнению Балагура, болото потихоньку пытается вернуть взятый некогда заем. И он думал, что это к лучшему, в конце концов.

…семьдесят шесть,

семьдесят пять,

семьдесят четыре…

Балагур заметил «хвост». Неужели карманник? Бросив небрежный взгляд на палатку торговца, он увидел ее краем глаза. Девушка с темными волосами, собранными под берет, одетая в куртку, слишком большую для нее. Чуть старше ребенка. Балагур сделал несколько шагов вдоль узкого прохода и повернулся, загораживая путь и откидывая полу плаща, чтобы показать рукояти четырех из шести его ножей. Преследовательница выглянула из-за угла, а он просто стоял и смотрел на нее. Только смотрел. Девочка замерла, судорожно сглотнула, дернулась вправо-влево, а потом отступила и смешалась с толпой. Вот и все, что было…

…тридцать один,

тридцать,

двадцать девять…

Сипани и, в первую очередь, его вонючий и сырой Старый Квартал кишел ворами. Они назойливо вились вокруг, словно мошки в летнюю пору. А кроме того, разбойники, грабители, взломщики, мошенники, убийцы, буяны, барышники, жулики, игроки, букмекеры, ростовщики, вымогатели, нищие, сутенеры, скупщики краденого, нечестные на руку купцы, не говоря уже о бухгалтерах и законниках. Насколько выяснил для себя Балагур, законники представляли самую отвратительную касту. Иногда казалось, что в Сипани вообще никто не трудился. Главным занятием для его жителей стало изъятие денег у себе подобных.

Но Балагур никогда не считал себя лучше других.

…четыре, три, два, один и двенадцать шагов вниз мимо трех охранников и через двойные двери к логову Рудокопа.

Внутри клубился густой дым, пробиваемый светом от ламп в виде цветов, стояла жара от тяжелого дыхания и движущихся тел, в уши забивался негромкий гул нескончаемой болтовни. Здесь выдавали тайны, разрушали репутации и предавали доверие. Впрочем, все точно так же, как и в других подобных местах.

Двое северян пристроились за столиком в углу. Один из них – острозубый, с длинными прямыми волосами – откинулся на спинку стула, едва не падая, и зажал трубку в зубах. Второй держал в правой руке бутылку, а в левой – маленькую книжку, которую рассматривал, шевеля бровями.

Почти всех постоянных посетителей Балагур знал в лицо. Завсегдатаев. Некоторые приходили напиться. Некоторые – поесть. Большинство сдвинулись на азартных играх. Стучали, перекатываясь, кости, шлепали по столу карты, глаза в тщетной надежде следили за колесом рулетки.

Азартные игры не приносили основного дохода Рудокопу, но благодаря им люди залезали в долги, а вот долги-то и приносили главную прибыль. Поднявшись по лестнице в двадцать три ступени, Балагур увидел охранника с татуированным лицом, который приветливо помахал ему.

Трое других сидели там же, потягивая выпивку. Самый мелкий улыбнулся и кивнул, пытаясь, возможно, задружиться. Самый здоровый – напыжился и ощетинился, чувствуя соперника.

Балагур не обратил внимания ни на того, ни на другого. Он давно уже оставил любые попытки разгадать сложную математику человеческих взаимоотношений, не говоря уже о том, чтобы в них участвовать. Если этот человек позволит себе что-то сверх настороженности, разговор вместо своего хозяина будет вести тесак Балагура. А он в спорах всегда оказывался сильнее даже самых убедительных доводов.

Госпожа Борферо – мясистая женщина с темными кудрями, которые выбивались из-под пурпурной шапочки, – носила маленькие очки, ужасно увеличивающие глаза. И пахло от нее ламповым маслом. Она обитала в небольшой, забитой столами с бухгалтерскими книгами прихожей перед кабинетом Рудокопа. Когда она впервые встретилась с Балагуром, то ткнула пальцем в дверь за своей спиной и сказала:

– Я – правая рука Рудокопа. Его не беспокой никогда. Никогда! Будешь говорить со мной.

Балагур, конечно, понял, едва увидев, с каким мастерством она обращается с числами в книгах, что кабинет пустой, а Борферо и есть Рудокоп, но она выглядела такой довольной, что уловка удалась, и он решил подыграть. Он никогда не любил раскачивать лодку. Кто так поступает, обычно тонет. Кроме того, игра позволяла представить, что приказы исходят от другого человека, таинственного и всесильного. Его можно использовать, как чулан, куда складываешь вину за содеянное. Глянув на кабинет, Балагур задумался – есть ли за дверью комната или, открыв ее, он обнаружил бы кирпичную кладку?

– Что ты сегодня добыл? – спросила Борферо, листая раскрытую книгу и макая перо в чернильницу. В любом серьезном деле без этого никуда.

Она уважал ее и даже восхищался, но не признался бы в этом никогда в жизни. Как правило, люди обижались на его комплименты.

Балагур высыпал монеты в ладонь и позволил им соскользнуть на неровные столбцы с именами заемщиков и суммами долга. По большей части медяшки с небольшими вкраплениями серебра.

Борферо подалась вперед, сморщив нос и сдвигая очки на лоб. Без них ее глаза показались слишком маленькими.

– Ну, и шпага тоже, – добавил Балагур, прислоняя оружие к столешнице.

– Скудный урожай, – пробормотала Борферо.

– Там почва каменистая.

– Очень верно подмечено. – Она сбросила очки на место и принялась выводить цифры в колонке. – Жить все труднее. – Эти слова Борферо повторяла часто, будто могла объяснить ими все на свете.

– Кертис дан Брой спрашивал у меня, когда долг можно будет считать выплаченным?

Она подняла глаза, удивленная вопросом.

– Когда Рудокоп признает, что долг выплачен.

– Я ему так и сказал.

– Хорошо.

– Вы говорили, чтобы поискал… сверток. – Балагур выложил добычу на стол. – У дан Броя было это.

Вещица казалась довольно бесполезной. Чуть меньше фута в длину, завернута в крашеную и потертую кожу с выдавленной надписью или числом. Нет, точно не число, поразмыслив, признал Балагур.

Госпожа Борферо вцепилась в сверток, но тут же мысленно выругала себя за излишнюю поспешность. Она ведь знала, что никому не может доверять в этом деле. Зачем вызывать лишние вопросы. Подозрение. Как этот дешевка дан Брой завладел такой вещью? Нет ли здесь подвоха? Не работает ли Балагур на гурков? Или на Карколф? Или вообще двойная игра? Сети, которые плетет эта самодовольная сука, раскинуты без конца и края. Тройная игра? И где же выход? Где выигрыш?

Четверная игра?

Лицо Балагура не выражало ни малейших оттенков алчности или амбиций. Не выражало вообще ничего. Он, вне всяких сомнений, малый со странностями, но прибыл с отличными рекомендациями. Он казался деловым человеком, и Борферо это нравилось, но она никогда не произнесла бы похвалу вслух. Начальник должен соблюдать определенные принципы.

Но многое на самом деле проще, чем кажется на первый взгляд. В жизни Борферо довольно часто случались неожиданные повороты.

– Возможно, это оно и есть, – протянула она задумчиво, хотя не сомневалась с самого начала.

Но она была не из тех женщин, которые напрасно тратят время на пустые домыслы.

Балагур кивнул.

– Ты хорошо поработал.

Он снова кивнул.

– Рудокоп хочет сделать тебе подарок. – Она всегда утверждала, что со своими людьми нужно быть щедрым, а не то найдутся другие, более щедрые.

Но Балагур словно и не заметил ее великодушия.

– Хочешь женщину?

– Нет. – Казалось, его это предложение слегка оскорбило.

– Мужчину?

– Нет. – С тем же откликом.

– Дурь? Выпивка…

– Нет.

– Но должен же ты чего-то хотеть.

Он пожал плечами.

Госпожа Борферо надула щеки. Она всегда дергала людей за ниточки их желаний. А что делать с человеком, который не хочет ничего?

– Почему бы тебе не поразмыслить над этим?

– Я подумаю, – неторопливо кивнул Балагур.

– Тебе попались на глаза двое северян с выпивкой?

– Да, я видел двух северян. Один читал книгу.

– Правда? Книгу?

– Любители чтения есть во всех уголках мира, – Балагур пожал плечами.

Борферо вышла в зал, невольно обратив внимание на огорчительное отсутствие богатых посетителей. Этой ночью значительной прибыли можно не ждать. Если один из северян и читал, то ему надоело. Омут хлебал ее лучшее вино прямо из горлышка бутылки. Трое других переместились под стол. Отмель курил трубку с чагой, завоняв весь воздух вокруг. Обычно Борферо не позволяла такого, но для этих двоих пришлось сделать исключение. Почему банк обратился к услугам столь отвратных типов, она не знала. Но была уверена, что богатые люди могут не объяснять своих прихотей.

– Господа, – произнесла она, опускаясь на стул.

– Где? – Отмель хрипло хохотнул.

Омут медленно приподнял бутылку и глянул на подельника с откровенным презрением.

Но Борферо, голосом ласковым и рассудительным, продолжала гнуть свою линию.

– Вы говорили, что ваши… работодатели были бы весьма признательны, если бы я раздобыла… Ну, вы упомянули некую вещь.

Оба северянина оживились и подались вперед, будто на ней было что-то написано. Омут кинул на пол пустую бутылку, которая покатилась в сторону.

– Весьма и весьма признательны, – сказал он.

– А на какую часть моего долга может распространиться их признательность?

– На весь.

Борферо почувствовала легкий зуд. Свобода. Да неужели? Прямо здесь, в ее кармане? Но она не могла позволить какой-либо оплошности сыграть злую шутку. Чем больше ставка, тем больше осторожности требуется.

– Мой долг будет списан?

– Насмерть, – наклонился Отмель, чиркнув мундштуком трубки по заросшему щетиной горлу.

– Насмерть! – прорычал его брат, приближаясь с другой стороны.

Ей никогда не нравилось лицезреть покрытые шрамами рожи отребья и убийц рядом с собой. Даже их близкое дыхание выводило из равновесия.

– Отлично! – пискнула Борферо, кладя сверток на стол. – Тогда я немедленно отменяю проценты по платежам. А вы, будьте любезны, передайте мое почтение вашим… работодателям.

– Само собой! – Отмель не столько улыбнулся, сколько оскалил острые зубы. – Хотя, думаю, твое почтение им до одного места.

– Ничего личного, – Омут не улыбался. – Просто наши работодатели не заморачиваются по мелочам.

– Жить все труднее, – глубоко вздохнула Борферо.

– А когда было иначе? – Омут поднялся и сграбастал сверток здоровенной лапой.

Когда Омут шагнул в ночь, прохладный воздух ударил его, как пощечина. В Сипани нет ничего приятного, хотя иногда в него приходится возвращаться.

– Должен признаться, – откашлялся и сплюнул он. – Я слегка перебрал.

– Точно, – согласился Отмель, отрыгиваясь и вглядываясь в туман. По крайней мере, мгла слегка развеялась. Ну, достаточно неплохо для этого города, напоминающего ад. – Замечу, не самое правильное решение, когда ты на работе.

– Ты прав. – Омут попытался рассмотреть добычу, насколько позволит слабое освещение. – Кто знал, что это свалится на наши головы?

– Только не я… Мы же по одной, – нахмурился Отмель. – Или… не по одной?

– Мы собирались по одной, – сказал Омут.

– За одной кружкой обычно тянутся еще и еще. – Отмель напялил дурацкую, уродливую шляпу. – Прогуляемся до берега, а?

– В этой шляпе ты выглядишь, как поганый засранец.

– Ты, братишка, помешан на внешности.

Омут зашипел в ответ.

– А этого в самом деле хватит, чтобы перекрыть долг этой женщины, как думаешь?

– Сейчас, может быть. Но ты же знаешь, как бывает. Если один раз задолжал, то выплачиваешь всю жизнь.

Омут снова плюнул и зашагал вперед со свертком в руке, пока переулок особо не шатался. Он не собирался прятать добычу в карман, откуда его мог вытащить какой-нибудь говнюк. Сипани кишит ублюдками-карманниками. В последний раз, когда он приезжал сюда, какая-то сволочь сперла его носки, и северянин растер ноги до кровавых водянок, возвращаясь домой. Кто ворует носки? Проклятые стирийские ублюдки… Поэтому ценную вещь лучше не выпускать из рук. И пускай эти говнюки попробуют ею завладеть.

– И кто из нас засранец? – бросил вслед Отмель. – Берег в другую сторону.

– Только мы не собираемся на берег, – рявкнул Омут через плечо. – Мы должны кинуть это в колодец в старом дворе по соседству.

– Мы? – Отмель поспешно догнал его. – Кинуть?

– Нет, придурок, это я так шучу.

– Почему в колодец?

– Потому, что он так решил.

– Кто решил?

– Бугор.

– Маленький бугор или большой бугор?

Даже будучи хорошенько поддатым, Омут сообразил говорить потише.

– Лысый бугор.

– Вот дерьмо… – охнул Отмель. – Лично?

– Лично.

– Как это было? – спросил Отмель после недолгого молчания.

– Это было более чем страшно. Спасибо, что напомнил.

Теперь повисла тишина, прерываемая лишь шарканьем сапог по мокрой мостовой.

– Лучше бы мы не ввязывались в это гребаное дело, – нарушил молчание Отмель.

– Прими мои искренние благодарности, – ответил Омут. – Ты просто сраный провидец. Гребаных дел следует избегать всегда и везде, да?

– Ну, мы-то стараемся изо всех сил. Только иногда ты вляпываешься в них без выбора. Потому я и говорю, что нам лучше не ввязываться. – Отмель понизил голос до шепота. – Знаешь, что лысый бугор сказал в прошлый раз?

– Что ты шепчешь? Его же здесь нет.

– А я не знаю, – Отмель закрутил головой.

– Да нет его, нет, – Омут потер виски. Однажды он прибьет брата – слишком уж он трусливый. – Я отвечаю, нет.

– А вдруг есть? Надо всегда думать, что он где-то рядом.

– Может, ты заткнешься хотя бы на сраное мгновение? – Омут поймал Отмеля за грудки и сунул сверток ему в лицо. – Болтаешь, как проклятый…

Он очень удивился, когда между ними проскользнула темная фигура и ладонь его опустела.

Киам мчалась, словно от скорости зависела ее жизнь. Ну, если разобраться, то зависела напрямую.

– Хватай его, черт подери! – орали северяне, шаркая и топая по переулку. Не слишком быстро, но, как на ее вкус, то лучше быть от них гораздо дальше.

– Это девка, придурок!

Здоровенные и неуклюжие, но быстрые. Они потрясали кулаками и стучали сапогами. Если им удастся ее поймать…

– Кого это волнует? Отнять добычу!

Воздух со свистом вырывался из ее легких, сердце бешено колотилось, мышцы горели от быстрого бега.

Киам повернула за угол, скользя обмотанными тряпками ногами по влажным булыжникам, оказалась на широкой улице, где свет фонарей пробивался сквозь туман мутными пятнами и слонялись жители самого многолюдного города мира. Она нырнула в толпу и понеслась среди гуляк, подобно ткацкому челноку, уворачиваясь и огибая их. Лица то приближались, то исчезали. Вот и ночной рынок Блэксайда – ларьки, покупатели, крики торговцев, шум, разнообразные запахи и сплошная кутерьма. Киам нырнула под колеса фургона, протиснулась между продавцом и покупателем, разбросав фрукты, запрыгнула на прилавок, заваленный скользкой рыбой, в то время, как лавочник пытался сграбастать ее, но поймал лишь воздух. Одной ногой она зацепила корзину, рассыпая мидий по брусчатке. И все равно позади слышались крики и рев – северяне расталкивали людей у нее за спиной. Летели в разные стороны тележки, как будто по рынку прошелся бессмысленный и беспощадный ураган. Проскочив под ногами высокого мужчины, она в очередной раз свернула за угол, сделала два быстрых шага по осклизлым камням мимо дорожки, которую заливали волны. Пищали крысы, копошащиеся в мусоре, а крики северян все приближались. Воздух из груди Киам вырывался с болью, обжигая гортань. В отчаянии она прибавила шаг, расплескивая и разбрызгивая воду.

– Вот она! – загремел голос за спиной. – Скорей сюда!

Она протиснулась сквозь дыру, забранную ржавой решеткой. Острый железный заусенец обжег болью руку. На этот раз Киам даже обрадовалась, что Зеленая Старуха держала ее впроголодь. Низко пригибаясь, сжимая ворованный сверток и пытаясь восстановить дыхание, она двинулась в темноту. И тут северяне добрались до решетки. Один вцепился в прутья с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Чешуйки ржавчины посыпались дождем. Оглянувшись, Киам на миг представила, что было бы, угоди она в эти грязные лапищи.

Второй прижал бородатую рожу к просвету в ограждении, сжимая в кулаке нож, который выглядел жаждущим крови. Вообще-то, когда гонишься за вором, любой нож выглядит жаждущим крови.

– Верни добычу! – прорычал он, выпучив глаза и оскалившись. – И мы забудем обо всем! Верни добычу немедленно!

Киам продолжала уходить, слыша визг сгибающихся прутьев.

– Ты покойница, мелкая сука! Мы найдем тебя, так и знай!

Она упрямо протискивалась сквозь трещину в стене, заросшую пылью и грязью.

– Мы найдем тебя! – гремело за спиной.

Возможно, они ее и найдут, как обещали, но вор не имеет права отвлекаться на размышления о будущем. Он должен жить сегодняшним днем. Встряхнув плащ, Киам вывернула его наизнанку, выставив напоказ выцветшую зеленую подкладку, сунула в карман шапочку, распустила волосы по плечам и, свернув в переулок близ Пятого Канала, быстро-быстро пошла, низко наклонив голову.

Рядом проплыла прогулочная лодка. Болтовня, смех, позвякивание бокалов. Люди лениво двигались вдоль высоких бортов, похожие в тумане на призраки. Киам задумалась – какие они усилия прилагают, чтобы выжить, и какие приходится прилагать ей? Но быстрого ответа на этот вопрос она не находила никогда. Когда красноватые огни лодки скрылись в тумане, Киам услыхала скрипку Хоува. Она постояла немного в тени, восхищаясь красотой музыки. Посмотрела на сверток. Ну, не похож он на важную вещь. И слишком легкий. Но какое ей дело, если Зеленая Старуха дает задание? Утерев нос, она пошла по-над стеной. Музыка становилась все громче, наконец показалась спина Хоува и его движущийся смычок. Неслышно проскользнув позади него, Киам уронила сверток в широко открытый карман.

Хоув не заметил, как ему в карман что-то опустили, но почувствовал три легких касания по спине, и его плащ вдруг отяжелел. Он не видел, кто подбросил добычу, да и не собирался смотреть. Он просто продолжал играть тот марш Союза, которым открывал каждое свое выступление на сцене в Адуе или перед сценой, когда он разогревал публику для выхода знаменитого Лестека. А потом умерла жена, и жизнь пошла наперекосяк. Бойкая мелодия напомнила ему о минувших днях, слезы защипали воспаленные глаза, а потому скрипач перешел к плавному менуэту, который больше подходил к его настроению, в отличие от большинства гуляющих, хотя вряд ли кто-либо из них почувствовал разницу. Местные жители любили говорить о Сипани как о культурном городе, но большинство из них были пьяницами, мерзавцами, тупыми головорезами или сочетанием того и другого.

Как он докатился до этого? Самый повторяемый вопрос. Хоув плыл по улице, словно его единственной целью оставалось – заработать немного денег музыкой. У одной из лавок аромат дешевых пирожков с мясом заставил заурчать голодный желудок, а потому он прекратил играть и подставил шапку для вознаграждения. Но никто не расщедрился, что, впрочем, неудивительно. Тогда Хоув направился к Версетти, где, судя по вывеске и доносящимся из-за двери звукам осприанского вальса, как раз устроили танцульки. Посетители расслаблялись с трубками, крутили бокалы из тонкого стекла затянутыми в перчатки пальцами, презрительно щурились по сторонам сквозь прорези покрытых кусочками зеркала масок. Джерви сидел, как обычно, за столиком у стены. Напротив – женщина с высокой прической.

– Немного музыки, дорогуша? – прохрипел Хоув, нависая над ней таким образом, чтобы плащ лег на колени Джерви.

Сморщив нос от запаха застарелого пота, Джерви вытащил что-то из кармана Хоува.

– Почему бы тебе не отвалить?

Хоув последовал совету, унося с собой – хвала судьбе! – свою отвратительную музыку.

– Что там происходит на улице? – Райсельд на мгновение приподняла маску, показав округлое миловидное лицо, покрытое пудрой и модной здесь скукой.

В самом деле, снаружи доносился грохот, топот и выкрики на северном наречии. Похоже, какие-то беспорядки.

– Будь прокляты эти северяне, – пробормотал он. – Вечно от них неудобства. Полагаю, их нужно держать на привязи, как собак. – Джерви снял шляпу и бросил на стол, подавая привычный знак. А сам откинулся на спинку стула, удерживая сверток в опущенной руке у самого пола. Мерзкая работа, но человек должен как-то получать деньги. – Тебе не о чем беспокоиться, радость моя.

Она улыбнулась ему, как обычно искренне и открыто, что производило на Джерви неотразимое впечатление.

– Пойдем спать? – спросил он, бросая на стол пару монет за вино.

– Ну, если пора… – вздохнула она.

Джерви почувствовал, что сверток забрали.

Сифкисс ужом вывернулся из-под столов и побежал по улице, позволив палке в одной руке тарахтеть по прутьям ограды, и размахивая свертком, зажатым в другой. Ну, и подумаешь, что Зеленая Старуха приказала вести себя скрытно, это не для Сифкисса. Человек, когда ему полных тринадцать лет, имеет право жить своим умом, не правда ли? Скоро он сможет выполнять и задания посложнее. Может, пойдет работать на Куррикана. Любой может сказать, что он – не такой, как все. Он украл высокую шляпу, в которой смотрелся совсем как благородный господин из города, а если люди достаточно унылы, чтобы не замечать столь очевидных вещей, то, во избежание всяких сомнений, заломил ее набекрень. Дьявольски дерзкий!

Да, все видели Сифкисса.

Он убедился, что ни малейшей слежки за ним нет, скользнул сквозь покрытые росой кусты в трещину скрывавшейся за ними стены, а она уж честно привела его в подвал старинного храма, где тьму рассеивал лунный свет, проникавший сквозь дыры в перекрытии.

Большинство детей отправились работать. Двое парней играли в кости, девчонка глодала кость, Пенс курил и не замечал ничего вокруг, а кто-то из новеньких кашлял в углу, свернувшись калачиком. Кашель Сифкиссу не понравился. Очень даже может быть, что ему придется сбрасывать отмучившегося в сточную канаву через денек или два. Но с другой стороны, это значило, что он сможет получить несколько монеток за мертвеца. Большинству людей не нравилось возиться с покойниками, но Сифкисса это волновало мало. Это как ливень – он мочит всех без разбора, говаривала Зеленая Старуха. Она и сидела в глубине, на обычном месте, сгорбившись за старым столом, который освещала единственная лампа. Длинные сально блестящие приглаженные волосы. Язык бесцельно скользил по голым деснам, когда она задумчиво посмотрела на Сифкисса. Рядом с ней стоял стройный юноша в жилете с вышитыми серебряной нитью листьями. Сифкисс, думая произвести впечатление, подошел бодрой походкой.

– Получил, что приказано? – спросила Зеленая Старуха.

– Конечно! – воскликнул Сифкисс, дернул головой, роняя шляпу, и выругался, поймав ее у самой земли и водружая на место. С недовольным видом бросил сверток на стол.

– Тогда убирайся, – отрезала Старуха.

Сифкисс недовольно зыркнул на нее, но ума хватило промолчать. Вообще, мальчишка уродился слишком уж разумным, поэтому Зеленая Старуха показала ему на прощание жилистый костлявый кулак.

– Вот он, как и было обещано. – Она указала на обмотанную кожей вещицу, лежащую в круге света на старой столешнице, покрытой трещинами, с облупленной краской и осыпавшейся позолотой, но все еще красивой работы давних мастеров.

«Такая же древняя, как и я», – подумала Зеленая Старуха.

– Вроде бы мелочь, а столько суеты, – сказал Фэллоу.

В кошельке, который он бросил на стол, чарующей музыкой звякнуло золото. Зеленая Старуха подхватила его, развязала когтистыми пальцами и тут же принялась подсчитывать монеты.

– Где эта твоя девчонка Киам? – спросил Фэллоу. – Слышишь? Малышка Киам где?

Плечи Зеленой Старухи напряглись, но она продолжала считать. Этим делом она могла заниматься даже на корабле в шторм.

– Работает.

– А когда она вернется? Она мне нравится, – Фэллоу подошел ближе, снижая голос. – Я мог бы заплатить за нее чертовски привлекательную сумму.

– Она – мой лучший добытчик, – сказала Зеленая. – Можешь освободить мои руки от кого-нибудь другого. Как насчет того парня, Сифкисса?

– Это который с кислой мордой принес сверток?

– Хороший работник. Крепкий парнишка. Слегка дерзкий. Но может быть отличным гребцом на галере, как мне кажется. Может быть, сгодится для боев.

– В яме? – фыркнул Фэллоу. – Этот мелкий засранец? Я уверен, что грести он будет только после хорошей порки.

– Ну, и ладно. У них же хватает плетей.

– Надеюсь, что так. Я заберу его, если надо. И еще троих, кроме него. Через неделю я еду на рынок в Вестпорт. Отберешь мне кого-нибудь, только не надо подсовывать свои отбросы.

– Я никогда не подсовывала тебе отбросы.

– У тебя, кроме отбросов, ничего нет, чертова старая мошенница. А что скажешь остальным из своего выводка, а? – продолжал Фэллоу дурацким «тру-ля-ляшным» голосом. – Что деток забрали слугами к богатым дворянам? Или работать на конюшнях? Или назначили гребаными императорами Гуркхула? Или еще что-то типа того?

Фэллоу осклабился. Зеленая Старуха вдруг пожалела, что под рукой нет ножа, но все, что она постигла к настоящему времени, она постигала через горький опыт.

– Что захочу, то и скажу… – проворчала она, продолжая перебирать пальцами монеты.

Проклятые суставы. Они и вполовину не так подвижны, как раньше.

– Ну, ладно, – подмигнул он. – Значит, я зайду за Киам в другой день!

– Все, что тебе угодно, – пробормотала Зеленая, – только скажи.

Она чертовски долго спасала Киам. Да, она не в состоянии уберечь всех, и у нее хватает мозгов это понимать, но уж одну-единственную она сумеет защитить. И в последний день, возможно, это зачтется. Никто, конечно, не скажет доброго слова, но она-то будет знать.

– Сумма сходится. Сверток твой.

Забрав добычу, Фэллоу поспешил убраться из этой вонючей дыры. Слишком сильно она напоминала тюрьму. Особенно вонища. И детские глаза, большие и влажные. Да, он был не против покупать и продавать их, но не хотел видеть их глаза. Как палач может постоянно смотреть в глаза жертв? Возможно, они просто привыкают. Но Фэллоу это очень не нравилось. Требовало слишком больших напряжений сердца.

Его охранники сидели, развалившись, у входной двери. Он махнул им и зашагал посредине образованного бойцами квадрата.

– Все получилось? – бросил через плечо Гренти.

– Более-менее, – проворчал Фэллоу холодно, чтобы предотвратить дальнейшую болтовню.

«Тебе нужны друзья или деньги?» – сказал как-то Куррикан, и слова запали Фэллоу в душу.

Но Гренти, к несчастью, не собирался отступаться.

– Идем прямиком к Куррикану?

– Да! – рявкнул Фэллоу так резко, как только мог.

Но Гренти любил трепать языком. Как и большинство головорезов, кстати. А как еще проводить время, занятое ничегонеделаньем?

– Отличный дом у Куррикана, не правда ли? Как называются эти колонны впереди?

– Пилястры, – проворчал кто-то из других охранников.

– Нет! Я знаю, что такое пилястры, но не об этом спрашиваю. Я хочу узнать, как называется этот архитектурный стиль. Там виноградные листья по верху.

– Там листья?

– Нет, не настоящие листья. Выдолбленные долотом. Это такая общая задумка, основанная, как мне кажется…

На миг Фэллоу обрадовался молчанию. Потом заволновался. Из тумана впереди прорисовалась фигура. Будто выходец из Преисподней. Нищие, пьяницы и прочие мерзавцы расступались с их пути в стороны, словно земля, поднятая плугом. Но этот человек не шевелился. Высоченный ублюдок, выше любого из телохранителей Фэллоу. В белом плаще с капюшоном. Ну, впрочем, не совсем белом. Ничто не могло оставаться чистым достаточно долго в Сипани. Плащ посерел от сырости, низ подола покрывали черные капли от грязи.

– Избавьтесь от него, – приказал Фэллоу.

– Освободи гребаную дорогу! – проорал Гренти.

– Ты – Фэллоу? – Человек сбросил капюшон.

– Это женщина, – пробормотал Гренти.

И он не ошибся, хотя для женщины у нее была слишком мускулистая шея, чересчур угловатая челюсть и коротко остриженные рыжие волосы.

– Меня зовут Явре, – сказала она, гордо задирая подбородок. – Львица Хоскоппа.

– А она не двинутая? – проговорил Гренти. – Сбежала из богадельни.

– Один раз я сбегала из богадельни, – согласилась женщина. Фэллоу никак не мог сообразить, из каких она краев. Такое странное произношение. – Ну… Это была тюрьма для чародеев. Отличие не слишком большое, поскольку большинство волшебников я бы назвала слегка двинутыми. Но это к делу не относится. У вас есть то, что нужно мне.

– Да ладно? – улыбнулся Фэллоу.

Теперь он почти не волновался. Во-первых, женщина. Во-вторых, сумасшедшая.

– Не знаю, как убедить вас, ибо мне не хватает вежливых слов. Это моя давняя беда. Но для вас лучше было бы отдать мне это добровольно.

– Знаешь, что бы я тебе дал охотно? – ухмыльнулся Фээллоу, вызвав хихиканье спутников.

Но женщина не смеялась.

– Это нечто, завернутое в кожу, длиной… – Она подняла руку, растопырив большой и указательный пальцы. – Раз в пять длиннее твоего «петуха».

Даже если она просто знала о свертке, это уже плохо. Но шуточек насчет своего члена, росту которого не помогало ни одно из лекарских притираний, Фэллоу не переносил.

Улыбка сползла с его лица.

– Убейте ее.

Она ударила Гренти куда-то в грудь. А может, и нет, поскольку все происходило будто в тумане. Глаза телохранителя выпучились и полезли на лоб, а сам он застыл неподвижно, приподнявшись на цыпочки и до половины вытащив меч из ножен.

Второй охранник – здоровенный, как сарай, уроженец Стирии – замахнулся булавой, но угодил лишь в мелькнувшую полу плаща. Мгновение спустя с изумленным восклицанием он врезался в стену и безжизненно сполз на землю, осыпаемый пылью, кусками штукатурки и битым кирпичом.

Третий телохранитель, осприанец, ловкими пальцами выхватил метательный нож, но бросить его не успел. Булава, просвистев в воздухе, отскочила от его головы. Он упал, не проронив ни звука и раскинув руки.

– Эти колонны называются антирическими, – женщина прижала указательный палец ко лбу Гренти и мягко толкнула его.

Он упал на бок, все еще оцепеневший. Выпученные пустые глаза смотрели в никуда.

– Это я сделала голыми руками. – Она подняла большой кулак, и на свет из-под одеяний появился меч с позолоченным эфесом. – Потом я обнажу меч, который в древнее время выковали мастера из упавшей звезды. Только шестеро из ныне живущих людей видели этот клинок. Он чрезвычайно красив. Но мне придется убить тебя им.

Последний из телохранителей, покосившись на Фэллоу, бросил в грязь топор и кинулся наутек.

– Ха! – воскликнула женщина. Морщинки разочарования возникли около ее рыжих бровей. – Просто на будущее. Чтоб ты знал. Вздумаешь бежать, я поймаю тебя через… – Она прищурилась, окидывая Фэллоу оценивающим взглядом. – Где-то через четыре шага.

Он побежал.

На третьем шаге она настигла его, и мужчина упал лицом вниз на булыжники, набрав полный рот грязи. Рука его оказалась заломленной за спину.

– Ты понятия не имеешь, с кем связалась, тупая сука! – Он попытался вырваться, но хватка была железной, и когда рука пошла еще дальше за спину, он завизжал от боли.

– Это правда, я не великий мыслитель. – В ее голосе не слышалось ни малейшего напряжения. – Я предпочитаю простые поступки и не имею времени на философские размышления. Хочешь сказать мне, где груз, или тебя бить, пока он из тебя не вывалится?

– Я работаю на Куррикана! – выдохнул Фэллоу.

– Я – новичок в этом городе. Имена не оказывают на меня магического воздействия.

– Мы тебя из-под земли достанем!

– Конечно! – рассмеялась она. – Я и не прячусь. Меня зовут Явре. Явре, первая из пятнадцати. Рыцарь Ордена Золотого Храма. Явре, Разрывающая Скрепы, Нарушающая Клятвы, Разбивающая Лица. – Тут она хорошенько стукнула ему по затылку. Фэллоу больно ударился о булыжники, понимая, что нос сломан. Рот наполнился соленой кровью. – Чтобы отыскать меня, достаточно спросить Явре. – Она наклонилась, щекоча дыханием ухо. – Но когда ты находишь меня, то неприятности твои только начинаются. Итак, где груз?

Болезненное ощущение поползло по руке, сперва не слишком сильное, но потом горячее и горячее. Вскоре рука казалась раскаленной добела. Он заскулил, как собака.

– Ой-ей-ей! Внутренний карман! Внутренний карман!

– Очень хорошо…

Он почувствовал, как чужие ладони обшаривают его одежду, но мог только лежать, корчиться и хныкать, хотя звенящее страдание отступило. Вытянув шею, он оглянулся на нее, оскалившись.

– Мать твою так! Я зуб даю…

– Ты серьезно? – Ее пальцы нашли потайной карман и выудили сверток. – Ну, раз ты просишь…

Нажатием большого пальца Явре сломала Фэллоу оба верхних резца. Этот прием она узнала от старого сулджика, как и очень многое в своей жизни. Потом оставила Фэллоу, сгорбившегося и пытающегося выкашлять передние зубы.

– Когда мы встретимся в следующий раз, мне придется показать тебе меч! – бросила она и зашагала прочь, на ходу засовывая сверток за пояс.

О, Богиня! Жители Сипани какие-то слабаки. Неужели не найдется никого, кто бы мог сопротивляться ей?

Она потерла болевшую руку. Возможно, ноготь почернеет и слезет, но ничего, отрастет новый. А вот зубы у Фэллоу – нет. Вряд ли это будет первый ноготь, который она потеряла. В том числе в те незабываемые времена, когда она лишилась вдобавок к ногтю еще и кусочка пальца на ноге, благодаря почитателям Пророка Кхалюля. Они ее пытали. На миг Явре почувствовала едва ли не симпатию к своим дознавателям. И особо приятным было воспоминание, как она приложила главного из них лицом в жаровню, когда убегала. Как он шипел!

Но, быть может, этот Куррикан разозлится настолько, что отправит по ее следу приличных убийц? Тогда она могла бы разобраться с ними. Не такая битва, как в прошлом году, конечно, но поможет скоротать вечерок.

Рассуждая, Явре шагала быстрой и решительной походкой, расправив плечи. Она любила ходить. С каждым шагом она ощущала собственную силу. Каждая мышца расслаблялась, но сохраняла готовность к мощному прыжку, стремительному пируэту, смертельному удару. Даже не вглядываясь нарочно, она отмечала способность каждого живого человека поблизости нести угрозу, предугадывала возможную атаку, просчитывала свой ответ, воздух вокруг нее дрожал от предугадываемых столкновений, подсчета расстояний, отображения позиций, изучения подручных средств, которые можно использовать в бою. Самые жесткие неприятности те, которые вы не видите заранее, поэтому Явре всегда была оружием. Оружием, которое никогда не вкладывалось в ножны и готовилось ответить на любой выпад.

Но ни один клинок не сверкнул из темноты ей наперерез. Ни стрелы, ни вспышки огня, ни отравленной иглы. И куча убийц тоже не появилась из тени.

Как жаль…

Только пара полупьяных северян препиралась у крыльца дома Помбрайна. Один из них рычал что-то про лысого бугра. Она не обратила на них ни малейшего внимания, взбегая вверх по лестнице, как не заметила и нескольких нахмурившихся охранников, которые выглядели доходягами даже по сравнению с людьми Фэллоу. Дальше по коридору и в главный зал с фальшивым мрамором, дешевой люстрой и корявой мозаикой, изображавшей сцены с верховой ездой. Очевидно, вечерний наплыв посетителей еще не начался. Шлюхи обоих полов, включая типчика, в принадлежности которого Явре сомневалась, лениво развалились на диванах и креслах в ожидании клиентов.

Помбрайн занимался тем, что выговаривал кому-то из своих прихвостней за излишне вызывающий наряд. Когда Явре вошла, он испуганно глянул на нее.

– Ты уже вернулась? Что-то пошло не так?

– Все! – в полный голос расхохоталась она. Он выпучил глаза, а она смеялась еще громче. – Для них.

Схватив Помбрайна за запястье, она вложила ему в ладонь сверток.

Он посмотрел на ничем не примечательную кожу.

– Ты это сделала?

Женщина одной рукой обхватила его за плечи и сдавила. Помбрайн задохнулся, кости его заскрипели. Вне всяких сомнений, она отличалась великанским ростом, но даже в этом случае трудно поверить в такую силищу.

– Ты плохо знаешь меня. Меня зовут Явре, я – львица Хоскоппа. – Она смотрела на него, вызывая неприятное и малознакомое ощущение, что он – непослушное дитя, угодившее в суровые материнские объятия. – Когда я берусь за работу, то не отступаю. Но ты еще узнаешь.

– Я так и жажду расширить свой кругозор. – Помбрайн вывернулся из ее сокрушительного объятия. – Ты не… не открывала его?

– Ты мне не сказал, что можно.

– Хорошо. Хорошо.

Он смотрел на сверток, и улыбка постепенно озаряла его лицо. Просто не верилось, что задача разрешится с такой легкостью.

– Моя плата.

– О, конечно! – Он потянулся за кошельком.

Явре подняла мозолистую ладонь.

– Половину я возьму натурой.

– Натурой?

– Разве ты не этим здесь торгуешь?

– На половину суммы нужно много натуры. – Он приподнял бровь.

– Я представляю. И я хотела бы остаться здесь на время.

– Это честь для нас, – пробормотал он.

– Я возьму его.

– Отличный выбор! Я…

– И его. И его. И ее. – Явре потерла грубые ладони. – Она может разогреть мужиков для меня. Я плачу не за то, чтобы кого-то возбуждать.

– Конечно, нет.

– Я – уроженка Тхонда, у меня грандиозные потребности.

– Могу сказать, что теперь вижу это.

– И, во имя солнца, пусть кто-нибудь приготовит для меня ванну. Я сейчас уже воняю, как сука во время течки, боюсь представить, какой смрад пойдет потом. Все городские кобели сбегутся ко мне! – Она захохотала.

Один из мужчин сглотнул. Второй глянул на Помбрайна с зарождающимся отчаянием, пока Явре заталкивала их в ближайшую комнату.

– …Ты! Снимай штаны! Ты! А ты ищи узел повязки на моих сиськах! Вряд ли ты развяжешь, поэтому подвинь мне ремешок, чтобы развязала…

Дверь милосердно закрылась.

Помбрайн схватил за плечо Скалэкея – слугу, которому он доверял больше, нежели другим, – притянул к себе.

– Иди в Храм Гурков, что у третьего канала, так быстро, как сможешь. Знаешь такой? С зелеными мраморными колоннами?

– Да, хозяин.

– Скажешь священнику-привратнику, что у тебя сообщение для Ишри. Ей скажешь, что у мастера Помбрайна есть та вещица, о которой она спрашивала. Скажешь Ишри, понял?

– Для Ишри. У мастера Помбрайна есть вещь.

– Тогда выполняй! Бегом!

Скалэкей умчался, а Помбрайн отправился к себе в кабинет со скоростью, лишь немного меньшей, сжимая сверток в потной ладони. Закрыл за собой дверь и повернул ключ. Все пять замков сработали с успокаивающим душу металлическим лязгом.

Только после этого он позволил себе выдохнуть. Благоговейно уложил сверток на стол. Вот и наступило время его триумфа, которое хотелось продлить. Встретить с надлежащим почтением. Помбрайн подошел к шкафчику, вытащил бутылку, которую еще дед его привез из Шизнадзе для того, чтобы откупорить, отмечая самое значительное событие. Улыбнулся, протянул руку к штопору, покачивая головой.

Как долго он трудился, чтобы завладеть проклятым свертком? Распускал слухи о финансовых неудачах, хотя в действительности его дела шли как нельзя более успешно. Пересекался с Карколф снова и снова, пока наконец не получилось так, что они познакомились. Как будто случайно. Втирался в доверие, в то время как дурочка-курьер полагала, что он – безмозглая марионетка, приближался крошечными шагами к положению, где он мог заполучить сверток прямиком в руки, но… Предательская удача! Карколф вывернулась из его пальцев, проклятая сука. И не оставила Помбрайну ничего, кроме растоптанных надежд. Но теперь… Благодарение судьбе! Ужасная женщина Явре со всей своей грубостью и прямотой преуспела там, где гениальные замыслы Помбрайна несправедливо потерпели крах.

Но не все ли равно, каким путем пришел успех? Его улыбка расползлась еще шире, когда пробка вышла из горлышка. Сверток в его руках. Помбрайн обернулся, чтобы еще разок внимательно оглядеть добычу.

Оп-па! Струя пенящегося вина хлынула мимо стакана, заливая кадирийский ковер. А Помбрайн стоял с открытым ртом, глядя на зависший в воздухе сверток. Он висел на крючке, соединенном с тоненькой, как паутинка, нитью, которая уходила в отверстие в высокой стеклянной крыше. Там распласталась черная тень.

Помбрайн взвился в отчаянном прыжке, роняя стакан и бутылку, но груз ускользнул из его жадных пальцев и плавно взлетел, уходя за пределы досягаемости.

– Охрана! – взревел он, потрясая кулаками. – Вор!

Мгновение спустя осознал, что ярость сменяется всепоглощающим ужасом.

Ишри вот-вот будет в пути.

Привычным рывком Шев выдернула сверток, подхватив его затянутой в перчатку рукой.

– Как рыбак, – прошептала она, сунула добычу в карман и поползла по крутому и скользкому скату крыши, упираясь наколенниками, пропитанными смолой, которые, собственно, и выполняли за нее большую часть работы.

Оседлала конек, подобралась к дымоходу и сбросила веревку на улицу с противоположной стороны дома. Через мгновение она уже спускалась на землю. «Не думай о земле, никогда не думай о земле». Это, конечно, место хорошее, но если не попадать туда слишком быстро…

– Как скалолаз, – шептала она, поравнявшись с широким окном.

Ее взору предстала слабо освещенная, но вызывающе обставленная комната, а там…

Она крепко вцепилась в веревку и зависла, плавно покачиваясь.

Несмотря на то, что Шев всем сердцем желала не попасть в лапы телохранителей Помбрайна, открывшаяся картина была не из тех, мимо которой просто проходят. Четыре, но не исключено, что пять или даже шесть обнаженных тел образовывали ожившую скульптурную группу, которая шевелилась, постанывала, двигала конечностями. Пока она, склонив голову набок, разбирала, кто есть кто, краеугольный камень компании – рыжеволосый, мощного телосложения – уставился прямо на нее.

– Шеведай?

Никоим образом не мужчина, хотя и с могучими мускулами. Даже с коротко подрезанными волосами это лицо ни с кем не перепутаешь.

– Явре? Какого дьявола ты тут делаешь?

Она кивнула на обнаженные тела, сплетающиеся с ней.

– А что, с первого раза непонятно?

Топот охранников по мостовой отвлек внимание Шев.

– Ты меня никогда не видела!

Ослабив хватку, она заскользила по веревке, которая шипела, обжигая сквозь перчатку, и тяжело приземлилась, тут же кинувшись наутек, поскольку несколько вооруженных мужчин показались из-за угла.

– Стой, ворюга!

– Держи его!

– Мой сверток! – выделялся пронзительный голос Помбрайна.

Не глядя, Шев протянула руку за левое плечо, дернула завязку мешка за спиной и услышала, как стальные «ежики» рассыпались по ее следу. Услыхала крики. Двое охранников запрыгали, упали. А завтра утром их ноги еще и опухнут. Но отстали далеко не все.

– Убейте его!

– Стреляй!

Она кинулась влево. Мгновение спустя щелкнул арбалет. Стрела высекла искру из стены рядом с ней и улетела в ночь. На бегу Шев сдернула перчатки, одна из которых до сих пор дымилась, и швырнула их через плечо. Теперь резко вправо. Хорошо, когда планируешь путь заранее. Запрыгнув на крайний столик заведения Версетти, она помчалась по ним, сбрасывая на землю столовые приборы и посуду. Посетители падали и расползались в стороны. Скрипач-оборванец кинулся в укрытие.

– Как бегун, – прошептала она, спрыгивая с последней столешницы, ныряя под цепкие руки охранника.

Она потянулась за правое плечо, дернула бечевку. Очередной мешок раскрылся, сбрасывая груз под самой вывеской Версетти, а Шев припустила изо всех сил.

Вспыхнуло! Как будто ночь разорвала молния. За спиной Шев раздался взрыв. Фасады зданий впереди резко высветились. Послышались крики, визг. А потом еще несколько взрывов. Она знала, что позади распускаются цветки фиолетового огня, ливень золотых искр накрывает улицу, словно двор на свадьбе какого-нибудь барона.

– Да, Коудам умеет делать фейерверки, – прошептала она, сопротивляясь искушению остановиться и понаблюдать за представлением, но вместо того протиснулась в темный проулок, прогнав с дороги облезлую кошку, пригнувшись, пробежала три дюжины шагов и нырнула в тесный палисадник, изо всех сил стараясь выровнять учащенное дыхание.

Здесь она вытащила узелок, спрятанный в корнях засохшей ивы, достала белый балахон, быстро натянула его через голову, низко надвинула капюшон. Взяв в руку толстую освященную свечу, навострила уши.

– Вот дерьмо… – пробормотала она.

Когда стихли последние отголоски огненной потехи, стали слышны приближающиеся выкрики охранников Помбрайна, которые стучали во все двери подряд.

– Куда он делся?

– По-моему, сюда!

– Проклятые фейерверки сожгли мне руку! Нет, правда, сожгли, ты же знаешь!

– Мой сверток!

– Давайте, давайте, – шептала Шев. Дать себя поймать этим идиотам значит допустить самый неловкий момент в ее карьере. Конечно, по сравнению с тем случаем, когда она зацепилась за крюк на скате Торговой ратуши с цветами в волосах и без нижнего белья, а внизу росла толпа зевак, пара тумаков – сущая ерунда, но все-таки. – Давайте, давайте, давайте…

Наконец с противоположной стороны она услыхала пение и улыбнулась. Сестры никогда не опаздывают. Теперь она слышала их. Размеренный топот заглушил голоса головорезов Помбрайна и причитания женщины, оглушенной взрывами фейерверков. Громче шаги, громче священный гимн… И вот процессия миновала сад. Жрицы, одетые в белое, с низко надвинутыми капюшонами, перед каждой горела свеча – пламя трепетало во мраке в такт слаженных шагов.

– Как жрица, – шепнула себе Шев, выбираясь из сада и втискиваясь в середину шествия.

Она наклонила свечу к соседке слева, чтобы прикоснуться фитилем к огоньку, а когда та нахмурилась, подмигнула:

– Не откажите девушке в свете!

С утихающим волнением она «поймала ногу» и добавила свой голос к благочестивому песнопению. Они прошли по Калдис-стрит и Финтайн-Бридж, где разряженные в маски гуляки уважительно пропустили процессию. Потом мимо обиталища Помбрайна и неистово рыщущих по округе охранников, рядом с орущими друг на друга северянами, которые скрылись в тумане за спиной.

В полной темноте Шев бесшумно забралась в собственное окно, не потревожив штор касанием, и обошла любимое кресло. В нем спала Карколф, один золотистый локон трепетал от ее сонного дыхания. С закрытыми глазами и лицом, лишенным привычной ехидной улыбки, с которой она рассматривала весь мир, Карколф выглядела очень молодой. Молодой и очень красивой. Благословенна будь мода на обтягивающие брюки! Свеча бросала слабые блики, заставляя сиять легкий пушок на щеке Карколф. Шев почувствовала острое желание протянуть руку и прикоснуться ладонью к ее лицу, обвести пальцем губы…

Но даже для такой авантюристки, как она, это было бы слишком необдуманно. Поэтому, подавив желание, она воскликнула:

– Бу!

Карколф выскочила из кресла, как лягушка из кипятка, налетела на стол, чуть не упала, обернулась с выпученными глазами.

– Во имя Преисподней! – пробормотала она, испуская прерывистый вздох. – Тебе обязательно было делать это?

– Обязательно? Нет.

Карколф прижала ладонь к ребрам.

– У меня могли швы из-за тебя разойтись.

– Ты удивительный ребенок! – Шев стащила через голову балахон и отбросила его в угол. – Тебе едва-едва порезали кожу.

– Потеря твоего уважения ранит меня сильнее, чем любой клинок.

Шев расстегнула ремни, на которых крепились ее воровские инструменты, отцепила от сапог «кошки» и начала избавляться от своего черного одеяния, действуя спокойно, будто ей не было дела – глядит Карколф или нет. Но с удовлетворением отметила, что, когда натягивала чистое платье, курьер заговорила хрипловатым от волнения голосом.

– Ну?

– Что – «ну»?

– Я, конечно, всю жизнь мечтала понаблюдать, как Белая Сестра раздевается у меня на глазах, но мне все-таки хотелось бы узнать, нашла ли ты…

Шев вытащила сверток и швырнула Карколф, которая ловко поймала его.

– Я знала, что могу на тебя положиться. – Карколф ощущала легкое головокружение от облегчения, не говоря уже о некотором зуде желания.

Опасные женщины всегда были ее слабостью. Проклятье! Она в самом деле превращается в своего отца.

– Ты не ошиблась, – ответила Шев, опускаясь в кресло, из которого не так давно выпрыгнула напуганная Карколф. – Это Помбрайн.

– Черт! Я знала это! Слизняк! Как тяжело найти в наши дни качественную подставу!

– Ты не можешь доверять никому.

– Но приходится. Ничего страшного, правда? – Карколф приподняла рубашку, как никогда тщательно засовывая сверток под верхний из ее двух денежных поясов.

Настал черед Шев подсматривать, притворяясь, будто ей гораздо интереснее налить себе бокал вина.

– А что там? – спросила она.

– Будет безопаснее, если я промолчу.

– То есть ты сама не знаешь.

– Мне приказано не проявлять любопытства, – вынужденно признала Карколф.

– А тебе даже никогда не хотелось? Я хочу сказать, что чем настойчивее мне что-то запрещают, тем сильнее мне хочется. – Шев подалась вперед, ее темные глаза завораживающе мерцали, на долю мгновения в голове Карколф возник образ, как они вдвоем катаются по ковру, хохоча и разрывая вместе сверток.

Потребовалось усилие, чтобы отогнать его.

– Вор может задаваться таким вопросом. Курьер не может.

– А может он чуть меньше выпендриваться?

– Потребуется усилие.

– Ну, это же твой сверток. – Шев отхлебнула вина. – Мне так кажется.

– Нет. В том-то и дело, что нет.

– Мне кажется, ты больше нравилась бы мне преступницей.

– Враки. Просто ты смакуешь возможность толкнуть меня на скользкий путь.

– Верно. – Шев хитро выкрутилась на стуле таким образом, что ее длинные, загорелые ноги выскользнули из разреза юбки. – Почему бы тебе не остаться ненадолго? – Ее ступня скользнула вдоль внутренней стороны лодыжки Карколф, поднимаясь все выше и выше. – И ступить на скользкий путь.

Карколф вздохнула едва ли не с горечью.

– Дьявольщина… Я бы с удовольствием. – Порыв страсти поднялся из груди и сжал горло так, что на краткий миг она почти задохнулась. Желание запустить свертком в окно, присесть рядом, взять ладонь Шев в свои, говорить о всяких глупостях, о которых она молчала с тех пор, как перестала быть подростком. На очень краткий миг. Потом она стала прежней Карколф, резко отступила, и ступня Шев соскользнула на половицу. – Ты же знаешь о моей работе. Надо ловить ветер.

Она схватила новый плащ и повернулась, накидывая его на плечи достаточно долго, чтобы ни малейшего намека на слезы не осталось на ресницах.

– Ты должна отдохнуть от работы.

– Я говорю себе это после каждого задания, а когда заканчиваю работу, то становлюсь… какой-то дерганой. – Карколф вздохнула, застегивая пуговицы. – Я не создана сидеть на одном месте.

– Ха!

– Давай, ты не будешь притворяться, что слеплена из другого теста.

– Давай, не будем. Я подумываю – не отправиться ли в Адую? Или, может, вернуться на юг?

– Мне хотелось бы, чтобы ты осталась, – только и смогла сказать Карколф голосом нарочито беззаботным. – Когда я вернусь, кто будет вытаскивать меня из заварушек? Ты – единственный человек в этом городе, которому я доверяю. – Совершеннейшая ложь, конечно. Она не доверяла Шев ни на волосок. Хороший курьер не доверяет никому, а Карколф была лучшим из лучших. Но все-таки ложь в этом случае была гораздо приятнее, чем правда.

Она видела улыбку Шев и знала, что та обо всем догадывается.

– Как мило… – Воровка решительно перехватила запястье вознамерившейся уйти Карколф. – А мои деньги?

– Ой, какая я глупая! – Карколф вручила ей кошелек.

– А остальные? – поинтересовалась Шев, даже не заглядывая внутрь.

Карколф снова вздохнула и бросила на кровать второй кошелек. Мягко блеснули рассыпавшиеся по белой простыне золотые монеты.

– Ты бы обиделась, если бы я не попыталась.

– Я так тронута, что ты бережешь мои нежные чувства. Смею заметить, что буду рада видеть тебя здесь опять. Когда? – спросила она, когда курьер взялась за засов.

– Я буду считать мгновения.

Ей как никогда хотелось получить прощальный поцелуй, но Карколф не была уверена, что ей хватит решимости начать первой. Поэтому послала воздушный поцелуй и захлопнула за собой дверь. Стремительно пересекла затененный двор и выскочила через крепкие ворота на улицу, надеясь, что успеет выиграть время, пока Шев не рассмотрит должным образом монеты из первого кошелька. Возможно, поступок, достойный наказания свыше, но сделать это стоило только лишь для того, чтобы увидеть ее лицо.

Проклятый день закончился, но нельзя исключать, что он мог быть и гораздо хуже. У Карколф оставалось достаточно времени, чтобы подняться на борт корабля, а там можно и ветер ловить. Она накинула капюшон и, морщась от боли и в недавно зашитом порезе, и в непонятно откуда взявшейся язвочке, и потертостях от дурацкого шва, зашагала сквозь туманную ночь. Ни слишком быстро и ни слишком медленно, а так, чтобы стать полностью незаметной.

Дьявольщина, как же она ненавидела Сипани.