Поток западных армий, устремлявшийся в Константинополь, к намеченному месту сбора, представлял для Алексея не только угрозу, но и шанс, которым следовало воспользоваться, чтобы осуществить свои собственные цели — отвоевать Анатолию и Сирию. К счастью для него, армии крестоносцев стекались в Константинополь одна за другой, а не все разом, что позволило басилевсу с максимальной для себя выгодой разыграть все козыри византийской дипломатии, которые он обычно применял в отношении «варваров».

«Варвары»… Таковы были в его глазах латиняне — с одной стороны, грозные на поле боя, но с другой — непросвещенные, непостоянные и алчные. Один из лучших специалистов в области византийской истории описал весь дипломатический арсенал басилевса несколькими выразительными фразами: «разделять и властвовать», «использовать кнут и пряник», производить впечатление имперской пышностью, поодиночке привлекать на свою сторону вождей крестоносцев щедрыми дарами и закреплять их верность общепризнанными ритуалами. Все это предпринималось ради того, чтобы преуспеть, несмотря ни на что, в предприятии, для которого басилевс ранее просил правителей Запада прислать ему наемников. Целью Алексея было отвоевание византийских территорий, недавно утраченных империей после битвы при Манцикерте. Встречи предводителей и императора в Константинополе представляют особый интерес для понимания дальнейших событий — об этом свидетельствует внимание, которое уделяют им все хронисты и современные историки, занимающиеся крестовыми походами.

Интерпретация этих событий, однако, сложна и противоречива. Отчасти из-за неточностей, встречающихся в источниках, и неизбежных противоречий, в частности, в хронологии. Далее, и в большей степени, в силу пристрастного отношения авторов. Его можно обнаружить во всех произведениях, созданных хронистами, ибо последним необходимо было представить своих героев — отцов, покровителей или заказчиков — с наиболее выгодной стороны. Так, очевидно, обстояло дело и с «Деяниями франков», предназначенными для того, чтобы восславить Боэмунда и оправдать его последующее завоевание Антиохии в ущерб империи — даже если ради этого приходилось оклеветать «прирожденного предателя» Алексея, его поведение и образ действий. Мы уже обозначили этот аспект пропаганды и на следующих страницах поговорим о нем еще подробнее. В пристрастности можно обвинить и Анну Комнину: она желала избавить отца от всяческой ответственности за роковые события крестового похода, восстановить его честь и искоренить дурную репутацию, которая была создана ему, несмотря на его постоянную заботу и участие к крестоносцам. Другие хронисты, создавшие свои произведения позже описываемых событий, в той или иной степени разделяют предубеждение крестоносцев против Алексея, за исключением авторов первых посланий крестоносцев (особенно это касается писем Стефана Блуаского). Фульхерий Шартрский в целом настроен менее враждебно. Порой его чувства разделяет Раймунд Ажильский, который положительно относился к Раймунду Тулузскому: последний, выступив против Боэмунда в борьбе за обладание Антиохией, заодно защищал — правда, не без колебаний — позицию Алексея. Пристрастность авторов необходимо учитывать и уравновешивать, но при этом не избегая или пренебрегая их мнением.

К пристрастности авторов стоит добавить и необъективность историков, в прежние времена очень заметную: византинисты охотно защищают позиции басилевса, западники — Боэмунда. Сегодня от нее постепенно отказываются, но следы ее до сих пор видны; это своего рода «симпатия», вызванная либо естественной склонностью к одной из двух партий, либо знакомством с источниками.

Наконец, остается сказать несколько слов о «злокачественной» форме необъективности, не зависящей от идеологий. Ее можно уподобить анахронизму, главной опасности, подстерегающей любого историка: вынесение суждения о событиях прошлого в свете событий, которые последовали далее. Профессиональные историки, прекрасно знающие об этой «болезни», предохраняют себя от ее радикальной формы. Но здесь речь идет не об этой ее слишком явной форме, а о другой, более незаметной, которая, например, побуждает увидеть в захвате Антиохии осуществление некоего изначально задуманного плана, которому Боэмунд якобы неустанно следовал, выступая против Алексея.

Ничто не доказывает, однако, такого постоянства в мыслях и намерениях Боэмунда; напротив, ему необходимо было, насколько это возможно, оставить открытыми все пути выбора, в частности, во время дипломатических встреч с басилевсом. То же можно сказать и в отношении Алексея. Изучая то, что произошло в Константинополе в 1097 году, мы должны абстрагироваться от того, что известно о событиях в Антиохии в 1098 году. Итак, будем рассматривать события шаг за шагом, в соответствии с их хронологической последовательностью.

Наконец, необходимо учитывать менталитет и обоюдные интересы участников, не выдвигая a priori положение о систематическом обмане, к которому прибегал один или другой. Приняв все эти меры предосторожности, мы сможем приблизиться к объективной оценке событий.

Главную роль в этих событиях играл Боэмунд. Угроза коалиции между ним и двумя князьями, Гуго де Вермандуа и Готфридом Бульонским, заставила Алексея добиться соглашения с последними до прибытия Боэмунда, который, к счастью, по уже указанным причинам, задержался в пути.

Когда Боэмунд встретился с Алексеем, тот уже получил клятву верности от Гуго де Вермандуа, который в конечном счете убедил Готфрида в том, что крестоносцам в пути потребуется помощь басилевса, а следовательно, нужно принять его условия. Первым из этих условий была переброска лотарингских войск на другой берег Босфора, чтобы они больше не представляли угрозы для Константинополя. Это было необходимо еще и потому, что к столице империи приближались другие войска крестоносцев. После последнего вооруженного конфликта Готфрид вместе с братом Балдуином Булонским 20 января пошел на соглашение с Алексеем: он велел переправить свои войска через пролив и принес басилевсу клятву верности. Анна Комнина поведала о результатах этой встречи, подчеркнув главную цель Алексея — возвращение утраченных земель империи: «Таким образом, спустя некоторое время Готфрид подчинился воле императора. Придя к нему, он дал ту клятву, которую от него требовали: все города и земли, а также крепости, которыми он овладеет и которые прежде принадлежали Ромейской империи, он передаст под начало того, кто будет назначен с этой целью императором. Поклявшись в этом, он получил много денег и стал гостем и сотрапезником императора».

Альберт Ахенский, лучше осведомленный о том, что касалось лотарингских войск, предоставил подробное описание даров и знаков почестей, расточаемых Алексеем Готфриду, согласно упомянутой выше дипломатической тактике. Басилевс принял предводителя с большой пышностью, восседая на троне, перед которым герцог преклонил колено; он всячески угождал гостю, принял его как сына и осыпал богатыми подарками. Альберт описывает эту церемонию в выражениях, которым стоит уделить большое внимание:

«Герцог был очарован и завоеван словами императора, полными любви и благорасположения. Он не ограничился тем, что, по обычаю этой страны, вверил ему себя как сына, но также вложил свои руки, как вассал, в руки императора; так поступили и все присутствовавшие сеньоры, а также те, кто последовал за ними» [254] .

Итак, Готфрид принес оммаж, после чего, получив богатые дары, согласился отправиться со всей своей армией на другой берег Босфора. Таким образом, лотарингские войска, не раз угрожавшие Алексею (вышеупомянутое соглашение было принято после шести дней грабежа), больше его не беспокоили. Отныне, вплоть до середины мая, Алексей каждую неделю направлял Готфриду крупные субсидии и провизию, «ибо он сильно его боялся», как подчеркивает Альберт.

Затем Алексей использовал Готфрида, чтобы убедить Боэмунда заключить с ним, в свою очередь, соглашение. Альберт Ахенский сообщает о колебаниях норманнского вождя: «В действительности Боэмунд сначала отказался; он говорил, что опасается императора, считая его человеком хитрым и коварным; но, в конце концов, убежденный увещеваниями и обещаниями герцога, он доверчиво отправился во дворец…»

Альберт не упоминает, в какой день состоялась эта встреча; он относит ее к тому времени, когда Боэмунд «с 10 000 рыцарей и несчетным множеством пеших воинов» уже стоял под стенами Константинополя. Однако это невозможно. Боэмунд, как мы видели, опередил армию, чтобы побеседовать с Алексеем; он прибыл под стены города, когда соглашение уже было заключено, как замечает сам Альберт Ахенский, а также норманнский Аноним и Рауль Канский. Затем армию переправили на другой берег Босфора. Вместе с ней отправился и Танкред, уклонившись тем самым от условленной клятвы. Говоря об этой «встрече», которая вряд ли могла состояться в то время, Альберт указывает два важных момента: с одной стороны, давнее предубеждение Боэмунда против Алексея; с другой стороны, роль миротворца, которую исполнял Готфрид — вероятно, во время переговоров между Алексеем и Боэмундом, согласно обычному методу басилевса.

О развитии переговоров судить сложно из-за явных расхождений между рассказом Анны Комниной и западными источниками, которые рассказывают о них запутанно, сжато, порой несвязно, нарушая последовательность фактов, исключительно ради того, чтобы показать «плачевный» результат, следствие вероломства императора, враждебно настроенного к «рыцарям Христа». Так, в частности, обстоит дело с норманнским Анонимом. После того как Боэмунда устроили подобающим образом, император пригласил его на встречу:

«Когда император услышал, что к нему пришел достойнейший муж Боэмунд, он приказал подобающим образом его принять и разместить вне города в безопасности. После того как тот расположился, император послал к нему, чтобы он пришел говорить с ним с глазу на глаз. Туда же прибыл герцог Готфрид со своим братом. Затем подошел к городу и граф Сен-Жильский. В тот час император, кипя и содрогаясь от гнева, раздумывал, каким образом ему искусно и с коварством схватить этих Христовых воинов. Но силой божеской благодати ни места, ни времени для того, чтобы навредить, ни он, ни его слуги не нашли. В конце концов все люди знатного происхождения, находившиеся в Константинополе, собрались вместе. В страхе, что лишатся отечества, они, совещаясь и строя замысловатые планы, пришли к тому, что наши графы, герцоги, а также все старшины должны честно принести императору присягу на верность. Однако наши воспротивились, сказав: «Мы определенно недостойны, и нам не кажется справедливым приносить ему присягу» [258] .

Тем не менее они это сделали, о чем автор тут же сожалеет:

«Быть может, наши предводители еще не раз будут нас обманывать. Что они будут делать в последний час? Скажут, что-де ввиду необходимости волей-неволей унизили себя перед негоднейшим из императоров!» [259]

Думаю, не стоит вновь указывать на явную антивизантийскую направленность этого текста. Вместо этого обратим внимание на хронологические нестыковки и противоречия. Прежде всего, автор пишет о «тайной беседе»… в которой, однако, участвуют Готфрид и Балдуин; больше он о ней ничего не сообщает, но тут же упоминает о приближении графа Тулузского, которому не придает никакой роли (граф еще далеко). Затем Аноним говорит о собрании знатных греческих горожан, желавших причинить ущерб Христову воинству; они сумели добиться этого, желая навязать всем предводителям крестоносного рыцарства клятву верности, от чего те отказались, считая это недостойным. Потом, после обещаний императора, которые он не сдержит, они, ссылаясь на необходимость, согласились на это условие.

Путаница в рассказе допущена, вероятно, сознательно. Здесь явно просвечивает замешательство автора, неспособного описать ход дипломатических бесед, на которых он не присутствовал. Его «господин» Боэмунд играл в них важную роль, однако они привели к соглашениям, которые редактор осуждал; к тому же впоследствии они поставили Боэмунда в затруднительное положение. В результате по воле редактора в повествовании появилась своего рода «художественная расплывчатость», а акцент был перенесен на вероломство басилевса и на чрезмерную легковерность Боэмунда и других предводителей (кроме Танкреда), полагавших, что в силу необходимости они вынуждены согласиться на условия несправедливого императора.

Альберт Ахенский посвятил переговорам столь же краткий рассказ. Он уточнил, однако, что Алексей и Боэмунд заключили соглашение, проведя перед этим несколько совещаний. В конце концов, Боэмунд стал «человеком императора», он дал клятву верности и обязался «не держать в своей власти» никаких земель в империи, за исключением тех, что дарует ему император или изъявит на то согласие. Последнее замечание часто воспринимали как вводное, порицающее захват Антиохии Боэмундом. Возможно, но уверенности в этом нет. К тому же такое замечание не исключало для Боэмунда возможности получения земель, зависимых от империи, в качестве вознаграждения за услуги. К этому вопросу мы еще вернемся. Заключив соглашение, Алексей вознаградил Боэмунда, как ранее и Готфрида, золотом, серебром и драгоценными чашами.

Анна Комнина, напротив, задерживается на обстоятельствах беседы, о которой ей мог рассказать отец. Конечно, Анна — не менее пристрастный автор, но она более точна в описании развития событий. Лишь она говорит о том, что после принесения клятвы Готфридом, но перед встречей с Боэмундом, басилевс принял у себя некоего предводителя крестоносцев Рауля в сопровождении других военачальников. Алексей, следуя своему обычаю, пожелал принять их поодиночке, чтобы побеседовать с ними с глазу на глаз и завоевать их расположение дарами. Таким образом, можно было надеяться, что впоследствии эти предводители похода склонят на его сторону и других. Однако, добавляет принцесса, они не дали себя убедить, поскольку ожидали прихода Боэмунда. Можно ли предположить, что среди них были «лангобарды», пришедшие раньше Боэмунда или уцелевшие после разгрома при Цивитоте? Вполне возможно.

Во всяком случае, Алексей понимал, что соглашения с предводителями следует добиться как можно скорее: он прибег к помощи Готфрида, находившегося на другом берегу Босфора, чтобы вынудить их раскаяться и принести клятву, что они в конце концов и сделали. Возможно, это произошло на той самой встрече, о которой упоминает Аноним в приведенном выше отрывке, что подтвердило бы присутствие среди них норманнов и объяснило расхождения в рассказах. В ходе этой встречи, после принесения клятвы и присяги (описанной, к тому же, как вассальная), один из предводителей, француз, позволил себе сесть на императорский трон — вопреки этикету, предписанному басилевсом, который желал тем самым произвести впечатление на своих гостей… Как видно, безуспешно, в случае с этим рыцарем, незнакомым с византийскими обычаями. Брат Готфрида Балдуин, вмешавшись, заставил невежу подняться с трона:

«Нельзя так поступать, ведь ты обещал служить императору. Да и не в обычае у ромейских императоров, чтобы их подданные сидели рядом с ними. Тот же, кто, поклявшись, стал слугой его царственности, должен соблюдать обычаи страны» [262] .

Рыцарь уступил, но процедил на своем языке в сторону Алексея: «Экий, однако, мужлан! Сидит один, когда вокруг него стоит столько доблестных военачальников!» Норманнские рыцари, восхваляемые Раулем Канским и норманнским Анонимом, не держали иных речей…

Далее Анна рассказывает о переговорах своего отца с Боэмундом. Она уточняет, что первая их встреча проходила, по уговору, без свидетелей. Боэмунд, по ее мнению, желал войти в милость басилевса, скрывая от него свои враждебные намерения, чтобы добиться от него того, чего ему не позволяли его скромные средства.

«Император, давно знакомый с его интригами, с его коварным и обманчивым нравом, тоже торопился встретиться с ним раньше, чем прибудут остальные графы, хотел выслушать его и убедить переправиться через пролив до их прихода, ибо опасался, что Боэмунд, соединившись с теми, кто вот-вот должен был появиться, может обратить их мысли в дурную сторону» [263] .

Алексей принял Боэмунда учтиво, с улыбкой, намекнув в шутку на их былую вражду и «прозондировав» его намерения. Боэмунд любезно отвечал на вопросы, утверждая, что на сей раз он явился как друг, а не как противник. Казалось, ему не претило дать требуемую клятву верности. Рассудив, что его гость утомлен путешествием, Алексей решил возобновить беседу на следующий день. Боэмунд удалился в свои покои, в монастырь Святого Козьмы и Святого Дамиана, находившийся неподалеку от богатого Влахернского дворца, где он был принят.

И все же отношения между ними были по-прежнему проникнуты недоверием, которое басилевс постарался развеять заранее: по его приказу повар не только приготовил изысканные блюда, но и доставил к столу сырое мясо, на тот случай, если гость откажется от яств, опасаясь попытки отравления. Его ожидания оправдались: Боэмунд, не притронувшись к угощению, велел раздать его окружающим (проверки ради) и потребовал, чтобы сырое мясо было приготовлено руками его собственных поваров. На следующий день, уверившись в том, что его подозрения оказались напрасными, он отправился во дворец, где Алексей попросил его «принести обычную у латинян клятву». Боэмунд согласился, поскольку «вообще был лжив по природе», подчеркивает принцесса, помня о событиях, произошедших спустя год после этой встречи, то есть о захвате Антиохии Боэмундом и его упорном отказе, несмотря на это соглашение, отдать город и его регион ее отцу. В силу такого анахронизма она описала все так, словно это предательство изначально входило в планы Боэмунда.

На мой взгляд, Алексей, напротив, полагал, что после всех этих торжественных соглашений он сможет в значительной степени рассчитывать на верность Боэмунда; со своей стороны, Боэмунд тоже готов был «служить» императору, поскольку надеялся осуществить с его помощью свои амбициозные планы. Их обоюдные обязательства не стоит принимать за чистейший маскарад. Подобные ритуалы на Западе обладали почти сакральной значимостью, и Алексей это знал. В противном случае он не добивался бы этой клятвы так настойчиво, а крестоносцы не выказали бы такой нерешительности и даже враждебности, прежде чем согласиться ее принести. К тому же не все они легко согласились на это. Танкред, к примеру, вместе с Ричардом де Принципатом ловко уклонился от клятвы, отправившись с основными силами норманнской армии в Вифинию; многие разделяли его предубеждение против греков, считавшихся изнеженными, продажными, трусливыми, коварными, лицемерными…

Не хотел приносить клятву и Раймунд Сен-Жильский, граф Тулузы. Этот, вероятно, самый богатый предводитель крестоносного воинства появился в виду Константинополя чуть позже. В пути он часто конфликтовал с сопровождающими его войсками императора. В Рузу он пришел через несколько дней после Боэмунда, которого хорошо приняли в городе. Местные жители, без сомнения, немало пострадавшие при снабжении норманнского войска, оказали Раймунду сопротивление: сначала начались драки, затем — вооруженные столкновения. Провансальцы, захватив Рузу, разграбили ее. Чуть далее, в Родосто, примерно 20 апреля, на них, в свою очередь, в отместку напали войска басилевса. Раймунд же покинул свою армию двумя днями ранее — в силу тех же причин, что и Боэмунд: император известил его о встрече в Константинополе. Граф Тулузский отправился в город с незначительным эскортом, узнав от своих посланцев, что Алексей желал бы с ним встретиться; послы, получившие от него деньги, уверяли графа в благорасположении басилевса. Другие предводители настаивали на том же:

«Эти посланцы говорили, что Боэмунд, герцог Лотарингский, граф Фландрский и другие предводители настаивают на том, чтобы граф вступил в переговоры с Алексеем по поводу путешествия в Иерусалим с тем, чтобы император, приняв крест, стал главой воинства Бога» [265] .

Басилевс во главе огромной греческой армии рядом с крестоносцами — вероятно, на это уповали исключительно латиняне. Историки справедливо сомневаются в том, что у Алексея действительно было такое намерение, как и в том, что он формально дал такое обещание. Будущее доказало это, и автор, зная об исходе событий, не преминул заранее осудить это «искусное и ненавистное коварство императора», не исполнившего того, чего от него ожидали.

Итак, Раймунд, поддавшись дружеским уговорам, отправился в Константинополь почти один, не утратив, однако, враждебных чувств к императору, возникших в результате трудностей во время путешествия. Просьбу басилевса он категорически отклонил. Описание этой встречи Раймундом Ажильским имеет важное значение, поскольку хронист вникает в суть требуемых и заключенных обязательств:

«Император попросил графа принести ему оммаж и присягу, как сделали это другие предводители. Граф возразил: он прибыл сюда не ради того, чтобы поменять своего сеньора, и не ради того, чтобы служить другому своим оружием, — если только это не тот Господин, ради коего оставил он свои земли и добро своих отцов. Однако ежели сам император отправится в Иерусалим с войском, граф отдаст ему всех своих людей и имущество» [266] .

От такой просьбы император уклонился: его империи, сказал он, угрожает слишком многое, а посему он не может принять личное участие в таком путешествии вместе с «паломниками». На том они и остановились, однако в этот момент Раймунд Тулузский узнал о нападении на его армию под Родосто. Решив, что его предали, он потребовал у басилевса сатисфакции. Тогда условлено было вынести это дело на третейский суд, и «заложником» назначили Боэмунда. Это был плохой выбор, ибо дело приняло для Раймунда дурной оборот, как крайне лаконично сообщает Раймунд Ажильский.

Что же произошло? Норманнский Аноним, как и Петр Тудебод, немного проясняют ситуацию. Главную роль на этом «суде» сыграл Боэмунд: будучи заложником, переданным для своего рода гарантии Раймунду, он, напротив, встал на сторону Алексея, тогда как раздосадованный «истец» «обдумывал, какому наказанию можно подвергнуть императорское войско». Было бы безумием, сказал Боэмунд графу, отважиться на войну между христианами. Более того, он добавил, что «если кто-либо причинит императору несправедливость и воспротивится дать ему торжественное обязательство, он сам станет на сторону императора» в случае вооруженного конфликта[268]В отличие от Шепарда ( Shepard J. When Greek… P. 207), я не думаю, что Боэмунд, у которого было под рукой собственное войско, к тому времени находившееся далеко от Константинополя, обязался в данном случае принять командование греческими войсками и выступить против Раймунда: речь шла о «дипломатической» угрозе, а не о немедленном вмешательстве.
.

И вновь, без сомнения, мы сталкиваемся в тексте с пропагандой, призванной подчеркнуть самое что ни на есть преданное отношение Боэмунда к Алексею, а также напомнить, сколь враждебные чувства изначально испытывал к басилевсу (и без вмешательства норманнского вождя продолжал бы испытывать) граф Тулузский, будущий противник Боэмунда в Антиохии, который впоследствии примкнул к императору. Однако один факт невозможно отрицать, поскольку о нем упоминает сам Раймунд Ажильский: «заложником» выбрали именно Боэмунда, что означало доверие к нему обеих сторон. То, что Раймунд надеялся обрести в нем союзника, более чем вероятно, особенно если учитывать прежние деяния Боэмунда. Но Алексей? Его согласие свидетельствует об уверенности басилевса в том, что он может рассчитывать на Боэмунда. Дальнейшие события оправдали выбор императора: Раймунд, должно быть, признал себя побежденным, освободив «заложника» Боэмунда. Однако от принесения оммажа граф все так же категорически отказался, несмотря на давление со стороны Алексея и других предводителей похода. В этом Раймунд Ажильский и Аноним полностью сходятся:

«Граф, последовав совету своих, поклялся Алексею жизнью и честью, что не будет сам и не даст другим посягать на него. А когда его призвали принести оммаж, он поклялся, что не пойдет на это, даже если жизнь его будет в опасности» [269] .

Басилевс не настаивал, удовольствовавшись такой клятвой, которая была не чем иным, как пактом о ненападении. «Вот почему император был к нему не столь щедр», — комментирует Раймунд Ажильский.

Зато великодушие и щедрость были проявлены императором к Боэмунду и ко всем тем предводителям, которые по его примеру принесли Алексею клятву верности. Решающая роль Боэмунда очевидна, ее подчеркивает даже не особо благоволивший к нему Альберт Ахенский. Так, Роберт Фландрский, «узнав о добром согласии Боэмунда и герцога с басилевсом, тоже заключил соглашение и стал человеком императора»; как и его предшественники, он счел достойным принять богатые дары. Роберт Нормандский и Стефан Блуаский, в свою очередь, не возражали против оммажа и были щедро одарены Алексеем.

Но было ли всего этого достаточно, чтобы добиться верности от столь недоверчивого и амбициозного человека, как Боэмунд, при этом предложив ему играть главную роль в переговорах? Анна Комнина верит в это или хочет уверить нас в этом, когда подробно рассказывает о сцене «подкупа» норманна: басилевс распахнул перед ним двери зала, наполненного богатствами — дорогими одеяниями, золотом и серебром. Покоренный увиденным, Боэмунд воскликнул: «Если бы у меня было столько богатств, я бы давно овладел многими странами!» Опасное признание насчет своих намерений… Тем не менее норманну пожаловали все эти сокровища, и он принял их, преисполнившись радости. Но когда чуть позже их доставили в его резиденцию, он, возмутившим таким «презрением» к нему со стороны императора, надменно отказался от них. Однако затем снова передумал и все же забрал подаренное. У принцессы, разумеется, есть готовое объяснение такого поведения: жадность и «непостоянство, отличавшее латинян», доведенные у Боэмунда до крайности. К тому же, продолжает она, целью его было не поклониться Гробу Господню, как он утверждал, а «добыть себе владения и, если удастся, даже захватить трон Ромейской державы — ведь он следовал заветам своего отца. Но пустив, как говорится, в ход все средства, он сильно нуждался в деньгах».

Этот политический приговор более справедлив, но вынесен post factum, на основе прошлого и будущего поведения Боэмунда в отношении Алексея. В момент их соглашения Боэмунд не помышлял захватить империю: такая возможность была упущена после отказа Готфрида Бульонского составить коалицию против басилевса. Исходя из простого политического расчета, Боэмунд на этой стадии решил разыграть карту сотрудничества с Алексеем. Однако он не отбросил надежды на «социальное продвижение», на статус, превосходивший тот, коим он обладал в Апулии. Конечно, такое положение позволяли приобрести деньги, как подчеркивает Анна Комнина, и, что парадоксально, ее отец в изобилии предоставил их Боэмунду… Принцесса тут же добавляет, что басилевс, знавший об амбициях норманнского вождя, тщательнейшим образом позаботился о том, чтобы искусно устранить все, что могло бы содействовать его тайным замыслам.

«Поэтому, когда Боэмунд, думая перехитрить хитрого, хотел получить восточный доместикат, он его не получил. Император боялся, что, обретя власть и подчинив, таким образом, всех графов, он в будущем легко сможет склонять их ко всему, что задумает»,

— объясняет Анна.

Риск действительно был большим: высокая, почетная должность «великого доместика Востока» превратила бы Боэмунда в главнокомандующего армий в восточных регионах. В таком звании он мог руководить совместными операциями византийских и западных войск во время отвоевания земель. Сбылись бы все его надежды, окажись он во главе столь мощных военных сил: он вполне мог бы воспользоваться ими, чтобы заполучить какое-нибудь княжество и даже захватить империю, как поступали другие, начиная с самого Алексея. Опасность захвата власти была очевидна. Алексей не мог подвергнуть себя такому риску, но он не мог и прямо отказать своему новому союзнику, столь необходимому императору в тот критический момент, ибо в таком случае Боэмунд способен был перейти на сторону противников басилевса. Вот почему, согласно словам принцессы, хорошо осведомленной благодаря отцу, «не желая дать понять Боэмунду, что его замыслы уже раскрыты, император тешил его добрыми надеждами, говоря: “Еще не время, своей энергией и верностью ты достигнешь и этого”».

Поверил ли Боэмунд такому обещанию? Узнать это невозможно. Тем не менее норманн не мог потребовать своего немедленного назначения на желанный пост, не обнаружив своих амбиций, о которых догадывался Алексей. Следовательно, чтобы получить эту должность, Боэмунду необходимо было завоевать доверие императора, быть терпеливым и казаться «вернейшим среди верных».

Разумеется, ни норманнский Аноним, ни хронисты, опиравшиеся на его рассказ, ни словом не обмолвились об этой просьбе, о которой, вероятно, поостерегся сообщать и сам Боэмунд: в противном случае он выглядел бы и «просителем», и «перебежчиком», добровольно пошедшим на службу имперской власти, с которой он не прекращал впоследствии сражаться. Такая просьба, однако, соответствовала его амбициям, равно как уклончивый ответ Алексея служил интересам последнего. Следовательно, у нас нет права ставить ее под сомнение. Правда, требование такой должности предполагает тесный союз, своего рода «договор с ограниченным доверием», который необходим обеим сторонам для осуществления их замыслов.

Зато норманнский Аноним и его эпигоны упоминают о другом обещании Алексея, в котором историки также сильно сомневались. Речь идет об уступке земель, наподобие фьефа:

«Однако же храбрейшему мужу Боэмунду, которого император очень боялся, поскольку тот в былое время не раз прогонял его с войском с поля боя, император сказал, что если тот с готовностью и по доброй воле принесет ему присягу, он даст ему земли у Антиохии ( ab Antiochia ) на пятнадцать дней ходьбы в длину и на восемь в ширину. Император поклялся ему, что если Боэмунд будет верен своему обязательству, он никогда не нарушит своего» [277] .

Гвиберт Ножанский видит в этом обещании основную причину союза, заключенного Боэмундом с Алексеем; по его словам, «этот славный и непоколебимый муж не устоял перед такими предложениями». Однако он добавляет, что Боэмунд обязался дать присягу только при условии отказаться от нее в том случае, если Алексей нарушит некоторые из условий их договора — это дополнение, как кажется, введено для того, чтобы оправдать будущий отказ Боэмунда вернуть Антиохию басилевсу. Обещанная земля, согласно Гвиберту, была расположена «по эту сторону Антиохии» (citra Antiochiam).

Разумеется, Анна Комнина ничего не знает — или не хочет знать — об обещании императора, по поводу которого сомневаются многие историки, считая его позднейшим «измышлением», проскользнувшим в текст благодаря норманнскому Анониму, желавшему оправдать будущие притязания Боэмунда на «княжество» Антиохию. Такой аргумент не кажется мне убедительным. Как и Давид Дуглас, я склонен думать, что Алексей вполне мог прельстить Боэмунда перспективой стать правителем, пусть даже под «сюзеренитетом» басилевса, в землях, завоеванных у мусульман, особенно «по ту сторону Антиохии», то есть в регионах, не считавшихся тогда частью Византийской империи. Такое добавление в текст «Деяний», возможно, и было сделано ради усиления пропаганды Боэмунда, как будет видно в дальнейшем, однако не стоит считать его чистым «измышлением».

Итак, Алексей требовал неукоснительной передачи ему завоеванных территорий, как подлежавших его юрисдикции: так обстояло дело с землями, расположенными перед Антиохией. Относительно земель, лежавших за ее пределами, басилевс мог показать себя более великодушным. Все бы от этого выиграли: Боэмунд был бы наконец вознагражден подходящим для него владением, а Алексей восстановил бы византийский сюзеренитет в регионах, которые ускользали от него с начала VII века. Территория, отошедшая Боэмунду, служила бы, к тому же, предохраняющим «буфером» для империи, восстановленной «grosso modo» в своих границах до 1070 года. Это было бы целесообразно ввиду угрозы, исходившей от мусульманских государств, которые, несомненно, в свою очередь захотели бы вернуть утраченные владения.

Приемлема ли такая гипотеза? Различные теории историков, как и споры между ними, связаны с одной строкой из текста норманнского Анонима. Как перевести «ab Antiochia retro daret…»? Джонатан Шепард, связывая «retro» с «ab Antiochia», утверждает, что речь может идти лишь о землях, расположенных «за Антиохией». Тщательно проанализировав произведения Анны Комниной, «Деяний» и Тудебода, он пришел к выводу, что это обещание не было «выдумано» норманнским Анонимом, иначе говоря Боэмундом в тот момент, когда они начали распространять антивизантийскую пропаганду. Будь оно выдумкой, подчеркивает английский историк, Боэмунд поступил бы хитрее, сославшись на территорию, соответствующую границам его княжества — то есть на земли «вокруг» Антиохии или в ее «окрестностях», но только не «за» ней. К тому же отголосок императорского «обещания» можно найти в хронике Рауля Канского, упоминавшего о дарении Боэмунду земли такого же размера, «в Романии», — очень расплывчатое выражение. На некое обещание ссылается и Тудебод, заимствуя сведения из общего для него и автора «Деяний» источника, который мог быть более ранней версией текста норманнского Анонима.

Итак, казалось бы, идею о «пропагандистском вымысле» Боэмунда можно оставить в стороне. Однако английский историк допускает, что в реальности император мог и не давать подобного обещания. Оно могло быть всего лишь слухом, ходившим в Антиохии среди крестоносцев. Эти слухи и воспроизвел в своей хронике Аноним, желая объяснить, но не оправдать ту ключевую роль, которую играл Боэмунд, принесший клятву Алексею и заставивший пойти на это других крестоносцев, что автор явно осуждает. Таким образом, перед читателями возникал бы образ Боэмунда, «одураченного» басилевсом.

Вся аргументация Джонатана Шепарда основывается на локализации обещанных Боэмунду земель. К несчастью, латинский текст не дает возможности однозначно перевести выражение «ab Antiochia retro daret…» как «за Антиохией». К тому же слово «retro» скорее относится к «daret», нежели к «ab Antiochia». В этом случае его следовало бы понимать так: в обмен на вассальную клятву или в награду за нее (retro daret) Алексей обязался отдать Боэмунду землю «длиной в пятнадцать дней похода и шириной в восемь дней» ab Antiochia, то есть «начиная от Антиохии» или окрестностей этого города. Если это так, то утверждение, что земля эта должна находиться stricto sensu «за Антиохией», неверно, и главный аргумент Шепарда исчезает.

Со своей стороны, замечу, что Алексей вполне мог намекать на такую возможность в нарочито неточной манере, а Боэмунд мог в нее поверить. Мы еще вернемся к этому вопросу, когда будем говорить о взятии Антиохии.

В конечном счете, такое обещание не было несовместимым с теми клятвами, которых добивался от рыцарей басилевс. Их интерпретация стала предметом ожесточенных научных споров среди историков, занимающихся крестовыми походами. Некоторые видят в них настоящие вассальные обязательства, какие были приняты на Западе в ту эпоху; давая такую клятву, все предводители, кроме отказавшегося от нее Раймунда Тулузского, действительно становились вассалами Алексея, обязанными выполнять все обязательства, которые она налагала. Напротив, Джон Г. Приор проявил невероятную изобретательность, доказывая, что ничего подобного не было.

В защиту своей версии Джон Г. Приор выдвинул два основных аргумента: 1) византийцы и крестоносцы понимали эти клятвы по-разному; 2) крестоносцы приносили «клятву верности», а это иное обязательство, нежели «вассальный оммаж». По его мнению, большинство из тех, кто приносил такую клятву, не намеревались держать фьефы от Алексея и не могли этого сделать. Согласно автору, ни в одном из источников не упоминается об уступке земельного фьефа или его денежного эквивалента, который был бы предложен крестоносцам взамен оммажа (что сразу же исключает текст, рассмотренный выше). Основное требование Алексея, а именно, возвращение отвоеванных земель под власть императорской администрации, полностью противоречило вассальной составляющей клятв.

Подобная аргументация меня не убеждает. Действительно, греки и латиняне по-разному понимали слова «человек», «вассал», «служитель», «верность», «закон» и проч., однако Алексей отлично представлял, что значат эти термины и ритуалы на Западе. Это абсолютно точно, поскольку он знал о той принудительной силе, какой обладала в западном менталитете клятва верности, с одной стороны, и оммаж, с другой стороны. Недаром он так настойчиво стремился к тому, чтобы добиться от предводителей и того, и другого из этих обязательств, на чье различие не раз указывали предшествующие тексты.

Конечно, многие предводители крестоносцев не собирались обосноваться на Востоке, и «фьеф», такой, каким его понимал Алексей, не представлял для них особого интереса; в их отношении можно было бы говорить скорее о «вассальном» оммаже, чем об оммаже «феодальном», как это делает автор. Однако даже в этом случае обе стороны придавали большое значение тому, чтобы вассальные обязательства были соблюдены всеми участниками; это касалось материальной, финансовой и, в частности, военной помощи. Земли, отвоеванные армиями крестоносцев, бывших в некотором роде «вассалами», а не наемниками Алексея, отходили императору. Со своей стороны, он должен был выполнить часть обязательств, выпадавших на долю «сеньора», то есть оказать поддержку армиям, снабжая их провизией, воинским снаряжением и принимая участие в военных действиях. Таково было «западное понимание» оммажа, приносимого предводителями. И если Раймунд Тулузский упорно уклонялся от него, то это, вероятно, частично объясняется тем, что ритуал оммажа считался на юге Франции более унизительным, нежели в других областях, и еще не проник в менталитет южан. К тому же не будем забывать, что Раймунд действительно намеревался остаться на Востоке и, возможно, не хотел связывать себя лишними обязательствами. Боэмунд желал того же, но считал, что сможет добиться этого, находясь в подчинении императора, сообразно обещаниям, которые он, возможно, получил от басилевса.

Мне кажется, не стоит сбрасывать с весов мысль о вассальном оммаже, о котором столь часто и настойчиво упоминают эти тексты, включающие в его описания характерные термины — например, замечание о «сложенных руках». В конце XI века материальная составляющая вассалитета еще не затмила личную связь. Другими словами, если правда то, что в XII веке, и особенно впоследствии, оммаж приносили, чтобы получить фьеф, становясь, таким образом, вассалом сеньора (и особенно Церкви), то в эпоху исследуемой нами дипломатии приоритеты были иными. Вассалами объявляли себя потому, что нуждались в поддержке более могущественного человека; от него получали помощь, которая могла выражаться не только в земельном даре, но и в иной форме благодеяния — например, в виде ренты, денег или военного контингента. Все зависело от причины, приводившей человека к тому, чтобы стать «вассалом». В нашем случае могущественные предводители крестоносцев, независимо от намерения обосноваться на Востоке или покинуть его, нуждались в материальной, технической, дипломатической и геополитической поддержке Алексея. Он же, со своей стороны, нуждался в их помощи, чтобы отвоевать земли, отнятые у него турками.

Вслед за Джонатаном Шепардом я полагаю, что в данном случае крестоносцы приносили и клятву верности, и вассальный оммаж, что, безусловно, предполагало взаимные обязательства. Речь шла о двустороннем пакте, который предводители крестоносцев заключили из-за необходимости: как подчеркивают все хронисты, они нуждались в Алексее, чтобы преуспеть в своем предприятии — пересечь Босфор, а затем Малую Азию, чтобы добраться до Иерусалима. Такое обязательство требовало большего возмещения, чем просто денежная помощь или почетные ритуалы усыновления. Императору нужно было выполнить свой собственный «долг», налагаемый этим соглашением: предоставить крестоносцам поддержку, которая им была необходима. Конечно, вероятно, Алексей не обещал встать во главе греческой армии, которая сразу же должна была сопровождать крестоносцев, как утверждали впоследствии западные источники, желая обвинить его в «вероломстве». По меньшей мере, он мог предоставить крестоносцам военный контингент (и с самого начала он это сделал) и впоследствии, когда положение в империи стабилизируется, увеличить его.

Заключил ли Боэмунд с Алексеем какой-либо особый пакт? Джонатан Шепард выдвигает предположение о «тесном оммаже» Боэмунда, однако ни в одном из текстов о нем не упоминается. Чтобы объяснить роль Боэмунда, особенно в этот период, я не считаю нужным прибегать к этой особой форме вассалитета. Вероятно, клятва верности и оммаж, принесенные Боэмундом, обретали для него глубокий смысл еще и потому, что они были подкреплены обещаниями императора, равно как и его богатыми дарами. Все это превращало норманна, невзирая на его прошлое, в особого союзника Алексея, в «его человека» в полном смысле этого слова; и именно в этом качестве он встал на сторону императора, угрожая начать войну против Раймунда Сен-Жильского. Несмотря на версию Анны Комниной, желавшей предоставить роль защитника и союзника басилевса графу Тулузскому, поскольку впоследствии он выступил против Боэмунда в Антиохии, все же нужно допустить, что в апреле 1097 года в Константинополе самой верной поддержкой Алексея был именно норманнский предводитель. И тот, и другой нуждались в соглашении и в какой-то степени были «обречены» рассчитывать на соблюдение их взаимных обязательств.

К тому же согласие между ними тогда казалось полным, на что указывает роль «миротворца», которую Боэмунд продолжил играть после переправы армий крестоносцев через Босфор и их продвижения к Никее.