Появление норманнских войск на берегу Адриатического моря не могло не обеспокоить Алексея. Вот уже три месяца император наблюдал, как по дорогам, идущим с севера, к границам его империи стекаются бесчисленные разрозненные и беспорядочные толпы, в большинстве своем пустившиеся пешком в крестовый поход, который назвали «народным». Некоторые из них, отряды Эмихо Флонхайма, Фолькмара или Готшалька, виновные в истреблении евреев Рейнской области, грабежах и разного рода преступлениях на всем протяжении пути, были перебиты или обращены в бегство венгерскими или болгарскими войсками, но кое-кто из уцелевших присоединился к тем, кто добрался до императорской столицы. Алексей быстро понял, что в империю явились отнюдь не наемники, на чью помощь он так надеялся; все это больше напоминало переселение «варварских» народов, устремившихся к Иерусалиму.

Первого августа 1096 года эти «паломники» прибыли в Константинополь. Возглавлял их Петр Пустынник, фанатичный лидер, утверждавший, что на него возложена божественная миссия — освобождение Гроба Господня. Алексей не замедлил благосклонно принять его и восполнить денежные потери, понесенные тем по дороге. По просьбе Петра басилевс в скорейшем времени организовал переправу на другой берег Босфора, что было выгодно и ему самому, поскольку беспорядочные толпы «паломников» доставляли византийцам немало хлопот. Тем не менее он посоветовал Петру повременить с походом в Иерусалим и дождаться армий баронов, главным образом выходцев из районов нынешней Франции, от которых, однако, пока не поступало вестей: многие из них еще не покинули родные края, поскольку папа намеревался собрать их в Пюи 15 августа.

Алексей взял на себя обязательство снабжать Петра и его людей всем необходимым на время ожидания, которое могло затянуться; он посоветовал им не отдаляться от побережья, находившегося под контролем греков, чтобы не спровоцировать нападение турок, державших во власти Никею и ее окрестности. Петр и его люди стали лагерем подле Цивитота примерно 11 августа. Через два месяца, когда Петр, без сомнения, находился в Константинополе, договариваясь о наилучших условиях снабжения, часть его армии под руководством Вальтера Голяка рискнула отправиться по направлению к Никее; она была разгромлена турками, которые вдобавок уничтожили христианский лагерь у Цивитота. Петр узнал об этом 21 октября; на следующий день он добился встречи с Алексеем, который немедленно послал на помощь уцелевшим небольшую армию, чтобы под охраной вернуть их в Константинополь.

Боэмунд высадился в Авлоне 1 ноября 1096 года, в тот момент, когда произошла драматическая развязка событий. О ней подробно поведали единственные возможные очевидцы — греки и уцелевшие из армии Петра. Рассказы первых сохранила Анна Комнина, вторых — Альберт Ахенский. Последний не получил от церковного начальства разрешения участвовать в крестовом походе; он проявил свой интерес к нему, подробно расспрашивая крестоносцев, вернувшихся в родные края. Долгое время историки не уделяли особого внимания его сочинению, однако сравнительно недавно труд Альберта тщательно изучили и пересмотрели прежние взгляды на весомость его свидетельства. Начиная с 1106 года, Альберт Ахенский написать первые шесть книг своей истории крестового похода, завершившихся смертью Готфрида Бульонского, что может возвести его в ранг самых ранних и достойных доверия хронистов, несмотря на хронологические неточности и противоречия в деталях, связанные, без сомнения, с обилием свидетельств, которые автор не согласовал между собой. Без Альберта история «народного» крестового похода была бы нам почти полностью неизвестна. Его свидетельства часто совпадают с повествованием Анны Комниной, что придает его произведению еще большую ценность.

Как и Анна, Альберт считает, что это бедствие произошло лишь из-за неосторожности некоторых воинов Петра Пустынника. Вплоть до сего времени они могли жить мирно, не испытывая затруднений с провизией, благодаря великодушию византийского императора; грабить окрестности их побудила исключительно праздность. Теми, кто предопределил роковой исход событий, были, по словам Альберта Ахенского, «французы и римляне», а затем и «германцы», позавидовавшие добыче, легко захваченной первыми. Но, по мнению Анны, этими первыми неразумными грабителями были норманны. Разгромив их, турки хитростью заставили оставшихся в лагере поверить, что норманны стали хозяевами Никеи, побудив остальное войско поспешить поучаствовать в грабежах и угодить в расставленную ими ловушку.

В глазах обоих авторов басилевс никоим образом был не ответствен за катастрофу: напротив, он сделал все, чтобы предотвратить ее; после свершившегося он постарался спасти то, что могло уцелеть. Альберт Ахенский говорит даже, что «рассказ Петра преисполнил басилевса состраданием». Он немедленно приказал войску туркополов отправиться на помощь латинянам, отбросить турок и привести уцелевших в Константинополь. За исключением некоторых деталей, этот рассказ совпадает с повествованием Анны Комниной.

«Французские» хронисты предлагают совершенно иную версию этих событий, крайне неблагоприятную как для Петра Пустынника, так и для Алексея. Заметим, однако, что ни один из этих хронистов не был свидетелем интересующего нас события; все те, кто упоминает о нем, почти дословно повторяют норманнского Анонима, автора «Деяний франков». Однако и он не являлся очевидцем: он мог узнать обо всем лишь из рассказов уцелевших людей Петра, через норманнов, которые, как говорилось выше, уже прибыли к тому времени на место происшествия. Если ответственными за истребление христианского лагеря были действительно норманны, как говорит принцесса, то легко можно понять, что они старались оправдаться и возложить вину на других, в частности, на Алексея, их давнего врага, и на Петра Пустынника, бездарного вождя и горе-монаха.

Именно так поступил автор «Деяний франков». По его словам, император предупреждал войска Петра, включавшие в себя франков, германцев, а также лангобардов, говоря, что им не следует переправляться через Босфор, так как они недостаточно сильны, чтобы справиться с турками. Однако люди Петра уже вовсю разбойничали в городе, о чем поведал лишь автор «Деяний франков». Тогда император избавился от них: «Взбешенный, [он] дал приказ переправить их через пролив». Иными словами, это означало выдать их врагу!

В рассказе этого же автора лангобарды сыграли скорее положительную роль: вместе с германцами они, отделившись от «преисполненных гордыни» франков, выбрали своим главой некоего Райнольда, который устроил туркам ловушку. Однако, оказавшись перед превосходящими силами сарацин, он был вынужден укрыться в заброшенной крепости, в которой выдержал восьмидневную осаду, неимоверно страдая от голода и жажды. В конце концов, его предал предводитель германцев, который выдал крепость туркам, а норманнов — им на растерзание, поскольку турки перебили всех, кто отказался переменить веру.

Так обстояло дело с этими отважными норманнами, превращенными в мучеников веры: «Таковы были те, кто первым обрел счастливое мученичество во имя Господа Христа», — заключает автор. Истинными же виновниками разгрома, по мнению норманнского Анонима, были не норманны, а Петр Пустынник, в то время, правда, находившийся в Константинополе. Дело даже не в его отсутствии: по мнению автора, этот проповедник был неспособен управлять людьми, поэтому турки смогли разгромить лагерь вблизи Цивитота, перебив в нем почти всех христиан. И Аноним заключает: «Все это случилось в октябре месяце. Император, услышав, что турки так рассеяли наших, очень сильно обрадовался и, отдав приказ, сделал так, чтобы оставшиеся наши переходили Геллеспонт. После того как они уже были по ту сторону, он разоружил их».

Вне всякого сомнения, это умышленное искажение фактов можно отнести на счет сильнейшей неприязни к византийцам. У норманнов она была стойкой, почти атавистической; вероятно, ее подпитывали также рассказы уцелевших норманнов, желавших оправдаться. Однако, на мой взгляд, антивизантийские настроения появились в тексте Анонима позднее и являются следствием продуманной пропаганды Боэмунда; и в этом норманну помогал его хронист. Цель состояла в том, чтобы показать басилевса врагом, которого надлежало сломить ради успеха крестового похода, изменником, сделавшим все, чтобы привести его к провалу. В 1105 году, во время окончательной редакции «Деяний франков», когда Боэмунд старался набрать во Франции воинов для нового крестового похода (против Алексея), размах пропаганды, как мы увидим позднее, стал еще более значительным.

В начале ноября, когда Боэмунд высадился в Авлоне, ни он, ни его хронист еще не знали о недавних событиях. Норманн явно не собирался напрямую нападать на Алексея, который был полон подозрений на его счет, а потому умножил меры предосторожности. До нас не дошло какого-либо послания Боэмунда Алексею, хотя он должен был уведомить басилевса о своем скором прибытии в его земли в качестве союзника, а не врага. Так поступил, к примеру, брат короля Франции Гуго де Вермандуа, отправив басилевсу послание. По мнению Анны Комниной, оно было крайне тщеславным: Гуго потребовал, чтобы его приняли с почестями, соответствующими его положению. Многие ученые, среди которых Поль Риан, Генрих Хагенмейер, Фердинанд Шаландон и Ральф Евдейл, утверждают, что письмо было отправлено из Франции перед отъездом Гуго. Они датируют его июнем; я же, как и Эмили Джемисон, склонен думать, что его отправили позднее, причем из Апулии, когда Гуго, принятый Боэмундом, вместе с братом Танкреда Вильгельмом готовился к плаванию от Бари до Диррахия.

Мы ничего не знаем о том, сколько людей последовало за Гуго и Вильгельмом. Их флот попал в жестокий шторм и потерял большую часть кораблей; Гуго удалось спастись — он добрался до берега вблизи Диррахия. Правитель (дука) города помог ему и «предоставил волю, но не полную свободу», как пишет Анна Комнина. Сегодня мы бы сказали, что с Гуго не спускали глаз. Узнав о произошедшем, Алексей поручил дуке Мануилу Вутумиту привести графа Вермандуа в Константинополь, «держа путь не напрямик, а в объезд через Филиппополь, так как боялся продолжавших прибывать кельтских толп и отрядов. Император принял Гуго с почетом, всячески выражая ему свою благосклонность, дал много денег и тут же убедил стать его вассалом и принести обычную у латинян клятву». Алексею было крайне необходимо — на чем мы остановимся ниже — получить от предводителей крестоносцев гарантии того, что византийские земли, отвоеванные их войсками, вернутся под контроль императора, а не выскользнут из-под его власти. Кажется, что Гуго де Вермандуа не испытывал ни малейших колебаний, принося клятву императору.

Автор «Деяний» излагает события иначе: по его мысли, дука Диррахия (речь идет об Иоанне Комнине, племяннике Алексея) «таил в сердце своем злой умысел»: велев задержать Гуго и норманна Вильгельма, он привел их в Константинополь, где они принесли присягу императору. Пленники! Алексей, очевидно, совершенно не был заинтересован в том, чтобы удерживать в плену двух человек, особенно Гуго Французского. И все же именно в таком ракурсе вести о пребывании Гуго в Константинополе спустя месяц дошли до Готфрида Бульонского, чьи войска 23 ноября подошли к Филиппополису (Пловдиву), где они оставались вплоть до 1 декабря. «Именно туда ему доставили послания о том, что император удерживает в плену брата французского короля Гуго Великого, Дрого и Кларебольда, заковав их в цепи», — в достаточно суровой манере сообщает об этом Альберт Ахенский. Возможно, упомянутые «послания» исходили от норманнов, если не от самого Боэмунда. Возможно даже, что Боэмунд, узнав о приходе большой армии Готфрида, намеревался заключить с ним союз против Алексея. Мнимое «пленение» этих «французов» способствовало этому проекту.

В это время Боэмунд вновь собрал свои войска, высадившиеся на побережье разрозненными группами. Избегая идти через Диррахий, он направил их в долину реки Воюцы и присоединился к ним лишь в Водене, на Эгнатиевой дороге. Выбор столь извилистого маршрута позволял ему пересечь регионы, знакомые по военной кампании, которую он вел десять лет назад против византийских войск, когда местное население принимало его довольно-таки хорошо. Автор «Деяний», как и опиравшийся на него Бальдерик Бургейльский, предоставил нам достаточно полный перечень вождей похода, не все из которых были норманнами, как утверждал Р. Манзелли. Тем не менее самыми важными среди них были родственники Боэмунда, союзники или вассалы, что объясняет спаянность его войск и эффективность их действий. С Боэмундом отправились его племянник Танкред, двоюродный брат Ричард де Принципат, который, как и Танкред, знал арабский язык и исполнял в Антиохии роль переводчика, брат Ричарда Райнольд, граф де Россиньоло, и его братья, Герман Канский, Онфруа де Монтескальозо и другие.

Родственные отношения Танкреда и Боэмунда не раз становились предметом дискуссий. Танкред, которому мы посвятим немало страниц, был сыном Одо Доброго и Эммы. Но кем была Эмма — дочерью Роберта Гвискарда или его сестрой? В первом случае Танкред приходился бы Боэмунду племянником — такую версию подтверждает большинство источников и предлагают в основной массе современные историки. Во втором случае Танкред был бы его двоюродным братом — о такой возможности писали Эмили Джемисон и Марджори Чибнейл, а в недавнем времени эту гипотезу поддержал Луиджи Руссо. Я же считаю Танкреда племянником Боэмунда.

Многих историков заинтриговало, почему Боэмунд так долго шел к Константинополю. Действительно, лишь 10 апреля 1097 года, спустя более пяти месяцев, Алексей принял Боэмунда на «тайном» совете. По словам Джона Франса, подсчитавшего скорость продвижения войск Боэмунда, Раймунда Сен-Жильского и Готфрида Бульонского, в пути Боэмунд сознательно медлил, передвигаясь со средней скоростью 5 км в день. Первые три месяца он потратил на то, чтобы добраться до Эгнатиевой дороги, а вторые три — на дорогу до Константинополя. Томас Эсбридж выдвигает возможные причины такого поступка: Боэмунд хотел дождаться прихода других предводителей, чтобы увидеть, как Алексей отнесется к ним, а они — к нему. Это позволило бы ему выработать стратегию, способную повернуть ход событий, какими бы они ни были, в свою пользу. Я, со своей стороны, добавлю другую гипотезу, не идущую вразрез с предыдущей: Боэмунд, вероятно, ждал посланцев, которых он направил к Алексею и, вероятно, — на что указывает Альберт Ахенский — к Готфриду, чьи войска тогда приближались к Филиппополису. От их ответа зависел его будущий образ действий. Здесь Боэмунд вновь проявил себя ловким и искусным политиком. Будущее подтвердит это.

Пройдя половину пути, Боэмунд остановился в Кастории, где он и его люди отпраздновали Рождество. Человек предусмотрительный, он позаботился о том, чтобы наказать своим войскам вести себя примерно, преисполнившись доброты и смирения: «и пусть они не разграбляют эту страну, ибо это страна христиан, и пусть никто не берет больше того, что будет ему достаточно для еды».

Последняя оговорка, однако, в какой-то степени развязала воинам руки. Поскольку население принимало войска Боэмунда скорее за захватчиков, чем за паломников, норманны силой захватили все, что было ими найдено, о чем с легким сердцем поведал норманнский Аноним. Другой пример: на пути из Кастории к Эгнатиевой дороге армия Боэмунда прошла вблизи укрепленного поселения еретиков (вероятно, богомилов). Армия взяла его в осаду и захватила. «Тогда мы зажгли огонь и сожгли крепость вместе с ее обитателями», — лаконично заключает Аноним. Такое рвение во имя веры могло, конечно, прийтись по вкусу и светской, и церковной власти латинского Запада, для которого автор писал эту хронику… Но сейчас Боэмунд находился в Византийской империи: убивать подданных императора, пусть даже «впавших в ересь», означало посягнуть на его прерогативы. Вряд ли такое могло понравиться Алексею…

Итак, «доброжелательное» отношение Боэмунда в то время было не беспредельным. Однако в январе 1097 года отправленные им посланцы прибыли в столицу империи. Альберт Ахенский утверждает, что они связались с Готфридом Бульонским, который подошел к Константинополю незадолго до Рождества. Отношения между Готфридом и Алексеем в скором времени стали натянутыми: Готфрида уже известили о том, что император «пленил» Гуго, Дрого и Кларебольда, и он потребовал освободить их. Поскольку с освобождением, на его взгляд, слишком затянули, «придя в ярость» Готфрид разорвал мирный договор с басилевсом, а его войска опустошили регион. В конце концов, мир был восстановлен. Рождество прошло без происшествий. Басилевс предложил Готфриду устроиться в городе. Но в январе, «предупрежденный чужестранцами, проживавшими в городе», о «двуличии» императора, Готфрид отказался остановиться в Константинополе, отправив 13 января Алексею письмо, сообщавшее о дошедших до него «злых слухах». Отношения снова испортились, вспыхнул открытый конфликт: император прервал снабжение крестоносцев, а войска Готфрида незадолго до 10 января 1097 года опять принялись за грабеж.

Алексей понял, что ему нужно договориться с Готфридом. Он отправил к герцогу посольство, пообещав удовлетворить его требования и попросив заключить с ним окончательное соглашение. Герцог согласился при условии, что ему отдадут заложников. Вскоре он принял другое посольство, отправленное к нему Боэмундом, который, напротив, предлагал ему не заключать договор с Алексеем и отойти от Константинополя к Адрианополю (Эдирне) и Филиппополису (Пловдиву), чтобы провести там зиму. Послы пообещали, что позднее туда прибудет и Боэмунд и они вместе нападут на басилевса и захватят его империю. Готфрид провел в раздумьях день, после чего отклонил предложение. Свой отказ он объяснял доводами, достойными крестоносца-паломника: он покинул страну и близких не ради того, чтобы искать выгоды или сражаться с христианами, но для того, чтобы совершить во имя Христа паломничество в Иерусалим. Он хочет преуспеть в этом предприятии с помощью императора и будет искать способа вернуть его милость. Посланники Боэмунда отправились с этим ответом к своему вождю и прибыли в его лагерь после 18 января.

Автор «Деяний франков», разумеется, не оставил ни малейшего намека на это предложение, в корне несоответствующее его цели: представить Боэмунда верным воином Христа, который справедливо относился к Алексею, но был обманут этим вероломным императором. Он упомянул о возвращении послов Боэмунда в сопровождении императорского чиновника, но умолчал обо всем остальном, как и французские хронисты, которые либо скомпилировали его труд, либо брали его за образец.

Большинство историков сомневается также в реальности этого эпизода. По их мнению, он полностью противоречит последовательной политической линии Боэмунда, а именно, его сознательной установке на соглашение с Алексеем. Однако ученые забывают о многочисленных нарушениях этой мирной политики. Фердинанд Шаландон, Генрих Хагенмейер, Луи Брейе и многие другие считают это послание поддельным из-за хронологических нестыковок. В недавнем времени Рудольф Гиестанд также счел письмо неправдоподобным, опираясь главным образом на титулы Боэмунда в тексте, воспроизведенном Альбертом Ахенским: «Боэмунд, богатейший князь Сицилии и Калабрии». Ясно, что Альберт сам восстановил текст послания, с которым не был знаком, даже если оно и существовало в письменной форме. Однако в дальнейшем повествовании Альберт присваивает Боэмунду те же титулы, но уже от своего имени. Получается, что именно хронист допустил ошибку в титулатуре, а это ни в коей степени не доказывает того, что содержание письма, которое он восстановил, вымышлено.

Джонатан Шепард, со своей стороны, также отвергает версию о подлинности этого предложения, поскольку Боэмунд, по его утверждению, прекрасно осознавал, насколько сложна осада Константинополя. Однако игра стоила свеч, и Боэмунд мог рассчитывать на пособничество норманнов уже в самом городе. К тому же, возможно, что он надеялся убедить с помощью Готфрида и других франкских предводителей, приближавшихся к месту назначения. Алексей Комнин прекрасно осознавал степень риска, что доказывает его политика раздельных переговоров. В другой своей превосходной статье Шепард подчеркивает, что Алексею пришлось проявить весь свой дипломатический талант, чтобы не допустить сговора латинских вождей, способных в последнем случае захватить Константинополь. Угроза была вполне реальной.

Я не разделяю мнения тех, кто считает, что подобного предложения от Боэмунда не исходило, поскольку не вижу причин, которые побудили бы Альберта Ахенского выдумать этот эпизод. Зато причины, заставившие умолчать о нем норманнского Анонима, ясны. Заметим, что Ордерик Виталий, повторивший, однако, Бальдерика Бургейльского (который и сам опирался на «Деяния франков»), упоминает и об этом посольстве, и о предложении совместного нападения. Обо всем этом он узнал из источников, которые нам неизвестны. Это дополнительное указание на вероятное существование послания недавно было принято Томасом Эсбриджем, который в своих выводах основывается на сведениях Альберта Ахенского и Анны Комниной.

Историки, отрицающие реальность эпизода с посланием к Готфриду, как мне кажется, умаляют дипломатическое мастерство Боэмунда, отказывая ему в общем политическом видении. Последний мог надеяться, что союз с армией Готфрида мог бы позволить ему — или по крайней мере Боэмунд мог на это надеяться — захватить то, что он упустил десятью годами ранее. Став хозяином империи, Боэмунд способствовал бы успеху священной войны, и ему не пришлось бы при этом вверять свою судьбу доброй воле императора и греческой армии, к которым он не питал ни малейшего доверия. Кроме вопроса о датах и расхождениях с рассказом Анны Комниной ничто не позволяет нам отбросить этот эпизод, который, на мой взгляд, напротив, целиком и полностью соответствует политической стратегии Боэмунда.

Поскольку из-за отказа Готфрида затея с нападением на империю сорвалась, Боэмунд направил свои силы на то, чтобы успокоить Алексея, разыгрывая карту дружеского сотрудничества. В данном вопросе я полностью согласен с точкой зрения Джонатана Шепарда — с той лишь разницей, что произошло это лишь после того, как Боэмунд узнал об отказе Готфрида. С того момента он столь явно стал демонстрировать свою «грекофилию», что она удивляла и приводила в негодование его приближенных — Танкреда, автора «Деяний франков» и многих других, если верить Раулю Канскому. Так произошло — и явно не случайно, — что посланцы вернулись к Боэмунду около 20 февраля, как раз в то самое время, когда имел место серьезный инцидент, который мог закончиться столкновением войск Боэмунда и Алексея и разрывом «мира». Однако Боэмунд повел себя в высшей степени благородно, что сильно отличалось от его прежних жестоких действий.

Упомянутый инцидент произошел 18 февраля 1097 года. Норманнский Аноним, один из немногих, кто упомянул об этом эпизоде, воспользовался им, чтобы подчеркнуть невероятное великодушие Боэмунда. В то время как последние отряды его войска еще переправлялись через реку Вардар, на них напала «императорская армия», как пишет Аноним. Речь, безусловно, идет о боевых отрядах, посланных Алексеем для того, чтобы «окружить» прибывших, не дав им разбрестись по окрестным землям, «проводить» их и навести на них страх своим появлением… с риском раззадорить их, как уже не раз происходило.

Нам неизвестно, каковы были причины этого происшествия. По словам Анонима и Рауля Канского, подробно рассказавшего о подвигах Танкреда, последний, узнав о нападении, поспешно вернулся назад и, бросившись в реку с войском в 2000 человек, обратил нападавших в бегство. Взяв в плен многих из них, он привел их к Боэмунду. Тот отнесся к ним доброжелательно, удивляясь лишь их враждебному к нему отношению: «Почему вы, негодные, убиваете народ Христов и мой? У меня нет никакой распри с вашим императором». Узнав, что они действовали по категорическому приказу басилевса, благородный и великодушный предводитель отпустил их восвояси «безнаказанно». Поразительно и непостижимо…

Отождествление армии Боэмунда с войском Христовым, несправедливо подвергшимся нападению греческих войск по наущению бесчестного императора, бесспорно, носит признаки пропаганды. Автор «Деяний франков» обращал внимание на этот эпизод в 1105 году, когда Боэмунд намеревался набрать во Франции рыцарей, чтобы продолжить свою войну против Алексея. Ничто не обязывает нас верить в то, что вышеуказанные события действительно происходили: данный инцидент упомянут лишь автором «Деяний франков» и его «плагиаторами». К тому же, как справедливо заметил Джонатан Шепард, крайне маловероятно, что Алексей отдавал такой приказ. Если же вышеупомянутые события действительно имели место, то каковы могли быть причины для подобного нападения? Ответ на предшествующие тому бесчинства норманнской армии? Как бы то ни было, намерение Анонима приукрасить действия Боэмунда очевидно: поэтому, с одной стороны, автор либо выдумал, либо чрезмерно раздул историю о нападении греков, а с другой — подчеркнул мирную и благородную снисходительность Боэмунда.

Множество упоминаний об этих великодушных поступках Боэмунда относится ко времени после 18 февраля, первого дня поста. Аноним рассказывает о снисходительности Боэмунда, беспрестанно успокаивавшего свои войска, взбешенные поведением населения и кознями «неправедного императора». В конце февраля, когда Танкред задумал взять штурмом укрепление, в котором, как казалось, хранились обильные запасы провизии, Боэмунд отказался пойти на этот шаг, сославшись на христианский статус этой земли и «слово, данное императору», что в тот момент могло означать лишь обещание, данное Боэмундом Алексею или его послам. Предводитель норманнов сурово отчитал Танкреда, и их отношения испортились. На следующий день жители города устроили настоящую процессию, выйдя из города с крестами в руках; они были приняты Боэмундом, который позволил им вернуться домой с радостью и ликованием. Спустя несколько дней, в Серресе, добравшись наконец до Эгнатиевой дороги, Боэмунд в присутствии двух императорских чиновников пообещал не трогать земли и вернуть домашний скот, «украденный» его войсками. Далее, вплоть до 1 апреля, норманнская армия, казалось, продвигалась без каких-либо происшествий. Все это, на мой взгляд, является следствием изменения политики Боэмунда в отношении Алексея, в ответ на отказ Готфрида вступить в союз. Знал ли он арабскую пословицу «Целуй руку, которую ты не можешь отрубить»? Во всяком случае, он следовал именно такой политике, ибо хозяином положения на тот момент являлся Алексей.

«Мудрость» Боэмунда принесла свои плоды: 2 апреля, согласно Вильгельму Тирскому, едва разбив лагерь вблизи Руссы, он получил от императора письмо, предлагавшее ему прибыть в Константинополь раньше своей армии, чтобы как можно скорее встретиться с императором с глазу на глаз. Рауль Канский, относившийся к Алексею крайне враждебно, воспроизводит это послание в своей манере, называя его «соблазнительным»; по его мнению, оно обмануло бдительного Боэмунда. Вильгельм Тирский тоже воссоздает это послание, снабжая его уточнениями, но утверждает, что Боэмунд, напротив, держался настороже, ожидая со стороны императора какой-нибудь ловушки.

Безусловно, можно сомневаться в дословном сходстве оригинала послания с его реконструкцией в хронике Вильгельма Тирского, однако у нас нет приемлемых доводов, способных оспорить его содержание. Оно вполне допустимо и соответствует политике Алексея, принятой им в отношении всех предводителей крестоносцев. Она заключалась в том, чтобы оторвать каждого из них от своего войска, представлявшего прямую угрозу, и провести переговоры один на один. Великолепие дворца и пышность двора должны были произвести впечатление на этих военачальников; следовало также завоевать их дарами и обещаниями. Короче говоря, император использовал традиционные, многократно проверенные временем методы византийской дипломатии. Такой способ полностью оправдал себя в случае с Гуго де Вермандуа; сработал он и в случае с Готфридом. Теперь Алексей намеревался поступить таким же образом с Боэмундом. Его противник, конечно, был более изворотлив, но басилевс мог надеяться на то, что ему удастся завоевать норманнского вождя лестью, потакая его амбициям, жажде признания, алчному стремлению обогатиться, то есть тем характерным качествам, которые греки единодушно приписывали латинянам в целом и норманнам в частности.

Боэмунд принял приглашение. Третьего апреля он доверил Танкреду руководство своей армией, которую Аноним по этому случаю вновь называет «militia Christi». Отпраздновав Пасху в соседней долине, со следующей недели войска возобновили медленное движение к Константинополю. Боэмунд в то же время верхом и в сопровождении небольшого эскорта направлялся к столице империи. Через несколько дней его принял басилевс.

Отныне Боэмунд, как и Алексей, предпочитал переговоры вооруженным столкновениям. Каждый из них рассчитывал выйти победителем из этой дипломатической игры, которая вскоре состоялась при дворе басилевса.