Крэнки шли в деревню.

От этого известия у Дитриха перехватило дыхание, словно его ударили в живот. Он вцепился в уздечку коня Ойгена. Они намеревались захватить деревню. Учитывая холерический темперамент крэнков, иного и быть не могло. Но почему сейчас, тая это намерение столько месяцев? Он взглянул на юнкера, чье лицо было бело, как земля под ногами. Парень знал.

— Герр выслал копейщиков, чтобы встретить их, я надеюсь.

Ойген сглотнул.

— Им было сказано. Они выстоят.

Господь удостоил Дитриха видением того, что произойдет вслед за тем. Картины разворачивались перед его глазами с ужасающей ясностью, как если бы они уже случились — уже factum est. Зловещие ряды странных созданий метают снаряды, начиненные в их pots de fer, воспламеняют свою гром-глину. Они пронзают мужчин, разрывают их на куски. Крэнки пикируют сверху, чтобы поразить людей с воздуха.

Люди Макса кричат в ужасе, но на страх отвечают ударами. Крэнки пускают в ход свое магическое оружие, но палаши косят их так же легко, как и людей. И, увидав это, прежде напуганные солдаты обрушиваются на уцелевших в еще более кровожадной ярости, ибо ярость их родилась из страха; мечи разрубают и крошат на куски тех, кого он называл Гансом, Увальнем и Скребуном.

Как бы ни развивалась схватка, слишком многие умрут, чтобы оставшиеся уцелели. Она будет доведена до конца. Не выживет ни один человек. Или ни один крэнк.

Но если крэнки были лишь говорящими животными, какое ему дело? Напавших зверей сразят, и это положит конец его тревогам.

И все же…

Ганс пролетел через дождь стрел и презрел донжон Увальня, чтобы спасти Дитриха из замка Фалькенштайна. Какой бы трезвый расчет ни двигал им, он заслужил большего, нежели меч в ответ. Никто не убивает пса, который выручил однажды, как бы свирепо он теперь ни лаял.

Внезапно Дитрих взглянул на мир глазами крэнка — заблудшего, оказавшегося вдали от дома, окруженного зловещими незнакомцами, которые могли задумать убийство своих господ — немыслимое, даже звериное деяние, с их точки зрения. Для Ганса Дитрих был говорящим животным.

Дитрих поймал ртом воздух и дернул за поводья в руках Ойгена:

— Быстро. Скачи к Манфреду. Скажи ему: «Они твои вассалы». Он поймет. Я встречу его на мостках через мельничный ручей. А теперь — вперед!

Селяне тараторили. Некоторые слышали, что речь шла о прокаженных, и Фолькмар сказал, что они принесут с собой в деревню проказу. Оливер крикнул, что он один прогонит их прочь, если понадобится. Терезия ответила, что их следует с радушием принять и позаботиться о них. Хильдегарда Мюллер, которая одна среди всех осознавала, что именно надвигалось на них по дороге из Медвежьей долины, застыла на месте, закрыв ладонью разинутый рот.

Дитрих помчался к церкви, где захватил с собой распятие, кропило и окликнул создание по имени Ганс посредством упряжи для переговоров.

— Поверните назад, — молил он. — Еще не поздно. — Дитрих накинул на шею епитрахиль. — Чего вы хотите?

— Спастись от оцепенения этого холода, — ответил крэнк, — …очаги… на нашем корабле не зажгутся, пока мы не починим… движущую силу огня.

Уж лучше бы летом построили уютные и теплые дома, вместо того чтобы собирать бабочек и цветы. Но подобное порицание было уже бессмысленным.

— Макс собрал силы, чтобы повернуть вас назад.

— Они побегут. У Увальня была эта фраза в голове. Наше оружие и наша наружность заставят их бежать, и тогда мы возьмем ваши очаги и не будем чувствовать этот холод.

Дитрих подумал о горгульях и монстрах, украшавших стены церкви Св. Екатерины.

— Вы, быть может, и напугаете этих людей, но они не побегут. Вы погибнете.

— Тогда мы в любом случае не будем чувствовать этот холод.

Дитрих уже сбегал с Церковного холма, накинув на плечи шубу.

— И все же может быть и иной путь. Скажи Увальню поднять белое знамя, и, когда Макс преградит вам путь, вытяните руки, показав, что у вас в них ничего нет. Я встречу вас на деревянном мосту.

* * *

Так и свершилось. Дрожащая толпа крэнков — обмотанная в ту смесь одеяний, какую они смогли соорудить, и сопровождаемая людьми Макса, трясущимися и с округлившимися глазами, — приблизилась к властителю Хохвальда. Герр Увалень, великолепный в своем красном кушаке, в штанах и желтом жилете, слишком тонких по такой погоде, выступил вперед и, по подсказке Дитриха, преклонил одно колено перед сеньором, сложив перед собой дрожащие руки. Манфред, после зримого колебания, заключил эти руки в свои, возвестив для всех, кто осмелился приблизиться:

— Этого… человека… мы нарекаем нашим вассалом, получающим во владение Большой лес, дабы изготовлять для нас уголь и порох для pots de fern научать искусствам своей далекой родины наших людей. Взамен мы даруем ему и его народу пищу и кров, одежду и тепло и покровительство нашей сильной, справедливой десницы. — Произнося это, Манфред поднял свой меч, держа его рукоятью вверх, наподобие креста. — Тем мы клянемся перед Господом и famllia замка Хохвальд.

Затем Дитрих освятил собрание и окропил святой водой кропилом с золотой ручкой. Селяне, на которых пала вода, осеняли себя крестным знамением, таращась во все глаза на монстров. Некоторые крэнки, подметив этот жест, повторили его — под одобрительный шепот толпы. Дитрих возблагодарил Господа за то, что тот сподвиг крэнков на это неосознанное подражание.

Дитрих сунул распятие для крестного хода в руки Иоганна фон Штерна.

— Веди нас медленно к церкви, — сказал ему Дитрих, — шагом, вот так.

И все двинулись от моста через деревню к Церковному холму. За крестом следовал Дитрих, за ним — Манфред и Увалень.

— Да поможет нам Бог, — шепнул Манфред на ухо Дитриху.

Церемония успокаивает человеческое сердце. Импровизированная речь Манфреда, смиренный жест Увальня, благословение Дитриха, крест и процессия умерили ужас в сердцах простолюдинов, так что крэнков, по большей части, встречало изумленное молчание и отвисшие челюсти. Мужчины сжимали рукоятки мечей или ножей или же падали на колени в снег, но никто не осмелился сказать слово против того, к чему так очевидно сочувственно отнеслись господин и пастор. Неподвижный морозный воздух пронзило только несколько криков, и некоторые неуклюже заковыляли по снегу в пародии на бегство. Двери с грохотом захлопывались. Лязгали засовы.

Многие бы бежали, будь бегство проще, подумал Дитрих и стал молить Всевышнего о снеге. Завали дороги; замети тропинки; сохрани это, демоническое пришествие в пределах Хохвальда!

Когда крэнкам открылся вид «деревянного собора», они застрекотали, стали показывать на него пальцами и останавливаться, чтобы поднять приспособления для fotografia и запечатлеть резные украшения. Процессия скучилась у врат церкви.

Кто-то воскликнул: «Они боятся войти!» Другой закричал: «Демоны!» Манфред обернулся, положив руку на эфес.

— Загони их внутрь, живей, — сказал он Дитриху. Пока Дитрих загонял крэнков в церковь, он сказал Гансу:

— Когда они увидят красную лампу, пусть встанут перед ней на колени. Ты понял? Скажи им.

Хитрость сработала. Селяне вновь успокоились, когда странные создания прошли внутрь и изъявили покорность перед образом Божьим. Дитрих позволил себе немного перевести дух.

Ганс стоял подле него с распятием в руках.

— Я объяснил, — сказал он в mikrofoneh. — Что, когда ваш верховный господин-с-неба явится вновь, мы будем спасены. Знаешь ли ты, когда это свершится?

— Ни через день, ни через час.

— Только бы он пришел скорей, — произнес Ганс. — Только бы он пришел скорей.

Дитрих, удивленный таким религиозным рвением, мог только поддержать этот призыв.

* * *

Когда селяне и крэнки вместе столпились в церкви, Дитрих взошел на амвон и рассказал обо всем, что произошло с самого Сикстова дня. Он описал положение странников в самых жалостливых выражениях и устроил так, чтобы дети крэнков со своими матерями за спиной встали перед прихожанами. Хильдегарда Мюллер и Макс Швайцер выступили свидетелями того, что создания были смертны и страдали от ран, и описали то, как они помогали размещать покойников в специальных склепах на борту корабля крэнков.

— Когда я окропил их святой водой на мосту, — подытожил Дитрих, — они не проявили никакого беспокойства. Следовательно, они не могут быть демонами.

Хохвальдцы переминались с ноги на ногу и поглядывали друг на друга. Затем Грегор спросил:

— Они турки?

Дитрих едва не рассмеялся:

— Нет, Грегор. Они прибыли из более далеких стран. Иоахим протолкался вперед.

— Нет! — закричал он так, чтобы все могли услышать. — Они и есть самые настоящие демоны. Одного взгляда достаточно, чтобы в этом убедиться. Их пришествие большое испытание для нас… и от того, как мы справимся с ним, может зависеть спасение наших душ!

Дитрих вцепился в перила кафедры, а Манфред, занимавший Sedalia, обычно предназначенную для предстоятеля, зарычал:

— Я признал этого властителя крэнков как своего вассала. Ты хочешь выступить против меня?

Но если Иоахим и услыхал эти слова, он не обратил на них внимания; скорее, он обращался к familia.

— Вспомните Иова, — сказал он им, — и то, как Господь испытывал его веру, посылая демонов мучить его! Вспомните, как Господь сам, явившись во плоти, страдал от всех человеческих страданий — даже смерти! Разве не может тогда Он заставить страдать демонов, как обрушил Он их на Иова и даже Сына Своего? Осмелимся ли мы отрицать свободу действий Господа и сказать, что этого Господь сотворить не мог? Нет! Господь пожелал, чтобы эти демоны страдали скорбями плоти. — Он понизил голос. — Но почему? Почему? — Это он произнес так, словно бы размышлял вслух, так что собрание замерло, чтобы расслышать его слова. — Ничто не творится Им без цели, хотя Его помыслы и могут быть скрыты от нас. Он обрел плоть, чтобы спасти нас от греха. Он облек этих демонов во плоть, чтобы спасти от греха их. Если ангелы могут пасть, то и демоны могут возвыситься. И мы те, через кого они обретут спасение 1 . Узрите, как страдали они по воле Божьей… И сжальтесь над ними!

Дитрих, у которого перехватило дыхание, испустил вздох изумления. Манфред убрал руку со своего меча.

— Покажите этим существам, что есть христианин, — продолжал Иоахим. — Примите их у своих очагов, ибо они замёрзли. Дайте им хлеба, ибо они голодны. Приютите их, ибо они вдалеке от дома. Так, вдохновленные нашим примером, они раскаются и обретут спасение. Вспомните слова Великого суда: «Господи! когда мы видели Тебя алчущим, когда мы видели Тебя нагим? Как своего ближнего! А кто есть наш ближний? Всякий, кто может пересечь наш путь!» — Тут он указал пальцем прямо на толпу бесстрастных крэнков, стоящих в северной части нефа. — Заключенные во плоти, они не могут иметь демонической власти. Христос всемогущ. Всеблагость Христа всемогуща. Он торжествует над всем мелочным, подлым и преступным, Он торжествует даже над преступлением столь древним, как сам Люцифер. Ныне мы можем узреть, как Он торжествует над самой Преисподней!

Прихожане ахнули, и даже Дитрих ощутил, как по его коже пробежала дрожь. Иоахим продолжил проповедовать, ко Дитрих его более не слушал. Вместо этого он подметил, как безропотно слушали хохвальдцы; услышал, как прищелкивают языками Ганс и некоторые другие, когда они повторяли перевод говорящей головы. Дитрих не сомневался, что в словах монаха не было ни логики, ни ортодоксии, но их эффективность он не мог не признать.

Когда Иоахим закончил — или, возможно, всего лишь прерывался, — Манфред поднялся со своего места и возвестил для тех, кого не было на мосту, что предводитель крзнков отныне нарекается бароном Гроссвальдом и будет жить вместе со своими ministeriales в замке в качестве гостя, и что остальные странники будут расквартированы так, как постановит его совет.

Перспектива этого вызвала большое замешательство — пока вперед не выступил Клаус и, уперев руки в бока, не пригласил майера пилигримов погостить у него. Предложение изумило Дитриха, но он предположил, что после того, как его жена заботилась об их ранах, мельник не мог отстать от нее в гостеприимстве. После этого некоторые открыли двери и своих домов, тогда как иные бормотали: «Лучше ты, чем я!»

Манфред предупредил крэнков насчет их нрава.

— Я понимаю, что ваш кодеке чести требует скорого физического возмездия. Ну и прекрасно. Другая страна, другие нравы. Но вы не должны так обращаться с моими людьми. Правосудие покоится только лишь на мне, и преступить его значит бросить тень на мою честь. Если любой из вас преступит законы и обычаи манера, вы должны будете ответить перед моим судом, когда он соберется весной. В иных случаях правосудие среди вас и по вашему обычаю будет вершить барон Гроссвальд. Пока же мы желаем, чтобы герольды носили такую упряжь на головах, которую могут предоставить крэнки, так чтобы когда бы ни возникла необходимость поговорить одному с другим, герольды могли перевести.

В тишине, последовавшей за этим выступлением, Иоахим начал петь — сначала чуть слышно, а затем все громче, задрав подбородок и вознося слова к балкам и стропилам, как будто движимый каким-то внутренним пламенем. Дитрих узнал мотет Christus factus est pro nobis и со следующей строчкой присоединил свой голос к duplum, на что Иоахим сначала запнулся, а лотом продолжил. Дитрих взял «подхватывающий голос», или tenor, а Иоахим октавой выше, н их голоса свободно переливались от одного к другому, причем Йоакнм иногда выдерживал двенадцать нот на одну ноту Дитриха, Дитрих осознал, что крэнки перестали стрекотать и застыли, словно статуи в нишах церкви. Не один из них поднял mikrofonai, чтобы уловить звуки.

Наконец, голоса обоих слились в унисон на «освежающем фа», где заканчивался пятый лад, и на несколько мгновений притихшая церковь оставалось безмолвной, пока резкое «Амнньі» Грегора не вызвало хор восклицаний. Дитрих благословил паству, сказав:

— Да преуспеет с Божьей волей сие начинание, и укрепится наша решимость в нем. Мы молим об этом Господа нашего Иисуса Христа, во имя Отца и Сына и Святого Духа, Аминь.

Затем он безмолвно вознес молитву, чтобы согласие, чудодейственным образом установившееся благодаря неожиданной проповеди Иоахима, не разрушилось по здравом размышлении.

* * *

Когда Дитрих позднее привел в свой домик Ганса и Скребуна, он обнаружил, что Иоахим уже развел огонь в камине в большой комнате и помешивал железной кочергой потрескивающие поленья. Оба крэнка издали непереводимые говорящей головой восклицания и устремились в комнату, поближе к пламени. Иоахим отступил назад с кочергой в руке и принялся их рассматривать.

— Это те двое, что будут гостить у нас, — предположил он.

— Того, на ком надеты странные меха, зовут Скребун, потому что, когда я встретил его, он скрежетал своими руками.

— И ты назвал их господина Увальнем, — сказал Иоахим с легкой улыбкой. — Знает ли он, что это означает «неотесанный глупец»? А кто второй? Я видел эти одеяния прежде, под стропилами церкви во время feriae messis.

— Ты видел его тогда — и ничего не сказал? Иоахим пожал плечами:

— Я постился. Это могло быть видением.

— Его имя Иоганн фон Штерн. Он слуга, который присматривает за говорящей головой.

— Слуга, и ты наградил его частичкой «фон». Я не ожидал, что у тебя есть чувство юмора, Дитрих. Но почему на нем короткие штаны и камзол, тогда как второй закутан в меха?

— В их стране теплее, чем у нас. Они оставляют свои ноги и руки открытыми, поскольку во время говорения требуется иногда скрести ими. Поскольку их корабль держал курс на такие же теплые страны, ни пилигримы, ни команда не взяли с собой теплой одежды. Взяли только люди Скребуна, планировавшие исследовать неизведанные земли.

Иоахим лязгнул кочергой о камни камина, чтобы отбросить угли.

— Он мог бы тогда поделиться мехами, — произнес Минорит, вешая кочергу на крюк.

— Это никогда не придет ему в голову, — ответил крэнк Ганс. И, помолчав, добавил: — Так же как и мне.

* * *

Дитрих и Иоахим отправились в кухонную пристройку готовить постели для странников; там больший по размерам очаг давал больше тепла. На тропинке в снегу между двумя зданиями Иоахим произнес:

— Ты хорошо пел сегодня в церкви. Organum purum трудно исполнить.

— Я учился в Париже по методу д'Ареццо. Он включал в себя запоминание гимна Ut queant Iaxis и использование первых слогов каждой строчки гексахорда: ут, ре, ми, фа, соль, ля.

— Ты пел как монах, — заметил Иоахим. — Я не удивлюсь, если ты когда-то прошел постриг.

Дитрих погладил затылок:

— Я обзавелся плешью еще на общем курсе. Иоахим засмеялся, но прикоснулся к руке Дитриха:

— Не бойся. Мы справимся. Мы спасем этих демонов для Христа.

— Они не демоны. Ты убедишься в этом в свое время, как убедился я.

— Нет, они погрязли в грехе. Философ отказался делить теплую одежду со своим слугой. У философов всегда найдутся логические обоснования уклоняться от добра — и эти доводы всегда будут покоиться на их страсти к материальным благам. Человек, располагающий малым, не сомневается поделиться им; но тот, кто владеет многим, будет цепляться за богатство и на смертном одре. Это приспособление… — Иоахим указал на шнурок головной упряжи, которая была на Дитрихе. — Объясни, как оно работает.

Дитрих не знал этого, но повторил то, что ему рассказывали о неощутимых волнах в воздухе, «чувствуемых» приспособлениями, которые он назвал «усиками», или antennae. Но Иоахим рассмеялся:

— Как часто ты говорил, что мы не должны воображать новые сущности для объяснения того, что можно объяснить уже имеющимися. И все же ты допускаешь то, что в воздухе существуют неощутимые волны. Определенно, это приспособление демоническое, — и эта гипотеза намного проще.

— Если это приспособление и демоническое, то оно не причинило мне вреда.

— Дьявольское ремесло не может повредить доброму христианину, что говорит в твою пользу. Я боялся за тебя, Дитрих. Твоя вера холодна, как снег, и не греет. Подлинная вера подобна огню, дающему жизнь…

— Если под этим ты имеешь в виду, что я не кричу и не стенаю…

— Нет. Ты говоришь — и, хотя слова твои всегда правильны, они не всегда верны. В тебе нет радости, только поросшая быльем печаль.

Дитрих, пребывая в большом неудовольствии, распорядился:

— Там амбар для сбора церковной десятины. Принеси соломы для постели.

Иоахим замялся:

— Я думал, что ты уходил в леса, чтобы лежать с Хильдегардой. Я думал, что лепрозорий это выдумка. Верить в это было грехом поспешного суждения — и я молю твоего прощения.

— Это была правдоподобная гипотеза.

— О каком правдоподобии может идти речь? У мужчины нет основания лезть в постель шлюхи. — Он нахмурился, и его густые брови сошлись вместе. — Эта женщина блудница, искусительница. Если ты не уходил в лес, чтобы быть с ней, определенно тогда, что она шла в лес, чтобы быть с тобой.

— Не спеши судить и ее тоже.

— Я не философ, чтобы смягчать слова. Если мы боремся с врагом, позволь нам по крайней мере назвать его. Такой мужчина, как ты, — вызов для женщины, подобной ей.

— Такой мужчина, как я?..

— Давший обет безбрачия. О, как сладки гроздья, что нельзя достать! Насколько они более желанны! Дитрих, ты не даровал мне прощения.

— Ах да, конечно. Я скажу словами молитвы Господа. Я прощаю тебе, как ты прощаешь ей. На лице монаха отразилось изумление.

— За что я должен простить Хильде?

— За то, что ее пышные формы не дают тебе покоя по ночам.

Иоахим побледнел и заиграл желваками. Затем он посмотрел на снег:

— Я думаю о них. Я представлял себе, как они отзываются на мои объятия. Я презренный грешник.

— Как и все мы. Вот почему мы заслуживаем любовь, а не порицание. Кто из нас достоин первым бросить камень? Но давай хотя бы не обвинять другого в своих собственных слабостях.

* * *

На кухне Дитрих обнаружил Терезию, забившуюся в тесный угол между очагом и стеной.

— Отец! — закричала она. — Отошли их прочь!

— Что беспокоит тебя? — Он протянул ей руку, но она не вышла из своего укрытия.

— Нет, нет, нет! — повторяла она. — Дьявольские, нечестивые создания! Отец, они пришли за нами, они хотят забрать нас глубоко-глубоко в ад. Как мог ты им позволить прийти? Ох, огни! Мама! Отец, пусть они уйдут прочь! — Ее глаза не узнавали Дитриха, а как будто видели перед собой иное.

Он давно не видел ее такой.

— Терезия, эти крэнки — всего лишь страдающие пилигримы из лесов.

Она вцепилась в рукав его рубашки:

— Разве ты не видишь, сколь они безобразны? Они застили твои глаза?

— Они такие же слабые создания из плоти и крови, как и мы.

В дверь кухни вошел монах со снопом соломы, покачивающимся у него на плече. Он бросил его на пол и устремился к алькову, где опустился на колени перед Терезией.

— Крэнки напугали ее, — сказал ему Дитрих. Иоахим протянул к ней руки:

— Выйди, позволь нам отвести тебя в твой дом. Там тебе нечего бояться.

— Она не должна бояться их, — возразил Дитрих. Но Иоахим напустился на него:

— Ради Бога, Дитрих! Сначала успокой, потом уже жонглируй своей диалектикой! Помоги мне вытащить ее оттуда.

— Ты хороший мальчик, брат Иоахим, — сказала Терезия. — Он тоже был хорошим. Он пришел с демонами и огнем, но он заплакал и унес меня и спас меня от них. — Она сделала было еще пару шагов, поддерживаемая с двух сторон Иоахимом и Дитрихом, как снова завизжала. В дверь кухни вошли Ганс и Скребун.

— Я хотел бы понаблюдать за этой женщиной, — сказал Скребун механическим голосом говорящей головы. — Почему некоторые из вашего племени реагируют так?

— Она не является жуком или листочком, чтобы ее исследовать и разделять на сорта и виды, — ответил Дитрих, — Страх пробудил в ней старые воспоминания.

Иоахим взял Терезию под руку, заслонив женщину от крэнков, и поспешил с ней к двери.

— Заставь их исчезнуть! — просила Терезия Иоахима. Ганс щелкнул своими ороговелыми губами и произнес:

— Твое желание сбудется.

Он не просил Дитриха перевести замечание девушке, и священник решил, что это невольное восклицание не было предназначено ни для чьих ушей.

* * *

В тот вечер Дитрих побрел в Малый лес и нарубил еловых веток, которые затем сплел в рождественский венок перед наступающим воскресеньем. Заглянув на кухню, он увидел, что дрожащее тело Иоганна Штерна было укрыто стеганым одеялом Иоахима на гусином пуху.