Паломник, купец, священник, еврей — все были едины для властителя Фалькенштайна. Его интерес всецело был связан с сундуком. Но возможность выкупа поодиночке усиливала сладость его операции, поэтому он допросил своих пленников. Когда наступил черед Дитриха, стражники привели его пред высокий трон и швырнули священника под ноги его владельца без особого почтения к духовному сану.

Филипп фон Фалькенштайн был смугл, волосы колечками спадали на его плечи. На нем был длинный по щиколотку темно-зеленый далматик, затянутый на поясе, а поверх него — парчовая накидка с хохолком сокола. У него была бородка клинышком, и Дитриху показалось, что лицо Филиппа имело отсутствующее выражение пустого человека.

— Что ты предложишь за свою свободу? — сказал Филипп. — Что у тебя есть самого ценного?

— Что ж, моя бедность, мой господин. Если вы заберете ее у меня, я это переживу.

Стражники, выстроившиеся вдоль огромного зала, переступили с ноги на ногу. Камень замковых стен был влажен, холоден и отдавал селитрой. Фалькенштайн пронзительно посмотрел на него, и красный полумесяц медленно прорезал его бороду. По этому сигналу по залу пробежала волна угодливых хихиканий. Герр Филипп молвил:

— Кто твой господин, и что он сделает, чтобы выкупить тебя?

— Мой господин Иисус Христос, и он уже выкупил меня своей кровью.

На этот раз Фалькенштайн не улыбнулся.

— Я дарую каждому право на одну шутку. Две показали, что ты умен. Теперь отвечай прямо. Кому ты служишь?

Стражники немного напряглись, когда Дитрих запустил руку в свой заплечный мешок, хотя его нож вместе с медной проволокой у него уже забрали. Ему была оставлена только «упряжь для головы» крэнков, которую ошибочно приняли за что-то, требуемое католическим обрядом. Дитрих сжал печать, как он делал вновь и вновь с момента захвата.

— Господин фон Фалькенштайн, — сказал он отчетливо. — Я Дитрих, пастор Оберхохвальда, деревни во владении герра Манфреда фон Хохвальда.

— Заплатит ли он, чтобы вернуть тебя назад? Нравятся ли ему умные священники, которые отпускают шутки за его счет? — Он повернулся к своему секретарю и шепнул какие-то указания.

— Герцог не отнесется благожелательно к этой краже, — предположил Дитрих.

Филипп вскинул голову:

— Какой краже?

— Не требуется особой премудрости понять, что сундук хранил нечто ценное для Альбрехта. Серебро, я полагаю.

Филипп кивнул, один из стражников шагнул вперед и наотмашь ударил Дитриха по лицу.

— Фрайбург по праву мой, — сказал ему Филипп. — Не Урахов, не Габсбургов. Я беру то, что мне причитается.

После этого он отправил Дитриха обратно в темницу.

* * *

На день Флорентия небо за окном приобрело зловещие очертания, и в темницу ворвался свежий ветер. Далеко в небе Дитрих заметил лениво парящего хищника. Черные тучи собирались на юго-западе, в воздухе ощущалась металлическая жесткость. Клин аистов летел на юг.

Фалькенштайн был жаден, а это часто свидетельствовало о глупости, но Филиппу нельзя было отказать в коварстве. В Вене должны хватиться серебра, а герцог Габсбургов, чьи вассалы проживали от Истрии до Швейцарии, был не из тех, с кем следовало шутить. Фалькенштайн, должно быть, надеялся, что подозрение падет на евреев. Ни одна душа, которой было известно обратное, никогда не покинет Соколиный утес.

Дитрих прильнул к баллистрарии и увидал внизу отвесные стены донжона, опирающиеся на неровное основание обрыва. Фалькенштайну не нужно было опасаться чьего-либо побега.

Далекая птица приблизилась, и Дитрих увидел, что у нее нет крыльев. Прежде чем он успел до конца осознать это, привидение устремилось к его окну, и Дитрих узрел крэнка с особой упряжью на теле. Зависнув, создание прилепило на узкое стекло нечто вроде глины, в которую оно вдавило небольшой светящийся цилиндр. Дитрих услышал крики наверху и топот кованых сапог по камням. Он выдернул упряжь для головы из своего мешка и натянул на уши.

— …прочь от окна. Отойди прочь от окна. Быстро. Дитрих побежал в дальний угол камеры, как сразу же

раздался гром, и воздух швырнул пастора к двери. Его осыпали осколки каменной кладки, в щеки впилась каменная крошка. В ушах звенело, руки и ноги стали ватными. Сквозь пыль он увидел, что узкое оконце превратилось в зияющие ворота. В этот момент часть балюстрады за ним обрушилась со скрежетом вниз, а мимо парящего демона с пронзительным криком камнем рухнул беспомощно размахивающий руками стражник.

— Быстро, — сказал голос в упряжи. — Я должен унести тебя. Не разжимай свою хватку. — Крэнк проник в помещение и молниеносным движением опоясал Дитриха чем-то вроде гирлянды, которую он защелкнул в кольце на своей упряжи. — Сейчас мы узнаем, выдержит ли она вес, как о том хвалился ее создатель. — Крэнк устремился к провалу в стене и прыгнул прямо в небо. Дитрих поймал взглядом искаженные ужасом лица на укреплениях, затем их подхватил ветер, и его спаситель воспарил ввысь сквозь свист стрел.

Когда Дитрих посмотрел вниз, он познал ужас первого из Фалькенштайнов, перенесшегося на спине льва через далекие моря. Дома, поля, замки превратились в игрушечные кубики. Деревья стали размером с кусты, леса подобны коврам. У Дитриха закружилась голова. Ему почудилось, что земля над ним. Его желудок опорожнился, а глаза застила мгла.

* * *

Он очнулся на краю сжатого поля, около Большого леса. Поблизости годовалый поросенок с кольцом в пятачке рылся под гнилой колодой. Дитрих рывком сел, заставив свинью взвизгнуть и убежать. Ганс сидел прямо на опушке леса, задрав колени выше головы и обхватив ноги руками. Дитрих сказал ему:

— Ты пришел за мной.

— У тебя была медная проволока. Дитрих покачал головой:

— Фалькенштайн забрал ее.

Ганс сделал дрожащий жест руками.

— Я мог бы попросить медника вытянуть еще из того, что осталось от слитка, но то была его плата. Ему потребуется новый кусок.

Ганс запнулся. Затем он сказал:

— Меди больше нет. Все силы потребуются на то, чтобы заделать тот маленький шов. — Он поднялся и указал вдаль. — Ты сможешь дойти отсюда, — сказал он посредством «домового». — Подлететь поближе означало бы выдать себя.

— Ты выдал себя перед стражниками в Бурге.

— Они мертвы. Те, кто не погиб под обрушившейся стеной, пали от моего… pot de fer.

Итак, легендарное оружие Макса наконец раскрыто. Дитрих не стал просить показать его.

— Что с остальными пленниками?

— Они не имеют значения.

— Каждый имеет значение. Каждый из нас драгоценен в глазах Господа.

Ганс указал на свои выпуклые глаза:

— Но не в наших. Ты один был бы полезен нам.

— Даже без проволоки?

— У тебя была упряжь для головы. С ней мы смогли отыскать тебя, Дитрих… — Ганс оторвал кусок коры от ели и раскрошил ее между пальцами. — Насколько станет холоднее?

— Насколько холоднее?.. Скоро, вероятно, пойдет снег.

— «Снег» — это что?

— Когда потеплеет, он станет водой.

— Ах. — Ганс поразмыслил над этим. — Так сколько же будет тогда этого снега?

— Возможно, досюда. — Дитрих показал по пояс. — Но он вновь растает весной.

Какое-то время Ганс глядел на него неподвижно, словно статуя; затем, без единого слова, крэнк понесся в лес.

* * *

Дитрих направился прямиком к Манфреду и обнаружил властителя замка в птичнике. Он осматривал птиц вместе со своим сокольничим. На его руке с завязанными глазами сидела пустельга. Манфред обернулся:

— Ах, Дитрих! Эверард сказал мне, что ты бездельничаешь во Фрайбурге. Я не ждал твоего возвращения так скоро.

— Мой господин, я был пленен Фалькенштайном. Брови фон Хохвальда поползли вверх:

— В таком случае я не ждал бы твоего возвращения вовсе.

— Я был… спасен. — Дитрих бросил взгляд на сокольничего, стоявшего неподалеку.

Манфред поймал его выразительный взгляд и сказал:

— Это все, Герман. — Когда слуга ушел, он произнес: — Спасен ими, как я понимаю. Каким образом?

— Один из них явился в своей летательной упряжи и обмазал глиной оконный проем. Затем последовал раскат грома, стена обрушилась, после чего мой спаситель подхватил меня и донес сюда.

— Ха! — Манфред непроизвольно взмахнул свободной рукой. Пустельга вскрикнула и захлопала крыльями. — Громовая глина и летательная упряжь?

— Ничего сверхъестественного, — заверил его Дитрих. — Во франкские времена английский монах по имени Эйлмер приделал крылья к своим рукам и ногам и прыгнул с верхушки башни. Он пролетел по ветру на расстояние фурлонга.

Манфред скривил губы:

— Я не видел английских летунов в Кале.

— Порыв ветра и его страх перед высотой привели к тому, что Эйлмер упал на землю и переломал ноги, так что навсегда остался хромым. Он приписал свою неудачу недостатку хвостового оперения.

Манфред засмеялся:

— Ему нужны были перья на заднице? Ха-ха!

— Мой господин, со мной были и другие пленники, нуждающиеся в спасении. — Он рассказал все о караване двух евреев и серебре Габсбургов.

Манфред в задумчивости потер подбородок.

— Герцог ссудил фрайбургцам денег, чтобы выкупить назад свои вольности, которые они продали Урахам во время войны с баронами. Я подозреваю, что сокровища были платой по этому займу. Попомни мое слово, однажды Габсбурги будут владеть Брейсгау.

— Остальные пленники… Манфред отмахнулся:

— Филипп освободит их — коль скоро он забрал все, что у них было.

— Не захвати он серебро Габсбургов. Безопасность Фалькенштайна зависит от их молчания. Альбрехт может предположить, что евреи сбежали с сокровищницей.

— Коль скоро ты спасся, он ничего не выиграет от их молчания. А де Медина не позарился бы на такую сумму. Альбрехту это известно.

— Мой господин, моток исключительно тонкой проволоки, что изготовили во Фрайбурге по моему заказу для крэнков… Фалькенштайн забрал его.

Манфред поднял свою перчатку и залюбовался на пустельгу, взъерошивая ее перья указательным пальцем.

— Какая славная птица, — сказал он. — Обрати внимание на заостренные крылья, изящный хвост и восхитительное оперение каштанового цвета. Дитрих, что ты хочешь, чтобы я сделал? Атаковал Соколиный утес ради возвращения мотка проволоки?

— Если крэнки помогут, используя громовую глину, летательную упряжь и pot de fer.

— Я скажу Тьерри и Максу, что нашел нового капитана, чтобы советовать мне. Почему бы крэнкам не наплевать на Соколиный утес?

— Проволока им нужна, чтобы отремонтировать свой корабль.

Манфред хмыкнул, нахмурился и погладил головку птицы, прежде чем вернуть ее на жердочку.

— Тогда эта потеря к лучшему, — сказал он, закрывая клетку. — Крэнки, должно быть, обладают массой полезных знаний, которые могут передать нам. Я буду рад, если у них появится причина задержаться у нас еще на некоторое время.

* * *

Когда Дитрих позже позвал Ганса в свой mikrofoneh, вместо того ответил Скребун:

— Тот, кого ты зовешь Гансом, сидит в донжоне Увальня, — сказал ему философ. — На его вылазку против Бурга в долине герр Увалень не отдавал приказа.

— Но он сделал это, чтобы спасти проволоку, которая вам так нужна!

— Это не имеет значения. Что значат вещи? Ртуть падает.

Алхимики связывали ртуть с планетой Меркурий, которая также была очень быстрой, и Дитрих подумал, что Скребун хочет сказать, что эта самая планета упала с неба. Но у него не было возможности это выяснить, ибо предводитель крэнковых философов завершил аудиенцию.

Дитрих сидел за столом в своем домике и накручивал ныне безмолвную «упряжь для головы» на палец, пока, наконец, не швырнул ее на столешницу. Уже три месяца прошло, как крэнки жили в лесах, и среди фрайбургцев стали распространяться невероятные слухи. А проволока, которая была нужна для полета, пропала.

* * *

В течение следующих двух недель крэнки препятствовали появлению Макса и Хильды у них в лагере. Странники вновь валили деревья, сказала ему Хильда, и разводили костры. Дитрих предположил, не надвигается ли их очередное светопреставление, как на День св. Иоанна, коль чужих не подпускают.

— Дело не в этом, — сказал Макс. — Они замышляют что-то. Мне кажется, они напуганы.

— Но чем?

— Я не знаю. Чутье солдата.

* * *

День памяти св. Катарины Александрийской занялся зарей и принес с собой холод, свинцовое небо с тяжелыми облаками и дуновением пока еще не сильного ветра. Селяне, отпраздновав Kirchweihe в память об основании их церкви, выходили толпами из храма на утренний свет. Они жаждали побегать наперегонки и предаться прочим забавам, традиционным в праздник, и замирали ошеломленно при виде снежных сугробов, перекатывающихся к белому горизонту. За время всенощной бесшумный снег покрыл землю толстым слоем.

После минуты благоговейного трепета дети разом закричали, и вскоре стар и млад принялись бросаться снежками и возводить снежные крепости. На другой стороне долины из замка показался отряд воинов. Дитрих подумал сначала, что они намереваются присоединиться к снежным забавам, но те повернули и замаршировали в ускоренном темпе вниз по Медвежьей долине.

Снежок ударил Дитриха в грудь. Иоахим осклабился и бросил еще один, но промахнулся.

— Вот так твои проповеди поражают некоторых людей, — крикнул Минорит, и те, что были в снежной крепости, засмеялись. Исключение составил только Лоренц, обрушивший огромную глыбу снега на голову Иоахима. Грегор, организовывавший сопротивление, принял это за сигнал к атаке, и жители деревни на дальней стороне церковного двора ринулись вперед в общую свалку.

В разгар этой кутерьмы появился Ойген на своем коне, выбивая из-под копыт снег и призывая к тишине, пока юноша не добрался, наконец, до Дитриха. Только Терезия и дети продолжали кричать, не замечая появления всадника.

— Святой отец, — сказал Ойген, стараясь говорить спокойно. — Жители деревни должны отправиться в замок.

— С какой стати? — крикнул Оливер Беккер. — Мы не сервы, чтобы нами командовать! — Он приготовился метнуть снежок в юнкера, но стоявший подле него Иоахим остановил руку юноши.

Дитрих вопросительно взглянул на Ойгена.

— На нас напали? — Он представил себе Филиппа фон Фалькенштайна, ведущего своих людей на снежный приступ, чтобы схватить сбежавшего священника. Нам следовало построить снежную крепость повыше…

— Про… прокаженные… — и здесь голос Ойгена изменил ему. — Они покинули леса. Они идут к деревне!