Черт возьми, больше он никогда не попытается уволить женщину только потому, что хочет пригласить ее на свидание! Он должен был бы знать, что ничего хорошего из этого не выйдет. Да и как вообще можно представить, что он куда-то идет вместе с дочерью человека, которого ненавидит больше всех в мире?!

Она не соответствовала требованиям, которые он предъявлял к персоналу в своих кухнях, это правда. Но она не была безнадежна. Через пару недель интенсивной работы в трехзвездной кухне она бы ушла сама, возненавидев его как жестокого надсмотрщика, или научилась бы выполнять простейшую работу.

И тогда он мог бы околачиваться поблизости и прикоснуться к ней плечом или рукой, когда она наклонит голову, углубившись в работу. Да ведь она обязательно что-нибудь опять уронит! А он снова заметит, как расширяются ее зрачки, когда она смотрит на него. Или наслаждаться, глядя, как она покачивает бедрами. К сожалению, куртка шеф-повара скрывала ее грудь, но ведь что-то возбудило ее, когда она впервые заглянула в его кухню в той своей тонкой кофточке, – и это что-то точно было не холодный ветер. Габриэль чертовски сильно возбуждался, пытаясь угадать, что же происходит с ее телом каждый раз, когда он приближается к ней. И, будь он проклят, если неправильно понял язык ее тела: когда он снял с нее куртку, ее соски напряглись в ожидании его прикосновений.

Но мимолетное увлечение может очень плохо для него закончиться. Постоянно касаться женщины, которая зависит от него по работе. Или нависать над ней. Или обхватывать рукой ее руку, держащую нож, чтобы показать, как надо резать. Или…

Он вздохнул. Либо длительные сексуальные домогательства, либо мгновенное увольнение субъекта, вызывающего сильное влечение, – ну и как мужчина может сделать правильный выбор? Правда, есть еще третий вариант – работать с ней, проявляя профессиональное безразличие. Но это, разумеется, совершенно невозможно.

Невозможно! Когда она смотрела на него, ее глаза цвета зрелых фисташек были полны восхищения. Зрачок расширялся, золотисто-карие тона исчезали, и от радужки оставалось совсем узкое зеленое колечко. А три крошечные grains de beauté… Будто маленькие мушки под правым глазом собрались на ее щеке в миниатюрное созвездие. А ее волосы были такого же глубокого золотисто-каштанового цвета, как financiers, только что вышедшие из духовки.

Когда она не видела, что он наблюдает за ней, то казалась очень сильной и грациозной. Но когда кто-то останавливался рядом с ней, становилось понятно, какая она миниатюрная. Это каждый раз поражало Габриэля. А если она ловила его взгляд, то вся ее сила и грация рассыпались, как карточный домик под порывом сильного ветра и ей не оставалось ничего другого, кроме как устремиться за картами, выпорхнувшими из ее рук. В его сторону.

Ему хотелось поймать и эту порхающую силу, и эту женственную грацию. Собрать ее в охапку и притянуть к себе. Потеряться в ее волосах, целовать ее, убедиться, что она знает, как хорошо он может заботиться о любимой.

Конечно, если сначала забыть о том, как паршиво он вел себя с предыдущими подружками, что и было доказано полнейшим крахом в личной жизни.

Он оттолкнул от себя эти мысли. Нельзя совершить достойный поступок, сосредоточившись на прежних неудачных попытках. Лучше думать о настоящем. Например, о том, как она прикусывает нижнюю губу и с каким безумным восторгом направляет все свое внимание на то, как правильно насыпать фисташки. Ему было чертовски жаль эту нижнюю губу, и он хотел доказать, что смог бы относиться к ней как надо. А ее накрашенные ноготки на ногах и маленькие сандалии едва не убили его. В профессиональной кухне девичьи босые ноги выглядели столь нелепо, будто Джоли пришла работать обнаженной.

Ну ладно, хорошо. Не такой уж и обнаженной. Но его воображение само по себе удивительно легко дополнило довольно соблазнительную картину: как она могла бы выглядеть, если бы появилась вообще без одежды.

Так что попытка работать с Джоли, проявляя профессиональное безразличие, представлялась Габриэлю безотказным способом разрушить каждый чертов день своей жизни в обозримом будущем.

К сожалению, удивительно трудно встретить женщину, которая не работает в твоей кухне, если ты можешь общаться с обычными людьми только с пяти до девяти утра, с трех до пяти после полудня, а еще по понедельникам и вторникам. Он старался посматривать на женщин, пока бегал трусцой или тренировался в спортзале, но они были, кажется, просто не способны флиртовать в пять утра. Может быть, стоит завести собаку? Говорят, собачники легко находят общий язык. Но, учитывая его рабочие часы, выгуливать питомца ему явно некогда. А издеваться над ни в чем не повинным существом было как-то стыдно. К тому же неужели женщинам и вправду понравится, когда в пять утра на них прыгают собаки? Да и то только затем, чтобы мужчина мог представиться? Он даже начал серьезно подумывать, не записаться ли в переполненный женщинами утренний класс йоги… как вдруг на пороге его кухни появилась такая симпатичная дочь его злейшего врага.

Да это же просто сказка, что он судится с ней!

Нет, правда, если подумать. В этом одни только плюсы.

Он сможет часто встречаться с ней, не придумывая, как убедить ее пойти с ним на свидание после того, как уволил. И возможно, его адвокат выяснит у ее адвоката номер телефона Джоли.

Вот до чего он докатился в попытках наладить свою личную жизнь…

– Это может занять больше времени, чем я думала.

Джоли кряхтела от напряжения, пытаясь втянуть чемодан по узкой лестнице auberge, расположенной напротив ресторана Aux Anges, и одновременно говорила по телефону со своей сестрой Флер. Оступившись, Джоли уронила телефон, и в этот момент чемодан вдруг поднялся в воздух так внезапно, что она споткнулась и упала ничком на ступеньки.

– Pardon, – сказал тихий голос, охрипший от дневного рыка.

Упираясь руками в ступеньку, Джоли выгнула спину, чтобы взглянуть вверх.

Габриэль Деланж держал чемодан одной рукой и оценивающе разглядывал ее бедра, будто не верил своим глазам.

– Тебе не кажется, что это точно по Фрейду, – то, в какой позе ты падаешь, когда я рядом? Слава богу, я успел тебя уволить.

– На самом деле я никогда не работала на вас, – сквозь зубы пробормотала Джоли, пошарила рукой в поисках телефона и попыталась встать на ноги, отталкиваясь от каменных ступенек.

Свободной рукой он схватил ее за плечо и поднял так легко, что ей показалось, будто закон тяготения кто-то выключил. Неужели он думает, что она покачивает бедрами специально для него? А если и так, то не будет ли он жалеть, что упустил ее?

– Конечно, просто пыталась украсть еще больше рецептов.

– Вы худший человек из тех, кого я знаю. Привыкли быстро осуж…

– Думать, что ты качала бедрами специально для меня, это не осуждение. Где твоя комната?

У Джоли все кипело внутри, пока она проталкивала ключ в замок. Механизм был старый, и потребовалось немного подергать его. К счастью, дверь открылась еще до того, как Габриэль подошел, чтобы показать, насколько лучше он сумеет повернуть ключ в замке, ведь он мужчина и все такое.

Габриэль вошел в комнату Джоли, будто был хозяином любого помещения, в котором ему случалось оказаться, и положил ее пожитки на кровать. Погоди-ка. Что же это она так рискует, впустив его в свою комнату?

– Взгляни, – сказал он. – У тебя есть собственный балкончик, и вид отсюда замечательный.

Вид его ресторана был и в самом деле прекрасен: расположенные в беспорядке этажи старинного мельничного здания, древние обожженные солнцем камни, белые зонты на террасах, пальмы перед входом и лозы, карабкающиеся по стенам. Струи фонтана, построенного городом в честь Габриэля, мягко мерцали в солнечном свете. Когда звуки городка стихали, Джоли могла слышать журчание воды.

– Кажется, мы договорились встретиться завтра утром, чтобы решить, как быть с книгой.

Джоли собралась с силами, готовясь услышать что-нибудь неприятное.

– Enfin. Ты это сказала. Но ты не можешь знать, когда меня посетит желание обсудить эту проблему. Поэтому когда я увидел, как ты идешь в отель, то подумал, что мог бы зайти и взять у тебя номер телефона, а заодно убедиться, что знаю, где тебя найти, когда бы мне ни захотелось пообщаться с тобой.

Найти ее, когда бы ему ни захотелось пообщаться с ней?

«Спокойствие, Джоли, только спокойствие. Не подавай виду, что тебя раздражает этот выскочка, и все будет хорошо», – мысленно сказала она себе.

– Я был в шоке, когда узнал, что это ты помогла отцу украсть мою Розу. Но теперь я уже пришел в себя и не могу перестать думать о твоем желании без обиняков перейти прямо к сексу. Ты рано ложишься спать?

Джоли ахнула, будто он только что бросил ее на эту белую кровать и с медленно расползающейся улыбкой склонился над ней. Эта соблазнительная картина была довольно жестокой для женщины, которая не верит, что можно позволить мужчинам так обращаться с ней. Хотя, если подумать, до чего она докатилась, соблюдая идиотское целомудрие?

– Я никогда не говорила, что хочу перейти прямо к сексу!

Он поднял руку.

– А я и не сказал, что ты так говорила. Я лишь утверждаю, что не могу перестать думать о твоем желании перейти прямо к сексу. Это как игра «Угадай-ка». Захочет она или не захочет? Нельзя винить мужчину за то, что он думает о таких вещах. Особенно если он провел полдня, глазея на твои fesses, особенно соблазнительно манящие, когда ты стоишь в той позе, которой отдаешь предпочтение.

– Я ничего не делала злонамеренно…

– И мне это очень даже нравится, – любезно отозвался он.

Джоли смотрела на него изумленно, как попавшая на крючок рыба. О, черт возьми, ну почему каждая эрогенная зона ее тела тает от его слов? Неужели он думает, что может просто выхватить ее с улицы и уволочь к ближайшей кровати, не задержавшись даже для чертова свидания с ужином?

Жизнерадостное выражение сползло с его лица, когда их взгляды встретились. Его брови немного поднялись, а затем какая-то тревога сменила юмор и сарказм. Все его тело напряглось, и ему показалось, будто комната сжимается вокруг него. Без своего поварского облачения он выглядел даже крупнее, ведь его рельефные мускулы ничем не были скрыты. На нем была только тонкая облегающая серо-голубая футболка, подчеркивающая цвет его глаз, темнеющих с каждой секундой. Джинсы обтягивали бедра. Никакая одежда не могла бы спрятать ни переход от широких плеч к узкой талии, ни спокойную уверенность, с которой он двигался. Будто управлял всем, что его окружало. И если кто-нибудь из его окружения вздумает сопротивляться его власти, Габриэль применит всю свою силу и с львиным рыком растопчет препятствие.

Его голос стих до урчания.

– Мы можем найти способ убедиться, понравится ли и тебе тоже.

Черт возьми, до чего же соблазнительно это звучит! «Ради бога, не позволяй ему обращаться с собой, как с дешевкой, Джоли», – сказал ей внутренний голос.

– Вы ведете себя ужасно грубо.

В его глазах мелькнуло удивление. Потом его рука опустилась, кулак раскрылся в смиренном принятии ее суждения.

– Веду себя, мадемуазель, как умею. Вся моя жизнь прошла в кухнях с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать. А хорошие манеры – это для тех, кто сидит за столиком кафе.

– Ваши руки не могли бы стать такими, если бы вы не выползали из кухни.

Худоба, да. Отсутствие жира, кубики на животе, длинные, эластичные мышцы – все это появилось благодаря интенсивной, насыщенной адреналином работе в трехзвездной кухне. Но плечи такой ширины явно формируются не в одночасье и от более серьезной нагрузки. О боже, какое ей дело до его рук? А что она почувствует, если он бросит ее на эту кровать?

Любопытно.

Он смотрел на свои скрещенные на груди руки, и на его лице поочередно выражение самодовольства сменяло, как ни странно, смущение.

– Представьте себе: либо кухня, либо книжный магазин, – сказал он загадочно. – И книжные магазины, кстати, не открывают в пять утра. Кроме того, мне надо было чем-то заниматься, чтобы не впасть в депрессию. Я человек дела. Но у меня все валилось из рук: подруга ушла от меня, твой отец предал меня, украл плоды многолетнего труда, начхал на мои преданность и самопожертвование. И все это случилось в течение одного года.

С тех пор прошло больше десяти лет, а он все еще никак не может смириться с тем, какую роль в его жизни сыграл ее отец?

– И поэтому вы решили стать чудовищем?

Мгновение он стоял молча.

– Чудовищем?

– Ну, вы понимаете, грубая сила, щетина на лице, звериные повадки, готовность растерзать больных стариков, рев и рык на кухне.

Он машинально потер подбородок и, кажется, удивился, когда обнаружил густую щетину. В глубине синих глаз замерцал опасный блеск.

– Тебе же нравится, когда я реву. – Хрипловатый голос прозвучал тихо, но уверенно. Габриэль сделал шаг вперед и теперь нависал над Джоли – ему было бы достаточно подтолкнуть ее пальцем, чтобы она оказалась на кровати. – Я заметил.

Безусловно, у него самый жестокий нрав, чем у всех, кого она когда-либо встречала.

– Ничего подобного.

Его взгляд метнулся к ее шелковой кофточке. Черт побери, ей следовало переодеться.

– Ты, должно быть, и в самом деле легко мерзнешь. – низкий тембр его голоса отозвался в каждой клеточке ее кожи. – Сегодня всего 35 градусов тепла.

Она даже потеряла дар речи, не зная, как реагировать на хамство. Ведь если не считать ранней юности, ее знакомство с Габриэлем длится всего четыре часа. Она всего-то и планировала: обсудить иск и быстро вернуться домой. А теперь чувствует себя совершенно беспомощной. Ее ладони покалывают и чешутся, так и тянутся к его подбородку. Ах, как хочется почувствовать кожей грубую щетину на его подбородке. А что, если чуть-чуть наклониться вперед и взять его за руку, проверить, как его мускулы отзовутся на ее прикосновение. Как напрягутся его руки, и как расслабятся ее собственные мышцы…

– Кто захотел поместить La Rose на обложку? Я легко могу поверить, что Пьер оказался наглецом, но… неужели это сделал он? Ты? Или издатель?

– Это была моя идея, – смущенно призналась Джоли. Огромный мужчина, которого она едва знала, навис над ней в гостиничном номере. Она испугалась, что скажет что-то не то и он уйдет. Какая же она дура! – Но… разве такому совершенству место внутри книги? Она должна быть на обложке. Она так прекрасна.

Трудно было поверить, что такую нежную шоколадную розу мог сделать грубиян, который отнесся к Джоли так недоброжелательно. Чтобы защитить себя, ей не следовало бы сейчас думать, что где-то внутри у него спрятано сердце, способное прочувствовать такое чудо.

Он глубоко вздохнул, из-за чего его грудь прикоснулась к ней. Ее голова закружилась.

– Если бы при этом на книге значилось мое имя, я был бы абсолютно удовлетворен, – процедил он сквозь зубы.

Эта девушка и ее отец украли у него мечту. Когда он выпустит свою кулинарную книгу – а это непременно скоро случится, ведь он же шеф-повар с тремя звездами, – то не сможет поместить собственную Розу на обложку, не выглядя при этом плагиатором.

– Мне правда очень жаль, – сказала она тихо. – Я всегда считала это пирожное творением отца. Мне в голову не могло прийти, что это не так.

В юности она, конечно, видела, как Габриэль собственноручно лепил цветы из мастики и постоянно совершенствовался в кондитерском искусстве. Но отец старался создать у всех впечатление, будто Габриэль работал простым подмастерьем у гениального Пьера Манона.

Губы Габриэля напряженно изогнулись.

– Могу побиться об заклад, что он ни разу не признал моих заслуг.

Нет. Ни разу. Джоли потерла затылок.

– Я приехала, чтобы договориться с вами о справедливой компенсации.

Он резко отодвинулся от нее и стал смотреть в окно. «Черт возьми, какой темперамент!» – сказало ее тело. «Ты заткнешься?» – перебил разум.

– Я подал в суд вовсе не ради компенсации. Ее просто не существует. Кроме того, я знаю, что никогда не выиграю в суде. Нельзя получить патент на рецепт. Мне нужно лишь внимание, которое вызовет этот иск. Люди должны узнать, что это мое и что Пьер Манон, как мне кажется, поступает неправильно, пытаясь использовать чужое. Кто знает, может быть, это даже поможет изменить традиции кухонной иерархии, и не только в моей кухне.

Возбуждение исчезало, и Джоли начало подташнивать. Может быть, то, что он хочет, справедливо? Может быть, она начинает понимать его яростное желание разоблачить несправедливость? Но публичность, суд коллег – все это может убить отца.

– Но отец просто не выдержит огласки. И дело тут вовсе не в обыкновенном самолюбии, – с отчаянием сказала она.

На губах Габриэля появилась кривая усмешка.

– Несмотря на мои чудовищные манеры, я услышал, как ты это сказала, Джоли. Я все еще думаю.