В Средние века, в молебственные дни, крестьяне обходили границы своего манора и бросали детей в ручьи или набивали им шишки о конкретные деревья, чтобы самые маленькие могли усвоить границы своей жизни. Если бы Том изучал нарративную историю, он знал бы об этом.

Взять те звонки, которые поступали Тому от Джуди Као — найденная или исследованная рукопись, недавно обнаруженная ссылка или одобрение на плату за доступ к разнообразным архивам или базам данных. Эти звонки оказывали своеобразный опьяняющий эффект, подобно тому, как совершающий восхождение в горах может чувствовать возбуждение при приближении к вершине — не оттого, что он увидел лежащий под его ногами мир, а потому, что увидел обещание того, что горизонт раскроется сразу за ней. Для Тома постоянный поток информации от Джуди был подобен холодному роднику в пустыне, и если человек и мог опьянеть от воды, то маленькими глотками.

В его папке «Эйфельхайм» регулярно появлялись все новые сообщения — перевязанные ленточками и породистые, словно на собаководческой выставке. Джуди была дотошным исследователем. Она систематизировала монастырские анналы, извлекала на свет манориальные отчеты, раскапывала соблазнительные противоречия и зацепки — сохранившийся вразбивку дейтрий исчезнувшего мира. «Документы повседневности», на которые можно было всецело полагаться, ибо они создавались на потребу дня, а не для передачи последующим поколениям.

√ Из рагу «Бэконалии» в Оксфорде: aide memoire местного рыцаря Хохвальда, передающий беседу с «пастором церкви Св. Екатерины» относительно теорий фра Роджера Бэкона: сапогах-скороходах, летающих машинах и говорящих механических головах.

√ Сохранившееся в бумагах Людвига Баварского в музее Фюрстенфельда: соблазнительная отсылка в трудах Уильяма Оккама к «моему другу, doctor seclusus в Оберхохвальде».

√ Погребенное в люксембургской коллекции Карлова университета в Праге: упоминание о «сире Манфреде фон Оберхохвальд» среди соратников короля Богемии в битве при Креси.

√ Комментарий в анналах монастыря Св. Блеза о том, что «Фельдбергский демон», улизнув от попыток поймать его при помощи огня, «скрылся в направлении Хохвальда», после того как устроил большой пожар, почти целиком поглотивший монастырь.

√ Подать, датированная 1289 годом, в Генеральном архиве Бадена, взысканная маркграфом Баденским Германом VII с Уго Хейсо из Оберхохвальда в числе шести с половиной пехотинцев и полутора всадников.

√ Схожая подать от 1330 года, взысканная австрийским герцогом Фридрихом IV Габсбургом с Манфреда.

√ Копия епископального послания в архивах собора Богородицы во Фрайбурге-им-Брейсгау, адресованного пастору Дитриху, отстаивающего ту мысль, что «физическая внешность не отражает состояния души».

√ Анонимный компендиум, MS. 6752, в Национальной

библиотеке в Париже, о натурфилософии, «необычный своим широким кругозором и систематической организацией», атрибутированный по сноске на листе № 237 как «моего бывшего студента, Seclusus», предположительно оставленной великим мастером искусств Жаном Буриданом.

Если человек не может упиваться такими глотками, он обречен на вечную трезвость. Ведь вопрос о том, как вассал мог поставить своему сеньору шесть с половиной солдат, достоен внимания целого кружка иезуитов.

Шерон была счастлива за него, ибо этот неиссякающий источник в лице Джуди означал, что он будет меньше отвлекать на себя ее внимание, и она, следовательно, сможет больше времени уделять физике и реже мыть голову. Ей казалось, что именно этого она желала, и сейчас она переживала нечто вроде долгожданного и наконец наступившего удовольствия. Главным недостатком, с ее точки зрения, было то, что Том немедленно делился с ней каждой искрой информации, что приводило ее в расстройство и иногда возмущение. Она сознавала, что информация была по-своему захватывающей, но, подобно головке сыра или свинине в кукурузной муке, удовольствие от ее потребления было делом привычки.

Однажды вечером, за обедом в близлежащем итальянском ресторанчике Том «поделился» с ней рождественским пирогом фактов, на которые Джуди натолкнулась в одной докторской диссертации, посвященной жизни средневековой деревни. Среди цитировавшихся документов некоторые относились к Оберхохвальду 1330-х годов. Большей частью это были те селяне, которым не посчастливилось предстать перед манориальным судом, но отдельные более счастливые случаи касались пожертвований и пожалований. Почти тотчас как он завершил разговор по мобильному телефону и прежде чем красный сок моллюсков мог окрасить его губы, Том пересказывал подробности.

Он выучил имена реальных людей, живших в «его» деревне. Приученный к широким абстракциям клиологии, он редко сталкивался с кем-либо из реально живших за пределами его уравнений и моделей. Он еще этого не осознавал, но уже был совращен Джуди Као. Он начал получать удовольствие от нарративной истории.

Так, некто Фриц Аккерман был оштрафован в 1334 году на три пфеннига «за отказ от общей печи господина» — это означало, что он осмелился выпекать собственный хлеб дома. А в 1340 году некой Терезии Греш было пожаловано право собирать растения на общинном лугу и в господских лесах.

Шерон сочла штраф в три пфеннига признаком тирании феодализма и высказала это с большим возмущением, чем того заслуживал размер взысканного, и. на деле, ее эмоции, вероятно, были острее тех, что выразил Аккерман при его уплате. Том подумал было поправить ее в том, что она приравнивает феодализм к манорализму, но сказал только:

— Попробуй купить спиртное на той стороне моста в Нью-Джерси, и ты узнаешь, какой штраф властители Пенсильвании взыщут за нарушение их монополии, если поймают тебя на этом

Но равнодушный прием его добрых вестей был чем-то вроде сурдины и воспринимался Томом так, как если бы кто-то бесцеремонно толкнул его в холодную воду.

Что еще иногда раздражало Шерон в звонках Джуди, так это их нерегулярность. Они могли раздаться в любое время суток. Эта девица никогда не спит? И, конечно же, Том вскакивал, чтобы ответить на звонок Неважно, что он при этом делал. Мыл посуду? Посуда может подождать. Вел машину? Для этого Господь и создал мобильные телефоны. Шерон была из числа тех, кто смотрел на демонстрацию чрезмерного усердия как на вещь неуместную. Расслабься или остынь, обычно говорят они и думают этим оказать поддержку. Сияющий вид Тома начал ее утомлять. Немного gravitas не повредило бы.

Однажды вечером, когда Том углубился в туристический справочник, посвященный обычаям и легендам Черного леса — никогда не знаешь, где может таиться золотая жила, — перед его глубоким креслом появилась Шерон, помахивая мобильным телефоном.

— Твоя новая герлфренд, — сказал она. — Опять.

Том заложил книгу пальцем. Иногда он не был уверен, как следует понимать Шерон. Он вслух признавал это время от времени, после нескольких кружек пива и если поблизости не было Шерон. Они часто разыгрывали друг друга, но иногда ему приходила мысль, что ее замечания заострены — вроде тонкого и острого лезвия, поскольку он не всегда сразу чувствовал оставленный ими порез.

— Она не моя герлфренд, — сказал он.

Он и Шерон были вместе дольше, чем многие женатые пары; между ними за это время наросли определенные привычки, подобно мху на влажной скале или плющу, опутавшему стены священных зал. Они давно условились, что в их отношениях не будет места чувству собственничества, и потому взирали на его проявления с чем-то вроде ужаса. Но так было в теории. На практике все немного иначе, ибо и слишком мало собственничества было связано с риском. Мох, быть может, и мягок, и удобен для того, чтобы на нем растянуться, но он очень однообразен, а наслаждение его цветами требует определенной тонкости восприятия. Тому хотелось, чтобы Шерон была немного более раскованной, а Шерон — чтобы Том стал немного более постоянен.

Шерон, не вкладывавшая в свое замечание серьезного смысла, поиграла немного телефоном в руке, оценивая его реакцию.

— Переведи его на виброзвонок, — передала она наконец трубку Тому — И держи при себе. В этом весь смысл мобильного телефона. — Не добавив больше ни слова, Шерон направилась к своему дивану и свернулась на нем подобно скрытым измерениям многомерного пространства. Она обнаружила, что ей трудно на первых порах сконцентрироваться на Джанатпуровом пространстве, что было приписано ею нарушенному звонком строю мыслей. Том подчинился указанию, махнув про себя рукой.

— Ты слышала это, Джуди? — спросил он зернистое изображение на экране мобильника. — Шерон думает, что ты моя новая возлюбленная.

Джуди нахмурилась и сказала:

— Возможно, мне не следует звонить тебе домой. Иногда немного трудно понять, с чего более молодое поколение все время дуется.

— О, Шерон не против, чтобы ты звонила — Том произнес это, понизив голос, чтобы не беспокоить физика на диване. — Все замечательно. У тебя что-то есть для меня? — По правде сказать, он ждал этих разговоров. Джуди унимала зуд его любопытства. «Она и я подходим друг другу — заявил он как-то Шерон. — Она знает методику исторического исследования, какую именно базу данных запрашивать, с каким архивистам связаться Она знает, что я ищу, так что мне не приходится объяснять дважды».

И Шерон ответила: «Она настоящее сокровище, верно».

— Мне кажется, я знаю, почему изменилось название деревни, — возвестила Джуди.

— Das gebt ja wie's Katzenmachen! — воскликнул Том — что помешало физику на диване и стоило клиологу выразительного взгляда, которого он, впрочем, не заметил, — Meine kleine Durchblickerin! Schau mir diesen Knallfekt.

Джуди уже привыкла к подобному образу общения. Она понятия не имела, что именно только что сказал Том, но прекрасно знала, что ему было нужно, а потому перевод не требовался. Она что-то сделала за пределами экрана, и на нем вместо ее лица появилось изображение рукописи.

Из шезлонга невозможно выбраться одним прыжком, однако Тому это удалось. Он поспешил к CLIODEINOS, где он вставил телефон в предназначенное для него гнездо, и манускрипт открылся на мониторе в более читаемом виде. Почерк относился к XIV веку. Латынь была ужасна; ее вид заставил бы Цицерона рыдать.

— Я использовала «Саундекс», чтобы посмотреть варианты произношения, — объясняла Джуди голосом за кадром, пока Том бегло просматривал документ — Конечно, пришлось забрасывать петлю пошире и дольше разбираться в… в…

— Кrетрl. Хламе. Что это у меня на экране?

— Булла 1337 года против Братьев свободного духа. Похоже, изначально новым названием Оберхохвальда было не Зйфельхайм, а…

— Тойфельхайм. — Взгляд Тома скользнул по тексту и он легонько ткнул пальцем в экран напротив названия: «Обитель дьявола». Он погрыз костяшку пальца, обдумывая это. Что за люди жили здесь, спросил он себя, если заработали такое имя у соседей? — «Остерегайся творений Сатаны, — прочитал он вслух, — как остерегаемся мы нечестивой земли Тойфельхайма. Пастор Дитрих был искушен и не выдержал испытания. Да не окажись искушен и ты, пораженный ересью и колдовством». И так далее и тому подобное. — Том откинулся на стуле. — Автор не особенно жалует нашего старину Дитриха. Интересно, что он сделал такого ужасного — помимо надувательства медника. — Том сохранил файл на жесткий диск, и на экране вновь появилось лицо Джуди.

— Связь, мне кажется, ясна, — сказала она.

— Да. К чему поминать Дитриха в следующем предложении, если бы Тойфельхайм не был Оберхохвальдом. Хотя… — Он потер пальцами мочку уха. — Вообще-то в Швабии, я полагаю, могло быть и два Дитриха.

— Доктор Вегнер с отделения иностранных языков сказал, что искажение «Тойфельхайма» до «Эйфельхайма» естественно с точки зрения лингвистики.

— Ja, wenn man spricht an dem Teufel, er kommt. — Том вывел на экран карту местности и дважды кликнул по иконке деревни, чтобы добавить новые комментарии.

Этот вариант карты показывал фактическую географию, с оттененным рельефом местности. Деревня сидела на гребне Фельдберга в глубоком ущелье, ведущем в Холленталь. И что вело к «Обители дьявола» лучше всего, как не «Адова долина»? В нижней части долины находилось не что иное, как Himmelreich — «Царство небесное». Получалась своего рода иерархия «шиворот-навыворот», где дьявол сидел наверху горы, а небеса были под ним.

Том сохранил полученные данные, но слабое ощущение разочарования, похожего на легкое похмелье, не оставляло его.

— Мы так и не знаем, почему это место было заброшено, но я полагаю, мы продвинулись на шаг вперед к отгадке.

— Но мы знаем, — возразила Джуди. — Демоны. «Обитель дьявола».

Том не был убежден.

— Нет, — сказал он. — Это всего лишь еще одно место в Шварцвальде, названое в честь дьявола. Вроде Teufelsmuhle близ Штауфенберга, или Дьяволов помост… Есть даже два Дьяволовых помоста, один под Баден-Баденом, а второй — на Книбесе. Плюс Ведьмина долина и Адова долина и…

— Но ты помнишь описание демонов, которых якобы вызвал Дитрих?

Он не читал тогда весь документ, поэтому открыл файл и на сей раз углубился дальше комментария к названию.

— Уродливые сукины дети, не так ли? — сказал он, отыскав отрывок. — Желтые выпученные глаза. Неразборчивые заклинания. Сводят людей с ума. Плясали голыми, но не обнаруживали мужского естества. — На хорошо отрегулированном мониторе было заметно, как порозовели щеки Джуди. — Я не думаю, чтобы демоны вообще когда-либо выигрывали конкурсы красоты.

— Они еще летали. Вот, должно быть, откуда пошла эта людская молва о крэнках.

— Несколько строчек буллы? Нет, автор повторяет уже имеющую широкое хождение историю. Он рассчитывает, что его читатели понимают, на что он ссылается, равно как рассчитывает и на то, что они знают, кто такой «пастор Дитрих». Не удивлюсь, если Кrепkl произошло от Кrапklеin — южные немцы редуцируют «leiп» в «l».

— Я подумала…

— Что?

— Ну, описания демонов такие подробные, такие яркие… Их наружность. Даже то, как вели себя селяне. Некоторые «спаслись и спасли свои души». Другие «подружились с демонами и приняли их в самые свои сердца».

Том отмел предположение Джуди, даже прежде чем она могла собраться с духом его озвучить.

— Все, что для этого нужно, — немного воображения и капельку истерии. В Средние века люди без удержу верили во всяких мифических существ. До них долетали обрывки рассказов о носорогах, и они воображали себе единорогов. Степные наездники превратились в кентавров. Вокруг них были кобольды и гномы… Я видел миниатюру в одном псалтыре в Балтиморе, в галерее Уолтерс, которая изображала двух фантастических созданий — одно как олень, другое — словно большой кот, — идущих на задних лапах и несущих вдвоем похоронные дроги, затянутые драпировкой. А в крипте фрайбургской Францисканенкирхе есть фреска, которая изображает гигантских кузнечиков, пирующих за столом, — вероятно, метафора о том, как саранча может пожрать весь урожай. А резной дверной косяк в музее Клойстерс в Нью-Йорке изображает…

— Все правильно!

Горячность, с которой это было произнесено, удивила его. После секундной паузы он сказал ровным голосом:

— Ныне не Средние века, знаешь ли. Всегда есть естественное объяснение «сверхъестественным явлениям».

* * *

Разговор закончился, а Том так и остался сидеть за компьютером, дергая себя за губу. Если бы причудливые видения были причиной для табу, то проклятые Тойфельхаймы стояли бы плотной стеной по всему течению Рейна.

Средневековая катастрофа породила такое количество ужасов, что они могли опустошить тысячи Эйфельхаймов. Вслед за голодом 1317и1318 годов, когда непрекращающиеся дожди затопили посевы, распространился каннибализм. «И детям грозила опасность от собственных родителей», — как писал один хронист. Банды крестьян бродили по округе, исповедуя бедность и свободную любовь, грабя маноры и монастыри и линчуя евреев ради этой цели. Но те, кто бежал, вскоре вернулись — даже евреи. Столетие войны и разбои во Франции разрушили мистику рыцарей, турниров, менестрелей и куртуазной любви. На смену надежде и вере в добро пришли цинизм и отчаяние. Черная магия и ереси; флагелланты и чума. Жуткий культ смерти с его пляшущими скелетами. Абсурдизм, нигилизм и в конце концов лагеря смерти. Столь замкнутый, параноидальный, репрессивный новый мировой порядок, столь потрясенный бессмысленными смертями, что люди совершенно забыли, что когда-то прежде был иной и более открытый мир.

Так почему среди всего этого хаоса только Эйфельхайм остался проклят?

Том вытащил папку с документами и отнес ее на кухонный стол. Он разложил распечатки, просматривая каждую так, словно мог извлечь ответы из них одним только усилием внимания. Содержание папки составляли манориальные записи вассалов маркграфов Баденских и прежних герцогов Царингена; рыцарский memoire, религиозный трактат о «внутреннем мире» с причудливо украшенными заглавными буквами; сеньориальные одобрения свадеб и выбора профессий, штрафов и пожалований; жалованные грамоты на Оберхохвальд и феодальные сборы с его рыцарей; газетная вырезка, которую прислал Антон; экстатическая молитва, упоминающая «восемь тайных путей оставить эту землю печалей» и приписываемая «святому Иоганну из Оберхохвальда»; епископальное письмо, адресованное пастору Дитриху.

Здесь были также обычные монастырские хроники — из Фрайбурга, монастырей Св. Петра, Св. Блеза и других — об урожаях, ярмарках, слухах и благородных деяниях. Одно примечательное событие — молния, ударившая в августе 1348 года и охватившая огнем несколько акров леса (и немало также суеверных умов). К тому времени чума уже продвигалась с побережья на север, и удар молнии в ретроспективе был подан как пришествие Люцифера. (Сгорела ли деревня? Нет, документ «Moriuntur» и дело с кузнецом относятся к более позднему времени.)

Разрозненные обрывки и куски складывались в более полную мозаику, или, по меньшей мере, схематичный набросок Манор Оберхохвальд был одним из двух маноров во владении рыцарей (второй был в качестве дара австрийского герцога). Последнего рыцаря, что владел этим леном, звали Манфред, а его отец носил имя Уго. Ко времени гибели деревни ее приходского священника звали Дитрих, который, возможно, был тем самым «doctor seclusus», о котором упоминал Оккам, и который составил compendium, хранящийся во Французской национальной библиотеке. Жила там врачевательница травами по имени Терезия (Том воображал ее седовласой каргой с лицом, изрезанным морщинами, как был изрезан горами сам Черный лес), крестьянин по имени Фриц, кузнец по имени Лоренц и несколько прочих, чьи имена фигурировали в той докторской диссертации. Сними с луковицы исследования еще один слой, локализуй источники, которые использовались в диссертации, и весьма вероятно, что на поверхность всплывет еще несколько имен.

Я уже мог бы написать чуть ли не полную историю этой деревни, подумал он. Записи о сборе урожая и податях позволили бы ему оценить ее экономическое и демографическое развитие. Манориальные записи показывали, как она была включена в местную феодальную структуру. Memoire рыцаря и письмо епископа позволяли даже заглянуть в интеллектуальную жизнь селения, в том виде, в котором она там существовала.

На самом деле, мрачно осознал Том, в истории деревни отсутствовала только та часть, ради которой эту историю и стоило писать, — почему она так внезапно и бесповоротно подошла к концу.

А что, если об этом вообще ничего нет? — задумался он. Что, если документ, проливающий свет на загадку, утрачен? Сгорел дотла в сражениях между фон Мерси и герцогом Бернардом в конце Тридцатилетней войны; или же во время отступления Моро по Адовой долине; или в кампаниях Людовика или Наполеона, или дюжины других напыщенных потенциальных завоевателей мира. Съеден мышами или плесенью, поглощен пожаром, дождем или наводнением, рассыпавшись в небрежении. Что, если он вообще не был написан?

— Том, что-то случилось? Ты такой бледный.

Он поднял глаза. В арочном проеме стояла Шерон с чашкой свежезаваренного чая. По комнате разнесся аромат шиповника и ромашки.

— Ничего, — сказал Том. Его внезапно ошеломила мысль, что он уже держал в руках ключ к разгадке, что он уже несколько раз читал этот документ, но так ничего и не понял.

* * *

И так в дело вступил я, хотя поначалу и по касательной. Я все еще преподавал в университете Альберта-Людвига, и Том прислал мне е-мэйл с просьбой найти манориальные записи Оберхохвалъда. Предполагалось, что они находятся в собрании нашего университета. Я спросил в ответ, было ли это персональной суппозицией, материальной суппозицией или простой суппозицией? [146]Элементы «учения о суппозиции» в философии Уильяма Оккама. Теория суппозиции занимается возможными замещениями терминов в предложении, т. к. термины, кроме собственных свойств, имеют свойства места, занимаемого в пропозиции.
А Том ответил, не понял шутки. Он приложил список ключевых слов и запрос на исследование наших рукописей и инкунабул на предмет упоминаний, относящихся к Оберхохвалъду, что я счел достойным возмездием за мои потуги в средневековом юморе. Учение о суппозиции вовсе не смешно, особенно по той причине, что мы не знаем, что она в действительности означает. Они использовали многие из тех слов, что и мы — движение, интуиция, реализм, естественный, оккультный, — но их значение часто не совпадало с тем смыслом, что вкладываем в эти слова мы. И все же я пообещал покопаться хорошенько в меру своих сил и неделей позже отправил ему то немногое, что отыскал.