Не стоит рассказывать подробно, как я нашел свой автомобиль. Полиция утверждает: никто его у меня не крал, а просто я забыл, где его оставил, и он там стоял много дней, пока я, случайно проходя мимо, не узнал его и не восстановил свои на него права. Я всегда отказывался признать правильность этой версии, но в то же время не могу противопоставить ей никакой другой.

Самое приятное было, что я снова зажил жизнью автомобилиста.

К моменту, когда моя подержанная машина оказалась у меня снова, я уже понимал, что мне нечего делать с ней без шофера, который будет не только ее водить, но и отвечать по всей строгости закона в случае убийства по преступной неосторожности. Все мои знакомые знают, что со своими доходами я не могу позволить себе такую роскошь, и я долго думал, где бы мне найти человека, какой мне нужен, - честного, осторожного и не требующего ни гроша. И вдруг я сообразил, что такой есть в моем собственном доме - я имею в виду Доминго, доказавшего свою преданность мне многими годами службы.

Чтобы избежать необходимости увеличить ему жалованье, я повел разговор с ним очень осторожно.

- Доминго, - начал я, - ты столько времени проводишь в четырех стенах, что стал какой-то вялый. Тебе бы надо каждый день по несколько часов дышать свежим воздухом.

- Да, почему-то стал вялый, - подтвердил он, зная, что одна из его обязанностей заключается в том, чтобы никогда не противоречить хозяину.

- Ну так с этим скоро все будет в порядке. Я тебя пошлю учиться водить машину, а когда научишься, будешь водить мою.

- Сеньор очень добр, - поблагодарил он.

Я купил ему эффектную форменную одежду, а через месяц он уже возил меня по улицам Мадрида так, будто всю жизнь только этим и занимался.

Как-то в конце одного зимнего дня мы возвращались из Эскориала, куда я поехал укрепить свою уверенность в том, что это знаменитое здание мне совсем не интересно; и вдруг машина остановилась, Доминго из нее вылез и стал копаться в моторе; когда он вернулся на свое место, он задыхался от рыданий.

- Что случилось? - испуганно спросил я.

- Несчастье, мой сеньор, страшное несчастье! - проговорил он сквозь слезы, которые ручьями текли по его лицу.

- Не мучай, Доминго, не томи! - взмолился я. - Какое несчастье?

- Сколько мой сеньор платит мне за работу?

- Ты же знаешь, Доминго: сто пятьдесят песет.

Мой шофер зарыдал еще сильнее.

- Бедный я бедный, какая ужасная неприятность!

- Но, Доминго, в конце концов, о чем идет речь?

Лицо его исказилось еще больше, и он ответил:

- А о том, что мой сеньор должен будет теперь платить мне семьдесят дуро в месяц... ы-ы, ы-ы... семьдесят дуро!

- Подумай, что ты говоришь, Доминго! Ты не выпил случайно?

- Ни капельки, мой сеньор.

- Ни капельки? А разве забыл ты о том, что шесть раз возвращал портному работу вместе со счетом? И как только язык у тебя повернулся просить у меня денег, злодей!

Казалось, еще немного, и он весь растворится в собственных слезах.

- Да разве они мне нужны, сеньор? Я вступил в профсоюз шоферов... сам не знаю... из тщеславия или чувства товарищества... и нам приказано требовать себе семьдесят дуро. А ведь вы меня знаете, я человек серьезный... Общественный долг, говорят, а уклоняться от исполнения долга я не могу...

Я наморщил лоб.

- Дай-ка лучше я сяду за руль, Доминго. Поговорим, когда приедем в Мадрид.

Он запричитал еще громче.

- Этого я и боялся! - рыдал он. - Что вы захотите сами ее вести и узнаете, что это невозможно, потому что я только что вынул из мотора деталь! Ой, беда, беда!

Я был ошеломлен.

- Если так, то ты совершил акт саботажа.

- Подлого саботажа, сеньор, так это называется! Но что еще я мог сделать, когда мне приказали товарищи? Их не слушать?

Полный негодования, в отчаянии он бил себя по лицу. Я не знаю человека, который, выполняя свой долг, обнаружил бы такую же, как он, способность к самоотречению, - ведь слуга мой ко мне очень привязан и сам по доброй воле никогда не стал бы меня обирать. По правде говоря, поведение Доминго даже подняло его в моих глазах. Я приказал ему:

- Верни деталь на место и поехали дальше. Я дам тебе твои семьдесят дуро.

И я это сделал. Но был вынужден, начиная с этого времени, реже ездить, чтобы экономить бензин, и отказался от скудного, но привычного ужина, и перестал курить свои любимые английские маленькие сигары. Ибо с тех пор, как я завел себе эту старую-престарую машину, весь мир, по-моему, решил жить за мой счет. Государство обложило меня таким налогом, будто рассчитывало содержать на мои гроши целую провинцию; когда мой автомобиль останавливался у какого-нибудь загородного ресторана, стоимость всех блюд там мгновенно поднималась, меня разоряли мелкие кражи в гаражах, и лишь позднее мне удалось найти такой, где сторожами работали двое отставных полицейских, а перед каждым выездом из гаража священник произносил короткую прочувствованную проповедь, в которой призывал водителя не подделывать счет за бензин.

Доминго непомерные расходы огорчали не меньше, чем меня.

Однажды я сказал ему:

- Машина отнимает у тебя слишком много сил.

- Что вы, очень мало! - поспешно возразил он.

- Ужасно, должно быть, проводить многие часы за рулем, выходить из машины посреди мостовой, когда лопнула шина, и под дождем и ветром менять колесо. Ты уже не молод. Не взять ли тебе помощника? Я возражать не стану.

Он посмотрел на меня, раздираемый сомнениями.

Я продолжал:

- Я мог бы дать ему, например... если бы человек оказался подходящий... половину твоего жалованья; и если ты согласен... на сто семьдесят пять песет... вспомни в первую очередь обо мне, ведь у меня с деньгами очень плохо.

Он, не раздумывая, согласился взять меня на это место.

- Можете приступать завтра же, сеньор. Вы приняты, - сказал он.

Вот почему вы всегда можете увидеть меня в машине рядом с моим шофером.