После Сен-Леонар-де-Нобла Боэмунд предпринял продолжительную пропагандистскую поездку, хронологию и этапы которого сумел восстановить Луиджи Руссо.

Неизвестно, сколько времени Боэмунд оставался в Лимузене, но известно, что 30 марта 1106 года он находился в Сент-Омере, более чем в 670 км от него. Ранее он миновал Шартр, где оставил часть своей «свиты» и имущества. Между Лиможем и Шартром он и его спутники могли проехать рядом или даже через Сивре, где приходским священником был Петр Тудебод. Возможно, тогда Петр и получил от своего бывшего товарища из окружения Боэмунда (возможно даже, от самого норманнского Анонима, если тот входил в свиту норманна) экземпляр рассказа — точнее, его подправленную версию, очернявшую басилевса, Раймунда Тулузского и Петра Пустынника по уже указанным нами причинам. Впоследствии Тудебод лишь добавил к ней заметки личного характера, касающиеся кончины двух его братьев, и некоторые подробности тех событий, свидетелем которых он являлся. Если отложить в сторону эти добавления, текст, который мы приписываем Петру Тудебоду, оказывается не чем иным, как второй версией повествования норманнского Анонима. Итак, Тудебод — не хронист, но священник-крестоносец, спутник норманнского Анонима.

Судя по свидетельствам, Боэмунд находился в Сент-Омере в конце марта; несколькими днями позже Бруно де Сеньи появился в Берге (в 38 км от Сент-Омера), где он принял участие в посвящении нового аббата. Был ли он там вместе с Боэмундом, неизвестно. Затем оба они вернулись в Шартр, преодолев расстояние в 360 км; они могли оказаться в городе между 20 и 30 апреля, после встречи Боэмунда с королем Франции Филиппом I же обсуждался брак, о котором уже ходатайствовал Ричард де Принципат. Ордерик Виталий и Сугерий, между прочим, подробно информируют нас об этом событии, составляющем одну из двух важнейших причин прибытие во Францию князя Антиохийского.

В действительности речь шла о двух браках: для Танкреда Боэмунд добился руки Сесилии, незаконнорожденной дочери Филиппа I и Бертрады де Монфор, а для себя — руки Констанции, законной дочери Филиппа и Берты Голландской. Ранее Констанция была замужем за Гуго, графом Труа, но, вероятно, 25 декабря 1104 года по настоянию Ива Шартрского она была разведена с мужем по причине кровного родства.

Свадьба Боэмунда и Констанции состоялась в Шартре — точную ее дату установить не удается. Во всяком случае, произошло это событие «после Пасхи», которая в тот год приходилась на 25 марта, или, что более вероятно, в конце апреля и даже начале мая 1106 года. Сугерий, поведавший об этой свадьбе, восхваляет «прославленного Боэмунда, князя Антиохии», который смог стать хозяином этого города лишь благодаря божьему вмешательству. Он воспевает его победы, как и победу его отца Гвискарда над византийским императором, подчеркивая роль легата Бруно де Сеньи, посланного Пасхалием II для того, чтобы «побуждать и поощрять к походу ко Гробу Господню»; Сугерий не упоминает о каком-либо нападении на Византию, но все указывает на то, что такая возможность не казалась ему греховной.

Ордерик Виталий идет еще дальше. По его словам, даже в день своего бракосочетания Боэмунд проповедовал крестовый поход, не забывая превозносить свои деяния и обвинять басилевса: «Затем герцог… двинулся в церковь и, поднявшись на помост перед алтарем святой Девы и Матери, поведал собравшейся огромной толпе обо всех своих деяниях и приключениях, торопя всех, кто владеет оружием, отправиться вместе с ним на войну с императором и обещая тем, кто пойдет за ним, богатые города и крепости».

Вот это оригинально: в день своей свадьбы мирянин, рыцарь проповедует в прославленном соборе, в сердце Нормандии, крестовый поход против императора-христианина! И призыв, очевидно, возымел действие, ибо многие тогда приняли крест. Бруно де Сеньи, безусловно, присутствовал на этой церемонии. Чтобы поддержать точку зрения Джон Роу, считавшего, что в присутствии легата Боэмунд призывал лишь к крестовому походу на Иерусалим, следовало бы отказаться от свидетельства Ордерика Виталия.

Брак Боэмунда и Констанции удовлетворял обе стороны, каждая из них видела в нем свою выгоду. Боэмунд, лишенный наследства сын авантюриста-норманна, вошел таким образом в королевскую семью и, добившись признания аристократии, обрел поддержку короля Франции ради повсеместной проповеди своего крестового похода. К этой поддержке следует добавить и поручительство понтифика, выразившееся в передаче Боэмунду хоругви и в присутствии рядом с ним папского легата. Филипп I, со своей стороны, тоже выиграл от этого брака, обернув себе на пользу популярность своего зятя-крестоносца. Вплоть до сего времени крестовый поход скорее повредил престижу королевской династии Франции, к тому же отношения Филиппа с папским престолом были испорчены из-за его отказа развестись с Бертрадой де Монфор, женой графа Анжуйского, которую король (по ее согласию, как кажется) похитил у ее мужа. По этой причине в ноябре 1095 года в Клермоне, где прозвучала первая проповедь Урбана II в защиту крестового похода, Филипп I был вновь отлучен от церкви в силу непримиримой позиции папы римского и еще более непреклонной установки Ива Шартрского. Шартр, город, в котором состоялось бракосочетание Боэмунда, стал символом примирения.

Из-за отлучения Филиппа Красивого от церкви призывы к Первому крестовому походу в домене Капетингов почти не звучали, а князья и рыцари королевского окружения мало в нем прославились. Многие бежали из Антиохии — например, Ги Труссо, его дядя Ги Рыжий или Гийом Плотник. Даже авторитет Гуго де Вермандуа, брата короля, был несколько подорван бедственным прибытием к византийским берегам и подобием плена в Константинополе; то, что Гуго, отправленный с посольством к Алексею после захвата Антиохии, остался у басилевса, не добавило ему славы. Когда в 1101 году, желая восстановить свое доброе имя, он вместе со Стефаном Блуаским и Гийомом IX Аквитанским (князем-трубадуром) вновь отправился в крестовый поход, его войска были обращены в бегство в Эрегли 26 августа. Раненому Гуго удалось бежать в Тарс, где 18 октября он скончался. В 1104 году Филипп I женил своего сына Филиппа, рожденного от Бертрады де Монфор, на Елизавете, дочери беглеца Ги Труссо, одного из антиохийских «канатобежцев.

«Пятно» крестового похода, оставшееся на королевском окружении, увеличилось спустя несколько месяцев. Действительно, по невыясненным причинам король Франции обязал своего сына, будущего Людовика VI, жениться на Люсьене, дочери своего сенешаля Ги Рыжего, графа Рошфора. Брак, скрепивший союз короля и графа, положил конец жесточайшим «феодальным» конфликтам. Правда, чуть позже, на соборе в Труа в 1107 году, Пасхалий II по просьбе Филиппа I и Людовика аннулировал его, что может служить подтверждением примирения короля и папы, заключенного к этому времени. Но когда Боэмунд прибыл во Францию, Ги Рыжий был еще крайне почитаем при дворе короля. Это важный персонаж, вновь ставший сенешалем в 1104 году, отец будущей королевы Франции! Именно в этом качестве он, безусловно, присутствовал на бракосочетании Констанции.

В таком случае становится понятной необходимость, которая вынуждала Боэмунда не упоминать в рассказах о своих подвигах, описанных норманнским Анонимом, о позорном бегстве Ги Рыжего вместе с Гийомом Плотником во время осады Антиохии. В силу этих обстоятельств его имя исчезло из повествования. Ги Рыжего заменили Петром, простым отшельником, чьи следы теряются после его возвращения из похода; вдобавок Петр больше подходил для того, чтобы разделить с Алексеем ответственность за гибель первых крестоносцев в Чивитате. Эти поправки уже были внесены в текст, переданный Петру Тудебоду; они существуют и в следующих версиях, на которые опирались все «французские» хронисты крестового похода. Этому источнику все еще безоговорочно доверяет слишком много историков.

Брак Констанции и Боэмунда, символического героя крестового похода, таким образом, оказался вдвойне выгодным для дома Франции: он отводил королевской семье более почетное место в том, что касалось священной войны, и способствовал примирению короля и папы Пасхалия II. Боэмунд тоже добился того, чего хотел: супруги из королевского рода, прочного союза для Антиохии, поддержки короля Франции в проповедовании крестового похода, чьим гарантом также являлось присутствие подле него папского легата, и «медийной популяризации» его роли героя священной войны. Следовательно, нет ничего удивительного в том, что этот брачный союз дал толчок для составления «французских» хроник крестового похода, которые возвеличили роль франков (даже французов) и норманнов Боэмунда и, напротив, обесславили императора Алексея и его «союзников».

Эти французские хронисты пошли на поводу у норманнского Анонима, — а он не хотел этого, — однако они превзошли его. Их рассказы тоже стали широко известны. Так, например, обстояло дело с Робертом Монахом (умер в 1107 году), который составил хронику по требованию своего аббата Бернара. Его хвалебные речи в поддержку франков справедливо отмечены Марком Буллом, который увидел в них следы противостояния «провансальцам», то есть Раймунду Сен-Жильскому, и вкрапления капетингской монархической пропаганды. Так обстояло дело и с Гвибертом Ножанским, завершившим свой труд в конце 1108 года. Его название красноречиво: «Dei gesta per Francos», «Деяние Бога, совершенное франками». Гвиберт начал работу над своим произведением спустя некоторое время после свадьбы Боэмунда и Констанции. Он опирался, улучшая стиль, на переработанную версию «Деяний франков», хронику Фульхерия Шартрского и свидетельства различного происхождения. К этим рассказам он добавил своего рода «предысторию» крестового похода, поведав об истоках ислама и происхождении «лжепророка» Магомета, а также подвергнув сильнейшей критике «проникнутую ересями и восстающую против Рима» Восточную Церковь и греков — «продажных, трусливых и сластолюбивых». Гвиберт крайне враждебно настроен в отношении византийского императора, который, призывая на помощь франков, превозносил, дабы убедить их, красоту греческих женщин (они, дескать, были красивее франкских женщин, замечает автор!) и богатства своего края.

На этом Гвиберт Ножанский не останавливается: он создает отталкивающий образ басилевса, ненавистного тирана, который, желая пополнить казну, позорным законом принудил всех жителей империи, имевших несколько детей, отдавать одну из дочерей в проститутки, а одного из сыновей — в евнухи. Он добавляет, что Алексей этот был узурпатором, злейшим врагом крестоносцев и что его собственная мать перед началом крестового похода предсказала ему, что империю отнимет у него человек, пришедший с Запада.

Все это явно поддерживает пропаганду Боэмунда. К тому же Гвиберт Ножанский заканчивает свою речь такими словами:

«Боэмунд стремится исполнить это предсказание — тот, кто не прекращает одерживать верх над императором вплоть до того, что тот вынужден вновь и вновь спасаться бегством во время частых сражений; тот, кто берет под свое владычество многочисленные области его империи. А ведь его предки родом из Нормандии, региона Франции, а потому должно считать его французом; к тому же он сочетался узами брака с дочерью короля Франции» [739] .

Вся эта глава Гвиберта Ножанского красноречиво свидетельствует о масштабе пропаганды Боэмунда и о том, каким образом она была проведена в жизнь, путем устных проповедей и письменных изложений его подвигов. Гвиберт Ножанский был верен делу Боэмунда, ставшего благодаря своему браку любимым рыцарем капетингской монархии. Глава подтверждает то, что он был в курсе побед, одержанных его героем, но еще ничего не знал об осложнениях его кампании в Византийской империи, закончившейся подписанием в 1108 году Деабольского договора. В то время, когда Гвиберт создавал первые книги, он мог лишь верить в то, что Боэмунд победит. Он видел в нем того, кто, согласно пророчеству, приписанному матери Алексея, одержит верх над басилевсом.

Можно ли пойти еще дальше и предположить, что Гвиберт Ножанский мог видеть в нем «короля греков и римлян»? Согласно пророчествам Апокалипсиса, Библии и апокрифов, вновь истолкованных в X веке Адсоном, аббатом Монтье-ан-Дер, этот король должен был объединить Восток и Запад единой властью и единым религиозным законом, обратить иудеев и еретиков в истинную веру и явиться в Иерусалим, чтобы передать корону Христу. Все это должно было произойти «в конце времен», перед последней битвой в Истории против Антихриста. Историки долгое время не знали или не принимали в расчет эти предания, которые, как я уже говорил, были широко распространены в ту эпоху. Ничто не позволяет с уверенностью утверждать, что Гвиберт был убежден в этом, но такое вполне возможно. Подобная интерпретация объяснила бы, почему Гвиберт был единственным из хронистов, кто отметил в клермонской проповеди Урбана II очень четкий намек на необходимость подготовительной роли крестоносцев в завоевании Святой земли: именно там христианам предстоит сразиться с Антихристом, поэтому крестоносцы должны завоевать эти земли до его пришествия.

С другой стороны, отголоски антивизантийской пропаганды Боэмунда можно обнаружить и во многих других рассказах, появившихся во Франции после его брака. Так, например, монах из Флери-сюр-Луар поведал о том, как Боэмунд, явившись в Галлию, женился на дочери короля и собрал великое множество воинов, конных и пеших, чтобы напасть на греческую империю, которая чинила препятствия паломникам, выдавая их пиратам. Такими и были истинные цели Боэмунда, полностью им достигнутые.

Ордерик Виталий, хорошо осведомленный обо всем, что происходило в Нормандии и ее соседних территориях, подчеркивает, что в то время Боэмунда сопровождал сын бывшего греческого императора Романа IV Диогена, а также другие влиятельные люди империи, лишенные своих должностей Алексеем, который тем самым явно уподоблен узурпатору. Следовательно, затеянная против него война вдвойне справедлива, поскольку речь идет о восстановлении прав и спасении латинских государств Востока, оказавшихся под угрозой. В первых числах мая эти люди отправились в составе эскорта Боэмунда в Нормандию и в сопровождении Бруно де Сеньи прибыли в Руан, чтобы встретиться с королем Англии, тогда как остальное окружение Боэмунда задержалось в Шартре.

О том, как Боэмунд вербовал воинов в Нормандии, ничего не известно, однако вряд ли он забыл упомянуть в своих речах о намерении пойти войной на Византийскую империю. Можно напомнить, что, без сомнения, именно в это время он распространял «рыцарскую» версию своего пленения и освобождения, преподнесенную Ордериком Виталием. Ее успех в народе был столь велик, что многие рыцари давали по такому случаю своим сыновьям новое «имя» — Боэмунд. В Руане он и Бруно беседовали о крестовом походе с архиепископом Ансельмом Кентерберийским; один из греческих крестоносцев в окружении Боэмунда, названный Аргирием, рассказал о происхождении многих реликвий, которые Боэмунд, к слову сказать, часто отдавал в дар церквям; в частности, Аргирий поведал о такой реликвии, как прядь волос Девы. Эти греки, как можно догадаться, не восхваляли Алексея — они говорили о нем как о враге, с которым необходимо покончить!

В середине мая Боэмунд покинул Руан и вернулся в Шартр, находившийся в 138 км от него; найдя там свою «свиту», имущество и супругу Констанцию Французскую, он стал готовиться к возвращению в Апулию, намереваясь проповедовать крестовый поход по дороге. Из Шартра он, вероятно, направился в Манс в 140 километрах от него, где, как нам известно, последнюю неделю мая находился Бруно де Сеньи. Далее он пересек Анжу, где его с готовностью принимали в городах и церквях; некоторые анжуйские хроники говорят о том, что спустя несколько дней после землетрясения, произошедшего 4 мая, он побывал в Анжере, а в середине июня — в Бурже, в 280 км от него. Затем он, повернув на запад, отправился в Пуатье, где присутствовал на собрании синода, который возглавил 25 июня 1106 года Бруно де Сеньи, утвердивший крестовый поход. Там, согласно Сугерию, присутствовавшему на этом соборе, папский легат «сообща с Боэмундом побудил множество людей пуститься в дорогу».

Неизвестно, какой дорогой отряд Боэмунда возвратился в Италию: он было замечен в Генуе, а затем, в августе 1106 года, прибыл в Апулию. Однако известно, что Бруно де Сеньи во второй половине июля находился в Тулузе, где он разрешал церковный спор. Возможно, его сопровождал Боэмунд. Если это действительно так, то, находясь во владениях графа Тулузского, он должен был воздерживаться от любого неблаговидного намека о Раймунде — но не об Алексее, чья репутация неправедного императора уже упрочилась. Таким его считал, к примеру, Раймунд Ажильский, поскольку он без колебаний поведал о том, что после битвы с египетской армией под Аскалоном победившие крестоносцы обнаружили в шатрах аль-Афдаля письма Алексея, подтверждавшие то, что басилевс был «смертельным врагом крестоносцев». Боэмунд мог даже утверждать, что Алексей — обманщик, которого не удалось победить ни ему, ни его отцу; но теперь он твердо намеревался лишить его византийского престола, чтобы восстановить греческого наследника, который, по слухам, его сопровождал.

Скорее можно предположить, что Боэмунд подумывал занять его место для большего блага крестового похода и Римской Церкви! Вернувшись в апулийские владения, Боэмунд стал готовиться к своей экспедиции. Конечным ее пунктом была Антиохия, но путь Боэмунда лежал через Константинополь.