С Домиником что-то случилось, подумала Джейми. Он едва сказал ей пару слов, когда она пришла утром после тренировки. А когда поцеловала, его губы были плотно сжаты. Казалось, в нем бурлили горечь и ярость, как в тот первый раз, когда он глядел на нее в салоне Филиппа Лионне. Как тогда, и все-таки гораздо, гораздо хуже. Он сдерживал изо всех сил свой гнев. Не давал ему выйти наружу. Но и не прогонял его. Ей было трудно находиться рядом с ним.

Она стояла под большой шоколадной скульптурой. Вокруг валялись инструменты, всё было усыпано шоколадными стружками, несколько их таяли в волосах Доминика. У нее скривились губы. Он такой большой, такой сильный, рядом с ним она чувствовала себя в безопасности. И все-таки иногда были моменты, когда ей хотелось прижать его к себе, как маленького мальчика. Ее рука потянулась к нему, пока еще скрытая поверхностью стола, на котором он работал над шоколадными складками одежды. Но тут он поднял на нее глаза, черные и жесткие, и пронзил ее взглядом.

Ее рука опустилась. Она отступила на шаг назад и тяжело вздохнула.

– Что такое – опять тот вопрос, брошу ли я тебя? – Это была основная вещь, из-за которой они спорили в последние два дня.

Его губы сжались еще крепче.

– Возможно.

– А ты… – Она снова вздохнула. Трудно спросить у мужчины, хочет ли он жениться на тебе, когда он ведет себя так враждебно. Когда она решила поднять в спортзале слишком большой вес, ей пришла в голову мысль. Возможно, странная мысль. Они знакомы так недавно, и все-таки ей кажется, что она знает все, что ей надо знать про него. Либо еще до встречи с ним она знала все, что ей надо было знать, – по его розовым бутонам и дикому камню, по вкусу его безумной, темной, страстной души на ее языке. Но теперь еще она знала его силу и его голод, знала то, как он держал ее за руку – словно никак не хотел разжать пальцы и скорее был готов на то, чтобы ему отрубили руку.

Она так долго купалась в его тепле и силе, не сознавая, что он тоже получал от нее столько, сколько ему было нужно. Она смотрела лишь на себя, выздоравливала, брала. Не думала об этом, потому что он, казалось, с готовностью позволял ей пользоваться им. Он так жаждал давать ей еще больше!

Но все-таки она не вполне понимала, что же он от нее получает. Но ведь он что-то же получает! Что-то, что ему отчаянно не хотелось терять.

Она подумала о том десятилетнем мальчишке, осознавшем, что его мать ушла. Что в семье остались только он да отец, через два года отправивший его работать на бойню.

И еще подумала, что, возможно, способность, пусть преждевременная, загадывать далеко наперед была тем самым, в чем они оба нуждались. И что, возможно, если она попросит его, то это залечит пять тысяч ран в его душе. А его «да» сделает ее опять целой, невредимой и здоровой, готовой к тому, чтобы прожить новый день.

Может быть, ей и вправду нужно работать на организационном уровне, управлять всем из Парижа. Кэйд считает, что так она в конечном счете сделает больше добра. Может быть, ей и не нужно возвращаться на плантации. Пока она еще не решила. Прежде она не исключала того, что ее окончательное выздоровление означает разлуку с Домиником. Но… там, в спортзале, у нее перед глазами были Сильван и Кэйд, сидевшие на диване, тесно прижавшись друг к другу. Эта картина вспыхивала в ее памяти каждый раз, когда она выжимала вверх штангу и держала ее на руках, как Атлант держал мир. При помолвке ее сестра и Сильван думали, что все будет так, как они решили – Кэйд откажется от своей жизни и будет жить одной жизнью с Сильваном. Теперь они сомневались, что у них это получится. Но зато у них не было сомнений, что они будут вместе, что бы там ни происходило в их профессиональной жизни.

Доминик работал с угрюмой сосредоточенностью, словно собирался заставить эту статую стать прекрасной, как бы ему ни хотелось расколотить ее на кусочки.

Может быть, она сумеет что-то сделать, если он снова улыбнется ей. Доминик всегда ей улыбался. С того первого раза, когда он ей представился, его глаза теплели при виде ее, как будто на глубокую, темную воду падал солнечный свет.

Она робко провела пальцем по столу, подобрала тонкую стружку шоколада и сунула в рот.

Он проследил взглядом за ее жестом. Кажется, на секунду его губы почти смягчились.

Внезапно он положил на стол резец и наклонился над столом, вцепившись пальцами в край мраморной доски. Сверкнул глазами и прошептал так, словно резал голосом стекло:

– Ты не имела права.

Она поморщилась, не понимая, что она не имела права делать.

– Сидеть тут и есть мой шоколад, да так, словно ты не могла насытиться мной, – злобно прошептал он. – Я люблю тебя. А ты всегда намеревалась уйти. – Его руки так крепко сжали край столешницы, что она хрустнула бы, если бы не была мраморной. Вот почему он вцепился в стол, а не в нее, поняла она.

Она положила руки между его руками и подвинула их вперед сквозь шоколадные стружки, тоже наклонившись над столом. Их лица сблизились на расстояние пары дюймов.

– Я никогда не думала, что ты захочешь, чтобы я осталась. Во всяком случае, поначалу. Ты гораздо крупнее меня. Во всех отношениях.

Он покачал головой. Их лица были так близко, что он почти касался губами ее губ. Вот только выглядел он свирепо, словно готов был ее укусить.

– Я не понимаю, что ты говоришь, и никогда не понимал. Жем, я в который раз повторяю, что ты идеализируешь меня, идеализируешь больше, чем нужно.

– Нет, я вовсе не идеализирую, – возразила она.

Он отпустил край стола и оглянулся с сердитым видом, ожидая увидеть любопытные физиономии своих сотрудников. Но никого не увидел. Все толпились в других помещениях, растягивая до бесконечности поиски чего-то «нужного». Глазировочные машины, оставленные без присмотра, лили шоколадный каскад в пустоту.

– Пойдем в мой кабинет, – отрывисто позвал он.

Кабинет Доминика был… крошечный. Невозможно было закрыть дверь, не задев боком кого-то другого, кто там находился. Даже при закрытой двери между Джейми и Домиником, опершимся на свой стол, расстояние было около фута. «Он был бы рад трахнуть меня в своем кабинете». – С внезапной раскаленной злостью Джейми вспомнила слова сестры.

– Сколько женщин ты тут любил? – не удержавшись, спросила она.

Доминик поморщился, сильнее сжал край стола и запрокинул голову. Секунду он казался пристыженным, побитым, отвергнутым. Но потом на его лицо вернулась решительность.

Она накрыла ладонью его руку. Никогда не могла противостоять искушению – претендовала на эту силу. А еще хотела убедиться, что он не отшатнется от ее ласкового прикосновения.

Он с опаской и горечью посмотрел на ее хрупкую кисть, как будто она вытащила плетку, и теперь последует наказание.

Джейми нахмурилась и всмотрелась в его лицо. Затем медленно провела ладонью по его руке, по грубой ткани поварской куртки, обхватила пальцами его могучее запястье и погладила тыльную сторону его ладони.

Бледные веснушки легли на крошечные шрамы. Джейми работала с подростками, которых бросили родители либо продали в рабство близкие люди; с подростками, которых били и изнуряли тяжким, непосильным трудом. Правда, она работала с ними в группах, то есть более отстраненно. Она решала их проблемы, не пытаясь жить одной с ними жизнью. Но все же, если бы она была не такой слабой и эгоцентричной… она давно бы поняла, что у Доминика Ришара – грубого, нежного, дикого, прекрасного, очень успешного Доминика Ришара – были свои проблемы.

Куча проблем.

Одна из причин, почему он любил ее, возможно, была в том… что она тоже его любила, очень любила. Одна из причин, почему он боялся ее, была в том… что он боялся рассчитывать на эту любовь, верить в нее.

Она опять всмотрелась в его напряженное лицо. Его рука окаменела под ее ладонью, словно он хотел ее отдернуть, но не находил для этого сил.

– Я не думаю, что тебе интересно потакать моим маленьким фантазиям, я права? – негромко спросила она.

Его лицо стало еще суровее, он не смотрел на нее, углубившись в себя.

– Я не собираюсь заниматься с тобой сексом в этом кабинете. Ни сейчас, ни потом.

Черт побери, сколько баб трахал он в этой комнатке?

– Я не такую фантазию имела в виду. Эта будет после заката, когда все уйдут.

Его рука дернулась.

– Нет. Я не твоя фантазия.

Ее лицо отразило целую гамму чувств – от удивления до почти враждебной настороженности.

– По-моему, большинству мужчин нравится, когда они становятся предметом женской фантазии.

– Ну а мне нет.

Она хмуро взглянула на него и попробовала зайти с другой стороны.

– Так я для тебя не групи?

– Какого черта? Ты хоть понимаешь, о чем говоришь? – вскипел он.

– Но в таком случае почему ты никогда не остаешься у меня на всю ночь? Всего один раз за все время наших отношений ты был у меня до тех пор, пока я не проснулась. Мне непонятно, почему ты всегда спешишь уйти от меня до рассвета.

– Но я всегда оставался у тебя всю ночь, – в растерянности отвечал он. – Я ухожу на работу. – Он недоуменно смотрел на нее, все еще прижимаясь к столу. – Ты этого не знала?

Она медленно покачала головой, что-то обдумывая.

– Тогда… тогда что ты думала, когда просыпалась, а меня уже не было? – спросил тем временем Доминик.

– Что тебе требуется пространство… И это понятно. Что ты хочешь свободно дышать, и я не должна перекрывать тебе кислород.

Молчание. Казалось, они с разных сторон приблизились к некой опасности, но надо было решиться и переступить через нее.

– Нет, – твердо проговорил он первый, вложив в это короткое слово заряд страсти. – Нет. Мне легче дышится, когда ты рядом.

Испытывая огромное облегчение, она тихонько вздохнула, шагнула вперед и уткнулась в его поварскую куртку. Потерлась лицом о грубую ткань.

Он разжал руку, вцепившуюся в край стола, и пошевелил пальцами, восстанавливая кровообращение. Потом несмело положил ее на спину Джейми, между лопаток.

– А ты? Тебе требуется пространство для дыхания?

От него пахло качественным, вкусным шоколадом и еще какой-то зеленью – вероятно, он экспериментировал.

– Мне тут тоже лучше дышится, – честно призналась она. И набрала в грудь воздуха. – У меня к тебе есть один необычный вопрос.

– У меня тоже.

Она засомневалась. Может быть, он собирался спросить то же самое? Хотела она этого или нет? У нее радостно забилось сердце, когда она подумала, что они, возможно, одинаково мыслят.

– Давай ты первый, – прошептала она.

– Скажи мне твою фамилию.