По средам Доминик обычно встречался за ланчем с соседом-виноторговцем; их приятельским взаимоотношениям не мешало отсутствие у Дома интереса к винам. Доминик дорожил этой дружбой. У него было мало друзей, да и те были из кулинарной среды, такие же амбициозные, как он, трудоголики, с небольшой склонностью к социализации. Он сошелся с ними, строя свою карьеру, постепенно взбираясь вверх.

Но в эту среду он оказался плохим компаньоном, все время выпадал из разговора, сам того не замечая, и сидел с мрачной физиономией. Он не видел ее вчера вечером, ночью и не видел нынешним утром. Из тугого, жесткого узла, который он постоянно носил в себе, высвобождался отчаянный страх.

Когда после ланча он вернулся к себе в магазин и увидел ее на обычном месте, волна облегчения так сильно ударила по нему, что он задрожал и, чтобы успокоиться, был вынужден вспомнить дыхательную гимнастику.

Она бросила на него мимолетный взгляд и опустила глаза на чашку шоколада, которую крепко сжимала в ладонях, словно пытаясь удержать себя от какого-то поступка. Рукава ее свитера сползли к локтям, и на руках была видна гусиная кожа.

Он резко подвинул стул, сел рядом с ней и напряг всю свою волю, чтобы не обнять ее, не посадить к себе на колени. Проклятые публичные заведения! Включая его собственное. Поэтому он лишь накрыл огромной ладонью ее руку в гусиных пупырышках, а пальцы просунул под ткань рукава. Чуть ниже локтя он нащупал шрам, который она все время прятала от него. Вероятно, след открытого перелома. Боже, не надо об этом думать… Неожиданно для себя он поцеловал ее. Гораздо длиннее, гораздо интимнее, чем позволяла то их позиция на виду у всех посреди салона.

Ему сразу стало легко, ушло все напряжение. Когда ее губы раскрылись, страх мгновенно убрался на привычное место.

Ее рука легла ему на грудь, сжала в кулаке ткань рубашки. И опять он почувствовал ее внутреннюю борьбу, почувствовал, что она удерживает себя от чего-то.

– Все в порядке, – прошептал он, отстраняясь, чтобы взглянуть на ее лицо. Выглядела она неважно: под глазами круги, покрасневшие веки. – Давай, делай.

– Делать – что?

– То, чего ты пытаешься не делать. Давай, я вытерплю.

В конце концов, он много чего повидал.

Она тряхнула головой и снова уставилась в свою чашку, губы ее сложились в горькую линию.

– Ты не знаешь, чего ты просишь.

– Тогда почему ты не говоришь мне этого?

Голубые глаза встретились с черными в миг абсолютной искренности.

– Если бы я могла, я бы заползла в тебя и никогда не выходила.

Он вздрогнул всем телом, словно от удара чудовищной силы. Ему пришлось подождать, когда пройдет шок. Потом встал и потянул ее за собой.

– Гийеметта. – Он сумел прогнать с лица румянец смущения, оставшийся лишь на скулах. – Пожалуйста, скажи там, наверху, что я отлучусь. Ненадолго.

Он привел ее к себе домой – так было ближе. Он так решил. И если бы до этого он не поступал точно так же с несколькими другими женщинами, он не чувствовал бы себя так гадко, приведя сюда и ее. Ее глаза блеснули, лицо замкнулось – она поняла, что третьего дня они стояли рядом с его домом, и он ничего ей не сказал.

Она замкнулась в своем бронированном мирке, куда ему не было доступа.

Но он мог выманить ее оттуда – ласками.

Он мог.

– Заползай в меня. – Он закрыл за ними дверь квартиры и прижал Джейми к себе. – Все хорошо. – Одним движением он сдернул с себя через голову рубашку и майку, схватил Джейми и приподнял, прижавшись голой спиной к двери. – Давай.

– Я люблю тебя, – прошептала она, уткнувшись ему в грудь, и он похолодел от ужаса.

– Господи, не надо, не говори этого. – Он отнес ее в спальню, раздевая на ходу. – Не надо – или ты собираешься меня бросить? – Он укрыл их одеялом и приник губами к ямке на ее плече, сильно, до боли, сжав ее бедра. – Пожалуйста, не говори так, – почти неслышно молил он.

Она застыла возле него.

– Нет, Жем, не надо. Не застывай. Я сделаю что угодно. – Он грубо гладил ее всю, так, чтобы они оба это запомнили. Даже если она уйдет. – Скажи мне – что не так, что тебе не нравится? Я все исправлю.

Он говорил это, как когда-то в детстве, в те первые несколько раз, когда его мать решила уйти, и это было ужасно. Проклятье, пора ему забыть об этом.

– Я знаю, – бормотала она, щекоча его губами. – Знаю. Ты все исправляешь. Все во мне. Прости. Прости, что я так сказала. Я не хотела. Просто… – Она задрожала и попыталась еще сильнее спрятаться в его объятьях, словно он был единственным источником тепла среди снежной бури. Он почувствовал кожей, что ее губы плотно сжались, как будто она опять сдерживала себя, чтобы не сказать ему что-то. Она даже не могла его целовать из-за этого. – Я не могу насытиться тобой. Я как вампир, высосу тебя всего, оставлю только сухую оболочку.

– Нет, – возражал он, жадно гладя ее бедра. – Ты же сказала, что я солнце, и ты не можешь меня высосать. Обещаю тебе, что я не иссякну. Обещаю. Благодаря тебе… – Он замолчал и мысленно договорил сам себе: «…Я понял, что могу вечно дарить тепло и любовь, и никогда, никогда не иссякну».

Он перевернулся на спину и положил ее сверху, чтобы его руки двигались свободнее, чтобы она чувствовала всю огромную силу его тела, без труда выдерживавшего ее небольшой вес. Он знал ценность силы, очень хорошо ее знал!

Она требовалась для того, чтобы сделать его неприступной крепостью. А теперь и ее тоже. Наконец кто-то нуждается в его силе.

Внезапно он понял со всей ясностью, как никогда раньше, в чем был не прав отец. Мужская сила должна быть направлена против внешнего мира: чтобы прогонять его от себя и от тех, кого мужчина взял под свою защиту, это жена, дети, а для сильного мужчины еще и другие люди, например, его сотрудники. Направлять данную тебе силу внутрь, на тех самых людей, которых ты должен защищать, потому что не можешь справиться с внешним миром, – это проявление полнейшей слабости.

Я люблю тебя, говорила она одними губами по-английски. Его тело вздрагивало, словно от ударов по нему кулаком. Он еще крепче сжимал ее в объятьях, но ничего не говорил. Не пытался остановить ее еще раз. Он сказал ей, что может принять все, что она хочет сделать; значит, он должен принять и это. «Я люблю тебя». Ее губы скользили по нему, открывали его телу тайну, которой не должен был знать его разум. И все же на этот раз он воспринимал ее слова не как удар, а скорее как массаж – его мышцы постепенно расслаблялись, уже не вздрагивали от прикосновений, а скорее им радовались.

Он провел пальцами по ее короткой прическе, нащупал губами сквозь волосы шрам. Она тряхнула головой, пытаясь высвободиться. Но он все равно ее поцеловал, крепко, в последний раз, а потом позволил себя прогнать и стал целовать ее лицо, шею. И тут же перехитрил ее – провел губами по ее плечу, вниз по руке, к локтю, и поцеловал каждый сантиметр шрама, прежде чем она сообразила, что он делает.

– Перестань, – сказала она по-английски и толкнула его в грудь. Но он перехитрил ее и на этот раз, лежа внизу, прижатый к кровати. Она могла отодвинуться, но не могла заставить его сделать это, как бы ни старалась. Пусть толкает. Ему нравилось ощущать мышцами давление ее рук.

– М-м-м, как приятно. – Он поймал вторую ее руку и тоже прижал к груди. – Давай, еще сильнее. Но только мне больно.

Тут же ее ладони вдавились ему в грудь, вызвав сладкую боль в натруженных мышцах, вдавились сильно.

– Почему? – прошептала она. – Почему тебе больно?

Он пожал плечами, и ее руки прошлись по его груди.

– Я слишком много времени провожу на тренажерах, когда… когда мне нужно разобраться с некоторыми вещами.

Накануне вечером, услышав про ее «другие планы» и расставшись с ней на улице, он вернулся в спортзал.

– С какими вещами?

Пожалуй, не стоило ей говорить, что она довела его в тот вечер до исступления… Но тут его пальцы нащупали шрам, которого он прежде не видел. На животе, аккуратный хирургический разрез. Вероятно, ее оперировали. Потому что она получила слишком много ударов в живот…

Он крепко прижал ее к себе, слишком крепко, и испугался, что сделал ей больно.

Он перекатился вместе с ней, заслонив ее от остального мира, и накрыл их с головой одеялом.

– Жем, – шептал он, откидывая назад ее волосы, снова целуя ее. – Я люблю тебя.

Ее тело под ним вздрогнуло. Она широко раскрыла глаза. Он откинул край одеяла, чтобы лучше видеть их цвет. Голубые, как водопадные струи.

– Это невозможно, – запротестовала она. Почему же ее голос звучал так испуганно и умоляюще, словно он держал что-то очень вкусное и дразнил изголодавшуюся женщину, намереваясь в последний момент съесть это сам?

– Так когда-то все говорили насчет моих планов добиться звания Лучшего во Франции. Что это невозможно. Но я все равно получил его.

В ее глазах промелькнула искра досады. Она кротко принимала все, как выздоравливающий солдат принимает случайную боль.

– Ты намекаешь на то, что меня трудно любить?

– Ужасно трудно, – честно признался он. – Это самая выматывающая душу вещь, какую я знал в своей жизни, и это говорит о многом. Но я тем не менее намерен это сделать. – Он поцеловал ее, неторопливо проник в ее рот, доказав ей, что существовал как минимум еще один аспект любовных ласк, которым он мастерски владел.

Когда он наконец поднял голову, она глядела на него, приоткрыв губы, но со сдвинутыми бровями. В ее взгляде смешались нежность и недоумение.

– Ты не можешь говорить это всерьез, – сказала она, помолчав. – Разве это возможно? Я не понимаю. Разве это имеет смысл?

Да, он был согласен с ее словами. Он лежал теперь поверженный у ее ног просто лишь потому, что она так спокойно сидела за столиком и ела кусочек за кусочком его творения, то есть его самого. Он, который всю свою взрослую жизнь держал всех женщин как можно дальше от сердца. Нет, ясное дело, такое поведение не укладывается в общепринятые представления о нормальном.

– Я сделаю так, чтобы это имело смысл, – пообещал он нежному треугольничку кожи в бледных веснушках. – Только дай мне время. – «Не бросай меня».

Она спрятала руки на его груди, словно хотела, чтобы каждый сантиметр ее тела оказался под его защитой. Кто знал, что необходимость ее защищать будет действовать на него так возбуждающе?

– Почему ты так говоришь? – спросила она.

Потому что он не сказал ей, что был готов от нее оторваться. Он хотел оградить ее от себя, чтобы она была в безопасности – должна сохранить независимость. Но если бы он мог обеспечить ей такую безопасность, то никогда не расстался бы с ней. Он ужасно, до отчаяния боялся, что если даже он не сумеет обеспечить ее безопасность, то все равно не найдет в себе силы расстаться с ней. Все будет зависеть от нее. Его отец отчаянно держался за мать, несмотря на то что бил ее.

– Потому что я говорю это серьезно, – ответил он и немедленно пожалел о сказанном.

Это походило на то, как полурасплавленный шоколад соприкасается с водой. Блаженное тепло окутывало ее, а сама она оказалась в ловушке между удовольствием и огорчением.

– Ты говоришь серьезно? А я что делаю, шучу? Или я просто слишком слабая, чтобы понимать, что я чувствую?

О, Доминик, ты лучше других знаешь, что нечаянной каплей воды можно испортить самую яркую, самую прекрасную вещь. Не порти! Не надо!

– Ты когда-нибудь говорила это кому-то еще? – спросил он, подтверждая, что какое бы великое сокровище он ни держал в руках, какая-то часть его натуры будет упорно пытаться его разрушить.

Она опять сдвинула брови. Да, она пришла сюда с желанием заползти в него, а он что сделал? Ухитрился ее разозлить.

– В колледже у меня был парень.

Казалось, его аргументы одержали верх, но Дом не хотел такой победы. В нем засвербила ревность, густая и болезненная, при мысли о том, что кто-то другой водил пальцами по этим щекам, присыпанным веснушками. Кто-то другой обнимал и стремился защитить это тело.

– Был, – еле выдавил он. – Ты говорила ему, что любишь его, но сейчас ты не с ним.

Ее глаза превратились в две льдинки.

– У него на стороне была еще одна девчонка. Она нравилась ему больше, чем я. Знаешь что? – Ее тело дернулось в его руках, и на мгновение он забыл про свои намерения и удерживал Джейми против ее воли. – Отпусти меня. Я не обязана оправдываться перед тобой. Я ответила на твой вопрос. Тебе не понравилось. Но это не оскорбление.

Черт. Он приподнял руку, чтобы она могла выскользнуть из-под него, если бы хотела, но сам не отодвинулся, не облегчил ей задачу.

– Жем. – Его голос, произнесший ее имя, окутал ее шелковой лентой и удержал на месте. – Ты заявила то же самое. Что я не мог сказать это всерьез.

Она замерла в смущении и нерешительности, устремив на него голубые глаза.

– Почему ты так решила? Что я не могу быть серьезным? – Какой же он неотесанный! До сих пор не купил ей какой-нибудь дорогой безделушки, черт побери! Хотя ему было трудно вообразить, каким ювелирным украшением можно поразить женщину, у которой так много денег, что партнеры встречались с ней ради них, а не ради нее самой. Вероятно, ей скорее хочется чего-то такого, что она не купит ни за какие деньги.

Она снова вернулась в желанное убежище, пьянея от его близости, приоткрыв губы, покорная, оттаявшая. Ему пришлось перебарывать в себе новый приступ желания.

– Потому что ты очень красивый, – прошептала она, гладя его плечи и руки, любуясь буграми мышц. – Ты такой замечательный. Как ты мог… – Она осеклась. – Для человека, которого все считают грубияном, ты иногда задаешь глупейшие вопросы. Как будто не знаешь, какой ты необыкновенный.

У него закружилась голова. Он наклонил ее, чтобы скрыть радостную улыбку, и принялся покрывать поцелуями ее плечи и шею.

– Ты можешь сказать мне об этом? – шептал он, пряча между ее грудями смущенное и довольное лицо. – Ты можешь сказать, в чем это выражается?

Она погрузила пальцы в его длинные густые волосы, словно это было для нее особым блаженством.

– Твои волосы похожи на шелк, – прошептала она, и Доминик задрожал под ее ласковыми пальцами. – Они такие черные, такие роскошные, и я люблю ощущать вот здесь их мягкость. – Она провела пальцами по границе, где его голова прижималась к ее груди. – А вот тут все колючее. – Она погладила его щеку, слегка царапавшую ее нежную кожу. – Это сочетание мягкости и колючести доводит меня до безумия.

Господи. Он повернул голову набок слишком резко, слишком внезапно – единственное, что он мог сделать, когда по его телу пронеслась яростная волна желания. Джейми вздрогнула и прижалась к нему всем телом.

– И вот тут. – Ее руки погладили его плечи и спину. – Твоя спина такая гладкая. А под ней мощные мышцы. Ты такой сильный. Могу поспорить, что в эти мышцы впивались пальцы стольких женщин, что ты даже не можешь и сосчитать.

Она угадала. Доминик тряхнул головой. Он с неохотой привел ее сюда, но все те мимолетные связи не так сильно тревожили сейчас его память, как он опасался. Джейми заслонила собой все и отодвинула его сексуальное прошлое так далеко, что он едва вспоминал о нем.

– Если хочешь, я могу сосчитать для тебя, – прошептал он и лизнул ее маленькую грудь снизу, от ребер до темно-розового соска.

Джейми тут же вонзила ногти в его кожу. Ему нравилось, что по его желанию она могла сделать ему больно, чуточку, почти лаской. Он сильнее пососал ее грудь, и ногти впились больнее. Он хохотнул, торжествующе, резко, обдав жарким дыханием ее кожу.

– Ты такой сильный, – с завистью пролепетала она. – Я люблю твою силу. И ты такой ласковый. Ты мог бы держать дома котенка.

Нет, не мог бы. Его пугала чужая уязвимость. Он равнялся на самых сильных людей, каких мог найти, и держался подальше от прочих. Его сотрудники в счет не шли, верно? Не его вина, что они спрятались под его крылом. Может быть, он и не заботился о котятах, но и не выбрасывал их пинком на дорогу, под колеса машин.

Странная смесь силы и беззащитности, которую он видел у Джейми, ужасала его и вместе с тем неодолимо притягивала. Ему хотелось заботиться о ней, но она ничуть не походила на котенка. Ее личность была очень сильной, однако она все-таки раскрыла свои бронированные ворота и впустила его туда, где он мог натворить ужасных дел. Сумеет ли он оправдать такую высокую оценку, какую она дала ему? Не станет ли это невероятным чудом?

– Ты такой решительный и дисциплинированный, ты никому и ничему не позволяешь остановить тебя.

Да, невыносимо подумать, какой была бы его жизнь, если бы он позволял разным неблагоприятным обстоятельствам встать у себя на пути. Он двинулся вниз, дразня и лаская ее живот языком, губами, покусывая его, царапая колючими щеками. Все это время он брился не слишком тщательно, так что хорошо, что ей нравилась колючая щетина.

– Ты такой чудесный – не сомневаюсь, что от тебя были без ума все женщины, с которыми ты встречался.

Он приподнял голову и загадочно посмотрел на нее.

– Пожалуй, ты меня идеализируешь.

– Вовсе нет, – ответила она с удивлением и легкой обидой. – Я вовсе не идеализирую тебя.

Что ж, никто не обвинит его в том, что он не пытался ее образумить. Но тут он предпочел не настаивать на своей правоте и вернулся к прежнему занятию – стал прокладывать и дальше дорожку по ее животу.

– Еще я люблю… Доминик, что ты делаешь? – Она снова запустила пальцы в его волосы, пытаясь его остановить. – Не надо…

– Тс-с-с. Тс-с-с. Я люблю смотреть, как ты краснеешь. Господи, у тебя всюду веснушки, – воскликнул он, пьянея от удовольствия. Он покрывал поцелуями ее лобок, бедра и то, что находилось между ними, а ее тело делалось все более мягким, беззащитным…

Он сорвал с них одеяло и швырнул его на пол, чтобы на нее пролился из окна яркий весенний свет. И это было самое прекрасное зрелище, какое он только видел. Ее тело на белой простыне, сказочная пыль бледно-золотых веснушек там, где ее кожа редко видела солнце. Она немного поправилась и уже не такая худенькая, с триумфом подумал он. Две недели, проведенные в его салоне, округлили ее, смягчили линии ее плеч и бедер, а прогулки по Парижу и тренировки в спортзале возвращали ей силу.

Опираясь на локти, он приподнял голову и долго смотрел на нее. Под его взглядом она заливалась краской, медленно, постепенно, все гуще и гуще, и от этого сделались ярче все ее веснушки, с головы до пальцев ног. Она ерзала, ей было неловко, но он перехитрил ее: занавес был открыт, одеяло валялось на полу, и всю ее освещали веселые солнечные лучи.

– Как мог кто-то не любить тебя? – с удивлением спросил он. Потом наклонил голову и лизнул ее прямо в самую сокровенную щель, после чего нащупал языком и стал ласкать ее клитор.

Она закричала и вцепилась руками в его шевелюру.

– Домммм… – Она не имела сил произнести его имя и лишь пыталась высвободиться из его рук, шевеля бедрами.

– Тс-с-с. – Он подхватил ее под ягодицы и крепко держал, наслаждаясь своей властью, а его язык делал свое дело. – Тебе это нравится. Тс-с-с. А мне нравится смотреть, как ты краснеешь.

– Нет. Пожалуйста, не надо. – Она была густо-красная от смущения и закрыла лицо руками, но, несмотря на это, стонала от удовольствия. Чуть ниже правого локтя на фоне золотистых веснушек ярко белел извилистый шрам.

– Конечно, я не стану делать то, что тебе не нравится, – заверил он ее и несильно подул на ее клитор, глядя, как в потоке воздуха зашевелились кудрявые волоски. В его глазах заиграла еле заметная улыбка; он подул на ее живот, и все ее тело забилось в его объятьях. – Ты мне скажешь, если тебе что-то не будет нравиться?

– Я… нет… – Она укусила себя за руку, когда он потерся колючей щекой о ее бедро, а ее пальцы беспомощно хватали воздух. – Домммм… – Из ее груди вырвался стон страсти.

– Давай, – успокоил он ее, больше не касаясь ее и давая ей время собраться с силами. – Что ты не хочешь, чтобы я делал? Скажи мне. Но ведь не это, да? – Он снова лизнул ее, медленно и нежно. Она затрепетала всем телом и сжала бедрами его плечи. Ему пришлось убрать руки с ягодиц и развести руками ей бедра. Он прижал ее к кровати. – Нет, не может быть. Неужели ты не хочешь этого? – Она пыталась выгнуться, а он удерживал. Тогда она выгнула спину и в отчаянии запрокинула голову. – Тоже нет? А так?

Она лишь стонала и часто дышала, дрожа всем телом.

Он рассмеялся от радости и триумфа.

– Ты вся покраснела. Вся, малышка моя! – И он снова приник к ней губами и громко рассмеялся, когда она, крича, забилась в оргазме.