Перед открытием салона Доминик и Гийеметта проверяли в зале витрины – все должно было выглядеть безупречно. Гийеметта прекрасно владела английским – это было одной из причин, почему Доминик нанял ее на такую важную должность.

– Гийеметта, – обратился к ней Дом, – что такое… бу-фул? – (Кажется, так. В этом английском одни слоги четкие, другие смазанные, и разобрать нелегко. Особенно если слова произносят губы, прижавшиеся к твоей коже.)

Гийеметта на миг задумалась.

– Бьо-ти-фул? – предположила она наконец. Раскрыла одну из их англоязычных брошюр и ткнула пальцем в описание салона. Ах, оказывается, он знает это слово! Все-таки странно произносятся английские слова…

– «Прекрасный», – Гийеметта склонила голову набок. – Вернее, это означает чуть больше. В английском это слово более выразительное – «восхитительный»…

Дом почувствовал, как нежные, будто мягкий шелк, руки ласкают его кожу.

В отличие от своих верхних коллег элегантная Гийеметта обладала слишком хорошими манерами, чтобы над ним подшучивать, но тут она поспешно стала раскладывать упаковочные мешочки и многочисленные коробочки и лишь изредка бросала на Доминика любопытствующие взгляды. На ее лице с безупречным макияжем заиграл легкий румянец. Вероятно, она догадывалась о ситуации, в какой хозяин мог слышать это слово.

Смутившись, Доминик заторопился наверх.

– Ты используешь меня ради романтического воспоминания о флирте с французом и потом напишешь обо мне в своем дневнике? – спросил в тот вечер Дом, когда он и Жем шли по улице. Она явилась в его салон поздно, когда он уже собирался передать дела в квалифицированные руки своего вечернего заместителя. Он сидел рядом, пока она ела его новое пирожное, и испытывал эротический восторг при виде каждого кусочка, на котором смыкались ее губы. Потом они прогулялись до канала Сен-Мартен. Он любил этот район, занявший место на границе между возвышенной безмятежностью и энергичным протестом, бурлившим на площади Республики. Любил чугунные ограды пешеходных мостов и темную воду канала. Ему нравилось, что уличная жизнь, бары были тут намного ближе к воде, чем на берегах Сены. По берегам канала стояли дома девятнадцатого века, построенные для рабочих; там жили такие же, как он, люди, успевшие купить квартиру до того, как цены взмыли на заоблачную высоту. Ему нравилось думать, что у него есть что-то общее с этими кварталами, изначально предназначенными для людей труда, а теперь явившими свою красоту всем, кто прежде их недооценивал.

Романтическое приключение – максимум, на что он поначалу рассчитывал, и теперь, казалось бы, должен быть доволен успехом. Однако, как это было со многими его амбициями, часть его натуры хотела большего. А другая часть пыталась шлепнуть его по руке, тянущейся к этому большему. Впрочем, учитывая трудное отрочество, он был не слишком чувствителен не только к шлепкам, но и к сильным ударам.

Джейми бросила на него недовольный взгляд.

– Не кажется ли тебе, что ты излишне напорист?

Дом незаметно усмехнулся, довольный собой. Если она только что это поняла, значит, он умело скрывал свою истинную сущность!

Она все-таки что-то прочитала по его лицу и удивленно вскинула брови, но уголки ее губ улыбались. Они смотрели на темную воду, облокотясь на перила невысокого пешеходного моста. Деревья на берегах канала успели покрыться яркой весенней листвой.

– Доминик, я здесь уже три месяца. И я не охочусь за сувенирами.

Три месяца? А в его жизни появилась лишь две недели назад.

– Чей же шоколад ты ела до этого? – ревниво осведомился он. «И это после всех шоколадок, которыми я тебя потчевал», – сказал тогда Сильван. А ведь у него даже нет салона. Если он кормил ее шоколадом, то это было где-то в приватном порядке.

– Мне нравится «Дом ведьм», – внезапно объявила она.

Это заведение держали Магали и ее тетки. Там можно было полакомиться фигурками ведьм из темного шоколада. Еще они утверждали, что могут околдовать всякого, кто проходит мимо. Порой Доминик видел в этом пугающую правду; так, он не мог понять, почему его так привлекает горячий шоколад Магали, если, черт побери, лучший в Париже горячий шоколад делает он сам.

Да, он мог представить себе, что Джейми впитывала там колдовскую атмосферу так же сосредоточенно, как и поглощала шоколад у него в салоне. Как не спеша грызла их ведьм. Проклятье, теперь он жестоко ревнует к шестидесятилетним лесбиянкам и их племяннице! Он покосился на Джейми.

– Тебя ведь не привлекают женщины, правда?

– Что?!

– Ладно-ладно, я просто тебя проверял!

– Боже мой. – Она сказала это смиренно, с легкой опаской или усталостью. – А что, большинство женщин, которым ты назначал свидания, были бисексуальными спортсменками?..

Да, пожалуй. С минуту он оценивал длину канала, смотрел на маленькие мосты, освещенные старинными фонарями, на более плотную и интимную цепь мостов, чем на величественной Сене.

– Впрочем, я не назначал им свидания, – ответил он как можно более нейтральным тоном.

Она свесила руки за металлические перила. Своего недоуменного потрясения она решила ему не показывать. Она просто на него не смотрела. Просто стояла, глядя на темную воду, и переваривала информацию.

– Вода почти такого же цвета, как твои глаза, – безразлично заметила она спустя пару минут.

Он тоже глядел на тихую, глубокую воду. Поодаль от них какой-то человек пытался бросить камешек, чтобы он несколько раз подпрыгнул над водной поверхностью. (Вероятно, разыгрывал эпизод из фильма «Амели».) По воде пробегала легкая рябь.

– Я не понимаю, чего ты добиваешься! – Он поднял глаза. Она искоса смотрела на него.

– Добиваюсь? – Может быть, он понял что-то не так?

Она сделала неопределенный жест рукой, объединяющий ее и его.

– Тебя, – пробормотал он растерянно. И понял, что говорит точно так же, как она накануне ночью.

Она нахмурила брови и опустила голову. Ее губы несколько раз приоткрылись и снова сомкнулись.

– Я… не вижу смысла, – все же сказала она.

Его руки зудели от желания обнять ее худенькие плечи, погладить их ладонями, даже тут, на публике, почувствовать каждый изгиб ее тела.

– Какой тут может быть смысл?

Она что-то недоговаривала, пыталась от него скрыть; на ее лице появились разочарование и строгость. Просто что-то была не в силах ему сказать. Он, как никто другой, мог это понять.

– Почему не брюнетку? – спросила она наконец, спросила отрывисто, с явным вызовом, и плотно поджала полные губы. – Потому что ты уже ее добился?

Он застыл. Это была правда. У них был тоже хороший секс. Грубый и бешеный, который требовал полной отдачи сил и взаимопонимания. При мысли, что Джейми считает и себя такой же игрушкой, ему стало нехорошо. Он остается полностью для нее закрытым, а все те шоколадки и пирожные – достаточно ли их, чтобы заслужить ее доверие?

Как ему хотелось казаться ей, чистой доской, стереть из своей жизни все до того момента, когда он встретил ее! Подобно тому, как в начале новой недели он стирал с офисной доски предыдущие записи.

Он очень старался ради нее стать другим, не таким, каким он был прежде. А она даже не хочет рассказать ему о себе. В ее глазах он грубый, грязный и похотливый мужлан. Он посмотрел на свои руки, вцепившиеся в перила, и вспомнил, как когда-то на них лопалась до крови кожа от работы с ледяными тушами.

Теперь они гладкие благодаря маслу какао. В то далекое утро, проработав неделю с шоколадом на кондитерской кухне, он проснулся и с удивлением обнаружил, что его руки сделались мягкими, без трещин. Это и определило его будущую карьеру. Но сколько бы он ни погружал их в шоколад, изящнее они не стали и шрамы с них никуда не исчезли. А мозоли на ладонях он натирал нарочно. На случай, если понадобятся.

– Просто я хочу именно тебя, – тихо проговорил он. – Извини. – Ему было досадно слышать собственные оправдания. В конце концов, разве это не должно ей хоть в какой-то степени льстить?

Она посмотрела на него так, словно ее застигли врасплох, словно он плеснул ей холодной водой в лицо.

– Ты… извиняешься?

Он покачал головой. Отчаянно жалея о своих словах.

– Почему? – Она всматривалась в его лицо, а он пытался вернуть на место маску джентльмена. Да, он поскользнулся. Она что-то заподозрила и теперь пыталась понять, в чем дело.

– Почему ты решил извиниться? – настаивала она, прощупывая его.

Опомнись, одернул он себя. Зачем убеждать ее, чтобы она доверилась ему, если он собирался поведать ей правду в первом же разговоре по душам?

Его лучшая половина увидела в этом шанс предостеречь ее. Вот только – половина ли? Кого он дурачит? Какая там половина – максимум жалкие десять процентов!

Он устремился под защиту своих доминантных, эгоистичных девяноста процентов.

– Я не нашел более подходящих слов. Ты спросила, чего я добиваюсь… Тебя! Вот и все, чего я хочу.

Все. И, возможно, луну с неба и звезд. Как глупо так говорить.

– Почему? – недоверчиво спросила она.

Он слегка пожал плечами, пытаясь воспользоваться этим моментом и отступить на безопасную территорию.

– Ты до сих пор не позволила мне пересчитать все твои веснушки.

Когда она не погружалась в романтические грезы, ее взгляд был до опасного проницательным. А это неблагоприятно для долгосрочных партнерских отношений.

– Ты готов продолжить, раз уж начал это делать?

Его сердце забилось так сильно, что вернулось ощущение дурноты. Он резко отвернулся, впился пальцами в перила и опять стал глядеть на темную воду.

– Ты хочешь, чтобы я продолжил? – Черт, зачем он спросил ее об этом? Нельзя исключить, что она скажет «да».

– Я пойму, если ты это сделаешь, – медленно, неуверенно проговорила она.

Его пальцы еще сильнее вцепились в перила.

– Почему? Потому что ты и сама этого хочешь?

Она смерила его еще одним недоверчивым взглядом.

– Нет. Потому что именно я получаю от этого все.

От удивления он раскрыл рот. Возможно, он слишком ловко прятался за маской приятного парня! Он украдкой покосился на нее. Если он скажет ей, как глупо так говорить, может быть, ее иллюзии моментально рассеются?

– Ты всего лишь добился меня, как ты сказал. – На ее губах появилась усмешка, а взгляд обратился куда-то внутрь. – Какую-то часть меня.

Она говорила так, словно это был его собственный внутренний голос. Словно ей самой было особенно нечего предложить. Но его внутренний голос получил подтверждение. Доминик попробовал улыбнуться.

– Мне это нравится. Ты мне нравишься.

Она озадаченно взглянула на него.

– Конечно, это не самое главное, но та брюнетка была почти такая же импозантная, как и ты.

Она считает его импозантным? Глупая, радостная ухмылка расплылась по его лицу, несмотря на смущение. Неудивительно, что его сотрудники постоянно над ним подтрунивают. Он просто смешон.

Импозантный. Он сунул руки в задние карманы джинсов, чтобы они не портили картину.

– Ты мне нравишься, – повторил он. Теперь это очевидно. И конечно, ему не нужно вытаскивать в эту секунду на свет всю свою грязную душу и расстилать у ее ног, чтобы доказать это.

– Почему? – снова спросила она.

Он посмотрел на нее, на все ее веснушки и косточки, и снова его захлестнули волны тепла и страсти. Он даже стал привыкать к тому, насколько беспомощным он чувствует себя в этих волнах.

– Всякий раз, когда я гляжу на тебя, мне хочется облизать тебя всю, с головы до ног, – прошептал он.

Она вспыхнула, покраснела, и он невольно посмотрел на тот конец улицы, где находилась его квартира. Она не подозревала, что она совсем рядом, а он не мог решить, надо ли ей сказать об этом. Что, если он позволит ей глубже заглянуть в его душу, и ей не понравится то, что она там увидит? Но если он сможет пойти с ней туда до заката солнца, то она уже не спрячется от него. И тогда он увидит, как она краснеет от смущения – всем телом или только лицом.

Он вытащил одну руку из джинсов и накрыл ладонью ее хрупкую кисть, лежащую на перилах, почти забыв про свои шрамы.

– Так как же ты используешь меня?

– Хватит об этом! – тихо взмолилась она. Ему нравилось ее отчаяние. В его жизни еще никогда не было таких отношений с женщиной, когда она хмурит брови и вместе с тем позволяет держать себя за руку. Интересно, сможет ли она хмуриться и одновременно заниматься с ним любовью?

– Ты замужем, да? – Боже, это будет самый сильный удар, какой он когда-либо получал в жизни!

– Нет, я не замужем. А ты когда-нибудь встречался с женщиной, у которой есть моральные принципы?

Он остановил на ней мрачный, полный сожаления взгляд и решил не повторять очевидных фактов из истории своих сексуальных отношений.

– Кажется, я сейчас встречаюсь с такой женщиной, верно? – с надеждой спросил он.

Ее лицо озарилось улыбкой – словно солнце взошло на планете, где до того царила полная тьма.

Что?

Она прижалась к нему, и он быстро обнял ее за плечи.

– И как же ты опять используешь меня? – спросил он.

– Ой, ну… – Она фыркнула. Но не вырвалась из объятий. Ему это понравилось. Что не вырвалась.

– Знаешь, сознавать, что именно ты меня используешь, гораздо приятнее, чем ты думаешь, – сказал он. – Используй меня и дальше. Целую вечность. Я согласен.

У него всегда больно сжималось сердце, когда он пробовал представить себе, что какая-то ситуация будет длиться целую вечность. В его памяти еще жил тот ужас, сравнимый с падением в пропасть, когда он понял, что его мать ушла. Тогда казалось, что ужас будет жить в нем вечно, по крайней мере, весь следующий год учебы в школе. И потом тоже. Год за годом он будет просыпаться с той ужасной тоской в сердце.

Джейми уперлась лбом в ближайшую неподвижную поверхность, его грудь. Ясно, что ему не удастся уговорить ее, чтобы она пошла к нему. Он задвинул свои сомнения подальше, как делал всегда, и прижал ее к перилам моста, слегка, скорее полунамеком. Она подняла голову, и ее губы чуточку приоткрылись. Ох, как ему нравилось, что ее губы приоткрывались в ту же секунду, когда он смотрел на нее по-особому. Он нагнулся и поцеловал эти милые губы, неторопливо, мысленно обрекая на гибель тот ее чемодан и надеясь, что впереди у них целая жизнь.

Тихонечко застонав, она просунула руки под его куртку и обняла за спину.

Он ласкал ее губы и приговаривал – так тихо, что его агрессивная настойчивость почти не ощущалась.

– Скажи мне, Жем. Как ты используешь меня?

Она вскинула голову, сверкнула глазами и так далеко отстранилась от него, оказавшись под опасным углом над перилами и водой, что ему пришлось крепче схватить ее.

– Как… как растение использует солнце… Понятно? Или… или губка использует воду. Теперь ты удовлетворен моим ответом? Ты всегда такой настойчивый?

Нет, не всегда. Но его руки крепко и недвусмысленно сжали ее ягодицы. С ней он проявит настойчивость. «Нет, я ее не отпущу, и ты меня не обманешь», – заявил голодный дьявол его лучшей половине. Точнее, его лучшим десяти процентам.

– Солнце. – Когда слова дошли до его сознания, они заменили ему кислород. Он забыл, что надо дышать. Солнце? Она использовала его как солнце? Он – солнце! Хм.

– Но ведь солнце и вода ничего не получают от этого, – сказала она.

Он мог лишь растерянно заморгать. Она только что сказала, что он для нее солнце, и при этом уверена, что он ничего от этого не получает?

Что же он делал неправильно, черт побери? Неужели она даже не замечала на своих руках липкие следы, когда он плавился от нежности, будто пастила? Надо ли дарить ей цветы или что-то подобное? Может, подарки? Например, дорогие ювелирные украшения?

Но она не носила даже часов, не то что серег или других каких-либо украшений. Ее чистые, девичьи линии не нуждались ни в каких украшениях, кроме милых веснушек. Впрочем, как бы то ни было, понедельник у него свободный. Пожалуй, он поедет с ней в Фобур-Сент-Оноре и посмотрит, засверкают ли ее глаза при виде роскошных витрин.

– По-моему, аналогия с солнцем несколько преувеличена, – сухо заметил он. Нет, он не хотел отказываться от нее. Он радовался, что она назвала его своим солнцем, это исцеляло его застарелые раны. – И почему ты решила, что я ничего не получаю от этого? – Всякий раз, когда, прикасаясь к ней, он с трудом себя сдерживал – ему хотелось выжать ее, словно это она была губкой, из которой он, умирая от жажды в бескрайней пустыне, мог выпить последние капли воды.

Тогда она высвободилась из его объятий. Ему хотелось удержать ее силой, потому что он всегда знал, что может это сделать, но в который раз он напомнил себе, что приличные мужчины так не поступают.

Она встала в шаге от него и спрятала руки в широкие рукава своего светлого, просторного свитера. Повернулась спиной к воде, которая, по ее словам, была такого же цвета, что и его глаза, и прижалась спиной к перилам. Возле соседнего моста из бара вышла шумная компания, в сгущавшихся сумерках их пластиковые стаканчики с пивом казались при свете уличных фонарей крупными светлячками.

– В настоящий момент я ничего не могу тебе предложить, – сказала она.

Он рассмеялся. Она ничего не могла ему предложить? Ничего? Это она-то, благодаря которой он переживал сейчас такое невероятное счастье?

– О чем ты говоришь?

– Сейчас я не могу заниматься тем, в чем я сильна. Я не хочу этим заниматься и, возможно, никогда не буду. А это то, чем я всегда гордилась. Без этого… я – всего лишь я.

Он нахмурил брови:

– Но это хорошая стартовая позиция. Когда ты – всего лишь ты. Черт, мне бы очень хотелось оказаться в такой позиции!

От удивления она раскрыла глаза и не заметила, что приоткрыла рот. Похоже, она была готова шагнуть к нему, но потом наклонила голову и словно бы передумала.

– У меня много денег… – вдруг вяло, как-то нехотя сообщила она. – Если… тебе нужно. Они у меня есть.

Что-о? Он уставился на нее, словно его предали, словно она нанесла ему коварный удар ножом в спину. У нее есть деньги? Надо же… И она думает, ему это интересно? Думает, ему это может быть интересно? Она думает… что? Что он охотится за ее деньгами, будто нищий, мечтающий быстро разбогатеть? А не как человек, который пробился ценой своего пота и крови на вершину успеха и может теперь быть на равных с кем угодно?

Скажите пожалуйста, у нее есть деньги! Эдакая принцесса, фу-ты ну-ты! Черт побери. И что она делает? Путается с ним как с последним дерьмом? Разыгрывает из себя леди Чаттерлей? Вот так она использовала его?

Вот только пусть не думает, что солнце можно купить за деньги!

Его рука крепко, до боли, сжала перила.

– С чего ты взяла, что мне это интересно, разрази меня сила небесная? – глухо спросил он. Таким она его еще не видела.

У нее сверкнули глаза, она отшатнулась, словно осознав, что совершила ошибку.

– Какого хрена ты отшатываешься? Думаешь, я ударю тебя?

Она растерянно заморгала:

– Что?…

– Ну и хрен с тобой в таком случае! – гаркнул он с невыносимой обидой. А он-то! Хорош! Открыл перед ней душу! Пытался расстелить перед ней плащ, чтобы она не запачкала ног! Готов был признаться ей, что читает поэзию… Мечтает, как будет лежать рядом с ней в постели и читать ей вслух строчки, связывающиеся в его сознании с ней…

– Да пошла ты…

Доминик развернулся и зашагал прочь.