Ричард — принц, ставший королем

Впрочем, Ричард не должен был стать королем. До его рождения у его отца Генриха II уже было трое детей от Алиеноры Аквитанской, которая развелась с королем

Франции Людовиком VII в 1152 году. Генрих сразу же женился на ней: их первенец, Гийом, умер в 1156 году в возрасте трех лет. Затем перед Ричардом родились Генрих, которого позднее прозвали Генрих Молодой, ставший королем Англии еще при жизни своего отца, и Матильда, которая выйдет замуж за герцога Саксонского Генриха Льва. Алиенора Аквитанская, подарила своему второму мужу восемь детей — а ведь Людовик VII боялся, как бы она не была бесплодной, — семь из которых стали взрослыми и играли важную политическую роль в Европе того времени. После Ричарда родились Жоффруа, будущий муж графини Бретонской; потом Алиенора, ставшая женой короля Альфонса VIII Кастильского и давшая жизнь, среди других, Бланке Кастильской, матери Людовика Святого; Жанна, будущая жена короля Вильгельма Сицилийского, потом после его смерти ставшая женой графа Раймунда VI Тулузского; и, наконец, Жан, который остался в истории как Иоанн Безземельный и который станет после смерти Ричарда королем Англии в 1199 г. Таким образом, Ричард не был самым старшим. Отца должен был сменить Генрих. Лишь его смерть в 1183 году сделала из Ричарда вероятного наследника. Следует также отметить, что, как мы это увидим дальше, отец предпочел бы ему в этой роли Жоффруа или даже Жана, своих младших сыновей, после смерти Генриха Молодого в 1183 году.

 

Ричард Анжуйский

Второй парадокс: в этом будущем короле Англии не было ничего английского; во время своего десятилетнего правления он проведет в Англии не больше года, как отмечают английские историки, которые и поныне считают его дурным королем, мало заботившимся об управлении своим королевством и всецело поглощенным рыцарскими приключениями[2]См., например, характерное название книги Appleby J. T. England without Richard 1189-1199. London, 1965. Этот традиционный образ был развенчан Дж. Джилингемом в большинстве его работ, упомянутых дальше, и в библиографии.
. Его рождение в Оксфорде можно считать игрой случая: Генрих II сам провел в Англии меньше трети времени своего правления и вел себя скорее как французский, нежели английский государь. После завоевания в 1066-м герцогом Вильгельмом Нормандским Англия находилась под властью своих захватчиков, и можно с полной уверенностью говорить об англо-нормандском королевстве. После смерти Вильгельма Завоевателя династическая распря переросла в братоубийственную войну между его сыновьями. Победив своих братьев в Тиншебре в 1106-м, Генрих I Боклерк заново объединил под своей властью Англию и Нормандию. Его жена Эдит влила в жилы его потомства немного английской крови. Но у Генриха Боклерка не осталось сыновей, поэтому наследницей — впрочем, не неоспоримой — короля стала его дочь Матильда[3]3 По этому поводу см. Zumthor Р. Guillaume le Conqudrant. Paris, 1978; De Bollard M. Guillaume le Conqudrant. Paris, 1984.
.

Итак, Матильда, вдова императора Генриха V (ее продолжали, настолько престижным был ее брак, называть императрицей), вышла замуж в 1128 году за Жоффруа Плантагенета, которого также называли Жоффруа Красивый, наследника графа Анжуйского, Фулька Молодого[4]4 О графстве Анжуйском и его развитии до этого времени, см. Halphen L. Le comtd d’Anjou au XI sidcle. Paris, 1906; Guillot O. Le comte d’Anjou et son entourage au XI sidcle. Paris, 1972.
. Благодаря этому брачному союзу будущий граф Анжуйский, чьи амбиции территориального развития до этого сдерживали князья Бретани на западе, Нормандии на севере, Пуату на юге, Блуа на востоке, мог надеяться на более славную судьбу, став королем Англии. Однако эту надежду ждал жестокий удар. У Адели, сестры Генриха I, был сын от ее мужа, графа Блуаского, которого звали Этьен (Стефан). После смерти Генриха I в 1135 г. Этьен также потребовал для себя трон Англии, заполучил и удержался на нем, несмотря на мятежи и гражданские войны. Однако Жоффруа Плантагенету (правильнее было бы называть его Плантегенетом[5]5 Вас в своем «Романе о Ру» (Wace. Le roman de Rou / Ēd. Holden A. J. Paris, 1971. T. II, v. 10269) говорит, что это прозвище было дано Жоффруа «Plante Genest qui moult amout bois et forest». Генрих II никогда не носил это прозвище. См. по этому поводу заметку Bienvenu J.-M. Henri II Plantegenet et Fontevraud//Cahiers de civilisation mēdiēvale, 113-114. P. 25-32, в частности P. 25, n 1.
) удалось захватить Нормандию от имени своей супруги Матильды. Он передал ее своему сыну Генриху, коронованному герцогом Нормандии в 1149 году, спустя несколько дней после того, как он был посвящен в рыцари Давидом, королем Шотландии[6]6 Об этих фактах и о политическом значении этого посвящения см. Chibnall М. L’avēnement an pouvoir d’Henri II / Cahiers de civilisation medievale, 113-114. P. 41-48, в особенности 44—45.
. Жоффруа умер через два года, едва дожив до сорока лет. Когда Генрих наследовал своему отцу, ему еще не исполнилось и двадцати лет.

И тут произошла поистине театральная развязка, которая сделала графа Анжуйского, будущего отца Ричарда, одним из самых могущественных государей Западной Европы: его свадьба с Алиенорой, наследницей герцогства Аквитанского. Алиенора сама по себе была неординарной фигурой: внучка герцога-трубадура Гийома IX Аквитанского, воспевавшего fin’amor, эту новую форму выражения любви, плотской и чувственной, позже названной куртуазной[7]7 О роли Гийома IX Аквитанского в формировании «куртуазности» и куртуазной литературы см.: Bezzola R. R. Guillaume IX et les origines de l’amour courtois // Romania. T. 66. 1940-1941. P. 232; Lejeune R. L’extraordinaire insolence du troubadur Guillaume IX d’Aquitaine // Melanges Pierre Le Gentil. Paris, 1973. P. 485-503, и особенно Payen J.-Ch. Le prince d’Aquitaine. Essai sur Guillaume IX et son ceuvre ērotique. Paris, 1980; см. также Martindale J. “Cavalaria" et “orgueill”, duke William IX of Aquitaine and the historians» // The ideals and Practice of medieval Knighthood / Ed. Harper-Bill Ch., Harvey R. Woodbridge, 1988. P. 88-116. О куртуазной любви и литературе см. Bezzola R. R. Les origines et la formation de la littērature courtoise en Occident. Paris, 1954-1963, в особенности том 2: La sociētē fēodale et la transformation de la littērature de cour (2 t.). Paris, 1960 и T. Ill, 1: La cour d’Angleterre comme centre littēraire sous les rois angevins (1154-1190). Paris, 1963; T. Ill, 2: Les cours de France, d’Outremer et de Sicile au XII siēcle. Paris, 1963. На тему куртуазной любви было потрачено много чернил, и её трактовка и сегодня остается небесспорной. Например, см. противоречивые тезисы Rougemont D. de. L’amour et I’Occident. Paris, 1971; Lazar M. Amour courtois et fin amors dans la littērature du XII siēcle. Paris, 1964; Newman F. X. (ed.) The Meanning of Courtly Love. New York, 1967; Frappier J. Amour courtois et Table ronde. Paris-Genēve, 1973; Rey-Flaud H. La nervose courtoise. Paris, 1983. Лучшее на сегодняшний день отображение этой темы см Schnell R. Causa amoris. Liebeskonzeption und liebesdarstellung in der mittelalterlichen Literatur. Bern-Munich//Romania, 110, 1989, S. 72-126, 331-363.
. Его бурная и неприкрытая связь с Опасной, Dangereuse (вот уж удачное имя), женой виконта Шательро, возмутила церковное сообщество. Естественно, он не был единственным правителем, живущим с одной или несколькими сожительницами. Но зато был первым, кто вел себя открыто, бесстыдно: он поселил свою официальную любовницу в Пуатье, в своем дворце, точнее, в новой башне Мобержеон (откуда и ее прозвище Мобержеона), и появлялся вместе с нею на всех публичных торжествах. Такая свобода нравов удивляла и шокировала окружавших, а Гийом IX наслаждался произведенным впечатлением. Он до того осмелел, что приказал написать портрет обнаженной Мобержеоны на своем щите, пылко провозглашая, что хочет «так же нести ее в бою, как она несла его в постели»[8]8 Guillaume de Malmesbury. Gesta regum anglorum / Ed. Stubbs W„ RS. London, 1877-1889, V, 6, §. 439. T 2. P. 510.
. Эта всепоглощающая, исключительная страсть к своей любовнице побудила его женить в 1121 году своего законного сына на дочери Мобержеоны. Через год после свадьбы родилась Алиенора. От своего деда она, несомненно, унаследовала пылкий темперамент, вкус к поэзии и литературе, который она затем привьет Ричарду, который любил сочинять стихи время от времени.

В июле 1137 года, спустя некоторое время после внезапной смерти ее отца Гийома X, произошедшей во время паломничества в Сантьяго де Компостела, Алиенора, его наследница, вышла замуж за сына французского короля Людовика VI. Ему было семнадцать, ей едва исполнилось шестнадцать. Несколько дней спустя после смерти Людовика VI молодожены стали королем и королевой Франции. Хотя в те времена брак играл весьма значимую социальную и политическую роль, причем до такой, степени, что в куртуазной литературе высказывалось мнение, будто любовь и супружеская жизнь несовместимы, первое время казалось, что новобрачные влюблены друг в друга[9]9 Нефбург (P. 92) говорит, что Людовик безумно любил свою страстную жену.
. Но столько их разделяло! Людовик VII был, несомненно, человеком влюбчивым, но одновременно замкнутым, суровым, воспитанным в строгости, очень благочестивым, можно даже сказать, святошей. Говорили, он походил скорее на монаха, чем на монарха. Алиенора, наоборот, была по натуре живой, веселой, некоторые даже сказали бы, легкомысленной девушкой: общественное мнение не замедлило приписать ей амурные похождения — справедливо или нет. Культурное окружение супругов еще больше отдаляло их друг от друга, усиливая эту несовместимость характеров: окситанская цивилизация любила и прославляла любовь, удовольствие, песни и смех, поэзию, цвета, моду, музыку, «веселье при дворе». Моралистам сурового французского двора эти «куртуазные» нравы казались легкомысленными, слишком мирскими, даже нечестивыми. Одежда людей Юга, говоривших на языке ок, удивляла и шокировала людей Севера, изъяснявшихся на наречии ойль, мало склонных к фантазиям, при дворе, скорее тяготевшем к богословию, нежели поэзии.

Об этих культурных разногласиях, которые, впрочем, только отчасти объясняют начавшийся разлад в семье и будущий развод супругов, написано практически все[10]10 См. на эту тему, и в частности об Алиеноре Аквитанской: Kelly A. R. Eleanor of Aquitaine and the four kings. Harvard, 1950 (много переизданий); Labande E. R. Pour une image vdridique d’Alienor d’Aquinaine // Bulletin de la Sociētē des antiquaires de l’Ouest et des musdes de Poitiers. 1952, 3 trimestre. P. 175-234; Pernoud R. Alidnor d’Aquitaine. Paris, 1965; Markale J. Alidnor d’Aquitaine. Paris, 1979; Brown E. A. R. Eleanor of Aquitaine: parent, queen et duchess // Eleanor of Aquitaine. Patron et Politician / Ed. Kibler W. W. London, 1973. P. 9-34, и ранее Owen D. D. R. Eleanor of Aquitaine. Oueen et legend. Oxford, 1993; см. также, с акцентированным вниманием на Людовике VII, Sassier Y. Louis VII. Paris, 1991.
. К этому нужно прибавить и вечную боязнь королей из династии Капетингов остаться без потомства мужского пола. А после долгих лет супружеской жизни Алиенора родила только дочку Марию, будущую графиню Шампанскую. Супруги еще больше отдалились друг от друга во время Второго крестового похода в 1147 году, в который Людовик VII отправился, чтобы покаяться в грехах. С собой он взял Алиенору. В Антиохии она встретилась со своим дядей Раймундом, братом Гийома X, сыном герцога-трубадура Гийома Аквитанского; эта встреча погрузила ее в атмосферу окситанской культуры, которой она была лишена при французском дворе и о которой вновь вспомнила с удовольствием и ностальгией. Говорят даже, что Алиенора была неравнодушна к своему дяде[11]11 Guillaume de Tyr. Historia rerum in partibus Transmarinis gestarum», XVI, 27. R. H. C. Hist. Осс. I. P. 752; лучшее издание: Huygens R. В. C. Turnhout, 1986.
. Реймсский менестрель — запоздалое эхо, через сто лет, многочисленных неблагоприятных для Алиеноры легенд — даже заявит, будто королева влюбилась в Саладина из-за его ратных подвигов и собиралась бежать к нему, отрекшись от христианской веры, и Людовик, предупрежденный служанкой королевы, едва успел ее задержать; Алиенора выразила королю все свое презрение: она ценила его не больше, чем гнилое яблоко, что вынудило Людовика, по совету баронов, отослать ее прочь[12]12 Recit d'un menestrel de Reims au treizieme siecle / Ed. Natalis de Wailly. Paris, 1876, § 10. P. 7.
. Менее подверженный фантазиям, Иоанн Солсберийский заметил, что якобы именно Алиенора подняла в Антиохии вопрос о кровном родстве супругов, надеясь под этим предлогом остаться со своим дядей[13]13 Jean de Salisbury. Historia Pontificalis / Ed. Chibnall M. London, 1965. P. 42-53.
. В любом случае, Людовик VII ревновал. К тому же Алиенора пылко поддерживала военно-политические планы Раймунда, который хотел уговорить крестоносцев отвоевать Эдессу, ранее захваченную турками, что, собственно, и было причиной Второго крестового похода. Но Людовик VII, этот крестоносец и кающийся пилигрим, терзаемый угрызениями совести при мысли о людях, незадолго до того сгоревших в церкви Витри во время военной операции, за которую он нес ответственность, думал только о том, чтобы отправиться в Иерусалим и искупить свои грехи возле гроба Господня[14]14 См. no этому поводу: Grabois A. The Crusade of Louis VIII, king of France: a reconsideration // Crusade and Settlement / Ed. Edbury P. W. Cardiff, 1985. P. 94-104.
. Мысль о разводе все чаще посещала супругов: все старания папы Римского Евгения III помирить супругов на обратном пути из похода, лишь отсрочили неизбежный разрыв на несколько месяцев[15]15 Согласно Иоанну Солсберийскому (Jean de Salisbury. Memorials of the Papal Court / Ed. Chibnall M. London, 1956. P. 61-62, Папа уговорил их спать на одной кровати в Тоскане, но, покидая их, он не строил иллюзий по поводу единства их пары. Также см.: Labande Е. R. Pour une image vdridique... P. 189 и Brooke C. The medieval idea of marriage. Oxford, 1991. P. 123.
. О разводе снова вспомнили в 1150 г., когда у королевы опять рождается дочь — Алиса. Без сомнения, Людовик, решил, что жена так и не родит ему сына[16]16 Можно не согласиться с мнением Дж. Джилингема (Gillingham J. Love, marriage and politics in the Twelfth century // Forum for modern language studies, 25, 1989. P. 191-303), который приписывает-Людовику VII страх, что он не сможет больше иметь детей от Алиеноры, не из-за ее бесплодия (рождение двух дочерей доказывает, что это не так), а потому что Алиенора больше не любила своего мужа и не испытывала больше с ним удовольствия, необходимого для продолжения рода. Это скорее всего отсутствие сына беспокоило Людовика, а не количество дочерей, сколько бы их ни было.
. Впрочем, из-за глубокой набожности Людовик мог, в соответствии с существующими в то время взглядами, расценивать свои супружеские отношения как прелюбодеяние, раз между ним и Алиенорой не было искренней любви[17]17 См. по этому поводу: Brundage J. A. Carnal delight: canonistic theories of sexuality // Proceedings of the fifth international congress of medieval canon law / Ed. Kuttner S., Pennington K. Vatican, 1980. P. 365; Brundage J. A. “Allas! That evere love was synne”. Sex and medieval canon law // The catholic historical review, 72, 1, 1986. P. 1-13. Brundage J. A. Sex and Christian society in medieval Europe. Chicago, 1987. Достаточно также противоречивых мнений; на этот счет см.: Baldwin J. W. Five discourses on desire: sexuality and gender in Northern France around 1200 // Speculum, 66, 1991, и еще Baldwin J. W. Les langages de I’amour dans la France de Philippe Auguste (trad. B. Bonn). Paris, 1997, в частности P. 205, 311.
.

О разводе, или скорее аннуляции брака, было объявлено на церковном соборе, созванном в Божанси в марте 1152 года по просьбе Людовика VII. Предъявленная причина была традиционной, хотя в данном случае и неоспоримой: кровное родство. Это был удобный повод для разрыва супружеских уз, между княжескими династиями, поскольку почти у всех них были общие предки.

Алиенора была свободна. Но два месяца спустя после аннуляции брака, к всеобщему удивлению и, не спросив разрешения (как того требовал обычай) у Людовика, который все еще оставался ее сюзереном по Аквитании, она, по-прежнему очень красивая в свои двадцать девять лет, вышла замуж за Генриха Плантагенета (он был моложе ее на десять лет), графа Анжуйского, герцога Нормандии. Была ли эта свадьба подготовлена заранее? Так считают многие историки, ссылаясь на слухи, которые приводит Геральд Камбрийский[18]18 Giraud le Cambrien. De principis Instructionne, III, 27 / Ed. Warner G. F. 1891. P. 299-300.
. Ив Сассье связывает их с переговорами в августе 1151-го, положившими конец противостоянию Генриха и Людовика VII из-за Нормандии, когда Людовик уступил нормандский Вексен в обмен на оммаж, который Генрих должен был принести французскому королю за Нормандию; причем Генрих принес его не на границе двух доменов, как ранее, но в самом Париже. Вот во время этих-то переговоров Генрих якобы имел «дерзость опозорить королеву Франции Алиенору, вступив с ней с преступную связь»; его отец Жоффруа Красивый вроде бы отговаривал его связывать свою судьбу с этой женщиной, во-первых, потому что речь шла о жене его сеньора, а во-вторых, он сам, Жоффруа, когда-то обесчестил Алиенору, когда был сенешалем Франции. Жоффруа умер в сентябре 1151 г., две недели спустя после этих переговоров; этот факт делает правдоподобным в глазах многих существование некоей «исповеди» отца сыну, что также усиливает гипотезу о преднамеренном сговоре, конкретизированном этой преждевременной связью Генриха и Алиеноры с лета 1151 г. Возможно, правда, что речь идет о чистой воды капетингской пропаганде, которая была направлена против Анжуйской династии и выработана в 1216 г., как раз в эпоху Геральда Камбрийского[19]19 Cm. Bartlett. Gerald of Wales, 1146-1223. Oxford, 1982. P. 91.
.

Как бы то ни было, свадьба состоялась и довольно быстро. Если верить Гервасию Кентерберийскому, именно Алиенора проявила инициативу, тайно направив посланцев Генриху, чтобы сообщить ему, что отныне она свободна, и поторопить его с женитьбой. Герцог якобы сразу же организовал свадьбу, о которой он раньше страстно мечтал, соблазненный благородным происхождением этой женщины и еще более желанием прибрать к рукам honores (то есть зависевшими от нее территориальными владениями и сеньориями)[20]20 Gervais de Canterbury. The Chronicle of the reigns of Stephen, Henri II and Richard I / Ed. Stubbs W. Roll Series. Rer. Brit. Script. T. I, 73, 1879. P. 149, a. 1152.
. Он не был единственным претендентом: когда Алиенора возвращалась в Аквитанию, в Блуа она отвергла предложения молодого Тибо, графа Блуаского и Шампанского, и чуть позже родного брата Генриха Плантагенета, Жоффруа, который даже пытался похитить ее, чтобы жениться. Что ни говори, Алиенора была выгодной партией. В этих попытках, включая ту, что увенчалась успехом, политический интерес, как обычно в то время, играл первостепенную роль[21]21 Для проверки ранних мотивов это брака и «темперамента» Алиеноры, см. прекрасное исследование: Martindale J. Eleanor of Aquitaine // Nelson J. L. Richard Cceur de Lion in history and myth. London. P. 17-50.
.'

Генрих II тоже был вассалом Людовика VII, но вассалом строптивым, нередко соперничавшим с французским королем на политической арене. Алиенора после «развода» вернула в свое владение герцогство Аквитанское. Благодаря этой свадьбе супруги Плантагенеты получили власть над значительной территорией, самой большой во всем королевстве, намного превышающей владения их общего сюзерена — короля Франции, Людовика VII, бывшего мужа Алиеноры. Чтобы обеспечить себе потомков мужского рода, он женился в 1154 году на Констанции Кастильской; и она также родила ему двух дочерей, Маргариту, которую он впоследствии выдал замуж за Генриха Молодого, старшего брата Ричарда, и Аэлис (иногда в источниках ее называют Алисой или Аделаидой), которая, как мы расскажем дальше, будет обещана Ричарду Львиное Сердце, но так и не выйдет за него; все еще надеясь получить сына, Людовик VII в 1160 году женился на Адели Шампанской, которая, наконец, родила ему сына в августе 1165 года, будущего Филиппа Августа, главного врага Ричарда. Этот столь долгожданный сын был воспринят как чудо, его скорее следовало бы назвать Богоданным[22]22 «Isle antonomastice debet vocari a Deo datus, quia...». Cm. Rigord. Gesta Philippi regis // Ed. Delaborde H. F. Paris, 1882. P. 7. О Филиппе Августе см. Cartellieri A. Philipp II August konig vo Frankreich. Leipzig, 1899-1921; Baldwin J. W. Philippe Auguste et son gouvernement. Paris, 1991.
. Проекты брачных союзов между двумя семьями, к которым мы еще вернемся, свидетельствуют одновременно и о странной притягательности, смешанной с отвращением, и о стремлении — напрасном — использовать эти преимущественно дипломатические средства для урегулирования политических споров. Переплетение этих двух семей, начатое Алиенорой, будет продолжаться и в следующем поколении, что придаст особую остроту конфликту, столкнувшему Плантагенетов и Капетингов на протяжении всего XII века вплоть до битвы при Бувине (1214 г.).

На сей раз, в момент второй свадьбы Алиеноры, казалось, что верх одержат Плантагенеты. Благодаря Алиеноре они получили власть над Аквитанией, огромной территорией (треть Франции), богатой и густонаселенной областью[23]23 Cm. Favreau R. Les ddbuts de la ville de La Rochelle // Cahiers de civilisation mddidvale, 30, 1987. P. 3-32.
; правда, этот регион часто сотрясали междоусобные распри и бунты беспокойных баронов, которые плохо подчинялись феодально-вассальным связям, мало привычным для менталитета местной аристократии[24]24 Об «анархическом» состоянии Аквитании этого времени см. убедительный, но несколько преувеличенный обзор: Powicke F. M. The Loss of Normandy (1189-1204). Manchester, 1961. P. 29.
. От отца Генрих II унаследовал Анжу и Мэн; от матери — Нормандию; его владения сплошной полосой простирались от Пиренейских гор до берегов Ла-Манша[25]25 Raoul de Coggeshall. Chronicon anglicanum / Ed. Stevenson. London, 1875; Raoul de Diceto. Radulfi de Diceto decani Lundoniensis opera historica / Ed. Stubbs W. // The historical works of master Ralph de Diceto (Rer. Brit. Script., 68). London, 1876. T. II. P. 16.
. От имени своей матери, «императрицы Матильды», он также претендовал на Англию, в которой все еще правил Стефан Блуаский, несмотря на усилия сторонников Генриха. И здесь опять судьба оказалась благосклонной к Плантагенету: в 1153 году, через несколько месяцев после свадьбы с Алиенорой, Генрих узнал о смерти Евстахия Блуаского, сына его соперника Стефана. Лишившись наследника, старый король пошел на заключение договора, который должен был положить конец конфликтам, сотрясающим Англию: он согласился остаться королем пожизненно, а после смерти английская корона должна была отойти Генриху II[26]26 Об анжуйской империи, ее ресурсах и стратегическом и торговом значении см. Gillingham J. The Angevin empire. London, 1984. О коммерческой важности региона, как источнике раздора между Плантагенетами и графами Тулузы см. Benjamin R. A forty years war: Toulouse and the Plantagenets, 1156-1196. Historical research, 61, 1988. P. 270-285 и Martindale J. Succession and politics in the Romance-speaking World, c. 1000-1400 // England and her neighbours: essays in honour of Pierre Chaplais. London, 1989. P. 19-41, особенно P. 34.
. Чтобы избежать возникновения слишком большого государства, последний обязался уступить своё графство в Анжу брату Жоффруа после того, как получит трон[27]27 О роли замков в анжуйской политике со времен Фулька Нерры см. Bachrach В. С. Fortifications and military tactics: Fulk Nerra’s strongholds circa 1000 // Technology and culture, 20, 1979. P. 531-549; Bachrach В. C. The Angevin strategy of the Castle-building in the Reing of Fulk Nerra, 9871040 // American historical review, 88, 1983. P. 521-549; о его использовании вассальных уз см. Bachrach В. С. Enforcement of the Forma fidelitatis: the techniques used by Fulk Nerra, count of the Angevins (987-1040) // Speculum, 59, 1984. P. 796819. О связи крепостей и рыцарства см. Settia A. A. La fortezza е il cavaliere: tecniche militare // Morfologie sociali e culturali in Europa fra tarda antichita e alto medioevo, 3-9 aprile 1197. Spoleto, 1998. P. 555-584.
. Стефан умер на следующий год, и 19 декабря 1154 года в Вестминстерском аббатстве состоялась коронация Генриха. Он позабыл о своем обещание, данном в то время, когда Алиенора еще была женой Людовика VII. В результате этой забывчивости империя Плантагенета (общепринятый, но спорный термин) растянулась от границ с Испанией до Шотландии. Разношерстная империя, лишенная этнического единства, но богатая ресурсами, производившая много товаров, славящаяся морской торговлей, а также известная своими людьми, особенно воителями. Именно в этих регионах, в Анжу, Пуату, на землях близ Луары, в Нормандии, возвышалось множество замков, здесь жили воины, закаленные в боях; именно на этих землях зародилось рыцарство и устраивались турниры[28]28 Согласно сложившейся традиции в XIII веке, турнир был придуман Жоффруа де Прейи, умершим в 1066 г. Это предписание оспорено в Barber R. The knight and chivalry. Woodbridge, 1995. P. 156; однако оно очень вероятно. См. на эту тему дискуссию у Fiori J. Chevalirs et chevalerie au Moyen Age. Paris, 1998. P. 132.
. В итоге вассал французского короля, как любят отмечать историки, возможно, несколько преувеличивая, стал более могущественным, чем его сюзерен. Их противостояние было неизбежно. К этому вел сам ход политического развития; а разногласия и затаенная злоба представителей этих двух породнившихся семей только усугубили ситуацию.

Несмотря на весьма ценное приобретение — Англию, королевство процветающее и престижное, сердце анжуйской империи находилось во Франции, в Анжу, в краю Луары, а также в Пуату и в Нормандии[29]29 Выражение «анжуйская империя» стало классическим после выхода в свет книги Gillingham J. The Angevin empire...; но оно употреблялось историками уже в XIX веке, например, Norgate К. England under the Angevin kings. New York, 1887. T. I. P. 169. Многие ранние работы подчеркивают неадекватность этого выражения, которое подразумевает политическое, лингвистическое и культурное единство, существующее не везде. На самом деле, только Алиенора и в некоторой степени Ричард обеспечили существование того, что называется пространством Плантагенетов. На эту тему см. дискуссионные статьи, объединенные в работе Y-a-t-il ine civilisation du monde Plantagenet? (Actes du colloque d’histoire medievale, 26-28 avrile 1984)//CCM, 113-114, 1986, в частности тезис Bautier R. H. Empire Plantagenet ou espace Plantagenet. P. 139-147.
. Как мы уже отмечали: Генрих II, новый король Англии, был прежде всего человеком из самого сердца Луары, родился в Мане, умер в Шиноне, похоронен в Фонтевро, «все эти места находились в пределах границ его вотчины, на землях, унаследованных от отца»[30]30 Gillingham J. Richard Coeur de Lion. Paris, 1996. P. 53.
. Генрих II из тридцати четырех с половиной лет своего правления в Англии провел всего тринадцать лет, Ричард же вообще нанес в эту страну лишь несколько визитов[31]31 Petit-Dutaillis Ch. La monarchic feodale en France et Angleterre, X-XIII siecles. Paris, 1971. P. 156.
. Хотя Ричард, сын графа Анжуйского и герцогини Аквитанской, и родился в Оксфорде во время одного из непродолжительных пребываний в Англии Генриха и Алиеноры, он был истинно французским принцем. Его отец Генрих II славился тем, что говорил на французском и английском, а также понимал постольку-поскольку много «европейских» языков; Алиенора совершенно не знала английского[32]32 Cm. Dor J. Langues franchise et anglaise, et multilinguisme a 1’epoque d’Henri Plantagenet // CCM, 28. P. 61-72.
; что касается Ричарда, то он в повседневной жизни с матерью разговаривал на наречии ок, на лангдейле — с отцом, но плохо знал латынь[33]33 Giraud le Cambrien. Invectiores, 3; в своем посвятительном письме королю (1189), сопровождающем его Topographia Hibernica, Геральд сожалеет, что Ричард не мог обойтись без переводчика, что подтверждает тот факт, что он плохо знал латынь. Геральд говорит о том, что однажды Ричарда подловил архиепископ Кентерберийский, когда тот вместо «Согат nobis» сказал «Согат nos». Гуго Ковентрийский, «который очень хорошо знал латынь», высказал свое замечание королю в следующих выражениях: «Говорите как привыкли сир, это у вас получается лучше!», что вызвало смех окружающих. Нужно ли было здесь ответить достойно, или сослаться на классическое употребление, предпочитая путать винительный и отложной падежи? Как бы там ни было, эта черта Гуго (а не короля) не оправдывает ни в чем комментарий Джилингема (Gillingham J. Richard Coeur de Lion... P. 61), согласно которому король «знал латынь достаточно, чтобы пошутить над архиепископом Кентереберийским, менее сведущим, чем он, в этой области», если это была шутка, то она исходила от Гуго, а не от Ричарда, и не может быть сослана на привычку, как утверждает Дж. Джилингем.
и совершенно не знал английского того времени; элита Великобритании изъяснялась на латыни или на англо-нормандском диалекте — одной из форм старофранцузского. В Ричарде, короле Англии, герое-символе своей страны, на самом деле не было ничего от английского короля.

 

Королевская власть и рыцарство

Третий парадокс заключается в том, что этот принц, став королем, не должен был стать рыцарем, или, точнее говоря, прославиться благодаря этому. В те времена, так же как и в наши, от королей и принцев ждали соответствующего их статусу поведения — предполагалось, что они будут править, а не исполнять, станут главнокомандующими, а не солдатами. Иное поведение встречало острую критику, особенно со стороны церковнослужителей, упрекавших герцогов, графов и тем более королей в том, что те поддаются лихорадке битв и жажде подвигов, забывая о своей роли правителей, которая должна быть более возвышенной и достойной в их глазах. Конечно, военачальник должен служить примером, вести войска на поле битвы, призывать их голосом и жестом, и даже участвовать в битвах, как настоящий предводитель армии. Один панегирик сравнивает предка Ричарда, герцога Вильгельма Завоевателя — героя, победившего саксонцев в битве при Гастингсе в 1066 г., — с Цезарем, который поистине обладал талантом стратега и военачальника. Однако автор панегирика ставит Вильгельма выше Цезаря, так как последний командовал своими солдатами издалека, а Вильгельм принимал активное участие в сражениях; в битве при Гастингсе он лично останавливал обратившихся в бегство нормандцев и, чтобы положить конец ложным слухам о его гибели, снял шлем, дабы воины его узнали и воспряли духом. Когда же. во время атаки сломалось копье герцога, он не бежал с поля битвы и, как говорит его биограф, «стал еще грознее со своим обломком, нежели те, кто потрясал длинными копьями»[34]34 Guillaume de Poitier. Gesta Guillelmi ducis, 22-24, 40 // Foreville R. Histoire de Guillaume le Conqudrant. Paris, 1952. P. 198, 202, 250. Эта фраза ставит условием существование многих видов техники ведения боя с копьем в эпоху Гастингсов, как свидетельствует гобелен из Байё. См. по этому поводу дискуссию в Fiori J. Croisade et chevalerie. P., 1998. P. 348.
. Полагаясь на свое мужество, он якобы даже предложил Гарольду, во избежание ненужных смертей, решить посредством поединка судьбу Англии. Можно, конечно, сомневаться в искренности этого предложения[35]35 Согласно Стриткленду (Strickland M. War and chivalry. The conduct and perception of war in England and Normandie, 1066-1217. Cambridge, 1996. P. 44) для Вильгельма особенно важно было выиграть время.
. Тем не менее оно свидетельствует о той черте менталитета, постепенно проникшей в круги аристократии, — о принятии воинских ценностей, которые впоследствии станут отличительной чертой рыцарства.

Эти ценности в эпоху Вильгельма Завоевателя находились лишь в стадии зарождения. Век спустя, в эпоху Ричарда Львиное Сердце, они стали нормой, чему в значительной степени способствовал и он сам. И именно в этот период, вероятно, произошли наиболее глубокие социокультурные преобразования, разделившие две эпохи. Во времена Вильгельма Завоевателя, несмотря на вышесказанное, рыцарство еще только зарождалось, а сам Вильгельм на смертном одре, перед тем как предстать перед Высшим Судией, сознался в терзающем его грехе: «с детства я рос с оружием в руках и весь замаран кровью, которую пролил»[36]36 Orderic Vital. Histoire Eccldsiastique, VII, 15// Chibnall M. The ecclesiastical history of Orderic Vitalis. Oxford, 1965-1978. T. 4. P. 80.
. В XI веке рыцари не имели ни определенного социального статуса, ни собственной этики, ни тем более идеологии. Это была конница, военные профессионалы. Солдаты. Латинское слово milites, позже обозначавшее только рыцарей, тогда означало в равной степени всех воинов, будь то всадники (equites) или пехотинцы (pedites). В своем большинстве все эти воины находились на низшем социальном уровне, они состояли на службе у государей (princi pes), которые их нанимали, ими командовали, управляли, платили им жалование, иногда кормили и снабжали оружием. Аристократия, или, если хотите, знать, никак не пересекалась с этой массой mediocres (посредственных), которые составляли militia — это слово означало армию, скопище воинов; лишь в конце XII века это слово будет относиться только к рыцарству[37]37 Cm. Fiori J. Principes et limites chez Guillaume de Poitiers, étude sémantique et iddologique// Revue beige de philologie et d’histoire, 64, 1986, 2. P. 217-233.
. Можно понять, почему моралисты до 1100 года и даже после него негативно относились к некоторым государям, частично забросившим свои обязанности и смешавшимся с рядами солдатни, не только для того, чтобы вести их в бой, но и для того, чтобы жить в их среде, биться наравне с ними и как они, следуя тем же некогда второстепенными ценностям. Они стремились к подвигам и славе, к зрелищным ударам мечей и копий, воспевавшимся с конца XI века в песнях о деяниях, которые одинаково были популярны и у правителей, и у рыцарей. Благодаря эпосу эти ценности, мораль, нормы поведения получили распространение, стерев социальные различия; отныне воинская доблесть прославилась независимо от социального статуса. Однако это восхваление беспокойных устремлений «молодежи», образцом которой являлся Роланд, в начале XII века столкнулось, с непониманием у служителей церкви, которые до того были единственными хранителями культуры и распространителями идеологии. Хронисты Первого крестового похода, этой назидательной эпопеи, подчеркивали мужество государей и, как всегда, приписывали все победы, одержанные их людьми; но одновременно они выражали сомнения в целесообразности их воинского пыла, приведшей к губительной путанице в выполняемых функциях. Рауль Канский, говоря о Танкреде, Фульхерий Шартрский, упоминая Балдуина Булонского и Роберта Нормандского, открыто сожалели о том, что их герои ведут себя как храбрые рыцари, но в ущерб должности военачальника, правителя, короля[38]38 Raoul de Caen. Gesta Tancredi, 29 // RHC Hist. Occ. III. P. 630; Foucher de Chartres. Historia Hierosolymitana, I, 14. P. 347.
. В это время был еще очень велик социальный разрыв между знатью и рыцарством, чтобы безоговорочно допустить превращение короля в рыцаря.

В эпоху Ричарда некоторые из этих сомнений все еще оставались в силе, но во второй половине XI века социальный, а особенно идеологический взлет рыцарства был настолько велик, что рыцарская модель поведения прочно укоренилась в умах[39]39 Об этом одновременно социальном и идеологическом росте см. Fiori J. L’essor de la chevalerie, XI-XIII. Gendve, 1986.
. К концу века рыцарство уже имело свой собственный поведенческий кодекс, сложившийся благодаря слиянию изначальных ценностей профессиональных воинов и аристократических ценностей их предводителей — князей и королей. Последние теперь считали честью принадлежать к рыцарству, в которое они постепенно перекрыли доступ неблагородным, усилив тем самым его элитарный характер. Отчасти этому слиянию помогли и песни о деяниях. Еще в большей степени этому способствовали романы, особенно британские, восхвалявшие идеальное аристократическое правление короля Артура, окруженного рыцарями Круглого стола, но более всего само рыцарство, придавшее ему этическую и религиозную значимость, граничащую с мифом[40]40 Невозможно цитировать здесь много работ, касающихся этих тем. Их основной вклад в то, что касается нашей темы, собран у Fiori J. Chevalirs et chevalerie au Moyen Age. Paris, 1998. P. 235.
.

Ричард Львиное Сердце был свидетелем тому, как рыцарство подчинило себе все сферы жизни: в военном деле был принят новый метод ведения боя — атака шеренги, ощетинившейся копьями — и серьезно усовершенствовано защитное вооружение, обеспечивавшее абсолютное превосходство на полях сражений; в социальном плане был постепенно закрыт доступ в рыцарство лицам неблагородного происхождения, в результате чего оно превратилось в элитную структуру с аристократической окраской; в идеологической сфере произошло принятие знатью рыцарских ценностей; в сфере культуры благодаря распространению рыцарской этики возникла куртуазная литература[41]41 См. на эту тему Fiori J. Noblesse, chevalerie et iddologie aristocratique en France d’oil (XI-XIII) // Renovacidn intelectual del Occidente europeo, siglo XII (XXIV Semana de Estudios Medievales, Estella, 14-18 de julio de 1997). Pamplelune, 1998. P. 349-382.
.

В такой атмосфере родился и вырос Ричард, будущее Львиное Сердце. Ничего не известно ни о его образовании, ни о том влиянии, что оказали на него родители и окружение[42]42 Характерным является то, что нельзя ничего, или почти ничего, найти ни о рыцарском образовании, ни даже об образовании вообще молодого Ричарда в работе Orme N. From Childhood to chivalry. The education of the english kings and aristocracy, 1066-1530. London-New York, 1984.
. Все, что можно сказать на эту тему, относится к сфере предположений. Вряд ли, однако, это влияние отсутствовало напрочь или было незначительным. Его предки со стороны отца и матери были сильными личностями, проявившими свои качества в различных сферах жизни рыцарства, о которых говорилось выше. Мы уже упоминали о его предке по материнской линии герцоге Вильгельме Аквитанском, считавшемся первым трубадуром, и об Алиеноре, его матери, женщине веселой, живой, своенравной, но образованной, любящей литературу, покровительнице поэтов. Именно ей в 1155 г. Вас посвятил свой «Роман о Бруте», навеянный историей британских королей Гальфрида Монмутского, положившего начало легенде об Артуре, которой романисты, начиная с Кретьена де Труа, воспользовались, дабы прославить рыцарство[43]43 См. на эту тему введение его лучшего издателя: Wace. Le roman de Brut // Ed. Arnold I. Paris. T. I. 1978. P. LXXVIII.
. И Вас был не один: с 1154 г. по инициативе Алиеноры многие писатели стали стекаться к английскому двору под ее покровительство; Бенедикт де Сент-Мор посвятил ей свой «Роман о Трое», и литературоведы единодушно отмечают ее роль в распространении легенды о Тристане и в развитии рыцарского романа вообще, хотя эта заслуга, безусловно продолженная ее двумя дочерями, Марией Шампанской и Алисой Блуаской, не умаляет заслуг других меценатов[44]44 О литературном влиянии, прямом или косвенном, Алиеноры см. в частности Lejeune R. Le гб1е littdraire d’Alidnor d’Aquitaine et de sa famille // Culture Neolatina, 14, 1954. P. 5-57; Lejeune R. Le rdle littdraire de la famille d’Alidnor d’Aquitaine // CCM, 1, 1958. P. 319-336; Benton J. F. The court of Champagne as a literary center // Speculum, 36, 1961. P. 551-591; Eleanor of Aquitaine. Patron and Politician / Ed. Kibler W. W. London, 1973; Owen D. D. R. Eleanor of Aquitaine. Oueen et legend. Oxford, 1993. Cm. Broadhurst К. M. Henri II et of England and Eleanor of Aquitaine: patron of literature en French / Viator, 27, 1996. P. 53-84, который значительно сокращает роль патронажа со стороны Генриха II, и еще больше Алиеноры.
. Вероятно, благодаря матери и ее окружению Ричард погрузился в атмосферу рыцарства.

Что касается его духовного родства с рыцарством, то его можно проследить не только через его предка по материнской линии Вильгельма IX, но также и через предков-анжуйцев по отцовской линии. Разве не герцог Аквитанский писал в одной из своих песен, что одни лишь рыцари были достойны любви дам, что надлежит предать огню тех, кто предпочитает им священнослужителей?

Дама совершает смертный грех,

Не возлюбив преданного рыцаря;

Но если она любит монаха или священнослужителя. Она неразумна:

Во имя справедливости она должна быть сожжена На костре[45]45 «Farai un vers pos mi sonelh», изд. и пер. у Payen J.-Ch. Op. cit. Р. 94; о роли Гийома в этой области см. Bezzola R. R. Guillaume IX et les origines de l’amour // Romania, 66, 1940-41. P. 232-234.
.

Он положил начало известному спору священнослужителя и рыцаря, который займет важное место в литературной проблематике того времени, приведя к возникновению «Судов любви», в которые зачастую не верят, считая их литературной фикцией, но в создании которых Алиенора и ее дочери сыграли немаловажную роль[46]46 О спорах клирика и рыцаря см., в частности, Oulmont Ch. Le ddbat du clerc et du chevalier dans la littdrature podtique du Moyen Age. Paris, 1911; Gouiran G. “Car tu es cavalliers e clercs” (Flamenca v. 1899): Guilhem ou le chevalier parfait //Le clerc au Moyen Age, (Senefiance, № 37), 1995. P. 198-214; Grossel M.-G. “Savoir aimer, savoir le dire”, notes sur les debats du clerc et du chevalier // Idib. P. 279-293.
. Алиеноре приписывают много изречений в Судах любви, где без труда можно обнаружить намеки на ее собственное семейное положение; хотя, возможно, эти высказывания, наоборот, носили сатирический характер и скорее имели целью ее дискредитировать[47]47 Это мнение поддерживается в Gillingham J. Richard Coeur de Lion. P. 96.
. Однако какой бы ни была интерпретация, эти споры продолжали волновать умы и способствовали выработке рыцарского менталитета[48]48 Cm. Fiori J. Le chevalier, la femme et l’amour dans les pastourelles anonymes des XII et XIII siecles // Mdlanges J.-Ch. Payen, 1989. P. 169-179; Fiori J. Mariage, amour et courtoisie dans les lais de Marie de France // Bien dire et bien aprandre, 8, 1990. P. 71-98; Fiori J. Amour et chevalerie dans le Tristan de Bdroul // Tristan-Tristrant, Mdlange en 1’honneur de D. Buschinger a 1’occasion de son 60 anniversaire / Ed. Crdpin, Spiewok W. Greifswald, 1996. P. 169-175.
.

Несмотря на относительное безразличие к рыцарству, проявленное Генрихом II[49]49 Richardson H. G., Sayles G. O. The Gouvernance of mediaeval England from the conquest to Magna Carta. Edinburg, 1964. P. 267.
, отцом Ричарда, примеров подобного приобщения знати для того времени было немало. Мы приведем только три из них, относящиеся к Жоффруа Красивому, дедушке Ричарда, о рыцарском посвящении которого хроника Мармутье за 1180 год упоминает в выражениях, очень похожих на те, что использовались в песнях о деяниях и романах:

Его облекли в несравненные доспехи из двойной кольчужной сетки, которую не могут пробить ни копье, ни дротик. Ему надели двойные кольчужные штаны. К ногам ему приладили золотые шпоры; на шею ему повесили щит, украшенный двумя золотыми львятами, на голову ему надели шлем, искрящийся многочисленными драгоценными камнями, такой прочный, что его ни один меч не может ни пронзить, ни помять. В руки ему дали копье из ясеня с острием из пуатевинского железа. Наконец, ему вручили меч, взятый из королевской сокровищницы, имеющий древнее клеймо знаменитого кузнеца Веланда, который когда-то выковал его тщательно и с большим трудом. Вот так вооруженный, наш новый рыцарь, который вскоре станет цветом рыцарства, ловко вскочил на лошадь [50]50 Jean de Marmoutier. Historia Gaufredi ducis / Ed. Halphen L, Poupardin P. Chroniques des comte d’Anjou et des seigneurs d’Amboise. Paris, 1913. P. 80.
.

В этом тексте уже можно найти следы поклонения рыцарству, связанного с мифическим восприятием оружия, особенно мечей — их нарекали Жуайёзом, или Дюрандалем, или Эскалибуром — и торжественно передавали молодым правителям при посвящении в рыцари. Жоффруа на то время был еще князем без власти, «юношей»[51]51 О смысле этих слов и их социальной, даже скорее идеологической окраске, см. Duby G. Au XII siecle: les “jeunes" dans la socidtd aristocratique // Annales, E. S. C. 1964. P. 835-846; Kohler E. Sens et fonction de terme “jeunesse” dans la podsie des troubadours // Melanges R. Crozet. Poitiers, 1966. T. 1. P. 567-583, и уточнения Fiori J. Qu'est-ce qu’un bacheler? // Romania, 96, 1975. P. 290-314.
; став графом, он не перестал ощущать себя рыцарем, о чем свидетельствует замечательная эмалированная надгробная плита в Мане, которой он хотел украсить свою могилу. Тот же самый Жоффруа однажды выразил свое сочувствие пленным рыцарям, своим врагам, но также собратьям по оружию в лоне рыцарства, законы которого побуждали к проявлениям солидарности, невзирая на социальные различия. Это событие произошло в 1150 г., всего лишь за семь лет до рождения Ричарда. Во время конфликта с пуатевинцами Жоффруа взял в плен четырех milites: он приказал Жосселену заточить их в своем замке Фонтен-Милон. Потом он о них забыл. В один день Жосселену удалось привлечь внимание графа к печальной судьбе этих пленных. Граф, могущественный сеньор, приказал их отмыть, одеть, накормить и отпустить на свободу, дав им даже лошадей. По этому случаю он произнес слова в истинно рыцарском духе, в которых можно заметить проявление солидарности, одновременно благородной и корыстной:

«Жестокосерден тот, кто не сочувствует своему собственному ремеслу. Коль мы рыцари (milites), то должны иметь сострадание к рыцарям, особенно к тем, кто беспомощен. Выпустите отсюда этих рыцарей, освободите их от оков, накормите их и вымойте, дайте им новую одежду, чтобы они могли сегодня сесть за один стол со мной» [52]52 Jean de Marmoutier. Historia Gaufredi ducis. P. 196.
.

С такими предками не было ли предначертано Ричарду стать тем, кем он был при жизни и кем остался на века, королем-рыцарем? Мы попытаемся это показать в его биографии, первая часть которой расскажет о его роли в истории как принца и короля, а вторая часть продемонстрирует разные, порой противоречивые, стороны его деятельности, побудившие хронистов того времени сделать из Ричарда истинный образец рыцарства.

Мы сосредоточим свое внимание на нескольких основных проблемах. Какое влияние сказалось на его поведении — реальном или предполагаемом, какое влияние он испытал в период становления личности и формирования характера? Почему образ Ричарда — короля-рыцаря так быстро и так рано вытеснил все остальные, став практически единственной моделью для подражания? Почему Ричард добровольно выбрал для себя этот рыцарский образ и пропагандировал его, как бы мы сейчас сказали, «средствами массовой информации», используя для этого, возможно, ограниченные, но весьма действенные для того времени способы? И наконец, каково историческое и идеологическое значение выбора и успеха этого образа, оставшегося в исторической памяти и увековеченного легендой, основанного на рассказах и исторических документах, где правда и вымысел переплетаются самым непредсказуемым образом?