Она стояла над ним в мягком свете молодого месяца и медленно расстегивала блузку. Ни на секунду не сводя с него глаз, она обнажила сначала одно, потом другое плечо. Улыбка расцвела на ее влекущих губах, когда она опустила руки и блузка скользнула вниз. И упала на траву к ее босым ногам.

Как ни прохладна была трава, на которой он лежал, она не могла унять охватившего его жара. Он едва терпел, теряя голову от желания. Так было всегда, когда она смотрела на него этим взглядом, открытым и полным страсти.

Внезапный порыв ветра взметнул ее волосы, шелк бюстгальтера плотнее прильнул к полной груди. Как она прекрасна! Его взгляд скользнул по ее телу вниз. По плоскому животу. Вглубь. В горле пересохло. Он не мог оторвать глаз от темных теней между ее ногами. Там его ждал рай, едва прикрытый крошечным треугольником розового шелка.

— Джаред, — выдохнула она и уселась на него верхом.

Он нетерпеливо сжал ее ягодицы обеими руками.

— С днем рождения, Эва, — прошептал он, губами коснулся ее шеи, а потом, крепко прижимая к себе, перевернулся вместе с нею.

Теперь она лежала под ним. Дразнящая. Сводящая с ума. Как хорошо она пахла. Лесными фиалками и медом.

Медленно, до изнеможения медленно он наклонял голову, пока их губы не оказались совсем близко — на расстоянии одного удара сердца. Кончиком языка она раздвинула губы и приоткрыла рот. Ее взгляд — одно сплошное желание.

Он страстно целовал ее, готовый взять то, что предназначалось только ему и чего он ждал годами — нет, всю свою жизнь.

Но вдруг ее глаза потемнели.

— Джаред, я… должна идти…

Он поцеловал ее в шею.

— Забудь обо всем, любимая!

Он застонал, когда ощутил, как ее руки нежно и смело гладят его лицо, волосы, бедра, как ее тугая грудь прижимается к его груди…

— Но я должна идти, — чуть слышно прошептала она, продолжая свою сладкую пытку.

— Позже.

— Нет, сейчас.

Ее голос прозвучал вдруг очень буднично. Он обнял ее еще крепче.

— Что случилось, любимая?

— Я не люблю тебя. Я тебя не любила никогда. — Но она по-прежнему крепко держала его. — У меня есть другой.

— Нет!!!

Лукавая улыбка. А потом — ее лицо совсем близко и шепот в его ухо:

— Ты такой дурак, Джаред Редвулф!

Джаред проснулся. Утреннее солнце било ему в глаза, вонзаясь лучами прямо в мозг. Одеяло скомкано, а он сам — мокрый от пота. В своей постели. Руки сжаты в кулаки, скулы сведены до боли. Какого черта?… Взгляд упал на часы. Половина восьмого.

Похоже, опять это началось. Он провел рукой по лицу. Почти три года он не видел этот сон. Этот поганый сон, из-за которого его тело вечно болело от тоски по Эве.

Успокойся, Редвулф, сказал он себе. Ее не будет здесь через пару недель. Не будет ни в твоей жизни, ни в твоих снах. Навсегда.

Он снова взглянул на часы. Без двадцати семи восемь. Но, может быть, он освободится раньше, если пройдет по плану этот день. Ему вдруг показалось, что это вполне возможно, особенно если вечером Тина Уотерс внесет свою лепту. Она всегда просит, чтобы он остался до утра. Он еще ни разу не делал этого, но почему бы сегодня вечером не нарушить традицию? К черту, правила для того и существуют, чтобы их нарушать. Особенно если того требуют чрезвычайные обстоятельства.

А то, что Эва Томсон снова в Парадизе, — обстоятельство чрезвычайное.

На мгновение он прикрыл глаза и тут же опять увидел ее перед собой: она стояла — почти голая, если не считать пары полосочек розового шелка, — над ним, и ее изумрудные глаза говорили, что она его хочет.

— Проклятье! — Он отшвырнул одеяло и выскочил из кровати. После сегодняшнего дня Эва станет всего лишь воспоминанием. Он так хочет.

— Думаю, морковка — то, что надо. — Эва с Лили выходили из супермаркета. — Если бы ты была лошадкой, что бы ты больше всего любила кушать?

— Жвачку с мороженым, — мгновенно выпалила Лили.

Эва засмеялась. Ей нравились раскованность и непосредственность дочки, нравилось болтать с ней. Эве даже удавалось порой отрешиться от собственной серьезности, почувствовать себя чуть-чуть бесшабашнее. А уж сегодня-то ей точно предстоит прыгнуть выше головы.

Через полчаса они договорились встретиться у Джареда, чтобы посмотреть его лошадей. Понятно, это интересно только Лили. Эве же очень любопытно было увидеть дом Джареда и чего он там еще добился в своей жизни. Даже если это и означает, что ей придется рассказать правду.

— Не отпускай мою руку, солнышко, — сказала она дочке, когда они переходили улицу.

— Мамочка, а почему здесь ходят так медленно-премедленно?

Эва повеселела.

— Думаю, потому, что людям здесь некуда особенно торопиться. По сравнению с Манхэттеном тут очень спокойно, правда же?

Лили кивнула.

— Мне тут нравится.

Эва остановилась возле своей машины.

— Правда, солнышко?

Лили энергично закивала, а в ее глазах можно было прочесть тысячу желаний одновременно.

«Наверное, действительно глаза — зеркало души», — подумала Эва. Вот если бы кто-то заглянул в ее глаза — если бы, конечно, у кого-то нашлось на это время, — этот кто-то определенно увидел бы в них, что в Нью-Йорке ей не особенно уютно.

Она открыла дверцу. Через пару недель все равно придется уехать отсюда, хотят они того или нет. Здесь они обе чувствуют себя как дома, но ведь в Нью-Йорке она зарабатывает на жизнь. У нее фантастическая работа и куча клиентов. Она больше не принадлежит Парадизу.

— Мамочка, почему этот старый дяденька на нас так смотрит?

Эва оглянулась. Неподалеку от парковки стоял пожилой мужчина. Она не видела его всего четыре года, но он почти не изменился. Разве только морщины у глаз и рта стали глубже. Она почувствовала раздражение. С чего, спрашивается, ему выглядеть таким несчастным? Хотя даже тратить на него мысли — слишком щедро после всего, что он ей сделал.

— Мамочка?

— Ничего, Лил. Садись в машину.

— Эва?

Слишком поздно.

— Здравствуй, папа.

И вдруг на лице отца она заметила выражение, какого не видела у него никогда прежде, зато тысячи раз наблюдала в зеркале. Сомнение и неуверенность. Он нерешительно улыбнулся:

— Ты снова дома.

Эва молча кивнула. Как будто окаменело горло. Она не могла протолкнуть через негр ни слова.

— Так приятно тебя видеть. — Он перевел взгляд на девочку. — Это Лили?

Эва опять кивнула и сжала детскую ручонку.

— Да.

Отец присел возле Лили на корточки. Было заметно, что это далось ему с трудом.

— Привет, — сказал он.

— Привет. — Лили прижалась к матери. — Ты кто?

Эва затаила дыхание.

— Я твой дедушка.

Лили недоверчиво улыбнулась и пожала плечиками:

— Это хорошо, да, мама?

Эва испытала облегчение, но всего лишь на миг. Она не доверяла отцу.

— У меня скоро день рождения. — Лили подняла шесть пальчиков вверх. — Вот через сколько месяцев.

— Я знаю.

Естественно, он это знал. День рождения Лили всегда будет днем позора Бена Томсона. Эва потянула Лили за руку.

— Нам пора идти, папа. У нас встреча.

— Мне можно смотреть лошадок Джареда! — объявила Лили. — Ты знаешь Джареда?

Бен Томсон выпрямился. Его лицо стало жестким.

— Да.

Нет, он не изменился. Каким был, таким и остался — бездушный старый ханжа. Зачем она вообще с ним разговаривает? Она торопливо распахнула заднюю дверцу.

— Залезай, Лил.

Лили колебалась.

— До свидания, дедушка.

— До свидания, Лили. — Он обогнул машину и подошел к Эве.

— Ты как-нибудь заглянешь ко мне?

— У нас не очень много времени. — Она смотрела мимо.

— Сообразим маленький ужин? Ты, Рита, Лили.

Эва попыталась проглотить комок в горле. Что ему нужно?

— В четверг?

Их глаза встретились.

— Часиков в шесть? — Он смотрел на нее почти с робостью.

Она заглянула в машину. Лили сидела в своем креслице и сияла. Ее взгляд тоже был полон надежды. Вполне можно понять: в жизни Лили мужчины — редкость, а тут вдруг — дедушка! Но Эва не могла позволить, чтобы отец довел до слез ее сладкого, доверчивого ребенка, а она знала: он это сделает, раньше или позже. Она не допустит никогда, чтобы ее дочери сделали больно.

— Сожалею, — торопливо сказала она, усаживаясь за руль, — но вряд ли.

А потом просто оставила его стоять посреди улицы и уехала. Сердце колотилось дико. Лили не сказала ничего, лишь смотрела на него в окно. Признаться, Эве это было только приятно.

А потом, уже на шоссе, несколько успокоившись, она задумалась, почему чувствует себя такой виноватой.

«Потому что здесь снова открываются старые раны, от которых я должна наконец освободиться. Вернуться в родной город — это значит быть готовой столкнуться лицом к лицу со всеми своими тайнами и страхами».

Ей еще предстояло самое ужасное — встреча с Джаредом. В его доме.

Она невольно усмехнулась, вспомнив его прежний закуток. В своей маленькой комнатке — напротив конюшен — она частенько устраивалась на подоконнике и наблюдала, как Джаред, сидя на земле, привалившись спиной к двери конюшни — фонарь рядом, — изучает брошюры, финансовые газеты, составляет бумаги. Увлеченный, дотошный, серьезный. И такой терпеливый и добрый. В такие моменты она раздумывала, как бы это было — жить с ним. Вечером он всегда будет приветствовать ее поцелуем, совсем не похожим на простое быстрое соприкосновение губ. О нет! На это потребуется время даже после двадцати лет супружества. А потом, прижав ее к стене, он будет жадно проталкиваться между ее трепещущими коленями.

В окна машины залетал горячий ветер. Эва притормозила, сворачивая направо у ранчо Ламба.

Но мысли о семейной жизни фантастических миссис и мистера Редвулф как наваждение преследовали ее.

…Распаленные быстрым сексом, они вместе отправляются в душ, и там следует такое интимное и волнующее продолжение, что…

Черт, за рулем надо быть внимательнее!.. Нет, они просто встретятся у двери, она возьмет его за руку и поведет в столовую. Там наполнит его тарелку тем что она для него приготовила, а он будет есть и без конца повторять, как это вкусно. А потом из столовой они направятся в спальню — если, конечно, им удастся так долго не прикасаться друг к другу, — и приступят к работе над их большим семейным проектом.

Эва заглянула в зеркальце заднего вида и грустно улыбнулась. Братики и сестрички Лили…

— Смотри, мамочка!

Эва остановилась перед высокими коваными воротами. Одна огромная створка открыта, вторая закрыта. На обеих в центре — бронзовая буква «Р». Редвулф. Эвины ладони стали влажными. «Это от жары», — строго сказала она себе.

Она слышала, что Джаред теперь не бедствует, обзавелся домом и куском земли. Но слова «не бедствует» слабо подходили к таким владениям. По обеим сторонам подъездной дороги тянулись бесконечные роскошные зеленые пастбища. Их хозяин определенно очень богат.

— Лошадки! — восторженно воскликнула Лили и показала на трех темно-гнедых красавиц, которые паслись вдалеке.

— Очень красивые, правда? На какой бы тебе хотелось покататься?

— На всех, — тоненько засмеялась Лили. — Как в цирке!

Но, приближаясь к дому, обе притихли.

Это был самый прекрасный дом, какой Эва когда-либо видела. Три этажа, а по бокам — два мощных раскидистых дуба. Зеленый фасад прекрасно вписывался в окрестности. Вокруг множество цветов — красных, лиловых — и изобилие пышных кустарников. Но самое лучшее — веранда вокруг всего первого этажа. Там стоял огромный диван-качели. Крышу веранды поддерживали колонны, украшенные изысканной резьбой. Вдоль ступеней, ведущих к двери, — плетеные корзины невероятных расцветок и узоров: типичные изделия чейенских женщин. В корзинах — травы амии или клубника. Из дома вышла женщина, которая сплела эти корзины. Несмотря на весьма преклонный возраст, она двигалась с грацией и изяществом.

— Хаае, — по-чейенски поздоровалась она с Эвой. — Очень рада видеть тебя.

— Здравствуй, Муна. — На глаза Эвы навернулись слезы, когда старая женщина обняла ее и прижала к себе.

— Джаред! — закричала Лили, выскочила из машины, понеслась по ступеням, обняла Джареда за ноги и, сияя, сообщила: — У меня есть морковка!

Эва подняла глаза. Вот он, хозяин дома. До невозможности красивый. В поношенных джинсах, белой футболке и рабочих сапогах — типичный техасский ковбой. Прямой, высокий, с мускулистым телом без единого грамма жира. Сплошное достоинство. Черные волосы гладко зачесаны над смуглым лицом.

И он поднял к небу ее ребенка.

Джаред изумлялся, как бесстрашно ведёт себя Лили с лошадьми.

— Слушай, Эва, по-моему, она прирожденная лошадница.

Эва улыбнулась:

— Спасибо, что ты ее пригласил.

— Мне просто приятно ее здесь видеть.

…Они стояли возле конюшни и смотрели, как Муна учит девочку чистить скребницей жеребую кобылу. Джаред сначала был против того, чтобы так близко подпускать ребенка к Таюке, потому что в последнее время кобыла капризничала и порой бывала непредсказуема. Но когда Лили протянула ей морковку и погладила морду, лошадь ласково ткнулась мягкими губами в ее ручонку.

— Ты только посмотри на Таюку, — прошептал Джаред. — Какая спокойная.

— Лили любит животных.

— У нее определенно к этому талант, Эва. Ей следовало бы побольше общаться с животными.

— Но мы ведь живем в Нью-Йорке.

— И ты, естественно, хочешь, чтобы она регулярно общалась со своим отцом.

Взгляд Эвы потемнел.

— Ну, примерно.

Джаред отвернулся и спиной прислонился к двери. Он говорит слишком много, слишком идет ей навстречу. Как бы ему ни нравилась эта маленькая девочка, она — дочь женщины, которую с завтрашнего дня он не увидит никогда. Эве нет места в его будущем, точно так же, как и Лили или какому-нибудь другому ребенку. Дело не в том, что он не хочет детей — трое или четверо как раз по нему, — но детям нужны любящие их и друг друга родители. А брак не входит в его планы.

Руки невольно сжались в кулаки. Если ему когда-нибудь случится стать отцом… черт возьми, он будет лучшим папой в мире. Не таким, как его собственный, который бросил их с матерью, лишь только узнал, что она беременна.

Муна поднялась со своей скамеечки.

— Думаю, пора чем-нибудь покормить твоих гостей, Джаред.

— Нет, спасибо, Муна. — Эва заторопилась. — Лил, нам правда уже пора. Мы перекусим где-нибудь по дороге.

Джаред тронул ее за плечо. И заметил, как она вздрогнула от его прикосновения.

— А ты любишь салями и сыр, Лили? Малышка закивала с восторгом:

— Да, очень-преочень!

Он повернулся к Эве. Его рука по-прежнему лежала на ее плече, и он пытался не обращать внимания на то, какая нежная у нее кожа, не думать о том, какая она чуткая в других местах.

— Почему бы нам не уничтожить пару бутербродов?

Эва нервно глянула на него и высвободила плечо.

— Сходите вдвоем и принесите их сюда, — сказала Муна. — Мы побудем тут с Лили.

Было заметно, что Эве трудно сохранять спокойствие.

Точно, она боится остаться с ним вдвоем. За кого она его принимает? Джаред едва овладел собой, чтобы не испугать никого внезапно вскипевшей в нем злостью. Как же все изменилось с тех пор, когда они держали друг друга в объятиях и шептали слова любви!

Муна улыбнулась Эве:

— Нам вдвоем очень хорошо. Правда, моя Маленькая Звездочка?

— Ну ладно, — согласилась Эва. — Только будьте осторожны. Мы скоро.

«Маленькая Звездочка? Так бабушка называла меня, когда я был маленьким», — подумал Джаред. С чего это она решила назвать так эту девочку?

— У тебя очень красивый дом, — сказала Эва, когда он открыл перед ней дверь.

Беседа. Они будут вести светскую беседу.

— Спасибо. Я сам горжусь им.

Джаред не мог объяснить себе, почему его так обрадовал ее комплимент.

— В кухню вот сюда, по коридору. — Она такая соблазнительная с этими белокурыми локонами, которые Эва высоко подколола, так, что видна ее гибкая шея. Ее ноги в шортах кажутся бесконечными. Да еще эта футболка, розовая и в обтяжку… Будто она нарочно решила свести его с ума.

Удивительно, но еще ни одной женщине он не позволил войти в его кухню. Почему он должен ломать эту привычку именно сейчас и именно с Эвой?

Вот она остановилась, восхищается кухонным столом, который очень давно сработал его дед. Ее рука скользит по гладкой столешнице и замирает на маленьких царапинах, которые Джаред нарочно сделал, когда ему было шесть лет.

— Этот стол был для меня в детстве моей штаб-квартирой и плацдармом. Грузовики, солдаты, огромные острые скалы, танки. Я обожал играть в войну. Даже удивительно, что стол пострадал так мало.

— Ты мне рассказывал, — мягко произнесла Эва. — Давать мужчинам по морде, а бедным, беззащитным женщинам портить жизнь — твое хобби.

— Не знаю никаких беззащитных женщин.

— Я была одной из них.

Усмехаясь, Эва подошла к нему и больно шлепнула по руке. Но Джаред был быстрее. Он схватил ее за запястье и так близко притянул к себе, что она не могла пошелохнуться.

— Ты будешь прилично себя вести? — спросил он.

— А ты?

— Не знаю.

Мысли в голове у Эвы закружились. Вдруг в памяти яростно всплыли те безлунные ночи, когда они купались в озере за городом: голые тела, переплетающиеся ноги, губы, жадно искавшие друг друга… Может быть, он чувствует ее тоску, может быть, и нет. Но прежде чем она успела что-либо понять, он шагнул в сторону.

— Да уж, досталось от меня столу. — Его голос был спокоен, а взгляд загадочен. — Но ведь все дети делают порой глупости, правда? Готов поспорить, у твоего папаши тоже найдется пара историй про Риту и про тебя.

Эва нехотя улыбнулась:

— Конечно. Надо было попросить рассказать, когда я его сегодня встретила.

Джаред с трудом заставил себя проговорить безразлично:

— Я слышал, его ранчо в жутких долгах.

— Не знаю. Я не видела своего отца и не разговаривала с ним до сегодняшнего дня.

— Четыре года?

— Правильно. — Она отвела глаза. — Пришлось нам самим заботиться о пропитании. Лили не нравится, когда у нее пустой живот.

Еще одна загадка. Конечно же, ему не терпелось наконец-то получить ответы на все свои вопросы, но он решил запастись терпением. Что произошло между нею и ее отцом? Выходит, она не знает, что сделал с ним Бен Томсон? И почему она такая нервная и беспокойная? Ее так изменил Нью-Йорк? Или этот самый ее муж? А эти слова о пропитании? Проклятье, он должен знать все, что произошло с тех пор в ее жизни.

Эва стояла посреди кухни, подперев бока руками, и когда она, оглядываясь, чуть изгибала спину, очертания ее груди становились особенно соблазнительными. Джареду опять ужасно захотелось поцеловать ее — совсем так, как чуть раньше в столовой. А правда, что произойдет, если он поцелует ее?

Сколько раз, переехав в этот дом, он представлял себе, как любит ее здесь, вот на этом полу из терракотовой плитки… Желание сжигало его до боли. Какой же он идиот!

— Все в холодильнике, — сказал он. — Я принесу хлеб.

— Я еще никогда не видела такой кухни. — Эва подошла к огромному холодильнику. — Настоящий камин, удобные кресла, большой круглый стол. Очень впечатляюще и все очень-очень уютно.

— Совсем не то, что ты ожидала?

— Нет.

— Удивлена, что нищий полукровка больше не ютится в сарае твоего отца? — Джаред решил, что цинизм — лучшее средство от искушения.

Она захлопнула дверцу холодильника:

— Ничего себе! Я делаю тебе комплимент, а ты все выворачиваешь наизнанку. Злишься на меня и нарочно понимаешь неправильно?

Небрежно — о да, исключительно небрежно — Джаред бросил хлеб на кухонный стол.

— По-моему, непонимание между нами началось очень давно.

— Стало быть, ты на меня злишься. Ты прекрасно знал, Джаред, где я. И не побежал за мной.

— Я не бегаю за женщинами, которым не интересен.

— А я никого не прошу за мной бегать.

Он открыл лоточек с салями.

— Простого «прощай» хватило бы. Эва сглотнула:

— Я вообще удивляюсь, что ты заметил мое отсутствие.

«Еще как, — подумал Джаред, — но ты не узнаешь этого никогда».

— Не волнуйся, золотце. Я быстро справился. Быстрее всего забываешь женщину, когда заводишь себе другую.

Глаза Эвы расширились, в них плескалась невыразимая беспомощность, как если бы он вдруг ударил ее.

— Поэтому ты не снимал трубку, когда я звонила тебе? Из-за гостьи?

«Потому что я боялся, что не переживу разговора с тобой», — подумал Джаред и вызывающе улыбнулся.

— Гостья? Я бы так ее не назвал.

Лицо Эвы медленно заливала краска гнева:

— Думаю, мне лучше уйти.

— Нет уж, черта с два. Теперь ты не сбежишь!

— Прекрасно! — закричала она. — Говори наконец то, что собрался. И покончим с этим!

Он шагнул к ней и встал совсем близко:

— Я хочу знать всю правду.

— Но я не могу сказать тебе всего. А то, что могу, скорее всего, не удовлетворит тебя.

— Да мне не надо, чтобы ты меня удовлетворяла! — Джаред скрипнул зубами. Эва — единственная женщина, которая когда-то его действительно удовлетворяла. Проклятье! Почему именно она должна быть единственной, кто сводит его с ума?

— Я хочу знать, почему за все эти годы ты ни разу не пришла ко мне, почему хотя бы не сказала, что уезжаешь?

Эва покачала головой:

— Я не могла.

— Это не ответ!

Они стояли так близко, что он мог видеть крошечные золотые точечки на радужке ее глаз и вдыхать цветочный парфюм, которым она пользовалась еще в школе. Почему больше всего на свете ему хочется вытрясти из нее душу и целовать, целовать?…

— Я… должна была уйти, Джаред. Отец не оставил мне другого выбора.

— Стало быть, ты винишь своего отца?

— Нет, я лишь пытаюсь объяснить тебе обстоятельства.

— Ну и что же это за обстоятельства? Мне казалось, между нами было что-то особенное.

— Оно и было.

— Между тобой и тем парнем в Нью-Йорке — нет?

Эва беспомощно опустила руки:

— Нет.

— К черту, Эва! Так что же тогда случилось?! Настолько важное, что ты должна была исчезнуть просто так?

— Я боялась, что если этого не сделаю…

— Мамочка! — донесся из столовой голосок Лили.

Эва перевела дыхание: — Джаред…

— Это еще далеко не все, — прошептал он.

— Мамочка!

— Я здесь, Лил.

Малышка появилась в дверях, за ней — Муна.

— У Джареда есть пони! Я его водила… водила… — Лили беспомощно посмотрела на Муну.

— По загону, Маленькая Звездочка. Эва улыбнулась.

— Это здорово, Лил. Но нам уже пора, солнышко. Через полчаса я должна быть на примерке у миссис Бентон. Мы перекусим по дороге.

— Я ела морковку, и Муна дала мне хлеб. Знаешь, мамочка, какой? Внутри кукурузочные зернышки! — Лили обняла Муну и подбежала к Джареду.

Он прижал девчушку к себе и вдруг удивился, как ему грустно оттого, что они уходят.

— Она стала очень красивой женщиной, — сказала Муна, когда машина с Эвой и Лили скрылась из виду.

— Да.

— Дочка вся в нее.

Джаред кивнул.

— Но у нее глаза ее отца.

Он изумленно обернулся к бабушке. Как, ради всего святого, она может это знать?

— Правда таится в сердце, но ее видно через глаза. Ты не видишь того, что прямо перед твоими глазами.

— О чем ты?

— Лили — твой ребенок, Джаред.