Начал я, как и многие другие автомобилисты, с того, что купил подержанную машину.
Но оказалась она вполне пригодной: переходя в течение многих лет из рук в руки и попав наконец в мои, она была еще в достаточно хорошем состоянии.
А теперь я должен сказать, что из всех дел, которыми бывает вынужден заняться нервный человек, вождение машины самое трудное. Если же говорить обо мне лично, то у меня и так забот всегда выше головы, мозг утомлен от непрестанной работы, я рассеян и у меня случаются провалы в памяти. Тем не менее я закончил водительские курсы, и закончил неплохо. В первые дни учения мне никак не удавалось заставить свои руки и ноги действовать независимо одна от другой, и, глядя на меня, можно было предположить, что я учусь жонглированию. Я разом вытягивал или, наоборот, подтягивал к себе все четыре конечности, нажимал ими, как безумный, на что попало, громко звал на помощь инструктора или пытался выброситься в окошко машины. Однако почти все трудности я благополучно преодолел.
- По-моему, вы уже в состоянии сдать экзамены на получение водительских прав, - сказал мне наконец директор курсов. - Вам осталось только узнать кое-какие хитрости нашего дела, стоимость которых в плату за обучение не вошла. Пять песет, и я вас награжу хорошим советом.
Я отсчитал ему пять песет.
- Боюсь, что вы слишком принимаете к сердцу эту вашу тенденцию давить детей. Всегда, когда собьете мальчишку, говорите, что на самом деле мальчишка сбил вас. Эта формула так же необходима водителю, как фары автомобилю.
Я записал этот совет в тетрадку.
- Найдется у вас еще пять песет? - спросил директор.
- Да.
- Дайте мне их. А теперь запомните, что у владельца автомобиля три врага: деревья, велосипедисты и его собственный шофер; и один друг - тот ваш друг, который все время просит, чтобы вы одолжили ему машину.
- Я все учту.
- Думаю, этого достаточно.
И он повернулся и пошел.
- Послушайте! - закричал я вслед. - У меня есть одно сомнение. Если направо от меня обрыв, а налево стена и я вынужден свернуть в ту или в другую сторону, что мне выбрать?
На мгновенье он задумался.
- Однозначного ответа нет. Пожалуй, это вопрос темперамента. Любитель приключений выберет пропасть.
Обладая теперь этими и другими теоретическими и практическими знаниями, я решил, что уже могу мчаться стрелой по улицам и шоссе всего мира, и в назначенный мне день предстал перед государственным экспертом, который должен был либо дать мне водительские права, либо в оных отказать.
Я ответил на несколько вопросов, совершил несколько маневров, и хорошо одетый молодой кабальеро, немного надменный, как почти все государственные служащие, сел в машину рядом со мной, чтобы подвергнуть меня окончательной проверке.
- Поехали.
Я тронулся с места.
- Посмотрим, как вы справляетесь с ней в потоке транспорта.
Я лихо пронесся до конца Кастельяны и выехал на шоссе Чамартин.
- Сделайте поворот.
С одной стороны шел трамвай, с другой грузовик.
- Негде, - пробормотал я.
И продолжал ехать вперед. То ли невозможность выполнить сразу данное мне задание, то ли напряженная серьезность моего экзаменатора или то и другое вместе лишили меня душевного равновесия, ибо я действительно уже не в состоянии был сделать поворот. И продолжал глотать километр за километром.
- Почему вы не поворачиваете? - спросил он.
- Не... не могу, - с трудом выдавил я из себя.
И услышал, как он вздохнул. Мы уже ехали по пригородам.
- Тогда остановитесь, - потребовал он.
Но растерянность моя уже достигла предела. Я едва расслышал собственные слова:
- Не... не помню как.
Клянусь, это была чистейшая правда. Если среди вас, читатели, найдется по-настоящему нервный человек, он мне поверит.
- Вы хотите сказать, что не знаете, как остановить машину? - дрожащим голосом спросил он.
- Не знаю, честное слово... не помню как. Знаю, что на что-то нужно нажать ногой, а если нажмешь на что-то другое, скорость увеличится.
- Только не сюда! Ради Бога!
- Лучше всего будет, если вы сядете на мое место, - торопливо сказал я. - Я отказываюсь от водительских прав. Признаю себя побежденным.
Молодой кабальеро шлепнул себя по ляжкам.
- А какого черта делать мне за рулем? Конец нам обоим!
И в нескольких словах признался мне, что эту должность
он занял временно, пока нет лучшей, занял потому, что его отец - политический деятель, располагающий тысячью с лишним голосов избирателей; но ни его отец, ни он сам машину никогда не водили.
Моя же машина тем временем неслась вниз по достаточно крутому склону.
- Не мчитесь так!
- Это не я мчусь.
- Мы разобьемся! И зачем я только польстился на эту приманку! Будь она проклята!.. Неужели ничего нельзя сделать?
- Не могу! Этот драндулет словно с цепи сорвался! Сейчас будет дерево! Внимание!
- Тпру! - закричал он радиатору сквозь ветровое стекло; волосы у него встали дыбом, глаза вылезли из орбит.
- Тпру! - закричал и я, вложив в крик всю свою душу.
Дерево ушло назад, оно оказалось по правую руку от нас и далеко в стороне.
- Вон видите, старик с девочкой, - сказал я. - Не думаю, что удастся проехать между ними... мне кажется, одного из двоих... по крайней мере одного... кого вы мне советуете?
- Какой ужас!
- Ну, быстро! Кого из двоих?
К счастью, не доехав до них, автомобиль остановился.
Кончился бензин. Дрожа, мой спутник выскочил из машины и бросился бежать через засеянные поля по направлению к Мадриду. Когда он перепрыгивал через забор, шляпа с него слетела, но он даже не обратил на это внимания.
Собственная машина приносит человеку множество забот и волнений. Как велика ответственность, которую ты на себя берешь, становясь владельцем машины, начинаешь понимать, только когда окажешься один в трясущемся сооружении на колесах и станешь неожиданно хозяином чужих жизней.
Вспоминаю в этой связи нечто, чему я оказался свидетелем и что мне будет трудно забыть.
Как-то, покупая в оружейном магазине охотничьи патроны, я увидел, как туда вбежал человек без шляпы; мрачное лицо его было совсем бледным, если не считать красного отпечатка пятерни на левой щеке.
"Что вам угодно?" - спросил его продавец. "Что-нибудь, чем можно убить!" - прорычал вбежавший. "Кабальеро! - воскликнул, пятясь, продавец. - Чтобы у нас в магазине!.." - "Скорей, идиот! - потребовал получивший пощечину. - О чем, собственно, речь? Не здесь разве продают пистолеты? И для чего, по-вашему, их делают? Или вы думаете, что ими кофе размешивают?"
Возразить было нечего, и продавец, поняв это, показал ему пистолеты девятого калибра. Но получивший пощечину даже смотреть на них не захотел.
"Слишком маленькие!" - заявил он.
Тогда продавец предложил ему револьвер двенадцатого калибра.
"Все равно маленькие!" - буркнул тот. "Может, винтовку желаете?" - осмелел продавец. "Давайте посмотрим", - проворчал покупатель. Однако винтовку он не взял. "Мне нужно такое, что убивает наповал, - проревел он, - такое, что кого угодно превратит в прах, раздавит, уничтожит!"
Вцепившись судорожно в прилавок, он безумным взглядом обводил полки. И наконец в его полных ненависти глазах промелькнула мысль, и он спросил: "Автомобили у вас продаются?" - "Нет, сеньор", - ответил ошеломленный продавец. "А мне нужен автомобиль!" - крикнул покупатель и выскочил из магазина.
Теперь, когда я собирался ринуться на машине в гущу людских толп, сцена эта всплыла в моей памяти; и вообще, раз от автомобиля ежегодно людей гибнет больше, чем от пуль, почему бы нам не признать того факта, что он является смертоносным оружием?
Когда я получил водительские права и в первый раз решил выехать на автомобиле, я почувствовал, что у меня не хватит смелости пуститься в такую рискованную авантюру одному. Я отправился к своему приятелю Гарсесу и после долгих уговоров добился его согласия покататься в автомобиле, вести который буду я. Когда мы собрались уходить и он стал прощаться с женой, глаза у него наполнились слезами. Пока мы с ним спускались по лестнице, он объяснил:
- Мне не хотелось пугать ее, но, может, все-таки стоит вернуться и сказать?.. У меня на душе будет спокойней, если я ей скажу, что после моей смерти замужества я ей не прощу никогда...
- Что за глупости, Гарсес! Ведь ты можешь откуда-нибудь ей позвонить, - сказал я, опасаясь, как бы он, если я выпущу его хотя бы на минуту из-под надзора, не сбежал.
Мы решили, что будем кататься там, где движение небольшое. Моя машина ждала нас около Западного парка. Мы уселись поудобнее, я закрыл дверь, и теперь мы были так же отрезаны от мира, как сверчок, которого посадили в клетку.
- Куда мы поедем? - спросил меня побледневший, но улыбающийся Гарсес.
- Не знаю. Может, в Монклоа?
Он заколебался.
- Да, место очень хорошее. Но... не кажется ли тебе, что там слишком много влюбленных пар?
- Ну и что?
Он нахмурился.
- Беда в том, что влюбленные - самые рассеянные люди на свете. Ты сигналишь, а они не слышат... Легче ездить среди глухих. Пойми, - добавил он, и в его глазах появился ужас, - было бы очень грустно раздавить молодоженов.
Я с этим согласился.
- Тогда...
- Мы можем поехать по бульварам.
- Слишком людно, - коротко сказал Гарсес, по-прежнему хмурясь.
- Ну, тогда предложи сам, - пробормотал я. - Мне все равно куда.
Он посмотрел на меня, и во взгляде у него была тоска.
- Да, - вздохнул он, - лучше всего поехать все равно куда... Только это, по совести говоря, нам и остается.
Ветровое стекло к тому времени запотело, и он то и дело протирал его перчаткой.
- Сейчас поедем, - сказал я таким тоном, будто предупреждал, что сейчас выстрелю, и уже хотел тронуться с места, но вместо этого начал яростно нажимать на клаксон.
- Что происходит? - встревоженно спросил Гарсес, когда победил в себе желание выброситься из окошка.
- Ты что, не видишь? Там, где мы должны проехать, теперь полицейский на лошади, а лошади обычно пугаются автомобилей. Они такие нервные! Уф, слава Богу, уезжает!
- А теперь что?
- Вон та семья, кажется, намерена перейти улицу. Подождем немного, а то у меня предчувствие, что старуха, когда мы поедем, сунется под колеса. Старухи и куры, как увидят машину, всегда ошалевают. Меня в дрожь бросает, когда представлю себе, как мы давим бедняжку на глазах у ее внуков. Подходящее зрелище, ничего не скажешь, для несчастных детей! От ужаса волосы встают дыбом. Ну... пойдут они когда-нибудь или нет? Остановились и болтают с другой семьей, а как только мы тронемся, кинутся прямо под колеса. Наверняка. Лучше будет, если мы их предупредим.
Я поднял ветровое стекло и заорал:
- Эй!
- Эй! - заорал и Гарсес.
Те не обращали внимания.
- Эй! Эй! - не унимались мы.
Обе семьи повернулись к нам спиной и стали смотреть в противоположный конец улицы; девочка посмотрела на дерево, а старуха - на балкон пятого этажа: она была уверена, что кричал сеньор, который там читал газету.
Я заставил клаксон завыть снова, а Гарсес открыл дверцу машины, высунул руку и начал ею махать.
- Проходите! - закричали мы.
- Что? - не поняли те.
- Проходите, быстро!
- Куда?
- Куда-куда! На другую сторону!
То и дело испуганно на нас оглядываясь, они перешли улицу. Думаю (и да простит меня Бог), что у них не было ни малейшего намерения уходить с места, где они до этого стояли, но наше поведение повергло их в трепет.
Я опять включил двигатель. Машина задрожала. А я, привстав, заорал громче прежнего:
- Эй! Эй!
- Эй! Эй! - сразу подключился Гарсес; из-за того, что я привстал и он не мог из-за моей спины увидеть происходящее, он нервничал даже больше, чем я.
- Эта девочка! - прокричал я срывающимся голосом.
- Эта бедная девочка! - почти прорыдал сзади Гарсес; он был бледен, как мертвец, потому что, хотя машина наша по-прежнему оставалась на месте, он решил, что мы разрезали невинное дитя пополам.
Осыпая проклятиями рассеянных нянек, я опустился снова на свое место; нервы у меня были на пределе. Мы с Гарсесом увидели, как нянька, подхватив девочку посередине мостовой, прижала ее к груди и побежала к тротуару. Какая-то сеньора бросилась навстречу, крича душераздирающе:
- Доченька моя! Что случилось?.. Доченька моя!..
Испугавшись ее воплей, малышка разревелась, из соседних домов стали высовываться из окон жильцы. Сеньора уже искала дрожащими руками раны на теле своего чада. Сняла с девочки шляпку, приподняла платьице и даже встряхнула ее - не польется ли кровь. Ничего не обнаружив, сеньора наградила няню звонкой пощёчиной и заявила, что сделала это лишь для того, чтобы приучить ту к осторожности. Когда шум улегся и они, все еще споря, стали наконец расходиться, я вытер со лба пот и признался Гарсесу:
- Я думал, мы ее задавим!
- Ой, замолчи! - взмолился он.
- Слава Богу, этого не случилось!
- Слава Богу!
Я был весь как натянутая струна.
- Счастливая развязка, - сказал я, - о лучшей и мечтать невозможно. Если ты не против, - добавил я, чувствуя, что напряжение меня покидает, - мы можем походить по парку.
Я еще не успел договорить, а Гарсес уже стоял снаружи и весело, по-молодому одергивал на себе пиджак.
- У тебя красивая машина, - сказал он.
- И вправду красивая, - подтвердил я, кладя ключ в карман.
И мы уверенно и беззаботно повернули с ним за угол.
Мне пришлось выехать на своей подержанной машине еще раз. Я должен был везти в театр даму, в чьих глазах мне хотелось выглядеть человеком со средствами и великолепным водителем. Но, едва выехав из гаража, я обнаружил, что клаксон звучит глухо и хрипло, будто он простудился. Это достойное жалости состояние наверняка знакомо всем, у кого есть машина. Клаксоны простужаются очень часто, и никто не знает почему. Мой всегда гудел: "Ту-у!", а в этот вечер стал пищать: "Пи-и!" Люди не уступали дорогу, думая, что это всего лишь велосипед, а потом, увидев машину и в ней меня, начинали без удержу хохотать.
Никогда в жизни я не чувствовал себя таким смешным, как тогда, сигналя в толпе утратившим мужественность клаксоном, и должен признаться, что стыд жег мне щеки на протяжении всего пути.
Хуже всего было то, что мы с этой дамой договорились: когда я подъеду к ее дому, я дам ей об этом знать гудком. Через десять минут после того, как я начал сигналить, на тротуаре собралось слушателей больше, чем на концерте городского оркестра. И чем сильнее сжимал я резиновую грушу, тем тоньше становился писк и тем больше смеялись присутствующие. Весело хохотали дети, закатывался стоявший рядом толстый сеньор, и от хохота на животе у него подпрыгивал золотой брелок; остановив свои машины, позабыв обо всем на свете, смеялись несколько водителей. Ко мне подошел полицейский и спросил, не себя ли я оплакиваю, а два студента, присевшие на край тротуара, потому что от смеха не могли больше стоять на ногах, заявили, когда оба, с влажными от слез лицами, смогли наконец говорить, что они не подозревали даже, какой веселой может быть жизнь.
Дама же, которую я ждал, появилась за стеклами своего окна и жестами дала понять, что все это ее очень напугало. Она спустилась ко мне, только когда зеваки разошлись, и в машину села шокированная.
- Не рассчитывайте, что я готова с вами поехать, - сказала она. - Если вам взбредет в голову еще хоть раз издать снова этот ужасный звук, я тотчас выйду из машины.
- Очень сожалею, - ответил я, - но не нажимать на клаксон я не могу. Таковы правила езды. Иначе нас оштрафуют.
- Придумайте что-нибудь!
- Хорошо, - послушно согласился я. - Будь что будет. Посмотрим, что получится.
И мы проехали больше ста метров; я сам через окошко кричал: "Ту-ту! Ту-ту!", но это было очень утомительно, и дама, выйдя из машины, зашла в магазин музыкальных инструментов и купила там окарину; после этого все пошло гладко.
Перед театром вытянулся длинный хвост машин, и сторож стоянки, показав, где я могу поставить свою, и предупредительно открыв дверцу, крикнул мне, когда мы уже шли ко входу:
- Вы оставляете пробку, кабальеро?
- Какую пробку? - удивился я.
- Пробку от радиатора. Это неразумно. Есть много негодяев, которые только и занимаются тем, что их воруют, и хотя я сторожу... Но вы можете быть спокойны, я сберегу ее. - И он стал отвинчивать металлическую пробку с изящной никелевой фигуркой наверху.
Когда мы вышли из театра, я стал искать свою машину, но ее как не бывало. Я нашел только сторожа, он трусил неутомимо от машины к машине, собирая чаевые.
- А! - воскликнул он, узнав меня. - Вот ваша пробка, кабальеро!
- А машина где? - спросил я.
Мы обошли всю улицу, небольшую площадь рядом, потом заглянули в бар.
Машина исчезла. Расстроенные, мы отправились домой пешком. Я раздумывал, что мне делать с этой пробкой; она да пара полуботинок на мне были единственными оставшимися у меня предметами, связанными хоть как-то со средствами передвижения в пространстве.
На следующий день я дал в газеты объявление, предлагая триста песет тому, кто вернет мне украденный автомобиль или сообщит о нем хоть какие-нибудь сведения; ничего глупее я не мог придумать, потому что через три часа после того, как газеты с объявлением вышли, по всей моей улице протянулся хвост из сотен старых машин, и каждый владелец принялся убеждать меня дать ему шестьдесят дуро и считать, что его машина моя.