Пока она наливала в ковшик молоко и сливки, Филипп достал маленький контейнер с малиной из холодильника, позволив Магали увидеть его почти не обремененные запасами недра, если не считать фруктов и йогурта. Он откусил половинку одной ягоды, и у Магали сразу потекли слюнки при мысли о сладкой свежести, разлившейся по его языку. Удовлетворенный вкусом, он выбрал самую крупную и яркую малинину из плоской корзинки и положил ее точно в центр миндального пирожного. Он не задумался ни на секунду, действуя со снайперской точностью, словно сфокусированный лазерный луч, и результат… вновь получился ошеломляющий.

Она с трудом оторвала взгляд. Ей отчаянно захотелось немедленно попробовать это пирожное прямо из его рук.

Бросив в сливочно-молочную жидкость палочку корицы и стручок ванили и добавив туда порошок быстро потертого на терке мускатного ореха, Магали включила плиту, а Филипп, упершись ладонью в столешницу, занял наблюдательную позицию буквально в шаге от нее. Склонив голову набок, он прижался виском к дверце шкафа и следил за ее действиями странными сонными и одновременно крайне сосредоточенными глазами.

– Мне кажется, что я впервые сейчас познал суть эротики.

Она вспыхнула и неловко схватилась за ложку. А он просто следил за ней затуманенными, располагающими к лени глазами, хотя в глубине их таилась кипучая живость.

– Или мне помогли ее познать, – уточнил он.

Она хотела сказать, что некоторые принимают желаемое за действительное, но, встретившись с ним взглядом, поняла, что он вовсе не воспринимает возможное развитие этого вечера как нечто само собой разумеющееся. Все в нем – каждая мышца, каждый нерв, каждая клеточка ума и безотчетная интуиция – сконцентрировалось на стремлении добиться желанной цели.

– Нечто подобное могло бы произойти, если бы, привязав свои руки шелковыми галстуками к кровати, я позволил бы тебе меня разглядывать, – прошептал он.

Огонь возбуждения вспыхнул в ней, наполнив ее груди таким безумным желанием, что в поисках выхода оно устремилось вниз, пронзив все ее тело пламенной стрелой.

– Преимущество, однако, в том, что мои руки пока свободны. – Его тихий мягкий голос, словно пуховка, ласкал ее тело.

Она попыталась сосредоточить все внимание на палочке корицы, беспомощно плавающей в молочном озерце, которое она доводила до кипения.

Теплый коричный дух поднялся к ее лицу.

Филипп встал за ее спиной, переместившись с той же непринужденной уверенностью, с какой она обычно помешивала шоколадный напиток в ковшике. Ладонь одной его руки покоилась на столе, ограничивая Магали с одной стороны, а другой рукой он уперся в холодную половину варочной панели. Фактически он совсем не касался ее, но стоял так близко, в такой точно выбранной позиции, что при малейшем движении она сама могла коснуться его.

Исходящее от него возбуждение, с легкостью преодолевая минимальную воздушную прослойку, пронизывало все ее тело, невольно заставляя Магали подрагивать. Такая дрожь обычно пробирает тело в теплом доме после возвращения с мороза. И от этой дрожи ее кардиган соприкоснулся с его футболкой.

– Ты позволишь мне помочь тебе снять кофту? – проворковал он, и каждое его слово легким дыханием скользило по ее волосам. – У нее слишком пышные рукава.

Он пощупал складки объемной пряжи, скрывающей ее запястье.

– Ты же понимаешь, что не сможешь нормально готовить в таком наряде.

Нерешительно помедлив, она согласно склонила голову, чувствуя на шее его теплое дыхание. Поглощенная ощущением его близости, она лишь стремилась избегать живого соприкосновения. Полностью сосредоточившись на этом стремлении, Магали отложила деревянную ложку и, подняв руки, отвела их назад, предоставляя ему возможность стащить с нее кофту.

И он мог бы стащить ее через голову. Но не хотел. Заключив Магали в кольцо рук, он дотянулся до пуговиц. Ловко, надо сказать, дотянулся. С крайней осторожностью оттягивая полы кардигана, он расстегивал их по очереди, каждую: над бюстом, под бюстом, чуть выше пупка – отчего ее живот втянулся, и она так бурно вдохнула корично-мускатно-ванильный запах, что он до отказа заполнил ее легкие – и так он расстегнул самую последнюю пуговицу, как раз над кудрявым холмиком, скрытым под ее брюками.

Заглатывая насыщенный ароматами воздух, она низко нагнула голову.

Филипп, однако, не стал целовать открывшийся ему соблазнительный изгиб ее шеи.

Легчайшим скольжением, без всякой спешки, кофта постепенно спускалась с ее плеч. Он прекрасно знал, как долго надо настаивать сливки, чтобы они должным образом пропитались букетом специй.

Тихо вздохнув, он овеял ее шею теплым дуновением. Этот легкий ветерок породил в ней трепетную дрожь.

– Магали. Туника?

Кардиган спустился наполовину, и она отвела руки за спину. Его рука поднялась к ее плечам, слегка поглаживая шелк одежды.

– Ты специально выбрала такой наряд, – хрипловато прошептал он, но без малейшего оттенка неодобрения, напротив, с явным чувственным удовольствием в голосе. – Не слишком практичная одежда для кулинарной затеи. Если бы я не снял с тебя кофту, то как бы ты справилась, Магали? Негодовала бы на болтающиеся рукава, но… радовалась бы тому, что, избавившись от кофты, будешь чувствовать легчайшее прикосновение моих рук?

Его дыхание продолжало щекотать ее шею. Все волоски на ней тот ветерок уже поднял ему навстречу.

Скользящие, порхающие пальцы Филиппа вновь легко пробежали по ее спине, поднимаясь к плечам. Она невольно прогнулась.

Внезапно у него вырвался хрипловатый смущенный смех.

– Безусловно, тебя не тревожило то, что прикосновения могут быть только легкими?

Отчасти не тревожило. Она вряд ли смогла бы выразить в словах всю сложность своих тревог и желаний.

Освободив наконец ее руки из рукавов кардигана, Филипп отбросил его в сторону. Правой ладонью он повелительно накрыл ее сжимавшую ложку руку, словно желая наставить ученицу на путь истинный.

– Не дай моему шоколаду сгореть, Магали.

Естественно, она не позволит ему сг…

– Долго ли мы будем насыщать напиток специями?

– Пятнадцать минут, – срывающимся шепотом отвечала она.

Почему она позволила ему захватить все бразды правления?

Он издал тихий ликующий смешок.

– Может быть, лучше включить таймер.

И его губы прижались к ее затылку.

У нее вырвался тихий стон такого пылкого удовольствия, что его левая рука мгновенно сомкнулась на ее запястье и сжалась так сильно, словно сам он отчаянно пытался сдержаться, опасаясь полной утраты контроля над собой.

– Пардон, – извинился он, выпуская руку Магали, прежде чем она успела воспротивиться болезненному сжатию, и опять заключил ее в кольцо своих рук, ухватившись ими за ручку дверцы духовки.

Ее ложка дрожала в настое, создавая штормовое волнение и раскачивая корицу и ваниль в волнах белого моря, пока его легкие поцелуи своим путем спускались по ее спине. Он не позволял себе никакой иной интимной близости. Лишь его губы, дюйм за дюймом, припечатывали тонкий шелк к ее телу, и вот уже, опустившись на колени, он коснулся изгиба ее талии, чуть выше пояса приспущенных на бедра брюк.

Магали склонилась над своим настоем, не в силах удержаться от тихих постанываний. Он громко рассмеялся, и торжество его смеха пробудило в ней гордость, правда, смягченную нотками ликующей радости.

Но через мгновение Филипп резко поднялся, так что оба испытали при этом волнение.

– Ну как, уже готово? – Он выжидательно усмехнулся.

– Я… я не думаю, что прошло пятнадцать минут, – наобум откликнулась Магали.

Ей показалось, что она провела в раю целую вечность, но едва он отстранился, как все ее существо взмолилось о новых райских поцелуях.

Усмешка Филиппа стала более хищной и страстной, но голубые глаза сияли удовольствием, порожденным одним ее молчаливо выраженным желанием.

– Ну, если я что-то и знаю, так это то, что никогда нельзя укорачивать подготовительный этап, – признался он и отобрал у нее ложку, мягко просунув указательный палец под ее сжимавшие ручку пальцы. Разогнув податливые пальчики, Филипп поднял ее руку и, припав к соблазнительно обнаженному запястью, провел щекой со слегка отросшей щетиной по нежной, чувствительной коже, закончив тем, что уткнулся скулой в локтевую ямку.

И заурчал с хрипловатым восторгом, услышав прерывистое дыхание Магали.

– Твои запястья, по-моему, прикованы наручниками к столбикам кровати? – Вопрос ее прозвучал сухо и бесстрастно. – Или они уже освободились?

Она ужасно гордилась тем, что ей удалось выдержать такой сухой тон. Похоже, она тоже понемногу учится сдержанности.

У него вновь вырвался тихий и счастливый смех, поднявшийся из сокровенных и опасных глубин его существа.

– Тебе кажется, Магали, что я слишком неуязвим для тебя? Не готов подчиниться любому твоему желанию?

Она повернулась боком, и впервые у нее хватило духу прямо взглянуть ему в лицо долгим испытующим взглядом. И он открыто встретил его. Миниатюрность и хрупкость Магали ставила ее в гораздо более уязвимое и беззащитное положение. И однако, выдерживая ее пристальный взгляд, Филипп выглядел почти таким же уязвимым, как если бы по собственной воле дал связать себя и лежал обнаженным в ее постели, а она размышляла, стоит ли развязывать его.

Волна возбуждения захлестнула ее. То самое возбуждение, что лишало ее самообладания. Извечная проблема. Он лишил ее самообладания. А оно было ее единственной ценностью.

Она быстро отвернулась к своему настою, точно искусный фехтовальщик, уклонившийся от разящего клинка. Выловив ложкой из молока корицу и ваниль, она сбросила их на стоявшую на столе тарелочку. О чем она думала, решившись прийти сюда? Сидела себе спокойно в своей кремовой башне, созерцая его «сердце», и вдруг какой-то дурацкий внутренний голос воскликнул: «Да-да, ты готова к этому. Ты готова открыться, отказавшись от своей свободы».

Филипп провел легкой щетиной щеки по ее шее.

О господи. Она не могла даже представить, что ее прекрасные легкомысленные накладные локоны способны сделать ее такой уязвимой. И даже не представляла, как ей может понравиться собственная уязвимость. Как ей захочется просто склониться над этой стеклянной варочной панелью и умолять его делать с ней все, что ему угодно. Горячая плита, однако, удерживала ее в вертикальном положении. Дрожащими руками она зачерпнула пригоршню шоколадных медальонов и бросила их в ковшик.

Молоко расплескалось – таким резким оказался бросок. Его щека еще прижималась к ее шее, медленно кружа по ней, как сонный и сладострастный кот, и искры от этого кружения воспламеняли каждую клеточку ее тела, но вот он взмахнул руками и ловко стер ладонями все обжигающие ее капли.

Готовя горячий шоколад, она частенько обжигалась молочными каплями. И никогда прежде никто не избавлял ее от них.

Магали завладела его рукой, и когда их пальцы сплелись, поднесла ее к своим губам. Быстрыми поцелуями она пробежала по костяшкам его пальцев и, продлевая ощущение близости, прижалась к ним губами. Она больше не могла противиться обуревавшему ее страстному желанию.

Он словно оцепенел за ее спиной. Щека на ее шее прекратила кружение.

Когда же она отпустила его руку, чтобы помешать шоколад, он повернул голову и поцеловал ее шею мягким касанием губ, без всяких колючек. Его пальцы медленно выскользнули из ее руки и спокойными блуждающими движениями прошлись по ее нежной коже, мозолистая ладонь с тихим шорохом пробежалась по шелку и успокоились на обнаженном участке плеча.

Добавив в напиток целую ложку горьковато-сладкого какао «Вальроны», более темного, чем ее обычный шоколад, она взбила смесь до гладкости.

Его странствующий большой палец добрался до уголка ее губ, видеть которые он не мог, стоя у нее за спиной. Это легкое прикосновение вызвало у нее желание уткнуться носом в его ласковую ладонь.

– Ты не улыбаешься, – прошептал он.

Нет. Испытываемые ею чувства временно лишили ее способности улыбаться.

– Мне нравится твоя улыбка. – Его палец пощекотал уголок ее рта, словно надеялся пробудить его к жизни. – Она вызывает во мне эротическую волну, скрывающую опасные рифы.

И одна такая волна медленно поднималась в ней из каких-то глубинных и исполненных тайной жизни недр ее живота. Но никогда прежде приготовление шоколада не вызывало у нее такой улыбки. С сосредоточенной неспешностью она промешала шоколад, сделав ложкой три завершающих круга.

– Чего ты желаешь мне, Магали?

Полнейшей и откровенной беспомощности, порожденной безудержной любовью к ней.

Она покачала головой, отказываясь отвечать.

– Так ты собираешься опоить меня таинственным зельем? – Его палец пару раз пробежал по той опасной усмешке от одного до другого уголка ее губ, потом скользнул вниз к подбородку и, проскользнув по шее, успокоился в ямке с еле намеченными стрелочками ключиц.

– У тебя есть кувшинчик для шоколада? – спросила она.

Естественно, благодаря чьей-то идее рождественского подарка для лучшего кондитера такой кувшинчик стоял в глубине верхней полки одного из его шкафов. Он протянул руку над ее головой, прижавшись к ее спине, и достал изящный сосуд.

Она перелила шоколад в кувшинчик, потом плавно опустила туда узкий moulinet и, быстро и ловко прокручивая между ладонями цилиндрическую деревянную рукоятку, вспенила шоколадный напиток, придав ему исключительную блестящую бархатистость.

Он внимательно следил из-за ее спины за вращением рукоятки, и Магали вдруг почувствовала спиной его дрожь. Ее движения невольно замедлились – она осознала причину дрожи, взглянув на форму рукоятки. От вспышки смущения ее руки сбились с ритма. Ей не удалось добиться идеальной пены. Она слишком распалилась.

Смутно понимая, что она делает, она взяла чашку, и он, отстранившись, встал в паре шагов от нее, глядя, как она наливает ему шоколад – его судьбу. На мгновение тишина стала такой полной, что Магали услышала, как вытекает густой напиток, и тихий стук поставленного на стол кувшинчика.

Аромат шоколада заполнил квартиру. Как будто сам воздух здесь уже принадлежал ей.

Стараясь успокоиться, Магали пристально смотрела на темный напиток в белой чашке. Вокруг царил полумрак, рассеиваемый лишь практичным светильником над плитой да просачивающейся сквозь большие окна уличной иллюминацией.

Обняв ладонями чашку, ощутив ее приятное тепло, Магали протянула ее Филиппу.

Грудь его бурно вздымалась, взволнованная глубокими вздохами. Он посмотрел на чашку, потом на нее. Не поднимая рук, покорно кивнул.

– Tout coup vaille… – пробормотал он, переходя на «вы», – из ваших рук.

Он оказался прав. Впервые она испытывала столь эротическое ощущение. Хотя опыт для сравнения у нее был небогат. Но она полагала также, что и в будущем ей не доведется участвовать в более эротичной трапезе.

Интересно, каков он на вкус, ее шоколад?

Она начала поднимать чашку ко рту дегустатора, нерешительно помедлила на полпути и, быстро поднеся ее к своим губам, подула несколько раз, пытаясь немного охладить напиток.

Филипп издал нечленораздельный звук, руки его сжались в кулаки. В тусклом освещении его синие глаза были почти черными.

Когда она опять поднесла чашку к его губам, он вдруг присел на край столика у окна. Закинув голову назад, он уцепился взглядом за ее глаза – так терпящий бедствие хватается за соломинку.

Она видела, как его чувственно изогнутая верхняя губа окрасилась блестящим слоем густого шоколада. Он сделал первый глоток. Второй. Глаза его закрылись с глубоким медленным выдохом, грудь резко опустилась, словно он полностью отказался от дальнейшего сопротивления.

Обняв рукой чашку, Филипп погладил и ее пальцы, сжимавшие теплые гладкие стенки, и сделал очередной глоток. Магали не сводила взгляда с его шоколадных губ. Какие ощущения он мог испытывать? Сама она никак не могла почувствовать силу воздействия своего шоколада.

Внезапно он отобрал у нее чашку, поставил на стол и привлек ее к себе. Она припала к нему грудью. Он раздвинул ноги, и слияние их тел стало более полным.

– Ма-гали…

Почему вдруг ее имя, сорвавшееся с его уст, прозвучало для нее сладчайшей музыкой, словно он пропел: «ma chйrie»?

Его ласкающие пальцы вновь взлетели по ее спине, скрытой туникой, невольно вынуждая ее еще сильнее прижаться к нему. Он припал губами к ее обнаженной шее.

«Не газель, не газель, не газель», – мысленно твердила она, словно он с тихим голодным рычанием терзал ей не горло, а сердце.

Вся ее воля растворилась в чувствах, порождаемых в ней его жадным ртом, легким покусыванием зубов, влажной нежностью языка и колкими волосками щетины на подбородке. Может быть, она и могла бы стать покорной газелью – именно сейчас, только на этот вечер… Вокруг было темно, а его объятия исполнены теплой нежности, и никто не видел их, несмотря на огромные окна.

– Что же ты пожелала мне, Магали? – Его голос был бархатисто-мягким, как ее шоколад, словно напиток уже овладел его душой.

Его губы и шершавый подбородок спустились к ее ключицам, а властная рука продолжала крепко обнимать спину.

– Роковой судьбы? Полного распада? Полной беспомощности в твоих руках?

Неужели он показывал ей, как бессильна она, с какой легкостью ее тщетные желания под влиянием его силы обращаются против нее же?

– Я не чувствую никаких перемен.

Слегка поводя подбородком, он завоевал себе местечко в ложбинке ее груди. Легкое покалывание щетины вызвало бурный всплеск в ее теле. Жаркие волны возбуждения и их незримые брызги наполнили новой жизнью ее соски и лоно.

– Вероятно, ты не восприимчив к моим пожеланиям, – посетовала она.

Посетовала с горьким оттенком, таким же, как приготовленный для него шоколад.

– Наверное, ты пожелала того, чего во мне хватало с избытком и без твоих пожеланий.

Неужели он сходил с ума, желая ее любви?

Она хотела откинуть голову, чтобы посмотреть на его лицо, но поза была для этого неудобной. Правда, ее грудь от этой попытки теснее прижалась к его лицу, исторгнув из него стон удовлетворения. Он вскинул голову, и выбора у нее не осталось, их губы неминуемо встретились.

Она слизнула шоколад с его губ. И в проникновенном поцелуе вкусила оставшуюся на его языке шоколадную горечь. Этому шоколаду полагалось привести отведавшего его в состояние все сметающего на своем пути желания. Удерживая ладонями ее голову, он зарылся пальцами в ее волосы и рывком убрал с них заколку.

Приоткрыв рот, она позволила ему продолжить чувственные игры. Их губы слились, его язык с медлительной обстоятельностью исследовал глубины ее рта, словно смакуя какие-то тайные вкусы. Желая запечатлеть их на своем языке, надышаться ими, вобрать их в себя…

Обняв Магали за талию, он внезапно поднял ее и усадил к себе на колено. Это перемещение вовсе не помешало их поцелуям, казалось, он мог целовать ее целую вечность. Однако его объятия изменились. Теперь ее поддерживала лишь одна его рука. А вторая опустилась на стол. И, пошарив по нему, вернулась с его пирожным, названным «сердцем».

Отвернувшись, она уткнулась носом в его шею.

– Может быть, мы просто продолжим любовные игры? – прошептала она. – Разве не к этому вся прелюдия?

– Нет, не к этому. – Пальцы, еще блуждавшие в ее волосах, сжались, показывая его негодование. – Неужели собственная сила подействовала одуряюще на твой ум?

Слегка отстранившись, Магали с жадностью взглянула на пирожное, хотя ее губы упрямо сжались. Она пообещала ему сделку. Даже пришла сюда с таким намерением. Так почему же сейчас ей вдруг захотелось пойти на попятную?

– Магали, что, по-твоему, ты можешь потерять?

Она недоверчиво вскинула на него глаза.

– Себя.

Можно подумать, он не понимает ее страха.

– Vraiment?

Его блуждающая ладонь, нежно пробежавшись по ее бедру и проскользнув по ребрам, завернула за спину и начала массировать напряженные лопатки.

– Не свою гордость. Не свое негодование. Не свою силу. Только саму себя?

Его язык, казалось, просмаковал последние слова, точно проговаривая их, он сам наслаждался вкусом ароматного пирожного, поедая его полными десертными ложками.

Если он проглотил ее за три слова, значит, ему понравился вкус.

Обиженная, она попыталась уклониться.

– А что, по-твоему, мог потерять я, Магали?

Она прищурилась. Задумчиво нахмурилась.

– Вероятно, ничего. Ты же сказал, что мой шоколад никак не подействовал на тебя.

Он пристально посмотрел на нее, пряча негодование. Сидя у него на коленях, она почувствовала, как напряглись мускулы его бедер и ладонь на ее спине, затвердели даже мышцы брюшного пресса, к которому прижималась ее рука.

– Черт возьми. Quel imbйcile…

Неужели она витает в облаках? В своей «Волшебной избушке», окруженная клиентами, не способными наладить собственные жизни, она обычно считала себя самой сообразительной в сравнении с ними. Она жила в невозмутимой уверенности в себе. Безупречно независимая и неуязвимая. Пока не появился он.

– Итак. – Он поднес свое миндальное чудо так близко к ее рту, что она почувствовала губами легкую и нежную бисерную округлость малиновых ягод, защищавших таинственный ганаш и гладкость миндальных створок.

Открыв рот, она сделала первый укус, щелкнув зубами, словно изголодавшееся животное, схватившее лакомство на лету. Но, когда под нажимом ее зубов тихо хрустнули миндальные створки, Магали вдруг испытала странную слабость, погрузившись в мечтательное наслаждение вкусом. Исполненный тайны легкий хруст, блаженная нежная начинка ракушки, и через мгновение – из глубины взрыв малиновой свежести, смягченный роскошным воздушным кремом. Эротика меж двумя ангельскими крылышками. Райское блаженство, если в раю допустимо чревоугодие.

Оргазм, порожденный крохотным кусочком. Словно возбуждающие токи пробежали по всему ее телу. И проникли в сокровенные глубины. Такого вкуса она еще в жизни не знала. Вкуса, который был адресован лишь ей одной. Он настолько потряс Магали, что слезы обожгли ей глаза, а когда она их открыла, то увидела перед собой пылкий взгляд Филиппа, горящий дикой жаждой триумфа.

Их лица были совсем рядом.

Слегка повернув пирожное, он вновь поднес его к ее губам.

Теряясь под его пылким и дерзким взглядом, она не могла бы сказать, что побудило ее послушно продолжить эту дегустацию. Она не смела его ослушаться, почти потеряв способность противиться познанию еще более изысканного наслаждения. Но вместо сопротивления в ней возродилась иная – глубинная, почти подсознательная – способность. И она предпочла сдаться. Словно по одному щелчку его пальцев предпочла бы сорвать с себя всю одежду и полностью отдаться в его власть.

Она задыхалась от возбуждения, желая, чтобы он овладел ею, немедленно, прямо на кухне.

Но Филипп растягивал удовольствие. Не сводя с нее глаз, он продолжал кормить Магали. Поглаживая ладонью ее горло, глотавшее кусочки его угощения. Наблюдая, как она трепещет и вздрагивает от удовольствия, проглатывая по частям сокровенное фруктовое сердце, покрытое нежным ганашем.

Он скормил ей все до последней крошки. Проведя лепестком розы по ее губам, он положил его ей на язык. Собрал следы крема с ее губ и заставил слизывать их со своих пальцев. Не сам ли он говорил, что готов привязать свои руки к кровати? Власть его достигла над ней абсолютной силы и не могла бы стать больше, даже если бы Магали защелкнула на себе рабский ошейник и вручила ему поводок.

В сущности, едва подумав о чувственном смирении, она настолько растворилась в нем, что жаждала лишь одного, жаждала обнажиться перед ним, согласная исполнить любое его желание.

По-прежнему не сводя с нее глаз, он окунул только что тщательно облизанный ею большой палец в чашку с еще теплым шоколадом и с чувственной медлительностью сам облизал его.

Потом рука его исчезла из поля ее зрения, и она почувствовала, как его ладонь проскользнула под ее брюки, и блуждающие пальцы нащупали клитор. При первом же прикосновении Магали издала стон и, изогнувшись, припала к нему. Ее веки опустились, но его глаза продолжали наблюдение. Она чувствовала на себе их пылающий затуманенный взгляд.

Он крепко прижал палец к ее эротической точке, и почти в ту же секунду она достигла оргазма и в безудержном взрыве эмоций уткнулась лицом в его плечо, вцепившись в него зубами.

И тогда он рассмеялся. Он смеялся в полнейшем счастье обретенной победы. И, прижимая к себе ее содрогающееся в пульсациях тело, он сам сотрясался в приступе первобытного смеха, смеха победителя.