Джейми предстояло ждать целых девять часов, когда Доминик зайдет за ней. Как оказалось, это было весьма кстати, потому что у нее возникла надобность пройтись по магазинам. А она и понятия не имела, как это делается. Много лет она не занималась этим, покупала одежду на рынке или, когда приезжала домой, донашивала старые наряды. Большую часть из того, что она носила теперь, купила Кэйд, пока Джейми лежала в больнице. Сама она добавила к этому только шляпки и шарфы и расширила набор блузок и свитеров с длинными рукавами, которые прятали ее руки. Вот и все.

В чем ты пойдешь на свидание с таким мужчиной, как Доминик Ришар?

Ее первой мыслью было позвонить Кэйд, но она абсолютно не терпела, когда сестра учила ее жить и вдалбливала ей свои банальные постулаты, словно несмышленой девчонке. Потрясающее чувство стиля было у Магали Шодрон, но Джейми знала ее недостаточно близко, чтобы позвонить ей вот так, ни с того ни с сего. Да и номер телефона Магали она могла узнать только у Кэйд.

Так что ей оставалось надеяться лишь на себя.

Именно к этому она и привыкла, так что все было нормально.

Перед походом по бутикам она чувствовала себя еще более беспомощной, чем обычно, хотя в последнее время ощущение беспомощности было у нее доминирующим. Но все-таки приятнее быть беспомощной в такой ситуации, нежели чем в других. Она бродила по Парижу, не зная ограничения в деньгах, которые могла потратить на тряпки. Прямо-таки мечта многих женщин. Она напоминала себе об этом, уговаривала себя, заставляла видеть в этом осуществление своей мечты и испытывать удовольствие. Одно лишь удовольствие. Никакой вины, никаких сожалений, просто чистое удовольствие.

Витрины были полны всевозможных вещей, но Джейми не верилось, что в них она будет выглядеть привлекательно. Так что же ей все-таки надеть? Интересно, в чем придет он?

Неважно, в чем он будет, свирепо одернула она себя. Господи, ведь в колледже она когда-то была законодательницей моды. Тон всегда задает женщина. Мужчина может прийти куда угодно в джинсах, какая разница?

Ей хотелось надеть платье, но по вечерам еще холодно. Да и вообще, вдруг он приедет за ней на мотоцикле? К тому же у нее пока еще слишком тонкие ноги, она все еще работает над их мышечным тонусом. Наконец, после семи часов консумистических бдений, в полном отчаянии она заставила себя купить тонкие легинсы с узором и темно-синюю тунику, длинную и просторную, смягчившую угловатость ее тела. А ремень в стиле хеви-метал должен был привлечь внимание к ее талии, тонкой даже по парижским стандартам. Просторные, супермягкие вязаные рукава заканчивались широкими манжетами, которые туго обхватывали запястья и частично кисти рук.

На коротко стриженные волосы она нацепила кепочку и недовольно поморщилась: как не похожа она была в ней на кинозвезд с журнальных фото! К тому же кепка подчеркивала щуплость шеи, а это было не в ее пользу.

Может быть, благодаря Доминику она не будет всего этого чувствовать? Мысль, что он скоро окажется рядом, прогнала ледяные мурашки с ее спины. Ей почудилось, что ее погладила по голове его большая и теплая рука.

Она оставила кепку в покое и тщательно уложила короткие, искусно подстриженные «перистые» волосы с помощью маленькой сапфирной заколки-бабочки так, чтобы левая сторона прически лежала, как нужно.

Взглянула на себя в зеркало и почувствовала… свою пронзительную незащищенность, тут же протянула руку за шарфом, отдернула ее, сжала кулак, опять протянула руку и, наконец, прижала ее к бедру.

И тут раздался звонок.

Дом не заморачивался насчет того, что надеть, – ему это и в голову не приходило. Даже на кулинарные шоу и торжественные обеды он являлся попросту в чистых джинсах и глаженой рубашке навыпуск – максимум, на который он был способен в отношении стиля. Явившись в костюме, он чувствовал бы себя полным идиотом. К тому же он видел свою Незнакомку лишь в очень простой одежде, поэтому и не задумывался над дресс-кодом.

Что касалось ее, то он поставил перед собой главную цель этого вечера – снять с ее головы проклятый капюшон.

И когда она спустилась к нему с непокрытой головой, он был сражен наповал. Он ждал ее напряженно и жадно, стараясь не стоять слишком близко к двери, и когда увидел ее волосы (цвет рыжеватая карамель), красиво обрамлявшие лицо, ему захотелось немедленно схватить ее в охапку и взбежать по ступенькам в ее квартиру. А уж там и любая стенка его устроит. Лишь бы между ним, ею и остальным миром оказалась закрытая дверь…

«Нет, никаких стенок! Только кровать! – сурово остановил он себя. – И даже не пытайся что-нибудь выдумать».

Его мозг послушно сосредоточился на кровати, но в тот момент это было не самое полезное направление мысли.

– Вы потрясающе выглядите, – невольно вырвалось у него, и он поежился: именно так он говорил шестнадцатилетним подростком, когда верил, что кто-то способен полюбить его, несмотря ни на что.

Она настороженно и скептически глянула на него, но все же немного порозовела. Он остановил руку у самых ее волос, спохватившись, что хотел их погладить. Впрочем, эта «перистая» стрижка была коротковата для ее типа лица. Возможно, из-за этого она и прятала волосы. Может быть, подстриглась совсем недавно и была недовольна прической. Что, если уговорить ее отрастить волосы, чтобы они доставали до плеч?

Хотя о чем это он? Чтобы волосы отросли, нужно время, а она приехала в Париж ненадолго.

Не спросить ли еще раз, как ее зовут? Но если она и на этот раз откажется назвать свое имя, ему будет трудно скрыть раздражение. И он решительно взял ее за руку и повел за собой по тротуару.

Она приоткрыла рот и взглянула на него такими большими глазами, что он едва не утонул в них. Нет, не так. Он почувствовал себя небесным ныряльщиком, плавающим, плавающим и плавающим в бездонной синеве неба. Но в какой-то момент он забудет раскрыть парашют и грохнется оземь.

Давно он не держал женщину за руку… С каких пор?.. Нет, вообще никогда не держал. В шестнадцать у них это не катило. Но сейчас ему это понравилось – приятно было ощущать в руке тонкие прохладные женские пальцы. Но что, если его рука покажется ей лапищей монстра?

– Куда мы пойдем? У вас есть какие-нибудь пожелания? – спросил он. Черт, пожалуй, ему все-таки надо было надеть костюм. Его имя послужит ему пропуском в любом месте, даже без резервирования столика или входного билета, и это был бы удобный шанс произвести на нее впечатление. Но ему не очень хотелось идти нынешним вечером в какое-то элегантное или попсовое место, где все будут на них пялиться.

– Нет, – ответила она, не делая ни малейшей попытки высвободить руку. – Лучше всего пойти в маленькое заведение, где тепло и… забавно.

– Забавно? – Неужели она хочет, чтобы он повел ее в какой-нибудь крутой шалман? Но вдруг он там подерется и его арестуют? Тогда полетит в тартарары впечатление, что он пытался вести себя прилично.

Она подняла обе руки, объясняя, что имела в виду, и он не разжал пальцев, так что ей пришлось потащить и его руку. Она приблизила свободную руку к той, которую он держал, явно пытаясь изобразить жестом маленькое помещение.

– Тепло, – повторила она. Потом сделала нечто совершенно его обезоружившее: сжала пальцами его руку (хотя с трудом обхватывала ее), чтобы с его помощью выразить мысль жестом, ибо не помнила, как нужное ей слово звучит по-французски.

Он повернулся и поцеловал ее. Сграбастал, притиснул к двери подвернувшегося подъезда, отгородив своим большим телом от прохожих, и страстно поцеловал в губы.

Ее рот был сомкнут – она не ожидала этого поцелуя. Но он целовал ее со всей страстью, и ей ничего не осталось, как сдаться, да и что там говорить, он за свою жизнь сломал чертову пропасть преград. Тише, только без напора, без напора, только в губы… тише…

Ее мышцы расслабились, губы раскрылись. Она прижалась к нему, вцепилась в его плечи – он чувствовал это даже сквозь куртку и пожалел, что не сбросил ее с себя прямо им под ноги – плевать, лишь бы чувствовать ее пальцы.

Ее рот впустил его. После всех этих дней, когда она ела все, что он готовил, нравился ли теперь ей вкус его самого? Пожалуйста, попробуй и меня тоже.

Он не мог сказать «пожалуйста», не мог, но… он сказал это своим ртом. Умолил, уговорил ее. Господи, да ее не нужно было и уговаривать.

Она открылась ему, и в его теле взорвался оглушительный фейерверк. Он еще крепче обхватил ее, оторвал от земли и…

– Превосходная техника, молодой человек, – язвительно обронила немолодая женщина, проходя мимо. Он медленно поднял голову и посмотрел с раздражением и благодарностью на ее прямую спину. Можно не сомневаться, когда ты ведешь себя глупо, твои соотечественники-парижане всегда дадут тебе это понять.

– Простите, – прошептал он женщине, чьего имени он все еще не знал, и ласково прижался лбом к ее лбу. – Простите, я не мог сдержаться. – Он вовремя остановил себя, презирая мужчин, признававшихся, что они чего-то не могут.

Она все еще стояла, прильнув к нему всем телом, ее лицо пылало, губы приоткрылись, глаза неотрывно глядели на него. Господи. Он посмотрел на ее дом, который был от них в двух шагах.

Но он обещал ей приличный ужин, верно? А не фастфудовский секс.

И хотя у нее был такой вид, словно она ожидала, что он снова вопьется в ее губы, отнесет ее послушное тело наверх, в квартиру, это еще не значило, что он… не должен… должен…

– Лучше пойдем дальше! – Он выпрямился, но так резко, что она споткнулась, и он про себя выругался. Нет, никогда ему не избавиться от груза тех шести лет, когда он работал на бойне. И он опять взял ее за руку, чуть более бережно.

Она ничего не сказала, лишь спрятала пальцы в его ладони.

Раздеваясь в бистро, он только теперь сообразил, что на ней нет ни куртки, ни даже жакета, и необычайно обрадовался этому. Когда они выйдут на улицу после ужина, станет прохладнее, и тогда он отдаст ей свою куртку, окутает ее своим теплом.

– Нравится тебе здесь? – Он улыбнулся, невероятно радуясь, что может говорить ей «ты». Они стояли возле ступенек и ждали, когда официант отыщет для них место в набитом людьми маленьком помещении. Он привел ее в одно из своих любимых бистро на углу между кварталом Маре и площадью Республики. Тут можно было съесть хороший стейк и свеженарезанные овощи, жареный картофель, сдобрив их соусом «рокфор». Именно это он и планировал заказать для нее. Кажется, после десяти дней, что она провела в его салоне, косточки на ее запястьях торчат уже меньше.

Ее улыбка согрела его душу.

– Превосходно, – робко ответила она. После их поцелуя она сильно робела.

Ее робость придала ему сил; у него появилось желание схватить эту женщину могучими лапами и не отпускать. Конечно, с ее стороны было неразумно давать ему почувствовать такую власть над ней.

Любая женщина окажется полной дурой, если позволит мужчине одержать над ней верх, но раз мужчина – это он…

Ладно. Она приехала сюда ненадолго, напомнил он себе. Пока она будет в городе, он, конечно же, сможет вести себя прилично.

– Что ты делаешь в Париже? – спросил он, держа ее за руки. Он не хотел утратить свою привилегию, если она вдруг опомнится и обретет независимость. Сейчас они сидели за столиком друг против друга. Он засунул пальцы под тесные вязаные манжеты ее рукавов и нежно гладил тоненькие запястья. Он не хотел манипулировать ею, просто не мог остановиться. Ему нравилось чувствовать подушечками пальцев ее кожу, нравилось смотреть, как глаза ее заволакивал туман страсти.

Но этот вопрос вернул ее к реальности; глаза сделались строгими и настороженными.

– У меня тут семья.

Ее ответ ударил его как пощечина. Надо же, оказывается, у нее хватало хладнокровия лгать ему. А он-то думал, что владеет ситуацией.

– Но ведь ты живешь отдельно?

То бишь куда им пойти после ужина, чтобы остаться наедине?

Она покачала головой:

– Я люблю независимость и личное пространство.

Замечательно. Это ее личное пространство находится совсем неподалеку от их ресторана.

– Какая у тебя семья?

– У меня тут сестра, – нехотя ответила она и почему-то странно на него посмотрела. – А еще папа и дед, иногда. Мои родные всегда любили Париж. Мама часто привозила сюда нас с сестрой в детстве. Тут они с папой провели свой медовый месяц.

Он улыбнулся. Он не мог похвастаться особенными привилегиями, доставшимися ему с рождения, но эта у него была: он родился в городе, от одного названия которого женские сердца наполняются романтическим флёром и сладкой тоской.

Хотя… он родился совсем не в Париже, а на его окраине – в грязной оборке элегантного платья. Но теперь Париж целиком принадлежит ему.

– Поэтому ты так хорошо говоришь по-французски?

– Хм, отчасти. Мама умерла, когда мне было десять лет, и после этого отец долго не хотел сюда возвращаться. Но мы с сестрой всегда были привязаны к Парижу, из-за мамы. Мы обе учили французский в школе, а сестра недавно переселилась сюда. Но моя языковая практика проходила в основном во франкоязычных странах, где я работала над разными благотворительными проектами. Вот я чем… – казалось, она колебалась и не знала, в какое время поставить глагол, – занималась.

Боже милостивый. Да она в тысячу раз лучше его!

– И давно ты начала заниматься… своими проектами?

– После колледжа.

Колледжа. Значит, она училась лет на десять дольше, чем он.

– Впрочем, еще во время учебы я ездила туда на летнюю практику, так что еще раньше.

Он потер затылок и ничего не сказал. Так он и думал. Ему нечего предложить ей, кроме качественного шоколада и замечательного секса. Тогда почему она так упорно сидела в его салоне, словно хотела получить от него не только шоколад, но и что-то еще? Загадка.

Впрочем, нет, не загадка, а подтверждение его способности строить иллюзии. Она никогда и ничем не показывала, что ей хотелось чего-то еще.

Теперь его главная задача – постараться, чтобы она как можно дольше не осознавала своей ошибки. Хотя именно так его отец и добился расположения матери. Потому что долго скрывал свою истинную натуру.

– Удивительно, – сказал он. – Я тоже потерял маму в десять лет.

Она крепко сжала его руку. Он тут же протянул к ней другую, чтобы ласка досталась и ей.

– Это тяжело, – тихо сказала она. – Сочувствую. Она болела или погибла от несчастного случая?

Зря он коснулся этой темы.

– Бойфренд, – сухо уронил он. Он мог говорить об этом лишь сухо, хотя такой тон дался ему лишь после продолжительной практики.

Она в ужасе вытаращила глаза.

– Бойфренд… убил ее?

Он поморщился.

– Нет. – Господи, она предположила это, и он понял, что ничего не знает. Говорят, женщины проходят через повторяющиеся циклы. Вполне возможно, что мать сбежала с парнем, который обращался с ней так же, как когда-то отец. – Она убежала с приятелем. Ты хочешь красного вина? Этот «Медок» скорее всего нормальный на вкус.

Как там теперь его мать? Много лет он ненавидел ее, а тут внезапно ему отчаянно захотелось отыскать ее и убедиться, что она здорова и счастлива. Хоть сама она никогда не интересовалась его судьбой.

Его все еще безымянная подружка глядела на него непонимающим взглядом, приоткрыв рот. Вот ее-то родители любили. У него сжалось сердце в тоске и тревоге. Он не заслуживает ее. Ему нельзя сидеть тут и заманивать ее в свои огромные лапы.

– Все, что ты хочешь, – рассеянно ответила она, моргая и безуспешно пытаясь оторвать от него взгляд.

Он подозвал к себе Акселя, официанта, и заказал для нее бокал вина. Она удивилась, поняв, что вино налито только в ее бокал.

– Я ведь сказала – все, что ты хочешь.

Вот оно, начинается.

– Я не пью.

Она заморгала, потом расхохоталась.

Ну, это не так обидно, как он думал. И ждал, когда ее смех затихнет.

– Ты в самом деле не пьешь? Но ты ведь француз! Ах, мне это нравится. Я буду всем рассказывать…

Вообще-то прежде ему не нравилось говорить об этом. Люди смотрели на него будто на двухголового урода, а он не собирался объяснять всем причину. Но тут он невольно улыбнулся и погладил пальцами ее ладони.

– Шоколад – твой единственный порок? – весело предположила она.

– Ну… не единственный, – нехотя признал он.

Она опустила глаза на их соединенные руки и улыбнулась так, что по его телу пронеслось цунами. Вероятно, она умела видеть сквозь препятствия и сейчас смотрела сквозь крышку стола прямо на его самый насущный порок, который наполнялся силой и не давал ему покоя.

Внезапно она подняла ресницы и остановила на нем долгий взгляд. Он еще крепче сжал ее пальцы.

– Отец растил тебя сам или потом женился? – небрежно спросила она. Вероятно, хваталась за первую попавшуюся тему, чтобы ослабить сексуальное напряжение.

– Хм-м. – Вот что значит пригласить женщину на ужин. Приходится вести беседу. Все-таки лучше сразу заняться сексом, до, во время и после которого ни одна женщина никогда не смотрела на него с жалостью. – Он не женился. И это хорошо. – Он выбрал в меню самую полезную закуску, пытаясь компенсировать весь сахар, который он вливал в ее тело. – Шеф очень быстро жарит на сильном огне сыр из козьего молока, потом кладет его на салат вместе с карамелизованным бальзамическим инжиром…

Он замолк – ее глаза, только что смотревшие в меню, снова блуждали по его лицу, и он прочел в них легкую досаду.

Что он такого сказал? Проклятье! Пока он козырял своей сексуальностью, все шло так гладко! Что же заставило его сменить тактику?..

Ее руки зашевелились, словно она хотела их высвободить, и его пальцы инстинктивно сжались сильнее. Он посмотрел на ее кисти, на ее веснушки и рот… Ее тепло новой волной омыло его беззащитное тело. Ах, вот что… Вот что побудило его сменить тактику.

– Мне помолчать, чтобы я не мешал тебе изучить меню? – осмелился спросить он.

Она покачала головой, не отрывая глаз от их переплетенных рук.

– Нет. Нет, все, что ты сказал, было заманчиво.

Лишь когда подали первое блюдо, он осознал главный недостаток этой идеи ужина в ресторане – ему пришлось отпустить ее руки. Тогда он поставил ноги так, чтобы они касались ее коленей. А она позволила ему это сделать. Она съела весь салат и только треть стейка, а потом полила соусом картофель и ела его потихоньку, а он нарочно медленно жевал свой стейк, пока она не подчистила на своей тарелке калорийную смесь из сливок и рокфора, и тогда он с гордостью подумал, что чего-то уже добился. Плюс ко всему его озарила удачная мысль – говорить об интересных местах в Париже, оставив в покое семейные тайны. Беседа их оживилась. Ее глаза блестели, когда она рассказывала об увиденном, спрашивала его о том, что ему нравится. Не без смущения он обнаружил, что она знает в Париже достопримечательностей больше, чем он.

Когда они вышли на улицу, он набросил на ее плечи куртку, страшно довольный своей предусмотрительностью и ее недосмотром. Шли молча. Он понимал, что должен бы завязать беседу, но сердце его билось так сильно, что он не отваживался раскрыть рот. Он понимал, что речь его будет отрывистой, беспорядочной, и, возможно, он напугает ее.

Что с ним творится? И почему он нервничает из-за предстоящего секса?

У двери своего подъезда она повернулась и посмотрела на него, широко раскрыв глаза и сунув руки в карманы его куртки.

Он навис над ней, опираясь руками о дверной косяк.

– Скажи мне свое имя. – Он пытался проговорить это мягко, но понял, что у него ничего не получилось. Черт побери, он не хотел, чтобы она стала его очередной безымянной партнершей, с которой он провел горячую ночь. Вся его натура восставала против такой роли, которая долго его устраивала.

Святые небеса, она не собиралась говорить ему. Она отвернулась, а ее лицо сделалось задумчивым и отрешенным. Он почти прижался к ней, требуя ответа, и на ее лице появилась грустная, голодная улыбка.

– Жем… я… люблю, – ответила она со своим отрывистым английским «дж», и он содрогнулся всем телом.

Потом стало тихо, еще тише, чем в ту последнюю секунду перед объявлением лауреатов премии «Лучший работник Франции», когда его соперники наконец согласились, что да, он один из лучших шоколатье всего мира. Он забыл про ее имя.

– Что ты любишь? – прошептал он. Его шоколад? Его тело? То, что он рядом?

Она еще шире раскрыла глаза и глядела на него, словно попав в ловушку. Впрочем, так и было: он опирался руками по обе стороны ее тела и не собирался ее выпускать. Ее лицо сделалось пунцовым, и это было заметно даже при отблеске серебристо-золотых городских огней.

– Это мое имя, – сообщила она сдавленным шепотом.

Он заморгал, а внутри него все трепетало, стыло; он пытался быть разумным и не знал, что ему делать.

– Твое имя… Жем? – У него не получилось английское «дж»; его английский ограничивался матерными словами, которые он нахватал из фильмов, и рыночного лексикона для торговли шоколадом с такими полезными словами, как «овес» и «черная начинка – ганаш – с легкой ноткой оливкового масла». Он произнес это «Жем», и она запрокинула голову, словно наслаждалась его ласками.

Он погрузил руку в ее волосы, мягкими завитками лежавшие на голове, потом провел ладонью по ее шее, плечам, руке, провел ласково, страстно.

Она вздохнула и прижалась спиной к двери.

Его тело наполнилось новой энергией. Это было «да».

Он положил ладонь на ее живот между жесткими полами куртки, медленно провел ею кверху, по ребрам, и остановился под грудью. Ее глаза были закрыты, губы приоткрылись.

– Жем, – прошептал он; страх и желание смешивались в нем в какой-то странной, дикой гармонии.

Она задрожала и повернула голову набок; перед ним открылись ее подбородок и горло. Он принял предложение и очень нежно провел губами от уголка ее рта вниз, к шее…

– Жем, – шептал он, и его сердце грозило замереть в испуге, но тело заставляло сердце биться. – Какой у тебя код?

Он с трудом оторвался от нее, чтобы она могла повернуться в тесной ловушке между дверью и его телом и набрать код.

Не делай глупости, хотел сказать ей некий голос из его юности, оживший внутри него. Не показывай мне твой код. Не впускай меня к себе. Доминик безжалостно прогнал его.

Когда открылся замок, он мгновенно распахнул дверь, втолкнул Джейми внутрь. Дверь захлопнулась, отгородив их от улицы, погрузив в темноту. В этой темноте он поднял ее, посадил к себе на бедро и освободил одну руку, чтобы накрыть ее грудь. Приник губами к ее губам, и на этот раз они уже раскрылись и ждали его.

Дверь – к чему-то ценному – была для него открыта. Он получил приглашение войти.

Ей нравится есть медленно, маленькими кусочками, напомнил он себе. Нравится часами сидеть над лакомством, никуда не торопясь. Вот он и угощал ее собой понемножку, ласкал языком и руками, покусывал губы, целовал шею. Его тело сотрясалось от сдерживаемой страсти. Он упирался локтями в стену, с трудом сохраняя расстояние между ними. А она, чтобы не сползти с его бедра, вцепилась пальцами в его спину.

Ему нравилось это. Нравилось, как она прильнула к нему.

Тяжело дыша, он опять с трудом оторвался от ее губ.

– Скажи, куда идти. – Должно быть, он производил устрашающее впечатление – человек, потерявший над собой контроль.

Она махнула рукой в сторону ступенек. Он подхватил ее, посадил повыше, чтобы она обвила ногами его бедра, и понес наверх.

Несколько раз ему пришлось останавливаться, потому что не хватало дыхания – не от лестницы и не из-за ее веса. Он останавливался и целовал ее, держась за перила, чтобы не скатиться вместе с ней со ступенек.

Ей это нравилось. Ей нравилось. Ей нравился его вкус.

Возле квартиры ему пришлось взять у нее ключ – она так опьянела от поцелуев, что позволила бы ему обнимать ее здесь целую вечность. Но если и существовала дверь в его жизнь, которую он намеревался открыть, то именно эта, господь свидетель.

Он внес ее в квартиру и захлопнул дверь, отгородившись от проклятого мира.

Кровать, напомнил он себе и огляделся в маленькой комнате. Паркетный пол, красные шторы… Никаких стенок, никакого пола. Кровать. Или, возможно, диван.

При виде чемодана, лежавшего на полу в ее спальне, его сердце сжалось, затрепетало, словно от удара. Крышка была откинута, чемодан был набит доверху; какая-то одежда свисала с комода. Жем даже не разложила ее по ящикам. Она доставала все из чемодана – значит, была готова к отъезду в любой момент.

Он не стал обращать внимания на свое сердце. В его жизни никто не отличался особым терпением, включая его самого, и сейчас он меньше всего собирался бросать свои привычки.

Он зажег ближайшую к себе лампу, и Жем сначала застыла, потом высвободилась из его рук.

– Не надо – выключи, – взмолилась она.

Его рука замерла возле выключателя.

– Ты уверена? – разочарованно спросил он. Она стояла перед ним в густо-голубой тунике, закрывавшей ее тело, но ее лицо пылало, губы распухли от поцелуев, а глаза потемнели и горели голодным огнем. Но ведь в темноте он не увидит ни ее веснушек, ни ее разгоряченного тела и того, что с ним происходит под его ласками!

Ее губы упрямо сжались. Она скрестила руки на груди.

Он выключил лампу.

При свете, падавшем с улицы, он все же различал ее, но скорее как более светлый силуэт на темном фоне. Он не видел ни ее бледных веснушек, ни румянца смущения. В следующий раз, пообещал он себе, протягивая к ней руки, и тут же встревожился из-за своих непрестанных попыток сделать их отношения долгими.

Внезапно она вскочила на кровать, и ее лицо оказалось на одном уровне с его лицом. Когда на этот раз он поцеловал ее в губы, она сунула руки ему под рубашку. Там была майка. Проклятый идиот, зачем он надел ее? Но она устранила и этот барьер, задрав майку кверху.

Он снял с нее куртку, при этом ей пришлось убрать руки с его тела. Но он тут же схватил их и приблизил к пуговицам на своей рубашке.

– Я не могу тебе верить… – Она замолкла и поцеловала его, точно так, как он и мечтал, сделала это медленно, словно хотела наслаждаться его вкусом целую вечность.

– Чему ты не можешь верить? – спросил он возле ее губ, расстегивая пуговицы снизу, пока она расстегивала верхние. Но его руки вскоре забыли про пуговицы и начали гладить ее тело сквозь тунику. Он расстегнул ее надоедливый ремень, все время попадавшийся ему под руки, и бросил на пол.

– Неважно, – прошептала она, поглаживая его плечи. – Мне все равно.

Он не сумел промолчать – запротестовал, укладывая ее на кровать.

– Нет, важно. И тебе не должно быть все равно.

Его сердце бешено заколотилось – вот она, лежит и ждет его. Он снял с ее ног лодочки на плоской подошве, проведя ладонями по тонким легинсам, по стройным, упрямым мышцам, слишком тонким, но не слабым. Медленно сжал ее икры, более твердые, чем он ожидал.

– Скажи мне правду, – внезапно и резко спросил он, не глядя ей в лицо. – Ты больна? У тебя был рак? Сейчас все в порядке?

Молчание. Он ждал ответа, парализованный страхом, и не знал, как она отнесется к нему.

– Нет. – Ее голос звучал сердито. – У меня абсолютно все в порядке.

Он невольно прикинул, сколько калорий она съедала в его салоне. Если она больше ничего не ела, они мало что добавляли.

– А нормальную еду ты ешь?

– Нет. – В ее голосе слышался явный гнев. (Идиот, он все испортил.) – Я ем только самую лучшую в мире пищу. Впрочем, да, она включает также полезные фрукты и овощи. – Она не сказала «отстань», но ее тон явно намекал на это.

– Прости. – Он лег на нее и оперся на локти. – Просто я… – Его большой палец погладил ее скулу. У нее была мягкая кожа, а кость под ней крепкая и вместе с тем хрупкая. – Я просто… – Что он вообще собирался сказать?

Он снова покрыл ее поцелуями и на этот раз не старался делать это долго и медленно. Перекатился на спину и, не прерывая поцелуи, положил ее на себя, чтобы чувствовать тяжесть ее тела. Снова подвел ее руки к пуговицам на своей рубашке.

– Сними ее, – прошептал он возле ее губ. – Пожалуйста. Я хочу чувствовать твои руки.

Он раздумал снимать с нее одежду. Она-то, пожалуй, может наслаждаться им целый час, но про себя он точно знал, что проглотит ее, как только увидит голую.

Она оттолкнулась от его груди, надавив ладонями на его мускулы, и взглянула на него. Почему она не позволила ему зажечь свет? Он не сомневался, что она порозовела от смущения. Но она сидела на нем верхом, прижав колени к его бедрам. Его плоть заметно возбудилась.

Она наверняка смущена. Наверняка. И когда его бедра непроизвольно рванулись к ней, словно пес, спущенный с поводка, она прикусила зубами нижнюю губу. Желание сдавило его жестким кулаком. Он схватил ее пальцы, прижал их к своим пуговицам. Наконец-то она занялась ими.

Он все время думал, что возбудиться сильнее просто невозможно, а она неизменно доказывала, что он ошибался. Ее тонкие руки распахнули его рубашку, гладили по майке; она сидела на его возбужденной плоти, прижимая ее своим весом. Потом подняла кверху его майку, скользнула ладонями по его коже… желание сотрясало его, словно последнюю в стае дворняжку. Нет.

Нет, все было не так.

Желание сотрясало его как прекрасную искрящуюся звезду, от которой ей хотелось получать свет.

Он сел, чтобы она могла стянуть с него через голову рубашку, и они оказались лицом к лицу. Она по-прежнему сидела на нем верхом.

– Малышка, котенок, – прошептал он, погладил ее по плечам и, взяв за тонкие запястья, отвел от себя ее руки. – Можно я сделаю это несколько раз?

Она уткнулась лицом в ямку между его шеей и плечом и кивнула.